Ангел рассвета-2
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
На дне океана хранится браслет всевластия. Николь должна достать его, чтобы править миром вместе с темным ангелом. Но как быть с тем, кого любишь? Что выбрать: власть над миром или любовь? Путь на жуткий ритуал в Собор Грома, где перерождаются демоны или независимость?
|
![Обложка бумажной книги []](/img/n/natali_j/alais2/41iqw4qkz0l.jpg)
Натали Якобсон
АНГЕЛ РАССВЕТА-2: АЛАИС-ДОЧЬ ЗАРИ
МАГИЧЕСКИЕ СНЫ
В ее снах чудовище опять вело ее по золочено-черным галереям "Черной розы". Но это был не только клуб, это была вселенная. Она была прекрасна и светла, а ангел за ее спиной обожжен. У него были темные кожистые крылья, а у нее не было. Когти касались ее нежной щеки, оставляя пепельный след.
Она не хотела больше быть с ним, она хотела быть одна и иметь собственные крылья, но вместо них рядом с ней шло чудовище. Это его крылья накрывали ее плечи, и кидали тень на ее светлую красоту.
Она хочет бросить его, монстр это чувствовал и поэтому нашептывал ей что-то о том, что они неразделимы. Во снах его шепот обжигал ее.
- Позволь мне сделать тебе какой-то подарок, - он говорил, представляя ей затопленные корабли, полные сокровищ, нетронутые гробницы фараонов, клады царей. Он мог предложить ей любые сокровища и всего-то.
Николь вздохнула, вспоминая лилии Габриэля и очарование темного ангела, которое было дорого ей и без золота. Почему только ей снится не он, а монстр. Разве можно приказать сновидениям измениться?
- Я могу дать тебе все, что угодно, - шептал ей обожженный ангел. - Но чего ты хочешь больше всего, дитя?
- Я не дитя, - огрызнулась она. - Я не хочу больше быть ребенком. Я хочу вершить суд над грешниками по собственному усмотрению, - она вспомнила про "тамплиеров" и внутри нее зародилась такая ярость.
- Да? - он усмехнулся, глухое эхо настоящего смеха. - Над теми, кто обидел тебя? А над восхищенными тобой и влюбленными?
Ужасный голос вдруг стал сладок как яд.
- Над ними в первую очередь, - она вдруг разозлилась, - я ведь твоя дочь, у меня твои желания, твоя дерзость, я многого добьюсь.
- С моей помощью.
- Или без нее, - она становилась неимоверно дерзкой, и ей это нравилось, но не нравилось ему. Когти дьявола сильнее сдавили ее обнаженные плечи.
- Каким же образом? - шепнул он, склоняясь к ее уху. И шепот его был огненным.
- Я могу больше, чем ты, и ты это знаешь, поэтому я так тебе нужна.
Кто-то бился в темное окно галереи, по которой они проходили. Николь обернулась, заметив белые крылья и синий взгляд, но спутник уже вел ее прочь, быстро и настойчиво увлекая в другой лабиринт залов.
- Ты любишь их? - тихо спросил дьявол, конечно же, он имел в виду тех двоих, которых она прогнала, но все же желала. Хотя, кто знает. Николь было сложно разобраться в собственным чувствах, тем более во сне, здесь все так запутано, но она решила его подразнить.
- Они мне нравятся, мне с ними приятно.
- Они подкупили тебя своей лестью, - он надавил ей на плечи еще сильнее, она поежилась от неприятного ощущения, но не закричала.
- О, нет, льстить умеешь только ты, - дерзко возразила она.
- Верно, урок схвачен, он вдруг ослабил хватку. Галереи впереди стали светлее.
- Где они? - Николь обегала взглядом уже привычный интерьер "Черной розы" и искала свою компанию: Джулиана, Говарда, Кристофера.
- Твои друзья?
- Да, - те друзья, которых навязал мне ты, хотелось ответить ей, но отчасти это было бы ложью, ведь она уже к ним привыкла. Ей нравилось их поклонение и обожание. Она не жалела, что они у нее есть. А он? Ревновал ли он ее к ним?
Николь, преодолевая отвращения, обернулась, чтобы заглянуть в его обожженное до пепельных костей лицо. Его вид снова ужаснул ее. Она вздрогнула, но не отстранилась. Пора было воспринимать обе его ипостаси, ведь не зря же он разыскивал так свою потерянную красоту. Его вид без нее действительно вызывал омерзение. Возможно, какие-то идолопоклонники и могли испытывать благоговейный трепет перед опаленным и изуродованным монстром в качестве божества, но Николь так не могла. Она тянулась лишь к прекрасному. Возможно, потому что она сама воплощала красоту. Его красоту.
- Если однажды ты захочешь меня бросить... - он провел по ее лицу ласково, но голос его был угрожающим.
- Что тогда?
- Я убью их, твоих друзей.
- Убивай, - она вдруг решила вызвать его на бой. Глупо вступать в дебаты с сильнейшем, но ей было весело. Наконец-то в ней проснулся настоящий демон, и как хорошо было иметь его, хотя бы для самообороны. Удалось ли ей, хоть на миг обескуражить отца?
- Они же твои друзья.
- При моих-то данных друзей найти легко, сложно рассчитывать на их честность.
- Если они пленены тобой, то будут честны.
- Если это поклонение, а не любовь, верно?
Николь заметила, что залы перед ними меняются. "Черная роза" осталась позади, впереди лежали монументы, которые она видела впервые. Что это, Стоунхендж, снесенный всего за ночь слугами Мадеэля, другой ритуальный круг, равнина, горы или бескрайнее звездное небо. Она впервые вдруг вспомнила всю грандиозность Собора Грома и всю боль восставших и падших ангелов. Они страдали, они кричали под ритуальным ножом, а она рвалась к ним.
- Я хочу умереть сегодня, - вдруг прошептала она.
- Потому, что ты любишь тех, кто пал из-за тебя? - глухо усмехнулся он, но в его словах крылось нечто серьезное, какое-то глубинное понимание.
Она снова видела перед собой их муки, их чернеющие тела, потрепанные крылья и слышала всесокрушающий крик. Потом криков стало много. Звездная ночь утонула в них. Те, кто корчились внизу, в адской бездне, были ей ближе, чем даже мерцание звезд. Она чувствовала ответственность за них. Их боль была из-за нее.
- Я хочу умереть сегодня, чтобы присоединиться к твоей великой армии, Денница, - прошептала она и медленно обернулась, еще не зная, что перед собой увидит, его обожженную суть или бледное лицо темного ангела. Она проснулась до того, как увидела его лицо. Сон был таким реальным. Может, это и была грань реальности. На миг Николь показалось, что она вспомнила что-то. Собор Грома. Крики падших в нем. А еще на ум ей пришел ритуальный нож.
