Носят мои соседи в пластиковых пакетах бутылки с прозрачной водкой, жарят картошку на черной сковороде. Разговаривают матом. Посреди комнаты стол, по стенам кровати, на окне ничего, на подоконнике пыльная пивная кружка. Худощавы. Черты лица их схожи, стерты и не ясны. Глаза их утоплены глубоко в глазницы, и, кажется, это тысячи лет поработали над выражением лиц. Жуткая евразийская перемешка народов, времен, а в сумме - смерть, пустая жизнь и нелепая смерть.
Спорят сипло, кто из них работает больше, кто чего заработал, кто пропил, чего и сколько именно. На самом деле никто из них не работает. Они могут украсть с кухни нож или кастрюлю. Они могут украсть друг у друга рублей тридцать на необходимый пропой. У меня пока не воровали, хотя двери здесь закрывать не принято.
Сколько им лет - сказать невозможно. В их случае время ведет обратный отсчет, и они не столько удаляются от часа своего рождения, сколько приближаются к мигу своей смерти. В этом и заключается пустота их жизни. Они не накапливают в себе свою жизнь, бергсоновское время живых существ не держится в них, как вода в решете.
В душном подвальчике книжного магазина под супермаркетом вчера я купил книгу стихов Рубцова. Мне рассказывали о его жизни и раньше. И я думал, лежа на полу и глядя в зеленые разводы на голубом потолке, я думал, что, может, все, просто, много проще. Может быть, это наша общая тайна, о которой нельзя говорить вслух, и вся загадка загадочной русской души -повальный алкоголизм.
Я выхожу на двор и вижу огромный мусорный контейнер, в котором роются мои соседи. Вот странно: утром они что-то выбрасывают туда, а вечером - что-то ищут. Наверное, вспомнили о важном. Я выхожу на двор и вижу грузовик ГАЗ с истлевшей кабиной и без колес, в чьей проржавевшей будке копошатся женские тела, они принимают пустые бутылки. Вот такой бизнес: мои соседи вылавливают бутылки из мусорного контейнера на виду у приемщиц и, пройдя семь-восемь метров, сдают их в будку грузовика. Таким образом, безо всякого постороннего участия "большого мира", создано три или четыре рабочих места, доставляющих средства на пропой, а мы - прилежные поставщики пустых бутылок.
Когда говорят о женственной природе русской души, я вспоминаю докторскую диссертацию о. Кассиана, посвященную воде, как образу, как символу, у евангелиста Иоанна. Почему? Потому что экономика моей "женственной" родины производит, по сути, всего два товара, и оба - жидкости. Нефть - на экспорт, водка - себе. Все прочее - несущественные частности.
Что имел ввиду Хармс, говоря, что время текуче? Не было ли это пониманием постыдного в своей простоте факта: мы в жестокой зависимости от двух этих жидкостей. О, конечно, я заблуждаюсь. За текучестью хармсовского времени стоит очередь громких имен. Но все может оказаться проще в свете, где явно тайное.
Отечественная история полна тайны. Не тайн, что было бы излишеством, а тайны. Одной тайны.
И я беру на себя смелость открыть ее миру.
Имя нашей тайне: Нефть-и-водка (Нефтеводка для краткости).
Почему земля -- мать? Потому что сосем нефтеводку, беспомощные, с прозрачными подслеповатыми серо-голубыми глазами безмозглых младенцев - мы, кто ходит по вечерам аки годовалые дети - нетвердо.
Нефтеводка - продукт жизнедеятельности микроорганизмов. В одном случае при сбраживании погибают семена злаков, им не взойти, ими не накормить, в другом - мы тянем через коктейльные трубочки на свет трансформированные останки древних фораминифер. Бессознательная деятельность простейших существ, протекающая без нашего ведома и участия, есть экономическая основа и глубинная, в геологическом смысле, суть русского бытия.
Закономерно, что водку теперь стали гнать из нефти. Для тайной истории русской души распространение этой технологии равно объединению теорий электрического и магнитного полей Максвеллом. Да, и мы делаем великие национальные открытия, приникнув пересохшим ртом к вечной мерзлоте груди окоченевшей матери-родины.
II
Цветы
Цветы в моем доме живут недолго. Я покупаю короткие желтые хризантемы на автобусной остановке. Они выращены на даче. Зачастую они бывают украдены. Я срываю листья плюща в парке и ставлю цветы и листья в прозрачный бокал. Рядом оранжевая свеча в маленьком подсвечнике белого стекла. Несколько дней я могу любоваться этим букетом.
Срезанные цветы живут недолго. Например, желтые гвоздики в стакане для карандашей на моем рабочем столе. Их подарили мне на день рождения. Спасибо. Гвоздики быстро вянут от жары, этим летом в офисе невыносимо жарко, нет кондиционера.
