Нарваткин Андрей Михайлович : другие произведения.

"Слово и дело" Дмитрия Ростовского

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   "Слово и дело" Дмитрия Ростовского
   (опыт историко-литературной реконструкции)
  
  
   Моим родителям
  
  
  
   Наши современники удивительно доверчивы и просто "паталогически" нелюбопытны. Среднестатистический обыватель "эпохи глобализации" продолжает слепо верить в искон-ную правдивость "печатного слова", во всемогущество "профессиональной" науки и желез-ную неотвратимость "прогресса" точно также, как верили в них наши предки веков "про-свещения", "первоначального накопления капитала", или "индустриального общества"... Однако, общий рост материальной и духовной культуры, распространение грамотности в массах и даже перипетии пресловутой "классовой борьбы" мало что изменили в человече-ской "природе" и психологии. Образно говоря, человек постепенно становился "шире", а не "глубже", а интерес к научным открытиям мирно уживался в нём (и уживается до сих пор) с изучением гороскопов, с верой в "порчу", "сглаз", астрологию, хиромантию, цивилизацию "атлантов", "проблему-2012", "облако Оорта - палача Земли", "перманентное глобальное потепление", "шамбалоидов", принципиальную возможность "палеоконтактов", подлин-ность "туринской плащаницы", "высадку человека на Луне", прочие "лженаучные пророче-ства" и "эзотерические спекуляции", которые (зачастую) пишут профессиональные учёные, представляющие крупнейшие мировые научные центры. Просто слёзы наворачиваются, ко-гда читаешь иной раз в каком-нибудь солидном и респектабельном журнале такое: "Отчего погибнет человечество? Когда это случится? Как? Откуда ждать угрозы? Все эти вопросы в очередной раз волной накрыли лучшие умы планеты после расшифровки и интерпретации календаря Майя"... Неужели же "лучшим умам планеты" недосуг заняться чем-то более серьёзным и полезным для человечества? Один из таких "умников", некто Жерадо Алдана, представляющий Калифорнийский университет (США), совсем недавно "уточнил", что древние майя как бы ошиблись с датой "конца света". Алдана полагает, что у человечества есть еще не менее двух месяцев, целых 60 дней, полноценной и привольной жизни после 21 декабря 2012 года. Благодетель вы наш! Он, видите ли, "подсчитал", он "пришёл к выводу", он "полагает"... Правда сами майя никогда и нигде не писали, что конец их циклического календаря в точности соответствует "концу света", поэтому глубокомысленные выводы г-на Алданы можно сразу забыть, за полной их ненадобностью... К заявленной мною теме сей факт как бы не относится, но всё равно - забавно... И книга, видимо, скоро появится на при-лавках книжных магазинов, если уже не издана...
  
  
   Увы, во многих отраслях науки, в самом деле, бытуют свои "легенды и мифы" (причины этого явления вскрыл в своей лекции перед студентами Калифорнийского технологического института, 17 января 2003г., "отец технотриллера", американский писатель-фантаст Майкл Крайтон, автор сценариев к фильмам "Парк Юрского периода" и "Парк Юрского периода-2"), и они могут быть далеко не безобидными, но способными стимулировать такое нацио-нальное "коллективное бессознательное", что мифы художественные покажутся, в сравне-нии с ними, наивным детским лепетом. "Героика" греческих мифов просто блекнет в срав-нении с некоторыми "научными трудами". Многострадальная судьба "Слова о полку Игоре-ве" (несмотря на миллионные тиражи на многих языках мира) - лучшая, ярчайшая тому ил-люстрация! Судите сами: таинственное НЕЧТО, случайно найденное в монастырском руко-писном сборнике-конволюте (вопреки ясно выраженному стремлению его автора к широко-му обнародованию своего литературного "опыта"), фактически скрывавшееся от посторон-них глаз его "правообладателем" архимандритом Иоилем (Быковским), топорно переведён-ное на российский "новояз" XVIII века (что не могло не привести к возникновению превеликого множества смысловых "лакун", а также разных "тёмных", либо "безнадёжно испорченных", мест), было с течением времени волюнтаристски произведено в "шедевр" древнерусской культуры, а также литературный памятник "национального и всемирного значения"... Кто и когда хотя бы попробовал доказать то, что автор не прятал сокровенное от посторонних глаз, писал неторопливо и размеренно, а не спешил (по непонятным для нас причинам) доверить свои мысли лощёной бумаге, - что и привело к многочисленным "неясностям" его индивидуальной орфографии?.. Нуждалось ли "Слово" в такой "вселенской шумихе", и рассчитывал ли на подобную "популярность" его анонимный творец? Ответить на этот вопросы не так уж легко, как то может показаться на первый взгляд. Вряд ли можно согласиться с мнением Д.С.Лихачёва, высказанном им в известной статье "Золотое слово русской литературы", о том, что "...Интерес к "Слову о полку Игореве" не только не уменьшился, но становится все более и более широким, все более и более глубоким". Именно "глубины" как не наблюдалось ранее, так нет её и по сей день! Необъяснимо и поразительно: Великая Миротворческая Книга, способная стать предметом гордости буквально для всех народов того гуманитарного "пространства", которое мы ныне зовём СНГ (от Львова до Казани, от Полоцка до Астаны), всё ещё способна вдрызг рассорить русского и казаха, украинца и татарина. И я ничегошеньки не преувеличиваю! Давней полемики Олжаса Сулейменова с Владимиром Чивилихиным мы касаться не будем, зато многим ещё должно быть памятно то, как в смутную эпоху "первого президента РФ" в одном российском "углу" оплакивали "разорение Рязани", а в другом готовились демонстративно "вчинить иск" за "кровавое покорение Казани". Кому это, по-прежнему, выгодно - сталкивать нас лбами, кому до сих пор ещё не осточертело многовековое деление бывших братьев на "кацапов", "москалей", "хохлов", "чурок" и прочую "поганую татарву"?.. Нет сегодня на просторах Евразии ни одного народа-"автохтона", который бы не "пришёл", откуда-нибудь, в место своего теперешнего обитания, как нет и ни одного, который мог бы "кичиться" перед другими "девственной чистотой" своих национальных "кровей"!
  
  
   Удивительная вещица - это "злато слово". Ради него, ради его ускользающих, но кажу-щихся такими очевидными, "смыслов", ради его тривиальных образов и банальных сентен-ций, оказывающихся, на самом деле, гениальными и великими при всей их таинственной "тёмности", немало людей шло на "эшафот" псевдонаучного остракизма, под огонь жесто-чайшей критики, элементарно ломая собственную жизнь. Согласимся с Олжасом Сулейме-новым: "Восковые розы, оборачивающиеся здоровенными розовыми кукишами; оазис в пус-тыне, принимаемый за мираж; историческая сказка и волшебный факт - замечательное "Слово"... Его "магия" зачастую разводила бывших коллег по разные стороны научных "баррикад", делала негативную аргументацию чужих взглядов гораздо убедительнее своей, позитивной. У исторической науки немало мелких "прегрешений", но главных порока, по-жалуй, два: несомненная близость её к официальной идеологии (и, следовательно, к подко-вёрной борьбе за власть) и явная неясность, размытость критериев того, что следует назы-вать "компетентным историческим исследованием". С "идеологией" всё как бы просто - ни одно национальное государство без неё не может ни возникнуть, ни развиваться. Созданная для противостояния другим идеологиям, "единственно верная" идеология просто "обречена" была на то, чтобы искажать историю в свою пользу. У известного историка А.Г.Кузьмина есть подходящий афоризм: "на границе взаимодействия Власти и Общества всегда клубится плотный туман демагогии". И далее он же развивает свою мысль: "Поэтому сущность идей и направленность намерений приходится реконструировать, очищая от комплиментарных и демагогических трафаретов. Сущность же часто можно увидеть лишь в каких-то акцентах" (Златоструй. Древняя Русь XI-XII веков. М., "Молодая гвардия", 1990, с.16)... А вот с "компетентностью" всё обстоит гораздо сложнее. Являются ли, например, её "субстанциональным" признаком годы и годы, посвящённые слепому следованию устаревшим теориям и догмам крупных "научных школ", давно вступившим в конфликт с практикой научных исследований? Или толстые, псевдонаучные фолианты тех профессиональных "жрецов" науки, которым Истина (несмотря на колоссальные усилия подменять её тем, что им больше "нравилось") не явилась, тем не менее, ни во сне, ни наяву? Большинство-то подлинных открытий делали, как раз, не "профессионалы", и даже не "скептики", а т.н. "дилетанты", которые по наивности открывали новое, не ведая, что для этого нужно было спросить разрешения у "забронзовевших" научных боссов. "Я не знал, что этого нельзя делать. А другие знали", - скажет по данному поводу А.Эйнштейн.
  
  
   Почему среди творцов "альтернативной истории" и "новой хронологии" мы видим сего-дня так много математиков, химиков и физиков? Да потому лишь, что, во-первых, История, говоря очень упрощённо, это некий Гипертекст и сопровождающие его цифры (даты), - зна-чит и к ней вполне применима математико-статистическая метода, успешно зарекомендо-вавшая себя в не менее "гуманитарной" экономической науке. Во-вторых, учёным, вырабо-тавшим у себя хорошую привычку проверять постулаты и теоремы в своих областях знаний опытами и экспериментами в четырёх измерениях (три пространственных координаты и время), надоело, видимо, выслушивать сбивчивые, путаные объяснения своих коллег-гуманитариев, по поводу злостного игнорирования ими истории науки, техники и цивилизационных технологий, наличия в традиционной историографии неких "тёмных веков" культурного застоя, лукавой "интерполяции" (хронологической "сшивки" по принципу: "сказать об истории Руси данного периода нам больше нечего, но в это время в Китае..."), а также необъяснимых временных "провалов" в основополагающих исторических первоисточниках, делающих их крайне недостоверными, и самой невозможности что-либо "доказать" в истории экспериментальным путём. Как справедливо писал математик Е.Я.Габович в редакторских примечаниях к книге У.Топпера "Великий обман. Выдуманная история Европы" (Издательский Дом "Нева". СПб.-М., 2006, с.294): "...естественнонаучная информация с трудом подвергается фальсификации и может служить отправной точкой для критики исторических воззрений".
  
  
   Мало кто задумывался о том, что и "классики жанра" (почившие и живые), и их реши-тельные сторонники, не привели до сих пор ни одного "абсолютного" доказательства отне-сённости "Слова о полку Игореве" именно к XII веку, которыми могли стать либо рукопис-ный оригинал поэмы (но это крайне маловероятно, по причине абсолютного отсутствия лю-бых письменных "документов" того времени, - что на Востоке, что на Западе), либо подлинный, собственноручный автограф её творца ("Я, раб Божий, многогрешный... закончил повесть сию в лето Господне..."). Однако, и они, без сопутствующей достоверной датировки литературного материала и её строгого материаловедческого подтверждения, мало в чём могли бы нам помочь. Таким образом, все, без исключения, исследователи оперировали и оперируют лишь КОСВЕННЫМИ обоснованиями, - следовательно, все они, от академика до студента, находятся в равной ситуации! Что бы там ни говорили, а у автора "Слова" не было, по большому счёту, ни предшественников, ни учеников, ни последователей. Это и озадачивает больше всего! Очарование неизвестным поэтом было велико, но восторженных читателей мало смущали (и недостаточно смущают до сих пор) его безупречный язык, глубокий по смыслу сюжет, а также исторические несоответствия и "анахронизмы", выглядевшие как бы "чужеродными" в условиях XII века. В подобных обстоятельствах единственным критерием истины является, на мой взгляд, простейшее допущение: наиболее обоснованной следует признать ту версию, которая позволяет прояснить максимальное количество т.н. "тёмных мест" в "Слове", дать толковые и достаточные ответы на наибольшее количество вопросов, поставленных на повестку дня со дня его первой публикации. Всё остальное - "авторитет", "монбланы" книг и статей, высокие должности, государственные премии и награды - не имеет никакого принципиального значения! Повторяю по слогам: ни-ка-ко-го. Лучше всего, на мой субъективный взгляд, "базовую проблему" обозначил немецкий историк и арабист середины XIX в. Иосиф Ашбах, заявлявший о том, что ни манера написания, ни "древний" литературный материал, ни авторитетные мнения "специалистов", ни утверждения "экспер-тов", убеждённых в истинности чего-либо, не способны превратить подделку-стилизацию в оригинальный документ чаемой эпохи (см. У.Топпер. Великий обман..., с.36)... Лишь на-шим, общим, безразличием и попустительством можно объяснить, крепнущую день ото дня, тревожную тенденцию по искусственному "пристёгиванию" великой поэмы к "бесованию" современных российских "велесовцев-неоязычников", в лице Л.Прозорова (Озара Ворона), Б.Никитиных, В.Исакова и др. Традиция, надо сказать, не новая; "насквозь языческим" на-зывал "Слово", ещё в советские времена, ленинградский философ А.Ф.Замалеев.
  
  
   О, светло светлая и украсно украшенная земля Русская! Длинна, извилиста и печальна ис-тория про то, как наделённые разумом люди умудрялись, при верных "посылках" и догад-ках, упорно делать неправильные выводы. Прости нас, неразумных детей твоих, за то, что мы самоуверенно продолжаем "растекаться мыслью по древу", в то время как поэт Аполлон Майков (один из немногих!) уже в XIXв. уточнил, что "текают" по деревьям не мысли-скакуны, а белки ("мыси", "векши"). Мы обязательно вернём тебя, родная ты наша, домой из-за того "холма", где тебя оставили, да и забыли там, наши незадачливые предшественни-ки. Любая "атлантида" сокрыта, как правило, "на дне" человеческих Памяти и Языка, а не в тёмных океанских глубинах. В том числе и та, над которой ныне плещутся волны Рыбинского водохранилища - словно бы в насмешку над одним русским графом-коллекционером, всю жизнь мечтавшем о славе и известности...
  
  
  
   Часть 1. Дрязги...о полку Игореве
  
  
  
   Патриотизм изреченный - не просто
   ложь, но гнусь. Это индульгенция
   на право быть необъективным,
   односторонним.
  
   Ю.Богомолов
  
  
  
  
   Глава необходимая, но ещё недостаточная...
  
  
  
   Как в современном человеке просыпается интерес к "Слову о полку Игореве"? Вполне очевидно, что по-разному. Лично я "заболел" им совершенно случайно, купив в 1988 г. (да-бы скоротать скуку длительного "заточения" в плацкартном вагоне) в привокзальном газет-ном киоске, уж и не припомню в каком именно городе, карманного формата брошюру Бори-са Сударушкина "Уединенный памятник", из популярной некогда библиотечки журнала ЦК ВЛКСМ "Молодая гвардия". Я и сегодня считаю, что по количеству плодотворных "дебют-ных идей" и вопросов-"провокаций" (в хорошем смысле слова), оставшихся без ответа, этой книжице нет равных, даже в сравнении с толстенными, академическими исследованиями, снабжёнными не менее впечатляющим по объёму справочным аппаратом.
  
  
   К чести Бориса Михайловича следует сказать, что именно у него я и встретил впервые имя того самого литературного "гения", поиском доказательств "первоавторства" которого (этот процесс в литературоведении обозначается термином "атрибуция") я и занимался все последние годы... Счастливая встреча, просто "судьбоносная", чётко поделившая мою жизнь на "до" и "после"! А "катализатором" предлагаемого вниманию читателей расследо-вания-реконструкции послужила статья моего давнего знакомого, белорусского журналиста Олега Малашенко, любезно предложившего мне поучаствовать в обсуждении его собствен-ной версии времени и места написания "Слова о полку Игореве". Очень быстро замысел пространной рецензии чужого труда перерос в необходимость систематизировать мои лич-ные выписки, наблюдения и догадки, накопившиеся за (почти) двадцать лет... Ей-богу, удивляюсь я иногда определённой "наглости" пишущей о "Слове" журналистской, и иной, "братии". Едва-едва оформившийся замысел некоторые исследователи неосмотрительно то-ропятся воплотить непременно в книгу, а ещё лучше - в двухтомник избранных "благоглу-постей". Да непременно - с "новаторской" (на первый взгляд) расшифровкой т.н. "тёмных мест", да обязательно - с авторским переводом-переложением оригинального текста поэмы. Один из исследователей поэмы Б.Зотов предельно внятно описал этот "марафон амбиций": "...результаты большинства исследований нередко бывают предопределены их методами, изначально заложенной идеей учета только одного, произвольно выбранного фактора (в лучшем случае - двух-трех), что исключало все "против" и оставляло лишь "за". Между тем степень правдоподобия той или иной гипотезы может быть оценена, если рассматривать предполагаемый образ автора "Слова" как совокупность наиболее важных черт его личности и ее "формальных" признаков, таких, как: характер и степень литературной одаренности, мировоззрение, политические взгляды, социальную принадлежность, уровень и области образованности, территориальную принадлежность языковых особенностей"...
  
  
   И всё бы ничего, да одновременно с появлением на свет очередного шедевра полиграфии в "мировой паутине" тотчас появляются шумные "группы поддержки" - к сплочённым и дисциплинированным "верным лихачёвцам" добавились "верные сумаруковцы", "верные гогешвилевцы", "верные тимофеевцы", "черновцы" и "переясловцы", твёрдо уверенные в том, что именно их "кумир" явил миру очередную "окончательную истину"... Лично мне становится нестерпимо стыдно, когда я встречаю такие, например, заявления, как: "Слово - моя религия". Я же поставил перед собой принципиально иную "сверхзадачу", решив, для начала, действительно ИЗУЧИТЬ (по возможности) всё, что писали о нём исследователи раз-ных эпох, школ и направлений. Ибо интуитивно почувствовал, что "туман таинственности" вокруг "скандальной" поэмы носил, во многом, искусственный, "рукотворный" характер, а диаметральный разнобой мнений в её оценке проистекал от того лишь, что мои многочис-ленные предшественники искали в "Слове" то, что "хотели" там найти, исходя из личных пристрастий и предпочтений...
  
  
   Когда необходимые доказательства (как и у всех - косвенные) были собраны, я решился, наконец, отдать свой литературный "детектив" на суд общественности, обратившись в один из "толстых" белорусских литературно-художественных журналов - его название не суть важно. Реакция последовала какая-то двусмысленная... Нет, пальцем у виска никто не кру-тил, и предварительная оценка была даже более благожелательной, чем я того мог ожидать. Но сотрудники редакции пытались меня уверить, что я написал "научную" статью (отродясь не писал ничего подобного!), затем слегка озадачили меня вопросом "А зачем священнослу-жителю понадобился "окольный" язык аллегорий?", не забыли пожурить за "непочтитель-ность" к известным в научном мире именам (а за что, собственно говоря, я должен был рас-сыпаться в благодарностях по адресу тех людей, которые и завели исследования "Слова" в концептуальный "тупик"?), и, наконец, высказали такое пожелание: "Поверим в вашу пра-воту, если вы предоставите нам подлинные, текстуальные доказательства"... Кстати сказать, я до сих пор не могу понять одного обстоятельства. Притчевая, символико-аллегорическая манера письма небезызвестного Кирилла Туровского, определённое сходство с которой не-которые учёные и исследователи (Шамбинаго, Ерёмин, тот же Зотов и др.) находили в авторских приёмах создателя "Слова" (даровитого богослова из Турова даже подозревали в том, что он и есть тот самый "автор") у серьёзной науки никогда сомнений не вызывала. Что же так сильно удивило в моей версии полуанонимную "критикессу" на другом конце телефонного провода? Где элементарная логика?
  
  
   Я даже не сразу сообразил, что такое от меня потребовали! Вся "срамная" история отече-ственного и зарубежного "слововедения" за последние пятьдесят-шестдесят лет и стояла на том, что обсуждалось всё, что душе угодно - был ли автор князем или боярином, являлся ли он непосредственным участником злополучного похода, насколько близко он был знаком с "Игорем Святославичем", был ли он его родственником (или родственником других героев поэмы), звался "лингвистом-славистом" или "масоном-фольклористом", и где протекала та речка-"гнилушка", у которой высокородный недотёпа был пленён со всем своим "полком" и т.д. и т.п. Только поиском литературных "аналогий" никто всерьёз не занимался. Априори предполагалось, что Великий Неизвестный ничего больше не написал, никому не подражал, никого не копировал, существовал в абсолютном культурном "вакууме", - и поэтому срав-нивать гениальные строфы "Слова о полку Игореве" (как бы) не с чем!.. Лично мне не известен хотя бы один случай, когда кто-нибудь запрашивал "строжайших доказательств" у академиков и профессоров, членов-корреспондентов и доцентов, у филологов и археологов, у профессионалов и любителей, у журналистов и публицистов, у биофизиков, инженеров и отставных разведчиков-нелегалов. Кто-то что-то пописывал, кто-то что-то почитывал...
  
  
   Наверное, самый последний пример "из жизни литературных привидений" - версия Юрия Николаевича Сбитнева... Хороший писатель, интересный и самобытный, спору нет. Как писала журналистка О.Гринёва из черниговского еженедельника "Гарт" (Љ 28-29, июль 2008 г.), бравшая у Ю.Сбитнева обширное интервью: "... в его рабочем кабинете в Талеже - на северной окраине древнего Северского княжества, - в этом святая святых, куда заказан путь любому, он собрал уникальную библиотеку древних рукописей. Здесь, "на сопочке", как Юрий Николаевич шутя, в память о таёжных сибирских скитаниях, называет своё ма-ленькое творческое прибежище, хранятся все (Сильно сказано! - А.Н.) научные исследова-ния, написанные за последние 200 лет об этом уникальном памятнике мировой литературы. А собранию словарей и энциклопедий писателя может позавидовать любая библиотека. Изу-чая "Слово" не только как историк-знаток текстов древних летописей, а скорее как лингвист и скрупулёзный исследователь русского языка, собиравший его жумчужины многие десяти-летия по всей Руси, писатель пришёл к сенсационному открытию... А известно ли кому-нибудь о любви с первого слова? Ведь именно такая любовь к "Слову" посетила писателя более 60 лет назад"... А если без сантиментов? К какому же выводу он пришёл? По Ю.Сбитневу "Слово" написала женщина - княгиня Болеслава (дочь Святослава Киевского), возвращённая домой к отцу замужняя "ходына", невестка любвеобильного Ярослава Галич-ского Осмомысла и любимица ("хотя") его, также не очень счастливой, жены Ольги Юрьев-ны... Опять - двадцать пять. Всё здесь - мимо цели, всё - далеко не первой свежести... "Женщины-княгини" среди возможных авторов "Слова" уже назывались другими исследо-вателями, и задолго до Ю.Сбитнева, - например, Агафья Ростиславовна и Мария Васильков-на. И перевод слова "осмомысл", именно как "распутник, греховодник, человек, одержимый восемью греховными помыслами", заимствованный из аскетической литературы (Нил Сорский, Ефрем Сирин, Нил Синайский), применительно к Ярославу Владимировичу, уже предлагался, насколько память мне не изменяет, в XIX веке - А.С.Архангельским, а в начале XX века - П.В.Булычёвым... Даже если Болеслава Святославовна и "ходына", где доказательства того, что она, одновременно, была "писательницей"? А их нет. И в самом деле, сложно ведь отнести к их числу убеждённость черниговского писателя в том, что женщины на Руси "были образованны не в пример мужчинам", или его уверенность в существовании "примеров щедрой женской любви, буквально рассыпанных по всей поэме", или его субъективное мнение о том, что "поход и битва написаны со стороны, и так доверительно, по-женски трогательно, что диву даёшься, как этого можно было не заметить". Умилил меня и наивный, до совершенной невозможности, риторический вопрос Ю.Сбитнева: "Мог ли плачем выразить великую суть Поэмы мужчина?"... В чём тогда заключался смысл коллекционирования рукописей и научных монографий г-ном Сбитневым? Где же, как он сам выразился, "итог многолетней работы"? Почему окончательные выводы от прочтения и тех, и других у нас с ним оказались прямо противоположными? Объяснить сей престранный психологический феномен я попытаюсь чуть ниже... Ей- богу, лучше бы Юрий Николаевич потратил хоть немного времени и знергии на "непредвзятое" изучение текста самого "Слова о полку Игореве"...
  
  
   Интересно, а справились бы вообще с задачей (подобно той, что была предъявлена мне) "крупные специалисты" по истории древнерусской литературы, светлую память о которых я пытался (якобы) запятнать? То есть убедительно подтвердить, что автором "Слова" был кон-кретный поэт (писатель), да с привлечением "параллельных мест" из прочих его произведе-ний? Думаю, что нет - иначе они сделали бы это ещё при жизни, мобилизовав своих "лите-ратурных негров", из числа "младших научных сотрудников", как это неоднократно проис-ходило, когда надо было кого-либо "приструнить" и "разоблачить"... Увиливать от ответст-венности за свои слова - не в моих правилах, поэтому я вызов принял...По ходу расследова-ния мне приходилось неоднократно, к моему (а не их!) стыду, сталкиваться с вопиющими фактами того, что "светила науки" несколько вольно (а зачастую - просто неправильно) ис-толковывали отдельные выражения из "Слова о полку Игореве", читали русские летописи "через пято на десято", или делали грубейшие ошибки в переводе со "старославянского" языка на современный русский (вроде: "на жестоцемъ его теле" - "на могучем его теле" и т.п.)... Дмитрий Сергеевич Лихачёв, как нас пытаются заверить, "исследовал" великолепное "Слово Даниила Заточника" (а оно, как мы убедимся в дальнейшем, имеет непосредственное отношение к автору "Слова о полку Игореве") самым тщательным образом, но он ушёл в мир иной, так и не узнав, например, что "нощныи вран на нырище" - это ворон, зловеще каркающий "на развалинах" (чем не литературный "предромантизм"?), а не на каких-то там "вершинах" (как вариант: сова или филин, "бодрствующие" на давно покинутых людьми руинах, - образ, который позже трансформируется в знаменитый шевченковский "крик совы" над "великой руиной" Украйны), что "художество" (древнерусc.) - это никакая не "бедность", а, напротив, "творчество, искусство, опытность в чём-либо, знание, ремесло", что "Заточник" рассуждал о своей "нищете" не в прямом, а в иносказательном, аллегорическом смысле, - в точности, как это истолковывалось у Кирилла Туровского... Не дал Д.С.Лихачёв должную оценку знанию "Даниилом", писавшим не то в конце XII-го, не то в XIII веке, литературной "басни" из "Повести временных лет" ("составленной" якобы в начале XII века, а написанной - неизвестно когда), о том, как "...Святославъ князь, сынъ Олъжинъ, ида на Царьград". Не объяснил он нам и то, почему "Заточник" иронизировал над "житием" Антония Римлянина (западного святого XIIв.), якобы приплывшего в Новгород Великий "на скале" ("...коли камение въсплавлет по воде"), а ведь это "атрибутивный" признак именно кельтских святителей. Что же касается возможного знакомства автора с записью из ПВЛ под 6493 (985) г. ("...и реша Болгаре: толи, не будеть межю нами мира, елико камень начнеть плавати"), то оно выглядело бы ещё более невероятным. Никак не прокомментировал академик Лихачёв и очевидное смысловое совпадение одной фразы "Заточника" ("...Азъ бо, княже, ни за море ходилъ, ни от философъ научихся...") с весьма похожими тирадами от Епифания Премудрого, лучшего агиографа Московской Руси конца XIV- начала XVвека, и псковского инока Филофея, умершего в 1542 году...
  
  
   Вот и в случае со "Словом о полку Игореве" мы так и не дождались от академика Лихачё-ва внятных разъяснений о том, например, зачем молодцам-русичам потребовалось "мости-ти" болотную топь только что награбленными "...Покрывалами, и плащами, и кожухами"; какие-такие "ворота" могли быть у бескрайнего степного травостоя (при абсолютном отсут-ствии в XII веке регулярной "пограничной стражи", или какой-нибудь "засечной черты"); какой конкретный "холм" мог обозначать чёткую "государственную границу" Руси и "Дикого Поля", каким это образом воины князей Рюрика и Давыда могли, пусть и метафорически, "золочеными шлемами по крови плавать" (ведь любая почва всё равно впитала бы её), что за "пустыня" такая могла "прикрыть силу" Руси и т.д. и т.п. Не очень хорошо, как оказалось, знал академик Лихачёв даже близкородственные славянские языки - украинский и белорусский - потому-то он и не понял точного смысла фраз "...смагу мычаючи в пламяне розе", или "...посуху живыми шереширы стръляти - удалыми сыны Глебовы". Не удосужился Дмитрий Сергеевич хотя бы полистать индийскую "Бхагавад-гиту", ибо узнал бы тогда много интересного о Карне и Шалье (Желе), и не обозвал бы их "погребальными богами" (у Б.А.Рыбакова они - "славянские эринии"). Также мне неизвестны случаи обращения академика Лихачёва к памятникам булгаро-кипчакской, огузской и татарской литератур, - а без этого о каком анализе поэтики "Слова" можно было вообще вести речь?
  
  
   Не лучшим образом у него обстояли дела и со знанием античной, греко-латинской куль-туры! В противном случае, и он сам, и его сотрудники, давным-давно должны были обратить внимание на всю несуразность существования в летописных (т.е. литературных) первоисточниках т.н. "скотьего бога" Велеса-Волоса, который, по совместительству, считался божественным покровителем поэтов и поэзии (именно его "внуком" автор величал легендарного певца Бояна). Греческое слово "СКОТОС", в действительности, не имело никакого отношения к "крупному и мелкому рогатому скоту", а также - "золотому тельцу", "звонкой монете", "земной растительной силе", "доброжелательному богу земли, в которой покоятся предки", "полухтоническому (эпихтоническому) богу-мужчине, благорасположенному к человечеству" или "нижнему подземно-подводному миру предков, покоящихся в земле и помогающих ее плодородию" (иногда просто диву даёшься, осмысливая сам диапазон отвлечённых фантазий другого академика - Б.А.Рыбакова), и всегда (!) переводилось как "тёмный, слепой" (Достаточно прозрачная аллегория какого-то слепого "рапсода"? Уж не Гомера ли?). Причём, производное от него слово "СКОТОМА" ("синдром страуса") и означает в психологи серьёзнейший недуг, при котором индивидуум теряет способность осознавать что-то противоречивое в своей жизни, включая наиновейшую информацию, которая расходится с привычно затверженными "штампами" (Не это ли помешало Ю.Н.Сбитневу и многим другим?)... Если о ком и стоило бы порассуждать с точки зрения связи поэзии с ветеринарией, так это о "волшебнике Виргилии", который согласно неаполитанским легендам в изложении некоего Гервазия Тильберийского (см. Ф.Грегоровиус, "История города Рима в средние века", М., Альфа-Книга, 2008, с.768) с помощью бронзовой мухи изгонял настоящих мух, лечил лошадей от "прогибания спины" и при помощи горной арники ("баранья трава") возвращал зрение слепым овцам, - но вот об этой стороне многогранного таланта "древнеримского" поэта-классика в университетских курсах зарубежной литературы не сообщалось ничего... Ну, и какая, скажите на милость, мне радость от подобного уличения "маститого учёного" в непрофессионализме и нелюбопытстве? Я и говорю: "Стыдно, господа, стыдно...".
  
  
   Поэтому вынужден сразу предупредить несправедливые наскоки тех, кто привык жить по принципу: "Я сам в Америке не бывал, но точно знаю...". Без внимательного прочтения тетралогии И.Агранцева, книги Я.Кеслера "Русская цивилизация. Вчера и завтра" или, к примеру, литературоведческих работ А.Баркова в моей аргументации разобраться крайне затруднительно... Я не собираюсь кого-то "ниспровергать", или кем-то "пренебрегать"; мне нет дела до того, какими руководителями (коллегами, друзьями, мужьями, отцами и дедушками) были Борис Александрович Рыбаков или Дмитрий Сергеевич Лихачёв, и были ли они людьми "мягкими и интеллигентными"... Я с большим трудом представляю себе и то "необыкновенное чудо", когда один грешный человек вдруг становится "совестью" целой нации... Вкрадчивым, "бархатным" голосом можно ведь и "истины вещать", и "вздор молоть", и "воду толочь", и "чепуху городить", а "политес и галантность" ещё никогда (и слава Богу!) серьёзными "доказательствами" в науке не считались. Тем более, я никогда не испытывал по отношению к ним чувства гнева или ненависти. Но я, действительно, предпочитаю придерживаться не пошлой латинской сентенции "о мёртвых - или хорошо, или ничего", а знаменитого вольтеровского: "о мёртвых - только правду". Всю правду. Ничего, кроме правды. Хотя писать её очень и очень трудно. Но нужно стараться, а для этого следует не "зацикливаться" на критике взглядов давно усопших деятелей науки (что, в самом деле, смотрелось бы не очень умно), но попытаться донести до широкой общественности значимые, полновесные результаты собственных изысканий... С другой стороны, после того, что писали о "сусанинской" роли наших академиков для судеб русской историографии и филологии О.Сулейменов, А.Никитин, М.Аджи, А.Тарасенко, Е.Федюнькин, Д.Губин, профессор А.М.Портнов, или, в особенности, брянский журналист В.Суетенко, мои субъективные оценки их "выдающихся заслуг" выглядят, по меньшей мере, как безудержный "сервилизм", или подхалимская лесть! Тем не менее, первые отклики на мою работу вынуждают меня объясниться с потенциальными читателями более обстоятельно.
  
  
   В российском "интернет-сообществе" укоренилось следующее мнение (разделяемое, впрочем, и первыми критиками моей работы): Д.С.Лихачёв и Б.А.Рыбаков, вкупе со своими последователями и учениками, - тоже ведь "учёные", искавшие "объективную истину", по-этому-де они заслуживают лучшего к себе отношения... Это довольно странное мнение... В моём субъективном понимании, настоящие "учёные-гуманитарии" - это либо "вымершие реликты" XIX века (Сенковский, Миллер, Кирпичников, Шахматов и др.), либо такие, пре-дельно честные (в первую очередь - перед самими собой) и нестандартно мыслящие, иссле-дователи века прошлого, как Илья Голенищев-Кутузов, Лев Гумилёв, Борис Веселовский, Михаил Бахтин, Юрий Лотман или Александр Зимин... Напротив, академики Лихачёв и Рыбаков никакой оригинальной "научной истины" не искали (здесь я специально ограничиваюсь лишь проблематикой "Слова о полку Игореве", и ничем иным!), регулярно "освежали" в нашей памяти свои прежние воззрения (незатейливо "маскируя" их под иными заголовками), поэтому не могут претендовать на какое-либо "снисхождение" с нашей стороны. Они лишь "наводили последний глянец" там, где давным-давно прошёлся "патриотический каток" решительных борцов против "скептицизма в отечественной истории и филологии".
  
  
   Что мне Гекуба, и что я Гекубе?.. Что мне Его Величество Консенсус ("...подавляющее большинство учёных считает... многие учёные придерживаются того мнения, что...")? Есть консенсус - нет науки, есть хотя бы один исследователь, получивший реальные (воспроизводимые) результаты, которые можно проверить с разных направлений, под разными углами зрения, - нет места для консенсуса. И нет больше возможности избежать дискуссии, делая вид, что всё "шито-крыто". Как видим, всё очень просто. Наконец, что мне те закордонные фантазёры, в лице А.Мазона (Франция), А.Грегуара (Бельгия), Р.Пиккио (Италия), И.Клейна (Германия), Р.Манна или Э.Кинана (оба - США), которые своими статьями и книгами лишь затуманивали суть дела, и ещё больше запутывали всех нас, и что - "консолидированное мнение" академиков Лихачёва и Рыбакова? Слишком часто в истории (примеров - не перечесть) квазинаучное "мошенничество" одерживало верх в том смысле, что довольно слабенькая гипотеза, но красиво "упакованная" и политически "выдержанная", неожиданно обретала характер непререкаемого научного факта...
  
  
   Возвращаясь к нашим академикам вынужден констатировать: не о "научных исследова-ниях", или "мифотворчестве", или даже "утопиях" следует здесь говорить, а о разновидно-сти идеологических манифестов, похожих на "призывы ЦК КПСС к годовщине 7 ноября", - навроде той содержательной "пустышки", которую один очень известный учёный поимено-вал "стилем монументального историзма" в древнерусской литературе. Поэтому и не наблюдалось в их "научной деятельности" ни малейших признаков "смелости", никаких честолюбивых "прорывов" и исследовательских "сумасбродств". Ситуация в науке сколь нетерпимая, настолько же и нередкая: "Тьмы низких истин нам дороже, нас возвышающий (до академиков, членов-корреспондентов, лауреатов или Героев Соцтруда - А.Н.) обман...". Хотя, клеймить Дмитрия Сергеевича и Бориса Александровича "злостными фальсификаторами", по-моему, нет никаких оснований. Они либо не смогли, либо не захотели выйти за границы той официальной "парадигмы", которая была задана (заложена) российским самодержавием и имперской наукой для исследований "Слова" ещё в XIX веке... Как однажды (и довольно остроумно) подметил Е.Я.Габович: "Фальсифицировать можно лишь то, что существовало или известно: банкноты, монеты, картины художников и произведения писателей, стиль которых известен... Наше отдаленное прошлое не только и не столько описывалось неверно, сколько талантливо создавалось на виртуальном уровне, выдумывалось историческими фантастами" (Примеч. ред. к кн.: У.Топпер. Великий обман. Выдуманная история Европы. Издательский Дом "Нева". СПб. - М., 2006, с.246). В этой связи, мне очень нравится, к примеру, новомодное словцо "симулякр", детище французского философа Жана Бодрийяра. "Симулякр" - это изображение без оригинала, репрезентация чего-то, что на самом деле не существует, а "симуляция" - одно из стержневых понятий постмодернистской философии, фиксирующее тот феномен нашего бытия, когда некие речевые "знаки" в устах политиков, общественных деятелей, учёных и представителей масс-медиа (прогресс, прорыв, модернизация, оптимизация, реструктуризация, коррупция и т.п.) начинают, всё больше и больше, подменять собой живую жизнь... По моему мнению, существо претензий к "светилам" советской историко-филологической науки можно проиллюстрировать на следующем примере: грубо говоря, любого "обер-прокурора Святейшего Синода" (а среди них встречались и неверующие, и глубоко верующие люди) тоже ведь можно, формально-логически, именовать "главой РПЦ", - но стоит ли до чего-то подобного опускаться? В принципиальном споре недопусти-мыми считаются только личные оскорбления, да излищние эмоциональные "перехлёсты". Ни того, ни другого в моём расследовании нет, а в остальном, как говорится, увольте...
  
  
   Некоторые советуют мне сократить текст, оптимизировать и "ужать" его. Было и такое пожелание: расположить слева аргументы традиционной науки, а справа - мои. Уважаемые, благожелательные мои критики, я не могу этого сделать по трём, вполне очевидным для ме-ня, причинам. Во-первых, поступить так - себя не уважать. Слева окажутся высокомерное замалчивание неопровержимых естественнонаучных и "технологических" фактов, да мифи-ческие литературные пресонажи обоего пола, которые чисто гипотетически лишь "могли быть" авторами "Слова", тогда как с правой стороны (по состоянию на сегодняшний день) - уважительное отношение к достижениям истории науки и техники, удивительно органичная биография широкообразованного человека и выдающегося духовного "пастыря", взаправду жившего на этой грешной земле, а самое главное - реальные, зримые, легко отслеживаемые строки из его творений, в точности соответствующие символике, поэтике и языку "Слова о полку Игореве"... Что тут можно "сравнивать"? С кем, и о чём "спорить"? Во-вторых, я не имею никакого морального права не вспомнить т.н. "историю вопроса" (известную далеко не всем), захватывающую эпопею чужих прозрений, предубеждений и заблуждений, и не воздать ДОЛЖНОЕ всем моим предшественникам. Главным и неоспоримым достоинством моей работы считал и считаю то, что я никому не закрывал рот; все заинтересованные сторо-ны имели возможность высказать свои соображения и обнародовать свои аргументы. И лишь только после их подробного изложения я вмешался в затянувшуюся сверх всякой меры полемику с собственной гипотезой. В конце концов, даже чисто статистически, "белорусско-литовские" эпизоды из "Слова о полку...", играющие важнейшую роль в композиционном и содержательном аспектах (чем я, как гражданин Республики Беларусь, несказанно горжусь), занимают немалую часть его текста, но видятся они из Москвы или Санкт-Петербурга, в чём я неоднократно имел возможность убедиться, не совсем отчётливо. В-третьих, прошу не забывать: моя работа называется ведь "Слово и ДЕЛО Дмитрия Ростовского"! Потому мне казалось архиважным проделать вместе с будущими читателями увлекательное путешествие по жизненному пути моего героя, ибо я абсолютно уверен, что и его семья, и окружавшие его люди, и политическая обстановка, и сформировавшие его мировоззрение умственные "идеи" эпохи, и сам "дух времени", - всё это невозможно проигнорировать, если мы хотим, наконец, понять, почему "Слово о полку Игореве" таково, каково оно есть...
  
  
   "Недостаточные", "хлипкие" доказательства всё равно несравненно лучше, чем удручаю-щее "зеро", т.е. практически полное их отсутствие. И "бережное отношение к прошлому", уважаемые дамы и господа, вовсе не исключает того обстоятельства, что в истории науки, по мысли В.Н.Вернадского, "...постоянно приходится возвращаться к старым сюжетам, пересматривать историю вопроса, вновь её строить и переделывать" (Вернадский В.И. Избр. труды по истории науки. М., 1981, с.191-192). Ещё точнее обозначил данную проблему французский физиолог Бернар Клод: "Если попадается факт, противоречащий господствующей теории, нужно признать факт и опровергнуть теорию, даже если таковая поддерживается крупными именами и всеми принята" (цит. по: Я.Кеслер. Русская цивилизация. Вчера и завтра. М., ОЛМА-ПРЕСС. 2005, с.544). Без этого и науки-то нет! Когда всё и всем ясно, когда основатель "научного направления" недосягаем для критики, а в "научном коллективе" затухают споры и разногласия, подлинная наука умирает, а такой "коллектив" неумолимо деградирует. Остаются лишь календарные "юбилеи", казённые "ежегодные чтения", да переиздания уже известных работ "патриархов"; а находка неизвестной рукописи почившего "гуру" вообще становится маленькой "сенсацией"... Очень бы мне хотелось услышать, наконец, от почитателей Дмитрия Сергеевича Лихачёва, а тем более - от его учеников и сотрудников, хоть какого-нибудь ответа на давно мучивший меня, ПРИНЦИПИАЛЬНЕЙШИЙ ВОПРОС: почему (а главное - зачем) опытнейший академик-литературовед, исследуя (вроде бы) само "Слово о полку Игореве", постоянно опирался в своих умозаключениях и выводах не на его оригинальный текст, а на специально подобранные цитаты "из летописных рассказов", которые не соответствовали (и даже противоречили) реальному содержанию самой поэмы?
  
  
   Сие ещё более прискорбно сознавать потому, что в 1979 году Дмитрий Сергеевич обрисо-вал совершенно здравую и перспективную "модель" исследований в области "древнерусской литературы": "Анализ художественный неизбежно предполагает анализ всех сторон литературы: всей совокупности ее устремлений, ее связей с действительностью. ВСЯКОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ, ВЫХВАЧЕННОЕ ИЗ СВОЕГО ИСТОРИЧЕСКОГО ОКРУЖЕНИЯ, ТАК ЖЕ ТЕРЯЕТ СВОЮ ЭСТЕТИЧЕСКУЮ ЦЕННОСТЬ, КАК КИРПИЧ, ВЫНУТЫЙ ИЗ ЗДАНИЯ ВЕЛИКОГО АРХИТЕКТОРА. Памятнику прошлого, чтобы стать по-настоящему понятым в его художественной сущности, надо быть детально объясненным со; всех его, казалось бы, "нехудожественных" сторон. Эстетический анализ памятника литературы прошлого должен основываться на огромном реальном комментарии. НУЖНО ЗНАТЬ ЭПОХУ, БИОГРАФИИ ПИСАТЕЛЕЙ, ИСКУССТВО ТОГО ВРЕМЕНИ, ЗАКОНОМЕРНОСТИ ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНОГО ПРОЦЕССА, ЯЗЫК - ЛИТЕРАТУРНЫЙ В ЕГО ОТНОШЕНИЯХ К НЕЛИТЕРАТУРНОМУ, И ПР. И ПР." (везде выделено мной. - А.Н.)... Отчего же академик Лихачёв не воспользовался собственноручно написанными "руководящими указаниями"? Почему сам, до конца жизни, злостно игнорировал разные "нехудожественные" (в первую очередь - естественнонаучные) подходы к "объяснению" литературных памятников прошлого?
  
  
  ...В тот памятный день я не позволил чувству отчаяния овладеть собой, но лишь мысленно попросил героя своего материала о поддержке и заступничестве (а к нему, как оказалось, можно, и даже нужно, молитвенно обращаться за помощью), и оказался прав. Уже к вечеру первые "прямые", текстуальные, доказательства лежали на моём рабочем столе. Ещё не-сколько месяцев назад моя версия была лишь "одной из", пусть и наименее "фантастиче-ской". Но теперь она приобретает характер достаточно убедительной "гипотезы", если не сказать больше. Как говаривал кандидат технических наук С.Г.Покровский, разнесший "лунную афёру" США в пух и прах, после внимательного изучения фотоснимков старта ра-кеты "Сатурн-5": "Гипотеза, способная выдавать подсказки к поиску, который увенчивается успехом, это уже не гипотеза. Это твёрдое, надежное знание"... Хвала и слава "всемирной сети", с её "сайтами", "форумами", "блогами" и "чатами"! Мой особый "респект" - основа-телям ФЭБ "Русская литература и фольклор", а также разработчикам великолепных украин-ских сайтов "Изборник" и "Ни-ка". О, сколько нам открытий дивных готовит "интернета дух", если правильно и "корректно" сформулировать цель поиска. Само собой разумеется, что вновь открывшиеся обстоятельства потребовали коренной переработки имеющегося ма-териала. Но я ничуть не жалею об этом. 210-ю годовщину первой публикации "Слова о пол-ку Игореве" мы встречаем достойно, вернув Загадочному Гению его законные "авторские права". С чем от души поздравляю жителей Киева, Чернигова, Новгорода-Северского, Ма-карова, Ярославля, Ростова Великого, Ростова-на-Дону, Таганрога, литовских Тракая и Вильнюса, белорусских Полоцка, Пинска и Слуцка, а также татар, караимов, булгар, ногай-цев, кумыков, карачаево-балкарцев и казахов... Да, были люди во время оно, не то что ны-нешнее, духовно измельчавшее, человеческое "племя", не желающее ничего видеть дальше телевизора и собственного носа.
  
  
   Дорогой незнакомый читатель! Приношу тебе свои глубочайшие извинения за нижесле-дующее обилие цитат, малознакомых имён и "побочных" сюжетных линий. Хотя... и этот "порок" может, при определённых условиях, превратиться в свою противоположность. Как очень точно подметил (не смею даже и надеяться, что приведённое высказывание однознач-но говорит в пользу моего скромного труда) известный российский историк В.П. Булдаков: "Историографическое качество любого исследования определяется многообразием и мас-штабностью порожденного им комплекса идей, формально находящихся за пределами его конкретно-исследовательского поля"...О заинтересовавшем тебя событии всегда немного трудно писать кратко, а тут такой "неординарный" случай... Мыслей много, даже не знаешь, на которой из них остановиться, а которой пожертвовать. Все детали кажутся важными, любую из них боишься упустить. Вот и сейчас, когда ты, возможно, просматриваешь мой опус, он уже не таков, каким был в самом начале, при первой его публикации на сервере Проза.ру, потому что в нём обнародованы новые факты, появилась интересные детали и важнейшие цитаты, в первоначальный текст внесены серьёзные правки, исправлены досадные "огрехи"... Поэтому, читатель, не суди слишком строго, я ведь писал для тебя, а не для собственного самоутверждения. Думал бы иначе - обратился бы к миниатюре, рассказу, очерку и прочим мимолётным "мыслеобразам". Вот где можно было бы посоревноваться за высокие "рейтинги" и сумасшедшие "баллы", навязываясь попутно со своими беспомощными "рецензиями" к другим авторам... В какой-то мере это может служить оправданием имеющихся в моей работе очевидных несовершенств и недостатков. Что получилось, то получилось. И с "жанром" написанного мне самому сложно определиться. Дочитай, пожалуйста, до самого конца - будет интересно. Но вынужден предуведомить: лёгкого чтения не будет, поэтому прошу запастись толикой терпения. Хотя, одним предварительным соображением я спешу с тобой поделиться заранее: "Слово о полку Игореве" самим появлением своим на свет целиком (и филологически, и исторически) обязано Украине, Великой Степи и Беларуси (как законной наследнице Великого княжества Литовского, Русского и Жемайтского); для удовлетворения "славяно-московского патриотизма", или же реабилитации "российского имперского мифа" здесь места как не было, так и нет...
  