СОБОР ГРОМА
- Нам нужно всего лишь проследить за ней, чтобы прийти туда, - Домиан развернул перед собой карту и прижал ее концы первыми тяжелыми предметами, которые попались ему под руку. Уиллу почудилось, что даже они оказались здесь не случайно. Чернильница, на ножках выполненных в виде когтей зверя, тяжелые подставки для книг в виде полумесяца и солнца, а еще пресс-папье с эмблемой "тамплиеров". Сама карта тоже была представлена в довольно необычном исполнении. Среди привычных географических названий и четкого чертежа, встречались более светлые коричневатые линии. Эти дороги и были отмечены, и, вроде, не присутствовали. И чаще всего каждая из них приводила либо к тупику, либо обрывалась на полпути. Они кончались в пустынях, бежали мимо угольных шахт и нефтяных вышек, останавливались перед водоемами и терялись в тропических лесах или прериях. Казалось, что автор карты все еще продолжает вычерчивать их по мере того, как ведется его собственное исследование земного шара.
- Все эти пути ведут к копям царя Соломона или прослеживают за передвижениями вечного жида? - Уилл с чуть заметным сарказмом указал на коричневатые контуры.
- Ни то, ни другое, - седая голова Домиана склонилась к карте. - Это Тропы Неизведанного.
- Что? - Уилл не понял.
- Так мы условно называем их. И так же, кажется, они названы теми существами, которые способны на них выйти. Говорят, что для того, чтобы оказаться на них, нужен благополучный момент, то есть солнечное затмение или новолуние, и именно в тот день, когда одно из еще не перерожденных существ собралось пойти к Собору Грома. Дети сатаны идут туда, чтобы снова стать самими собой. Для них путь открывается все время в разных концах мира, отсюда беспорядочные линии, - он ткнул ногтем в карту. - Целый клубок дорог, который должен привести к конечной цели. К месту, которое есть и в то же время для нас, людей, оно будто и не существует. Нужно, чтобы одно из потерянных детей Люцифера встало на тропу соблазна, и тогда зарождающаяся луна высветит путь и для нас.
- Вы, правда, в это верите?
- А ты нет?
Уилл потупился под обращенным на него взглядом. С тех пор, как он увидел Николь совсем близко от себя и даже разговаривал с ней, он мог поверить во всем, что угодно. Но ему вовсе не хотелось своим вмешательством путать дьявольские карты. Это слишком опасно. И, кроме того, он может навлечь на себя ее гнев.
- Может, проще всего свернуть шею черной курицы на перепутье или у дорожного креста, если такие сохранились с времен инквизиции? - съязвил он.
- Прекрати, Уилл, - одернул его наставник. - Тебе ли не знать, что все эти древние обряды относятся к призыву темных сил, но не как ни к демонам, которые ищут запретные пути, чтобы стать самими собой.
- А мы идем за ними шпионить. Как? С какой целью? - Уилл готов был взбеситься. - Мы даже не знаем, когда эта ночь.
- Мы почувствуем, - Домиан был абсолютно уверен в своих силах, и его коллеги, похоже, тоже. Он не мог уломать лишь Уилла отправиться вместе с ним.
- Зачем я вам так нужен? - он спросил напрямую о том, что давно уже занимало его мысли. Слишком уж удачно его разыскали. Он многое подозревал и не спрашивал открыто лишь потому, что был уверен: перед ним не станут раскрывать карты.
Однако Домиан вошел в такой раж от собственного открытия запретных троп, что готов был сболтнуть все, о чем думал.
- Ты ведь единственный выживший близнец, в то время как второго забрал дьявол.
Уилл хотел запротестовать, он не мог допустить, чтобы кто-то не уважал память Джереми, но сейчас практичнее было сдержаться. Перебив Домиана, он мог прервать и нить откровений.
- Подумай только, одна твоя половина в аду... - задумчиво повторял старик. - Прямо в его когтях, а ты все еще ходишь по нашей земле, в то время как часть твоей души там.
- И вы считаете, что я могу видеть то, чего вы сами не заметите даже в новолуние? Думаете, что пройдет один миг солнечного затмения, и я начну видеть мир глазами своего брата, находящегося в аду. Джереми - не демон, он не смог бы прийти к Собору Грома, даже если б очень захотел.
- Но он избранник дьявола, - резко возразил Домиан.
Уилл остановился, как если бы получил пощечину, но его собеседник спокойно продолжал.
- Иногда туда приходят и его любовники. Иногда... И не всегда этот приход бывает удачным.
- Я в это не верю, - Уилл отшатнулся. Если был шанс сохранить жизнь его брата, пусть даже такой, то он готов бы был рискнуть, но, видимо, этого шанса не было.
- Ты хоть знаешь, что там происходит? - голос Домиана вдруг дрогнул - непозволительная для него слабость, обычно он оставался уравновешенным, даже когда говорил о самых страшных вещах. Убийства, насилие, расчленение, колдовство и демонология были для него вещами, к которым он подходил с научной точки зрения и с полным бесстрастием. А тут вдруг эта дрожь. Уилл ощутил, как она передалась и ему, хотя он-то ничего не знал.
- Когда кто-то становится на тропу, то это, как правило, сопровождается коротким солнечным затмением или даже минутной потерей лунного света, если дело происходит ночью. Думаю, в честь главной персоны в этой вечной игре, будет сделано самое большое исключение. Когда Николь Деланже ступит на тропу, произойдет нечто из ряда вон выходящее.
- А я приведу вас к тропе? Я ее увижу? - он не хотел быть пешкой в этой игре.
- У меня уже есть приблизительные ориентиры, - осторожно заметил Домиан.
- Вот как! - Уилл чуть не стукнул кулаком по стенке, он не любил, когда его водят вокруг да около. - Вы находите меня, потому что часть меня гниет в земле, и считаете, что таким образом я буду вам полезен, потому что у нас с мертвыми были две пары глаз, но взгляд один на двоих. Тогда я должен был бы помнить лицо его любовника.
- Не обязательно, Уилл.
- Обязательно. В моих снах мне должен был бы являться ад, но мне не снится совсем ничего. Я чувствую себя потерянным, опустошенным, да, но то, что Джереми гниет в аду, я не чувствую.
- Ты и не должен, - поняв, что перешел все границы, Домиан смягчился, но уже было поздно. Он сам поднес факел к шнуру пороховой бочки. Возможно, не он первый, так делали на протяжении веков все "тамплиеры", уничтожая зло, которое возрождалось, раз за разом все более гневное и сильное. И вот теперь оно накинется на них самих, если ритуал будет совершен. Домиан ничего еще не рассказывал Уиллу о самом ритуале, древнем и жестоком. Даже для него это отчасти оставалось тайной. Но Уилл мог обо всем догадаться сам, если даст выход всем своим возможностях.
- Я должен увидеть все это лишь на один-единственный миг, когда вам это будет нужно...
- Не горячись!
- Я и не хочу, - молодой человек смягчился. - Только скажите, зачем вам это? Вы хотите спасти Николь?
Домиан решил говорить, как можно более обтекаемо. Он мог себе это позволить, особенно учитывая то, что рядом пока не было его более агрессивных коллег, да и они, если появятся, сделают скидку на неосведомленность новопосвященного. Уиллу лучше пока много не знать. Так безопаснее для общества, да и для него самого тоже.
- Можно и так сказать, - дипломатично кивнул он.
- Тогда ладно, - согласился Уилл. - Когда мы собираемся идти? И с кем?