Есть безликие растения. Циссус, кислица или бегония. Я не знаю их имен, хотя они и живут в моем доме уже давно.
Есть растения, с которыми я люблю разговаривать. Фикус Натали. Я мечтаю, как он вырастет большим-большим, и я повешу на его веточке золотую цепочку и поселю пластилиновую русалку. Конечно, я буду верить в то, что русалка только притворяется неживой. Ночью, глубокой ночью, если сесть на полу под оконником, можно будет услышать ее нежное тонкое пение. А в окне - рыжая городская Луна.
III
Иконки
Ап. Павел и Петр частенько падают с полки, где стоят CD. Я тянусь к новому диску и неловко сталкиваю апостолов, они ударяются о клавиатуру, и в мой текст вкрадываются случайные сочетания букв, например, апро или орнг. Так они подводят меня к мысли, что автор текстов, увы, не вполне автор, и копирайт следовало бы делить хотя бы на двоих - на Бога и автора, да куда там, на Бога, автора, Ап. Петра и Павла, маму автора, Божью Мать и т.д. и т.д. Именины Петра и Павла приходятся на жаркий июльский день, когда чувствуешь: лето уходит, уходит лето, опять лето прошло в деловой суете, снова прошло незаметно. На перекуре мои коллеги говорят об этом. Мои коллеги - милые девушки, они любят BMW и хорошо разбираются в устройстве сложных автомобильных подвесок. Я в этом не разбираюсь. Меня удивляет то, что Ап. Павел одного роста с Ап. Петром на иконке. На самом деле это не так. Говорят, Павел был низкорослым. Зато Павел держит в руках восхитительную книгу. В древности книги знали подлинное прилежание рук художника и переписчика. Если Вы пишите прозу или стихи, подумайте, стоят ли Ваши тексты того, чтобы их переписывали.
Преп. Сергия Радонежского иконка была куплена для меня Ильей Баркусским, моим старым другом, историком кенигсбергского еврейства. Была куплена в Лавре. Он сказал, что целлофановую обертку, из которой я извлек иконку, непременно нужно сжечь. Я этого не сделал. Может быть, потому моя жизнь складывается не слишком удачно? Сергий умен и тонок, и покровительствует учащимся. Он строг, но в его больших прозрачных серых глазах - бесконечная доброта и участие. Сергий заглядывает мне в душу, глубоко-глубоко. Душа не бывает неглубокой, но бывает поверхностное сообщение с душой. Сергий подоспел к двадцать девятому моему дню рождения. Спасибо. А осенью я купил деревянную рамку, к которой прилажены сухие головки садовых маков, лишайник, красивые древесные грибы и витые ветки не известного мне дерева. В рамке ничего не было, и я поставил иконку Сергия в ее правый нижней угол. Теперь он внимательно следит из оклада своего растительного царства за тем, как я читаю буддийские сутры. Он покровительствует учащимся, я изучаю буддизм мадхьямиков. Мы надеемся друг на друга.
"ГОСПОДИ СЫНЕ БОЖИЙ ПОМИЛУЙ МЯ ГРЕШНАГО" - шрифтом курьер кириллик написано под ликом Спаса Нерукотворного. В этой истории много таинственного. В самые трудные дни душевной муки или житейского отчаяния, я открывал книгу в зеленой обложке и, перелистнув Ортегу-и-Гассета, читал эссе Честертона "Гамлет и психоаналитик". Мне было известно, что Честертон написал множество эссе, газетных статей и книг, посвященных христианским святым, но лишь спустя четыре года я смог купить в букинистическом магазине сборник его трактатов, называвшийся "Вечный Человек". Книга стоила почти ничего, она была испорчена огромным пятном средства от клопов, пропитавшего несколько десятков страниц, но для меня в то время не было книги дороже, чем эта. И теперь еще, входя в церковь, я удивляюсь запаху ладана, привыкнув к тому, что подлинные религиозные откровения пахнут дихлофосом. Не ищите иронию в моих словах. Между страниц "Вечного Человека", как забытую закладку, я и нашел Спаса. Бумажная иконка, заламинированная в пластик. Конечно, по моему невниманию она оказалась среди мелочей и документов в обувной коробке на дне старого платяного шкафа. Несколько лет Спас норовил попасться мне на глаза, но только поздней осенью прошлого года он обрел свое место в правом верхнем углу рамки с фотографией желтого клена над неподвижной, не тронутой ветром, гладью озерной воды. Фото висит на стене возле компьютера, за которым я пишу вечерами.
Всякий раз, начиная новый абзац, я машинально поднимаю глаза, читаю и повторяю шепотом: "ГОСПОДИ СЫНЕ БОЖИЙ ПОМИЛУЙ МЯ ГРЕШНАГО".