  
   А "танцевать" надо было, господа, от "тюркской печки", - это самый прямой и короткий путь к победе над предрассудками и откровенной глупостью! Казах Олжас Омарович Су-лейменов и украинец Анатолий Владимирович Тарасенко (низкий им поклон) проделали всю необходимую, "черновую" работу, и мне оставалось лишь нанести последние "мазки", да поставить финальную точку: "Слово", действительно, писалось "русским" Человеком (т.е. уроженцем того края, который историки Средневековья традиционно называют "Русской землёй") великого ума и совести, бесконечно далёким от "европоцентричного" шовинизма или ксенофобии, настоящим "печальником" Украины-Руси. Но тем человеком, для которого были одинаково дороги и киевские холмы, и степные курганы! "Не великая ли цель, не святое ли дело быть чуть ли не первым из своих, который растолковал России, что такое Степь, её значение и ваш народ относительно России, и в то же время служить своей родине, просвещённым ходатайством за неё у русских", - писал Ф.М.Достоевский казаху Чокану Валиханову, 14 декабря 1856 года. Великий писатель даже не догадывался, что "первый" уже был, и безо всякой приставки "чуть", в точности, как и прозревал Достоевский: именно "просвещённый ходатай" за "Дешт-и-Кыпчак" у русских людей! Нет ничего удивительного и в том, что для сбора надёжных доказательств мне пришлось "перелопатить" практически всю всемирную литературу - от Гомера и Платона до писателей-"утопистов". Очевидная "всечеловечность" таинственного и загадочного литературного памятника лишний раз доказывает: книги масштаба "Слова о полку Игореве" и могут родиться, единственно, на стыке цивилизационных "миров", на этническом, конфессиональном и культурном "пограничье"...
  
  
  
   Про "скептицизм" и "патриотизм"
  
  
  
  
   Скептические голоса, отрицавшие "древность" знаменитой "песни Игоревых воинов", зазвучали практически одновременно с её первой публикацией, и их было не так уж мало. Нам просто "забыли" сообщить, что сомневающиеся были совершенно здравомыслящими, высокообразованными и ответственными людьми! Главой "скептической школы" справед-ливо признавали М.Т.Каченовского (ректора Московского университета с 1837г., академика с 1841г.), ученика и последователя основоположника "критического метода" в истории Бар-тольда Нибура. Каченовский решительно утверждал, что практически вся "домосковская история Руси" баснословна, мифологична и недостоверна, что "...от ранних веков не дошли подлинные ни летописи, ни Русская Правда" (Каченовский М. Т. О баснословном времени в Российской истории // Учен. Зап. Моск. ун-та. 1833. Љ2. с.287; и его же - Взгляд на успехи российского витийства в первой половине истекшего столетия. Труды ОЛРС. 1812. Ч. 1. с. 20), а "Слово о полку Игореве" считал (согласно воспоминаниям писателя И.А.Гончарова) "...позднейшей подделкой, кажется, XIV века". Среди "скептиков" были и известные лите-раторы - Н.М.Карамзин (в особом представлении не нуждается, а с его личной оценкой мы вскоре ознакомимся), публицист, критик и поэт К.С.Аксаков, один из "столпов" российского славянофильства (вот что странно!), заявлявший в своей магистерской диссертации (1846), ставшей затем книгой "Ломоносов в истории русской литературы и русского языка", о том, что в "Слове" поэтические образцы-де "...так мало имеют народного русского характера, так часто отзываются фразами, почти современными, так кудреваты иногда, что никак нельзя в них признать русской народной поэзии, если и нельзя отказать сочинителю в поэтическом таланте, которому придал он только оттенок руссицизма (sic!)", и что они "...могли нравиться, но они не характерны для русской народной поэзии (sic!); поэтому это произведение и не вошло в народную жизнь". Автором "Слова", как предположил Аксаков, был иностранец, скорее всего "грек", великолепно знавший церковнославянский язык ещё на родине, а "русскому наречию" научившийся уже на Руси. Позиция, изначально занятая К.С.Аксаковым, так потрясла отечественную филологию, что ещё и в 60-х гг. прошлого века Николай Калинникович Гудзий продолжал активно "дуться" на Константина Сергеевича: "...Эти неожиданные в устах славянофила (sic!) рассуждения о драгоценнейшем памятнике древней Руси и сдержанная, а порой и недоброжелательная его оценка поражают своим субъективизмом и полной необоснованностью"...Но вот обижаться, как раз, и не стоило! Достаточно было открыть статью Д.С.Лихачёва "Слово о полку Игореве" и особенности русской средневековой литературы" (из сборника "Слово о полку Игореве - памятник XII века". М., Л., 1962, с.300-320), чтобы убедиться в правоте Аксакова: "...Итак, "Слово" очень близко к народным пла-чам и славам (песенным прославлениям). И плачи и славы часто упоминаются в летописях XII-XIII вв. "Слово" близко к ним и по своей форме, и по своему содержанию, но в целом это, конечно, не плач и не слава. НАРОДНАЯ ПОЭЗИЯ НЕ ДОПУСКАЕТ СМЕШЕНИЯ ЖАНРОВ. ЭТО ПРОИЗВЕДЕНИЕ КНИЖНОЕ, НО БЛИЗКОЕ К ЭТИМ ЖАНРАМ НА-РОДНОЙ ПОЭЗИИ" (выделено мной. - А.Н.). Как хотите, но я не вижу в утверждениях Ли-хачёва и Аксакова никакой принципиальной разницы...
  
  
   К "скептикам" примыкали писатели и поэты - уже упомянутый И.А.Гончаров, Л.Н.Толстой, А.М.Ремизов, С.Я. Маршак, и учёные - начиная с журналиста, литературного критика и профессора-ориенталиста О.И.Сенковского (этот несносный "забияка" и "возму-титель спокойствия" даже на версию "XVI века" не соглашался), заканчивая историком-краеведом М.И.Успенским (высказывался за "подделку" второй половины XVIII века). "Не-определённо-настороженным" было отношение к "Слову" у авторитетнейших языковедов - А.А.Шахматова, М.Н.Сперанского, В.В.Виноградова (они никак не могли дать точную фи-лологическую оценку органичному синтезу "народно-поэтических" и "книжных" элементов в поэме). Н.П.Румянцев считал "Слово" подделкой первой половины XVIIIв., а известный историк церкви, археограф, библиограф и литературовед, митрополит Евгений (Болховитинов) - "пастишем", стилизацией XVI в. Кто не знает, тому сообщаю: Евфимий Алексеевич Болховитинов одновременно закончил Московскую духовную академию и историко-филологический факультет университета. Так вот, в приватном письме от 27 января 1829 г., адресованном В.М.Перевощикову, митрополит Евгений писал: "... Мусин-Пушкин, нашедший ее (т.е. рукопись. - А.Н.), уверял, что она найдена в книге письма XIV века, другие видевшие книгу уверяли, что она не старее XVI века"... Но скептики - не циники! Учёные с таким складом ума - это особый, редкий, а зачастую (без преувеличения) - уникальный дар; просто большинство учёных коллег иногда оказываются не готовыми воспринять их идеи. Скептики необходимы любой науке для нормального развития, они, как говорят, "продлевают ей жизнь". Но им и приходится тяжелее всех; именно против них направлено подавляющее большинство критических "стрел". Кроме того, в отличие от циников скептики верны традиционным ценностям; ибо тоже хотят достичь Истины, но своим, оригинальным путём. А ещё они тонко чувствуют наиболее уязвимые места и болевые точки той отрасли знаний, которой посвятили свою жизнь.
  
  
   Подлинно научное "слововедение" появилось в России в тот самый момент, когда про-фессор Каченовский обратил внимание придворных историографов на целый ряд очевид-нейших нелепиц и несуразиц, с помощью которых оные господа пытались придать исключительную "древность" рукописным материалам, включая и знаменитую находку графа Мусина-Пушкина, обнаруженным в XVIII веке, при очевидной невозможности их отыскать (хотя бы) столетием ранее... Если бы Михаил Трофимович знал историю химии и химических технологий так же хорошо, как её знает профессор МГУ Ярослав Аркадьевич Кеслер, он бы ответил своим оппонентам ещё более резко, примерно так: "Шельмуете-с, господа. Никто из вас подлинников "рукописных книг" IX-XIII веков в руках не держал, и в глаза не видел. На чём они писались - не понятно, химический состав чернил и краски - не ясен, способы письма - не известны. Поэтому, все ваши копии "древних рукописей" - и есть, в большинстве своём, сами подлинники! А ваши "харатейные книги", уважаемые коллеги, есть чистое надувательство общественности, сиречь аллегория-с обыкновенных книг, ибо "бумага", на новогреческом наречии, и зовётся словом "харти". Не валите-с, господа, с больной головы, да на здоровую, не выдавайте мифических "монголов", а также "войны и пожары", за главные причины утраты "сотен тысяч", не существовавших в природе, томов русской книжности. Никаких рукописей на "пергамине", ранее XV века, и быть не могло-с, потому что сам способ производства оного появился лишь во второй его половине!"... Герой моего расследования, живший в конце XVII века, в своём "Поучении на день памяти святого праведного Симеона Богоприимца, месяца февраля, в 3 день", оставил дивную реплику, фактически подтверждающую правоту М.Т.Каченовского: "... только воздух наполняете вы своими словами и ХАРТИИ (выделено мной. - А.Н.) загрязняете своими писаниями". Справедливости ради следует заметить, что российские историографы в этом смысле вызывали не больше "подозрений", чем все остальные. Так, у Я.Кеслера мы читаем: "Никаких оригиналов рукописей, написанных еврейским и греческим письмом ранее XVв., нет. И точно также отсутствуют оригиналы рукописей, написанных по-латыни ранее XIVв., в частности, оригиналы рукописей Данте, Бокаччо и Петрарки в Италии, Д.Уиклифа и Р.Бэкона в Англии, Ф.Бонавентуры во Франции и других авторов, традиционно относимых к XIII-XIVвв." (везде - курсив автора; Я.Кеслер. Русская цивилизация. Вчера и завтра. М., "ОЛМА-ПРЕСС", 2005, с.41)...
  
  
   И вот что интересно: в то самое время, когда Европа вовсю пользовалась типографской печатью, когда Швайпольт Фиоль уже издал в Кракове первые "славянские" книги ("Окто-их", "Часослов" и "Триодь"), Франциск Скорина - свою "Библию Руску", Иван Фёдоров (Федорович) уже отметился первым московским изданием "Апостола", а братья Мамоничи предъявили канцлеру Льву Сапеге, пахнувший свежей краской, экземпляр "Статута ВКЛ", на "святой Руси", оказывается, ещё скрипели гусиные перья монастырских "несторов", упорно копировавших творения "древних" на специально выделанной телячьей коже... Из книги "400 лет русского книгопечатания" (М., "Наука", 1964) мы можем узнать следующие интересные подробности: традиционно считается, что на Русь пергамент попал через Византию, и первоначально его называли "кожами", "телятинами". Однако, само слово "пергамен" вошло в употребление в XVII в., проникнув в Россию через посредничество польского языка (sic!). Пергамент был настолько дорогим материалом, что одни и те же листы могли использоваться два, три и более раз после предварительного соскабливания и смывания ранее написанного на них текста. Рукописи, написанные несколько раз на одном и том же материале, называются "палимпсестами" (от греческого выражения "снова стираю"). Много палимпсестов сохранилось в библиотеках Западной Европы, и т.д. и т.п. Но одна фраза из вышеуказанного академического труда произвела на меня особое впечатление, и надолго врезалась мне в память (цитирую): "СРЕДИ РУССКИХ РУКОПИСЕЙ ПАЛИМПСЕСТЫ ВСТРЕЧАЮТСЯ РЕДКО" (выделено мной. - А.Н.)... Вот и не верь после такого в то, что "Россия - родина слонов", что количество "исторических событий" на Руси в точности соответствовало объёму оптовых закупок "ромейского" пергамента, а русские монастырские писцы были самыми аккуратными и внимательными писцами в мире!.. Что-то тут нечисто, что-то явно не связуется, уважаемые читатели. Вы не находите?
  
  
   Господин профессор, при желании, мог бы напомнить сослуживцам об одном занятном эпизоде, датируемом 1735 годом, и обнародованном писателем Александром Бушковым в его книге "Чингисхан. Неизвестная Азия" (М., "ОЛМА Медиа Групп", 2007. с.301). Тогда петербургская Академия наук приняла решение издать все известные, на тот момент, "древ-нерусские рукописи". Этому решительно воспротивились чиновники Святейшего Синода (возглавляемого Ф.Прокоповичем), и даже попытались публикацию запретить! Обоснование: в летописях-де "не малое число лжей и басен". Дмитрий Калюжный и Ярослав Кеслер, в своей книге "Другая история Московского царства. От строительства Мосвы до раскола" (М., 2004), приводят ещё один аргумент синодального начальства: "...в Академии затевают историю печатать... отчего в народе может произойти не без соблазна... таковых историй печатать не должно"... Какую опасность (и для кого) их публикация могла представлять? Такое впечатление, что инициаторы запрета так сильно засуетились и занервничали именно потому, что либо сами их пописывали "на досуге", либо ещё помнили подлинных авторов этих исторических "побасенок"...
  
  
   А.Бушков, Д.Калюжный и Я.Кеслер вводят нас в заблуждение, или сей прискорбный факт имел место быть? Видимо, имел, потому что печатание академического "Полного Собрания Русских Летописей" началось только в 1841 году. По известному принципу: или падишах умрёт, или ишак сдохнет?.. Господа-товарищи "серьёзные учёные-историки"! Напрасно вы плакались (и плачетесь до сих пор) по поводу того, что-де "происходит агрессивное вытеснение элитарной культуры и в том числе фундаментальной научной истории с ее естественных позиций" (а "вытесняют" их, конечно же, такие "ересиархи", как Фоменко, Носовский, Бушков, Аджи, Валянский, Калюжный, Жабинский, Кеслер, Шильник и Калашников), напрасно обвиняете последних исследователей в "дилетантском" (якобы) отсутствии ссылок на "основополагающие первоисточники". Более того, у Калюжного и Кеслера таковая, как раз, имелась: "Чтение в обществе истории и древностей российских". М.: 1866, т. 1, стр. 24. А вот ещё одна, найденная уже мной, прямая выдержка на ту же тему из скандальной реляции придворного "ведомства по делам религии": "...находится не малое число в оной летописи лжебасней, чудес и церковных вещей, которые никакого имоверства не только недостойны, но и противны регламенту академическому, в котором именно запрещается академикам и профессорам мешаться в дела, касающиеся до закона" (Цит. по: Введенский А. Фальсификация документов в Московском государстве XVI - XVII вв. Труды Историко-Археографического института Академии Наук СССР. Т. IX. Проблемы источниковедения. Сборник первый. ОГИЗ. Государственное социально-экономическое издательство. Ленинградское отделение. М.,- Л., 1933, с.87). Формулировочки - те ещё! Летописание в России, как оказалось - не "чистая наука", а "дело государственной важности", на страже которого стояли законы Российской империи... Жуткие же истории о том, как "глупые и невежественные" монахи не очень-то спешили исполнять указ Екатерины II "о сборе в церквях и монастырях старинных рукописей для снятия с них копий", сжигали (!) "бесценные сокровища" за ненадобностью, выбрасывали их на снег и дождь, или даже в мусорные кучи, - и есть неоспоримое свидетельство того, какую реальную "историческую ценность" они собой представляли! Впрочем, несчастные книги всё равно жалко... Отмечу здесь и другие, не менее скандальные, факты цензуирования "недозволенной" (или "неудобной"?) литературы: уничтожение в 1824-1825 гг. отдельных тиражей "Пятикнижия Моисеева", подготовленного к печати Российским Библейским обществом, незадолго до его разгона, или резкое и определённое неприятие церковными властями блистательных переводов Ветхого завета, выполненных профессором Г.П.Павским и архимандритом Макарием (Глухарёвым)... А "священные тексты" древних иудеев каким "боком" могли угрожать официозной "уваровской" (по другим сведениям - "победоносцевской") триаде: православие, самодержавие, народность?
  
  
   Окончательно прояснить данную, весьма запутанную, ситуацию нам помогает "главный поэт России", А.С.Пушкин, авторитетно утверждавший в своей статье "О ничтожестве литературы русской" (1834): "...старинные наши архивы и вивлиофики, кроме летописей, не представляют почти никакой пищи любопытству изыскателей (sic!). Несколько сказок и песен, беспрестанно поновляемых изустным преданием, сохранили полуизглаженные черты народности, и "Слово о полку Игореве" возвышается уединенным памятником в пустыне нашей древней словесности" (А.С.Пушкин, ПСС, Л., 1978, т.VII, с.210-211)... Очень инте-ресно. Но в малоизвестном, черновом наброске этой статьи (1830) Александр Сергеевич был даже более категоричен: "... к сожалению, старинной словесности у нас не существует. За нами голая степь и на ней возвышается единственный памятник: "Песнь о полку Игореве". Словесность наша явилась вдруг в XVIII столетии, подобно русскому дворянству, без пред-ков и родословной" (sic!)... И вот, на этом самом "пустыре", как по мановению волшебной палочки, начинают "находиться" (и в массовом количестве!) древние памятники литературы, один уникальнее другого - отдельный "Летописец российский преподобного Нестора", "Духовная Великого князя Владимира Мономаха", более известная нам как его "Поучение", "Устав Ярослава", "Житие Бориса и Глеба", "Русская правда", другие важнейшие юридическо-правовые акты времён Киевской Руси и т.д. и т.п. Складывалась ситуация просто парадоксальная: как-то слишком легко отыскивались письменные "документы" как раз той эпохи, которая максимально далеко отстояла от времени начала первых палеографических исследований в Российской империи! Разве такое принципиально возможно, разве это не удивительно? Где, в каких "подвалах" они хранились всё это время, потихоньку плесневея (и погибая!), из-за отсутствия надлежащих условий хранения? И какая-такая "память народная" могла бы их спасти от забвения, в отсутствие-то пергаментных и бумажных "носителей"? Наконец, я просто не верю (ну, такой я уродился) в честность, порядочность и непредвзятость членов археографической "комиссии Екатерины II", созданной её специальным указом от 4 декабря 1783 года для составления "полезных записок о древней истории", потому что им изначально предлагалось работать "...по известному довольно своеобразному плану". Кто занимался "планированием", и кто определял его "своеобразие", надеюсь, ясно и без дополнительных комментариев...
  
  
  
  
   Про "эксперта" Пушкина и "русский глагол"
  
  
  
  
   К великому несчастью для российской исторической науки, "сам" Александр Сергеевич Пушкин, возможно даже не желая того, и возглавил "атаку" на совестливых, но недостаточ-но "патриотично" настроенных, М.Т. Каченовского и его коллег... Видимо, какие-то "доб-рохоты" успели нашептать на ушко великому поэту, что среди героев "ироической песни" упоминался "Давыд Ростиславич Смоленский", имевший-де прямое генеалогическое отно-шение к родне Пушкина по линии его прабабки, Сарры Юрьевны Ржевской. Многие смогли бы устоять перед таким соблазном - внезапному осознанию того, что ты тоже "Рюрикович", и не менее знатен, чем представители царствующей династии Романовых? Лично я, вопреки всеобщему умилению "смелостью" Пушкина (приехал на лекцию И.И.Давыдова в Москов-ский университет, не являясь его студентом или преподавателем, ввязался в полемику и т.д.), вижу в его дерзком споре с профессором Каченовским, 27 сентября 1832г., не избыток "патриотизма", а "ребяческую" самоуверенность и некоторое "верхоглядство". Свидетель этого спора, И.А.Гончаров, позже вспоминал, что Пушкин "...горячо отстаивал подлинность древнерусского эпоса, а Каченовский вонзал в него беспощадный аналитический нож" (Гончаров И.А. ПСС. М, 1954. Т. 7. С. 207-208)...
  
  
   И чем же закончилась "битва титанов"? Нам бы Каченовского с Пушкиным послушать, да оценить самостоятельно их доводы и контрдоводы, а вместо этого мы вынуждены довольст-воваться растиражированной историко-литературной "нудянкой" а-ля Борис Александрович и Дмитрий Сергеевич... Сын другого великолепного русского поэта, тюрколог Лев Гумилёв, предупреждал: "История часто бывает несправедлива, особенно когда её трактуют поэты". Пушкин-то элементарно путал "научные" аргументы и серьёзные обоснования с "эстетическими" оценками, упрекая "скептиков" в отсутствии у них "чувства прекрасного"! И пошло-поехало... Отныне и навсегда все сомневающиеся автоматически заносились в списки "врагов русской культуры". Но кого, по большому счёту, интересовало, что вся "доказательная база" у самого "эксперта" Пушкина опиралась на некий "дух древности" ("...Подлинность же самой песни доказывается духом древности"), и ещё наивно-риторический вопрос: "Кто из наших писателей в XVIII веке мог иметь на то довольно таланта?".
  
  
   И действительно, примитивные канты и вирши Феофана Прокоповича ("Мы же вопием велегласно рцем, Радуйся Петре российский скиптре"), сатиры молдавского татарина Анти-оха Кантемира ("Сколько ногти не грызу и тру лоб вспотелый, с трудом стишка два сплету, да и те неспелы"; или такое: "Потеряли добрый нрав, забыли пить квасу, Не прибьешь их палкою к соленому мясу"), или, к примеру, песенки и стишки астраханского татарина Васи-лия Тредиаковского ("Поют птички Со синички, Хвостом машут и лисички. Взрыты брозды, Цветут грозды, Кличет щеглик, свищут дрозды"; а вот ещё: "С одной страны гром, С другой страны гром, Смутно в воздУхе! Ужасно в ухе!.. Пролил дождь в крышки, Трясутся вышки, Сыплются грады, Бьют вертограды") ничего, кроме жалости вызвать не могли. И среди своих современников Пушкин никаких "гениев мистификации" в упор не видел, заявив, например, что Гаврила Романович Державин "...не знал и русского языка, не только языка "Песни о полку Игореве". На что Державин (потомок золотоордынского мурзы Багрима), не особо расстроившись, ответствовал: "Я пел, пою и петь их буду, О них народу извещу (иногда встречается и такая редакция: "И в шутках правду возвещу"), Татарски песни из-под спуду, Как луч, потомству сообщу" ("Видение мурзы"). Это становится прямо-таки интересным: по Пушкину выходит, что поэт Державин никаким "русским" языком вообще не владеет, изволит в шутку называть его "забавным русским слогом", как в стихотворении "Памятник" (и даже предпочитает изъясняться на тюркском "наречии"!), а писатель Карамзин навыками "русской речи" как бы овладел, но он - не поэт, и на стихотворную мистификацию не способен. И в чём же состояла принципиальная разница между "русским" языком в пушкинском понимании и тем, на котором было написано "Слово"? И отчего "русский язык" XII века (по утверждению Д.С.Лихачёва) "...несмотря на диалектные различия, был понятен повсюду", а в XVIII веке его уже мало кто понимал? И что мешало тому же Тредиаковскому (а также - Хераскову, Кантемиру, Ломоносову, Державину и т.п.) начать не с "птичек-синичек", а сразу с гениального: "Я помню чудное мгновенье..."?
  
  
   Можем ли мы вообще доверять "прозорливости" и поэтическому "чутью" Александра Сергеевича, если он однажды едва не принял стихотворный сборник "Гузла" П.Мериме (1827) за аутентичный "боснийский фольклор" (и даже поторопился воплотить свои впечат-ления от его прочтения в "Песнях западных славян"), а затем всё-таки "обманулся" (вслед за Гёте и Карамзиным), подражая песням слепого кельтского воина и барда "Оссиана, сына Фингала", пока за дело не взялись английские филологи, и не доказали, что это лишь вели-колепная мистфикация, исполненная учителем из Глазго, Джеймсом Макферсоном, в 1765 году... И всё же признаем: Александр Сергеевич Пушкин был намного более глубок, честен и принципиален, чем это может показаться на первый взгляд, а его восприятие отечествен-ной истории постоянно эволюционировало и трансформировалось, - чего категорически нельзя сказать о заскорузлых взглядах некоторых академических "светил" нашего недавнего прошлого. Пушкин времён "Полтавы" - это одно, а Пушкин, пишущий "Медного всадника", - совсем, совсем иное! Например, в знаменитой "Истории села Горюхина", изданной уже после его трагической гибели, "солнце русской поэзии" всласть высмеяло современную ему, сусальную "екатерининско-карамзинскую" историографию России. Его "Архип-Лысый", по мнению Я.Кеслера, - это и есть граф Мусин-Пушкин, собственной персоной!
  
  
   Кстати, сам Н.М.Карамзин, историческими трудами которого Александр Сергеевич ис-кренне восхищался (примерно до 1832 года), в "солидном возрасте" поэмы тоже сильно со-мневался, чему есть неоспоримые свидетельства. В своём дневнике К.Ф. Калайдович запи-сал следующее сообщение: "...Карамзин полагает, что Песнь Игорева написана не в конце XVI (очевидно, описка: по смыслу подходит XIV век. - А.Н.) и не в начале XV века, но в исходе сего столетия", а в известном письме к библиографу и переводчику, В.Г.Анастасевичу, от 20 декабря 1814г., митрополит Евгений (Болховитинов) отмечал: "... Карамзин и другие москвичи также относят её к концу XIV или к половине XV века". И хотя Н.М.Карамзин, действительно, однажды высказался в пользу "XII века", но эту предварительную оценку он дал ещё в 1797г., разместив свои "Письма о русской литературе" в малоизвестной гамбургской газете французских эмигрантов-монархистов "Северный наблюдатель". В дальнейшем он употреблял более осторожную и обтекаемую формулировку - "древнее русское сочинение". Более того, не желая ни с кем ссориться (его невозмутимость даже вошла в легенды), Николай Михайлович ответил всевозможным инсинуаторам следующей таинственной фразой: "Читатель видит, что сие произведение древности ознаменовано силою выражения, красотами языка живописного и смелыми уподоблениями, свойственные стихотворству юных народов". Понимай, как знаешь... С формальной точки зрения - всё вроде бы верно, утверждение в традиционном "ключе", а по сути - ироническая насмешка над общепринятыми представлениями о "Слове", заставляющая, по меньшей мере, задуматься...
  
  
   Под мощную "канонаду" из заклинаний о "непоправимой трагедии" для русской литера-туры, которой стало (конечно же) отсутствие пушкинского переложения поэмы (А "драмой" литературы украинской, как я понимаю, было бы отсутствие литературного перевода Тараса Шевченко? А белорусской - переложения Янки Купалы?), под трескотню назойливых уверений в том, что "Пушкин - её главный защитник, и никаких других доказательств больше не нужно" (???), под "шумок" коллективных и индивидуальных клятв "именем великого Пушкина", ещё совсем недавно, вершились дела совсем уж неблаговидные. Например, некто Н.С.Борисов, в предисловии к книге "Злато слово" (М., "Молодая гвардия", 1986 г.), договорился до следующего: "С лёгкой руки Пушкина "Слово о полку Игореве" стало настольной книгой крупнейших русских поэтов и писателей. Ни один из них (!?) не усомнился в его подлинности и поэтических достоинствах". А дальше следовал уже примитивный обман:"...Попытки доказать подложность "Слова" или же пересмотреть общепринятую дату его создания - 1185-1187 годы - имели место и в нашем столетии. Однако эти теории не выдержали строгой научной критики (sic!) и были отвергнуты практически всеми (sic!) советскими и зарубежными специалистами по древнерусской литературе"... Зачем же так нагло врать? И не стоит заблуждаться: слово "подлинность" означает здесь именно - "произведение XII века"; а иначе и быть не могло, - в сборнике-то, освящённом именами академиков Рыбакова и Лихачёва.
  
  
   Разве является секретом для мало-мальски пытливого ума то, что "всечеловеческая" рус-ская литература XIX века, собственно, и начались-то с т.н. "гражданской кириллицы" (т.е. основы стандартизированного правописания), вывезенной "царём-плотником" Пётром I из Голландии, в чём ему немало подсобил протестантский эмигрант из ВКЛ, "негоциант" и книгоиздатель И.Капиевич (Капиевский), неизвестно где похороненный. Известный историк "пушкинской поры", археограф и знаток древнерусских рукописей, М.П.Погодин, не оставил на сей счёт ни малейших сомнений, и в своём эссе "Пётр Великий" признавал: "Попадается на глаза книга - Пётр Великий ввёл в употребление этот шрифт и сам вырезал буквы. Вы начнёте читать её - этот язык при Петре Первом СДЕЛАЛСЯ ПИСЬМЕННЫМ, ЛИТЕРАТУРНЫМ (выделено мной. - А.Н.), вытеснив прежний, церковный" (sic!)... Литературоведам несомненно известна эпиграмма князя Петра Вяземского на Н.М.Карамзина: "Язык наш был - кафтан тяжелый / И слишком пахнул стариной. / Дал Карамзин покрой иной - / Пускай ворчат себе расколы, / Все приняли его покрой". Или, например, знаменитое высказывание В.Г.Белинского: "...Карамзин преобразовал русский язык, совлекши его с ходуль латинской конструкции (?) и тяжелой славянщины (?) и приблизив к живой естественной разговорной речи". Вот и я повторил эту избитую, глупейшую (Или мы ошибаемся? И Белинскому было известно нечто такое, чего мы сегодня не знаем?) фразу "неистового Виссариона" в тысячный раз, вслед за многочисленными академиками и профессорами, а потом задумался: а какое отношение вообще могла иметь "ходульная латынь" к генезису и эволюции "живого и естественного" русского языка, возникшего из недр "тяжелой славянщины"?
  
  
   Да о чём мы вообще спорим, если полное название первого издания "Слова" 1800г. зву-чало так: "Ироическая песнь о походе на половцев удельнаго князя Новагорода Северского Игоря Святославича, писанная старинным русским языком в исходе XII столетия с перело-жением на употребляемое ныне наречие"... И на чём же она могла быть в то легендарное время "писана"? И следует ли понимать приведённый заголовок в том смысле, что "великий и могучий" в начале XIXв. ещё не считался полноценным "титульным" языком нации, и представлялся большинству населения диковинным "наречием", на котором общалась "иноземная", по большей части, политическая элита "преображённой" России? Именно так! Потому что далее, в предисловии, говорилось: "Подлинная рукопись, по своему почерку весьма древняя, принадлежит издателю сего, который через старания свои и просьбы к знающим достаточно Российский язык доводил чрез несколько лет приложенный перевод до желанной ясности, и ныне по убеждению приятелей решился издать оной на свет"... Знатоков "петровского лингвистического новодела", оказывается, надо было искать в России со свечкой в ясный день, и даже упрашивать о помощи в переводе поэмы "с русского на русский"! Следует преклонить колени перед гением А.С.Пушкина, который сумел-таки неимоверным усилием поднять искусственную, корпоративную "речь" до языковых высот "Евгения Онегина", "Капитанской дочки" и "Повестей Белкина"... Кстати говоря, Дмитрий Сергеевич Лихачёв, в своё время, совершенно напрасно выдавал известного "норманниста" Шлецера за "предтечу и праотца" всех "евроскептиков". Сам Август Людвиг Шлецер, тщательно изучавший в Петербурге оригинал "Радзивилловской летописи" (и бесконечно далёкий от проблематики "песни Игоревых воинов"), вроде бы одобрял традиционную датировку "Слова", но и он, однажды, не выдержал активного "прессинга" на инакомыслящих исследователей, и раздражённо вымолвил: "...верно ли оно везде переведено на новый русский язык (sic!) и наполнено ли Оссиановским духом, пусть судят другие".
  
  
   Если и говорить о подлинной "трагедии" для всего славянского "слововедения", то она заключалась отнюдь не в отсутствии пушкинского переложения. Я имею в виду посмертную судьбу литературного наследия Василия Григорьевича Анастасевича (1775-1845) - библио-графа, переводчика, просто добросовестного и честного учёного. В течение более чем два-дцати лет В.Г.Анастасевич вёл оживлённую переписку с митрополитом Евгением (Болхови-тиновым), составлял для последнего самые разные справки научного характера. Судя по её интенсивности, Анастасевич занимался "ироической песнью" основательно и скрупулёзно. Он отметил сходство орфографии "Слова" с украинским языком, дал своё толкование от-дельных оборотов и слов литературного памятника, составил небольшой словарь "Слова о полку Игореве". После смерти Василия Григорьевича его обширная библиотека и архив бы-ли распроданы с публичного торга как бумажный хлам (!?), лишь незначительная часть до-кументов попала в Российскую Публичную библиотеку. Видимо, вместе с основной частью архива Анастасевича оказались безвозвратно утраченными и материалы его исследований по "Слову". Мы даже представить себе не можем, чего навсегда лишились...
  
  
   Примерно к середине XIXв. скептики приумолкли, но проблема всё равно оставалась открытой. Новый импульс, заглохшей было, дискуссии придали французы - Луи Леже, который своё скептическое отношение к "Слову" высказал в работе "Славянская мифоло-гия"("Russes et Slaves", 1890), впервые переведённой на русский язык в 1908 г., и, особенно, Андре Мазон. Они оба выдвинули предположение, что "Слово" было создано в конце XVIII века по образцу "Задонщины", кем-то из его первых публикаторов, в жанре стилизации под произведение древнерусской литературы. А.Мазон, кроме того, выдвинул гипотезу, что в качестве сюжета использовался либо пересказ событий XIIв., сделанный В.Н.Татищевым, либо исторические труды князя М.М.Щербатова. Именно в качестве ответа на подобные "инсинуации", в 1962 г., в СССР вышла книга "Слово о полку Игореве - памятник XII века", в которой ведущие советские филологи и литературоведы разбирали доводы слависта А.Мазона. Аргументация данного сборника не показалась доказательной только одному человеку. Это и был сорокадвухлетний московский историк-медиевист Александр Зимин. Молодой, преуспевающий доктор исторических наук, который поставил под удар своё карьерное будущее, чтобы вплотную заняться происхождением самого загадочного памятника древнерусской литературы (сам Зимин даже окрестил его "злосчастной книгой"), т.е. проблемой, в принципе, далёкой от сферы его научных интересов, - фигура сама по себе необычайная и, одновременно, трагическая. Быть бы ему академиком, если бы... Если бы не "Слово о полку Игореве". Зимин не первый и не единственный усомнился в том, что "Слово" писалось в XIIв. Но другие не решались ни обнародовать свои сомнения, ни потратить годы напряжённого труда ради исследования того, что сулило одни "тернии", без каких-либо "лавров", а он осмелился... Интересно отметить, что Александр Александрович не был членом КПСС, но анкета у него была безупречной, а работы производили впечатление полной "лояльности" по отношению к господствовавшим в СССР "официальным установкам": наличие необходимых цитат из "классиков марксизма", подчёркнутое согласие с мнениями своих коллег старшего поколения, привычные "клише", "ярлыки" и т.п.
  
  
  
  
   "Иду на Вы!"
  
  
  
   В острой, бескомпромиссной борьбе за аутентичность знаменитой "Игоревой песни" со-ветское "научное сообщество", как в зеркале, вдруг обнаружило своё истинное "лицо"; и увиденное не могло обрадовать никого...Чисто "академическая" проблема, в ряду сотен дру-гих "узкоисторических" исследований, неожиданно показала, что научные вопросы тесней-шим образом увязаны и переплетены с нравственными - с соотношением в науке скептициз-ма и цинизма, объективности и патриотизма, профессионализма и дилетантизма и т.п. Как-то так получилось, что вопли о "конце оттепели" и "преступлениях тоталитарной системы", якобы изначально враждебной талантливому индивидууму, маскировали собой дичайшие нравы в самой научной среде!
  
  
   В случае с А.А.Зиминым мы вынуждены констатировать очевидное: "настучали" на учё-ного "куда следует", внесли в дело о "Слове" пресловутую "политику" не чекисты или пар-тийные функционеры, а сами историки, - из тех, которые решили воспользоваться благоприятной ситуацией, дабы засвидетельствовать свой "образцовый" патриотизм и личную преданность некоторым руководящим "товарищам"...Ещё через одиннадцать лет, в 1975 году, вокруг книги О.Сулейменова "Аз и Я" не была развёрнута, даже для видимости, хоть какая-то научная полемика; автору просто и ясно указали на то, что он "чужак" и дилетант в области древнерусской литературы, а вдобавок обвинили в "антиленинском характере философских позиций" и "антипатриотизме"... Зачем Александр Зимин "полез на рожон", что так вывело его из себя? Конечно, учёные - своеобразный народ, и накал их дискуссий не всегда соответствует значимости предмета обсуждения, или реальности угрозы для Истины, которую олицетворяют, само собой разумеется, взгляды "ненавистных" оппонентов... Историк Владимир Борисович Кобрин (кстати, ученик А.А.Зимина) в своих воспоминаниях приводил совершенно изумительное высказывание одного "научного работника": "Тех, кто не согласен с моей концепцией, я разделяю на дураков и подонков"... Зимин не знал, "на что он руку поднимал"? Наверняка - знал! Ибо свои побуждения он сформулировал следующим образом: "Мне надоело врать". Очевидно, являясь одним из самых квалифицированных специалистов-источниковедов в СССР, он почувствовал в традиционной, "псевдорелигиозной" трактовке "Слова" определённые признаки её необоснованности.
  
  
   А.Зимин нашёл, что критика со стороны французского учёного выглядит вполне убеди-тельной, а позиции его оппонентов, напротив, не кажутся абсолютно безупречными. Зимин даже усилил аргументацию Мазона и Леже: "Слово" не просто похоже на "Задонщину", оно похоже на самый поздний её вариант! Но и на этом он не унялся, и утверждал: "Слово" не было написано очевидцем по горячим следам, а представляет собой произведение литерату-ры, зависимое от Ипатьевской летописи и "Задонщины". Автором поэмы историк посчитал архимандрита Иоиля (Быковского), у которого А.И.Мусин-Пушкин, по собственному утвер-ждению последнего, и приобрёл скандальную рукопись. Впоследствии А.Мазон тоже стал склоняться к этой кандидатуре, не отвергая, впрочем, окончательно и фигуру Н.Н.Бантыша-Каменского... Несколько опережая события, хотелось бы заметить: а ведь исследовательская удача и "счастье" французского слависта были так близки... Ибо в самом конце своей зна-менитой статьи "Вероятный автор Игоревой поэмы" (A.Mazon. L"auteur probable du Poème d"Igor // Comptes-rendus des séances de l"année 1944. Académie des inscriptions et belles-lettres. 2-me trimestre (Avril - Juin). Paris,1944. р. 213 - 220) он осторожно заметил: "Это могло быть произведение еще какого-то неизвестного, но равного по своей культуре Бантышу-Каменскому, с его научной основательностью и с его пробелами, ПРИТОМ УРОЖЕНЦА ЮЖНОЙ РОССИИ. ЭТА ГИПОТЕЗА НАПРАШИВАЕТСЯ САМА СОБОЙ (выделено мной. - А.Н.), и мы первые ее готовы поддержать, уверенные в том, что этот неизвестный, если это не был сам Бантыш-Каменский, был эрудит такого же рода, очень с ним сходный... "Слово о полку Игореве" - гибрид литературного образования, которое еще получали студенты Киевской академии во второй половине XVIII века"...
  
  
   Однако, вновь вернёмся к истории А.Зимина. Что тут началось! Оказалось, что своими "измышлениями" он "наступил на хвост" сразу двум уважаемым "конторам" - Институту русской литературы АН СССР ("Пушкинский дом"), в лице академика Д.С.Лихачёва, и "на-учной школе" академика Б.А.Рыбакова. Априори считалось, что в этих организациях груп-пировались самые сильные коллективы профессионалов в мире, среди всех, которые специализировались бы на истории Древней Руси и её литературы. Не удивительно поэтому, что работа Зимина была объявлена "идеологической диверсией", а Борис Александрович Рыбаков даже настаивал на том, что это - "сионистский заказ"! Обеспокоенность "возмущённой общественности", в стиле банального доноса, проникла на самый-самый "верх"; туда активно сигнализировали о том, что некий безответственный циник и субъективист вновь пытается-де принизить достижения многовековой культуры нашего героического народа, предлагает советским людям усомниться в том, что Русь XII века вообще была способна явить миру такой литературный феномен, как "Слово".
  
  
   Почему в научный спор вдруг вмешался Идеологический отдел ЦК КПСС? Неужели в 1963 году, в самый разгар Карибского ракетно-ядерного кризиса, у наших партийных вождей не было более важного занятия, чем думать о том, когда же было написано "Слово о полку Игореве": в XII или XVIII веке? Дело в том, что "злато слово" являлось (одновременно) и базовым источником для официальной истории Киевской Руси, и "священной коровой" советского агитпропа. Сомневаться в его подлинности и древности (в глазах "партийно-политического руководства" страны и "головки" Академии наук) - значило переписывать прошлое! А как выглядело историческое "прошлое", что в Российской империи, что в СССР, всегда определяло "начальство"... Вот так - просто и доходчиво. И плевать на то, что сильно расплодившиеся "профессионалы" не предоставили нам "железных" доказательств своей правоты, что они так и не смогли расшифровать множество "тёмных мест" в поэме, что её важнейшая, иносказательная составляющая и религиозное "наполнение" художественных образов "Слова" были задвинуты куда-то на самую периферию научных изысканий! Где же они - неопровержимые аргументы, сметающие безумные гипотезы? Как тут не поверить Ф.Бэкону с его знаменитой сентенцией: "Истина - дочь Времени, а не Авторитета". Если бы вся наука, в целом, жила по "корпоративным" нравам зачарованного историко-филологического "сообщества", мы до сих пор прозябали бы в мире "птолемеевой" астрономии, "евклидовой" геометрии и "ньютоновой" физики...
  
  
   О том, что А.А.Зимин окончательно преодолел страх перед возможными "проработками" (вот поступок истинно свободного учёного и человека!) говорит уже тот факт, что он принял решение отстаивать свою позицию на "вражеской территории", в самом "логове" своих оппонентов и недоброжелателей - в знаменитом "Пушкинском доме" Ленинграда (Институт РЛ АН СССР). Место для озвучивания тезисов и результатов своего исследования Зимин выбрал не случайно - именно там находился легендарный Сектор древнерусской литературы, созданный Варварой Павловной Адриановой-Перетц, и возглавлявшийся тогда Д.С.Лихачёвым! Доклад А.А.Зимина состоялся 23 февраля 1963г. Очевидцы рассказывают, что обстановка напоминала сенсационную театральную премьеру или крупный политический форум. Аншлаг был полный! Всего собралось около двухсот человек. Заведующий сектором был болен, поэтому председательствовал И.П.Ерёмин. "Бенефис" Александра Зимина продолжался около трёх часов! Учёному задали много вопросов, но прений по докладу почти не было. По окончании обсуждения филолог Ерёмин смог вымолвить только то, что находится в состоянии сильнейшего шока. Было высказано пожелание об издании доклада с тем, чтобы его можно было серьезно изучить и проработать. Слухи о нём разошлись достаточно широко, потому что на заседании присутствовало немало иностранных студентов, учившихся в Ленинградском университете. От них сведения просочились даже за рубеж. Теперь идеологическая "нахлобучка" вконец распоясавшегося учёного-"антисоветчика" становилась совершенно неизбежной, и была лишь делом времени...
  
  
  
   Без вины виноватый
  
  
  
  ... В конце концов, обсуждение концепции А.Зимина решено было провести 4-6 мая 1964г., в актовом зале Отделения истории АН СССР в Москве. Сдав рукопись для размножения, остальные экземпляры Александр Александрович давал читать коллегам. За восемь месяцев ее прочли около 100 человек. Не все соглашались с его выводами, но практически все настаивали на публикации рукописи. Среди читавших были известнейшие специалисты по средневековой Руси из Москвы, Ленинграда, Киева и других городов, - историки, филологи, лингвисты, фольклористы, искусствоведы, археологи, а также писатели и поэты (Константин Симонов, Юрий Домбровский, Наум Коржавин и др.). Зимина заранее предупредили, что вступительного слова ему не дадут, ведь книга у всех на руках. Действительно, работу объёмом в 660 страниц предварительно раздали, но далеко не всем, да и то - с условием обязательного возврата (!) по окончании дискуссии. Тогда Зимин принимает решение на обсуждение не торопиться, и в начале его не присутствовать, что, конечно, было его очевидной ошибкой.
  
  
   Подробности "скандала в научном семействе" давно уже не являются секретом; в журна-ле "Вопросы истории" (Љ9, 1964г.) был опубликован довольно подробный стенографиче-ский отчёт о том самом заседании, издавались и содержательные воспоминания некоторых его участников. Поэтому я остановлюсь только на важнейших, самых "живописных" мо-ментах... В целом обсуждение сознательно было направлено совсем не по тому руслу, как того хотел А.Зимин. Решался не вопрос, надо ли печатать его книгу, а совсем другой - до-пустимо ли выдвинутое им "особое" мнение. Хотя многие оппоненты Зимина высказались за издание книги, вся полемика, в конечном итоге, свелась к дискредитации автора. Всего в прениях приняли участие 32 человека. В основном это были филологи: Д.С.Лихачев, Н.К.Гудзий, Л.А.Дмитриев, А.Н.Робинсон, В.Д.Кузьмина и др. Присутствовавшие в зале историки и лингвисты, в основном, хранили молчание, и в дискуссию предпочитали не вмешиваться. Наиболее развернутыми были выступления академика Лихачева (продолжалось два с половиной часа) в первый день, и Рыбакова - во второй. Академик Лихачев много занимался "Словом", посвятил ему целую серию работ. Он был искренне убежден в древности литературного памятника. Дмитрий Сергеевич долго настаивал на открытом обсуждении гипотезы А.А.Зимина, но, в конце концов, победило мнение большого "исторического начальника", академика-секретаря Отделения истории АН СССР Е.М.Жукова. Поднявшийся на трибуну непосредственно за Лихачёвым член Союза писателей В.И.Стеллецкий (автор не получившего признания перевода "Слова") сразу же пошёл по пути политических обвинений и наклеивания оскорбительных "ярлыков". Выступавший следующим академик А.В.Арциховский счёл нужным его одёрнуть. Но бездарный "графоман" не унялся и, более того, допустил совершенно безобразную выходку! Когда в заключительном слове Зимин упомянул, что в "Задонщине" фигурирует "царь Соломон" ("...Русская земля, ты теперь как за царём за Соломоном побывала"), Стеллецкий крикнул с места: "Ты сам - Соломон!".
  
  
   Некоторые ученые, например, филолог и фольклорист С.Н.Азбелев, историк В.Б.Вилинбахов признали те или иные разделы книги Зимина вполне доказательными. За XIV век высказался И.Н.Голенищев-Кутузов (Интересно - а почему? Чем он руководство-вался?). Довожу до сведения уважаемых читателей, что Илья Николаевич, выпускник Бел-градского университета, получивший степень доктора в Сорбонне, был серьёзнейшим учё-ным и настоящим специалистом своего дела, чем выгодно отличался от большинства безгра-мотных "кухаркиных детей", ставших на памяти одного поколения номенклатурной (т.е. нахрапистой и малограмотной) "красной профессурой"... Большинство же собравшихся отвергало всё, без разбора. После ответного выступления Александра Александровича председательствовавший Жуков сказал, что своей "псевдосенсацией" Зимин отнял-де драгоценное время у многих серьезных специалистов. Так был расценен научный труд, вызвавший большой резонанс среди интеллигенции и всколыхнувший "стоячее болото" советского историко-филологического сообщества... Почему же я называю А.А.Зимина "безвинно" пострадавшим? Да потому только, что не считаю возможным врать самому себе, и не могу квалифицировать случившееся в 1964-м, вслед за отдельными либеральствующими горлопанами, как некое ужасное "аутодафе", преступный "инквизиционный трибунал", или ярчайшее проявление неслыханного "насилия над личностью". Очень может быть, что Е.М.Жуков сказал, в сущности, горькую правду... "Пар ушёл в свисток", и конструктивного разговора не получилось. В результате бурной и продолжительной дискуссии никто не стал, хоть чуточку, умнее, - стороны просто разошлись, оставшись при своих, "корпоративных" интересах.
  
