Чуть скрипело перо по холодной и белой бумаге, сплетаясь и путаясь, тонкие линии туши становились листьями и лепестками, странным образом собравшимися в одной глиняной вазе, а после в сплетениях и ломкой опушенности воображаемой флоры увязал крылом крошечный ангел. А, может быть, это цветы были огромные? Или ангел сделался крошечным, ради спокойствия перед лицом силы и любви, силы любви, вне любви к силе и т.д. - Христа, что ли, ради от Р.Х.?
Ангел с черными крыльями сидел на обрыве скалы, глядя в пропасть под ней, в которой отражалось охристое небо. Дно пропасти нестерпимо светилось, и его отточенная голубизна грозила смертью. Так, обыкновенно, мы заглядываемся на дно этой нестерпимо-голубой пропасти, пока живы. Но мы - снизу вверх, а Он - сверху. И вся-то разница.
Он искал ее и бросился вниз ради нее, и она снизошла на черного ангела. Но, пока он летел к своей цели сквозь зеленоватую стеклянность пространства, его постигло спокойствие - такое, что успел он еще подумать.
- Да, я успел еще подумать, что стоило, что даже если худшие опасения подтвердятся, и смерти не окажется нигде и вовсе, то все же стоило, если бы раньше я знал, что возможно такое спокойствие. - Это же мир, мир! ну, умиротворение, хоть и на вражеском наречии...
Он разбился о небо, его черные крылья распластались на невидимой, но алмазно твердой границе, которой, впрочем, нет. Говорят, это воздушная перспектива.
Я проснулся, чувствуя боль в спине, я нащупал выключатель и запил водой таблетку темпалгина.
Если Господь наш Бог сотворил именно следующее: светила и пространство для них, время и Землю, и ангелов, которые обитали в Его небесах, то разве не должно было так случиться, что один из ангелов, который слишком пристально вглядывался в бесконечность пространства, не смог перенести душевной тяжести, постигающей всякое существо при виде непреодолимого расстояния, и хотя он пребывал в вечности, но усомнился от вида Вселенной, не имеющей предела и устремился вниз, чтобы разбиться о бесконечность? Если Господь наш Бог создал эти великолепные видимости, то разве не должно было так случиться, что один из ангелов из сострадания к Господу, из сострадания к нам поверил в их существование?
- Я - стрела, даже если мир не имеет цели.
И он летел. Казалось, летел вниз. Впервые за все время своей вечности
он достиг совершенства в спокойствии своем, и это было его счастьем и
было ему вместо любви, которой он лишился от ужаса невозможности (хотя
бы и такой смешной как недостижимость границ мироздания).
Он разбился насмерть о зеркало на границе Вселенной - там, где тьма отражала тьму, а свет отражал свет. Он разбился, и кровь его бесконечное число раз отразилась в зеркальных ловушках, и крылья его распластались безжизненно, и глаза погасли.
За два часа до начала утра пошел дождь и, услышав его, я
проснулся и побрел на кухню, чтобы поставить на огонь кофе.
Мертвый ангел стал первым, кто воскрес к нашей жизни и в нашем мире,
кто разбился о твердь иллюзорной телесной бесконечности, и лишь
одиночество было ему утешением в его одиночестве единственного и
первого из мертвых. Он первым узнал, что такое настоящая
недостижимость, когда сквозь атмосферу и разреженную пыль космоса
глядел ночами в бездну, которой ему уже не предстояло достичь.
Положим, что всякий, умирающий в небесах, воскресает в мире, и наоборот, умирающий в мире, пробуждается в небесах. Пока ты жив там - ты мертв здесь, когда умираешь здесь - пробуждаешься ото сна там. Жаль только, что здесь и там - это одно и то же, собственно, разделение мира на "там" и "здесь" - это странная условность, почему-то принятая в наши дни. Осталось спросить себя днем: а кто же тогда умирает? Страсти похожи на реквизит разорившегося театра, разве что память оправдывает их существование. Разве что привычка к чтению... Нестле... Разве что правда в русских переводах... А иначе где бы я нашел ее, если не среди дешевых вещей из Европы?
Так ночь перешла в утро, грозившее продолжением - днем, пропитанным зимним потом неба, вечно беременного смертью, рассеявшего прозрачность. Часа через три и вовсе стало светло. На языке ноября это означало возможность едва различать предметы среди едва различимых теней, которые обычно рождает свет, случись он здесь.
***
Циклон волочит за собой влажное и промозглое тепло. Истлевают снежные повязки. Обнажаются струпья штукатурки, окурков, бумаг, собачьего помета, растрескавшаяся короста асфальта. Дома, опав с лица, подпирают небо, которое держится на честном слове. Давление понижается. Талая грязь отползает к краям дорог. Машины обдают прохожих бурой водой. Я ползу по тебе - город. Льдины в реке трутся боками.
В это время, когда зима в самой своей середине сбита с толку, спасение исходит от запаха кофе, голландского трубочного табака, армянского коньяка, лимона, дешевого одеколона. Солнца не хватает для освещения. У света нет ни вкуса, ни цвета. Его, как ни старайся, не разглядеть. Предметы брезгуют отбрасывать тень.