- Когда почувствуем, что наступило время, - Домиан посмотрел на напольные часы в ореховом корпусе так, будто они и были теми самыми часами, отмерявшими эпохальные события запредельного мира. Он часто о них читал, но еще никогда не слышал их бой. Может, услышит на этот раз. - Мы должны будем спешить, когда этот миг придет. Ну, и, разумеется, с нами пойдут все те, у кого хватит смелости вызваться добровольцами.
Николь строила карточный домик. Тузы, дамы, валеты, короли, трефы, пики, червы, бубны ложились друг на друга и на общую пирамиду так, будто были склеены невидимым скотчем. Конечно же, основание пирамиды состояло из мелочи: троек, двушек, десяток, пятерок и шестерок, любая власть опирается на низы, затем следовали карты познатнее. Николь планировала закончить свое строение не козырным тузом, а самой прекрасной из четырех дам. Как по заказу, это была дама сердец. В конце концов, возлюбленные женщины правят миром. Она тому живое доказательство.
Николь вдруг захотелось разом смахнуть всю сложную пирамиду. Неужели всего лишь возлюбленная? Она хотела бы быть самостоятельной. Прятаться за чьей-то спиной и владеть миром из чьей-то постели это не для нее. Она помнила, что была воительницей в прошлых жизнях, что сжимала в руке меч и готовилась управлять ни одним королевством. Она заслуживает большего, чем вечно стоять за мощной спиной дьявола, служа ему одновременно и усладой в постели, и источником света. Она могла бы править миром сама, а не в альянсе с кем-то. Точнее, это был даже мезальянс. Она принцесса, она золотой свет, который не пребывал в аду ни единого мига, а остался жить в небесной сфере отдельно от всего и всех, а он - падший.
Что за мысли? Одна карта спланировала из ее рук и упала к ножке стола. Николь наклонилась, чтобы поднять ее. Пиковый туз. Он тоже должен был находиться ниже дамы. Кажется, на него выпал козырь. Она забыла контролировать пирамиду своим мысленным усилием, и карты начали разлетаться. Ей стоило большого напряжения заставить их остаться висеть прямо в воздухе и покорно планировать на свои прежние места в пирамиде. Карточный домик принялся отстраиваться заново, но уже без видимой помощи ее рук. Николь просто сидела и наблюдала.
- Точно также рушатся города, а потом на их месте спустя время возникают новые, - услышала она за спиной привычный вкрадчивый голос, а почти тут же ощутила на своих плечах прохладу мраморных пальцев. - Поверь мне, я знаю, и часто я в этом участвую.
- В чем? - саркастически изогнула бровь она. - В волшебной отстройке за одну ночь поверженной цитадели?
- Нет, в разрушении. Созидание задача теневого зодчего, а не моя. Иначе, зачем нужны подчиненные, - его смех был глухим, и от этих звуков мурашки бежали по коже. - Но разрушить целое царство за считанные часы, это так волнующе. Когда чаша зла переполняется, ее надо опустошить, только для того, чтобы в опорожненном виде она продолжила восстанавливаться и снова скапливать прежнее зло. Огонь проходится по миру, только для того, чтобы выжженная земля потом снова чем-то обросла.
- Тогда зачем же выжигать с земли зло? - Николь нахмурилась. - Чтобы оно не успело перейти все границы? Всего лишь для того, чтобы оттянуть время? А когда оно пройдет процесс пойдет по новой, чтобы угаснуть на той же точке и снова возобновиться. Все, как со мной. Меня уничтожали снова и снова, прежде, чем граница будет пройдена. Но сейчас уже поздно что-либо предпринимать.
- Ты сообразительна.
- Я это ты, - она смела рукой карточный домик, так, будто рушила Помпеи или Вавилонскую башню. Она хотела отведать этого сама. Увидеть то, что видел он. Страх перед падением в глазах погибающих людей. То, что она уже видела однажды в глазах своих падших ангелов.
- Ты становишься самовлюбленной, - он поощрительно коснулся ее головы, желая погладить локоны, но Николь увернулась.
- Иначе ничто не завело бы меня на то ложе, где мы были с тобой, - парировала она.
Она развернулась к нему лицом и минуту смотрела на него так, как если бы это тоже был объект, готовый для уничтожения. Ей вдруг захотелось, чтобы в центре пылающего царства вдруг оказался и он. Она знала, как он соблазнял сильных мира сего, приходил под видом паломника, укрытого крыльями, как плащом, стоял за спинкой трона и наставлял царей. Он все мог, но она, единственная, в его советах не нуждалась. Ей казалось, что одним своим присутствием он сковывает ее.
- Ты не можешь изменить того, что с тобой произошло, - он воспринял ее вспышку ярости, как должное.
- И что же произошло? Кроме того, что случилось то, что и было запланировано.
- Ты меняешься, - он двинулся к ней.
- Я знаю, - она отступила. Казалось, что к ней движется не фигура, а пары ледяного ветра. Ее обдало холодом и ощущением какой-то мраморной тяжести, родственной объятиям этого существа.
- Нет, не знаешь, - возразил он, бледные губы растянулись в медленной улыбке, обнажая острые резцы жемчужно-белых зубов. - Ты ничего еще не знаешь. Но твое тело уже меняется. Я предупреждал тебя, что это будет больно.
- Я привыкла к боли.
- Не к такой боли.
Николь хотела выдать очередную браваду, но спину вдруг пронзила резкая боль, как если бы по лопаткам резанули два ножа. Она постаралась этого не выдать. Ей хотелось прикусить губу, чтобы не закричать, но от его проницательных глаз ничего было не скрыть. Они мерцали, как черный агат и поглощали тебя, как темная бездна. Казалось, он не просто смотрит, а уводит в темноту вслед за собой. Николь отвернулась, чтобы эта темная пропасть совсем ее не засосала. Его лицо было таким прекрасным и в то же время таким отталкивающим, и все из-за этих гипнотизирующих глаз. Казалось, что это вовсе не глаза, а два драгоценных камня, вставленных в плоть. Или в мрамор? Николь уже привыкла считать своего темного возлюбленного ожившим мрамором. Так было романтичнее и приятнее, чем в лицо называть его сатаной. К тому же его внешность располагала к романтике. От него веяло очарованием готики, как от Нового Орлеана. Николь опять невольно сравнила город и темного ангела. Казалось, что он незримо присутствовал в каждом кусочке окружающего пространства.
- Помню, у меня был ручной тигр, - сказала она только для того, чтобы отвлечься, - не в этой жизни, конечно, при дворе какого-то шаха. Может, то была Индия, может Персия, тебе вернее знать, где в очередной раз ты разыскивал меня. Я была такой же зарей, как сейчас и принцессой, а холеный зверь ходил за мной, как верная собака и ужасал своими клыками других. Никто не мог понять, почему дикие звери передо мной становятся ручными. Кстати, я пользовалась преданностью того тигра, чтобы он загрызал неугодных мне людей. Этот тигр был мне почти, что другом, мы даже спали с ним в обнимку. Думаю, сейчас, если его шкура сохранилась, то она лежит под стеклом в каком-нибудь музее, а вместо глаз у него изумруды. Мне бы хотелось снова иметь такого зверя, который будет подчиняться только мне.