  
   У якобы всесильной "Системы" не хватило даже воли, чтобы примерно наказать А.Зимина. Близко знавший его В.Б. Кобрин в своих воспоминаниях писал: "...Помню, как Александр Александрович, потирая руки, говорил: "Что же, подведём итоги. Меня били. Но меня били не так, как в тридцать седьмом. И не так, как в сорок девятом"... Да, Зимин был изгнан из Института истории АН СССР, но продолжал преподавать в Историко-архивном. Да, он стал историком "невыездным", да - "неофициальным", но Зимин всегда, по жизни, стоял несколько особняком, вне того "магистрального пути", по которому двигалась совет-ская историческая наука. После небольшого перерыва, стали снова выходить не только его новые работы, но даже книгу о "Слове" ему удалось напечатать практически всю, хоть и разбитую на отдельные статьи. В 2006 году она была, наконец, издана в полном объёме, и при тщательной редакционной подготовке. Слишком поздно? Но как памятник научного "мужества" и исследовательской "честности" эта книга не устареет никогда, она - на века. Заметим ещё: работа, действительно, "альтернативная", даже новаторская (для своего вре-мени), несомненно заслуживающая быть примером для подражания...Что же до её содержа-ния, то доводы и выводы А.А.Зимина "устарели" практически сразу, едва только он свёл их воедино: и с "авторством" архимандрита Иоиля вышла промашка, и "призывать" Екатерину II к "скорейшему покорению" Крыма не было никакой надобности, - она и без чужих под-сказок уже приняла решение "прибрать к рукам" обветшалое царство Гиреев. Может быть, это стало очевидно и самому А.А.Зимину, который, как это ни странно, незадолго до смерти отказался публиковать свой труд...
  
  
   Объективно говоря, никакой научной ценности они сегодня уже не представляют, за ис-ключением разве того обстоятельства, что, по-прежнему, здорово выбивают почву из-под ног сторонников традиционного, "охранительного" подхода к дешифровке "Слова о полку Игореве". А всё потому, что Зимин верно уловил главное: "Слово" не было написано "оче-видцем", и представляло собой произведение художественной литературы, а вовсе не разно-видность "исторических мемуаров"! Это ж надо было так исхитриться, чтобы не заметить прямую авторскую подсказку: "Что мне шумит, что мне звенит - издалека рано до за-ри?"... В народе по такому случаю говорили грубо, но метко: "Слышал звон, да не знает, где он". А у героя моего расследования в одном из его пастырских "поучений" читаем: "... Не даром где-то сказано: если где-либо УСЛЫШИШЬ РАТЬ (выделено мной. - А.Н.), не про-ходи там, ибо не успокоятся, пока не сотворят зла. Для сидящих дома написан закон: Не убивай, не кради и прочее (Мк. 10, 19), а для ушедших на рать в полки как бы уже не существует закона; не спрашивай о нем"... Какой уж тут "современник событий", а тем более - их "непосредственный участник"! Но и в этом своём, очень верном, наблюдении Александр Александрович Зимин был далеко не оригинален. С доводами В.Ф.Миллера нам ещё предстоит познакомиться ниже, а вот другой исследователь "Слова" М.А.Максимович ещё в 1845 году писал: "Песнь Игорю не импровизирована и не пропета, а сочинена и написана, как песнь о Калашникове Лермонтова, или русские песни Мерзлякова и Дельвига (sic!). Разница та, что новейшие поэты пробовали придавать искусственной письменной поэзии характер поэзии народной; а певец Игоря возводит народную изу-стную поэзию на степень образования письменного, на степень искусства. Он поэт, ро-дившийся в веке изустной поэзии, полной песнями и верованиями своего народа, но он вместе и поэт грамотный, причастный высшим понятиям своего времени, он поэт-писатель" (О народной исторической поэзии в древней Руси: (Письмо к М.П.Погодину). М., 1845, Науки, Љ 3). Более того, полемизируя с историком Погодиным Максимович реши-тельно возражал против сближения "Слова" с исландскими сагами, подчёркивая, что его следует сравнивать "с народными русскими песнями, особенно с южнорусскими, а потом с песнями нашей западной братии" (Там же)...
  
  
  
   Историческая "лысенковщина"
  
  
  
  
   Многомудрые участники приснопамятной "склоки 64-го года" так и не продемонстриро-вали нам проявлений "коллективного разума", и оставили важнейшие вопросы вообще без какого-либо внимания со своей стороны. Увлёкшись "расправой" с Зиминым, высокий историко-филологический "ареопаг" неоднократно был близок к интереснейшим "поворотам" в течении дискуссии, но она так и не вошла в конструктивное русло. Пусть Александр Александрович Зимин и ошибся самую малость, назвав автором поэмы богослова Иоиля (Быковского), хотя сам же, неоднократно, по совершенно пустяковым поводам, упоминал другое, воистину "знаковое", имя - ростовского и ярославского митрополита Дмитрия. Пусть так. Но ведь никто так и не попросил талантливого историка: 1) разъяснить цель, ради которой коварный архимандрит Иоиль злостно скрывал от "общественности", что является обладателем злополучного сборника, содержавшего список "Слова", и даже безбожно врал монастырским ревизорам, что оный-де "обветшал и сгнил"; 2) предоставить неопровержимые доказательства мощного поэтического дарования вышеупомянутого иерея, который, к тому же, должен был, на весьма приличном уровне, владеть "старокыпчакским" языком.
  
  
   Как раз на ниве "изящной словесности" Иван Быковский, уроженец Литвы, не просла-вился абсолютно ничем! Господь Всемогущий, да кто этого не знал? Один из первых иссле-дователей "Слова", филолог и этнограф Е.В.Барсов (1836-1917), писал: "...ни в архиве, ни в библиотеке, ни даже в преданиях Спасо-Ярославского монастыря не сохранилось ни малей-ших следов о каком бы то ни было просвещении и любви к словесности этого мужа". Можно припомнить разве что "Букварь, или начальное учение", однотомник бессистемно подобранных, чужих крылатых мыслей и афоризмов, да три проповеди, - негусто... "Из всех кандидатов в российские Макферсоны архимандрит Иоиль представляется мне наименее удачливым. Сказать по правде - он мрачно бездарен, о чём свидетельствуют и его школьные вирши, и его нудные проповеди. Трудно представить себе, даже насилуя своё воображение, что дряхлый старец, не отличавшийся литературными талантами, написал "Слово о полку Игореве". Историки и лингвисты должны были бы прислушаться к мнению не только филологов, но и поэтов и писателей, которым подобные идентификации не могут не показаться смешными", - пытался образумить своих коллег, во время бурного, но крайне бестолкового обсуждения концепции Зимина, И.Н.Голенищев-Кутузов. Куда там... Кто и когда у нас прислушивался к художникам слова? А ведь они непременно пояснили бы собравшимся, КАК В РЕАЛЬНОСТИ ПИШУТСЯ ПОЭМЫ И ПОВЕСТИ! Интересное дело: Александру Сергеевичу Пушкину рабочие черновики были остро необходимы (и на благодатной научной "ниве" по их дешифровке "попаслось" в своё время изрядное количество всевозможных "диссертантов" от филологии и литературоведения), а вот "Петру Бориславичу", к примеру, или "летописцу Нестору", или самому (страшно вымолвить!) Автору "Слова о полку Игореве" они были, как бы, без особой надобности. Парадокс из парадоксов! Впрочем, сам литературный "народ" предпочёл своё особое мнение не высказывать и продолжал "безмолвствовать"... В 1964 году вскользь упомянули имя наставника отца Иоиля, богослова Григория Конисского, а вот кандидатура, например, Дмитрия Ростовского снова не только не обсуждалась, но вообще не была озвучена. Странный, необъяснимый случай коллективной амнезии, тем более, что именно его сам Д.С.Лихачёв восхищённо называл "последним писателем, который имел огромнейшее значение для всей православной Восточной и Южной Европы" (Лихачев Д.С. История древнерусской литературы. Избранные работы: В 3 т., Т. 1, Л., 1987, с.266)! Однако удивляться, в сущности, нечему: обсуждали-то "исторический факт" (или, выражаясь "академическим" языком, - "поэтические образы, служащие датирующими признаками"), а надо было - очевидные символизм и иносказательность сложного, многослойного литературного произведения, которое и "эпосом" назвать затруднительно!
  
  
   Доказать "вторичность" "Слова" относительно "Задонщины" можно было, даже не при-бегая к специализированным историографическим и лингвистическим исследованиям. Дос-таточно было внимательно сравнить литературный стиль обоих произведений, чтобы убе-диться: язык "Слова о полку Игореве" гораздо сложнее и изысканнее тяжеловесного, "угло-ватого" языка "Задонщины", а само оно - произведение куда более "зрелое", чем то, которое приписывали мниху Софонию Рязанцу. В известной статье Н.К.Гудзия ("По поводу ревизии подлинности "Слова о полку Игореве". Слово. Сб., 1962) мы читаем: "...Нужно учинить насилие над своим эстетическим вкусом для того, чтобы не то что ставить рядом в художественном отношении оба эти памятника, но даже отдавать явное предпочтение "Задонщине" хотя бы по Кирилло-Белозерскому списку и, отказывая "Слову" в связности его композиции и в поэтической ясности, усматривать все это безоговорочно в "Задонщине". Как бы мы ни реабилитировали "Задонщину" как поэтическое произведение, и какие бы положительные художественные частности в ней ни находили, невозможно было бы и отдаленно сравнивать ее со "Словом" с точки зрения ее художественной ценности"... Вот-вот! Предполагать же, вслед за Д.С.Лихачёвым, что автор "Задонщины" как бы "опирался" на неизвестный науке список "Слова", причём "...не всюду понял "Слово", исказил и ослабил многие его художественные образы" и т.п., столь же нелепо, как, например, утверждать, что Тредиаковский пытался "копировать" Пушкина, но упорно писал свои корявые четверостишья... Значит, "Слово", несомненно и определённо, "моложе" творения Софония Рязанца! Вопреки общераспространённому заблуждению, литература (и вся мировая культура, в целом) не знает никаких "тёмных веков", случаев "забвения" или "деградации" художественных приёмов и техник, каких-либо "провалов" и "откатов назад". Например, автор "Слова о полку Игореве" закономерно исправил "знаменитую" ошибку автора "Задонщины" (про "Дон-реку", которая-де "прорыла каменные горы"), исходя, очевидно, из более высокого уровня географических знаний своего времени и личных наблюдений! Сотрудник и последователь академика Лихачёва, Л.А.Дмитриев, однажды оказал своему на-учному руководителю просто "медвежью услугу", прокомментировав одну из фраз в поэме так: "...На самом деле "шеломя" - холм, возвышенность, СЛОВО, ЧАСТО ВСТРЕЧАЮ-ЩЕЕСЯ В ДРЕВНЕРУССКИХ ТЕКСТАХ" (выделено мной. - А.Н.)... Но если всё так про-сто, то почему автор "Задонщины", якобы усердно копировавший "Слово" в XIV веке, не воспользовался столь привычным и "частотным" словом, а стал плести про какого-то "иу-дейского царя Соломона"?
  
  
  ... Мне бы, малахольному, подождать чуть-чуть, до конца моего расследования, - но нет мо-чи терпеть. Уважаемые читатели, относительно хронологического первенства "Задонщины" правы были именно Мазон и Зимин, а не академик Лихачёв, В.П.Адрианова-Перетц, В.Л.Виноградова и др.! Увы и ах... Человек, писатель и религиозный деятель XVII века, ко-торый, по моему мнению (его я буду методично отстаивать и обосновывать в дальнейшем), и является автором "Слова о полку Игореве", оставил на сей счёт однозначное свидетельство! Читаем в его "Поучении на празднество Пресвятой Богородицы Донской, месяца августа, в 19 день": "... И узнал я от достоверных повествователей и летописцев (sic!), что когда благоверный Великий князь Димитрий Иоаннович вел брань с нечестивым татарским царем Мамаем между реками Непрядвой и Доном, была там в полках христианских эта пречестная чудотворная икона, принесенная от донского воинства (А это ещё что за "воинство"? Никогда о таком не читал, и даже не слышал. - А.Н.) в дар Великому князю в помощь против супротивников. И по молитвам Пречистой Богоматери и чудесной Ее силой, исходящей от той иконы, побеждены были агаряне. Великий князь, со славой торжествуя победу, возвратился с христианским воинством обратно и принес с собой честную и чудотворную эту икону, которая названа Донской по причине бывшей там - на Дону - победы...". А дальше - ещё интереснее: "... Я же, грешный, с усердием вспоминая (sic!) обе эти победы над агарянами, всесильной помощью Богородичной совершенные: победу над Мамаем на границах державы Российской между Доном и Непрядвой, и преславную победу над крымским Киреем на этом месте, - вспоминая, говорю, обе эти победы, я вспомню и древнейшую победу над каганом под греческим Цареградом и скажу: Пречистая Матерь Божия туже благодать Свою, которую в древности явила греческому царству, явила и царству российскому. Ибо той же силой, которой победила под Константинополем кагана и прочих скифов и персов и отогнала их от пределов греческих, Она и под этим царствующих градом победила агарян и прогнала их от пределов российской державы... как это и указано было во время бывшей некогда брани великого князя Димитрия с нечестивым Мамаем, ибо тогда были усмотрены сходящие с высоты венцы на полк православных воинов, храбро сражавшихся, которые, подвигом добрым подвизались (2 Тим. 4, 7), души свои за всех полагали"... Почему автор этих строк пишет так невнятно: "победила... кагана". Что за "древнейшая победа", что за "каган" такой, каково его имя? Почему он оказался в одной компании со "скифами и персами", жившими, по идее, гораздо ранее? Или это утверждение никак не соотносится с известной "Повестью временных лет"? Но если автор ссылался на некое сражение у стен Царьграда, датируемое временем ранее 852 года ("в древности"), т.е. выходящее за хронологические рамки самого "старого" летописного свода на Руси (например, ставшее известным моему герою из какого-то альтернативного, южнославянского или византийского, источника), тогда я просто не знаю, что и сказать. Ибо, по всему выходит, что такие "глубокие" познания не снились ни мниху Нестору, ни игумену Сильвестру...
  
  
   Продолжение "мармезонского балета" ожидает нас в "Слове в субботу пятую, похваль-ную, великого поста". Вот отрывок из него: "... Вспомним и бывшую благодаря ей победу под Царьградом над каганом, вспомним, как она тогда поразила бесчисленное воинство в кораблях огненным градом и потопила его: вот ее ополчение, ибо ею создается победа, ею поражаются враги"... И снова у меня возникает много вопросов, разных вопросов, му-чительных вопросов. Почему автор снова игнорирует стройное изложение исторических сюжетов в ПВЛ? Не имел чести её знать? Почему в последнем утверждении перемешаны два различных события: "чудо Богоматери Влахернской" IX в. (запись в ПВЛ под 870 г.; но тогда "каганов" было два - Аскольд и Дир, и "каганами" их, как раз, никто не считал), и уничтожение "греческим огнём" флота Игоря Рюриковича (запись в ПВЛ под 941 г.; но вмешательства Богородицы тогда не отмечалось никем)? Почему здесь отсутствует даже намёк на то, что этим "каганом" был кто-то из "наших", из князей "рода русского", столь прославленного в летописной "Повести..."? Наконец, почему вместо традиционного "греческого огня" (сами греки называли его "мидийским") нам рассказывают о каком-то "огненном граде"? Не кажется ли вам, уважаемые читатели, что назревает самый настоящий, полноценный скандал? В постскриптуме к моему литературному расследованию отыщутся неожиданные ответы и на эти занимательнейшие вопросы...
  
  
   Никто не акцентировал должного внимания собравшихся на то, что сочетание "Игорь Святославич", звучит для славянского уха несколько нелепо; сказали бы прямо: Ингорь (Ин-гер, Ингмар) Сфендославссон!...Что, упоминая его супругу, княжну Ефросинью Ярославну, в связи с т.н. "Любечским синодиком" ("Помяни, Господи, благоверных великих князей Чер-ниговских, Киевских и прочиих... Великого князя Феодосия Черниговского и княгиню его Еф-росинью..."), академик Д.С.Лихачёв, одновременно, не ознакомил общественность с фактом вопиющим - отсутствием в поминальном перечне великих черниговских князей самого Игоря! Хотя об этом ещё в конце XIX века писал Р.В.Зотов (О черниговских князьях по Любечскому Синодику. М., 1884, с. 270)... Что на его законном месте (1198-1202 гг.) фигурирует (см. выше), названный в "синодике" преемником Ярослава Всеволодовича на черниговском престоле, самозванный "князь Феодосий" (но это имя носил один из самых почитаемых на Руси святых, тогда как у Игоря Святославича было другое христианское имя - Георгий), а точное место погребения такого известного феодального "начальника" наукой не установлено до сих пор...Что в авторском отношении к "благородным" князьям явно превалируют сарказм, ирония, гротеск и нарочитая гиперболичность, а само путешествие "Рюриков", "Ингварей" и "Романов", в качестве славянских "конунгов", по страницам русских летописей XII века - есть нонсенс из нонсенсов!.. Что очевидные параллели и совпадения между гомеровским циклом, "Песней о зубре" Н.Гусовского, "Прусской войной" Я.Вислицкого и "Словом" требуют хоть какого-то объяснения...Что мифический певец Боян, "Велесовь внуче", нигде, кроме "Слова", не упоминается, а вот в эпосе XV в. поволжских булгар-тюрков "Боян Кубан, внук Выльяха" присутствовал точно, и один из каганов тюрок-авар носил имя Боян (говорят ещё, что он стремился во всём подражать гунну Аттиле)... Что 40, только явных, "ориентализмов" (тюркизмов), на 504 поэтические строки (некоторые исследователи насчитывают таковых 507), не считая тюркизмов неявных, скрытых, - это чудовищно много, это ставит по большое сомнение "расовую чистоту" древнерусской литературы!.. Что несколько редких, малопонятных слов-гапаксов оказались, в итоге, чернигово-северскими диалектизмами, ещё звучавшими и в XX веке! Так, у Е.В.Барсова читаем: "Нельзя не заметить, что "Слово о полку Игореве" глубокими корнями связано с историей Черниговского Княжества" ("Слово о полку Игореве" как художественный памятник Киевской дружинной Руси" М., 1887)...Что такого числа отступлений от старых норм морфологии, какое наблюдается в "Слове", мы не найдём, пожалуй, во всех памятниках "XII века", вместе взятых... Что именуемая в поэме "поганой", наряду с кочевниками-степняками, т.н. "литва" в XII в. не то что опасности, но даже простого интереса для Киевской Руси представлять не могла (между прочим, и Ян Вислицкий тоже величал европейцев-крестоносцев "погаными")... Что отношение к языческому прошлому Руси в поэме разительно отличается от всего того, что нам известно из других литературных произведений того же периода...
  
  
   Наконец (факт очевиднейший!), что все т.н. "старинные летописи", вся т.н. "древнерус-ская письменность" сохранились в сравнительно поздних "списках", относящихся (по боль-шей части) к XV-XVI векам; причём, чем более поздней оказывалась та или иная "копия", тем более "правильные" чтения она содержала, и даже "восполняла" текстовые пробелы ру-кописей более старших по возрасту. Относительно "Слова" ситуация вообще близка к аб-сурду, хотя бы потому, например, что иллюстрирующие его миниатюры Радзивилловской летописи фабуле художественного произведения соответствуют, а летописным рассказам - нет!.. Даже ярые сторонники "седой древности" скандальной поэмы никогда не отрицали того, что "Слово о полку Игореве" дошло до своих первых исследователей и издателей в одной-единственной рукописной "копии" предположительно XVI в., но (!) почему-то написанной новым видом письма ("западнорусской скорописью"), появившимся уже в XVII веке, что признают многократно апробированные учебники старославянского языка для студентов-филологов... Если ни одна из затронутых мной проблем не была артикулирована 4-6 мая 1964г., то зачем вообще собирались в Москве учёные господа, немного "околдованные" своим "профессионализмом", и слегка кокетничающие своим "академизмом"? Выяснить ещё раз, что ни XVIII век, ни его тусклые "стихоплёты" к написанию "Слова о полку Игореве" не имеют ни малейшего отношения? Это было ясно и так. Зачем же они тогда собирались? Не могу знать...
  
  
   Более того, я считаю, что для спора археолога Б.А.Рыбакова и филолога Д.С.Лихачёва с источниковедом и текстологом А.А.Зиминым, как ни парадоксально это звучит, не было да-же "предмета"...Знатоки морского дела наверняка со мной согласятся: скорость каравана судов определяется самым тихоходным из них. Примерно также дело обстоит и с датировкой проблематичных, спорных текстов. В полемическом "запале" обе конфликтующие стороны словно бы забыли основополагающую аксиому палеографии (и шире - источниковедения), гласящую: возраст любой рукописного материала определяется по самым поздним (или, если хотите, самым "молодым") его элементам - словам, терминам, понятиям, именам и т.д. Грубо говоря, если в рукописи, традиционно относимой к XII веку, мы вдруг встречаем несколько лексем из XVII века, и сама она написана почерком, характерным именно для последнего столетия, - значит, тогда она и писалась, и никакие ссылки на "научные авторитеты", либо "недалёких переписчиков" ничего здесь изменить не в силах!.. К примеру, Яков Соломонович Лурье (1921-1996), крупнейший и авторитетнейший специалист по древним русским рукописям любых редакций и изводов (авторитетнее просто некуда!), своей честью и репутацией явно дорожил, а потому откровенно признавал: "Летописи XV-XVI вв. нельзя считать достоверными источниками по истории древнейшей Руси (sic!). Но летописи представляют ценность не только из-за достоверности фактов, о которых они повествуют. Летописи были ещё памятниками своего времени (И какого же конкретно? - А.Н.). Нам интересно знать не только "откуда есть пошла Русская земля", но как воспринимали её историю люди последующих веков".
  
  
   В посмертной книге Я.С.Лурье - "Россия древняя и Россия новая" (СПб., 1997) - пытли-вым исследователям будущих времён предлагалось немало другой, не менее интересной "информации к размышлению". Например, следующей (цитирую): "Непривычно представ-лять себе историю Древней Руси без красочных описаний походов на Царьград, без рассказа о хитроумном отмщении Ольги жителям Искоростеня, о подвигах шести "храброе" в Нев-ской битве и засадного полка на Куликовом поле. Так же болезненно ощущается разрушение традиционных взглядов на всемирную историю. Тартарен из Тараскона в романе А. Доде был глубоко возмущен, когда ему сказали, что его любимый герой Вильгельм Телль - леген-дарная личность, что он никогда не существовал... Предания о вещем Олеге, Игоре, Ольге, Алеше Поповиче не были описанием действительных фактов IX и X веков, но они отражали эпическую традицию, которой предстояло жить на Руси еще много столетий. Поздние сочинения о Куликовской битве не были "газетной" хроникой этого сражения, но они отражали постепенное осознание победы над Мамаем на протяжении столетия после битвы. Мы имеем серьезные основания сомневаться в том, что составитель Никоновской летописи имел в своем распоряжении древнерусский "лист", затерянный в древние времена и внезапно всплывший из недр московских архивов в XVI веке. Но история составления этого летописного свода требует изучения" (с.170-171)... В переводе на обычный, человеческий язык слова маститого историка следует понимать так: если в творении какого-нибудь монастырского "нестора", эпохи, к примеру, Иоанна Грозного, встречались события X или XII веков - совсем не факт, что они именно тогда и происходили; просто он считал это правильным, исходя из его личных "исторических представлений". В свете вышеизложенного, теряют всяческое значение и "крокодиловы слёзы" по поводу того, что нам недоступны бесследно исчезнувшие "летопись Еропки" и "Полоцкая летопись", якобы побывавшие в руках В.Н.Татищева...
  
  
   Кстати, с личностью Грозного связана одна настоящая историографическая сенсация, ко-торую Андрей Михайлович Буровский лишь вскользь обозначил, а все остальные - банально "прошляпили". В полемике с папским легатом Антонио Поссевино царь Иоанн, видимо зело раздражённый упоминанием про Флорентийскую унию, неожиданно разродился следующей тирадой: "Что говорить о Византии и греках? Греческая вера называется потому, что еще пророк Давид задолго до Рождества Христова предсказывал, что Эфиопия предварит рука ее к Богу, а Эфиопия всё равно что Византия" (цит. по: А.Буровский. Россия, которой не было-2. Русская Атлантида, М., "ОЛМА-ПРЕСС", 2002, с.312)...Что за диво-дивное, эта тирада! По всем признакам получается, что для Грозного малоазиатская Византия и африканская Эфиопия вероисповедально схожи, либо (что ещё хуже) географически неразличимы! Более того, он был абсолютно уверен в том, что хронологически "пророк Давид" делал свои предсказания "... задолго до Рождества Христова" (?), а Русь "держит" веру православную, христианскую, а не "греческую". Вот-те на... Иоанн IV, оказывается, был незнаком с канонической версией из "Повести временных лет", связанной с княгиней Ольгой (крещение от византийских императоров), Владимиром Равноапостольным (крещение в Корсуни, свержение "идолов", "испытание вер"), не особенно интересовался, где же располагалась "крёстная мать Руси" - Византия, и не разделял уверенности многих историков прошлого и настоящего в том, что Киевская Русь приняла святую веру именно от Константинополя!
  
  
   Суперсенсационные признания? Ничуть не бывало! "Стандартный" уровень исторических знаний той эпохи... Достаточно разыскать т.н. "Пергаменный пролог XIV века" (я думаю - не ранее XVв.) под Љ 368, изданный Типографией Святейшего Синода, дабы узреть следующий пассаж (цит. по: А.Бычков. Киевская Русь. Страна, которой никогда не было? Легенды и мифы. "Астрель". М., 2006, с.150): "...Олга же, отмстивши смерть мужа своего, возложи на древляны дань, ПОИДЕ В ЦАРСТВУЮЩИЙ ГРАД МОСКВУ И ТАМО В ЛЕТО 6463 (955) ПРИ ЦАРЕ ИВАНЕ ЗИМИСКЕ, КРЕСТИСЯ (выделено мной. - А.Н.)... А дальше следовало изложение того, как воительница Ольга, во главе своей армии, целых семь лет (!) осаждала Царьград, которым владел вовсе не Иоанн Цимисхий, а дуумвиры Михаил и Константин; а на восьмом году хитростью сожгла византийскую столицу дотла... при помощи символической дани в "три голубя и три воробья" с каждого жителя. Эту живописную деталь мы хорошо знаем из истории гибели древлянского Искоростеня (но этот сюжет был в Европе "ходячим", и встречался, например, ещё в "Датской истории" Саксона Грамматика). Император Михаил даже посватался к Ольге ("занеже вдов беше"), видимо в благодарность за дикое уничтожение Царьграда... Так когда писалась "Повесть временных лет"? И кто у кого что "слямзил" - московские борзописцы XVI века у "Нестора-летописца", или же наоборот? Лично я считаю всю эту "ненаучную фантастику" (какую-нибудь рациональную оценку вышеизложенному дать неимоверно сложно) черновым, предварительным наброском к архилживым "Лицевому своду" и "Степенной книге царского родословия" XVI века, подводившим теоретический "фундамент" под залихватскую "историософию" Грозного-царя... Наконец, г-н Буровский, со ссылкой на книгу М.Н.Новикова (Христианизация Киевской Руси: методологический аспект. М., 1991), цитирует следующие слова Иоанна Васильевича: "Мы с самого основания христианской церкви приняли христианскую веру, когда брат Апостола (Петра. - А.Н.) Андрей пришел в наши земли... а когда Владимир обратился к вере, религия была распространена еще шире"... Здесь представляет интерес, скорее, не легендарный вояж на киевские холмы Андрея Первозванного, а образ самого Владимира! Откуда Грозный мог знать историю его "духовных подвигов", если летописей X века (включая и Несторову "повесть") ещё не существовало в природе, а "мощи" (чудотворные или "идеологические"?) князя-крестителя отыскались только в 1635 году (о чём мы обстоятельно поговорим ниже)? Вновь вопрошаю академиков и профессоров: когда же писалась ПВЛ - до царствования Ивана IV, или позже, после его кончины?..
  
  
   И ничего, между прочим, удивительного здесь нет. "Летописец" - это совсем даже не обя-зательно "современник", либо "свидетель" тех событий, которые он брался описывать! Пу-таные, полуфантастические представления "древнерусских" летописей о религии и божест-вах славянских "язычников", излюбленные байки про "кровосмесительные" традиции (т.н. эндогамия) у соседей-кочевников, или "привычку" последних время от времени лакомиться лисицами, хомяками, сусликами, прочей "мертвечиной и нечистотой", и "сигнализируют" нам со всей решительностью: сих "низких материй" летописцы-христиане не знали (или крепко их подзабыли); они были им "до лампочки". Поэтому-то о "достоверности" сооб-щаемой информации никто особенно и не заботился... "Удивляться" стоит другому - когда несчастные исследователи, чья карьера напрямую зависела от "мнения" академика Лихачёва, пытались "навести тень на плетень", например, следующим образом: "История возникновения летописания - чрезвычайно сложная и спорная проблема" (О.В.Творогов)...
  
  
   Если же мы поднимемся во времени, к эпохе более близкой и знакомой, то нам может по-казаться, например, что от "Скифской истории" XVIIв., пера А.И.Лызлова, и трудов П.Н.Крекшина (личного кабинет-секретаря Петра I), до "Истории Государства Российского" Н.М.Карамзина - дистанция огромная, просто "астрономическая". Однако и здесь мы имеем дело с искажающей исторической "оптикой", вбитой нам в голову за последние столетия: одновременное существование у Крекшина Московского царства и "античного" Рима, упо-минание гунна Аттилы "из русской земли" и герула Одоакра, в качестве "царя российского", - это не "абсурдные представления", а всего лишь, повторюсь, стандартный уровень исторических познаний того времени, в которое жил Крекшин. То есть, всё образованное российское общество середины XVIIIв. думало именно так, как Пётр Никифорович! А в первой трети XIXв., во времена Николая Михайловича, следовало думать уже иначе, более "широко и прогрессивно". Изменилась не "истина", изменились "руководящие установки", версия "придворная" стала единственно "научной", - вот и вся принципиальная разница. Для тех же, кто продолжает считать "очевидное" не совсем "вероятным", привожу высказывание ещё одного академика, В.Л.Янина, освободившегося, наконец, к 1994 году от "удушающих пут" коммунистической цензуры: "Главный источник знаний о событиях IX-XII веков - летопись, НО ОНА СОХРАНИЛАСЬ В РЕДАКЦИЯХ ДАЛЕКО БОЛЕЕ ПОЗДНИХ СТОЛЕТИЙ (выделено мной. - А.Н.), а ее основа, написанная в начале XII века, изобилует легендарным элементом, еще более усиленном позднейшим редактированием...". Если отсюда убрать очевидную глупость про "летописную основу", якобы писавшуюся в XII столетии (чему как не было доказательств, так и нет), и не обращать внимания на лукавое словцо "редакция", тогда всё верно...
  
  
  
  
   Чужой среди чужих, чужой среди своих...
  
  
  
   После "изобличения" Зимина советское "слововедение" должно было, по идее, почувст-вовать себя гораздо увереннее. В действительности же явно обозначился "кризис жанра": все последующие исследования, образно говоря, продолжали вращаться в "порочном круге" древнерусской филологии. На этом унылом фоне книга "Аз и Я" казахского поэта Олжаса Сулейменова, изданная в 1975г., оказалась настоящим "прорывом". О.Сулейменов, к несча-стью для самодовольных исторических "генералов", напрочь отрицавших тюркское куль-турное влияние на Древнюю Русь, оказался тем человеком, для которого был родным один из живых, обиходных диалектов тюркского языка, и этот факт имел далеко идущие послед-ствия... "Неистовый Олжас" предположил, что "тёмные места" в поэме появились именно потому, что ни А.И.Мусин-Пушкин, ни прочие "первопроходцы", тюркской языковой "сти-хии" (ещё доступной, например, Г.Р.Державину) уже не чувствовали, и встречая малопонят-ные слова, просто заменяли их на схожие по звучанию и написанию из современного им "русского наречия". В чём Мусин-Пушкин честно сознался К.Ф.Калайдовичу: "...приходилось наобум расчленять непонятную речь на фразы и слова и лишь потом доби-раться до смысла"...Обратите, пожалуйста, особое внмание на это дивное словосочетание: "непонятную речь"!.. Известный российско-американский лингвист Р.О.Якобсон, в своей обзорной статье "Изучение "Слова о полку Игореве" в Соединенных Штатах Америки", был излишне суров и прямо-таки "беспощаден" к первым издателям: "Не только непонимание древнерусской лексики и грамматического строя, но и резкое различие литературных вкусов и навыков сводило с пути истинного первых издателей и их последователей"...
  
  
   Для Сулейменова всё должно было закончиться гораздо печальнее, чем для Зимина, так как дирижировал "охотой" на него сам "серый кардинал Политбюро", М.А.Суслов! И вновь задаюсь вопросом: кто навёл Михаила Андреевича "на след" Сулейменова, кто внушил Главному Идеологу Системы то, что книжечка какого-то настырного казаха, изданная отно-сительно небольшим тиражом, вполне может поколебать устои советского общества?.. Кто же? Наверное, это те "учёные", взгляды которых подвергались Сулейменовым наиболее рез-кой критике, т.е. академики Б.А.Рыбаков и Д.С.Лихачёв. Справедливости ради, следует от-метить, что Дмитрий Сергеевич особенного рвения в деле "разоблачения" О.Сулейменова не проявил. Тем не менее, "тоталитаризм" вновь, как и в 1964 году, оказался хорошим "убежищем" для разного рода "негодяев", и определённой "питательной средой" для удовлетворения личных амбиций.
  
  
   И натерпелся же лиха этот казах, нечаянно поверивший в рекламную сказочку о "дружбе народов СССР"... 13 февраля 1976 г. Сулейменова жестко "проработали" в Академии наук СССР. 17 июля того же года появилось "знаменитое" постановление Бюро ЦК КП Казахста-на "О книге О.Сулейменова...", в соответствии с которым она изымалась из продажи (это в Казахстане-то!), весь нереализованный остаток тиража подлежал уничтожению (!), целое из-дательство было репрессировано за "потерю бдительности" (?!), а автору предлагалось пуб-лично и покаянно признать свои "идеологические ошибки". Озлобление "научной общест-венности", вызванное появлением, где-то на задворках советской империи, "возмутитель-ной" научно-популярной брошюры просто поражало своей иррациональностью! От самого худшего О.Сулейменова спасло только то, что казахский лидер, Д.А.Кунаев, был близким приятелем Леонида Брежнева. После выхода в свет, в 1978 году, сборника "Слово о полку Игореве" и культура его времени", под редакцией академика Лихачёва, имя Сулейменова было "табуировано" на целых тринадцать лет: о нём запрещено было упоминать, с ним нельзя было дискутировать, и даже ругать его было запрещено. Известного поэта, выпускника московского Литинститута им. Горького, печатно уподобляли "скотине, допущенной в русские древности". Отдельные товарищи требовали от властей "защитить от пакостника русскую национальную святыню". А из родного Казахстана, напротив, приходили мерзкие письма, уличавшие Сулейменова в том, что он якобы "продался русским за комсомольские премии": казах-де, а копается в каком-то "древнерусском хламе". Но нашлись и честные, совестливые люди: в защиту О.Сулейменова выступили литературовед А.Новиченко, известный тюрколог М.Нурмухамедова, экс-редактор журнала "Иностранная литература", Н.Федоренко, и многие другие. Поддержали Сулейменова писатели и поэты - Ч.Айтматов, Э.Межелайтис, Р.Рождественский, К.Симонов (лично я готов, за одно это, "простить" Константину Михайловичу и его "ангажированность" вблизи Кремля, и все его "ленинские - сталинские" литературные премии)... К печальной судьбе СССР можно, конечно, относиться по-разному, но мультинациональная и многоконфессиональная страна, в которой творилось такое, не могла долго существовать, и заслуженно провалилась в историческое небытие.
  
  
   А теперь перейдём к главному. Вся "вина" О.Сулейменова состояла в том, что он объяс-нял обилие тюркизмов в "Слове" двуязычием (билингвизм) населения Киевской Руси, став-шего следствием начавшейся этнической конвергенции "русичей" и половцев. Сулейменов предположил, что автором "Слова" был неизвестный половецкий "бард", писавший как для соплеменников, так и для русской "аудитории", свободно владевшей древнетюркским язы-ком. Более того, он посчитал тюркские лексемы одним из главных доказательств древности "Слова о полку Игореве", и тоже относил поэму к XII веку! Т.е., объективно говоря, О.Сулейменов являлся невольным "союзником" тех самых людей, которые вознамерились стереть его самого "в порошок"... Одного он не учёл: двуязычие на бытовом уровне всегда (!) подчиняется нормам превалирующего, "титульного" языка, а в художественной литера-туре просто невозможно, за исключением, может быть, жанра "пародии"... И всё же, будем объективны, и воздадим должное казахскому поэту: именно его плодотворные изыскания определённо поспособствовали тому, что прекратился изрядно надоевший, многолетний ма-разм с "тмутороканскими петухами" (правильно - "стены Тмуторокани"), неуравновешен-ной, дикой "говядиной", или "буй-туром", в лице князя Всеволода (правильно - "знатный господин"), не существовавшим в природе "городом Римовым" (под половецкими саблями "кричали" обычные девичьи косы - "урим"), а с князя Изъяслава Васильковича были, нако-нец, сняты все подозрения в содомии и гомосексуализме (не было у него никаких любимчи-ков-"хотей", и "кроватей" никаких не было!), - на бранную траву вытекала, "исходила" из его израненного тела "юна кров".
  
  
  
  
  
   Часть 2. Суесловие...о полку Игореве
  
  
  
   К сожалению, низкий уровень
   интеллекта, при наличии обширных,
   энциклопедических познаний и всяких
   внешних атрибутов интеллигентности -
   не такая уж редкость.
  
   А.Барков
  
  
   Тогда князь выпучил глаза и воскликнул:
   - Несть глупости горшия, яко глупость!
   "И прибых собственною персоною в Глупов и
   возопи: - Запорю!"
   С этим словом начались исторические вре-
   мена.
  
  
   Салтыков-Щедрин "История одного го-рода"
  
  
  
  
  
  
   Лично я считаю, что подавляющее большинство написанного о "Слове" на сегодняшний день, - суть не что иное, как типичные случаи "поразительных ненаучных натяжек", от ко-торых предостерегал шибко увлекающихся особ, с "пылкой фантазией", ещё в XIX веке, профессор А.И. Кирпичников в книге "Святой Георгий и Егорий Храбрый". Почему? Всё дело в том, что традиционная историческая наука до сих пор использует те хронологические и информационные "болванки", которые были введены в оборот в XVII-XVIII веках. Грубо говоря, мы и сегодня заучиваем, как попугаи, прошлое "Киевской Руси" и "Московского царства" по тем "конспектам", которые нам любезно оставили Василий Никитич Татищев и Герард Фридрих Миллер, в литературной обработке известнейших российских историогра-фов XIX века... И сегодня, к большому сожалению, нет ещё ясного понимания того, что сам генезис "русской государственности" уже невозможно представить себе без тщательного отслеживания взаимодействия оседлого и кочевого населения Евразии - угро-финнов, тюрок и славян. Вот заветный "ключ" к ранней истории России, и не только к ней одной!
  
  
  
  
   Не в ту степь...
  
  
   Исторической науке нет прощения хотя бы потому, что она так и не выработала согласо-ванный набор тех качеств и достоинств, которыми анонимный творец "Слова" должен был обладать. Приказано считать его современником "кагана" Игоря, - и баста! Львиная доля кандидатов в "гении" (по состоянию на сегодняшний день) - это, как раз, и есть, насильно "притянутые за уши" из "XII века", сам князь Игорь, его троюродный племянник Владимир Святославич, невестка Агафья Ростиславна, княгини Мария Васильковна и Болеслава Святославовна, певец Митуса, Рагуйла Добрынич, Беловолод Просович, Владимир Игоревич, "безвестный половецкий сказитель" и прочие "книжники, думцы-советники, послы-дипломаты, воеводы и видные бояре". Да сколько ж можно воздух продавать?.. Академикам Рыбакову и Лихачёву, исследователям Л.Махновцу и Г.Сумарукову, поэтам А.Чернову и Н.Переяслову, писателям А.Югову, В.Чивилихину, Ю.Сбитневу и др. словно бы и в голову никогда не приходило, что все называемые ими кандидатуры "не проходят" хотя бы потому, что нам не известны их прочие литературные "опыты" - не существует ни одной прозаической строки, ни одной поэтической строфы! Тем не менее, с превеликим удовольствием констатирую: в задуренных и "запудренных" мозгах наших современников начали происходить обнадёживающие процессы. Что-то начало меняться - медленно, со скрипом, но меняться. Взять, хотя бы, наиновейшую книгу профессора кафедры русского языка Воронежского госуниверситета Анатолия Михайловича Ломова ""Слово о полку Игореве" и вокруг него", презентация которой состоялась в ноябре текущего года. А.М.Ломов уже всерьёз обсуждает версию XV века (Однако, cкажу я вам, прогресс!), выдвигавшуюся ещё митрополитом Евгением (Болховитиновым), правда мешает в одну кучу "ужа и ежа", а вполне здравые мысли и блистательные наблюдения перемежает собственными историко-литературными фантазиями. По его мнению автором "Слова о полку Игореве" является... иеромонах Софоний Рязанец (А разве доказано, что он вообще что-то собственноручно писал?), который якобы параллельно изваял и "Задонщину", и "Слово о погибели Русской земли", и ещё кое-что...
  
  
   В этой связи, хотелось бы предложить вниманию читателей один занятный эпизод весьма "анекдотического" свойства, как раз "в тему". В марте 2009 года в Ярославле состоялся дис-пут "Ярославец ли автор "Слова о полку Игореве?", на котором обсуждалась очередная ги-потеза авторства "Слова", выдвинутая доктором филологических наук, учеником Д.С.Лихачёва (оно и чувствуется), профессором педуниверситета имени К.Д.Ушинского Германом Филипповским. Согласно его концепции, автором "Слова" мог быть князь-книжник, воин и интеллектуал Константин Всеволодич, основатель первой на северо-востоке Руси школы "толмачей", переведённой затем из Ярославля в Ростов. Как водится в таких случаях, похвалы были пылкими, а сомнения - осторожными. Профессор владел ауди-торией, уверенно полемизировал, блистал эрудицией, грелся в лучах славы и внимания, т.е. беды ничто не предвещало...Неожиданно, посреди бурного обсуждения, слово взял ярослав-ский педагог Александр Симакин, сам исследователь "Игоревой песни" и автор её стихо-творной версии, и зачитал профессору копию открытого письма в местную газету "Север-ный край", содержавшего невинный такой вопросик: "Была ли предпринята уважаемым профессором попытка сличения "Слова" и каких-либо текстов, принадлежащих или припи-сываемых князю Константину?". И добавил: "Пока этого не будет сделано, интересная вер-сия выглядит недостаточно аргументированной". Брависсимо, Александр, не в бровь - а в самый глаз! Честно признаюсь: реакция Г.Ю.Филипповского мне не известна, хотя услышать его ответ мне очень, очень бы хотелось...
  
  
   Более того, ещё в 1979 г. исследователь И.Державец (даже не упомянутый в электронной энциклопедии "Слова о полку Игореве"), скрупулёзно пересмотрев родословные таблицы всех князей эпохи предполагаемого его написания, пришёл к однозначному выводу, что ав-тором поэмы не мог быть ни один из них... Сам В.А.Чивилихин, лучше иных учёных, чувствовал слабость "умножения сущностей сверх необходимости" (согласно философу У.Оккаму), и однажды заметил: "...если мы никогда не откроем имени автора Слова, то ни-когда не поймём до конца ни того времени, ни его культуры, ни самой поэмы, ни многих тайн русской истории, ни некоторых аспектов человековедения, как называл Максим Горь-кий литературу". Владимиру Чивилихину практически вторил Г.В.Сумаруков: "...Понимание любого литературного произведения становится более глубоким, если всмат-риваться в личность автора: видеть людей, его окружавших, знать обстановку, в которой ав-тор жил и писал. Об авторе "Слова о полку Игореве" нам ничего или почти ничего не из-вестно. Единственным источником каких-либо сведений о нём является само "Слово". Ну и, конечно, эпоха, которой оно принадлежит"... Вот именно! История - это научная дисциплина (пусть вероятностная и многовариантная), а не предмет веры, в обрамлении из литературных красот и вольных фантазий. Её постулаты должны доказываться, или, по меньшей мере, обосновываться!
  
  
   Многочисленных исследователей постоянно кидало в крайности: от унылого пессимизма до призрачной надежды наконец-то разрешить "авторскую загадку". Кстати, Д.С. Лихачёв от этого благоразумно самоустранился, в то время как некоторые его современники и последователи усердно дурили (и успешно дурят!) народ, предлагая целую "обойму" сверхоригинальных "соискателей", на право именоваться автором "Слова", включая Кирилла Туровского (умер, как минимум, за три года до похода Игоря Святославича на половцев), писца псковского Пантелеймонова монастыря Диомида (мы вряд ли о нём вообще что-то узнали, если бы не палеограф К.Ф.Калайдович), "крипто-иезуитов" Григория Конисского и Феофана Прокоповича (оба они ни в Ростове, ни в Ярославле не служили, и вообще не были там замечены, следовательно, не имеют абсолютно никакого отношения к находке Мусина-Пушкина), поэта Василия Тредиаковского (французским и латынью владел в совершенстве, татарским - скорее всего, по самому факту рождения в Астрахани, церковнославянский некоторое время изучал в московской Славяно-греко-латинской академии, но при написании оригинальных литературных произведений практически не использовал, а чернигово-северскими диалектизмами не владел точно), масона М.Д.Чулкова (член "Типографского общества", экономист, собиратель русских "исторических песен"... Не впечатляет!), или императрицу Екатерину II (Без комментариев. Тем более, что она сама, беседуя однажды с Мусиным-Пушкиным обмолвилась, что ей "древнерусские" рукописи и документы "читать было трудно").
  
  
   Меня от души веселят такие, например, "перлы" как: "грамотный поэт" (а что - бывают иные?), "представитель крестьянства, как передового класса", "член придворного музыкаль-ного коллектива", или "ратай-мужик, людына дуже съвiтла". Ничего, кроме улыбки не спо-собны вызвать и попытки возвеличить покойного Б.А.Рыбакова, в качестве автора "самой-самой" обоснованной версии. Тем более что их у академика было целых три: 1) воин-дружинник "высшего разряда" (знать бы ещё, что это такое?); 2) боярин Пётр Бориславич и, наконец, 3)... А вот тут приключился форменный конфуз! В интервью корреспонденту "Правды", 31 декабря 1981 года, Борис Александрович фактически признал своё полное фиаско, заявив, что "Слово о полку Игореве" написал "великий неизвестный автор"... Разве это не трагедия высокопоставленного "номенклатурщика" от науки? Мне всегда казалось, что после такого признания любой честный учёный просто обязан вынести себе самый беспощадный приговор. Во всяком случае, с этого самого момента академик Рыбаков окончательно потерял моральное право считаться "крупным специалистом" в проблематике "Слова". Вновь "воскресший" в одном из последних, прижизненных интервью академика газете "Красная звезда" (11 марта 2000г.), "Пётр Брониславович" (так и было напечатано в журналистском комментарии!), репутацию Б.А.Рыбакова спасти уже не мог никак... Говорят, что перед смертью Борис Александрович работал над книгой "Судьба славянства: от Геродота до Нестора", да ещё имел неосторожность сознаться: "Данные археологии (?), исторические источники (?) я дополняю почерпнутыми в народных сказках (?), фольклоре" (из того же интервью. - А.Н.). Что тут скажешь... Стоило ли господину академику, который сам собирался попотчевать читателей ядрёным мифотворчеством в стиле "фэнтези для детей старшего школьного возраста", предостерегать российскую историческую науку от двух, угрожавших ей (по мнению Рыбакова) "главных напастей" - "Велесовой книги" и "дуэта Носовский-Фоменко"? Комизм ситуации заключается в том, что как раз "от Геродота до Нестора" никаких серьёзных (т.е. строго "документальных" и верно датированных) свидетельств о славянах просто нет, а реальность земного существования этих "пионеров" мировой и русской историографии сама нуждается в доказательствах!.. Не очень далеко от своего незадачливого коллеги ушёл и Дмитрий Сергеевич Лихачёв, который в статье "Золотое слово древнерусской литературы", говоря о личности автора "Слова о полку Игореве", буквально в одном абзаце (!) сумел совместить несовместимое: "...Он мог быть дружинником; дружинными понятиями он пользуется постоянно... Однако в своих политических воззрениях он не был ни "придворным", ни дружинником... а скорее всего принадлежал к дружинникам"... Пусть я "непочтителен", и даже "пристрастен", но и подобное - никакая не наука!
  