- Он заменил бы тебе любовника? - черные крылья дрогнули, кажется, с ревностью. Николь самодовольно усмехнулась. Как же легко она могла своего добиться.
- У него был один плюс. Тигр существо бессловесное. Я могла понимать язык животных лишь тогда, когда сама хотела. Он не имел возможности спорить со мной или в чем-то мне возражать.
Теперь он молчал.
- Знаешь, когда ты действительно был статуей, ты был намного милее, а сейчас слова портят видимость.
- Ты жалеешь, что статуя задвигалась и заговорила.
- Я жалею, что эти слова не могут быть просто серенадой. Ты хочешь указывать мне, что и как делать. Я этого не люблю.
- Ты вся в меня.
Николь недоверчиво изогнула бровь. Похвалой это было или осуждением?
- Конечно, - подтвердила она. - Разве может быть иначе.
Ведь, по его же собственным словам, они взаимозависимые части друг друга. Проблема состояла в том, что она считала себя главной. В конце концов, ведь это свет поглощает тьму, а не наоборот.
Николь засмотрелась на то, какие темные и длинные у него волосы. Они, будто жидкий шелк развевались вокруг плеч, чуть откидываемые назад взмахами крыльев. Интересно, что будет, если взять ножницы и обрезать ему кудри, как если бы он был библейским Самсоном. Получится ли тот же эффект, которого достигла Далила? Такой же вероломной Николь могла быть, но принесет ли ей это такой же успех. Вряд ли, сила прячется в его волосах. По легендам получается, что их общая сила сосредоточена сейчас в браслете, который носит на предплечье она. Так почему же она не может поставить его на место?
- Ты не уходишь? - она надменно взирала на него. - Хочешь рассказать мне еще один плагиат библии? Пустые старания. Я знаю все о небесной войне ничуть не хуже тебя.
- Но ты мало знаешь о себе самой?
По ее ребрам опять пробежала режущая волна боли. Николь предпочла не обратить на нее внимания.
- Ты не можешь оставить меня теперь и никогда не могла.
- Вот как? - она тихо присвистнула, и опять боль хлестнула, но уже ниже ребер, пройдясь почти до поясницы. Это же линии крыльев, сообразила вдруг она. Если посмотреть на его спину, то ее почти не видно, потому что крылья идут от лопаток и до самой талии. Ниже и выше их концы тянутся уже сами по себе. С плотью они соединяются лишь по двум параллельным линиям от позвоночника.
- Вначале появляются разрезы, - тихо пояснил он. - Будет больно, намного больнее, чем, если бы тебя разрезали хирургическим ножом. Скальпель не может так вскрыть. Внутри ран будет шевелиться другое живое существо. Точнее, два существа. Они уже внутри твоего тела. С той ночи, когда ты была со мной. Ничего не изменить. Это как рождение, только мучительнее. Эти существа выйдут наружу из твоего тела только через появившиеся раны.
- Что за существа?
- Твои крылья.
Николь пренебрежительно усмехнулась. Ей хотелось обвинить его во лжи, но все, о чем он говорил, было так правдоподобно. С ее природой это тесно связано. В конце концов, она ведь не человек. Так и должно быть.
- Нет, - вслух произнесла она, хотя любое возражение было лицемерным.
- Теперь тебе придется пойти в Собор Грома, - он не убеждал, а лишь ставил ее перед фактом. - Там все происходит сложно и болезненно, но, иначе, твои же крылья начнут душить тебя изнутри. Ты погибнешь теперь в любом случае. Ты уже умираешь. Ты и сама видишь, что ты больше не человек. Твое тело другое, твоя суть другая, чем у людей. Тебе с ними не место. Перерождение возвышает нас.
- Мало было одной зараженной крови...
- Не зараженной, а сохранившей память о восстании, - мягко поправил он.
- Лучше было жить без этого.
- Лучше было быть простой смертной. Подумай, о чем ты говоришь. Действительно ли это твое желание.
- Я еще могу умереть, как смертная.
- Нет, смертные не умирают в таких муках, все будет происходить долго и болезненно. Твоя же собственная сила, твои крылья раздавят тебя изнутри.
- А браслет? - это была последняя надежда.
Он пожал плечами.
- Не волнуйся, я сниму его после твоей смерти, хотя будет жаль, ведь на тебе он смотрится лучше, чем на мне.
- Но ты ведь не хочешь, что б я умерла.
- Конечно, не хочу, иначе, зачем уговариваю тебя.
Николь остановилась. Сколько доводов еще нужно, чтобы убедить ее в неизбежном.
- Я тебе не верю, - наконец произнесла она, уверенно и четко, хотя сама сомневалась в своих словах.
- Придется поверить, - отозвался он. - И хорошо, если этот момент придет до того, как мне придется самому отнести тебя в Собор Грома.
- Почему? - ей стало любопытно.
- Потому что сил на ритуал должно хватить у тебя самой. Если ты не сможешь даже поднять ритуальный нож, то все будет бессмысленно.
Нож. Она вдруг о чем-то вспомнила и сдалась.
- Расскажи мне про Собор Грома! - потребовала она.
Он только с изумлением и насмешкой обернулся, направляясь к распахнувшемуся перед ним окну.
- А ты разве сама не помнишь?
Кажется, она помнила. Но то, что она помнила, ей совсем не понравилось.
Уилл разыскивал ее, пока не нашел. Он сам удивлялся, какой сильной стала необходимость еще раз ее увидеть, поговорить с ней, перекинуться хотя бы парой фраз. Его, как будто затягивало в омут. Он знал, что Теренс и Квентин, члены ордена, получившие свое задание, снуют по Новому Орлеану в поисках белокурой головы ангела, чтобы снести ее. У них было все: ярость, желание ее уничтожить, самое современное техническое оснащение, оружие, информация, свои люди в мэрии и прессе. И все-таки одну-единственную девчонку, которую надо убрать, они найти не могли. Что-то все время мешало им прийти в нужное время в нужное место. Казалось, их водят по городу блуждающие огоньки, намеренно сбивающие человека с дороги. Втайне Уилл был благодарен тем силам, которые оберегают их жертву, что бы за силы это не были. Он был не настолько наивен, чтобы считать, что Николь нуждается в его предупреждении об опасности. Но ему было просто физически необходимо поговорить с ней еще раз.
Конечно же, вероятность найти Николь в большом городе практически сводилась к нулю, но его, как будто вели вперед блуждающие огоньки, те же самые, которые сбивали с пути двух противоборцев. Утро оказалось неудачным. Первые несколько мест, в которые он заглянул в поисках Николь, были пусты, но он будто шел по уже прочерченному кругу. Первые неудачи привели его к цели. В одном из пустующих в дневное время соборов он заметил ее златокудрую голову. Николь стояла в тени и смотрела на изображения святых таким взглядом, будто пребывала в прострации. Кажется, витражи с изображением Христа не вызывали в ней больше ни ярости, ни сожаления. И она давно поняла, что зря упрекать пустоту в отсутствии в ней справедливости. Ее взгляд был взглядом умудренного опытом человека. Она смотрела и знала, что церковь перед ней пуста, а святые бесчувственны.
Уилл не мог разделить подобных чувств именно потому, что он видел ее. Она одна здесь являлась божеством. Ему стоило усилий не преклонить колени перед ней, когда он неуверенно приблизился. Сам вид Николь к этому располагал. Казалось, она создана для того, чтобы поклонялись ей. Она одна была не только возвышенным нечеловеческим существом, она могла заглянуть внутрь тебя и все понять.
Он видел ее здесь, а видят ли другие. Уилл вдруг понял тщетность всех предупреждений. Слова "вас ищут" застыли у него на губах. Она будто без слов давала ему понять "я знаю", и еще одно "они не найдут".
В последнем он не сомневался. Если бы он преданно относился к "тамплиерам" или хотя бы чтил память Джереми, то сейчас должен был бы совершить убийство прямо здесь, под стенами собора, но он знал, что не сможет. Это бессмысленная кровь. Даже если однажды ему дадут такое поручение, он, скорее, убьет себя, чем ее.
-Николь, я...
Она подняла руку, призывая к молчанию.
- Я предпочитаю думать о более приятных вещах, чем неизбежное и уже заданное построение мира. Чтобы утешить себя я часто вспоминаю о том, кто переделал отчасти это построение. Вы читали про Эдвина? Думаю, читали. Одна ваша манера поведения выдает, что вы имели доступ к неземным архивам.
Он только кивнул.
- Вы и его знаете?
Николь лишь подернула изящными плечами, ее взгляд опять погрузился в пустоту.
- Я чувствую, что нас связывает родственная кровь, но ему от жизни досталось меньше, чем мне, в этом я уверена. Говорят, чем больше боли, тем более велика твоя задача. А еще говорят, что Эдвин был ошибкой, бастардом дьявола, которого сделали принцем лишь для того, чтобы хоть что-то ему дать. Но он сумел обратить все себе во благо, и его незаконнорожденность и пугающая наследственность терзали его недолго. Путь к величию был обеспечен. Мой путь намного сложнее.
Она вдруг задумалась, казалось, что она видит перед собой не эти мрачные стены, а нечто совсем другое, более страшное и более тайное.
Прошло несколько долгих мгновений, прежде чем она заговорила снова:
- Я почти не знаю ничего об Эдвине. Эдвин остался в том мире, где все зависит от его желания. Его сила для нас легенда. Его мир - настоящая сказка. Та сказка, которая оживает перед моими глазами, мрачна, в ней нет ни великодушия, ни прошения, - ее губы сжались в тонкую жестокую линию при взгляде на святыни. Николь прислонилась затылком к колонне и прикрыла глаза, как будто свет от свечей жег их. На самом деле ей не хотелось видеть перед собой всего этого лицемерия.
Уилл смотрел на нее и покорно ждал, пока она еще что-нибудь скажет. Он действительно внимал ей так, как будто с ним говорит божество, и все ее слова священны.
Ему казалось, что вверху, над их головами, он слышит какие-то шорохи и даже шепот. Воображение живо рисовало ему всех тех жутких существ, которые должны следовать за дьяволом. Но как бы не были ужасны предположения, в центре всего этого находилась Николь, а рядом с ней все страхи отступали, оставался лишь безжалостный и привораживающий одновременно звездный свет ее красоты.
Золотые ресницы Николь дрогнули. Казалось, что по ее гладкой щеке, смывая мертвенную белизну, сейчас покатится слеза, но слез не было. Она разучилась плакать.
- Вместе с волшебством в мою жизнь пришло зло, - зазвучал опять в тишине ее удивительный голос. Наверное, даже пение сирены не смогло бы околдовать Уилла так. Он стоял и слушал, как с идеальных губ слетают святотатственные речи, и они казались ему небесной музыкой.
- В отличие от прекрасного Эдвина, мой мир жесток и полон зла и, увы, я не могу навести огненный самосуд так, как это сделал бы Эдвин. Спокойствие его царства зиждется на его силе. Он просто не впускает в него зла. Он был бы идеальным богом, поскольку он действительно силен, он мог бы позволить себе быть справедливым. Жаль только, что этот бог, как и положено, наверное, копии настоящего бога создал себе дьявола в лице Розы. Наверное, если бы не любовь к неблагодарному созданию, которое вышло из-под контроля и само рвется к власти, то бог мог бы быть справедлив. А как считаете вы, Уилл? Достойно ли из-за любви к одному непокорному ангелу стать равнодушным к страданиям миллионов?
Вместо того, чтобы подумать над ответом, он замер, не смея шелохнуться. Она назвала его по имени. Боже, как же это оказалось приятно. Слышать, что ангел произносит твое имя, как если бы вы были знакомы целую вечность.
Он даже не сразу понял, что Николь ждет его реакции. Он не знал, что сказать. Она была рядом, как живое свидетельство всех божественных и недоказанных явлений. Ему было достаточно просто видеть ее. Но она хотела философии и взывала к истине так, как если бы массивные колонны из каррарского мрамора могли на этот призыв ответить. Возможно, для нее и было реальным различать голоса, доносящиеся из пустоты и стен, но не для него.
- Неужели такое создание как вы до сих пор волнует бог? - Уилл всего лишь выразил вслух свои самые сокровенные мысли. - Что вам до его справедливости, если бы вы могли переделать мир сами и по собственному усмотрению. Возможно, дьявол на самом деле это не часть вас, а ужасное и ревнивое существо, которое мешает вам поступать так, как нужно. Что если он лжет, пытаясь внести в вашу жизнь зло. Что если дьявол это дьявол, а вы это вы. И ничто вас не сближает. Ведь, в конце концов, дьявол это зло.
- Зло? - ее брови саркастически выгнулись, как будто он произнес нечто несуразное.
- У дьявола это лицо, - Николь кивнула на фреску. - Бог для меня Денница!
РАЗРЕЗЫ ДЛЯ КРЫЛ
Николь задумалась. Ее выбор часто был предвзятым. Каждая ее вещь, каждый предмет одежды, как будто лишний раз подчеркивали то, что предначертание ведет ее к одному неизбежному пути.
Всегда бикини, а не закрытый купальник, джинсы только с сильно заниженной талией, пуловеры и топы с укороченным низом или даже фигурным срезом. Ей почему-то очень нравилось обнажать свой плоский гладкий живот, будто подчеркивая, что он ничем не защищен и в любой миг готов принять роковой удар. А почему не сердце? Возможно, ниже в области ребер она более уязвима, потому что там содержится нечто более важное, чем сердце. Какой-то орган или ток крови, контролирующий жизнь, которого нет в анатомии прочих людей. Во всяком случае, Николь любила все время ходить почти доверху обнаженной. Слишком узкая талия всегда была не прикрыта. Пышные оборки топа обычно не доставали даже до пупка. Это придавало ей что-то египетское или ангельское, особенно в сочетание с золотыми кольцами и браслетами на тонких предплечьях, и в то же время в этом невинном, вышедшем из древнейших времен ангеле было что-то невероятно эротичное. Красивый голый живот над низким с витиеватой пряжкой ремнем узких брюк привлекал восхищенное внимание, но она никогда не поддавалась искушению проколоть его, потому что, как будто ждала, подставляя его для чьего-то неизбежного и неминуемого удара. Колечко в пупке было бы лишним, она часто представляла, почти чувствовала, что лезвие рассекает лилейную, слишком редко поддающуюся загару кожу, бережно, но сильно проводит вверх и вниз, рассекая плоть, из которой рубиновыми слезами текут капельки крови, вызывающие страх и какое-то садистское восхищение. Неужели это предчувствие, и ей суждено так вот умереть, или это только ее очередные фантазии.