  
   Впрочем, нельзя сказать, чтобы истина совсем не являлась профессиональным служите-лям музы Клио, что их никогда не посещали дивные "озарения". Ещё академики А.С.Орлов и С.К.Шамбинаго в совместной статье "Слово о полку Игореве" (История русской литерату-ры в 10 томах. Т. I. Литература XI - начала XIII века. М.- Л., 1941, с. 375-402) высказали вполне резонное соображение: "Поход Игоря Святославича автор Слова использовал не как интересную авантюру, не как благодарный сюжет для повествователя, а как показательную картину, характерную для общего состояния своей родины, стонущей от несогласий внутри и обид извне. Слово не есть рассказ, это - раздумье над судьбой родной земли... Автор Сло-ва не простой книжник, оформляющий события в повествовательном шаблоне, он гражданин и поэт. Не события владеют ходом его сказа, он подчиняет события развитию поэтических идей, смене настроения и эффектам картинности". Академик Б.А.Рыбаков тоже был очень и очень близок к истине, когда написал в своей книге "Киевская Русь и русские княжества XII-XIII веков": "Игорь - не герой "Слова", а лишь повод для написания патриотического призыва, значение которого не исчерпывается событиями 1185г. (sic!)...Не подлежит сомнению, что автор рассчитывал на очень знающих слушателей, которые с полуслова понимали его намёки" (Цит. по: Злато слово. "Молодая гвардия". М., 1986, с.185). Достаточно известно и утверждение (весьма неосторожное!) ещё одного академика, Д.С.Лихачёва, о том, что "...автор "Слова о полку Игореве" не историк и не летописец, он не стремится хотя бы в какой-либо мере дать представление о русской истории в целом. Он предполагает знание русской истории в самом читателе. И вместе с тем, его отношение к событиям современности в высшей степени исторично" ("Слово" и культура. Л., 1978, с.110)...
  
  
   И по моей версии "Слово о полку Игореве", как чтение сугубо "элитарное", не предназначалось автором (сознательно!) к широкому обнародованию, и не могло быть популярным у современников. Автор не собирался "гной сердечных ран надменно выставлять на диво черни простодушной"; он не делал никаких попыток сдать рукопись "Слова" в печать, однако и "в стол" его не прятал. Тот сборник-конволют, состоявший из хронографов, летописцев и "светских" повестей, среди которых и была обнаружена поэма, всегда (!) был доступен начитанным и любознательным клирикам Ростово-Ярославской епархии (и не только им), даже если он, как заявил в 2006 г. "верный лихачёвец" А.Бобров, изначально составлялся в Кирилло-Белозерском монастыре. Каковым сообщением и привёл ярославскую музейную общественность в состояние совершенной прострации... Но ошалевшие ярославцы совершенно напрасно занервничали. Не было в сем факте никакой сенсации! Ещё академик А.С.Орлов, в 40-х гг. прошлого века, полагал, что Хронограф и Временник со "Словом" могли составлять особую рукопись, лишь механически присоединённую ко второй половине сборника, которая вполне могла писаться в вышеуказанной северной обители (Орлов А.С. Слово о полку Игореве. М.-Л. 1946, с. 51-52). К выводу о том, что мусин-пушкинский сборник представлял собой произвольное соединение разновременных рукописей, позднее пришёл и О.В.Творогов.
  
  
   Очень похоже на то, что это поэтическое предостережение, написанное в жанре нестан-дартного (интимного, очень личного) "политического памфлета", и было адресовано "по-свящённым" ("братии", образованному русскому духовенству), пока ещё дезориентирован-ным "латинством" и "никонианством", то есть тем, кто способен был, в перспективе, распо-знать его символы, аллегории, шифры и коды, сопоставляя идейное содержание поэмы с ок-ружающей действительностью... Вот чем, а не "языческим антуражем" или "рационалисти-ческими мотивами", объясняется "бедность" рукописной традиции "Слова"! По России, действительно, ходили упорные слухи о существовании ещё трёх его списков, следы кото-рых терялись в Олонецкой губернии, Астрахани и Костроме, но все они, так или иначе, были связаны либо с неприметными приходскими батюшками, либо с библиотеками провинциальных духовных семинарий (например, Олонецкой или Ярославской). В ярославских архивах были найдены документы, подтверждающие тот факт, что рукопись, в составе которой находилось "Слово", была известна читателям уже в середине XVIII века! По утверждению Б.М.Сударушкина, в одном из уцелевших экземпляров первого его издания потомственный ярославский священник В.Корсунский, преподававший в местной семинарии греческий язык, оставил около пятидесяти, весьма профессиональных, помет и иронических записей на полях, касаемых комментариев первых толкователей "Слова", а также явных типографских ошибок и опечаток; и даже правильно перевёл архаизм "бебрянь" ("шёлк"), на что прочим исследователям понадобилось почти 150 лет! А обманутые простофили, тем временем, жаловались на "злую волю" недобросовестных переписчиков, вкравшиеся "за века" ошибки и чей-то неразборчивый почерк. Кстати говоря, не господа-академики, а на редкость вдумчивый исследователь "Слова" А.Ужанков, ещё в 2002 году, высказал резонное сомнение (которое я разделяю целиком и полностью) в низкой квалификации монастырских писцов: "Лично мне трудно представить, как переписчик (а, скорее всего, это был монах), зная дороговизну пергамена и взявшись за серьезную работу, не изучил прежде текст переписываемого произведения, и потому исказил его, не выполнив тем самым добросовестно своего послушания! А ведь переписчики более всего боялись допустить искажения переписываемого текста, почитая это за грех, и просили прощения и молитв за них в приписках к средневековым рукописям"...
  
  
   Вполне возможно, что многочисленные исследователи "Слова" правы в своей святой убеждённости, и в этом произведении каждая строка, действительно, "дышит любовью к родной земле", но ещё более очевидно, что "народа", как такового, в нём нет; мы не слышим ни многоголосия рыночных площадей, ни покрикивания пахарей, идущих за плугом, ни до-машних животных, ни гомона босоногой детворы. По всему выходит, что "славянофил" К.С.Аксаков был совершенно прав в своих оценках поэмы, как "не характерной" для русского народного фольклора. Даже вои-дружинники в поэме на удивление безмолвны, её батальные сцены банальны и неконкретны, а некоторые представители степной фауны ведут себя совершенно неестественным образом... Увы, но в природных условиях (как показал биофизик Г.Сумаруков), в самом начале мая, галки "стадами" не летают, волки не сбиваются в стаи, а лисицы вообще никогда (!) не "брешут" на людей... Но даже дотошный Сумаруков не обратил внимание на факты не менее интересные: орлы "мертвечиной" не питаются (и, соответственно, не могут созывать других пернатых "...клёкотом на кости", тем более - в период гнездования, тем более - ночью), кречеты (Falco rusticolus), как правило, живут в приполярных тундрах и лесотундрах (и автор XII века просто не мог видеть их в степи!), прочие "охотничьи" соколы (сапсаны, балобаны-"ререги" и т.п.) представляют серьёзную угрозу для летающих и водоплавающих птиц лесостепей только после трёх (!) линек подряд, и они, действительно, могли обеспечить Игорю, и его спутнику Овлуру, "завтрак, обед и ужин" (хотя откуда беглецы могли располагать временем для столь основательного приёма пищи, в условиях-то близкой погони?), "избивая" разнообразных "гусиных", но... лишь будучи "ручными", а лесные (преимущественно) зверьки горностаи (Mustela erminea) так далеко, в "поле Половецкое", вряд ли бы зашли, - там нет их излюбленного лакомства (черники, брусники и можжевеловых ягод). Как же так, автор, признаваемый некоторыми исследователями "опытным и наблюдательным охотником", прекрасно знавший "кочевой быт", флору и фауну Великой Степи, - и вдруг допустил такие обидные промашки? Такого просто не может быть, если не предположить, что это делалось автором специально, в целях "маскировки" своего истинного происхождения и "родословия"...
  
  
  
   Маразм крепчает...
  
  
  
   Вот уже и в третьем тысячелетии начали появляться новые, наукообразные исследования, продолжающие славные традиции "64-го года". Продолжается тот же самый, бестолковый интеллектуальный "пинг-понг": XII век - XVIII век, XII век - XVIII век... И если про "голливудский" бестселлер американского византолога Эдварда Кинана (2003), с чешским славистом-шизофреником Й. Добровским в роли автора "Слова", сказать что-то членораздельное довольно сложно, то на последней работе российского академика А.А.Зализняка стоит остановиться поподробнее... Я, например, искренне не понимаю, за что же его книга "Слово о полку Игореве: взгляд лингвиста", отмеченная в 2007 г. и "солженицынскими" лаврами, и Госпремией РФ, была принята "околонаучным" сообществом с таким восторгом. Академик-то предложил общественности нечто в стиле "дежа вю": вооружившись "законом Вакернагеля", "энклитиками" и "сложным орфографическим комплексом", именуемым у филологов "вторым южнославянским влиянием" (но знаменитые "акафисты" Пахомия Серба-Логофета традиционно датируются XV веком, и доказательством "древности" поэмы не могут служить никак!), сей учёный муж вновь "разоблачил" (якобы) "продукт изобретательности" гипотетических фальсификаторов XVIII века, заодно с их незадачливыми современными биографами! Из шкафа выпал скелет... Такое ощущение, что и сам "лауреат", и его обожатели, не удосужились внимательно перечитать в Интернете (хотя бы) юбилейный "дискурс" к 200-летию первого издания "Слова", и ничего не слышали про доводы профессора М.М.Постникова.
  
  
   Так вот, Михаил Михайлович, математик-геометр из МГУ и, в определённом смысле, учи-тель А.Т.Фоменко, задолго до появления новомодных "ниспровергателей" традиционной истории, писал удивительные вещи, которые должны были прозвучать из уст "светочей" советской филологии (извиняюсь за пространное цитирование, но оно того стоит): "Существует универсальный признак, пригодный для текстов любого содержания и позволяющий оценить время его создания. Он состоит в том, что любой текст, написанный грамотным, литературно правильным и орфографически безошибочным языком, предполагает уже существование и достаточное широкое распространение печатной продукции и потому написан уже в эпоху книгопечатания. Для того чтобы писать правильно, нужно довести орфографический навык до автоматизма, для чего необходимо читать много орфографически стандартизированной литературы и писать много численные диктанты. Первое невозможно без печатного станка, а второе - без обилия дешевой бумаги. Создание литературного произведения, отвечающего простейшим требованиям формальной правильности, требует многочисленных черновиков и предварительного опыта литературной деятельности, что опять-таки без бумаги немыслимо. Все сотни книг, которые якобы написали древние писатели, не могли быть созданы на пергаменте, папирусе, восковых табличках и т. п., необходима была бумага... Без практики на стандартизированных текстах научиться правильно писать невозможно: заучивание лишь правил не гарантирует от ошибок. Но могли ли рукописи в допечатный период писаться по единым орфографическим правилам? Достаточно поставить этот вопрос, чтобы отрицательный ответ сделался очевидным... Для того, чтобы исправления ошибок остались в памяти, необходимо определённое время хранить тексты диктантов и упражнений, посто-янно возвращаясь к ним для закрепления навыка... сохранение на протяжении многих сотен и даже тысяч лет оригинальных древних текстов путём их постоянного переписывания абсолютно невозможно... религиозные фанатики являются плохими кандидатами на звание коллекционеров языческих текстов, уничтожение которых предписывалось им в обязательном порядке"... Добавлю от себя только то, что "правильно" писать текст какой-нибудь "древней рукописи" сподручнее всего, если перед глазами находится печатная книга с устоявшейся орфографией и грамматикой...
  
  
   Грубо говоря, уже в свете вышеизложенного бессмысленные "тары-бары" о древности / недревности "Слова о полку Игореве" можно было прекращать, а все дискуссии немедленно "сворачивать". В этой связи мне представляется крайне интересным обратить внимание чи-тателей на уже упоминавшуюся выше книгу К.С.Аксакова "Ломоносов в истории русской литературы и русского языка", изданную в 1846 г. Не отрицая подлинности "Слова", Акса-ков в то же время указывал на искусственность его языка, отсутствие в нем живого движения и внутренней жизни, что сказывается в безучастном, педантически-правильном (sic!) употреблении автором языков древнерусского и церковнославянского. Так мог писать, по мнению Аксакова, только "иностранец", столкнувшийся с двумя стихиями в тогдашнем литературном языке, хорошо усвоивший обе эти стихии и равномерно их использовавший в своем произведении. Если бы автор был "русским человеком", то он, утверждает Аксаков, неизбежно допустил бы ошибки, пытаясь совместить в одном сочинении две языковые стихии, и это свидетельствовало бы о живом, органическом, а не чисто книжном отношении к языку. А "боязливая, холодная правильность" (sic!) как раз характерна для иностранца, ошибкой и обмолвкой боящегося обнаружить свое нерусское происхождение... Берём данное утверждение К.Аксакова на заметку.
  
  
  
   Тем не менее, приведём для сравнения (и даже выделим) выдержки из статьи Д.С.Лихачёва "Золотое слово русской литературы" (цит. по: "Слово о полку Игореве", М., "Детская литература", 1980, с.8-9), сопроводив их минимумом необходимых комментариев: "Художественные ремесла в XII веке представлены роскошными рукописями (Как при-кажете понимать сие заявление? На веру?)... Особенного развития в XII веке достигает искусство слова. Большинство древнерусских письменных произведений XII века до нас не дошло (В оригинале не дошло ни одного!) в результате истребления врагами, по-жарами; но даже то немногое, что сохранилось, свидетельствует об общей высокой ли-тературной культуре XII века, о наличии нескольких литературных школ, о многочис-ленности жанров, о самой потребности в литературе, о привычке к литературному чте-нию. Летопись в это время ведется почти в каждом городе, во многих монастырях, не-редко - при дворе местного князя... Русский язык этой поры ответил потребностям чрезвычайно усложнившейся русской действительности и создал богатую политиче-скую, военную и техническую терминологию, смог в полной мере воплотить в себе изощренное ораторское искусство, передать сложное историческое содержание всемир-ной и русской истории, воспринять в переводах лучшие произведения общеевропейской средневековой литературы... Древнерусский письменный литературный язык вырос на основе устного русского литературного языка (Разве таковой, в принципе, возможен?) - высокоразвитого языка устной народной поэзии и языка политической жизни (Гм, гм... Мне, почему-то, всегда казалось, что в основе древнерусского письменного языка лежал протоболгарский, в дальнейшем - церковнославянский)... Особым лаконизмом, выработанностью словесных формул, образностью отличались речи, произносившиеся на вечевых собраниях (Есть примеры? И много?)... В русский литературный язык влились отдельные слова и выражения древнеболгарского языка (Ага! Так Дмитрий Сергеевич лукаво именует язык древних тюрок, осевших на Дунае), использовавшегося в церковной письменности и в богослужении и известного под названием языка цер-ковнославянского. Однако грамматический строй русского языка остался русским (О "грамматическом строе" корректно говорить применительно к XVII веку, и никак не ранее!), а отдельные церковнославянские слова не разрушили основного словарного фонда русского языка... Словарный состав древнерусского языка в XII веке был уже очень богат"...
  
  
   Не хочу никому навязывать своё мнение, но в приведенных цитатах (вновь извиняюсь за их объём) аргументация Д.С.Лихачёва видится мне убогой и беспомощной. Да её даже за-труднительно назвать "аргументацией" в строгом смысле слова, ибо она вся построена на тайных "заклинаниях": "Было! Было! Не могло не быть! Надо свято верить! У великого со-ветского народа-победителя и строителя коммунизма не могло не быть великой истории и высокоразвитой литературы, - и чем раньше она появилась, тем лучше!"... А теперь сравним: "... Ежели древним еллинам и римлянам дозволено было слагать хвалу своим безбожным начальникам и предавать потомству мерзкие их деяния для назидания, ужели же мы, христиане, от Византии свет получившие, окажемся в сем случае менее достойными и благодарными? Ужели во всякой стране найдутся и Нероны преславные, и Калигулы, доблестью сияющие, и только у себя мы таковых не обрящем? Смешно и нелепо даже помыслить таковую нескладицу, а не то чтобы оную вслух проповедовать... Не только страна, но и град всякий, и даже всякая малая весь и та своих доблестью сияющих и от начальства поставленных Ахиллов имеет и не иметь не может. Взгляни на первую лужу - и в ней найдешь гада, который иройством своим всех прочих гадов превосходит и затемняет... Разница в том только и состоит, что в Риме сияло нечестие, а у нас - благочестие, Рим заражало буйство, а нас - кротость, в Риме бушевала подлая чернь, а у нас - начальники" (М.Е.Салтыков-Щедрин. "История одного города". Минск, 1981, с.7-8)... Правда, похоже по смыслу на вышеприведенные "заклинания"? Правда, вызывает улыбку? Безусловно! А ещё - звучит столь же патриотично, умно и "доказательно"... Всё-то у Д.С.Лихачёва как бы великолепно и замечательно, только подтвердить (с естественнонаучной точки зрения - в первую очередь) правдивость доводов господина-академика, либо предоставить достоверные свидетельства (достоверных свидетелей) его правоты не представляется возможным. Остаётся лишь "верить на слово" Дмитрию Сергеевичу: как в то, что "словесные формулы" на "вечевых собраниях" кем-то письменно "протоколировались", так и в само существование "богатой политической, военной и технической терминологии" или мифического "устного литературного языка - высокоразвитого языка устной народной поэзии". И это ещё "цветочки", потому что в сборнике "Исследования по древнерусской литературе" (Л., 1986) имеется чудная главка под названием: "Устные летописи" (sic!) в составе Повести временных лет"... И такие нашему академику были ведомы?! Впрочем, политико-филологическому манифесту Д.С.Лихачёва противоречит даже "Толковый словарь русского языка" С.И.Ожегова, в 26-м издании которого от 2008 года читаем: "Литературный язык есть ПИСЬМЕННО ЗАКРЕПЛЕННЫЙ И ОБРАБОТАННЫЙ (выделено мной. - А.Н.) общенародный язык". Академика Лихачёва, осторожно, но компетентно, поправлял и А.А.Алексеев, который в статье "Литературный язык Киевской Руси" (см. ФЭБ "Русская литература и фольклор") писал: "ЕДИНСТВЕННЫМ РЕПРЕЗАНТАНТОМ ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА ВЫСТУПАЕТ ПИСЬМЕННАЯ ЕГО ФОРМА. Обиходная речь не входит в его функциональную сферу, используя местные диалекты. УСТНОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА ограничивается рецитацией определенного набора письменных текстов... Письмо и грамотность могли иметь определенное распространение на Руси в X в., в какой-то мере они нужны для ведения торговых операций, могут использоваться в магических функциях. Однако ни одна из перечисленных сфер с устойчивыми языковыми формами в письме не нуждалась... Ни языческие тексты, ни устные художественные произведения дохристианской Руси НА ПИСЬМЕ ЗАФИКСИРОВАНЫ НЕ БЫЛИ (первые записи фольклора сделаны, как известно, иностранцами в начале XVII в., затем появились и собственно записи такого рода, тогда как интерес к языческой древности проявился в России лишь в XVIII в.)" (везде выделено мной. - А.Н.)... Что же касается утверждений Д.С.Лихачёва о разных "сложностях", якобы сопровождавших жизнь "русичей" в XII веке, то они воскрешают в памяти далёкие реалии СССР предвоенных лет, когда читателям "Правды" или "Известий" тоже рассказывали басни про "чрезвычайно запутанную международную обстановку, чреватую разными неожиданностями".
  
  
   Скорее всего, мы до сих пор не знаем (и вряд ли когда-нибудь узнаем) "древнерусского" языка - именно как совокупности из твёрдых правил морфологии, синтаксиса, пунктуации и кодифицированного правописания. Я готов завтра же прилюдно снять шапку перед теми, кто сможет (желательно - членораздельно) объяснить мне разницу между "общеславянским", "старославянским", "древнерусским" и "исконно русским" словами; а ведь были ещё и малороссийская "простая речь", и "юго-западнорусский" литературный язык эпохи "украинского барокко". Никаких учебников "языка XII века" не существовало в природе (самые первые "опыты" в данной области - грамматики и "лексиконы" Лаврентия Зизания, Памвы Берынды и Мелетия Смотрицкого - чётко датируются концом XVI-го - первой третью XVII веков), и о том, как звучала их речь в действительности мы можем только гадать. Наши далёкие предки, конечно же, "невегласами" не были, - они и "жития" читали (разумеется, не изваянные на берёзовом лыке, а помещённые в рукописных или печатных книгах), и писали друг другу короткие берестяные "записки", но учились-то не по учебникам, а "на слух", и ещё старым-добрым методом "погружения" в книжно-языковую среду (примерно так, читая книги, учил греческий язык Генрих Шлиман): от старших к младшим, от "грамотеев" к "неукам". Процесс нескорый, трудоёмкий, но достаточно эффективный! Нам, гражданам Беларуси, возразить академику Зализняку гораздо проще, нежели одураченным в очередной раз россиянам - у нас есть Франциск Скорина, который суть дела знал много лучше иных "академиков", и в предисловии к "Библии Руской" писал: "Желаешь познать Грамматику, или, по-нашему говоря, грамоту, которая учит правильно ЧИТАТЬ И ГОВОРИТЬ (выделено мной. - А.Н.) - обращайся к Библии. Читай в ней книгу "Псалтирь"...". Неожиданное подтверждение правоты Ф.Скорины я нашёл у знаменитого иезуита Петра Скарги, который в своей книге "О единстве Божьей Церкви под одним пастырем" (1577) писал о том, что русины не знают "правил", в т.ч. и грамматики (лишь два языка Скарга считал "обучающими" - латинский и греческий), что в школах их учат ТОЛЬКО ЧТЕНИЮ, и это едва ли не единственная особенность при подготовке кадров православного духовенства... Но так не только "изячную литературу" писать никогда не научишься, но даже связно излагать на письме свои мысли, - о чём профессор Постников и предупреждал!
  
  
   О.Сулейменов однажды горько посетовал: "Складывается впечатление, что лингвистика, утратив цель - исследование природного слова - всю свою энергию употребляет на создание искусственной цеховой речи. Толстенные словари лингвистических терминов по объёму превосходят словари иных живых языков"... Сам способ написания "поздних" русских рукописей - в сплошную строку (ради экономии дорогущего пергамента), одними согласными буквами, без "огласовок", т.е. гласных букв, часто без строчных знаков и разделения слов - не придаёт уверенности в том, что чистая лингвистика сегодня располагает достаточно надёжным инструментарием, способным поставить точный "временной" диагноз лежащему перед ней тексту "Слова". Чтобы не быть голословным, приведу, быть может, самый "хрестоматийный" пример. В поэме есть одно из труднейших для понимания мест: "Рекъ Боянъ и Ходына, Святъслвавля песнотворца...". Во всяком случае, так его интерпретировали и первые издатели, и довольно известный историк И.Е.Забелин, в конце XIX столетия. Чем здесь нам может помочь лингвистика, и что толку рассуждать об "энклитиках", "суффиксах" и "постфиксах", если, и по сей день, не ясна сама разбивка этой фразы на отдельные слова? То ли это - "Сказал Боян и Ходына..." (но почему певцов два, а глагол в единственном числе?), то ли это - "Сказал Боян и ходы на..." (но тогда "ходы на" - это как? или куда?), то ли мы должны читать эту фразу как "Пел Боян их оды..." (и тогда перед нами, однозначно, поэзия XVII-XVIII веков). Роман Якобсон пресловутую "ходыну" вообще называл "абракадаброй"! И не надо ловить меня на слове - про т.н. "двойственное число" имён существительных я прекрасно знаю. Если в "древнерусских текстах" и встречались примеры согласования глагольного сказуемого в числе только с первым из нескольких подлежащих, то такая конструкция ведь употреблялась применительно к парным предметам (А то, что "песнотворцев" было два, надо ещё доказывать и доказывать!). И никаких числительных, оканчивавшихся на "два", здесь тоже не наблюдается, поэтому я и отношу этот нехитрый "лингвистический подлог" целиком на совесть советских академиков. C учётом вышеизложенного, а ещё того, что слово "рекъ" - это причастие единственного числа мужского рода, ни о каких двух певцах (Бояне и Ходыне) здесь, действительно, речи идти не может, иначе более оправданным стало бы употребление формы "рекоста" - 3-е лицо двойственного числа аориста (аналогично: "ту ся брата разлучиста", "Олегъ и Святославъ - тъмою поволокоста и въ моръ погрузиста")! Наконец, как нам оценивать морфологию многочисленных "тюркизмов" в "Слове", даже если они и были записаны "кириллицей", - по нормам "старославянского языка", что ли?
  
  
   И вот ещё один "тревожный" момент, который я не могу не отметить: толкование И.Е.Забелина (про двух певцов - Бояна и Ходыну) активно поддержал Д.С.Лихачев, выска-завший предположение, что и весь текст "Слова о полку..." строится как чередование "пар-тий", песен-строф, исполняемых двумя сказителями. Но однажды я обратился к статье "Композиция "Слова", из Энциклопедии "Слова о полку Игореве" (ФЭБ "Русская литература и фольклор"), и... не поверил своим глазам! Академик Лихачёв написал в ней буквально следующее: "Боян, появляющийся снова, как бы подчеркивает кольцевое оформление композиции Слова. С точки зрения этой композиции ПОЯВЛЕНИЕ ВТОРОГО ПЕВЦА ХОДЫНЫ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ НЕОБХОДИМЫМ (выделено мной. - А.Н.). Скорее всего, это ошибочная конъектура (sic!) исследователей, не посчитавшихся с композицией и поэтикой памятника"... Ничего не пойму. Разве Дмитрий Сергеевич не принадлежал к числу тех самых "исследователей", которые многие десятилетия пропагандировали "ошибочную конъектуру"? Вот его собственные слова: "Предшественники же автора "Слова о полку Игореве" - Боян и Ходына (конъектура, свидетельствующая, что певцов - двое, предполагаю, верна) говорят о себе в двойственном числе... Диалогическая форма "Слова" подкрепляет вероятность конъектуры о двух певцах - предшественниках нынешних тоже двух певцов - Бояне и Ходыне... В дальнейшем оба певца поют вместе, как и полагается в патетической концовке. И они вспоминают двух своих предшественников - Бояна и Ходыну... Думаю, что Боян и Ходына - реальные певцы. Жили они за столетие до автора "Слова" (Д.С. Лихачев. Предположение о диалогическом строении "Слова о полку Игореве", в кн. Исследования "Слова о полку Игореве", Л., 1986). Когда же "совесть нации" писал правду? Как нам уловить и надёжно зафиксировать постоянно "вихляющийся" смысл его исследовательской позиции?..
  
  
   Таким образом, дешифровать подобные филологические "ребусы" без знания "контекста", в целом ряде случаев, не представляется возможным! И зачем, спрашивается, было пона-прасну бумагу изводить, если по признанию самого А.А.Зализняка: "...тёмная история на-ходки памятника остаётся. Тёмные места в тексте остаются. Слова спорного происхождения остаются. Озадачивающие литературоведов литературные особенности остаются"?.. По-звольте, но никакой логикой тут даже не пахнет! Получается, что ничьих сомнений господин Зализняк не развеял, что ни одно из т.н. "тёмных мест" в результате его "анализа" не получило объяснения, - т.е. никаких доводов в пользу древности "Слова" это "аналитическое пустословие" реально не даёт, и даже, напротив, усиливает сомнения в точной датировке уже летописных "оснований" тех самых "лингвистических доводов". И наш академик не является здесь "пионером": подобными "проделками" до него занимался знаменитый американский лингвист Роман Якобсон, известный нам по стихотворению В.Маяковского, доказывавший полное соответствие языковых черт "Слова" уровню XII века... по погибшей рукописи (sic!), которую он сам считал лишь "копией" то ли XV, то ли XVI столетия. Современные "тинейджеры" сказали бы здесь: "Что к чему?"...
  
  
   Кстати, сам А.А.Зализняк, неоднократно призывая и себя самого, и других, к "чистой объективности", выбрал для своего "анализа" даже не текст издания 1800г., а его реконст-рукцию и конъектуры, заимствованные у того самого Р.Якобсона, правда заверив читателей, что ничего страшного в этом нет... Ничего себе "не страшно": нахально подгоняют отдель-ные куски текста (в собственной интерпретации) под идею "древности", а потом на этой основе "древность" и доказывают! Извиняюсь, но назвать "наукой" подобное... язык не поворачивается. После ознакомления с текстом доклада А.А.Зализняка "Проблема подлинности "Слова о полку Игореве", прочитанного автором на научной сессии (sic!) Общего собрания РАН "Русский язык в современном мире", 19 декабря 2007 года, я лишь окончательно убедился в обоснованности самых худших своих подозрений. Попробуйте, уважаемые читатели, совместить с точки зрения даже не лингвистики, а элементарной логики, следующие пассажи: "...в "Слове" есть такие отклонения от фонетических (?), орфографических и морфологических норм, которые в рукописях ХV - XVI веков встречаются только у писцов великорусского Северо-Запада и северной Белоруссии и возникают в силу особенностей соответствующих диалектов... в 1890-е годы Александр Иванович Соболевский открыл, что в XV - XVI вв. в русских рукописях использовалась особая орфография южнославянского происхождения, которой не было ни до, ни после этого периода... в сочинённом им "Слове о полку Игореве" представлена южнославянская орфография". Мне это не удалось, как я ни пробовал... Наконец, если анонимный "мистификатор" XVIII века не знал о каких-то, формально-искусственных, лингвистических "законах" и "терминах", которые понапридумывают в будущем, то автор XII века не мог их знать и подавно!!! Если академику Зализняку неведомы, по-европейски масштабные, выдающиеся мастера "плетения словес" XVIII века, - это понятно, но не смертельно. Ибо нам точно известно, что в православной, "грекофильской" ойкумене предыдущего, XVII столетия таковых было, по меньшей мере, четверо: Юрий Крижанич, Кирилл Лукарис, Иоанникий Галятовский и Дмитрий Ростовский (Туптало).
  
  
  
  
   Часть 3. Грязные "половецкие пляски"
  
  
  
   Неудачное слово "кочевник", что оно
   означает, не скажет никто.
  
   Мурад Аджи
  
  
  
  
   "Никто не хранит тайны лучше, того, кто её не знает", - гласит восточная мудрость... Малоизвестный учитель петербургской гимназии, П.А.Наумов, своим "монголо-татарским игом", высосанным из пальца аккурат к 600-летию битвы на Калке, нанёс будущим поколе-ниям "корифеев" исторической науки такую жесточайшую психологическую "травму", что напрочь отбил у них охоту мыслить здраво и логически непротиворечиво, на многие десяти-летия вперёд... Мало кто обратил тогда внимание на то, что предки россиян об "иге" не до-гадывались, что этот термин в русских летописях не встречался, зато "цивилизованный" За-пад, устами, например, поляка Матея Меховского или немца Христофора Крузе, бубнил о том самом "иге" с завидным постоянством. Даже на то, что "иго" - очевидная калька с ла-тыни ("subdidit se iugo Christi" - "веровать, значит надеть на себя ярмо Христово") должного внимания в XIX-XX вв. никто не обратил... Всё правильно: пренебрежение к азиатской, тюркской культуре и "Великой Степи" империя Романовых получила "в наследство", как "отрыжку" уже устоявшейся к тому времени европейской литературно-исторической "мо-ды". Шли годы, менялись политические режимы, а махровая идеология "кочевого варварст-ва" благополучно "пережила" и Российскую империю, и СССР, оставаясь, по-прежнему, востребованной...
  
  
  
   Горе от...предвзятости
  
  
  
   Отечественных научных "светил", видимо, вполне устраивали и однобокий "европоцен-тризм", одобренный ватиканскими "первоглобалистами", и то позорное место, на европей-ских "задворках", которое они предназначили "дремучей" России. Но с таким отношением к делу нельзя было подвести мало-мальски убедительный "фундамент" под официальную историю "вольного" российского юга XVII-XVIII веков без того, чтобы не погрешить против истины, и не подвергнуть сомнению свою научную честь и репутацию. Тем не менее, на "Дешт-и-Кыпчак" ("Половецкую Степь") и её древних "насельников" можно было совершенно безнаказанно "вешать собак", - ответить лжецам и фальсификаторам никто уже не мог, либо не хотел, из банального опасения прослыть "инфернальным пантюркистом".
  
  
   Вот и "Слово о полку Игореве", повествующее о неоднозначных взаимоотношениях Древней Руси с её ближайшими соседями, густо сдобренное ориентализмами и половецкой символикой, непостижимым образом превратилось в памятник (исключительно!) славян-ской, "древнерусской литературы"... Даже такое небольшое, "камерное" поэтическое произ-ведение советские профессора и академики едва не исковеркали до основания, не только не исправив заблуждения прошлых времён, не только не предложив удовлетворительные вари-анты расшифровки его "тёмных мест" и тайных "смыслов", но даже изрядно преумножив чужую "околесицу"! Например, академику Рыбакову однажды "померещилось" (вслед за русским филологом конца XIX века А.И.Соболевским), что композиция "Слова" якобы не-совершенна, и он выдвинул "радикальное предложение" переместить "на другое место" аж 6 (!) фрагментов хрестоматийного текста! А ещё он обнаружил в тексте поэмы в общей сложности полтора десятка "смысловых сбоев", якобы обусловленных "дефектами" мусин-пушкинского списка...
  
  
   Лично я читал о "Слове" всякое и разное, но подлинным "апофеозом" глупости и предвзятости, по моему субъективному мнению, стала микро-рецензия на оперу композитора А.Бородина "Князь Игорь" от известного московского литературоведа В.Г.Маранцмана (Литература 9 класс, М., "Просвещение", 1998, с.66-67). Чему же Владимир Георгиевич, ещё совсем недавно, учил российских школьников? А вот чему: "Половецкие пляски одушевлены неистовством, это движение, которое стремится не к ясной цели, а к хаосу. Здесь много пылкости, энергии, игры, но в опьянении вихрем движения нет смысла, это движение ради движения, страсть ради страсти... Жестокость восточного мира смягчается дуэтом Кончаковны и Владимира... Произведение XII в. звало к союзу русских сил, а не к слиянию с половцами. Реальная угроза для русской земли (?) не позволила автору "Слова" (А собирался ли он это делать? - А.Н.) поэтизировать любовь сына Игоря к ханской дочери"... Судя по приведённой цитате, душевное здоровье некоторых российских профессоров может вызывать такое же сомнение, как и удовлетворительное состояние ЦНС у давно вымерших степных "психопатов", бесцельно перемещавших в пространстве свои "варварские" тела, в тайной надежде на то, что им будет позволено "слиться" с Русью в "братском экстазе". Впрочем, известные детали оперного либретто (в частности, фальшиво-патетические стенания "князя Игоря") какой-то иной реакции вызвать не могли...
  
  
   Десятилетиями высоколобые "навукоѓцы" (то-бишь, по-белорусски, "учёные") призыва-ли наших людей религиозно поклоняться "Слову", почитать его за некую святыню, навроде "Манифеста Коммунистической партии", насмерть защищать его от "идеологических дивер-сий", а в специальных работах писали сущую "ересь" про князя-авантюриста и "шкурные" мотивы его похода в Степь... Примеров не перечесть! Б.А.Рыбаков в книге "Слово о полку Игореве" и его современники" (М., 1972) писал: "...Игорь не был борцом за Русскую землю и действовал преимущественно в своих интересах" (А кто действовал тогда, в XII веке, в интересах "чужих" академик Б.А.Рыбаков нам, к большому сожалению, так и не разъяснил)... предстал перед русскими людьми не как дерзкий победитель, которому можно было бы простить отдельные промахи, а как беглый пленник, князь сожжённой и ограбленной земли, полководец, погубивший всех своих воев и воевод". У другого академика, Д.С.Лихачёва, читаем в работах разных лет: "Слово о полку Игореве" посвящено неудачному походу против половцев в 1185 году малозначительного новгород-северского князя ... Игорь Святославич - "средний" князь своего времени: храбрый, мужественный, в известной степени любящий родину (?), но безрассудный и недальновидный, заботящийся о своей чести больше, чем о чести родины (?)... Поход Игоря в 1185г. преимущественно был набегом... рассчитанным главным образом на внезапность, и на отсутствие больших половецких сил, которые могли бы быть собраны против его дружин... Игорь и Всеволод своим непослушанием пробудили коварство половцев. Словами Святослава Киевского автор упрекает Игоря и Всеволода за поиски личной славы"... Известный специалист А.Н. Робинсон был не менее категоричен: князь Игорь - "примитивный политик и незадачливый полководец", занимавший "третьестепенное положение среди древнерусских князей" (Солнечная символика в "Слове о полку Игореве". "Слово о полку Игореве". Памятники литературы и искусства XI-XVII веков. М., 1978, с. 50).
  
  
  
   Советские гуманитарии так долго и "кудряво" (как им казалось) обманывали "славянофи-лов" из ЦК КПСС, так часто особым, "эзоповым" языком морочили им голову про якобы "исчезнувшие народы" и "вымершие языки", что и не заметили, как собственное враньё ста-ло для некоторых из них нормой жизни и "второй натурой". А всё потому, что сами они очень удобно расположились "на загривке" крупнейших историографов XIX века: Карамзи-на, Ключевского, Соловьёва, Костомарова и др. И зачем жить своим умом, когда такие люди в стране российской есть? За достоверность сказанного "титанами" ручаться, конечно, не приходилось, но оспаривать или опровергать их взгляды было как-то жалко, и где-то даже боязно... Лев Николаевич Гумилёв называл такой стиль мышления просто и ясно - "гипноз предвзятых мнений", а академик Лихачёв (желая побольнее уязвить исследователя из Твери, А.Л.Никитина) дал, в действительности, блестящую оценку собственным воззрениям: "...мы имеем дело с имитацией научных аргументов и не более того". Когда же Дмитрий Сергеевич, в ответном письме к пытливому читателю В.В.Сокирко, заявил, что "...тюркских языков Сулейменов не знает", - это уже напоминало самую настоящую истерику, без малейших признаков здравомыслия! Неужели казахи - никакие не "тюрки", а казахский язык никогда не принадлежал к числу "тюркских"?.. Коли в ход шли такие убогонькие "аргументы", значит с "доказательствами" в советской "древнерусской филологии" ситуация складывалась совсем уж неважнецкая...
  
  
   А как обстояли дела с научной объективностью и моралью у вышеобозначенных "класси-ков жанра"? Увы, плохо... Потомок крымских татар, г-н Кара-Мирза (Карамзин), всячески поносил своих предков, глаголя о великих и ужасных "кочевых империях" и "неутомимых степных злодеях", г-н Ключевский упорно распространял в русском обществе духовную "отраву" многовековой борьбы "леса со степью", г-н Костомаров упрекал кипчаков в том, что они вынудили-де "южноруссов" переселиться на север и превратиться в "москалей", а г-н Соловьёв, как "истинный ариец", простодушно-цинично утверждал: "Превосходство древнеевропейских народов над восточными нам понятно, потому что у первых мы видим чрезвычайно благоприятные природные, племенные и исторические условия, или условия народного воспитания... Также понятно нам превосходство новых европейских народов перед древними. Потому что к той же выгоде условий природных и племенных присоединился запас древней цивилизации... присоединилась общая жизнь народов при высшей религии... Но мы не имеем никакого права сказать, что... племена монгольские, малайские и негрские могут перенять у арийского племени дело цивилизации и вести его дальше"... Чем не расизм, в стиле "мифологии" рейхсминистра А.Розенберга?
  
  
   Совершенно убийственную характеристику уровню исторических исследований XIXв. дал Л.Н.Гумилёв: "Нельзя сказать, что русская наука предреволюционного периода была от-сталой, но и передовой она не была. Юридическая школа сомкнулась с экономической в са-мом остром вопросе истории Древней Руси - проблеме восточных соседей. И вывод обеих школ был один: "Бей дикарей!". И не надо думать, что Лев Николаевич, как тюрколог, был особенно пристрастен к своим предшественникам. В 1899 г. востоковед Г.Потанин, в книге "Восточные мотивы в средневековом европейском эпосе", выражался не менее резко: "Пре-небрежение учёных к степным народам задерживает развитие науки. Установлению пра-вильных взглядов на роль этих варваров и на историю духовно-культурных заимствований мешает наше арийское высокомерие, ложная историческая перспектива".
  
  
   Печальная история публичной "порки" историка А.А.Зимина, о которой мне уже прихо-дилось писать выше, содержала материал огромной, просто "взрывной" силы - замечания и отзывы по поводу его гипотезы крупнейших советских тюркологов - но из него никто не удосужился сделать правильных выводов. А ведь все они, буквально в один голос, подсказывали разгорячённым оппонентам: автор "Слова о полку Игореве" обнаружил прекрасное знание особенностей кочевого быта, ему был знаком, образно говоря, "колорит" степных кочевий, даже "аромат степи"! Н.А.Баскаков и А.А.Валитова окончательно "добили" версию "мистификации XVIII века", справедливо указав на то, что ни один автор, при тогдашнем состоянии познаний в тюркологии, не мог воспроизвести "специфическую" булгаро-гузо-половецкую лексику и сюжеты тюркского эпоса и мифологии, изучение которых началось только в конце XIX cтолетия. А вот в отношении XVII века советские ориенталисты, как мы увидим позже, слегка поторопились с выводами... Подытожил же аргументацию советских востоковедов академик В.А.Гордлевский: "Когда "Слово о полку Игореве" говорит о половцах, обнаруживается понимание степной обстановки; это не литературный пересказ, а нечто очень близкое автору поэмы"... Дабы привести российских "квасных патриотов" в окончательное уныние, с удовольствием процитирую Н.А.Баскакова ("Слово о полку Игореве". Памятники литературы и искусства XI-XVII веков. М., 1978): "...Знакомство неизвестного для нас автора "Слова о полку Игореве" с тюркским миром представлений, сказочных и эпических образов можно объяснить лишь непосредственным общением с тюркоязычными народами (sic!), соседствующими с кочевыми и полукочевыми племенами и с княжеским окружением, из которого, безусловно, сам он происходил"... Вот так. И никто Николаю Александровичу возразить не осмелился, и никто набора его статьи не рассыпал, и "на ковёр" его никто не вызывал, и тираж монографии "Тюркская лексика в "Слове о полку Игореве""(М., 1985) никто не конфисковывал...
  
  
  
  
   Двести лет вместе
  
  
  
   "Поэзию надо искать в поэзии, а не в истории", - говаривал мудрый Лев Николаевич Гу-милёв. Вряд ли что-то иное способно помочь нам прояснить датировку написания "Слова" так, как сопряжённый с ним исторический фон. Мир "Слова" удивительно красив, внешне правдоподобен, но нереален для XII века! Его летописная праоснова - несомненна, и, тем не менее, устоявшаяся трактовка основных идей, заложенных в "Слове о полку Игореве", не соответствует характеру той эпохи, к которой традиционно относят его создание. Академи-ки Рыбаков и Лихачёв, как известно, древнетюркского языка не знали, жизнь и быт древних степняков специально не изучали, и не оставили нам каких-либо фундаментальных работ по истории русско-половецких отношений в XI-XIII вв. Таким образом, обращаться к ним за разъяснениями не имеет смысла. Абсолютно никакого! Попробовал как-то археолог Борис Александрович Рыбаков выдать тюркские руны на древнем клинке за "кириллицу", так оконфузился со своим "Людотой ковалем" на весь учёный мир... Здесь нам могут помочь лишь работы выдающихся востоковедов и тюркологов - А.Якубовского, С.Руденко, Р.Мавродиной, В.Гордлевского, Н.Баскакова, С.Плетнёвой, Р.Бариева, Л.Гумилёва, А.Гаркавца, а также современного "фолк-историка" М.Аджи.
  
  
   Как раз С.А.Плетнёвой мы и предоставим первое, вводное слово: "...с 1055 года началась сложная, полная браков и битв, набегов и военных союзов совместная двухсотлетняя исто-рия двух народов"... То есть, князь Игорь, его сын Владимир, брат Всеволод Трубецкой и племянник Святослав Рыльский не могли быть "защитниками" Русской земли хотя бы пото-му, что в XIIв. никакой "грозной половецкой опасности" не существовало в природе! Исто-рик В.Пашуто подчёркивал: "В целом половецкие набеги охватывали... около 1/15, главным образом степной части страны... Ни Галич, ни Полоцк, ни Смоленск, ни Новгород, ни Суз-даль не были для них досягаемы, а в Киев, Чернигов и Переяславль они вступали лишь в ка-честве княжеских наёмников"... Половцы пришли в междуречье Днепра и Дона из своего сибирского далёка, из Прииртышья и Барабинской степи, чтобы заселять данную территорию. "Заселение, - пишет М.Аджи, - как раз и состоит в том, чтобы прийти, остаться, пустить корни... Заселение - это не "гуннские набеги", как утверждают многие. И даже не конная атака" (Европа, тюрки, Великая Степь. Издательство АСТ. М., 2006, с.31). Никому не принадлежавшие, практически безлюдные просторы "завоевать" нельзя было в принципе! "Дикое Поле" стало истинно "русским", когда на его ковыль-траву ступили екатерининские драгуны и гренадеры, а затем - и вольные российские землепашцы...
  
  
   Суровые климатические условия степей юга современной России (свирепые бураны, обильные снегопады, большая толщина снежного покрова и т.д.) не способствовали, мягко говоря, круглогодичному отгонному кочеванию. Зимой половецкий скот остро нуждался в сене, а весной - в длительной подкормке. "Даже при хорошо подготовленных зимовках по-ловецкий скот сильно тощал. Особенно страдали ездовые кони, а значит, и военная мощь половцев", - справедливо замечал Л.Н.Гумилёв... И не надо было Б.А.Рыбакову бездумно повторять летописные "байки" про "февральские" (!) 1184-1185гг. походы хана Кончака на Дмитров-Южный и Хорол, ибо обеспечение половецкой конницы "фуражом" в условиях зимы - задача, в реальном измерении XIIв., непосильная даже для Господа Бога (да простят меня глубоко верующие люди), тем более - для отдельных российских академиков, посред-ственно разбиравшихся в военном деле. Иногда Б.А.Рыбаков скатывался до откровенного фантазирования: "... Кончак поставил перед собой такую же задачу, какую поставил полвека спустя Батый, - не просто совершить наезд на русские земли, а взять штурмом и сжечь русские города. Для этой цели войско было оснащено большими огнестрельными катапультами ("тугие самострельные луки"), для заряжания которых требовалась сила 50 человек...". Неужели господин академик обнаружил в архивах подлинные "боевые приказы" хана Кончака? Да нет, он кое-что выдумал от себя, а кое-что бездумно позаимствовал из Ипатьевской летописи. И невдомёк ему было, что сами принципы действия "катапульт" и "луков" несколько различны! Кроме того, "боевая эффективность" гигантского "самострела", натягиваемого пятидесятью половецкими воинами, для взятия русских городов "штурмом", представляется близкой к "абсолютному нулю", а широкое применение "зажигательных метательных приспособлений" иранскими военнослужащими в XII веке - остроумная выдумка, лежащая целиком на совести Б.А.Рыбакова. Отметим также, что появление "самострела" - арбалета, как и баллисты, "технологически" датируется (по данным Я.Кеслера) рубежом XIV-XV вв.
  
  
   Таким образом, превосходство степняков в кавалерии было явлением сезонным, с мая по сентябрь-октябрь, укреплённые города Руси эти "варвары" брать так и не научились; и со своими стационарными "зимовками", "городками" (Шарукань, Сугров, Балин и др.) и "ве-жами"- кибитками, запряжёнными волами, представляли для русских дружинников просто идеальную мишень, если бы не одно принципиальное "но" (о котором - ниже). Поэтому со-вершенно не случайно, что для разгрома всего шести полков князя Игоря "Кощей"-Кончак (согласно сообщению Ипатьевской летописи) вынужден был весной 1185г. мобилизовать всю "Половецкую землю"! Кстати говоря, летописные россказни о "бесчисленных половец-ких полках" - это очень сильное преувеличение. Константин Пензев в своей книге "Русский Царь Батый", выложенной на сайте "Татарская электронная библиотека", пишет буквально следующее: "По советским меркам мобилизации Русь тогда могла содержать до 110 000 человек "под ружьем" в качестве регулярной армии (результат практически совпадает с оценкой в 100 000 человек, сделанной С.М.Соловьевым в его "Истории России"). Если, по словам Гумилева, численность половцев в то же время, составляла 300-400 тыс. человек (в среднем 350 тыс.), то половцы могли выставить, опять же по советским стандартам мобилизации, в виде регулярной армии до 7000 человек в мирное время. Конечно, в военное время число "призывников" резко увеличивается. Этого хватало, чтобы в XIII веке половцы контролировали весь Дешт-и-Кипчак". Т.е. половцы, действительно, были противниками серьёзными, но и "обступить" русские полки, как лес ("ак борове"), им было бы затруднительно, при всём их желании. Если только не предположить, что "свадебный кортеж", возглавляемый князем Игорем, действительно, был не очень многолюдным... И совершенно напрасно академик Лихачёв пытался запугивать советских читателей следующей "страшилкой" собственного сочинения: "Воюя, они движутся ВСЕМ НАРОДОМ (выделено мной. - А.Н.): их жены и дети - в походных войлочных домах на телегах. Это страшный враг, ужас и проклятие Руси - половцы" ("Слово о полку Игореве", М., "Художественная литература", 1987, с.3)... Со всей ответственностью заявляю: именно ТАК не воевал ни один народ в мире; не вели боевых действий подобным, "самоубийственным", образом и половцы...
  
  
   Мои же фундаментальные сомнения в достоверности масштабных русско-кипчакских (русско-печенежских, русско-берендейских и т.п.) "боестолкновений" основываются на аб-солютной недостоверности существования массовой кавалерии, как отдельного (и дорого-стоящего!), рода войск, ранее XIII века (спасибо Я.А.Кеслеру за это ценное замечание), т.е. до широкого "внедрения" в военное дело стремян (без чего "рубящий" удар мечом, саблей или шашкой просто невозможен), подков и седла с высокой задней "лукой" (для полноцен-ного "копейного" боя); и на том ещё обстоятельстве, что вести в степи маневренную войну без компаса и карт довольно затруднительно. Даже целенаправленное движение куда-либо без опытных проводников, либо досконального знания местности и точных ориентиров, представляется и сегодня задачей практически невыполнимой. Я почти уверен, например, что знаменитые половецкие "бабы" - это древние топографические знаки, а не "идолища поганые". Для любого чужака вход в этот пустынный и таинственный мир стоил рубль, а выход - уже два! И ныне в степи люди стараются не жить оседло, это до сих пор - одна из самых трудных для существования человека природных зон Земли... Без примитивного земледелия и культурных злаков в условиях степи выжить было вообще нереально! Поэтому, образ жизни половцев следует признать близким к "полностью оседлому": кто-то ведь должен был кормить дикие "орды", шить для них одежду, изготавливать оружие, доспехи и предметы конской упряжи и т.п. Практически "похоронил" бредовые представления о кипчаках, как о разновидности "степных цыган", А.И.Лызлов, в своей "Скифской истории" (1692): "Татары после этой победы (на Калке. - А.Н.) до основания разорили крепости и города и села половецкие...".
  
  
  
   О бедных кыпчаках замолвлю я слово...
  
  
  
   Объективно говоря, у половцев не было причин "завоёвывать" Киевскую Русь, с чуждым для них ландшафтом, где было затруднительно развивать традиционное скотоводство. А у "русичей", в свою очередь, отсутствовали мотивы для завоевания "Дешт-и-Кыпчака". Зем-леделие и кочевание сосуществовали с древнейших времён, причём каждый этнос был ак-сиоматически "привязан" к своей экономической "нише"... Исследователь Д.А.Расовский в своей работе "Половцы" подчёркивал: "Русская историография несколько преувеличила значение боевой встречи Руси и половцев и в бесплодных и, в сущности, безопасных для существования Руси войнах ее с половцами видела серьезный натиск азиатского Востока на форпост европейской цивилизации... За мелкими пограничными войнами не было замечено, что настоящего наступательного движения на Русь у половцев никогда не было и, добавим сейчас же, быть не могло из-за нежелания половцев выходить из степей и расширять свою территорию за счет лесостепной или лесной областей. Половецкие войны были статически-ми, а потому и не могли серьезно угрожать Руси, которая в эти века почти вся находилась в лесной полосе. Страдать могли лишь те, сравнительно незначительные части Руси, которые вклинивались в степи и оставались открытыми для половецких нападений. Но такие земли составляли не более одной пятнадцатой всего пространства, занимаемого тогда Русью"... Если степнякам и случалось грабить русское порубежье, то делали они это не самостоятельно, а преимущественно в союзах с русскими же князьями! Сухая статистика гласит: за 120 лет, с 1116 по 1236гг., половецких набегов на Русь было пять, русских походов в степь тоже - пять, случаев участия половцев в княжеских междоусобицах - шестнадцать. "Лаврентьевская летопись" уточняет: 12,12 и 30, но за 180 лет. "Итак, взаимоотношения русских и половцев никак нельзя рассматривать в плане борьбы с некой непримиримо враждебной силой; половцы в конечном счёте были частью Руси", - писал известный "скептик" XIX в. О.И.Сенковский. Согласиться с заскорузлыми постулатами традиционной науки - о "ничтожности" культурного воздействия половцев на Русь - не так уж и сложно, но нам всё равно придётся искать объяснение тому, например, обстоятельству, что к концу XII в. все князья "черниговского дома", и большинство правителей северо-восточной (Залесской) Руси, были, "по крови", самыми настоящими кипчаками...
  
  
   "Непримиримая вражда" двух соседних этносов привела к тому, что степняков на Руси стали шутливо называть "сватами" (что и подтвердил автор "Слова"). Их имена русские ле-тописи отмечают неоднократно: кроме самого Кончака Отраковича - это ханы Осолук, Аэпа, Епиопа, Тугоркан, Котян и некоторые другие. Очень возможно, что отдельные русские "зятья" и питали не самые лучшие чувства к половецким "тёщам", но призыв объединиться в священной борьбе с ними, согласитесь, выглядел бы слегка нелепо. "Для укрепления мира тюрки отдавали своих дочерей за местных мужчин... Их женщины становились желанными жёнами правителей и героев", - напишет Мурад Аджи (Тюрки и мир: сокровенная история. М., АСТ, 2004, с.44)... Мне трудно постичь своим скудным умишком, что же хотел сказать "многомудрый" Д.С.Лихачёв, который в своих комментариях к "Слову" особым, "академическим" нюхом учуял авторское (якобы) "...осуждение русских князей, часто женившихся на половчанках и тем завязывавших родственные отношения с врагами родины" (?); а в статье "Золотое слово русской литературы" утверждал следующее: "С поразительной конкретностью противопоставляя русских их врагам он (автор. - А.Н.) называет последних сватами...". Со всей "конкретностью" заявляю, что "врагов" подобным образом называть никто не будет! Неужели и этот бред мы должны признавать за "компетентное исследование"? Лучше бы нам толково объяснили: 1) почему это "Рюриковичи" (до знакомства с половцами), никогда не пытались ассимилироваться ни с печенегами, ни с берендеями, ни с торками, ни с волжскими булгарами, ни даже с "цивилизованными" хазарами; и 2) почему, упоминая о браках русских князей с половчанками, ни одна из летописей, практически ни разу, не сви-детельствовала о факте официального крещения юных "басурманок" в православие?! Таин-ство церковного венчания иногда, действительно, упоминалось, но это - "ария" из другой "оперы".
  
  
   Интересно получается: византийские и грузинские царские "дома", венгерские короли и французские бароны (к примеру, рыцарь Балдуин Гэно, в 1240 г.) породниться с половецки-ми ханами зазорным для себя не считали, а у советских академиков сама мысль об этом (применительно к истории Древней Руси) вызывала скрежет зубовный. Вот они и изворачи-вались, как могли, тщательно скрывая от нас одну закономерность: до cередины XIII века "русичи" выбирали себе жён либо из числа родственников, либо из христианской аристократии соседних и отдалённых земель. Получается, что половцы, по меньшей мере, не были "закоренелыми идолопоклонниками"... А не встретил ли хан Кончак чашкой крепчайшего кумыса, или айрана, своего будущего зятя Владимира Игоревича, его отца и дядю на границе своих владений, по всем законам степного гостеприимства? И не были ли захваченные "русичами" трофеи ("золото, и паволоки, и дорогие оксамиты"), традиционными подарками жениху и свёкру от лица знатной невесты, а "просыпанное" ими в битве с ордой хана Гзака "русское золото", напротив, традиционным "калымом" за высокородную половчанку?.. Исследователь А.Л.Никитин был не так уж далёк от истины, когда обнаружил в "Слове" явные отголоски половецкой свадебной обрядности. И действительно: чего ради князю Игорю вдруг взбрело в голову "разбойничать" против "без пяти минут" родственника, тем более что некоторые источники сообщают нам о сватовстве к прекрасной Кончаковне (в крещении нареченной странным именем "Свобода", как то утверждали В.Н.Татищев и Д.С.Лихачёв), имевшем место быть ещё до (sic!) злополучного рейда в "землю незнаемую"? И в каких это "святцах" батюшки XII века сие "диво-дивное" отыскали? И отчего от нас фактически скрывали, что дочь половецкого хана звали... Ярсылу? Может быть, из-за явного созвучия с "Ярославной"?
  
  
   Свои, правильные "поганые" воевали как на стороне Киева, так и Чернигова. Наконец, хан и воин Кончак, могучий богатырь русских летописей ("иже снесе Сулу, пешь ходя, котел нося на плечеву"), в жилах которого текла кровь царей Грузии, не мог быть ничьим "кощеем" (рабом), и даже вассалом, а половцы никогда не брали с Руси дань ("по белке от двора"), вроде ордынцев XIVв., или крымских татар ХVI-XVII вв., - и это звучит уже как приговор без права обжалования. Вина Д.С.Лихачёва перед российской филологической наукой лишь усугубляется тем, что он, из неизвестных нам побуждений, и вопреки оригинальному тексту, приписал одно-единственное словечко. Получилось следующее: "...САМИ (выделено мной. - А.Н.) брали дань по белке от двора". Смысл фразы при этом изменился кардинально: вместо очевидного проявления "вассальной зависимости" от какого-то "сюзерена" (но тогда это явно не XII век) мы получили примитивный, стихийный разбой! Ловко... Интересно, что и само слово "кощей" правильнее было бы интерпретировать (согласно О.Сулейменову) как заимствованное у тюрков "кошчи" ("кочевник"), без превнесённого позже негативного смысла. Я уже не говорю о том, что слово "поганый" является калькой с латинского "паганус", обозначавшего "не-горожанина, сельского жителя, деревенщину", т.е. какой-либо религиозный оттенок здесь тоже изначально отсутствовал. Странное совпадение: и древние тюрки словом "паган" называли обыкновенного пастуха, а словом "йызык" - среднестатистического степняка...
  
  
   Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! "Нехристианский", как оказалось, далеко не всегда оз-начает "политеистический" или "мусульманский"; иудаизм евреев и буддизм - лучшее тому подтверждение... Надменно проигнорировав данные авторские "подсказки", орденоносные и венценосные академики, тем самым, расписались в жутчайшем непрофессионализме! К тому же, религиозные предпочтения древних половцев историкам практически неведомы до сих пор! "Гробовое" молчание хранят в данном вопросе и "древние" русские летописи. Му-рад Аджи, ссылаясь на Плано Карпини, был в числе первых, кто лишь подступился к рас-крытию этой важной и интересной темы: "Папский легат Карпини о вере тюрков писал так: "Они веруют в единого Бога, которого признают творцом всего видимого и невидимого, а также признают его творцом как блаженства в этом мире, так и мучений, однако не чтят его молитвами, или похвалами, или каким-то обрядом" (Цит. по: Тюрки и мир: сокровенная ис-тория... с.468). Позволю себе привести ещё парочку знаменательных цитат: "Историогра-фия, заполненная рассказами о военных столкновениях с половцами (куманами), не сумела заметить того факта, что для отношений между русскими княжествами и Половецкой степью более характерными и нормальными являются не войны и набеги, а интенсивный товарообмен" (востоковед А.Ю.Якубовский, 1932 г.)... "Наши летописи не оставляют сомнения в тесных, близких связях, существовавших в XII веке между социальными верхушками Руси и половцев. Идея извечной, принципиальной борьбы Руси со Степью явно искусственного, надуманного происхождения" (славист В.А.Пархоменко)...
  
  
   А перед Владимиром Георгиевичем Маранцманом мне придётся-таки извиниться, ибо "пальму первенства" в номинации "самый жуткий куманофоб и кипчакоед XX века" у него безоговорочно отнял известный ленинградский поэт В.А.Соснора. В 1962 году он написал стихотворный цикл по мотивам "Слова". Вот как Владимир Александрович, известный "экспериментатор" и слегка "авангардист", хотел (по выражению исследователя Л.А.Дмитриева) показать своим читателям "...что за высокой поэзией памятника стоит ре-альная, земная жизнь". И как только Льву Александровичу Дмитриеву, питерскому интелли-генту, было не совестно нахваливать ТАКОЕ? Мне - гадко и противно, но всё-же я попро-бую собраться с духом, и процитирую сосноровский "поэтический шовинизм", носивший невинное название "Ночь перед побегом":
  
  
  
   ...Круп коняги в жару
   груб,
   двадцать стражников
   жрут
   круп
   и прихлебывают
   кумыс.
   Половчане -
   палач к палачу,
   и похлопывают
   - кормись! -
   князя Игоря по плечу...
  
  
   ...Что ни стражник, то глаз
   кос
   помясистей украсть
   кость.
   Что ни рот - на одну
   мысль:
   поядреней хлебнуть
   кумыс.
   Двадцать стражников.
   Ночь.
   И у каждого
   нож...
  
  
   Отнюдь не степняки-"федераты", поставлявшие на Русь сапоги, штаны, сыр, шорные и кузнечные изделия, кожи, волов, скаковых лошадей и благородных невест, представляли действительную опасность для Киевской Руси. Даже чисто демографически "Степь" посто-янно проигрывала "Лесу": простое воспроизводство погибавших в сражениях воинов-профессионалов для половцев всегда представляло гораздо более серьёзную проблему, чем для "оседлой" Руси; уже в силу одного этого половцы не могли бездумно растрачивать в бесконечных набегах на соседей свои, весьма ограниченные, людские "ресурсы"... Уже в XIIв. (следуя традиционной хронологии) обозначилось явление куда более грозное - религиозная индифферентность, падение общественных нравов, отказ от традиционной этики и морали, ожесточённая борьба сильно расплодившихся князей друг с другом, княжеской власти с церковью (вспомним, например, судьбу "книжников" Илариона или Климента Смолятича) и внутри самой церкви (киево-печерские монахи против "византийских" ставленников-митрополитов). Историческая аксиома: политическому сепаратизму и на Западе, и на Востоке всегда сопутствовал сепаратизм религиозный!.. Эти тревожные тенденции достигли своего апогея в XVIIв., - как в Московии ("Смута" и "Раскол"), так и на многострадальной Украине ("Хмельниччина" и "Руина"). Они-то и послужили анонимному (пока ещё) автору "Слова о полку Игореве" мотивом для страстного призыва "русских людей" к общенациональному единению.
  
  
   Единственное, что нам, действительно, осталось прояснить: в силу каких обстоятельств Великий Неизвестный сумел так органично соединить в своей поэме мотивы античного и средневекового "героического" эпоса с аутентичным тюркским фольклором, а западную, "светскую" традицию ораторского искусства - с изысканной церковнославянской "вязью". Возможно, именно это и поможет нам установить его настоящее имя.
  
  
  
  
   Часть 4. "Аксиос... Достоин!"
  
  
  
   При современном состоянии вопроса
   и нынешнем корпусе известных нам
   источников надо полагать, что имя ав-
   тора "Слова" не будет доподлинно из-
   вестно никогда.
  
   Энциклопедия "Википедия"
  
  
   Самое имя автора "Слова" нам неизвестно
   и вряд ли станет когда-нибудь известно.
   Все попытки точно выяснить имя автора
   "Слова", которые до сих пор были сделаны,
   не выходят за пределы самых шатких и
   фантастических предположений.
  
   Д.С.Лихачёв
  
  
   Анализ исследований, в которых делается
   попытка атрибутировать "Слово" опреде-лен-
   ному лицу XII столетия, свидетельствует о
   том, что поиски имени автора, основанные
   на данных самого "Слова" и тех источни-ков,
   которыми мы сейчас располагаем, не могут
   завершиться успехом. Обоснованными мо-гут
   быть лишь общие соображения типологиче-
   ского характера.
  
   Л.А.Дмитриев
  
  
  
   С утверждениями, вынесенными в эпиграф, спорить трудно, практически безнадёжно. Почти как у Данте: "Входящие, оставьте упованья". Не менее сложно любителю-одиночке тягаться с целой "когортой" профессиональных историков и литературоведов, и всё же... После многолетних, изнурительных поисков я рискну назвать подлинное имя Великого Не-известного, славянского "Гомера", будоражащее русские умы третье столетие подряд. Вслед за А.А.Зиминым я говорю: "И мне нестерпимо надоело врать". А ещё мне "до чёртиков" на-доели горделиво-патриотические "банальности" и просто глупости, - вроде тех, что в "Сло-ве" "...чувство воинской чести и любовь к родине отличали и профессионалов-дружинников и простых воинов, набранных из народа" (Какую ещё "кастовую честь" узрел Д.С.Лихачёв у забитых, мирных "смердов" XII века?), что "...созданное на юго-восточной окраине Руси (???), оно там не залежалось, не затерялось на границе "дикого поля", оно обошло весь горизонт русской территории, не раз пересекло его окружность и через сто двадцать лет после появления поэтической его речью пользовались, как по-словицей, на далеком северо-западном крае Руси" (И что академик А.С.Орлов и профес-сор С.К.Шамбинаго хотели этой "cловесной геометрией" нам сказать? И почему это Киев-ская Русь вдруг оказалась к юго-востоку от "высоток" МГУ?), что оно просто "обязано" нас поражать "...возвышенными страстями и роскошью героических образов" (А.Толстой), и мы должны приходить в неописуемый восторг, глядя на то, как "... горит нетленными красками лиро-эпическое произведение, вряд ли имеющее равное себе в мире" (М.Рыльский). А вот ещё одна, и довольно распространённая, точка зрения: "Сокровище российской (?) словесности требует столь же бережного, благоговейного отношения, как древний собор или уникальная фреска" (Н.Борисов)... Да элементарного понимания оно ждёт не дождётся от нас, уже более двухсот лет! Слегка видоизменив афоризм Эдмона Гон-кура, можно лишь искренне посочувствовать "Слову о полку Игореве": любое художествен-ное произведение, выставленное на всеобщее обозрение, слышит о себе больше глупостей, чем кто бы то ни было в мире... Оценим же по достоинству сатирический "крик души" щед-ринского архивариуса-летописца, "Павлушки, сына Маслобойникова": "Не хочу я, подобно Костомарову, серым волком рыскать по земли, ни, подобно Соловьеву, шизым орлом ши-рять под облакы, ни подобно Пыпину, растекаться мыслью по древу...". Возблагодарим Михаила Евграфовича за тонкий юмор, а сами займёмся вещами куда более серьёзными...
  
  
   Когда сказать "по существу дела" нечего, когда чего-то явно недопонимаешь - помере-щиться может всякое... Академику Лихачёву, например, привиделось следующее (вновь по-зволю себе сопроводить цитаты из его работ разных лет минимально необходимыми ком-ментариями, и вновь выделю их): "Бодрый и энергичный ритм мчащихся воинов чувст-вуется в описании черниговских кметей (Вообще-то они были "курянами", которых при-вёл с собой Всеволод Святославич, князь Трубчевский и Курский)... Чувство чести диктует и тактику боя (Утверждение крайне невнятное, и более чем неубедительное!)... Кажется, слышен скрип половецких телег, мчащихся навстречу русским (По-моему, технические характеристики "половецких телег" автором данного наблюдения безбожно искажены)... двигаются к Дону половцы "неготовыми дорогами", скрипят их немазаные телеги (Ага! Телеги всё-таки не "мчатся". Но что такое - "немазаные"?)... Земля гудит, реки мутно текут, прах над полями несется (Чей "прах"? "Мёртворождённой", от самых своих истоков, советской "древнерусской филологии"?)... Игорь Святославич тяжело переживал эту неудачу (своё неучастие в походе 1184 года): ему не удалось доказать свою преданность союзу русских князей против половцев, его могли заподозрить в умышленном уклонении от участия в походе, как бывшего союзника Кончака (Кто мог знать истинные чувства Игоря Святославича? Разве академик Лихачёв участвовал в сеансе спиритического общения с его "духом"?)... в следующем, 1185 году Игорь, "не сдержав юности" - своего молодого задора (Какая-там "уность", если Игорь был уже зрелым "мужем", на четвёртом десятке лет?), без сговора со Святославом и Рюриком бросается (По-моему, он не слишком сильно торопился) в поход против половцев... Высокое чувство воинской чести, раскаяние в своей прежней политике, преданность новой - общерусской, ненависть к своим бывшим союзникам - свидетелям его позора, муки страдающего самолюбия - все это двигало им в походе (Вновь информация, полученная в ходе сеанса "столоверчения"?)... Игорь был схвачен и связан, он мужественно принял вину на себя и в тяжелом раздумье о судьбах своего народа каялся в преступлениях, совершенных им против простых крестьян во время междоусобных войн. Его покаянная речь трагична (Средневековый феодал, раскаивающийся из-за смерти каких-то "холопов"? Совершенно невероятно!!!)...Чем шире охватывает автор Русскую землю, тем конкретнее и жизненнее становится ее образ, в котором оживают реки, вступающие в беседу с Игорем, наделяются человеческим разумом звери и птицы, принимающие участиев судьбе Игоря (Реки, "беседующие" с главным героем и "разумные" птахи - это реалистично, "конкретно" и "жизненно"?)... Народны в "Слове" образы дерева, приклоняющегося от горя, никнущей от жалости травы, сравнений битвы с пиром, с жатвой (Почему это "дерево" и "трава" - обязательно "народные образы"? Сильно сомневаюсь я и в том, что символика "битв и пиров" была близка творчеству простого "народа")... Иной ритм - ритм большого свободного дыхания народного плача ощущается в обращениях Ярославны к солнцу, к ветру, к Днепру (Не надо быть "академиком", чтобы согласиться со мной: когда люди плачут, их дыхание прерывистое, стеснённое и неровное)... Зрительно эффектны образы плавающих в красной крови золотых шлемов... черной земли, политой красной кровью (Бр-р-р...Возможно ли здесь вообще говорить о какой-то "зрительной эффектности"?)... Образы мирного труда, пронизывающие всё "Слово о полку Игореве" в целом (Явное преувели-чение!), делают это произведение апофеозом мира. Автор "Слова" призывает к борьбе с половцами, в первую очередь, во имя защиты мирного труда... Призыв "Слова" к за-щите родины, к охране мирного труда ее народа звучит и сейчас с неослабевающей си-лой... Автор "Слова" обращается к образу ПИРА КАК К АПОФЕОЗУ МИРНОГО ТРУДА". И т.д. и т.п.
  
  
   Где всё вышеперечисленное Дмитрий Сергеевич сумел разглядеть? Неужели же в "песне Игоревых воинов"? Ничего себе - "апофеоз мирного труда", с "кровавым вином" и челове-ческими косточками в виде "посевного материала"! Но в очередной своей "нетленке" - ...надцатом по счёту "злате слове", теперь уже в "Поэтической библиотеке" из серии "Клас-сики и современники" (М., 1987, с.7), академик Лихачёв заявлял уже нечто иное: "... Для автора "Слова" битва со степным врагом еще не кончилась. Поэма о победе была бы поэмой торжества и радости. Победа - это конец сражения, поражение же для автора "Слова" - это только начало битвы. Поражение должно объединить русских. Не к ПИ-РУ-ТОРЖЕСТВУ зовет автор "Слова", а к ПИРУ-БИТВЕ (везде выделено мной. - А.Н.)... Итак, налицо - три взаимоисключающие трактовки символики "пира"! Снова и снова ловить академика на грубейших логических противоречиях - невелико удовольствие. Беспокоит другое: если процитированные "ляпы" были настолько очевидными, то почему их не вскрыли другие исследователи, включая самых "неангажированных" и "независимых"? Что за всеобщее умопомрачение мы здесь наблюдаем? Ответа на поставленные вопросы у меня нет, поэтому лучше я приведу остроумное замечание Игоря Агранцева: "... для воспитательной работы со славным родом, впавшим в жалкую развращенность, не подходит такой способ как землетрясение и погружение его в морскую пучину". Вот именно! Заражая кого-нибудь бациллой "холеры" предыдущую "чуму" не вылечить, а "образцовый патриотизм" лучше воспитывать не на "позорных поражениях", а на оптимистических, положительных примерах, - когда "наши" непременно оказываются сильнее любых "cупостатов"...
  
  
   Лично мне попадались, например, высказывания и таких "простодушных чудаков", кото-рым всерьёз казалось, что "Слово" содержит-де "...страстный призыв к сплочению перед зловещими силами человеконенавистничества и агрессии", и что его следует-де отнести к числу произведений "...разоблачающих неправедные войны, отстаивающих право че-ловека на счастье, на созидательный труд, на мирное небо над головой" (автором по-следних "перлов" был некто Ю.С.Мелентьев, функционер ЦК КПСС, "бывший" первый зампред Госкомиздата СССР и министр культуры РСФСР)... Так и хочется спросить: а кто на кого напал-то, в мае 1185 года, кто был тем самым "человеконенавистным агрессором"? Или половцы априори не имели права на счастье и "мирный скотоводческий труд"?.. И даже не стоит здесь прикрываться "фиговым листком" авторитета Генеральной конференци ЮНЕСКО, санкционировавшей все прошлые "юбилеи" и "круглые даты", связанные со "всемирно-историческим значением" плохо понятого памятника славяно-украинской лите-ратуры XVIIв.! Как и всякая другая чиновничья "контора", влиятельный "департамент ООН по культуре" будет и впредь "штамповать" любые празднества и торжества, лишь бы они были соответствующим образом "преподнесены" мировой общественности... А вот и самый "свежий" тому пример, позаимствованный мной из Љ 23 "Литературной газеты" за 2010 год: две сотрудницы Софийского музея-заповедника в Киеве, г-жи Куковальская и Никитенко, произвольно "удревнили" возраст Софийского собора, на что их якобы сподвигло изучение настенных граффити, и, более того, выдвинули р-р-революционную гипотезу: Софию, дескать, строили не при Ярославе Мудром, а уже при Владимире Крестителе! И не только "выдвинули гипотезу", но и поспешили обратиться в ту самую ЮНЕСКу с "обоснованием" 1000-летия киевской "жемчужины древнерусской архитектуры", и даже как будто получили "добро" на внесение новой даты в официальные ЮНЕСКОвские "святцы"... Целиком поддерживаю академика НА Украины Петра Петровича Толочко в его благородном негодовании по поводу "... дилетантского изменения времени рождения Софии", тем более, что первооткрыватель скандальных граффити, украинский эпиграфист С.А.Высоцкий, и близко не вычитал в них того, что привиделось вышеназванным дамочкам...
  
  
   Мне не очень хочется, в который уже раз, "нападать" на покойного академика Лихачёва, но что было хотеть от людей весьма далёких от проблематики "древнерусской литературы", если сам Дмитрий Сергеевич частенько занимался довольно сомнительной словесной "экви-либристикой". Ярчайший пример "филологической науки по Лихачёву" - его же коммента-рии к "Слову о полку Игореве" (М., "Детская литература", 1980). Разбирая сложнейшую, действительно "тёмную", фразу "...рища въ тропу Трояню чрезъ поля на горы", академик Лихачёв зявил буквально следующее: "По-видимому, Троян здесь языческий бог (бог Троян упоминается в памятниках древнерусской письменности). Если это так (sic!), то в "Слове о полку Игореве" выражение "рища въ тропу Трояню" означает - "носясь по божественным путям" (Как это прикажете понимать? - А.Н.). Здесь что ни слово - то хитрая подтасовка, либо увиливание от ответственности! В каких это "памятниках древнерусской письменно-сти" (в подавляющем большинстве - монастырского "производства") мог встретиться "язы-ческий бог Троян"? Что означает - "если это так..."? А если "не так", то какие ещё (гораздо более глупые) толкования были бы предложены нашему вниманию тогда? Наконец, кто у нас, в СССР, был "главным" по "древнерусским" (письменным!) литературным раритетам, и кого первого надо было винить в том, что "Слово" переводилось не совсем "так", как на-до?
  
  
   Тем не менее, вынужден разочаровать любителей скороспелых "сенсаций", - в предла-гаемом вниманию читателей расследовании-реконструкции я даже не собирался покидать "лоно" традиционной Истории, и традиционного же Литературоведения (хотя мне совер-шенно очевидны достоинства и "новой хронологии", и "альтернативной истории", и воззрений, стоящего несколько особняком, Мурада Эскендеровича Аджиева). Я всего лишь свёл воедино те (побочные, случайные, не развившиеся) идеи, мысли и гениальные догадки, которые многочисленными исследователями прошлого и настоящего времён считались "второстепенными"... Слишком, слишком рано был "списан в утиль", как малоинформативный, старый-добрый "литературоведческий анализ" скандальной поэмы; кое-кто сильно поторопился уверовать и в то, что в филологической науке "строгие доказательства" невозможны-де "по определению". Очень даже возможны! И главными среди них следует признать т.н. "анахронизмы" (понятия, термины, материалы, технологии, исторические персонажи и т.п., которые явно не соответствуют предполагаемому времени написания литературного памятника)... Несколько опережая события отмечу, что встречающиеся в (якобы) "древнерусских" летописях обозначение последнего зимнего месяца у славян как "февраль", "колокола" и "колокольни" якобы VIII-XIV веков (включая и "вечевые"), и, тем более, такие термины, как "православие", "православная вера" и "православная церковь", - одни из самых очевидных примеров подобных "анахронизмов"... Тоже самое, в полной мере, относится к разнообразным географическим и этнографическим "реалиям" - т.е. природным объектам и явлениям (которые невозможно произвольно переместить куда-либо в пространстве и времени), очень "консервативным" религиозным культам и погребальным обрядам, блюдам национальной кухни и национальному костюму (читаем у Н.М.Карамзина: "...следы древних обычаев сохраняются в течение многих веков и самое отдаленное потомство наследует нравы своих предков"), а также климату, животному и растительному миру того географического региона, которые писатель (поэт) собрался запечатлеть в прозе или стихах.
  
  
   Другими словами, если филологические "лепоты и красоты" в "библейских", "античных" или "средневековых" памятниках литературы вступают в ЯВНОЕ ПРОТИВОРЕЧИЕ с дан-ными этнографии и культурологии, относящихся к истории определённого народа; если по-казанные в художественном произведении традиции, обряды, верования или бытовые "зарисовки" ("национальные реалии") этому народу СОВЕРШЕННО НЕ СВОЙСТВЕННЫ; если вероятность конкретных природных явлений на данной географической широте КАТЕГОРИЧЕСКИ ИСКЛЮЧЕНА, а описание орудий и "технологий" труда, вооружения, приёмов и способов ведения боевых действий, титулатура светских и церковных владык и т.п. не соответствует РЕАЛЬНОМУ ВРЕМЕНИ ИХ ПОЯВЛЕНИЯ, - значит, автор не являлся ни современником описываемых событий (и "фантазировал" много позже), ни, тем более, уроженцем соответствующего уголка Земли! Подделать и сфальсифицировать можно многое: "возраст" бумаги (папируса, пергамента), "водяные знаки", даже почерк автора и его стиль, - и лишь вышеперечисленные признаки нельзя ни "сбагрить" из уже известных нам произведений, ни оболгать, ни как-то "скорректировать" их, в желательном для современной историко-филологической науки смысле. Ибо сказано: что написано пером... А сейчас проведём маленький эксперимент. В тексте "Слова" князь Святослав Киевский, обращаясь к Всеволоду Большое Гнездо, величает его "великим князем". Теперь сравним это с таким утверждением академика Лихачёва: "...Титул "великий князь" появился на Руси не ранее XIII в. (Д.С. Лихачев. Текстология. СПб., 2001, с.286)... Снова будем поминать всуе неграмотных "переписчиков" и неквалифицированных "редакторов"?
  
  
   Следующим, и достаточно "строгим", доказательством, позволяющим если и не иденти-фицировать напрямую анонимного автора, то хотя бы "оконтурить" время его жизни и твор-чества, являются всевозможные текстуальные "аналогии", "аллюзии", "параллели" и прочие совпадения (как дословные, так и "мотивированные") анализируемого памятника с уже известными нам. Грубо говоря, если автор, достаточно часто и широко, использовал литературные "наработки" (мотивы, образы, метафоры, сравнения и т.п.) "из Вергилия" или "из Петрарки", то родиться ранее этих поэтов, либо даже жить в одно время с ними, он не мог никак... Таким образом, Д.С.Лихачёв, в одном из своих литературоведческих очерков 1984 года, совершенно напрасно поддался чувству отчаяния: "Многое не может быть доказано, поскольку не могут по самому существу вопроса, его постановки, указаны аналогии. И речь может идти лишь о наших общих представлениях, догадках и воображаемых явлениях...". Отнюдь! Треть моего расследования как раз и посвящена тому, что "аналогии" существовали в прошлом, что кое-кому из российских учёных "второго плана" не раз улыбалась удача (и эти "аналогии" находились!); но в ещё большей степени я намерен доказать, что их можно легко отыскать и сегодня - было бы только желание.
  
  
   Предлагаемая мной версия, разумеется, не претендует на звание "итоговой", но она на-столько НЕПРОТИВОРЕЧИВА, что позволяет воздать должное трудам моих предшествен-ников, примирить самых "горячих" оппонентов и, что самое главное, доходчиво объяснить как некоторые "тайны", окружающие историю находки "Слова о полку Игореве", так и его жанровые, стилистические, лингвистические и прочие особенности. Может быть мне просто повезло, необыкновенно повезло... Размышляя над "Словом о полку Игореве", лишний раз убеждаешься в том, что нет людей неинтересных, как нет и абсолютно безумных гипотез, в которых не содержались бы рациональные "зёрна" Истины. Дело в том, что параллельно с капитальными трудами о "Слове" учёных традиционных взглядов, моё внимание привлекли культурологические и исторические работы "альтернативных" исследователей - Л.Н.Гумилёва, М.М.Постникова, А.Баркова, И.Агранцева, Я.Кеслера, М.Аджи, Е.Габовича, немца У.Топпера и др. Их плодотворная деятельность доказывает: настоящие открытия в области гуманитарного знания возможны сегодня только при естественнонаучном подходе, на основе МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫХ исследований, и на стыке разных наук, когда "гармония" истории тщательно проверяется "алгеброй" религиоведения, филологии, этнографии, социальной географии, астрономии, материаловедения или химических технологий. Грубо говоря, в XXI веке Историческое Знание уже не может быть, как и прежде, "монолитным", но только "мозаичным"!
  
  
   А вот и ярчайшая иллюстрация к вышесказанному - знаменитые "10 соколов" из зачина "Слова о полку Игореве". Циферка "10" (см. напр. "Екатерининскую копию"), бережно и тщательно скопированная первыми издателями из рукописного оригинала (Как единодушно признавали Карамзин и Малиновский: "Песнь о походе Игоря со всею точностью напечатана против подлинника"), волшебным образом превратилась у переводчиков-перекладчиков в лукавое словцо "десять". Уловка понятна, но спасти учёным-традиционникам всё равно уже ничего нельзя! Согласно Ярославу Аркадьевичу Кеслеру понятие "нуль" и в XIII веке ещё отсутствовало; его не использовал даже основоположник современной математики Леонардо Фибоначчи (1180-1240). Цитирую далее Я.Кеслера: "...Ни в "древнееврейском", ни в "древнегреческом", ни в "церковнославянском" алфавите значка, отображающего нуль нет, хотя буквы имеют числовые значения по десятичной (правильнее - десятеричной) системе счисления" (Я.Кеслер. Русская цивилизация. Вчера и завтра. М., "ОЛМА-ПРЕСС", 2005, с.368)... Но в старославянском языке не было попыток передать нуль и при помощи какой-либо буквы, сопровождаемой дополнительным, надстрочным знаком ("титло")! Более того, известно, что на десятеричную денежную систему (1 рубль = 10 гривен = 100 копеек) впервые в мире перешла именно Московия, примерно в первой трети XVI века, понятие о "десятичных дробях" ввёл в математику голландец Симон Стевин (1548-1620), во второй половине XVI столетия, а использовать бинарную систему (состоящую из 0 и 1), нашедшую применение в современных компьютерных системах, впервые предложил в 1679 году немецкий учёный-энциклопедист Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646-1716)... Откуда тогда в письменных литературных памятниках Киевской Руси якобы "XII века" могли взяться сами числа 10, 100, 1000, 10 000, а также производные от них, да с соответствующими словами? Получается, что временная индикация "погодных записей" отечественных летописей (а также западных анналов и хроник), совершенно независимо от результатов, полученных А.Фоменко и Г.Носовским, пересчитывалась много позже описываемых в них событий, т.е. "задним числом", и вся традиционная, "длинная" хронология, действительно, катится в "тар-тарары"... Вот блестящий пример того, как история математики способна реально помочь нам в вопросе об истинной датировке "Слова о полку Игореве"!
  
  
   И вот же странная закономерность: в мою концепцию авторства и датировки "Слова" прекрасно "укладываются" ЛЮБЫЕ ВЕРСИИ, появившиеся за последние 50 лет (вплоть до самых экзотических и экстравагантных) - акростихи в поэме (В.Сумаруков, М.Щепкина, А.Золотухин, Ю.Сбитнев), "античные" мотивы и реминисценции, "Траян - это Гомер" (А.Гогешвили), построение поэмы в структуре "византийского" церковно-песенного канона (А.Золотухин), "автор - болгарин Баян" (А.Никитин), "автор - обрусевший половец" (О.Сулейменов) и т.д. и т.п., но (!) без традиционной "жвачки" про XII век, и неоязыческих "камланий" про (якобы) произведение "коллективного народного творчества дохристиан-ского периода"... Увы, чаемое Н.А.Морозовым, ещё в начале XX в., "слияние истории и ес-тествознания" (как у Ньютона, Ломоносова, Постникова, Кеслера и др.), к большому сожа-лению, до сих пор не произошло. "Герои" традиционной историографии всё те же: авантю-ристы-кладоискатели, вроде Шампольона и Шлимана, разнообразные фальсификаторы-славянофобы, наподобие "норманнистов" Байера, Шлецера, Миллера и Тишендорфа, да ночной колпак писателя Карамзина и... "снотворные" истины официальной советской нау-ки.
  
  
   Роза во ржи...
  
  
  
   Я убеждён, что авторство (и датировка!) "Слова о полку Игореве" достоверно вычисляет-ся по "методу Игоря Агранцева", гласящему: "принципы исторического письма заложены в литературных произведениях". Из него следует, что историческая наука ошибочно "отожде-ствляет" ФАКТЫ минувших эпох и ПИСЬМЕННЫЕ СООБЩЕНИЯ о них, содержащиеся в известнейших нарративных текстах, - будь то Библия, "древнерусские летописи", европей-ские "средневековые хроники" или исторические трагедии Шекспира. Следует признать, что И.Агранцев лишь "развернул" лаконичную мысль, высказанную в 1904г. нобелевским лауреатом по литературе, Теодором Момзеном: "История как частное, входит в обширное понятие филологии". По свидетельству А.Вознесенского, выдающийся немецкий философ Мартин Хайдеггер фактически подтвердил данную мысль в частной беседе с российским поэтом: "Поэзия есть приношение даров, основоположение и начинание... Это значит не только то, что у искусства есть история... но это значит, что искусство есть история в существенном смысле: оно закладывает основы истории"... Кому Момзен, Хайдеггер и Агранцев - не указ, тому советую почитать "Литературный энциклопедический словарь", точнее статью "Филология", сообщавшую, что оная наука есть "совокупность гуманитарных дисциплин, изучающих историю и сущность духовной культуры человечества через языковой и стилистический анализ письменных текстов". А у известного русского языковеда XIXв. и составителя знаменитого "Словаря древнерусского языка" И.И.Срезневского читаем: "Первые страницы нашей истории останутся незаписанными. Они останутся белыми до тех пор, пока не примет в этом участия филология (sic!). Она одна может написать их". Приведённые цитаты как раз и доказывают, что "профессиональный филолог" был (на протяжении последних 500 лет - точно!) тем самым "судиёй", который самостоятельно решал - что есть "литературный миф", и что есть "историческое свидетельство"...
  
  
   Вот на чём - на игнорировании феномена ЛИТЕРАТУРНОСТИ В ИСТОРИИ (Евгений Яковлевич Габович, в свойственной ему остроумной манере, сформулировал его по-своему: "о степени литературного вымысла в качестве исторического эрзаца", а немец Уве Топ-пер - как "литературное выражение потребности западноевропейских народов в герои-ческой модели поведения") - основательно "прокололись" очень многие из тех, кто бро-сился в погоню за "тенью" великого произведения. Они, видимо, очень торопились удивить мир очередной "громкой сенсацией", вглядывались в "Слово" в поисках себя, любили себя в "Слове"; а надо было по-другому - любить "Слово" в себе, внимательно вслушиваться в его таинственный рокот, лелеять в себе его "божественный глагол"... Мой же предварительный вывод звучит так: в многолетней дискуссии вокруг "Слова" необъяснимым образом перепутаны взаимоисключающие проблемы - его подлинности (оригинальности) и хронологического "возраста" данного литературного памятника. Но истинные шедевры не становятся "хуже" лишь потому, что реальное время их создания оказывается гораздо ближе к нашим дням, чем это традиционно считалось. Поэтому мне сложно согласиться с мнением Д.С.Лихачёва о том, что "передатировать "Слово" нельзя без ущерба для его идейной и эстетической ценности". В действительности дело обстоит, как раз, наоборот!
  
  
   У всякого времени - свои песни..."Слово о полку Игореве" нельзя признать "преданием старины глубокой". Почему? Прежде всего, потому, что для мировоззрения человека XII века был просто исключён такой впечатляющий, "широкоформатный", территориально-географический охват разнородных событий (при хронологической "глубине" более 150 лет!) - от Венеции до Великого Новгорода, от Германии до "Половецкого поля", от Визан-тии до Волги и Северного Кавказа - какой мы наблюдаем в анализируемой поэме. Знамени-тый француз Марк Блок в своей "Апологии истории" прямо предупреждал: "...историкам, естественно склонным чрезмерно интеллектуализировать человека, полезно помнить, что далеко не все резоны резонны"... К примеру, совершенно "нерезонным" следует счи-тать общераспространённое убеждение в особой, "феноменальной" памяти наших далёких предков, способной надёжно фиксировать и удерживать столетиями (задолго до появления пергамента и бумаги) громадные поэтические тексты, объёмом в несколько тысяч стихов, причём в единственно-правильном варианте... Объединение четырёх "стихий" (мифологии, поэзии, истории и политики) в "Слове" - культурное явление совершенно немыслимое для "молодого русского феодализма"! Никакой "вундеркинд" XII столетия не мог знать под-робную "политическую историю" междукняжеских отношений того времени, а также тонкости и нюансы династических "родословий" всей "Русской земли", потому что ранее XVI в. просто не существовало "общерусского" летописного свода, следы которого, кстати, странным образом затерялись в "опричной" Александровой слободе. А написание более-менее последовательного и упорядоченного "курса" российской истории фактически началось в 1672г., с "Кройники" иеромонаха Феодосия Софоновича и, основанного на ней, киевского "Синопсиса" 1674 г. (банально скопированного с польской хроники Стрыйковского) архимандрита Иннокентия Гизеля. Впрочем, последний "документ" содержал необъяснимый, 150-летний "провал" между нашествием Батыя и Куликовской битвой, который сразу ставит под большой вопрос достоверность этого "первоисточника" в целом...
  
  
   Ещё более невероятной выглядит способность автора видеть Древнюю Русь в "историче-ской перспективе", а также всерьёз рассуждать о каком-то "единстве общерусских действий" или стратегии "коллективной безопасности"!? Единство было недостижимо именно потому, что князья XI-XII веков сами ("самодержавно") решали - идти им в "Дикое Поле" войной или тихо сидеть в родовом "гнезде", враждовать с "погаными" или родниться, и где - "дело богоугодное", а где - "козни вселукавого диавола". В 1097г., на княжеском "съезде" в Любече было так и заявлено: "...кожды да держит отчину свою". Таким образом, у феодальных властителей XII века не могло быть "национального мировоззрения" (этой, далеко не безобидной, выдумки традиционной, идеологизированной истории), все их помыслы сводились к защите своих владений и захвату чужих, а их союзы друг с другом и династические браки отличались прагматизмом и "ситуативностью". Принадлежность союзника к Западу или Востоку, равно как и "иноверие" жениха (невесты), никогда не считались непреодолимым препятствием... А вот и первые, отнюдь не праздные, вопросы: кто в XII веке мог научить автора "Слова" не только отображать окружающий мир образно-художественными средствами, но и мыслить "исторически"? И где он проходил свои историко-филологические "университеты"?
  