Николь залезла в шкаф, вынимая юбки-парео, блейзеры, корсеты и вечерние платья, которые ни разу не носила. Она любила только те вещи, которые практически ничего не прикрывали, будто ее предназначением всегда являлась соблазнительная нагота. При ее физическом совершенстве это было позволительным. Нагота античных и египетских богов, будто вторила идеальному телу дьявола.
Только сегодня ей пришлось достать изящную кожаную куртку, чтобы прикрыть ноющую спину.
Она прошла к туалетному столику. Нужно было выбрать что-нибудь из разложенных на нем расчесок и гребешков, чтобы причесать волосы, хотя, видит бог, она в этом не нуждалась. Локоны завивались и выкручивались в соблазнительные изгибы прядей, будто сами собой. Пройтись по ним гребнем это все равно, что серпом или косой снять с поля золотистую рожь. Одно прикосновение к ним было святотатственным, казалось, они живут и закручиваются в пряди сами собой, и на самом деле вместо волос у нее на голове сотни тонких золотистых змей, которые тайно живут, скручиваются друг с другом и замирают короной на ее челе. Хотя шторы на ее окнах были плотно задернуты, сияние от ее локонов вполне хватало, чтобы осветить сумрачное зеркало. С недавних пор, у Николь вошло в привычку не откидывать занавеси. С той же одержимостью, с какой Лоуренс ждал у распахнутого настежь окна, она закрывала все форточки и ставни. Но тот, кого другим было бесполезно ждать, к ней все равно являлся. Казалось, ему достаточно щели, чтобы просочиться в нее легким туманом или холодком ветерка. Ее возлюбленный, который безжалостно покинул других и берет штурмом ее двери, так же холоден, как она светла.
Какое-то существо положило длинные когти на черной длинной ладони с пальцами, подобными прутикам на дощатую дверь и просунуло в образовавшийся проем голову, подобную человеческой, только почти лысую и с серыми скомканными редкими волосами до плеч. Когда-то они были золотыми. Николь знала это. Она в ужасе смотрела, ловя в зеркальном отражении слишком узкие запястья для таких крупных продолговатых лап, слишком дряблую, обгорелую, как кашица кожу и изгиб такого же обугленного кожистого крыла, и глаза, горящие где-то в глубине прожженных давним небесным огнем глазниц, как уголья. Их злобный взгляд был настороженным. Тот огонь остался в вечности, но его последствия были заметны и сейчас. Николь знала, что некогда это отвратительное пугающее существо было прекрасно, восхитительно, и... оно было почти, как отец. А теперь ему суждено было прятаться во тьме. Его красота не оказалась настолько великой для того, чтобы выжить отдельно от него, когда он пал. Отцу еще повезло. А другим, похоже, нет. В ее памяти вдруг возникло другое чудесное лицо, такие же великолепные кудри и белоснежные крылья. А что было теперь? Ему уже никогда не стать прежним, если только она... Но ей думать даже было мерзко о том, что нечто подобное может преобразоваться. Она, зачарованная собственным страхом и притяжением к этому уродству, уставилась в зеркало, в котором отражались когти, барабанящие по двери, обожженная лысина головы и часть крыла. Ее губы изумленно открылись. Ремий! Неужели это его первый ангел, полководец, рассорившейся первым с обществом семи, или она ошиблась.
Щетка выпала из ее руки и стукнула, ударившись о пол. Существо в дверях тут же, то ли испугавшись ее, то ли опасаясь, что может чем-то ей помешать, молниеносно юркнуло назад в щель, и дверь прикрылась с другой стороны.
Николь выдохнула, и зеркало перед ней покрылось морозной коркой.
Ну и дела! Похоже, скоро вся отверженная армия отца заявится к ней. И что тогда делать? Выйти к темному полчищу и продемонстрировать им браслет на предплечье? А что если они будут ждать большей демонстрации силы? Николь считала, что ей не нужна армия. Она одна сильнее всех войск демонов, если верить ощущениям внутри себя, но, кажется, для того, чтобы восстановить эти силы придется принять неизбежное. От пути, который ведет в Собор Грома, уклониться нельзя.
Николь хотела наведаться в колледж только ради развлечения. Ей было любопытно наблюдать за реакцией людей на себя, и посвященных, и непосвященных. У них вещи падали из рук и автоматически приоткрывались рты, когда они замечали, как сверкают ее волосы, как бледна ее кожа и как сама она напоминает ожившую скульптуру, на которую кто-то будто в насмешку над искусством ваятеля надел настоящий золотой браслет.
Сейчас ей лучше было бы остаться дома и все обдумать, поискать в библиотеке ответы на свои вечные вопросы, забраться в бассейн с джакузи, полежать у пруда в саду, приятнее было бы заняться релаксацией, чем мотаться под солнцепеком и ловить страх или восхищение в глазах прохожих. Но Николь тянуло совершенствовать и демонстрировать миру свои новые возможности, а не отдыхать где-нибудь в тихом пляжном уголке, вместе с шезлонгом, тентом и ведерком мороженого. Ее тянуло туда, где много людей, которые могут увидеть и оценить ее. Нужно было сходить днем в колледж, а вечером посетить "Черную розу". И плевать, что по спине иногда пробегают болезненные судороги. Она может с этим бороться. У нее еще есть время до того, как обстоятельства вынудят ее принять роковой шаг. То есть, она надеялась, что это время есть. Но сколько точно?
Николь прихватила с собой солнцезащитные очки. Свет слегка резал глаза. Это было непривычно. Можно подумать, что божество в небесах мстит ей за то, что она начала наконец-то перевоплощаться. Как недостойно с его стороны. Она чувствовала по отношению к себе зависть и ревность, исходящую от небес. Можно завидовать или восхищаться сколько угодно, но пытаться ударить исподтишка того, кто лучше тебя, это уже подло.
Николь рассчитывала хорошо провести день, но уже на первом же занятии, ей пришлось выбежать из класса. Боль, резанувшая по спине, оказалась слишком сильной. Она возобновилась не один раз. Стоило застыть в неподвижной позе за партой, и боль усиливалась. Казалось, что по спине проезжают туда, сюда лезвия двух широких ножей, беспощадно рассекающих кожу и мускулы.
Кто-то из ее друзей унесся с занятий вслед за Николь. Ей уже было не до них. Она должна побыть одна. Николь заперла на задвижку двери дамской комнаты. Пока не настал перерыв, здесь было удивительно тихо и спокойно. Широкое зеркало на стене хорошо все отражало. А что если снять куртку и посмотреть?