  
   Ни киевляне, ни черниговцы, ни полочане не могли в XII в. даже слышать таких слов, как "корабль", "аварский", "ковыль" (известно в русском языке с XIVв.; по: М.Фасмер), "усобица" (да и с общеславянским "мостом" и тюркской "телегой" далеко не всё ясно), таких этнонимов, как "русичи", "венецианцы", "немцы" или "греки". Они никак не могли быть знакомы со следующей технической терминологией: "чепь" (вместо "цепь", обычное написание для XVII-XVIIIвв.; по: М.Фасмер, Я.Кеслер), "дьскы"-доски (предполагавшие знакомство "древних русичей" с пилой (!), причём изготовленной даже не из кованой, а из катаной стали, а также трёхгранным напильником для её заточки - детищем XVII века; по: Я.Кеслер), "струны" весьма неясной этимологии (предполагавшие знание технологии их "волочения", наличие винторезной техники по металлу и появление т.н. "колков", позволявших настроить щипковый или смычковый музыкальный инструмент), "харалужный" (технология закалки XVIв., причём не имеющая ни малейшего отношения к изготовлению т.н. "булатной" стали; по: Я.Кеслер)... Не могу здесь не отметить элегантное и красивое толкование выражения "Уже дьскы безъ кнъса...", предложенное тверским исследователем А.Л.Никитиным, который вслед за В.Н.Перетцем и Ф.Я.Приймой отталкивался в своих выводах от многочисленных "сербизмов" (sic!) в "Слове о полку..." (цитирую): "Полагая в данном месте сохранившуюся в сербском языке форму слова "князь" ("кнез"), впоследствии искаженную переписчиками ("кн[е]са" вместо "кн[е]за"), но сохранившую первоначальное твердое "[е]", и следуя внутренней логике "вещего сна", в "дьскы", оставшихся "без князя", я вижу испорченное слово "д[е]тьскы"... (т.е. "младшую", личную дружину князя), получившее такой же оттенок юго-славянской орфографии (sic!), как и предшествующий "кн[е]с" (см. его ст. Наследие Бояна в "Слове о полку Игорове". Сон Святослава. // "Слово о полку Игореве". Памятники литературы и искусства XI-XVII веков. М., "Наука", 1978, сс. 112-133)... Сочетание же "ЧЕПИ ХАРАЛУЖНЫЕ" - это вообще последний гвоздь в "гроб" датировки поэмы XII веком, её решительное опровержение, что называется, в квадрате! А реальные, исторические прототипы героев "Слова" немало удивились бы, узнав, что отдельные грамотеи Киевской Руси уже в XIIв. будут употреблять форму "салтан" - норму произношения XVII-XVIII вв., польское "комонь" (неоднократно встречающееся в южноукраинских и "казацких" летописях XVIIв; вспомним здесь и гоголевское словцо из "Тараса Бульбы" - "охочекомонно"), "кмети" (слово, бытовавшее в документах XVI века; так, у Андрея Дикого в "Неизвращенной истории Украины-Руси" встречаем ссылку, датируемую 1568г., с упоминанием каких-то беглых "кметов Ивашки и Иванка"), а малороссийские "годины" и молодцы-"паробки" (ес-ли это, в действительности, не "папорзи" или "паворзи", как детали рыцарских лат) появятся в их повседневной речи задолго до формирования как великорусского, так и, собственно, украинского языков! Наконец, нашим далёким "пращурам" явно было невдомёк, что пресловутые "живые шереширы" - это не "стрелы" вовсе, и не горшки с "греческим огнём", но младшие офицеры-"сераскиры" в армии Оттоманской Порты (согласно Я.Кеслеру)...
  
  
   Вновь напомню, что "высокая литература" - это (по М.М.Постникову) следствие "автома-тизированного" орфографического навыка эпохи книгопечатания. Многовековая "монопо-лия" сложнейшего в изготовлении (и потому - чрезвычайно дорогого) пергамента лишь пре-пятствовала его выработке. Без бумаги (т.е. черновиков), ученических диктантов, без про-чтения большого количества книг и длительной практики "сочинительства", написание ли-тературных шедевров, подобных "Илиаде", "Песне о Роланде" или "Слову о полку Игоре-ве", было невозможным в принципе! Чрезвычайно важным представляется мне, например, то, что некоторые его персонажи (певец Боян, князья Изъяслав и Всеволод Васильковичи) русским летописям не известны, а сама топография т.н. "городенского княжества", со столи-цей в "Городно" или "Городне", не ясна до сих пор. Энтузиаст и мученик белорусской исто-рической науки, Н.И. Ермолович, язвительно замечал по данному поводу: "Мы даже не уве-рены, что оно обязательно было на территории Беларуси". И это полностью согласуется с мнением известного литературоведа Ю.Лощица, а также богослова П.Флоренского, о том, что древнерусская литература старалась избегать излишних "баснословий", и практически не знала, что такое вымысел! Осмелюсь логически продолжить данную плодотворную мысль: и "протогерманская", и "старофранцузская", и "древнеитальянская" - тоже... Прав-да, с "Бояном" не всё так просто: в его реальном существовании ни минуты не сомневался митрополит Евгений (Болховитинов), у великого гунна Аттилы был, как говорят, сын Боян, автор "Задонщины" упоминал "Бояна гораздага гудца в Киеве", а в документах Минской епархии утверждалось, что "певец Боян" доживал свой век в Вознесенском монастыре, основанном якобы Всеславом Чародеем (Воспоминание о древнем православии Западной Руси. М., 1867. с.170, 179). Наконец, исследователь Г.В.Сумаруков, в своей книге "Затаённое слово", приводил факт покупки княгиней Марией Васильковной (супругой Святослава Всеволодича) некоей "земли Бояновой", возле киевского Кирилловского монастыря, "за 700 гривен"...
  
  
   Тем не менее, всякий вымысел, строго говоря, есть ложь, а она для человека Средневеко-вья являлась несомненным "табу", грехом. Автор "Слова", напротив, дерзко нарушал кано-ны и традиции; он воскрешал полузабытые образы языческих богов (чего, впрочем, не воз-бранялось делать и в XVIв. ни поляку Яну Вислицкому, ни литвину Николаю Гусовскому), населял мир фантастическими существами, неведомыми священному писанию, сознательно прерывал рассказ о событиях 1185г. историческими экскурсами и лирическими отступле-ниями... Как писал в работе "Спорады" (1908) философствующий эстет "серебряного века" Вяч. Иванов, исследовавший творческую "кухню" поэта-лирика: "... он чувствовал, что под фантастическою маской лирический порыв изливается непринужденнее, прямодушнее и це-ломудреннее" (Цит. по: Родное и вселенское. М.: Республика, 1994, с.80)... Но, с другой сто-роны, "Слово о полку Игореве" не может, не должно считаться подделкой или мистифика-цией ("пастиш") XVIII века, - такие хлёсткие, безапелляционные оценки ему выносили ис-кренне заблуждавшиеся (или специально вравшие) люди. Ссылки же на знаменитое опреде-ление К.Маркса ("...суть поэмы - призыв русских князей к единению как раз перед нашест-вием собственно монгольских полчищ"), и прочую сомнительную "экстрасенсорику", пред-ставляются в настоящее время смешными и абсурдными, ибо Каялу и Калку разделяли, по меньшей мере, сорок лет абсолютного неведения "русичей" и "монголов" о взаимном суще-ствовании под небесами...
  
  
  
  
   "Тайная история "XVII века
  
  
  
   Под византийским влиянием
   мы были холопы чужой веры,
   под западноевропейским стали
   холопами чужой мысли.
  
  
   В.О.Ключевский
  
  
  
   Главным "проклятьем" профессиональной науки о прошлом человечества было и есть, как считают многие, чрезмерное принижение её религиозной составляющей. СССР, в этом смысле, был уникальной страной, где доказательство "не-бытия Бога" даже стало отдельной "научной дисциплиной"! Но в силу добровольного дистанцирования от "религиозного мра-кобесия" (в действительности - от тайн "высшего порядка") "атеисты-рационалисты-материалисты" новейшего времени подрастеряли "ключи познания", в силу чего сосредото-чились на производстве исторических мифов с разной степенью литературной обработанно-сти. Уже известные нам А.С.Орлов и С.К.Шамбинаго непроизвольно озвучили главную причину, по которой советская историко-филологическая наука так и не смогла, здраво и непредвзято, оценить поэтику и символизм большинства "древнерусских" литературных произведений: "Несмотря на упорное гонение, направленное средневековой церковностью против произведений живого народного духа, Слово о полку Игореве не потонуло в потоке повестей, создавшихся по летописному шаблону, окрашенному библейской риторикой. Оно не только уцелело в среде своего культурного круга, но и заразило церковных книжников... Итак, по изумительной диалектике жизни церковная среда, гнавшая "песни, басни и кощу-ны", культивировавшая вопреки им византийско-библейский стиль, сохранила для нас полуязыческое произведение мирской поэзии, добившись, однако, того, что сделала его текст редчайшим, единственным"...
  
  
   Отказал же, однажды и решительно, Б.А.Рыбаков тем "претендентам" в авторы знамени-той поэмы, которые имели духовный сан, уверил себя и окружающих в том, что "Слово" мог написать только светский человек, - и сразу стал недосягаем для научной критики... И с чего это наш академик взял, что автор "Слова о полку Игореве" - это литератор "...равнодушный к христианской церковности, так далеко оттеснивший христианскую терминологию своими дерзкими языческими гимнами"? Непонятно. И "языческие гимны" мне обнаружить не удалось - может быть плохо искал... Заявил Борис Александрович, например, что "чёрные клобуки" - это кочевники, и попробуй теперь докажи, что и сам тип головного убора, и та роль, которую они играли в инаугурации южнорусских князей ("Хочет тебя вся русская земля и все чёрные клобуки... В нас ти есть, княже, и добро и зло"), - явное свидетельство того, что мы имеем дело именно с летописными священнослужителями, придававшими своим духовным авторитетом "легитимность" светской власти. И то правда: предельно абстрактные понятия "добра" и "зла", всецело принадлежащие философии и богословию, наврядли посещали уже в XII веке конкретные головы "сынов степей", увенчаных (как утверждают некоторые фантазёры) высокими, чёрными папахами из каракуля... "Конница из клириков" - это нечто фантасмагорическое, это будет даже посильнее "сапогов всмятку"! Большинство "творений" Бориса Александровича вообще видится мне какой-то жуткой смесью "марксистско-ленинской", атеистической идеологии с археологией... Главную, существенную "ахиллесову пяту" последней дисциплины точно подметил Евгений Габович, в своих редакционных комментариях к книге У.Топпера "Великий обман. Выдуманная история Европы" (с.250): "Основная проблема современной археологи в ее подчиненном положении по отношению к историческому официозу. Археологи вынуждены искать объяснения для своих находок в рамках традиционных исторических мифов, ибо в противном случае им грозит лишение финансирования, остракизм историков и потеря научной репутации. Археология и история - это сиамские близнецы, которые друг друга отравляют и которых ни один хирург не способен сегодня разъединить...".
  
  
   Одному из самых известных знатоков русского православия, Н.М.Никольскому, принад-лежала следующая примечательная фраза: "Если XVIIв. был героическим, то XVIII - был веком эпигонов" (История русской церкви. Минск, "Беларусь", 1990, с.239)...Смутный, "бунташный" век глубинного культурного "перелома" и великой "переоценки ценностей", потрясший буквально все традиционные устои русской жизни и национального самосозна-ния, вызвал к жизни настоящее "половодье" оригинального сочинительства, определил стремление ряда авторов (в т.ч. религиозных) по-новому осмыслить факты окружающей дей-ствительности, выйти за пределы традиционной тематики, отразить прошлое и настоящее своего народа. Объективности ради следует уточнить: "насильственного" перелома, "навя-занной извне" переоценки, "искусственно спровоцированных "потрясений. И в этом признании не содержится ничего оскорбительного для славянского "менталитета"; гораздо более странным выглядит то обстоятельство (не имеющее разумного объяснения до сих пор), что отцам-иезуитам тайные проделки удавались буквально везде - в Германии, Польше, Украине, Литве, Индии, Китае, Южной Америке - только "Святую Русь" они почему-то обошли стороной...
  
  
   Я слабо верю в теорию "мирового заговора", но я абсолютно убеждён в том, что именно в XVIIв. ушлые иезуитские "культуртрегеры", приведя к послушанию Литву и "освоив" Украину, всерьёз взялись за Великотартарское федеративное государство (географическую "константу" всех европейских карт XVI-XVIIIвв.!), включавшее в себя и крайне амбициоз-ную Московию (Европейскую Тартарию). Более того, они подвергли его настоящему "по-грому" в ходе неслыханной, по размаху и наглости, "подрывной операции", санкциониро-ванной Ватиканом. Вспомним только: двойная смена правящей династии, пять монархов на кремлёвском престоле, три "с гаком" Лжедмитрия, мерзкие клятвопреступления, неразбери-ха с патриархами, две иноземных "интервенции", "крестьянские" восстания Болотникова и Разина (имевшие все признаки гражданских или национально-освободительных войн), госу-дарственный "коллапс" Великой Тартарии и бесследное исчезновение с лица земли её сто-лицы (!) и, наконец, полная смена национальной религии, под видом церковных "новшеств" властолюбцев Филарета Романова и Никона. "Чужие интересы, ставшие своими. Это и есть сокровенная история", - подметит Мурад Аджи. А можно сказать и так: малороссийские "столпы православия", ставшие польскими сенаторами, литвинские "застенковые Митьковичи", превратившиеся в шляхтичей Мицкевичей, - это тоже часть "сокровенной истории"! Православные паны и шляхтичи были реальной политической опорой своей церкви, щедрыми меценатами, патронами и пожертвователями храмов и монастырей, а также кандидатами на епископские кафедры. Однако общие сословные интересы объективно сближали православных аристократов с католиками. Уж не знаю точно, читали ли "Слово о полку Игореве" поэт М.Богданович (судя по воспоминаниям отца, Максим Адамович "Слово" всё-таки читал...) и этнограф А.Ельский, но тенденцию они уловили верно... "Geant Ruthenus - nationae Polonus" - так средневековая латынь выразила национальное "раздвоение" отпрысков многих белорусских и украинских княжеских родов: "По рождению русин, по национальности поляк"...
  
  
   Когда же среди знатных литвинов и русинов появилась мода на новые религиозные идеи, тогда вслед за бывшими католиками в кальвинизм и социнианство "отпали" и многие православные феодалы: Кишки, Ходкевичи, Глебовичи, Сапеги, Войны, Пацы, Воловичи, Огинские, Кисели, Немиричи и др. Контрреформация, волна католического возрождения, возглавлявшаяся иезуитами, в свою очередь, увлекла этих протестантов из вчерашних православных прямо в католичество, а иезуитские коллегии и академии стали весьма привлекательными для отпрысков православной элиты ВКЛ. Вот откуда в творениях Дмитрия Ростовского очевидная, плохо скрываемая неприязнь к протестантизму и его духовному вождю М.Лютеру! В "Поучение о поклонении святым иконам" он открыто называет протестантов "иконоборцами" ("... Вы - идолы, северные иконоборцы, ибо имеете очи и не видите Бога, изображенного на иконе Его святой, не видите чудес, истекающих от святых икон Богородицы, изображенных самим святым Лукою и творящих премногие чудеса"), а в самого немецкого монаха неоднократно (!) называет "учеником" и собутыльником Бахуса-Вакха на "иродовых пирах" ("Кто назовет истинным Богом Бахуса, который является начальником всех пьяниц?.. Бахус, бог чревоугодия, с учеником своим Мартином Лютером... Стыдись же, Бахус с Лютером, говорящий, что воины в полках ослабеют из-за воздержания от мяса"). В святительском же "Слове о молитве в четверток первой недели по Святом Духе" мы встречаемся с явным свидетельством того, что теологические споры с последователями Лютера и Кальвина были актуальны на Украине и в конце XVII века: "...Многие из нынешних политиков или лжеполитиков, или, лучше сказать, еретиков, говорят, что не следует молиться. Если, говорят они, Господь уже предопределил что кому дать и если Его ПРЕДОПРЕДЕЛЕНИЕ (один из главнейших догматов протестантизма; выделено мной. - А.Н.) неизменно, то молитва совершенно напрасна: ибо если Бог предопределил дать, то даст и не молящемуся, а если предопределил не дать, то не даст и молящемуся".
  
  
  ...Фактически случилось следующее: по наущению из Рима, но руками "греческих" патри-архов-нахлебников, была произведена подмена, подлог "русской идеи". Концепция "третьего Рима" (согласно которой Москва провозглашалась единственной наследницей византийского, "истинного" православия) была истолкована не в эсхатологическом, а в чисто политическом её значении. По авторитетному определению видного историка церкви, Г.В.Флоровского, она "...окончательно переродилась из апокалиптической догадки в прави-тельственную идеологию. Было установлено Московское патриаршество во свидетельство независимости и преобладания скорее Русского Царства, чем самой Русской Церкви". Гран-диозный замысел создания "Великой греко-российской империи", возглавляемой русским самодержцем, явилась причиной спешной унификации "русской" и "греческой" церковной практики, что впоследствии назвали "никоновской реформой". Читаем у Н.А.Бердяева: "Ду-ховный провал идеи Москвы, как Третьего Рима, был именно в том, что Третий Рим пред-ставлялся, как проявление царского могущества, мощи государства, сложился как Москов-ское царство, потом как империя и, наконец, как Третий Интернационал". Не могу здесь не процитировать дельную мысль Мурада Аджи: "...в 1666 году Москва, забыв о неминуемом гневе Божьем, повела Русскую церковь против воли Господа" (Европа, тюрки, Великая Степь... с.309)...
  
  
   Чтобы разрушить государство, совсем ведь не обязательно совершать акт прямой, внешней агрессии; достаточно сформировать у его аристократии комплекс "этнокультурной неполно-ценности", вовлекая "туземное" юношество в иную веру, через продуманный образователь-ный процесс - "бесплатный", как сыр в мышеловке. Читаем у Мурада Аджи: "Чем опасно идеологическое вторжение? Тем, что не бывает быстрым и видимым, оно, как проказа, тя-нется годами и десятилетиями, всю жизнь, поражая один орган за деругим. Враг не обозна-чает себя, он может быть в маске друга, лучшим советчиком. Стоять рядом. Его оружие - слово, перерастающее в слух, сплетню, оговор, вражду" (Тюрки и мир...с.331)... Иногда складывается впечатление, что и церковный "раздрай" 1666-1667гг., и натужное (искусст-венное) укоренение ислама ("египетской ереси") в Поволжье (без святынь и мест для "хад-жа", без "шариата", наконец - без доктрины "джихада"!), были подготовлены и "наработа-ны" именно в Смуту. Причём, "Великая Замятня" в Московии только усугублялась полней-шей "анархией" (тут вам казацкие "бунты и восстания", и разорительная "Хмельниччина", и апокалиптическая "Руина") в соседней Малороссии! Такое "светопреставление" не могло не сказаться на душевном здоровье русской нации. "Иезуиты, замутив, завоевали русское общество, лишили его устойчивости, и в нём не осталось былого единства, а значит, опасности для Запада... Иезуиты предлагали русским славянам забыть себя, своих предков и начать новую историю", - напишет М.Аджи (Тюрки и мир: сокровенная история. М, АСТ, 2004, с.575, 578).
  
  
   Версия о том, что автором "Слова" категорически не мог быть священнослужитель, изна-чально показалась мне необоснованной. И моя уверенность лишь окрепла, когда я внима-тельно вчитался в работы покойного А.А.Гогешвили, рассматривавшего текст "древнерус-ской" поэмы с точки зрения развития европейской литературы, с тремя главными для неё "архетипными компонентами" - Библией, эпосом Гомера и латиноязычной поэзией Средне-вековья (а вот балканский "сегмент" от внимания Арсена Арсеновича почему-то ускольз-нул). И тут-то меня осенило: Гогешвили - вовсе не первопроходец, до него уже был И.Н.Голенищев-Кутузов, в круг интересов которого, как раз, и входили сербский эпос, литература "латинского" Средневековья и итальянского Возрождения! Илья Николаевич, получивший советское гражданство с большим трудом, и вернувшийся на родину только после смерти Сталина, в 1964-м не осмелился открыто выступить против "профанации" жуковых-рыбаковых-лихачёвых, но он задал верное направление будущим исследованиям: тщательно поискать параллели со "Словом" в предвозрожденческой и ренессансной европейской поэзии. Вот почему он предлагал именно поэтам и писателям активнее включаться в ход дискуссии о датировке "Слова о полку Игореве"!.. Весьма интересной показалась мне и аргументация известного российского художника-иллюстратора Александра Лаврухина (помещённая на сайте www.timofey.ru), который, среди прочего, тонко подметил, что языковой "винегрет" (стилистический, лексический и т.п.) в "Слове" - вещь вполне обычная именно для церковных проповедей!
  
  
   В результате тщательного "просеивания" огромного количества версий и гипотез, я окон-чательно убедился в одном: исследовательский "маятник" всё время как бы "проскакивал" нужную точку, которой всегда был XVII век - эпоха Контрреформации, время острого цивилизационного противостояния Запада и Востока. Почему именно он? Да потому, что за его границами "Слово о полку Игореве" фактически теряло свой идейную (не художественную!) ценность и политический накал... Другими словами, написать нечто подобное вполне мог видный (а потому - независимый в своих оценках и суждениях) иерарх РПЦ, известный проповедник, вероятнее всего - выходец из Малороссии, желательно - с казацкой (тюркской) родословной, однозначно - воспитанник иезуитов (или, на худой конец, человек, обучавшийся по иезуитским образовательным "стандартам", предполагавшим изучение "античной" и средневековой литературы на углубленном уровне), великолепно знавший эпос и фольклор балканских народов, искушённый в богословии, риторике, грамматике, поэзии, драматургии и истории, обладавший несомненным литературным дарованием, энциклопедист и полиглот...
  
  
   Задача найти такого "супер-гения" представлялась, на первый взгляд, абсолютно нераз-решимой, но лишь до тех пор, пока наше внимание было приковано к "традиционному", XII веку. По моему мнению, именно Русь-Украина XVII столетия, как нельзя лучше, подходила под определение этнического, культурного и конфессионального "плавильного котла", чреватого самыми неожиданными "взлётами" раскрепощённой человеческой Мысли. "Украинцы - кто волею, кто неволею - были открыты культурам: и греческой ортодоксии, и русскому православию, и польскому католичеству, хотя столицы этих культур были не в ладу друг с другом... Свободы оказывалось больше на стыке царств и властей"", - напишет Я.Кротов... Нам не найти ни в российской, ни в украинской, ни в белорусской истории периода более драматического, страшного и... великого. Время настоятельно требовало от православного народа быть сначала "патриотами", и лишь во вторую очередь "гражданами небесного отечества". Историософия новозаветно-евангельская, теория "казней божиих за грехи", христианский индивидуализм с его установкой на "личное спасение", с его предпочтением жизни "в боге" перед жизнью "в мире", действовал несколько "демобилизующе" в конкретных, жёстких условиях XVII века, с его совершенно невероятной концентрацией всевозможных политических и военных катаклизмов... И.Агранцев в своей книге "Князь Посейдон - царь Атлантиды?" остроумно подметил: "Отрезветь от беды и научиться благообразию можно только тогда, когда пребываешь на земле, а не тогда, когда угодишь в мир иной"... Тут требовалось иное - деятельное "национальное" бытие, точный диагноз всеобщего "умопомрачения" и беспощадная "психотерапия" мятущегося общества. "... Ибо разве не болезнь - видеть истощенную войнами христианскую Украину? Разве не воздыхание - слышать о проливающейся крови людей православных? Разве не болезнь не один раз видеть стесненную неприятелями святую обитель? Разве не воздыхание - слышать близ себя сверкающий меч басурманский? Разве не болезнь - видеть волков мысленных, напа-дающих на его духовное стадо?", - напишет герой моего расследования в своём духовном панегирике "Пирамида, или столп (уже интересно!) во блаженной памяти преставившемуся к Богу превеликому Его милости господину отцу Иннокентию Гизелю, архимандриту вели-кой Чудотворной Лавры Киевской, поставленный на вечную память о нем в годовщину по-гребению его, месяца февраля, в 24 день, 1685 года"... И кому ещё, как не крупному и авто-ритетному пастырю, потерявшему всякую надежду на благоразумие светских "владык", бы-ло тогда предначертано выразить "церковное" понимание происходящих событий, назида-тельно запечатлеть трагедию поруганного Отечества?
  
  
   Можно согласиться с тем, что "Слово о полку Игореве" невозможно было создать, просто копируя Ипатьевскую летопись или "Задонщину". Но также верно и то, что литератор такого уровня не мог подарить миру такой шедевр и... бесследно исчезнуть. Публицист В.В.Кожинов, исследуя стиль поэмы, справедливо обращал наше внимание на то, что "именно художественная зрелость "Слова о полку Игореве" явилась, по-видимому, главным поводом для сомнений в его древности". Совершенно верно! "Слово о полку Игореве" отмечено печатью яркой авторской индивидуальности, здесь явно чувствуется талант, отшлифованный опытом!.. В дневниках мудрого "тюрка" из Башкирии, поэта Мустая Карима, мы встречаем чудный афоризм, будто специально сотворенный для нашего случая: "Конечно, поэта создаёт время, но оно его создаёт из поэта, а не из чего-либо другого"... Круг потенциальных претендентов сузится максимально, если мы признаем очевидное: чтобы не испытывать "цензурных" затруднений при публикации прочих своих сочинений, Великий Бард не должен был вызывать подозрений у иезуитских "просветителей", в чьих руках в XVIIв. находились вся информационная сфера и всё книгоиздательское дело - от Атлантики до Урала... А как искусно был подобран сам сюжет "Слова" - просто блеск! Гениально воспеть "позорный" разгром алчных и самонадеянных восточных "схизматиков", используя музу самих "схизматиков", - это "высший пилотаж" по меркам католических "санитаров" книжного рынка (и иже с ними), тут даже придраться не к чему...
  
  
  
  
   "Я пребывал в Служеньи много лет... "
  
  
  
  
   В запутанной истории с чудесным обретением рукописи "Слова" мне сразу бросилось в глаза то, что рядом с А.И.Мусиным-Пушкиным и архимандритом Иоилем (Быковским) пе-риодически "всплывала" загадочная фигура св. Дмитрия, митрополита Ростовского и Яро-славского, а в миру - Даниила Саввича Савича (1651-1709), более известного в истории рус-ской церкви под именем Туптало (но это отцовское прозвище было перенесено на святителя только в XVIII веке). Это не могло быть простой случайностью, так не бывает... Тайное стало явным, едва только я узнал, что Дмитрий Ростовский часто пользовался в работе над своим "Келейным летописцем" тем самым "Большим Гранографом", редакции 1617 г., в "связке" с которым граф Мусин-Пушкин, через 80 лет после смерти митрополита, и обнаружил неизвестную доселе "жемчужину древнерусской литературы"! Либо архиерей был слеп и бездарен, и даже не догадывался о ценности "злата слова", либо... Правильно! До того, как сборник с "хронографом" попал в его руки, никакой "ироической песни" не существовало в природе. Её-то святитель и присовокупил к прочим беллетристическим сюжетам (гениальное решение - замаскировать "Слово" среди "Сказания о Индии богатой", "Деяний прежних времён храбрых человек и борзости, и о силе, и о храбрости", "Повести об Акире Премудром" и "Девгенева деяния"), используя т.н. "западнорусскую скоропись" XVII века. Следовательно, теряют смысл любые утверждения о том, что текст "Слова" неоднократно-де "переписывался" и, конечно же, подвергался "искажениям". Бантыш-Каменский, Малиновский и Мусин-Пушкин - вот первые (и последние) его "переписчики" и литературные "геростраты", других просто не было...
  
  
   Сама биография св. Дмитрия - лучший аргумент в пользу его "авторских прав". Знание им военной терминологии, особенностей кочевого быта и природного мира степи (с отдель-ными "хитрыми" неточностями!) хорошо объясняется его происхождением из семьи укра-инского "реестрового" сотника, участника знаменитой Переяславской рады, Саввы Григорьевича Савича-Туптало. Всё правильно, казачат начинали учить военному делу уже с пяти лет... Но если знаменитые "харалужные мечи" (ковка клинков в "жестоцем харалузе", т.е. в горячем щелоке, - технология, как мы уже писали выше, XVI века; и этот факт находит блестящее подтверждение в следующей примечательной фразе, произнесённой Святославом Киевским: "...Ваю храбрая сердца въ жестоцем харалузе скована а в буести закалена") го-ворят нам об определённом знакомстве автора с военным делом, то "харалужные копья" вы-дают в нём человека сугубо штатского, потому что для копья важна была прочность древка, а не наконечника!.. Вынужден крепко огорчить непрошенных российских "славянолюбов", которые приходят в возбуждение от блокбастера В.Бортко "Тарас Бульба": южноукраинские казаки - это не вольнолюбивое сборище удальцов без определенной национальности, не раз-бойничья шайка из всякого сброда и беглых землепашцев, а живая история "Дешт-и-Кыпчака", прямые потомки летописных "берендеев", "торков", "бродников" и прочих "по-ловцев". Всем сомневающимся настоятельно советую найти и почитать работы современно-го украинского историка М.В.Квитницкого, а также честную книгу Владимира Луценко "Тюркский фактор в истории и этногенезе украинцев и их предков"! Cмею утверждать: Дмитрий Ростовский был "тюрком" и по факту своего рождения, и по домашней, "матчынай мове", - потому-то казачек и называли "турчанками"... Поэт В.А.Жуковский тоже был сыном русского помещика и пленной турецкой "хатун"; может быть поэтому его перевод "Слова" так нравился А.С.Пушкину... Славянской же грамоте Даниил научился только к десяти годам. Более того, у казацкой "старшины", вплоть до начала XIXв., говорить "по-татарски" считалось чуть ли не признаком хорошего тона! Л.Н.Толстой это и засвидетельствовал в одной известной повести: "Молодец казак щеголяет знанием татарского языка и, разгулявшись, даже с братом говорит по-татарски".
  
  
   Немало ценных наблюдений молодой священник мог почерпнуть в ставке "левобереж-ных" гетманов Самойловича и Мазепы - г.Батурине, в 1686-1689гг. Там иеромонах Дмитрий наверняка сталкивался с крипто-иезуитом, петровским "интендантом" (замом Петра I по армейскому "тылу") и спецпосланником "по особым поручениям", скрывавшимся под агентурной кличкой "Андрей Иванович Лызлов". Сегодня очень модно кивать на его "Скифскую историю", как на образец т.н. "русской патриотической историографии", - ну, прямо "подвиг разведчика", не иначе! Но и сама его должность, и его несомненная близость к петровскому окружению должны нас, по меньшей мере, насторожить: в этой специфической компании "русских патриотов" и на дух не переносили! Сей "историк" уже тогда предпринимал попытки втюхать московитам идейку о "единении сил европейских народов для борьбы с татаро-турецкими завоевателями" (её же развивали украинские богословы Лазарь Баранович и Иоанникий Галятовский, хорват Юрий Крижанич, русские Афанасий Ордин-Нащокин и Игнатий Римский-Корсаков, поляк Шимон Старовольский и др.)... Наш герой наверняка встречал на Украине, во время оно, и петровского "гувернанта" Павла Менезиуса, и генерала (не то российского, не то иезуитского) Патрика Гордона, и молодого Франца Лефорта, зловещая роль которого в русской истории должной оценки ещё не получила... Не мог Дмитрий Ростовский, как потомок тюрок (по матери), не отреагировать и на то, что РПЦ именно в XVII веке (впервые в её истории!) провозгласила курс на беспощадную борьбу с "безбожными басурманами" (а фактически - с соотечественниками, многие из которых приняли ислам, дабы попросту ускользнуть от "соблазна" никонианских реформ), т.е. превратилась в церковь откровенно "воинствующую"!
  
  
   Очень похоже на то, что форма стилизации оригинального произведения "под седую ста-рину" была выбрана автором "Слова" именно для того, чтобы скрыть, замаскировать какую-то важнейшую информацию. Этот литературный приём достаточно распространён: когда писатель хочет поведать о государстве или эпохе, о которых рассказывать правду нежелательно по политическим соображениям, он отправляет их либо в глубокое прошлое ("при царе Горохе"), либо в отдалённое будущее ("утопия"). И в самом деле, трудно привлечь к "ответственности" того рассказчика, который или давно умер, или пребывает неизвестно где. Впрочем, и здесь не всё так однозначно. С лёгкой руки советских академиков преобладающей в историко-филологической науке стала точка зрения о том, что авторы "утопических" произведений были-де "провозвестниками социалистической идеи", мечтали о счастливом будущем человечества, грезили о далёком "коммунизме", при котором уже не будет "частной собственности" и "эксплуатации человека человеком"... Какая чушь, насильно подогнанная под брехливую "марксистско-ленинскую" идеологию! Не были писатели-утописты "бесплодными мечтателями"; "идеальное-в-будущем" в рамках их литературных "утопий", на самом-то деле, аллегорически обозначало недавнее "идеальное-в-прошлом". Знаменитые произведения Платона, Т.Кампанеллы, Т.Мора, Ф.Бэкона были устремлены, как раз, не в будущее, а в прошлое; в них оплакивалось крушение "идеального государства", которое "было", и которого, увы, больше не "будет" - Атлантиды ("земли незнаемой")! В этих произведениях читатель подводился к мысли, что отыскать легендарную страну "атлантов" практически невозможно, так опасен, вреден и просто отвратителен путь к ней... Причём, все "утописты" выглядели, по началу, какими-то не совсем уверенными в своих творческих способностях; они либо ссылались на плохую память и отсутствие таланта, либо обращались за моральной поддержкой к разным "авторитетам" прошлого (платоновский Критий, через собственного деда, к легендарному "афинскому законодателю Солону", не успевшему написать поэму об Атлантиде, а Томас Мор - к некоему Петру Эгидию). И все они мучались одним и тем же вопросом: как совместить в своих произведениях ладность, складность и изысканность стиля - с истинностью повествуемого...
  
  
   Вот и в случае со "Словом о полку Игореве" мы явно имеем дело с "конспирологиче-ским" произведением литературы, затрагивавшем такие события и "государственные обра-зования", при описании которых требовалась особенная авторская осторожность и особый "тайный язык". Дмитрий Ростовский выстраивает "зачин" своего повествования в точном соответствии с законами "утопийного" жанра. Едва начав, он как бы спохватывается, и про-износит ритуальный, "дежурный" панегирик дарованию своего предшественника, поэтиче-ского "авторитета" ("соловья старого времени"), нахваливая достоинства его литературной "манеры" при описании неких "первых времён" Руси ("золотого века"?), когда "струны" Бояновых гуслей "...сами княземъ славу рокотаху". Затем он даже (зачем-то) предлагает давно умершему Бояну (sic!) парочку возможных вариантов начала "трудныхъ повестий о пълку Игореве"!? Однако и здесь таилась опасность быть разоблачённым бдительными ие-зуитскими "атлантологами": как, например, объяснить "общественности" очевидное зна-комство "Бояна вещего" с трёхуровневой "системой мирозданья" ("мировое дерево", свя-щенный ясень Иггдрасиль скандинавских сказаний, и его обитатели - орёл, белка, волк), ха-рактерной именно для тюркской (и ещё скандинавской) мифологической традиции? Какая ещё "космогония" у примитивных "поганых язычников", какая там "свейская" мифология, какие ещё "эдды", когда папский Рим буквально "мутило" от одного напоминания о непо-корных скандинавских еретиках-"люторах"?.. Автор "Слова", обращаясь к певцу Бояну, пи-сал: "Вот бы ты походы те воспел, скача, соловей, по мысленному дереву...". Чисто интуи-тивно я вдруг задался вопросом: а не отыщется ли сие "дерево" в других произведениях Дмитрия Ростовского? Удивлению моему не было границ, когда эта догадка блестяще под-твердилась! Вот фрагмент из его "Поучения в первую неделю великого поста": "...ЧЕЛОВЕК ЕСТЬ МЫСЛЕННОЕ ДРЕВО (выделено мной. - А.Н.). Кающийся человек имеет корнем своим покаяние, мысль и намерение исповедания грехов; листьями явля-ется уже самое словесное исповедание Богу грехов пред отцем духовным и обещание по-каяться, исправиться; плоды же - это удовлетворение, труды... Утверждай намерение, как корни, умножай слова, как листья, но если не имеешь плодов, достойных покаяния, или не имеешь подвигов и трудов удовлетворения, то ты древо не благословенное, но подлежащее проклятию". А теперь, не менее интересное место из святительского "Поуче-ния первого в неделю восьмую по Святом Духе": "...живое доброе дерево познается по корню, листьям и по плодам; подобно сему И МЫСЛЕННОЕ ДРЕВО, ЧЕЛОВЕК (выде-лено мной. - А.Н.), при этом человек кающийся, имеет корень, листья и плоды; корнем покаяния является мысль и намерение исповедать свои грехи; листья - это само словес-ное исповедание грехов, приносимое Богу пред отцем духовным, и обещание исправить-ся; плоды же суть труды удовлетворения за грехи".
  
  
   Весьма неосторожным было и упоминание, хоть и от имени "песнотворца" Бояна, тех князей (например, Мстислава Владимировича Тмутороканского), сведения о которых можно было почерпнуть только из беллетристической "Повести временных лет", написанной явно не в традиционном "XII веке"! Боян-то откуда мог о них знать? Наверное, в том случае, если он сам эту "повесть" и ваял... Выходит, надо молчать? А если "поострить сердце свое мужеством" и всё-таки попытаться изложить "актуальную" историю эпического религиозного противостояния в Восточной Европе XVII века, сокрыв её под "облочкой" из полуфантастических сказаний, простирающихся "от старого Владимира до нынешнего Игоря"? Чтобы успокоить иезуитских цензоров надо было предъявить им побольше такого, что могло бы предельно "закамуфлировать" информацию, становившуюся опасной для самого автора. Тут-то и пригодились святителю Дмитрию и "позорное поражение" летописных "схизматиков" ("атлантов-утопленников"), и даже россказни про некую "пустошь" ("землю незнаемую", "поле безводное"), чудесным образом образовавшуюся на месте их несчастной родины... Факт малоизвестный: архимандрит Иоиль (Быковский) был ведь не только "христианским пастырем", но и цензором (!) Ростово-Ярославской епархиальной типографии, и вряд ли был сильно заинтересован в том, чтобы анонимная "песнь" весьма "подозрительного" содержания стала широко известна...
  
  
   Вспомним: "...Уже ведь, братья, невеселое время настало, уже пустыня (sic!) войско прикрыла"... Современная наука о климате Земли никакого катастрофического "наступления пустыни" на южнорусские степи и лесостепи в XII веке не отмечает. А не та ли это отвратительная "пустыня", разделявшая страны и народы по религиозному признаку, без "преодоления" которой Истину найти было нельзя? Та самая, про которую писал ещё "античный римлянин-энциклопедист" Плиний Старший (его Дмитрий Ростовский почему-то величал "естествоиспытателем", а вовсе не историком) в своей "Естественной истории", и куда он помещал диких, непросвещенных "атлантов" Платона? Эти несчастные, жившие вдали от "благ цивилизации" (католической?), элементарно не понимали совершенства Божьего мироустроения (а-ля Рим?), не имели имён, не видели снов, и даже проклинали восход и заход "солнца" (католицизма?)... Явно полемизируя с такими вот "плиниями", Дмитрий Ростовский как бы возражает: у русских "атлантов" есть имена, они способны и сны видеть (Святослав Киевский), и к "трижды светлому солнцу" с мольбой обращаться (Ярославна)!.. "Ну что ж, робкие мужи ещё никогда не водружали трофеев, Критий, а потому тебе следует отважно приняться за свою речь..." (Платон, диалог "Критий").
  
  
   Почему святитель Дмитрий явно пытался в "Слове" увести чьё-то пристальное внимание "в сторону" от одолевавших его серьёзных раздумий? Зачем придавал конкретным событиям в своей "повести" предельно неконкретные (и даже сильно искажённые!) географические "привязки": "конец поля Половецкого", "среди земли Половецкой", "к Дону", "в поле", "на реке Каяле", "в городе Тмуторокане", "от лукоморья", "на берегу синего моря" и т.д.? Странно, но к "земле незнаемой" у него относились именно те территории, которые даже для "виртуальных" читателей XII века никак не могли быть "неизвестными": Поволжье, Посулье (от р. Сула, левого притока Днепра), Сураж (это - на Брянщине, а не крымский Судак), Корсунь (на р. Рось, также днепровском притоке, но правом). Из этого странного списка несколько "выбивается" лишь плохо идентифицируемое "Поморье" (Балтийское? Черноморское? Азовское?). Но самый, наверное, вопиющий пример "истории с географией", не получивший должной оценки у советских академиков, - фраза про реку Сулу и град Переяславль: "Уже бе Сула не течетъ сребреными струями къ граду Переяславлю...". Уважаемые, но эта речка и не могла протекать вблизи указанного города - ни в XII, ни в XVII, ни в XIX веке!!! Либо мы имеем здесь дело с авторской ошибкой (объяснение слишком уж примитивное и очевидное), либо перед нами какое-то иносказание, смысл которого ещё не ясен... По-моему, существо дела заключалось в том, что и на Украине, и в России, образца XVIIв., жить было элементарно небезопасно: не было тогда "особ неприкосновенных", и малейшее сомнение католических идеологов "Перманентной Русской Смуты" в политической благонадёжности кого бы то ни было означало, зачастую, не только ссылку или пожизненное заточение в каменные "мешки"-кельи отдалённых монастырей, но и физическое устранение. Трудно ведь не согласиться с тем, что автор "Слова" искусно указывал на "социальные язвы" того общества, в котором он сам жил; что он фактически "бичевал пороки" и осуждал невысокие нравственные качества властителей-современников и т.п. Разве уже одного этого было недостаточно для того, чтобы потенциальные "строгие цензоры" удвоили, и даже утроили свою бдительность? Кому были нужны поиски такой "правды", вместе с которой можно было легко расстаться с головой? Все знаменитые "правдорубы" и прямолинейные "трибуны" той развесёлой эпохи, как нам хорошо известно, жили ярко, но не всегда долго... БСЭ прямо указывала на то, что святитель Дмитрий пользовался благосклонностью патриар-ха Иоакима (Савёлова), люто ненавидевшего всех "немцев" и тайных "латинян" у русского трона, а в конце жизни сблизился со сторонниками царевича Алексея Петровича, который cобственноручно "пожаловал" иеромонаха Дмитрия (Что символизировала эта высокая на-града?) драгоценной "панагией". При большом желании в вину малороссийскому клирику можно было вменить и близкое знакомство с "богомерзким предателем" Иваном Мазепой...
  
  
   Словом, будущий святой, знавший, вероятно, самые "страшные" тайны кремлёвских "ка-бинетов" при Романовых (например, от кормилицы царевича Алексея Петровича, которую впоследствии митрополит Дмитрий лично постриг под именем инокини Варсонофии, или от весьма осведомлённого монаха Феолога, справщика Московского Печатного двора), постоянно рисковал, здорово рисковал, - о чём свидетельствует очевидная попытка остудить его горячую пастырскую голову сибирскими морозами, т.е. "законопатить" его в Тобольскую епархию, якобы "на повышение", и миссионерского "подвига" ради. И "технология" расправы с "инакомыслами" была отработана в Московии досконально - в начале 1661 года в Тобольск был выслан Юрий Крижанич, на целых пятнадцать лет!.. Так почему Дмитрий Ростовский вынужден был прибегнуть к языку "аллегорий"? По моему мнению, лучше всех ответил на этот вопрос литературный критик Н.Романов ("ЛГ", Љ 46, 2009): "Литературоведение говорит, что аллегория появляется, когда прекращается естественное образование мифов". Даже "историческое мифотворчество" в XVII в. было "прерогативой" далеко не всех, и не каждого. Если славянским "туземцам" не разрешалось знать собственное прошлое, если они обязаны были воспринимать "эпоху преобразований" как естественное и логическое продолжение их собственной истории, то неужели прозападные "преображенцы" разрешили бы её кому-либо писать?.. В конце концов, если "Слово" долгое время находилось в поле зрения архимандрита Иоиля (Быковского), который наверняка знал о его существовании и всё-таки не издавал, то остается предположить: "крипто-иезуит" Иоиль был абсолютно уверен в том, что это произведение не являлось древним памятником литературы, и что оно представляло определённую "опасность" для политико-идеологических "установок", господствовавших в государстве Российском, и его церкви, сильно "инфицированной" прозападными влияниями.
  
  
   Я (изо всех моих сил) до сих пор пытаюсь сопротивляться "дьявольскому очарованию" гипотезы Игоря Агранцева о том, что украинский богослов Иоанникий Галятовский - это и есть "Иоанн Лжедмитриевич Никейский из Голицыных", знаменитый "ворёнок", сын Марины Мнишек, которого никто и не собирался "линчевать" в 1614 году, через повешение на Спасской башне Кремля... но у меня получается всё хуже и хуже. Слишком ценным (даже - "бесценным"!) источником самой "эксклюзивной" информации для Дмитрия Ростовского был бы этот "Иван Победоносцев" (чья дата рождения историкам, конечно же, неизвестна), его наставник и старший товарищ... Нам всем, видимо, надо потихоньку привыкать к той мысли (впервые артикулированной И.Агранцевым), что всевозможные способы "членовре-дительства" и садизма в летописях и хрониках - "отрубание голов", "повешения", "заточе-ния в башни", "сталкивания с колоколен", "удушения", "ослепления", "сожжения на кост-рах", "сбрасывания с кораблей" и др., - есть не что иное, как очевидные "литературные ал-легории", далеко не всегда обозначавшие реальные "человекоубийства", казни и прочие "аутодафе"... Всем желающим высокомерно поухмыляться после прочтения последней фразы, хотелось бы робко заметить, что слово "воръ" в старославянском языке означало вовсе не "самозванец, обманщик, проходимец", а совсем даже наоборот - "препятствие, преграда, забор". И кому это мальчик Ваня - Ванечка - Ванюша ("Иоанникий" - это ведь уменьшительно-ласкательное производное от имени Иоанн), и его несчастный отец (один из "Лжедмитриев"), могли путь "перерыскивать"? Кстати, и этот старославянский глагол весьма непрост, и означает не "опередить", а скорее "встать на пути", "пойти наперекор"! Думайте, господа, соображайте... Возвращаясь к загадочной личности Иоанникия Галятовского, добавлю только, что как бы профессиональные литературоведы ни гадали "на кофейной гуще", как бы ни спорили, к кому же конкретно обращался Даниил Заточник - к Ярославу Владимировичу (правнуку Мономаха), или к Ярославу Всеволодичу (Сыну Всеволода Большое Гнездо), или к Юрию Долгорукому, или к евонному братцу Андрею Доброму, - всё равно никто из указанных господ не мог в XII-XIII вв. именоваться "сыном великого царя Владимира". И лишь версия И.Агранцева, близкое знакомство Дмитрия Ростовского с Галятовским (как предполагаемым сыном царя (Лже) Дмитрия I, и, соответственно, внуком царя Иоанна Грозного), а также т.н. "литературные аллегории" позволяю всё расставить по своим местам...
  
  
   Более того, мы имеем здесь дело либо с каким-то "наваждением", либо с определённой тайной: не самый известный малороссийский клирик, и явный "чужак" в православной Московии, вдруг вызывает сипмпатию у сурового, и совершенно несентиментального российского архипастыря Иоакима (да такую, что тот, высказывая множество критических замечания по тексту киевских "миней", имя самого автора нигде не упоминал). Это ещё почему? Да потому лишь, что патриарх Иоаким, бывший профессиональный вояка, капитан пехотного полка "иноземного строя" Ю.Гутцова, сам в монахи постригался в киевском Спасо-Преображенском Межигорском монастыре - знаменитой "казацкой обители", и, одновременно, "шпитале войсковом" (бесплатной больнице) для увечных, больных и престарелых "сечевиков". Уже в сане первоиерарха РПЦ Иоаким явно покровительствовал Межигорскому монастырю, сделав его своей патриаршей "ставропигией", и всю жизнь мечтал упокоиться именно там! Иоаким - вообще одна сплошная загадка для ума! Начнём хотя бы с того, что он не имел канонического права на патриаршество (как, впрочем, и сам Филарет Романов, и "реформатор" Никон - тоже!), ибо был в своё время женат, и даже имел четырёх детей. Отговорки же про то, что все они умерли (возможно, из-за эпидемии чумы 1654 года) и есть - лишь отговорки! Более того, имеются сведения, что ещё до того, как стать профессиональным военным будущий патриарх учился в Киево-Могилянском коллегиуме (см. "Рассказы из истории Русской Церкви" графа М.В.Толстого). Ему ли было не знать, кто такой Савва Савич-Тупталенко?.. Но вернёмся к нашему герою. И всё-то семейство Иоанна V Алексеевича "казацкий сын" Дмитрий успевает "очаровать" (в особенности - царицу Прасковью Фёдоровну), и даже подозревавший всех и вся, молодой царь Пётр, находит общение с образованным малороссийским иеромонахом весьма приятным и душеполезным!
  