Николь приблизилась к мерцающему стеклу. Пора! Ей нужно понять или увидеть, как под кожей перекатывается нечто чужеродное, или как в предчувствие появления новых органов разошлись внутренние ткани. Если верить словам отца, то она сможет это увидеть.
Николь принялась снимать одежду.
- Ты там? - доносился из-за двери обеспокоенный голос Донны. - С тобой все в порядке? Николь!
Она стучала кулаками в дверь. Кажется, она находилась у выхода не одна. Для Николь ее голос звучал, как далекое эхо.
Она сняла куртку и повернулась к зеркалу спиной. Николь постаралась заглянуть себе за плечо. Ах, если бы только шея могла развернуться на большее количество градусов. Казалось, вот-вот хрустнут шейные позвонки. Ей нужно было все видеть самой. Конечно, намного проще было попросить кого-то осмотреть ей спину, но кому в данном случае можно доверять. Николь привстала на цыпочки и постаралась глянуть вниз через левое плечо.
Она вздрогнула у зеркала. Все было так, как он сказал. Два черных, глубоких, не закрывающихся разреза пересекали всю ее спину, и внутри них под кожей что-то шевелилось. Николь обернулась через плечо к отражению, выгнув шею так, чтобы рассмотреть все, что только можно увидеть, и глаза ее округлились от ужаса. На губах застыл крик, который никогда не прозвучит.
Разрезы для крыл. Еще более глубокие и болезненные, чем настоящие раны. А внутри них что-то двигалось непрестанно. И ей хотелось закричать, но не от боли. От ужаса. Человеку всегда страшно, когда с его телом происходит что-то, что грозит трансформацией, но она ведь больше не человек. И никогда им не была. Никогда. Ее чернокрылый прекрасный отец будто смеялся над ней из помутневшего зеркала, и его хохот стоял в ее ушах.
Кто-то постучался в дверь ванной. Донна. Конечно же, они с Тревором дожидаются ее за дверью, как всегда. Еще секунда, и ручка повернется. Николь поспешно накинула на себя черную кожаную куртку, чтобы прикрыть шрамы. Ее поверхность приятно охладила спину, но только не эти разрезы, они будто запылали после того, как она увидела их. Слишком утончившиеся пальцы Николь стали так поспешно застегивать пуговицы, что чуть не запутались в просторных петельках.
- Что с тобой? - раскрывшая дверь Донна уже стояла на пороге, и она сильно забеспокоилась, заметив, как Николь бледна. Страх, наверное, отражался в ее глазах, и Николь поспешно отвернулась от подруги, которая хотела нежно коснуться ее рукой.
- Все в порядке, - поспешно пробормотала она.
В порядке. Конечно же. Для него. Но не для нее. Однако не стоит пока об этом рассказывать никому, а уж тем более нельзя, чтобы кто-то заметил. Она плотнее запахнула на себе куртку с широким разрезом у ворота, и заметила, что Донна вздрогнула, заметив, какие тонкие у нее пальцы. Уже эти руки привлекают излишнее внимание, не говоря уже об ее красоте.
- Со мной все хорошо, - поспешно солгала Николь и быстро, как только могла, пронеслась мимо ошеломленных людей. Им все знать ни к чему.
- Что со мной происходит? - она кричала на своего прекрасного бессмертного отца так, что, наверное, сотрясался весь дом.
Он принимал все ее угрозы и упреки со спокойствием статуи. Что, в общем, и было вполне нормальным, учитывая то, что он и есть статуя. Великолепная, несокрушимая скульптура с мощными черными крыльями. Николь вдруг осознавала, что иметь подобные крылья это предел ее мечтаний. Как бы она не сопротивлялась, она понимала, что такой подарок природы стоит всего. За него не жалко пострадать. Но если верить ему же, обладателю таких крыл, то этих страданий должно быть через край.
- Ты знаешь, что происходит, - воспользовавшись долгой паузой, заговорил он. - И ты можешь этому сопротивляться, но изменить ничего не можешь. Это уже внутри тебя.
- Я знаю!
- Тогда зачем же задаешь вопросы?
- Я думала, может, ты и на этот раз мне лжешь. Была такая надежда. Вполне оправданная, если учесть то, что я имею дело с дьяволом.
Он тихо рассмеялся. Он поощрял подобные шутки. Но Николь не шутила. Ей действительно хотелось бы, чтобы все было намного проще.
- Успокойся, любовь моя, - его голос снова стал обольстительным, прохладные ладони потянулись к ее голым плечам. От их прикосновений боль в спине чуть утихла. Неужели прикосновение дьявола может быть целительным? Мраморные пальцы чуть массировали ей кожу, и огненная волна боли отступала. Где же он был раньше? Почему не мог утихомирить ее боль, когда она действительно в этом нуждалась? Все не так просто, любил повторять он. Не отговорка ли эти слова? На самом деле все проще простого. Любую боль можно остановить моментально одним прикосновением незримой руки ангела или демона, и точно также страдание можно и возбудить. Последнее было в обиходе у всех, включая призывающую бесов Хеттер, а на первое даже бог никак не мог отважиться. Что ему стоило помочь? Но он не спешил. А бывший светоносный ангел, который теперь жил во тьме, смотрел на искореженный волей бога мир с задетым чувством эстета. Он создавал собственную красоту в роскошной ночи, где кровь пойманных злодеев лилась в золотые кубки, и посвященные могли пить вдоволь. Николь уже была в таких местах, которых не существует на карте мира, но вход, в которые всегда открыт для таких созданий, как она. Это были интересные места. Готическая роскошь там смешивалась с правосудием над злодеями и последующими кровавыми пиршествами. А иногда туда забредали случайные птицы, но уйти оттуда им уже было не дозволено.
Темный ангел за ее спиной что-то тихо нашептывал. Его слова были просты, но ласкали слух, как напев мандолины или далекая серенада. Даже песни или стихи не бывают такими сладкозвучными. Николь внимала им, особо не вдаваясь в смысл, как если бы слушала мадригал или оду в свою честь, или памфлет влюбленного. Во всяком случае, все звучало именно так. Проза это тоже поэзия, если она безукоризненна. Он всегда говорил с ней простыми фразами, но слова в них сочетались с такой музыкальностью, что были красивее самых лучших стихов. И сам его голос был музыкой, только более правильной, чем та, которую играют по нотам и более впечатляющей - небесной музыкой.
Николь удивлялась, как частица небесной сферы могла до сих пор сохраниться в нем, стать только более ослепительной оттого, что ее теперь со всех сторон окружал мрак, точно так же, как черная волна густых волос окружала жидковатой темнотой его слишком светлое лицо. Мрак скрестился со светом, и это придало ему волнующий оттенок. Все внутри Николь трепетало оттого, что правда так близка. Невероятная правда! Кто мог поверить в нее, кроме того, кто ощутил его гипнотизирующее дыхание каждой порой своей человеческой кожи.
- Ангелы бесплотны... и бесполы, - нашептывал он ей. - Когда ты станешь собой до конца, ты поймешь, что такое настоящая свобода, когда ни плоть, ни возможность ощутить боль не сковывают тебя, когда ты знаешь, что твоя красота не подвластна времени и совершенна, а любовь можно испытать лишь к собственному отражению. Но твое отражение я, а не те другие, которых ты прогнала...
И все-таки они все были так похожи друг на друга. Она невольно вспомнила Михаила и Габриэля, их просьбы, угрозы, предостережения и неловкие попытки обольстить. Куда им до ее отца. Он умел соблазнять. Ей только не нравилось, как часто он напоминает, что она часть, которая всего лишь принадлежит ему. Ей не хотелось никому принадлежать. Это было бы будто неправильно. Да, когда-то светоносным был он, но теперь, именно она - тот свет, который стал существовать отдельно от него. Только ей самой принадлежит право выбрать, хочет она воссоединиться с ним или остаться сиять сама по себе. Она бы предпочла стать одинокой звездой, которая сияет самостоятельно. За ним адские полчища. Ну и что? Она может подчинить их себе сама точно так же, как это удалось ему. Ей незачем составлять с кем-то пару или тандем. Она и сама может быть достаточно сильной. Ей хотелось высказать ему все это прямо сейчас. Но она поняла, что было бы ошибкой ссориться с ним именно в этот момент, перед тем, как она собралась сделать роковой шаг. Собор Грома ждал ее для окончательного перерождения. Стоит прийти туда, и ее уже будет ничем не остановить. Немые возгласы Габриэля останутся где-то далеко позади, за приоткрытыми коваными золотом дверями, через порог которых он не может переступить. Меч Михаила уже будет ей не страшен. Аромат лилий заменит запах крови и жженой плоти. Она закрыла глаза, представляя, как нежные белые лепестки сворачиваются и чернеют под воздействием беспощадного огня, а потом они обращаются в пепел. Пепел рассыпается у ее ног, и она может смять его подошвами, как воспоминание о былой любви. Предателей любить нельзя. Их нельзя прощать. Когда-нибудь ее перестанет тянуть к ним, и их слезы из-за нее доставят ей не укоры совести, а истинное наслаждение.
Она уже почти чувствовала, что небо принадлежит ей одной. Вся поднебесная высь, усеянная мириадами звезд. Но где же крылья?
Она обернулась к дьяволу. Он все еще несказанно ее привлекал. Но, возможно, когда-нибудь влечение пройдет. Настанет миг, когда она не будет больше нуждаться в поддержке его роскошных черных крыльев. У нее отрастут свои. Если только такое возможно. Николь нахмурилась, пытаясь заметить хоть одну складочку или морщинку на его коже. Но изъянов не было, как не было и мимических складок. Лицо казалось напрочь лишенным кожи, как таковой, казалось оно сделано из цельного куска мрамора или покрыто коркой из слившихся снежинок. Глаза черные, как эбонит, ресницы еще чернее и длинные, как у девушки. У него тело мощнее, чем у римского бога, но лицо у него нежнее, чем у женщины.
Николь задумалась, ища аналоги в собственной памяти. Вот почему именно женщины. Именно женская красота. Даже из тех поклонников, которым Николь иногда позволяла оставаться рядом и прислуживать ей, неосознанно она выбирала тех, у кого девичья лица или прически. Ее тянуло повторить опыт отца, его сущность, его природу. Вот почему Кристина. Опыт был бы уже завершен, если бы дьявол не испытывал ревности к ней. Николь никогда ни к кому не тянуло физически, не было никакой страсти, никакого желания, даже к Неду, хотя более красивого человека, чем он в мире, наверное, больше не было. Все хотели ее, а она никого. Люди зависели от плотского желания, она нет. В глазах живых это равняло ее со скульптурой, но на самом деле причиной всему была ее ангельская сущность. Однако восхищение и тяга к любви иногда пробуждалась, а еще хотелось тянуться ко всему неправильному, порочному, противоестественному. Хотелось быть дерзкой. Надо же будет научиться подражать отцу, в конце концов. Быть может, этого он от нее не ждет. И одновременно он обезумел от ревности, она чувствовала это каждой порой своей кожи. Огонь разливался по крови, ее буквально рвало на части, потому что черный ангел ее ревновал. Как же хорошо он передает ей свои чувства, простое человеческое тело они могли бы свести с ума, если доводили до невменяемого состояния даже самого дьявола. Ей было так больно, еще больнее, чем тем существам, в агонии извивающимся на кольях, но она уже научилась относиться к этой боли со снисхождением. Это не ее боль, а отца, его мучения, начавшиеся с создания времен и теперь направленные и на нее. Он цеплялся и за ее тело, чтобы хоть кому-то передать свою боль. Но Николь было уже плевать, чего он ждет от нее. Она хотела быть сама по себе.
Где-то внизу, в доме, она чувствовала дыхание жизни. Казалось, что к ней взывает душа, запутавшая в паутину окружающего мира.
- Как же Лоуренс? - внезапно спросила Николь. - Ты ценил его, я знаю, иначе ты не дал бы ему всего того, что он имеет сейчас, включая и годы жизни со мной.
- Он нам больше не нужен, - твердые белые пальцы перебирали и взвешивали ее пряди.
- А ты никогда не думал...
- Что?
Она собрала всю свою смелость.
- Показать ему путь в место нашего перерождения.
- Зачем? - его голос был на удивление бесчувственным. - Чтобы еще больше сократить дни его жизни. Их и так осталось немного.
Она удивилась.
- Выходит, выжить после ритуала могут не все.
Его молчание было выразительнее любых слов. Николь продолжала:
- Тебе не кажется, что смерть была бы для него милосерднее, чем жизнь в эпицентре блеска и страданий?
- Он сам выбрал свою участь.
- Когда впустил тебя в свое окно или в свою постель? - она намерено говорила с сарказмом, но он никак не реагировал. - Ты ищешь себе любовников или они призывают тебя?
- Уже не важно. Ведь теперь у меня есть ты.
Но Николь не останавливалась.
- Какое преступление надо совершить, чтобы стать твоим избранником?
- То же самое, какое я совершил, чтобы стать любимцем бога. То есть. просто быть им же созданным воплощением красоты и света. Так мы становимся избранниками творца, он создал нас прекрасными, и это ему понравилось, а мы, как объекты его восхищения, должны страдать так, как не страдают незамеченные им.
- Тогда я предпочла бы быть незамеченной, - отрезала она.
- Перестань, Николь. Ты ни на что и ни за что не променяешь то, что у тебя есть теперь.
- И что же это?
- Ощущение власти.
Она поджала губы. Да, в чем-то он был прав. Как чудесно будет однажды раскрыть за спиной свои собственные крылья и вылететь в звездную ночь, просто для того, чтобы пронестись над спящей землей и ощутить себя всевластной. И это даже если не замечать тех полчищ, которые подчиняются ей повсюду: в трещинах земли, в щелях между домами, в кратерах вулканов. И, конечно же, не учитывая того, что она может спуститься вниз, залететь в любое распахнутое окно и обольстить одним своим видом любого смертного так, что, скорее всего, он лишится рассудка от присутствия рядом золотого божества. Один полет в небесах и ощущение полной свободы уже стоили того, чтобы ради них пройти через ад.