  
   У меня нет никаких других объяснений, как то, что древний, аристократический род Са-вичей (либо тот, к которому принадлежала мать святителя) был известен своим благородным происхождением далеко за пределами Украины, что в Москве это прекрасно сознавали, и тепло принимали сына, прежде всего, в ознаменование заслуг его великих предков (его отца Савву в Кремле знали точно, чему есть неопровержимые доказательства), возможно - из-за принадлежности к некоему влиятельному "сообществу", когда-то оказавшему Московии неоценимые услуги. Что-то ведь позволяло архимандриту Дмитрию (он ещё на родине, и не вызван в Москву) дерзновенно попрекать Петру I в письме, датируемом 1700г., в связи с восстановлением Монастырского приказа: "Хощеши ли грабити церковныя? Спроси Илиодора, казначея Селевка, иже пришел бе в Иерусалим грабити церковныя. И биен бысть ангельскими руками" (аналогичные строки содержатся в святительском "Слове в субботу четвертой недели Великого поста". - А.Н.)... В одной малоизвестной для белорусского читателя книге (абсолютный библиографический раритет!) - "Достопамятности Москвы, издаваемые под покровительством его светлости князя Дмитрия Владимировича Голицына" К.Я.Тромонина (М., 1843г.), наряду с литогравюрами Иоанна Грозного, Михаила и Алексея Михайловича Романовых, князя М.В.Шуйского, автографом патриарха Филарета и гербом патриарха Никона мы встречаем портрет... Саввы Туптало (Ну и что с того, что он был отцом митрополита Дмитрия Ростовского? Мало ли на свете чьих-то "отцов"...). Соседство, согласитесь, необычайное и удивительное, ибо ни о каких особенных заслугах казака Тупталы-старшего перед Московским царством нам, вроде бы, не известно (кроме факта одного казацкого "посольства" в Белокаменную). А не тот ли это самый случай, когда говорят: "он монархам был равный"? Впрочем, здесь я несколько опережаю последовательность изложения. Нас всех, в скором времени, ожидает один (и весьма неожиданный!) сюжетный поворот.
  
  
   Все "страны, грады и веси", которые открываются нашему восхищённому взору в "Слове о полку Игореве", были однозначно (!) связаны с жизнью и многолетним церковным служе-нием святителя. Судите сами: Киев, Канев, Чернигов, Батурин, Глухов, Новгород-Северский... Г.В.Сумарукову принадлежала совершенно здравая мысль о том, что диалект-ная "пестрота" поэмы, возможно, объяснялась тем, что сам автор жил в местах, где говорили на разных диалектах. Кроме того, мне встречались в различных произведениях Дмитрия Ростовского далеко не самые распространённые в "Слове о полку Игореве" слова - "буесть", "туга", "дебрь", "хобот"... Кстати сказать, подлинные (а не аллегорические) злодеяния разных "сепаратистов" и "поганых" на Волыни и Северщине были св. Дмитрию определённо известны, и именно в XVII веке! Речь может идти, например, об известных событиях 1648-1649 гг. Один из исследователей этого периода писал: "Города и местечки Житомир, Олыка, Ровно, Клевань, Тайкуры, Острог, Владимир, Кобрин, Заслав взяты разными казацкими отрядами; но замки в Бродах и Дубне уцелели. Не спаслась и Гуща, - имение Адама Киселя, несмотря на его уверения, что он православный. Загоны казацкие свирепствовали до самого Бреста, умерщвляя везде ксендзов, шляхту, жидов и униатов... Богдан Хмельницкий приостановил военные действия, разослав своих полковников отрядами на Волынь и Полесье. Толпы отправились к Дубне, Кременцу, Острогу, Луцку разорять костелы и замки, кончать шляхту и евреев... Несмотря на Зборовский договор, мир между воюющими сторонами наступил еще не скоро, и притом ненадолго. Во время збаражской осады и самаго договора, на Волыни и в Литве происходили отдельныя битвы между казаками и поляками. Несколько отрядов, отделившись от войска, отправилось на Волынь. Город Острог, перешедший было к полякам, снова взят был тремя казацкими отрядами под начальством Небабы, Донца и Головацкого и превращен в пепел. Заслав, находившийся также по изгнании Донца в руках поляков, сдался добровольно. По заключении же и обнародовании Зборовского договора, татары и казаки, возвращаясь домой, довершали опустошение края. В местечке Ляховцах татары захватили и погнали с собой пленных до 15.000. Местечко Олыка попеременно подвергалось нападениям татар и казаков. Разорены были: Колки, Полонное, Деражно, Тучин, окрестности Луцка" (П.Батюшков. Волынь. Исторические судьбы Юго-Западного края. - СПб, 1888, стр. 170-172)... А рассказы и воспоминания очевидцев об осаде Глухова, в 1664 году, войсками короля Яна II Казимира, сопровождавшейся набегом союзных ему крымских татар на Севск, для взятия "ясыря"-полона, Дмитрий Ростовский вполне мог слышать сам, лично... Вновь обратимся к тексту "Слова":"...се уримъ кричать подъ саблями половецкыми, а Володимиръ подъ ранами"? Если согласиться с тем, что "Владимир" в этой поэтической фразе означает не имя собственное, а град Владимир-Волынский, если употреблённое в "Игоревой песне" слово "урим", напротив, обозначает не город-призрак "Римов", и его следует переводить даже не с древнетюркского, но с иврита - "светы" (от ед.ч. "ор", "свет"), если принять к све-дению, что упоминаемое в Ветхом Завете выражение "урим и туммим" означает, как пола-гают некоторые толкователи Библии, некий "жребий", индивидуальную (либо коллектив-ную) "судьбу" еврейства (и волынских "караимов" в т.ч.), то у моей версии авторства "Сло-ва", жестко привязанной к XVII веку, появляется ещё одно, более чем серьёзное основание...
  
  
   Познания же автора в истории Полоцкого княжества, географические реалии ВКЛ, на-шедшие своё отражение в "Слове", совершенно естественно объясняются фактом путешест-вия иеромонаха Дмитрия в Пинск, Вильно и Слуцк, в 1677-1679 гг. В Литве он не только близко сошёлся с епископом Феодосием (Василевичем) и ктитором (т.е. меценатом, мона-стырским управляющим) Иоанном Скочкевичем, но, что очень вероятно, познакомился с сочинениями Кирилла Туровского. Вот откуда проистекало интересное предположение ряда исследователей о "белорусском письме", которым была начертана рукопись "Слова"! Более того, автору поэмы явно были симпатичны и Всеслав Чародей, и другие князья Полоцкой земли! Как же так, спросите вы, иерарх РПЦ - и вдруг симпатизирует князю-"оборотню", рождённому "от волхования"? А как тогда объяснить открытую поддержку Всеслава со сто-роны непререкаемых церковных авторитетов, Феодосия и Антония Печерских? Или опреде-лённо дружелюбное к нему отношение монахов Киево-Печерского монастыря?.. Видимо, несправедливое (задним числом) литературно-изобразительное "злопыхательсто" Радзивил-ловской или Тверской летописей в отношении великого сына земли Белорусской, носило явно заказной характер! Кому-то очень, очень не нравилось, что князь Всеслав не зарился на чужое богатство, не завидовал чужой славе, не носился, как Владимир Мономах, с навязчи-вой идеей возрождения "империи Рюриковичей"; что его княжество не раздирали дикие междоусобицы, а христианизация Полоцкой земли протекала без кровавых эксцессов, дели-катно и постепенно. Согласно некоторым шведским и исландским источникам Полоцк "христианизировался" даже раньше Киева! Точно таким же - неамбициозным, неконфликт-ным, незлопамятным - предстаёт на страницах летописей князь Игорь Святославич: в "кото-рах и крамолах" (после 1185 года - однозначно) замечен не был, за "великий стол" в Киеве с другими соискателями не сражался (хотя имел все права), князем в Чернигове стал "естест-венным путём", по причине смерти предыдущего "столоначальника", Ярослава Всеволодо-вича... Академик Лихачёв взялся "подправить" гражданскую позицию святителя Дмитрия (как создателя "Слова"), и заявил в одной из своих статей: "Особенно гневные (?) слова об-ращает автор к полоцким Всеславичам - ближайшим родственникам Святослава Киевско-го... Автор требует (?), чтобы Всеславичи склонили свои стяги, вложили в ножны свои по-врежденные мечи, ибо лишились они дедовской славы и своими крамолами начали наводить поганых на землю Русскую"... Отчего же "особенно гневные"? Неужели же "поганые" - это половцы? Какое отношение имело отстаивание полоцкими князьями своего суверенитета от Киева к тому, что у Мономашичей частенько возникали "проблемы" во взаимоотношениях со своими южными соседями? Киевлянам "Ярославичам" надо было (всего лишь) прекратить "брать на щит" чужие города, и целиком сосредоточиться на противодействии т.н. "степной угрозе", - тогда в бестолковом "общерусском призыве" не было бы никакой нужды...
  
  
   Интересно, что св.Дмитрий, в духе "златоуста" Кирилла, утверждал в своих сочинениях социальную значимость "ума", явно ставя его на уровень не только этической, но и полити-ческой добродетели, как главного критерия общественной полезности человека. Кроме того, характерной особенностью образных решений у обоих писателей было смелое перемешива-ние, "взаимопроницаемость", форм глагольных времён, их сближало символико-аллегорическое толкование Священного писания. Наконец, известное "Слово о слепце и хромце" ("Притча о человеческой душе и о теле") туровского религиозного мыслителя - то-же ведь являлось "политическим памфлетом"! Впервые обратил внимание на аналогичность литературных приёмов Кирилла и автора "Слова" профессор МГУ, Сергей Константинович Шамбинаго (1871-1948); только кто прислушался к его доводам, кто сделал из них правиль-ные выводы... С произведениями Кирилла Туровского святитель Дмитрий мог познакомиться и позже, уже в Ростове, - они хранились в ризнице Спасо-Ярославского монастыря вместе с "Хронографом" за Љ 323, с которого всё и началось. Наконец, наличие владимиро-суздальского "сегмента" в поэме было следствием того обстоятельства, что Дмитрий Ростовский всегда живо интересовался бурными и неоднозначными событиями, происходящими в России, выписывал из Москвы интересующие его книги и, как минимум однажды (в августе-сентябре 1689 года), посещал Москву в составе малороссийского "посольства" гетмана И.Мазепы...
  
  
   В биографии Дмитрия Ростовского меня всегда смущало одно обстоятельство - его пред-смертный наказ выстлать собственный гроб сокровенными записями-черновиками... Случай в истории Русской Церкви беспрецедентный, даже уникальный! Что же, какую тайну он хотел унести с собой в могилу? Может быть какие-то предварительные наброски, подготовительные материалы, в том числе и к "Слову"? Да и хотел ли он, в действительности, что-то "унести" с собой?.. Теперь становится понятным многое: и то, что первую же копию "ироической песни" А.И.Мусин-Пушкин направил, в 1792г., на "высочайшее рассмотрение" Екатерине II (так как не знал точно, что же означает его находка, в свете монаршей концепции "глобальной русской истории"), и, тем более, наступившее затем (красноречивейшее!) молчание матушки-императрицы, и многозначительные намёки Н.М.Карамзина, насчёт "сочинения, достойного пера Оссиана", и удивительные "провалы в памяти" у отца Иоиля, и очевидную иронию А.Ф.Малиновского насчёт "древняго отечественнаго умопроизведения", и "аномальную" скромность Н.Н.Бантыша-Каменского, не указавшего в первом издании "Слова" своего имени (что ему было совсем не свойственно!), и тот факт, что его сынок в "Словаре достопамятных людей Русской земли" батюшкины труды над "Словом" даже не упомянул, и, наконец, странное поведение самого Мусина-Пушкина, который не только не обрадовавшегося интересной находке К.Ф. Калайдовича в т.н. "Псковском Апостоле", но и начертавшего в ответном послании: "Предполагаемое вами свидетельство о подлинности Игоревой песни почитаю излишним"... Да не "излишним" был автограф писца Диомида (Домида) на полях "Апостола", а весьма и весьма "опасным"! Датировка "В лето 6315 (1307)..." явно проставлялась задним числом (т.е. когда именно - неизвестно), так как про-изводство пергамента и бумаги в начале XIV века ещё не было налажено, а современной, "длинной" хронологии Скалигер и Петавиус ещё не придумали. Но исследователей должно было озадачить даже не это, а само содержание "приписки". Почему это региональная свара князей "Михаила с Юрьем" выросла до масштабов "боя на Русской земле"? Даже если мы и согласимся с тем, что Псковщина и Новгородчина резонно именуются Диомидом (якобы уже в начале XIVв.) "Русской землей", то вопросы всё равно остаются. И главный из них: что толку было Михаилу Тверскому с Юрием (Георгием) Даниловичем Московским биться за "княженье Новгородьское", если Новгород Великий был независимой "купеческой рес-публикой", и без согласия его веча, а также особого договора-"ряда", ни один князь править там не мог? В принципе, Господин Великий Новгород вполне способен был существовать автономно, и обойтись без приглашённых "служилых" (и практически бесправных) князей... Андрей Буровский в своей книге "Россия, которой не было-2" (с.381) приводит интересные цифры: всего с 1095 по 1304 год новгородцы разочаровывались в своих князьях 58 (!) раз, а было таковых в Новгороде за это время аж 40 человек. Так, перед Александром Ярославичем, провозглашённого кем-то, с изрядной долей чёрного юмора, "Невским" и "героем-полководцем", ворота города открывались трижды, в смысле: "Вот тебе, княже, дом, а вот - порог"...
  
  
   То есть, все, кто был "в курсе", никаких иллюзий в отношении "древности" счастливо обретенного "артефакта" не питали, а кто не знал точно, тот наверняка догадывался. Особенно, после того, как С.И.Селивановский, один из наиболее квалифицированных, в своё время, издателей Москвы и Петербурга, не задумываясь (словно бы давно ожидал этого!), и совершенно чистосердечно, ответил К.Ф.Калайдовичу на его вопрос о том, как выглядел оригинал рукописи: "... видел в рукописи песнь Игореву. Она написана, точно, в книге, как сказано в предисловии, и белорусским письмом, не таким древним, похожим на почерк Димитрия Ростовского"... А что ещё должен был сказать Селивановский? Может прямолинейную "правду-матку"? Выражение "... похожим на почерк Димитрия Ростовского" из уст выходца из крепостных крестьян Семёна Селивановского - суть криптография "для простодушных дурачков". Нет, не мог он "раскрыть карты" перед К.Ф.Калайдовичем, ибо тот не удержался бы от искушения передать реплику дерзкого "типографщика" Бантышу-Каменскому! "Сказать правду" означало бы для Селивановского: 1) нажить заклятого врага в лице "грезившего о бессмертной славе" Мусина-Пушкина; 2) возмутить против себя "патриотическую общественность" и молодую "имперскую" науку; 3) и самое главное - лишиться очень надолго (если не навсегда) выгоднейших книгоиздательских заказов... А теперь вспомним предисловие к "Слову", где мусин-пушкинской рукой было написано: "Подлинная рукопись, по своему почерку весьма древняя...". Кому прикажете верить? А.И.Ермолаев (профессиональный живописец, нумизмат и коллекционер разных "древностей"), видевший оригинал рукописи (и то - с чужих слов) и якобы определивший её почерк как "полуустав XV в. белорусского типа", лишь расписался в собственной некомпетентности, и сбил с толка самого сиятельного графа. Да он и не был ни историком, ни источниковедом! Кстати, во многих изданиях выражение "белорусского типа" почему-то опускают, - а ведь это важнейшие, ключевые слова...
  
  
   Вот тут я позволю себе небольшое "лирическое отступление". Чем умный и любозна-тельный исследователь отличается от глупого и нелюбопытного? Наверное, в первую оче-редь, потребностью в сомнении, правом на сомнение, которые с возрастом лишь усиливаются. Могу сказать однозначно: в этой связи, Борис Михайлович Сударушкин не разочаровал меня ни в малейшей степени! В самой середине "лихих" 90-х годов он написал следующие пророческие строки: "Не следует забывать, что Дмитрий Ростовский жил в очень сложное, переломное время, реформы Петра Первого болезненно ударили не только по Русской православной церкви, но и по старинным традициям, обычаям, образу мыслей (sic!). Наконец, только что состоялась Полтавская битва, в которой по разные стороны оказались два покровителя Дмитрия Ростовского - Мазепа и Петр Первый. Возможно, у Дмитрия Ростовского - украинца по рождению, было свое представление об отношениях России и Украины (sic!). Да и литературное творчества ростовского митрополита, возможно, не ограничилось лишь теми произведениями, которые нам известны (sic!). Вспомним слова типографщика, принимавшего участие в издании "Слова о полку Игореве", что почерк рукописи был похож на почерк Дмитрия Ростовского. Возможно, это всего лишь ничего не значащее совпадение, но кто знает... Дмитрий Ростовский был до того талантливым, своеобразным и разносторонним человеком, что утверждать, будто мы знаем все страницы его биографии и творчества, было бы, по крайней мере, неосмотрительно"... Весь этот абзац - суть не что иное, как квинтэссенция и сжатые тезисы моего скромного труда...
  
  
   Что из всего этого следует? Во-первых, то, что Селивановский с произведениями ростов-ского митрополита имел дело, видимо, не один раз. А, во-вторых, Семён Иоанникиевич был достаточно компетентен в своей области, чтобы не путать "полуустав" XV-XVI вв. с "запад-норусской скорописью" XVIIв.! И он был далеко не одинок в этом мнении. К примеру, ака-демик Н.С.Тихонравов (1832-1893) относил рукопись "Слова" к концу XVI в., определив её почерк как "приближающийся к скорописному" (!), и посчитал достоверным суждение Се-ливановского о "белорусском письме" (см. Слово о полку Игореве. Издано для учащихся Николаем Тихонравовым, профессором Московского университета. Изд. второе, исправлен-ное. М., 1868)... А какой ещё способ письма должен был избрать малороссийский богослов, родившийся в самой середине cемнадцатого столетия? Вот, вероятно, почему Мусину-Пушкину и не "хватило" целых 12 лет (sic!), чтобы распродать небольшой тираж "Слова", всего-то в 1200 экземпляров, несмотря на трижды печатавшиеся в "Московских ведомостях" объявления с приглашением читающей публики посетить лавки купца Кольчугина; вот по-чему он предпочитал дарить их друзьям и тем, кого он считал "истинными любителями" русской истории и словесности. Дело совсем не в том, что граф якобы опасался, что такая "специфическая" литература не найдёт своего читателя; всё было куда как проще и печаль-нее. В свете вырвавшегося у С.Селивановского невольного признания, уже после того, как "Слово" было разбито на отдельные стихи и в основном переложено на российский "ново-яз", его "переводчики", видимо, сравнили получившийся "продукт" с прочими рукописями и автографами Дмитрия Ростовского, кои имелись в библиотеке Мусина-Пушкина, и... Как любой уважающий себя учёный, опытный палеограф Бантыш-Каменский весь комизм си-туации оценил мгновенно, и не стал жертвовать своей профессиональной репутацией, оста-вив дальнейшую судьбу тиража "Игоревой песни" на личное усмотрение Мусина-Пушкина... Необходимо добавить, что "Слово о полку Игореве" опубликовали только после кончины архимандрита Быковского (ненужный свидетель?), о которой архиепископ Арсений (Верещагин) сообщил давнему дружку Бантышу-Каменскому особой тайнописью-шифром! Поведение, достойное удивления? Ничуть! Все конспирологические ухищрения объясняются изящно и просто.
  
  
  
   Терпи, душа! - Засыпь хоть всей землёю
   Деянья тёмные, их тайный след
   Поздней иль раньше выступит на свет...
  
  
  
  
   "Звезда Российская, от Киева возсиявшая..."
  
  
  
  
   По крайней мере, трое фигурантов нашего расследования - сам митрополит Дмитрий, палеограф Бантыш-Каменский и священник Иоиль - в разное время получали религиозное и общегуманитарное образование в Киеве. Между тем, Украина в XVII веке была главным поставщиком кадров элитарного духовенства для России, по словам Н.М.Никольского "почти единственным рассадником русского епископата". А другой исследователь, Г.В.Вернадский, открытым текстом сообщал: "Западнорусские ученые (украинские и белорусские), питомцы Киевской Академии, были проводниками западной гуманитарной науки"...Выражаясь военным языком, именно из Киева "разведывательно-диверсионные группы" блестяще образованных "греко-католиков" (униатов) и "василиан" (иезуитов восточного обряда) забрасывались на территорию Московии и Великой Тартарии, где они, умело маскируясь под "туземный" фон, целенаправленно уничтожали Древлеправославную (Степную) церковь, а также захватывали "командные высоты" в РПЦ (а если быть совсем уж точным - в ГРЦ, или Греко-Российской Церкви, каковой она именовалась после введения патриаршества). А где речь заходит о "резидентах-агентах", там самое место и шифровальному делу, и "стеганографии", т.е. искусству безнаказанного одурачивания "профанов" при помощи всяких-там "аллегорий".
  
  
   В "Диариуше" (личном дневнике) святителя, который он вёл с 1681 по 1703гг., мы нахо-дим отголосок того мировоззренческого "перелома", который произошёл в его чистой душе. В записи от 10 августа 1685г. св. Дмитрий изложил по памяти посетившее его "видение" великомученицы Варвары, к которой он обратился за заступничеством перед Господом. Святая слегка пожурила молодого клирика: "Не ведаю, умолю ли, ибо молишися по-римски"...Чует сердце: определённые колебания у неё вызывала не "латинообразная" краткость его молитв, и не привычка (очевидно - западная) общаться с Богом, крестообразно распростершись на полу кельи, которую он сохранил будучи уже ростовским митрополитом, а многолетняя принадлежность иеромонаха Дмитрия к той "клерикальной партии" активных противников огосударствленного "московского православия", в лице Иннокентия Гизеля, Петра Могилы, Иосифа (Нелюбович-Тукальского) и Мелетия Дзека, которая отстаивала "автокефалию" малороссийской церкви. То есть, тех русских православных людей и иереев, которые не хотели иметь с Москвой и "московской версией православия" (по удачнейшему выражению А.Буровского) ничего общего. В "Поучении на день памяти девяти мучеников Кизических, месяца апреля, в 29 день" Дмитрия Ростовского мы читаем скорбные строки следующего содержания: "...нет более жестокого гонения, чем гонение от братьев, от родственников. Их гонение более тяжкое, чем гонение Ирода, Нерона и других немилосердных мучителей. Ибо те извне нападают, а эти изнутри; от кого можно бы ожидать помощи и защиты, те-то и предают на смерть. Беды от родственников и от лжебратьев хуже, чем беды от язычников и от разбойников... Братья предавали братьев, как Святополк Бориса и Глеба, и Болеслав Вячеслава, князя чешского. Родственники родственников, и друзья друзей не пощадили, о чем много написано в истории Церкви и страданиях мучеников". Неужели же "родственниками" и "братьями" ("лжебратьями") св.Дмитрий именовал поляков-католиков? Или татар-мусульман? Тогда кого?.. Западно-русскому православию чуждо было обожествление своего монарха (которым чаще всего оказывался католик), обожествление своей страны ("святая Русь") и самого православного народа; полного слияния церкви и государства оно тоже никогда не знало. Не было ничего подобного ни в греческой, ни в сербской, ни в болгарской, ни в армянской, ни в грузинской и др. автокефальных церквях! Однако, иеромонаху Дмитрию, как одному из немногих церковных "реалистов", было давно понятно главное: не уступая "греко-российской" церкви Москвы (а ещё вернее - мос-ковскому самодержавию) ни в чём, можно потерять всё. Выбора, по большому-то счёту, и не было! Какая же это мука, - понимать, что покровительство "единоверного" московского ца-ря над украинским этносом вряд ли сделает его намного счастливее, и, в тоже самое время, отдавать себе трезвый отчёт в том, что религиозно-идеологическая зависимость от Польши и Рима означала для судеб народа малороссийского куда более худшие перспективы...
  
  
   Следует, впрочем, признать, что ученик выдающегося религиозного интеллектуала XVIIв., Иоанникия Галятовского, в конце концов прозрел, и оказался достойным своего учителя. Вместо "посвящённого" собрата "рыцари Лойолы" заполучили злейшего врага! Кстати, новомодный российский исследователь Алексей Бычков (правда, по своему обыкновению, без указания источника) назвал Дмитрия Ростовского "историком иезуитского ордена в Литве" (Бычков А.А. Московия. М., 2007, с.421). Занятно... Не секрет также, что любой воцерковленный человек, молитвенно обращаясь к св. Дмитрию за заступничеством, доднесь произносит: "Отечество твое сохрани от врагов ненаветно, но поборай оружие Крестоноснаго воинства"... О чём, о каком-таком "воинстве" идёт речь, люди добрые? Может быть о том, что вплоть до 1724 года, измордованные "чужевладством" (термин, предложенный Юрием Крижаничем), россияне в своих древних храмах должны были выслушивать "Службу о победе под Полтавой" Феофилакта Лопатинского (члена кружка Феофана Прокоповича), который не только называл царя Петра вторым "Константином Великим" и даже "Христом", но и в песне третьего канона величал его "крестоносным царём"?.. Тот же Лопатинский, к примеру, кощунственно величал петровских сподвижников "апостолами", а гетмана Мазепу заклеймил прозвищем "Иуда"... Или о том, что на личной, "кабинетной" печати Петра Великого венценосный монарх-скульптор аллегорически обтёсывал молотом, на берегу Невы, прелестный бюст России-Империи в рыцарских латах (!), а ветхозаветный Бог-Иегова (иезуитские "штучки-дрючки"?) рассеивал над этой благостной картинкой густые облака "старомосковского" невежества? А может о том, как у "паладинов Контрреформации" что-то не заладилось, и своенравный украинский отрок вырос настоящим панславянским патриотом?
  
  
  
   Зачем в моей стесненной груди
   Так много боли и тоски?
   И так не нужны маяки,
   И так давно постыли люди,
   Уныло ждущие Христа...
   Лишь дьявола они находят...
   Их лишь к отчаянью приводят
   Извечно лгущие уста...
  
  
  
   Не потому ли только Дмитрий Ростовский, единственный из всех "птенцов" Киево-Могилянского "гнезда" схоластов и риторов, был прославлен РПЦ в соборе русских святых? Ведь такой чести не удостоились ни Симеон Полоцкий (только "преподобный"), ни Стефан Яворский (лишь "блаженный"), ни Феофан Прокопович, ни Арсений Сатановский, - а уж они "матушку-Россию" так любили, уж так самозабвенно помогали разным "Рома-новым" и "Ромо-дановским" ставить её с ног на голову...Чудны дела Твои, Господи! А может быть, напротив, всё оправдано и справедливо: ведь причисление к лику святых в РПЦ являлось не формой "поощрения" (даже посмертного), не признанием особых заслуг того или иного иерея, но, в первую очередь, призванием к новому служению, новой духовной "брани". Призывались именно те, кто своим личным примером и подвигом жизни "во Христе" могли помочь земной Церкви в годину испытаний её на прочность, в страшные времена гонений на веру и т.п.
  
  
   Если наше предположения верны, то иезуитские "кукловоды" здорово просчитались: в лице Дмитрия Ростовского они однозначно утратили (а русская культура однозначно приоб-рела) крупнейшего богослова, агиографа, писателя, драматурга, комедиографа и композито-ра... Д.С.Лихачёв называл анализируемую нами поэму "розовым кустом на ржаном поле", однако, Олжас Сулейменов был более точен: то были не цветы, а замечательные "розовые кукиши", предъявленные святителем "под нос" своим бывшим компаньонам! Его деклама-ции, канты, псалмы и "мистерии", его пьесы "Успенская драма" и "Кающийся грешник" пользовались широчайшей известностью у современников. А музыкальная "Рождественская драма, или Ростовское действо" по мотивам Рождества Христова, со знаменитым "плачем Рахили" (!) по убиенным "вифлеемским младенцам", в своё время вызвала огромное количество подражаний, была проникнута верой в торжество мира, добра и справедливости... Один из исследователей "Слова", Вячеслав Фёдорович Ржига (1883-1960), в своей статье "Несколько мыслей по вопросу об авторе "Слова о полку Игореве" (Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. Т. XI. Вып. 5. М., 1952, с. 428-438) высказал удивительную догадку: "Нет сомнения в том, что автор "Слова" подобно Бояну, был и великим поэтом и выдающимся музыкантом. О музыкально-вокальной природе "Слова о полку Игореве" свидетельствует как его искусная композиция, пользующаяся строфичным членением и рефренами, так и ясно чувствуемый ритм"... С "гораздого гудца Бояна" и "музыкальной" темы мы и начнём сбор строжайших текстуальных доказателств первоавторства Дмитрия Ростовского. Вот и первый вопрос: а не было ли в творчестве святителя случаев того, чтобы он упоминал каких-либо искусных исполнителей на гудах-гуслях? Был такой прецедент! В его "Поучении первом в неделю девятнадцатую по Святом Духе" мы находим такое место: "... Дивный был звук тех гуслей (Давидовых. - А.Н.), чудесна музыка, которая могла отогнать от человека беса... музыка та была полна неизреченной сладости и какой-то великой, таинственной силы... как музыка гуслей не может быть сладкой, если струны не будут согласованы, так никто не может и беса изгнать из недруга своего, если не настроит в себе с ним согласия. В гуслях струна под струной, располагаясь одна за другой взаимно и согласуясь, все вместе издают сладкие звуки. Подобно сему и люди, будучи один под другим и согласуясь один с другим, являют жизнь прекрасную и приятную Господу Богу, а бесам страшную являют как бы музыку гуслей, которой Бог веселится, бес же, прогоняемый, убегает далеко" (для сравнения: "... Боян же, братья, не десять соколов на стадо лебедей напускал, но свои вещие персты на живые струны воскладал; они же сами князьям славу рокотали ")...
  
  
   Двадцать лет св. Дмитрий занимался переработкой "Монологий" Симеона Метафраста, "Великих Четиих-Миней" митрополита Макария и грандиозного филологического проекта учёных-иезуитов (болландистов), 18-томного "житийного" труда "Acta Sanctorum" ("Деяния святых"). Факт, сам по себе, поразительный, свидетельствовавший о высочайшей степени доверия иезуитского (униатского?) "начальства" к иеромонаху Дмитрию, и высшем "уровне допуска" к орденским книжным сокровищницам!.. Основной, "сквозной" темой его творче-ства была христианская любовь, которая "превыше всего". Для писательской манеры святи-теля были характерны "живописность", аллегоричность, обилие восклицаний и риториче-ских вопросов, полисемантизм и другие приёмы, свойственные поэтике "украинского барокко". И все они, несомненно, присутствуют в "Слове о полку Игореве"!.. Излагая, например, биографию равноапостольных Кирилла и Мефодия, св. Дмитрий написал добротную историческую справку "Козары", - следовательно, он уверенно ориентировался и в "тюркской" проблематике. Кроме того, перу ростовского митрополита принадлежала малоизвестная летопись ветхозаветной истории "от Сотворения мира до Р.Х.", охватывающая 4600 лет, что позволяет назвать его первым "профессиональным" историком Руси. И этот факт не остался не замеченным О.Сенковским, о чём пойдёт речь ниже...
  
  
   Мне могут возразить: а причём здесь "Слово о полку Игореве"? Отвечаю: "жития", из-любленный на Руси вид популярного чтения, требовали от их авторов обширных познаний в античной мифологии, библейской истории, а также близкого знакомства с устным народным творчеством. Не случайно биографии христианских святых так удивительно похожи на древние сказания о богах и героях. А в "Слове" и образы князей гиперболизированы до богатырских масштабов, и романтическая составляющая присутствует, и сказочный элемент очевиден (возьмём, хотя бы, поочерёдное превращение князя Игоря в "горностая", "гоголя", "серого волка", "сокола" в эпизоде бегства из половецкого плена)... Внимательный исследователь языка поэмы, М. Хендлер, которого академик А.А.Зализняк довольно немилосердно критиковал в своей последней книге, подметил одну интересную особенность - наличие в тексте "Слова" относительно большого количества т.н. глагольных имперфектов ("хотяше", "дочеташе", "пояше", "пущаше", "вскладаше" и т.п.), обозначавших длительное, повторяющееся действие в прошлом - черту присущую именно агиографическим, "житийным" текстам, писавшимся, как правило, церковнославянским языком, но (!) гораздо позже XII века. Миряне же - князья, бояре, тысяцкие и т.д. - "житий", как известно, не писали... Таким образом, от декламаций, псалмов, пьес, мистерий и житий до "Слова о полку Игореве" оставался лишь один шаг, а их автора можно смело назвать "мостом", связавшим допетровскую литературную традицию с русским классицизмом XVIIIв. У известной исследовательницы жизни и творчества святителя Дмитрия, Ю.Н.Звездиной, мы находим изумительное наблю-дение о том, что высочайший художественный уровень "поминальных слов", принадлежа-щих его перу, "отмечает важную веху в становлении и развитии литературы, пока ещё мало-изученную - это пласт духовно-назидательной и аллегоризирующей литературы между тра-дициями средневековья и новым руслом развития русской культуры XVIII-XIX веков". Данное утверждение вполне созвучно выводу М.М.Бахтина о том, что в "Слове" его автор "...предвосхищает - в очень отдалённой исторической перспективе - русский роман эпохи его расцвета, для коего в высшей степени характерно именно "посрамление" героя, его "смерть" ради подлинного "воскресения"...
  
  
   По моему субъективному мнению, всю подготовительную работу для совершения долго-жданного и "эпохального" научного открытия давным-давно завершил, фактически подтвердив догадки О.Сенковского, директор Лазаревского института восточных языков (в 1897-1911гг.), академик (с 1911г.) Всеволод Фёдорович Миллер. Он добросовестно сопоставил сюжетную линию "Боян - Траян" в "Слове о полку Игореве" с фригийскими преданиями, пространной песнью "Борба на Ката и Траян кралеве с Биза Крале" (в последних строках которой "воевода Боян" пропел гимн "королю Траяну", завоевателю "Биза-града") из рукописного сборника болгарского фольклора Стефана Верковича, с сербской сказкой о "царе Трояне, с козьими ушами" из сборника Вука Караджича - и пришёл к выводу, что все эти сюжеты находятся в генетической зависимости от какого-то византийского "протографа"! Более того, В.Ф.Миллер решительно отрицал языческое мировоззрение автора "Слова", рассматривая имена "языческих" богов в поэме как эквиваленты имён из греческой мифологии (ну, не смешите: какие ещё "мифы Древней Греции" мог знать автор XII века? - А.Н.), перешедших в "Слово" из балканских источников-посредников. А подытожил свои исследования Всеволод Фёдорович так: "Мы исходим из мысли, что "Слово" - произведение книжное, что автор его был человек грамотный и просвещенный, что он написал его, а не пел, и что оно не принадлежало никогда ни народному, ни дружинному эпосу"... А теперь сопоставим вывод академика Миллера с двумя общеизвестными "южнославянскими влияниями" на литературу Руси, да приобщим к делу оценку академиком Лихачёвым творчества Дмитрия Ростовского... Разве ничего не приходит на ум? Тогда ещё один вопрос. Что же такое имел в виду польский поэт Л.Семеньский (1809-1877), когда писал: "Так бывало в эпоху Люмира, / В эпоху Бояна, - но ещё и теперь / Сербские гусли, украинская лира, / В минуту смерти зашелестит..."?
  
  
   "Слово о полку Игореве" представляло собой явную контрверсию даже не летописям, а беззастенчивой, совершенно фантастической лжи как "Задонщины" ("...Братья и князья рус-ские, гнездо мы великого князя Владимира Киевского!"), так и "Степенной книги" XVI века, также выводившей московскую "державность" напрямую из Киева, и "вынудившей" князей Всеволода Большое Гнездо и Романа Волынского выручать Игоря Святославича из половецкого плена!? Что ни говори, а эпопея 1185г. развивалась без какого-либо участия ростово-суздальских (или иных) "спасателей". Важнейшим свидетельством, но не подражания, а "вторичности" творения Дмитрия Ростовского, по отношению к "Задонщине", является то обстоятельство, что в поэме практически всё трактуется её автором с "обратным знаком", "в пику" историософии Софония Рязанца, - с её неоправданным оптимизмом по поводу торжества Москвы (точнее, "земли Залесской"), "липовыми" подвигами главного героя, принижением решающей роли, в событиях 1380 года, великокняжеской Литвы (ведь это её князья, её дружины, изначально, предназначались для нанесения главного удара в Куликовском побоище!) и преувеличением опасности, якобы исходившей от "нелегитимного", даже в глазах ордынцев, полководца-"узурпатора" Мамая... Трагические события XVII века ясно показали всем, во что обошлись (и чего стоили) Руси-России вредоносные концепции "защиты христианской веры от безбожных татаровей" и "религиозного противостояния Орде"...
  
  
   Теперь совсем уж очевидно, что "Слово о полку Игореве" писалось не ранее XVII века. Можно даже попытаться реконструировать и приблизительное время начала (окончания? созревания замысла?) работы над ним: период с 1695 по1699г., когда св. Дмитрий писал третью книгу "Миней-Четиих", включавших в себя месяцы март, апрель и май, - тогда-то и развивались основные события в "героической поэме". Как известно, в истории Московии на этот самый период приходились два Азовских похода в "Дикое Поле" и "великое посольство", открывшее иноземцам широкий доступ в "преображённую" Россию (гм...Чрезвычайно занятное совпадение - вы не находите?)... Я не знаю, какие ещё доказательства могут быть более убедительными. Хотя нет, одно интересное наблюдение я чуть было не упустил. Любой профессионал-литературовед подтвердит, что "характеры" у героев русских "повестей" появляются именно в XVII веке. Князь Игорь, шагнувший в степь вопреки неблагоприятному природному знамению, и князь Всеслав, решившийся занять "великий стол" в Киеве, вопреки явной враждебности местного боярства, - это люди "железной" воли и "стальных" нервов, дерзкие "смертные", бросившие вызов всемогущей Судьбе-Фатуму (этому, сугубо западному, ментальному изобретению), в расчёте на благосклонность капризной Судьбы-Фортуны!
  
  
  
  
   "Восток - дело тонкое..."
  
  
  
   Честно признаюсь: я не мог, не имел права обнародовать результаты своего литературно-исторического расследования до того момента, пока замечания советских тюркологов по концепции А.А.Зимина оставались без достойного ответа с моей стороны. Преодолеть их возражения казалось, на первый взгляд, делом куда более сложным, чем вскрыть очевидную связь между литературным творчеством Дмитрия Ростовского, его биографией и фабулой "Слова о полку Игореве". Даже сам факт овладения святителем "татарской речью" на быто-вом уровне, от матушки Марии Михайловны, ещё ничего не гарантировал (если только она не была "караимкой", т.е. происходила от древнего тюркского "корня", традиционно испо-ведовавшего иудаизм). Язык татар XVII века и язык летописных половцев, при всей их схо-жести, абсолютно тождественными признать было нельзя, хотя они оба и принадлежали к восточной ветви древнетюркского "наречия"... Турецкий же язык "времён Очаковских и покоренья Крыма" здесь пригодился бы ещё меньше - не та фонетика, не тот строй. Получа-лось, что советские востоковеды были абсолютно правы: раз автор использовал в поэме зна-чительное число "тюркизмов", к которым можно смело отнести все "брянские диалектизмы" и прочие "донские говоры", а древнетюркские письменные памятники вошли в научный обиход даже не в XVIII-м, а в конце XIX века, значит... Но означало ли это, в действительности, что автор не мог сталкиваться с ними ранее, до того, как оригинальной литературой тюрков вплотную занялась российская филологическая наука? Вытекала ли из этого очевидного обстоятельства "железобетонная" необходимость привязывать огузо-кыпчакскую грамматику и булгарскую фонетику в "Слове о полку Игореве" к тюркской языковой среде "домонгольского периода", а конкретнее - к XII в.? Далеко не всё так однозначно, как может кому-то показаться...
  
  
   Выбраться из наметившегося в ходе расследования "тупика" мне помог тот человек, от которого я меньше всего мог этого ожидать - Борис Александрович Рыбаков! Уныние, вза-правду, является серьёзнейшим из грехов... В своё время, именно он поделился с подрас-тающим поколением граждан СССР интереснейшим, просто сенсационным, фактом - наход-кой "в библиотеке поэта Франческо Петрарки" некоего древнего "словаря", содержавшего несколько "половецких" слов (Б.А.Рыбаков. Мир истории. М., "Молодая гвардия", 1987, с. 234). Вынужден поправить академика: не в личной библиотеке итальянского поэта, а в биб-лиотеке собора св. Марка Евангелиста, в Венеции, было обнаружено факсимиле загадочного манускрипта, подаренного "купеческой республике" Ф.Петраркой. Эта уникальная руко-пись, действительно, состояла из латинско-половецко-персидского словаря, перевода на "куманский" язык ряда текстов и молитв для нужд католических миссионеров (sic!), направ-лявшихся в Дешт-и-Кыпчак, а также ряда фольклорных текстов - половецких молитв, гим-нов и загадок, традиционно датируемых XIII-XIVвв. Теперь восстановление недостающих "звеньев" в моей гипотезе виделось лишь функцией времени и определённого исследова-тельского везения. Как говорится, умному - достаточно.
  
  
   Советские тюркологи наступили на те же самые "грабли", что и специалисты в области "древнерусской литературы", а также чрезмерно увлекающийся собственными фантазиями Мурад Аджи: умение говорить и читать "по-тюркски", и даже писать несложные тексты с индивидуальной орфографией ("живая традиция") - это одно, а формальная кодификация знаний ("филологическая наука"), появление грамматик и лексиконов тюркских языков - совсем другое! В противном случае, всякая "межличностная коммуникация" оказалась бы блокированной; люди просто сидели бы и ждали, когда мудрые учёные "разрешат" им об-щаться "по правилам"... Таким образом, "половецкая руническая письменность", действи-тельно, могла существовать в XII веке (и в любом другом, и гораздо ранее XIX-го столетия), а устная народно-поэтическая традиция могла быть даже более "древней", но тюркская "ху-дожественная литература", также как и все прочие, нуждалась для своего появления в доста-точном количестве "носителей" - листов пергамента, а ещё лучше - бумаги. Путать "памят-ники письменности" конкретного народа с принадлежащими ему "литературными памятни-ками" - вещь совершенно недопустимая!!! И в этом моём выводе нет абсолютно ничего ори-гинального. "Берестяные грамоты и надписи на предметах (эпиграфика, граффити) должны быть исключены из источников литературного языка по функциональному основанию. Эти тексты обиходного (бытового) назначения, а литературный язык средневековья не использо-вался для этой цели", - авторитетно писал в статье "Литературный язык Киевской Руси" А.А.Алексеев (см. ФЭБ "Русская литература и фольклор"). Выражаю смелому и честному исследователю свой глубочайший "респект"...
  
  
   Некто А.Х.Горфункель в своей рецензии на трёхтомник М.М.Постникова "Введение в критику древней хронологии" (См: Проблемы всемирной истории: сборник статей в честь А.А.Фурсенко. СПб.: Изд-во Д.Буланина, 2000, сс. 45-57) этим самым и грешил. Михаил Михайлович чётко и ясно писал о "правильном литературном языке" и "литературных произведениях", а его (довольно агрессивный) критик вменял профессору Постникову в вину то, что последний якобы отрицал "древность" любой письменности вообще!? Но за-писки личного или хозяйственно-бытового содержания на бересте, рунические эпитафии на камнях, "арабизированные" каракули на оружии, монетах, ярлыках и тамгах, - всего лишь показатель элементарной "грамотности" некоторой части населения; и напрасными были бы наши поиски обязательно сопутствовавших им проявлений "высокой" литературы. Никто ещё не нашёл (и не найдёт) ни одного эпоса, ни одной поэмы или повести, писаных на гли-няных черепках, деревянных дощечках, покрытых воском, или на каменных "скрижалях"!
  
  
   Другой интересный факт: в основании российской школы ориенталистики и восточных языков XIX в. лежали, в целом ряде случаев, те тексты, которые (как бы это сказать помягче) не были найдены на территории Московии или Российской империи отечественными "под-вижниками" науки, более того - они были "экспортированы" в Петербург и Москву из за-падных архивов и книгохранилищ. Значит, там, на Западе, тюркские легенды, сказания и прочий "фольклор" зафиксировали на письме много раньше, - только и всего! Судите сами: знаменитую рукопись из Венеции впервые представил российской и мировой общественности немецкий востоковед Генрих-Юлиус Клапрот, в 1828 г., а нынешнее название, "Codex Cumanicus", ей дал венгерский учёный Геза Куун в 1880 году... Книгу венгерского историка Телегди (1598) о языке и обычаях тюркского народа "секелей" ("секлеров"), прямых потомков древних угров-гуннов, нашёл и опубликовал мюнхенский востоковед-любитель, Франц Бабингер... Огузский эпос "Книга моего деда Коркута" был переслан академику Василию Бартольду из Дрездена, в 1892г., известным востоковедом Теодором Нёльдке, но поговаривали, что существовал ещё и Ватиканский список... Для написания своего известного труда (он был рассчитан на 4 тома) о Золотой Орде сотрудник Археологической комиссии В.Г.Тизенгаузен, благодаря помощи и поддержке графа С.Г.Строганова, совершил в 1880 г. путешествие по Европе, специально для извлечения из тамошних рукописных собраний сведений восточных авторов. Результатом этой поездки и работы над некоторыми рукописями из петербургских архивов явился "Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды, т.I, извлечения из сочинений арабских" (СПб., 1884). Там же, в Европе, В.Г.Тизенгаузеном были сделаны многочисленные выписки из манускриптов на персидском языке, которые он обрабатывал в последующие годы, но так и не успел издать...
  
  
   Даже присутствие в поэме образов "Карны" и "Жели-Шальи" из древнеиндийской мифо-логии, сильно раздражающих авторов любых версий, - прекрасно объясняется миссионер-ской деятельностью отцов-иезуитов в Индии (вот что не пришло в голову известному "гого-леведу", Т.Веретяхину, который на личном интернет-сайте верно, в принципе, отметил это очевидное заимствование из "индостанского" фольклора!). Иезуиты, видимо, и познакомили "просвещённую" Европу с "Бхагавад-гитой"; причём задолго до того, как её, в 1788 году, перевёл и издал в России масон Н.И.Новиков. И действительно, иезуитская миссия, руководимая одним из основателей ордена испанцем Ксавером, действовала в Гоа уже в 40-х годах XVI века! Кстати говоря, только индийский "первоисточник" позволяет понять, почему это "Карна кликнул", а "Желя поскакал" (Д.С.Лихачёв совершенно напрасно придал этим именам собственным женский род!), - в индийской мифологии они передвигаются именно на боевой колеснице, как бог Солнца и его верный возница, спешащие к началу эпической битвы "на поле Куру"... То есть, наблюдалась некая "закономерная тенденция", требующая разъяснений! И эти разъяснения я могу дать.
  
  
   Во-первых, русский филолог А.Х.Востоков, ещё в XIX в., пришёл к выводу о том, что в основе старославянского ("церковнославянского") лежат македонские говоры языка, стыд-ливо именуемого "протоболгарским", или "древнеболгарским". Что из этого следует? Древ-ние болгары ("булгары"), осевшие на Дунае, - это самые настоящие, "стопроцентные", ази-атские тюрки. Даже если их древний язык и претерпел какую-то "перестройку", а "руны" заменила "кириллица", всё равно тюркская языковая "праоснова" исчезнуть никуда не мог-ла. То есть, досконально зная язык богослужебный, "церковнославянский", любой образо-ванный священнослужитель уже получал первые представления об особенностях тюркского "наречия". В доказательство привожу факт, установленный Мурадом Аджи: практически все термины, относящиеся к культовым, богослужебным предметам в православных церквях, включая и детали одежды священников, совершенно очевидно, тюркского, а вовсе не "греческого" происхождения, и представляют собой их позднюю фонетическую адаптацию!.. Можно ли в этом вопросе безоговорочно доверять кавказскому тюрку-кумыку М.Аджи? Cовершенно очевидно - да! Украинский историк Владимир Луценко в своей книге "Тюркский фактор в истории и этногенезе украинцев и их предков" пишет следующее: "Наиболее близкими по лексике к кипчакскому языку... являются караимский и карачаево-балкарский (sic!) языки. У последнего лексика приблизительно на 80% идентична (sic!) лексике половецкого словаря "Сodex Cumanicus". Я.Кеслер фактически подтверждает данную информацию: "...Следует учитывать, что этнические имена тюркских народов не всегда имели устойчивую форму. Однако современные исследования по истории, этнографии, лингвистике, топонимии и фольклору западных тюрков - КАРАЧАЕВО-БАЛКАРЦЕВ, КУМЫКОВ (выделено мной. - А.Н.), ногайцев и крымских татар - показывают, что все эти народы до позднего Средневековья представляли собой одну этическую общность" (Русская цивилизация. Вчера и завтра. М., 2005, с.345). А вот авторитетное заключение из "Словаря по языкознанию" (Алматы, Издательство "Гылым", 1998, с.175): "Кыпчакские языки - группа языков, выделяемая в западнохуннской ветви тюркских языков, делится на три группы: кыпчакско-булгарскую, в которую входят татарский, башкирский языки, КЫПЧАКСКО-ПОЛОВЕЦКУЮ (КАРАИМСКИЙ, КАРАЧАЕВО-БАЛКАРСКИЙ) и третья группа - кыпчакско-ногайская, в которую входят казахский, ногайский и другие языки" (выделено мной. - А.Н.)... Во-вторых, от автора "Слова" никто и не требовал "реконструировать" язык половцев в первозданном виде; и сама цель, с которой он перемежал "старославянский" текст "Слова о полку Игореве" тюрк-скими "вкраплениями" нам не совсем ещё ясна. "Специфичность" же половецких фонем, морфем и лексем в поэме, "в их самых первых значениях", по-моему, изрядно преувеличена. Ни один человек в мире не может знать, какими были те самые, "первые значения", хроно-логически "привязанные" именно к XII веку! Для воссоздания "степного колорита" автору достаточно было владеть, например, крымско-татарским языком, и иметь добротные лин-гвистические познания в основных европейских языках, в старославянском и латинском - в первую очередь. Наконец, если о "литературе" на половецком (торкском, печенежском) язы-ке ничего не ведали в школе Заиконоспасского монастыря и в Славяно-греко-латинской ака-демии, то это совсем не означало, что с ней не были знакомы в "академе" Киево-Могилянском, или в многочисленных иезуитских "учреждениях образования", разбросанных по всей Европе... Почти анекдот: хотите верьте, хотите нет, уважаемые читатели, но в СССР не существовало даже копии "Кодекс Куманикус"! В январе 1986 г. газета "Вечерняя Москва" рассказала о единственном (sic!) на тот момент советском учёном - знатоке вымершего (якобы) "куманского" языка, сотруднике Института языкознания АН СССР А.А.Чеченове. Так вот, ЗАВЕТНОЙ МЕЧТОЙ Али Ахметовича было... лично побывать в Венеции, и взглянуть хоть одним глазком на легендарный манускрипт...
  
  
  
   Желающим и дальше смеяться над экстравагантными выходками Осипа-Юлиана Сенков-ского (он же - "Барон Брамбеус", он же - "Тютюнджу-Оглы"), хотелось бы напомнить, что он был, как-никак, "ординарным профессором" по кафедре арабского, персидского и турец-кого языков (в 1822-1847гг.), и членом-корреспондентом Императорской АН (с 1828г.), т.е. одним из основателей российского востоковедения! Так вот, этот "анфан террибль" петер-бургских салонов иногда говорил такое... Например, что "царь Кир" одержал главную свою победу "под Оршей", что "Илиада" и "Одиссея" писались на "белорусском языке". Касаемо предмета нашего расследования, О.Сенковский утверждал, например, что "...Неизвестный сочинитель "Слова о полку Игореве" был человек, напитанный Горацием, Виргилием и Ци-цероном (sic!), думал по-латыни и писал на славяно-русском школьном, риторическом наре-чии, выражениями, оборотами и формулами латинской поэзии XVI и XVII вв. (sic!), которая была верным ее сколком", что "Слово" - явная стилизация Нового времени, выдающая "...сербскую (sic!) или карпатскую руку человека, который изучал латинскую литературу", что поэма "...очень хорошее в своем роде произведение питомца Львовской академии из русских (точнее, "русинов". - А.Н.) или питомца Киевской академии (sic!) из галичан на те-му, заданную по части риторики и пиитики, и я не могу никак понять, чтобы оно было древ-нее времени Петра Великого (sic!)", что автор "Слова" - это "ритор", который "везде ищет словесных цветков", и "человек, уже занимающийся отечественною историей научным образом" (Рец. на кн.: Гербель Н.В. Игорь князь Северский: Поэма. СПб., 1854. "Библиотека для чтения". Т.124. Отд. 6. с.1- 29).... Добавим здесь: историей скорее "проукраинской", нежели "промосковской".
  
  
   Одним из самых больших моих, уважаемые читатели, потрясений при работе над "Сло-вом" было знакомство с крошечным "фактиком", который советские академики предпочита-ли не особенно афишировать. Оказывается, и Михаил Каченовский, и Осип Сенковский, в своё время, учились... в иезуитских коллегиумах - в Харькове и Минске! А Николай Бан-тыш-Каменский "рос над собой" сначала в Нежинском греческом (т.е. униатском) училище, а затем с 1745г. - в Киевской и Московской академиях. Как писал Н.К.Гудзий: "Он был эллинист, латинист, знал французский, польский языки и немного еврейский". А вот далее авторитетный исследователь-медиевист "дал маху", и то ли пересказывая оригинальную мысль А.Мазона, то ли - в запале полемики с ним, не оценил по достоинству то, что сам и написал: "Судя по его трудам, он был опытен в чтении на славяно-русском языке, и мы можем допустить что он также был способен в подходящих случаях кое-что сочинять на этом языке, РАЗУМЕЕТСЯ НЕ ТАК УСПЕШНО, КАК ЧЕЛОВЕК ЦЕРКОВНЫЙ, ВРОДЕ ДМИТРИЯ РОСТОВСКОГО (выделено мной - А.Н.), но тем не менее с легкостью, впрочем, не всегда одинаковой, и со срывами, которые должны были характеризовать эмансипированного семинариста Киевской академии и которые можно усмотреть в "Слове"... Остаётся лишь добавить, что и архимандрит Иоиль, до того как предстать в массовом сознании благочестивым "православно-московским" иереем, тоже обучался не абы где, а в Киевской духовной академии (в 1741-1752гг.), и даже успел поработать там же "учителем аналогии" (1757-1758гг.), что предполагало, согласно иезуитской иерархии, обязательное его посвящение в степень "схоластика". В дальнейшем мы непременно выясним, кто же был ближе к истине - многочисленные "материалисты-атеисты", во главе с "лавроносными" Лауреатами и Героями Соцтруда, или же "скептики", и "примкнувший" к ним отец Иоиль, вдруг почуявшие в строках "Слова" что-то очень близкое и знакомое. Так, именно у О.И.Сенковского мы читаем: "Как литератор, он вовсе не чужд вкуса, но вкус его, как и его мысль, его язык, его слог, его чувства - совершенно новейшие, недавние, ничем не отличающиеся от наших собственных... Он - наш, нашего десятка, и, мне кажется, он между прочим знает Шлецера. Явственно, воспитан он в семинарии или в духовной академии" (Там же)... Согласитесь: чтобы делать такие громкие заявления даже у ординарного профессора Сенковского должны были быть очень серьёзные к тому основания. Да, он был ярко выраженным "скептиком", но не "вечным жидом", а проклятия и брань, как ни крути, - совершенно никудышные доказательства его (якобы) неправоты...
  
  
   Митрополит Евгений (Болховитинов) с иезуитами вроде бы знаком не был, но и он, зани-маясь "дешифровкой" поэмы серьёзно и основательно (особенно - в его бытность киевским митрополитом), в письме к В.М.Перевощикову, от 12 сентября 1828г., вопрошал: "Вы пи-шете Рассмотрение о поеме Полку Игореве, после многих уже писавших! Но уверены ли Вы, что оно XII века, как кричат другие. А я полагаю, что оно литовско-русское сочинение позднего уже века (sic!), ибо в ней много польских слов, из польского языка требующих изъяснения"... Но в уникальном, без преувеличения, языке Дмитрия Ростовского, как признают многие исследователи, и соединились, совершенно органично, старославянский, украинский, латынь и польский, а в его духовной лирике наличествовали и "акростихи", и "аллитерации", столь знакомые нам по "Слову о полку Игореве"!.. В следующем послании, от 7 января 1829г., Болховитинов уточняет свою позицию, и делает весьма "неутешительный" для российских "любителей древности" вывод: "Я твёрдо стою на том, она не XII века...". И далее выдвигает предположение, что "Слово" сходно с т.н. "Волынской летописью". А вот здесь сделаем "зарубку" на память, и подождём главы "Литовский пролог"... Таким образом, не подлежит никакому сомнению, что и сами отцы-иезуиты, и их наиболее "продвинутые" питомцы, происходившие из украинского и литвинского высокородного шляхетства, должны были знать, что такое "лингва куманика"! А иначе как, например, святитель Дмитрий сумел бы воспроизвести подробности разговоров "безбожных агарян", Гзака с Кончаком?
  
  
   Кроме вышеперечисленных, источниками его широчайших познаний и потрясающей эрудиции могли стать т.н. "Познанский сборник" (1580), из которого, в самом начале XVIIв., читателям и писателям в Малороссии и ВКЛ стала широко известна латиноязычная венгерская "История об Аттиле", а также армянописьменные памятники юриспруденции на половецком языке, обнаруженные в Каменце-Подольском, Львове и Станиславове, "Псалтырь" дьякона Лусига (1580), армяно-кипчакские словари и глоссарии XVI-XVIIвв., редкая и малоизвестная книга Ованеса Кармаданенца (1618) или, например, трёхтомник проповедей львовского богослова Антона, хранящийся ныне в библиотеке Конгрегации армян мхитаристов в Вене. Говорят, что был ещё и четвёртый том, но его следы затерялись где-то в Варшаве... В настоящее время мы получили возможность читать все эти тексты в переводе на современный русский язык. Украинский лингвист, Александр Николаевич Гаркавец, специально переехавший в Казахстан для продолжения своих изысканий в тюркологии, совершил настоящий "научный подвиг", вернув к жизни и эти раритеты, и сам якобы "мёртвый" язык древних половцев! А в вышеупомянутой книге В.Луценко мы читаем: "По некоторым оценкам после массового переселения половцев в Венгрию в XIII в. они стали составлять около 7-8% общего населения Венгрии... Со временем венгерские половцы были ассимилированы и окончательно утратили свой язык в XVII в."... Совсем, однако, недавно... Интереснейшая деталь: А.Н.Гаркавец, опубликовав "Codex Cumanicus" (см. сайт "Восточная литература"), оказал мне просто неоценимую услугу в виде очередного (и неопровержимого!) доказательства того, что "Слово о полку Игореве" не писалось в XII веке. Ибо, на языке древних половцев колёсная повозка должна была называться не "телега", а "араба" (araba)!
  
  
   Уже на самом финише расследования, у меня возникло ещё одно соображение, поясняю-щее обилие тюркских "вкраплений" в тексте "Слова". Ростовский митрополит вполне мог воспользоваться в качестве сюжетной основы для своей "героической песни", кроме уже известного нам "Китаб-и дэдэм Коркут", каким-то средневековым, булгаро-кыпчакским (или ногайским) эпосом - к примеру, "Орак и Мамай", "О булгарской войне" Елаура Рыштавлы, "Слово о деве Ярсылу" Габдуллы Улуша и т.п., и написать оригинальное произведение "по мотивам". Под прикрытием такой "легенды" никаких цензурных "зверств" можно было не бояться! Так сказать, очарование "восточной экзотики", с кем не бывает... Интереснейщие детали: в эпосе легендарного сказителя Коркута тоже присутствовал мотив предполагаемой гибели витязя Бамси-Бейрека, и его же счастливого возвращения "в орду" своего отца из плена (sic!), а в сказании о "деве Ярсылу" (да-да, той самой Кончаковне!) привлекал внимание "плач" несчастной девушки, тоскующей по ласкам любимого, который где-то очень далеко... Кто-нибудь пробовал её утешить? Никто, кроме святителя Дмитрия! Вот его дословный (как бы) ответ юной половчанке из "Поучения первого на Собор Архистратига Михаила, месяца ноября, в 8 день": "...Но не отчаивайся в милости Божией, прекрасная телом и душой святая дева, дочь святого рода! Уже близко время, когда ты сопряжешься с подобным тебе прекрасным и целомудренным женихом, молодым Товией, и наследуешь благословение Божие в чадородии!"... Шутка шуткой, но само собой разумеется, что и вышеперечисленные произведения могли стать известными Дмитрию Ростовскому, лишь будучи перенесёнными на бумагу (пергамент), и записанными по нормам тюркских грамматики и орфографии, хотя бы и западной "латиницей".
  
  
   Стоит только согласиться с этим выводом, как нам сразу станет понятным то, когда же могла быть написана одна из самых неясных фраз в "Слове": "...збися дивъ - кличеть връху древа, велит послушати - земли незнаемъ". Нас хотят уверить в том, что подобным образом этот "соловей-разбойник" из кроны неустановленного дерева якобы предупреждал половцев о выдвижении в степь русских дружин... Советские филологи и литературоведы как-то не очень уверенно (и это хорошо заметно) выдвигали версию о том, что это легендарное существо является-де "...божеством восточных народов, сочувствующее им, а не Руси" (см. комментарии к "Слову" Д.С.Лихачёва). Но в "Мифологическом словаре" (М., 1991) выдвигалось другое предположение: "дый" - это имя бога у восточных славян, упомянутого в древнерусской вставке в южнославянский текст апокрифа "Хождение богородицы по мукам" и в списках "Слова о том, како погане суще языци кланялися идоломъ" ("Дыево служенье"), и что оно "...является результатом ассоциации древнерусского имени (типа Див) с греч. dios, см. Зевс (ср. также Дьяус)". Здесь уже появляется мотив "влияния" греческого языка, и даже древнегреческой мифологии на верования славян! И почерпнуто сие было, по всей вероятности, из т.н. "Еллинского и Римского летописца", однозначно составленного не ранее XV века; в нём и главка соответствующая имелась - "О Зеусе еже есть Дий". А не поискать ли нам этот экзотический персонаж в произведениях Дмитрия Ростовского? Вот было бы одно из самых верных доказательств его первоавторства! Кто ищет, тот всегда найдёт... Читаем в святительском "Поучение о поклонении святым иконам": "...Что представляют мне идо-лы? Представляют ДИЯ (выделено мной. - А.Н.), Эрмия, Аполлона, Артемиду и прочие бесчисленные бесовские капища". А в "Поучении на усекновение честной главы святого Иоанна Предтечи, месяца августа, в 29 день в 1701 г." находим следующее место: "... Вспомню здесь одну древнюю еллинскую басню, подходящую нашей беседе. Собрались не-когда в один сонм все еллинские боги на состязание, каждый желая показать свою силу, насколько кто может, и каждый явился со знамением своей силы. ДИЙ, ИЛИ ЗЕВС (Юпитер) пришел с молнией, которую держал в руке в знак своей премудрости или цар-ской светлой власти и чести, ибо он считался царем над богами... Один как Зевс благо-разумен, сияет премудростью, СЛАВОЙ И ЧЕСТЬЮ подобно молнии, но как только отдается плотский похоти, она отнимает у него ту молнию, делает ум его потемнен-ным, СЛАВУ его опорочивает и ЧЕСТЬ превращает в бесчестие" (везде выделено мной. - А.Н.). А тут, оказывается, ещё "слава" и "честь" фигурируют! Занятно... В свою очередь, Я.А.Кеслер выдвинул оригинальную версию о том, что "деи" ("люди деи осударевы" сред-невековых грамот) - это командиры янычар или ордынские наёмные управляющие, в т.ч. сборщики налогов и "мытари"... И вот же что опять удивительно - среди произведений Дмитрия Ростовского есть "Поучение в неделю 32-ю по Пятидесятнице", а в нём следующий фрагмент: "... И как Закхей, ЖЕЛАЯ ВИДЕТЬ ХРИСТА, ВЛЕЗ НА ВЕРШИНУ ДЕРЕВА (выделено мной. - А.Н.), так и мы, взойдя на высоту добродетелей, увидим Его в святой церкви на престоле Божественном... А ведь мытарь - это вещь мерзостная, старейшина же мытарей, как начальник злобы и лихоимства, и того хуже, ибо мытари получали пропитание не из иного какого-либо источника, как только от слез нищих. Но даже и старейшину таких мытарей, Закхея, не презирает Христос... Кто же из нас, имея разум, не постарается вместе с Закхеем искать пресладкого Иисуса...". Евангелист Лука утверждал, что завидев любопытного таможенника в не совсем почтенном положении, Иисус воскликнул: "Закхей! Сойди скорее, ибо сегодня надобно Мне быть у тебя в доме". И он поспешно сошел и принял Его с радостью" (Лк. 19, 5-6)... Наконец, Андрей Буровский, в книге "Россия, которой не было - 2. Русская Атлантида" (М., "ОЛМА-ПРЕСС", 2002, с.70-71), без малейшей тени юмора, сообщал читателям о том, что "дивы" - это такие огромные, жившие на деревьях обезьяны из "страны русов", упоминавшиеся в путевых заметках каких-то "арабских путешественников" (вот бы ещё услышать хоть одно конкретное имя). Пойманные в сети и прирученные русами, они-де дрались дубинами, и использовались против (сенсация?!) половцев в многочисленных сражениях... Итак, что мы имеем на сегодняшний день? У советских академиков почти всё основывалось на слухах, домыслах и фантазиях, но они, тем не менее, сумели избежать той шикарной "ловушки" в которую угодили-таки авторы "Мифологического словаря" и г-н Буровский. А именно: в традиционном XII веке ни один славянский "песнотворец" не мог знать вышеперечисленных сочинений, литературных подробностей и страноведческих деталей по уже известной нам причине - абсолютном отсутствии на древней Киевщине (и где бы то ни было вообще) арабских, а также греческих художественных и научно-познавательных текстов на пергаменте или бумаге... Получается, что и эти "крохотки" смыслов и значений работают, скорее, на мою гипотезу, а не на традиционную датировку "Слова".
  
  
  
  
  
   Часть 5. "Злато Слово". Перезагрузка.
  
  
  
   Трудно хотя бы приблизительно
   оценить тот ущерб, который нанесла
   мировой культуре неспособность
   литературоведов вчитаться в знаме-
   нитые, и, казалось бы, до последней
   запятой изученные тексты Великих.
  
   А.Барков
  
  
  
   В многочисленных противоречиях текста "Слова о полку Игореве" увязло не одно поко-ление его исследователей. Следует признать, что и стилистически, и композиционно поэма написана, действительно, несколько "неровно". В ней соседствуют вещи, на первый взгляд, несовместимые: возвышенно-выспренная ораторская речь и шутливая перебранка, "торжест-венное слово" и откровенная ирония (а зачастую - даже гротеск и сарказм!) в отношении отдельных персонажей. Какой-то "непорядок" видят многие, но далеко не у всех хватает духу признать это, и вникнуть в суть проблемы. Подмена её решения совершенно фантастическими интерпретациями и толкованиями означает не что иное, как "интеллектуальную капитуляцию", как признание отсутствия чёткого авторского замысла. Согласиться с этим вряд ли возможно; такой "песнотворец" теряет право называться художником слова и реалистом! Начать же "перезагрузку смыслов" необходимо ab ovo - с самого начала, от самых истоков. Великий Неизвестный оказался на поверку Великим Непонятным, даже не так - Великим Непонятым! И как я не исхитрялся, как не пробовал обойтись уже добытым материалом, в моём расследовании появились три, совершенно новые главы - "Сага о Савичах", "Литовский пролог" и "Кто вы, Олег Гориславич?". И вдохновил меня на их написание (кто бы мог подумать!) Дмитрий Сергеевич Лихачёв. На мой субъективный взгляд, именно в блистательных и глубоких очерках о "Слове", изданных в 1984 году, Дмитрий Сергеевич предстал, наконец, настоящим учёным - сомневающимся, размышляющим, часто провидящим... Это был уже совсем не тот Лихачёв, - не "крупный учёный" из 1964-го, или "маститый академик" образца 1975-го, которого читать, в целом ряде случаев, было просто неприятно. Так вот, Дмитрий Сергеевич в очерке "Слово о полку Игореве" как художественное целое" высказал совершенно изумительную мысль: "... Ряды "деды - внуки" крепят историческое единство и позволяют воспринимать всю русскую историю от "Владимира старого до Игоря нынешнего" как своеобразную историю ОДНОЙ СЕМЬИ" (выделено мной. - А.Н.). Не воспользоваться столь щедрым подарком, было бы с моей стороны большой, даже непростительной, ошибкой...
  
  
  
   Сага о Савичах
  
  
  
   Существующие на сегодняшний день, отрывочные и далеко не полные, сведения о пред-ках и родителях Дмитрия Ростовского, т.е. о тех людях, которые определили его духовное становление и, возможно, сам выбор жизненного пути, вынудили меня предпринять допол-нительные изыскания, и их результаты оказались настолько впечатляющими, что здесь по-требовался отдельный разговор... Совершенно очевидно, что "Савичи" - фамилия балкан-ская, очень возможно - сербская, но я не исключаю хорватский, боснийский или черногор-ский варианты. Мне так и не удалось разыскать внятную этимологию семейного прозвища Савичей - "Туптула" (Туптало, по-украински) - зато у исследователя Владмимира Щербако-ва (1988) я нашёл интересное наблюдение о том, что суффикс "-ул-" и окончание "-а" харак-терны именно для балканских ("иллиро-фракийских") антропонимов! Очевидно и то, что Савичи Московии и России никогда, вплоть до разделов Речи Посполитой, не служили, - всё больше Литве и Украине. К моему глубокому сожалению, текст доклада "О происхождении малороссийских дворянских родов (на примере рода Савичей)" исследователя из Санкт-Петербурга, Д.М.Михайлова, озвученного им на VI-х Новгородских генеалогических чтениях, остался для меня недоступным, поэтому я вынужден ограничиться только лично добытыми сведениями. И первая моя "находка" заключается в том, что будущий святой родился в местечке Макаров (основанного на месте д. Воронино, в 1550г.), что совсем недалеко от Киева. А названо оно было так в честь "литовского магната" Макара Ивашинцевича, ставшего в этих краях первым переселенцем из ВКЛ. Интересно знать - то была добровольная "эмиграция", или результат преследований на религиозной почве? Меня и по сей день несколько озадачивает определённое визуальное сходство фигуры архиерейского "сердца" Дмитрия Ростовского на гербе г. Макарова с очень похожим символом местечка Геранёны, что на Гродненщине (но там сердце пронзено мечом); а очертания кланового герба Савичей - с криптограммой "горшок с монетами", которой пользовались рыцари-тамплиеры в тайной переписке. Есть и ещё одно соображение: имя отца святителя звучало как Савва (сокращённое от Савватий, Савватей (евр.), т.е. "субботний", "родившийся в субботу, в праздник"), а примерно в 1,5 км восточнее сегодняшних Геранён, известных в истории как "Геранёны Мурованые", находятся "Старые Геранёны" (д.Субботники)... Не от названия ли одной из христианских ересей - "субботничества", более известной нам как "жидовство" (термин, придуманный Иосифом Волоцким, и не имеющий ни малейшего отношения к этническим иудеям)? Думаю, что какая-то, пока неясная, связь здесь присутствует несомненно.
  
  
   Очень может быть, например, что само название "Гера-нёны" произошло от древнееврей-ского слова "гер" (мн. число - "герим"), обозначавшего в Библии любого "иноплеменника", живущего среди чужого, этнически и вероисповедально, населения; в Талмуде и последую-щей раввинистической литературе, а также в современном иврите - это "нееврей, приняв-ший иудаизм". А не мог ли им стать какой-нибудь русин из Малороссии и Литвы? Или "за-лётный" славянин с Балкан? Существует же до настоящего времени немногочисленная религиозная община "геров", представляющая собой отделившихся от "субботников" этнических русских, исповедующих ортодоксальный иудаизм! "Геры" считают себя евреями и стремятся к соблюдению всех предписаний еврейской религии и полному слиянию с евреями по этническому происхождению... Во всяком случае, нам точно известно, что в западной церковной традиции образ пронзённого мечом сердца Богородицы часто рассматривался как символ её душевных мук при виде крестных страданий сына... Интересно, что возле хорватской столицы Загреба протекает река Сава, в современной Сербии (что тоже немаловажно для нашего дальнейшего расследования) существуют города Суботица и Шабац, а хутор, которым владел Богдан Хмельницкий, назывался очень похоже - Субботово...
  
  
   Из книги М.М. Крома (Меж Русью и Литвой...М., 1995г.) мы узнаём о существовании в XVI в. "брянских бояр" Савичей, и в частности - об Иване Савиче (Крайне интересной мне показалась гипотеза исследователя из Воронежа А.М.Ломова в той её части, которая увязы-вает авторство "Слова о полку..." с таинственной фигурой Софония Рязанца, которого Тверская летопись под 1380 годом тоже называет "брянским боярином"), о ветви Савичей герба "Сулима" из Трокского уезда, а из украинских генеалогических интернет-ресурсов даже о трёх (!) "линиях" этого загадочного рода, старшей из которых и была (что подтверждалось древним гербом) та, к которой принадлежали святитель Дмитрий, его отец Савва, и дед Григорий. И все Савичи, так или иначе, занимали видные места в "иерархии" малороссийского казачества - сотники, полковники, генеральные судьи, полковые обозные и т.п. Что же, какая "гримаса судьбы" занесла их так далеко от исторической Родины? Поиски, направленные далее, в глубь веков, ощутимых "персональных" результатов не принесли, поэтому здесь нам придётся довольствоваться законами геральдики и некоторыми фактами из истории европейского Средневековья. Что заставило меня обратить взор на ВКЛ и Балканы? Прежде всего, замечание И.Агранцева о том, что в основании объёмных литературных аллегорий всегда заложен принцип "матрёшки", или "клонирования" самоподобных сюжетов-копий. Лишь на первый, "профанный", взгляд "Слово о полку Игореве" видится уникальным, в своём роде, произведением литературы, не имеющем ни предшествующих аналогов, ни художественных "синонимов". Исследователь из Казахстана, Анатолий Владимирович Тарасенко, совершенно справедливо усмотрел в "Слове" деяния "типичных" героев в "типичных" же обстоятельствах! С другой стороны, благотворное воздействие болгаро-сербской ("тырновско-ресавской") книжной традиции на Русь (т.н. "второе южнославянское влияние") давно уже стало в литературоведении "общим местом", не требующим особенных доказательств. Вот я и задался незамысловатым вопросом: "А не было ли в истории "братьев-славян" какого-либо "апокалиптического" события, какого-нибудь знакового "жесточайшего поражения", вызвавшего к жизни великий национальный "исход" и мощную литературную "струю"? У болгар мне событие такого масштаба не встретилось. А у сербов, боснийцев и черногорцев? Вне всякого сомнения - это "Видовдан", битва на Косовом Поле! Всем сомневающимся предлагаю положить рядом тексты Ипатьевской летописи, излагающей события мая 1185 года, и любое, стандартное описание сербской трагедии 15 июня 1389 года, и начать, наконец, мыслить самостоятельно.
  
  
   В обоих случаях наблюдаются поразительные совпадения: от одинакового количества главных действующих лиц (по четыре князя), длительности сражения (около трёх суток, - именно так оно описывалось в сербских "юнацких" песнях) и "трусливого бегства" с поля боя лёгкой союзной кавалерии ("ковуям" Ольстина Олексича в точности соответствовали босняки Влатко Вуковича), до надуманных обоюдных обвинений двух героев в измене "об-щему делу" и неслыханного, "катастрофического" финала сражения, когда князья либо по-головно погибают (как у сербов), либо в полном составе (как у "русичей") попадают в плен! Может кто-нибудь знает, что за "поляки" воевали на стороне сербов?.. Но на замечательном сайте "Восточная литература" мы встречаем несколько занятных мотивов (военно-технические "анахронизмы", не приносящие никакого вреда "салюты" из стрел, притворное отступление обороняющихся, совершенно неконкретная привязка событий к местности, уто-пление некоторого количества обороняющихся "в море" и т.п.), содержащихся в "Письме из Константинополя неизвестного рыцаря", а также в "Послании Гуго Сен-Польского Робину из Валуа", и рассказывающих о штурме крестоносцами Константинополя в 1203 г. ... Из материалов судебного процесса над тамплиером Жоффруа де Гонвилем, в ноябре 1307г., нам стала известна интересная подробность: великий магистр Жерар де Ридфор, потерпев пора-жение в битве при Хиттине (1187), попал в плен со всеми своими рыцарями и был отпущен султаном Саладином лишь после того, как он принял ислам... И в "русской истории" мы встречаем несколько очень схожих сюжетных "отголосков" - полулегендарные, несчастли-вые битвы Руси с "монголами" на Калке в 1223г., на реке Сити в 1238г. (кстати, одна из ре-чек на Косовом Поле называлась похоже - Ситница), а также галицко-волынских князей с "татарами", в 1323г., закончившейся разгромом первых, и окончательным исчезновением династии "Мономашичей" со страниц летописей. Сын Дмитрия Донского, Василий I, сбежав из татарской неволи, оказывается в Литве, откуда великий князь Витовт отпускает его на Москву лишь после женитьбы на своей дочери Софье... Из великолепной книги А.А.Зимина "Витязь на распутье" (М., "Мысль", 1991) мы узнаём об одном занятном эпизоде, в изложении "Сокращённого свода" конца XVв., связанного с эпохой Василия II. В январе 1429г. "ордынцы" взяли набегом Кострому. Вдогонку за ними Василий отправил боярина Всеволжского, а также князей Андрея и Константина Дмитриевичей. Те татар так и не догнали, а потому вернулись назад. Но Фёдор Давыдович Стародубский Пёстрый и Фёдор Константинович Добрынский "самоуправно", ослушавшись приказа ("утаився у князеи"), продолжили погоню, побили татар и освободили "полон"...Как оказалось в дальнейшем, я пролистывал работу Зимина слишком давно и невнимательно, ибо, наново перечитывая его "Витязя...", в скором времени обнаружил гораздо более интересные эпизоды из истории Московии, ещё более похожие как на Видовдан, так и на фабулу "Слова о полку Игореве"! Речь идет о "белевщине" и "мамутяковщине", проигранных московитами битвах с татарами, память о которых будоражила умы современников и несколько десятилетий спустя, - причём в изложении реальных Никоновской, Софийской, Ермолинской и Устюжской летописей. Всевозможные "рагуйлы", "митусы", "петры бориславичи" и "агафьи ростиславовны" не могли знать их содержание никоим образом, а вот образованный религиозный деятель, живший позже времени их написания, - очень даже запросто! Сражение под Белевым, в декабре 1437г., когда подлые московиты попытались уничтожить немногочисленный татарский отряд (причём с женщинами и детьми!) Улу-Мухаммеда, умолявшего русских лишь о возможности перезимовать в Белевском остроге, закончилось по сообщению летописи так: "...малое и худое оно безбожных воиньство одолеша тмочисленым полком нашим, НЕПРАВЕДНО ХОДЯЩИМ, ПРЕЖДЕ СВОИХ ГУБЯЩЕМ (выделено мной. - А.Н.). Теперь сравним: "Но нечестно вы одолели, нечестно кровь поганую пролили...". Сражение же на р. Каменке у Спасо-Евфимьева монастыря (Суздальская земля), 7 июля 1445 г., ещё более интересно, если сравнивать его с сюжетом "Слова о полку...". Во-первых, летописец сообщал, что воинство Василия II "вскладаше на себя доспехи своя и, знамена подняв выступиша в ПОЛЕ" (выделено мной. - А.Н.). Во-вторых, победа поначалу клонилась в пользу русских, а татары царевичей Мамутяка и Якуба отступали ("побегоша"). В-третьих, ночью перед генеральным сражением князь Василий "ужинал у себя со всею БРАТИЕЮ (выделено мной. - А.Н.) и з боляры и пиша долго ночи" (именно это злорадно отмечала в отношении Игоря Святославича Лаврентьевская летопись), в результате чего ранним утром хотел "опочинути", видимо с большого перепоя. Наконец, впечатляют результаты битвы - множество воинов погибло, в плен попали сам великий князь Василий II, князь Михаил Андреевич и множество других князей, бояр и детей боярских. А раненые князья Иван Андреевич и Василий Ярославич бежали с поля боя, "в мале дружине утекоша" (Новгородская I летопись, с.426). Московский же летописец добавлял, что Василий Васильевич сражался отчаянно: "на великом князе многи раны быша по главе и по рукам, А ТЕЛО ВСЕ БИТО ВЕЛЬМИ (выделено мной. - А.Н.), понеже бо сам добре мужественне бился" (ПСРЛ. Т.26. с.197-198). А теперь сравним: "... утру князю крова-вые его раны на могучем его теле". Занятные совпадения, не правда ли?..
  
  
   И в военной истории ВКЛ есть сюжеты идеально соответствующие фабуле "Слова о пол-ку Игореве" - сражение объединённого войска Витовта и Тохтамыша с "тьмой тем" Темир-Кутлуя и Едигея на реке Ворскле (что на Полтавщине, между прочим!), в августе 1399 года. Как сообщал "Московский летописец" XVв.: "...Бысть сеча зла, и одоле Темир-Кутлуй, и поплени всю землю Литовскую. Витофт же и Тактамыш с малыми людьми убежаста". А "Никаноровская летопись" добавляла: "Царь же Темирь-Коутлуи поиде в землю Литовскую, воюючи и жгоучи и пленяющи...". Ряд признаков указывает на то, что и эта битва длилась не один день, а "поле" её протянулось от Ворсклы до одной из самых крупных на то время Бельской крепости... При активном участии Константина Острожского происходили аж две известные "баталии" - одна победоносная, с войском Менгли-Гирея, 28 апреля 1512 года, под Вишневцом, на р. Горынь, а другая - с татарским "загоном" Багатур-Салтана под крепо-стью Сокаль, 2 августа 1519 года, сопровождавшаяся разногласиями литовских и польских вождей, неуёмной "жаждой славы" со стороны молодых шляхтичей и подавляющим числен-ным преимуществом татар. Сражение странное: и Острожский как бы не проиграл, геройски вырвавшись из окружения, и татары своей победой толком не воспользовались, - просто по-вернули домой, в Крым... В 1619 году гетман Конашевич-Сагайдачный, не спрашивая ничь-его разрешения, не считаясь с мнением и желанием короля Речи Посполитой, на свой страх и риск составил многотысячный отряд казаков и двинулся против крымских татар (впрочем, точно так же он действовал в 1614, 1615 и 1616 годах)...В 1620 году, под Цецорой, объеди-нённое польско-литвинско-казацкое войско потерпело жестокое поражение, в результате которого отец Богдана-Зиновия Хмельницкого, полковник Михаил Хмельницкий, погиб, а сам Богдан попал в плен... Была ещё и казацкая "конфузия" под Берестечком, 20 июня 1651 года, где Хмельницкий безуспешно пытался вернуть на поле боя оголивших свой участок союзников-крымчаков, и был захвачен ими то ли в заложники, то ли в непродолжительный "полон"...
  
  
   В каком, конкретно, столетии профессиональные воины Савичи обосновались в Литве, или на Украине, я сказать затрудняюсь, но одно знаю точно: уцелевшие в Косовском побои-ще (либо не принявшие в нём участие) представители аристократических родов и кланов Сербии, Боснии и Черногории должны были чётко определить для себя - оставаться ли им под османским игом и "отуречиться", принять католическую веру (и получить, хотя бы, призрачную защиту Запада от турецкого геноцида), превратиться в "атомарную диаспору" (по печальному примеру древних иудеев), или же предложить свои "мечи" и несгибаемый "дух" (книжную "премудрость", более высокую культуру, религиозные традиции) славянским единоверцам на Востоке. То есть, эмигрировать туда, где "правоверию" ничто, в обозримом будущем, серьёзно угрожать не могло, и откуда, со временем, планировалось начать "сербскую национальную реконкисту". Не в Рим вела балканских пастырей и воинов знаменитая "тропа Трояня", тропинка Великого Исхода новых, "православных троянцев" Европы (Савичей, Якшичей, Ходкевичей, Хрептовичей, Братошичей-Зеновичей, Немиричей, а много позже - и Милорадовичей), но к Балтике, в Литву и на Русь-Украину! Подобное мироощущение превосходно передал славянский энциклопедист-реформатор XVII века Юрий Крижанич (Юрко Серблянин): "Я пришёл к тому царю, который единственно в мире был царем моего рода-племени, моего языка (sic!). Я пришел к нации своей, к отечеству своему собственному. Я пришел туда, где единственно мои произведения и труды могут найти употребление, могут принести плод...".
  
  
   Интересный нюанс: с течением времени, и под влиянием местных условий, "генетиче-ская" горечь и боль утрат, и отношение к тюркам (будь то "османы", либо крымские "ка-раимы" и татары), как к "инфернальным врагам", у эмигрантов из Сербии должны были непременно поутихнуть, т.к. для коренных уроженцев Северщины или Виленщины "ирра-циональная ненависть" к кочевым соседям выглядела совсем уж неправдоподобно. В Литве и на Руси отношение к "басурманам" всегда отличалось известной оригинальностью и (очень часто) толерантностью... Известно, например, что белорусские татары считали князя Витовта Кейстутовича "халифом", называли его "белым ханом", и ещё - "ватад" ("опора ислама"). Он же превратил Троки-Тракай в штаб-квартиру тюрков-караимов, некогда выве-денных им из Крыма, которые фактически играли роль "личной гвардии" Витовта... И как только он рискнул доверить свою драгоценную жизнь не просто иноплеменникам, но ино-верцам-"нехристям", исповедовавшим иудаизм, основанный на устных преданиях ещё "до-талмудического" толка?.. А вот рациональная неприязнь к римско-католической церкви, ак-тивно "делавшей бизнес" на сербских несчастьях, напротив, должна была остаться, и даже усилиться! Сербы, черногорцы и босняки прекрасно помнили, чем обычно заканчивались для них политические "игры", в поисках высочайшего покровительства Святого Престола, а именно - массовыми депортациями и превращением их государств в бесправные османские провинции-"пашалыки". И если какой-нибудь образованный "сын сербского народа" брался за писательское перо (во имя защиты веры предков), то можно было быть абсолютно уверенным, - без обязательных анафем "на голову" Ватикана дело не обошлось бы никак. Вот один из таких примеров - дивное название одной рукописной книги, явного продукта "сербского вдохновения", получившей известность в Литве: "На богомерзкую, на поганую латину, которую папежи, что в них, вымыслили в их поганой вере". Нет, вы только вслушайтесь!.. "А поганые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую"... Правда, похоже? Если я не ошибаюсь, именно сербы и стали называть всех католиков "латинянами". В Сербии до сих пор известна поговорка: "Лучше быть атеистом, чем католиком".
  
  
   В самом начале XX в., ссылаясь на старинные балканские источники, родоначальник сербской "византологии" Станое Станоевич, утверждал, что супруга князя Василия Львови-ча Глинского, Анна Стефановна (Степановна), была дочерью сербского воеводы Стефана Якшича и внучкой Якши - одного из лучших воевод сербского деспота Джураджа Бранковича ("Георгий Воитель"?)...Уж и не знаю теперь, как оценить обнаруженный мною в монографии историка В.В.Мавродина факт, что во время "великого посольства" Петра I на Запад (1697-1698) тот в "цесарской" Вене встречался с представителями сербской диаспоры, в лице патриарха Арсения Черноевича (sic!) и бывшего сербского правителя... Юрия (Георгия) Бранковича (гм...), томившегося в австрийском заключении-плену... Имя супруги Стефана (и матери Анны Якшич-Глинской) нам неизвестно. Некоторые исследователи называли её "Ангелиной из рода Комнинов". А вот это уже очень серьёзно: таким образом, не только Глинские, но и их потомки оказывались в родстве с "царственными" южнославянскими династиями Неманичей и Бранковичей, и даже с самими визанитийскими "Комнинами"! Но как сербы Якшичи оказались на территории Великого княжества Литовского?.. Оказывается, Стефан Якшич после окончательного завоевания Сербии турками подался на службу к венгерскому королю Матиашу (Матвею) I Корвину, и за верную службу был награждён им наделами в Трансильвании, в число которых входило 82 сербских села, а также "родовой" замок... Нетрудно догадаться, что православные сербы могли верно служить "католической" Венгрии в её борьбе с османской Турцией будучи (вероятнее всего) членами какого-нибудь "автономного" рыцарского "братства"... Сент-Андрея, "сербский Рим" - так называлось местность около Будапешта ("...се у Римъ кричатъ подъ саблями половецкыми", - это, случаем, не об этой местности? Хотя вариант с "урим" на иврите представляется мне филологически более предпочтительным), где после "великого переселения" сложился культурный, духовный и политический центр сербской общины, сохранившийся до наших дней. Состоя в родстве с Бранковичами (и даже с византийскими императорами!) Стефан Якшич и его сыновья могли питать надежды на возрождение "Сербской деспотии", однако сокрушительный разгром объединённого венгро-чешско-хорватского войска короля Лайоша II (в число вассалов которого входили и Якшичи) в битве при Мохаче, 29 августа 1526 года, поставил крест на этих надеждах. После оккупации венгерских земель турками известия о Якшичах пропадают из источников... Теперь мы, в принципе, знаем, куда они могли эмигрировать. Кроме Руси-Украины, или Литвы, им и податься было просто некуда! Моим украинским братьям предла-гаю проверить следующую информацию: факт "воеводства" Стефана Якшича в местечке (городке) Волошено, располагавшегося где-то южнее современного Харькова... Совершенно ясно, что это была именно ратная служба на беспокойном пограничье Руси и "Дикого Поля", а не исполнение каких-то политико-административных функций. Таким образом, "тропа Трояня", действительно, вела (только не на юго-запад, а совсем в другую сторону!) балканских витязей "чрез поля на горы" - через венгерские степи ("пушту, пусту") к Карпатам, и даже дальше... В конце концов, даже согласно беллетристической "Повести временных лет", славяне Киевщины - родом именно с Дуная, и по дороге на Двину, Волхов или Днепр, действительно, не могли не пересечь Карпаты...
  
  
   В "святой" ненависти к папскому Риму рядом с сербами (а также боснийцами и черно-горцами) можно поставить лишь рыцарей-тамплиеров! А если эти две "ипостаси" ещё и ор-ганично соединялись в какой-либо личности... Но для вступления в орденское братство "воинов Христовых" у знатных витязей с Балкан, в особенности - четвёртых, пятых и т.д. сыновей, всяких "бастардов" (незаконнорожденных) и прочей аристократической "безот-цовщины", не было особенных препятствий, так как буквально весь "цвет" европейского рыцарства стремился присоединиться к этим борцам "во славу Божию", и их исторические пути-дороги вполне могли пересекаться... Не следует забывать, что тамплиеры были единственным ЭКСТЕРРИТОРИАЛЬНЫМ, НАДНАЦИОНАЛЬНЫМ и, что ещё более важно, ФЕОДАЛЬНО- АРИСТОКРАТИЧЕСКИМ монашествующим орденом в тогдашней Европе! Этим он резко отличался от т.н. "нищенствующих" орденов - доминиканцев или францисканцев (миноритов)... Начнём, хотя бы, с того интереснейшего факта, что свои обеты первые тамплиеры принесли патриарху Иерусалима, кафедра которого всегда была тайно или открыто враждебна Ватикану со времён того, что впоследствии историки назовут великим разделением, расколом, или "схизмой", римско-католической и греко-православной церквей... Как принято считать, 16 июля 1054 года легат римского папы Льва IX кардинал Гумберт положил на алтарь константинопольского собора св. Софии грамоту, якобы отлучавшую от церкви патриарха Михаила Керулария (что, впрочем, далеко от истины) и всех, "кто упрямствует, не соглашаясь с верой святого римского апостолического престола и его служением". Под несогласиями в "служении" имелись в виду накопившиеся к тому времени литургические отличия между обеими церквами, существующие и поныне. Через несколько дней последовала ответная "анафема" патриарха Михаила, т.е. следуя римской терминологии - "схизматика"!
  
  
   ... И что теперь прикажете делать с пресловутым "разделением церквей"? И почему у Гий-ома Тирского, в его капитальном труде, посвященном крестовым походам "История деяний в заморских землях", мы встречаем такие странные формулировки, как: "... дали владыке патриарху, по обычаю католического духовенства (sic!), обет жить на будущее время в цело-мудрии, повиновении и без всякого имущества... Их первая обязанность, возложенная на них патриархом и другими епископами... они получили, по распоряжению папы Гонория и патриарха Иерусалимского Стефана, устав и ОПРЕДЕЛЕННОЕ ОДЕЯНИЕ, ИМЕННО БЕ-ЛОЕ" (выделено мной. - А.Н.)? Более того, из документов собора в Труа (традиционно - 1128г.), где тамплиеры получили свой орденский устав, нам известно, что они одинаково высоко оценивали "промысел" и "благочестие" как папы, так и греческого патриарха! Лично я исчерпывающе объяснить подобную "неразборчивость" не в состоянии, а каких-либо комментариев по данному поводу мне встречать что-то не приходилось. Такое впечатление, что значительное число "храмовников" было рекрутировано именно из СЛАВЯНСКОЙ аристократии Европы, и папский Рим просто "закрывал глаза" на это обстоятельство, - лишь бы они беззаветно сражались, наряду с прочими рыцарями, за христианские святыни... Прямое доказательство моему предположению содержится в ст. 2 латинского Устава ордена тамплиеров, озаглавленной "О том, чтобы читали молитву Господню, если не могут слушать божественную службу": "...Впрочем, если какой брат, удалившись от восточного христианства (в подлиннике - "negotio orientalis Christianitatis". - А.Н.), что, мы не сомневаемся, будет случаться все чаще...". Хотя, в довольно запутанной истории клана Савичей наличествует и неявный "французский" след, но о нём - ниже.
  
  
   Так вот, об этих самых "тамплиерах"... С высоты своего пятидесятилетнего возраста че-стно и прямо сознаюсь: я никогда не интересовался проблематикой "розенкрейцеров", "ил-люминатов", "золота тамплиеров", "приората Сиона" или поисками "священного Грааля". Все "тамплиернутые" граждане, до последнего времени, рассматривались мной, как разно-видность шумных и беспокойных "уфонутых", "атлантанутых", "шамбаланутых" и прочих "толкиенутых" чудаков обоего пола... Как же глуп и самонадеян я был ещё совсем недавно! Снисходительная улыбка окончательно "слезла" с моего лица, а всякая спесь окончательно испарилась, лишь только я вычитал у "евразийца" Г.В.Вернадского, в его книге "Русское масонство во времена Екатерины II", следующую примечательную фразу: "Среди рукописей Ланского есть обрывок серой бумаги, на котором записано такое известие: "имп. Петр I-й и Лефорт были в Голландии приняты в темплиеры"... Мне трудно представить, чтобы такие серьёзные господа вдруг вознамерились поиграть в "шутов гороховых". Больше не буду самонадеянным никогда... Тем более, что сам Дмитрий Сергеевич Лихачёв намекал гражданам СССР, вконец измученным светским "рационализмом", в своем объяснительном переводе к "Слову", что оные "темплиеры" - никакая не сказка "а-ля Еремей Парнов", что они существовали в реальности, так как Ярослав Осмомысл Галичский собирался-де предоставить свою армию "в аренду" (но кому?), ввиду намечавшегося Третьего крестового похода (1189-1192). Про "историчность" Гаруна аль-Рашида или Шехерезады я спорить не буду, ибо знаю о них ещё меньше, но вот с "тандемом" Вернадский - Лихачёв спорить я поостерёгся, и другим не советую...
  
  
   И потом: должен же кто-нибудь, наконец, дать оценку следующим удивительным выска-зываниям академика Б.А.Рыбакова: "В духе РЫЦАРСКОГО образа, созданного поэтом, пол-ководец открыто говорит войскам, что он предпочитает смерть в бою позорному плену... Игорь (в изображении летописца) произносит ещё одну РЫЦАРСТВЕННУЮ фразу... По-ставленную сторожами дилемму - возвращаться домой или ехать в степь "борзо" - Игорь решил в заданном ему авторами РЫЦАРСТВЕННОМ духе (везде выделено мной. - А.Н.)... Я понимаю неожиданно возникшую проблему так: либо мы признаём, что в Восточной Ев-ропе никогда не было (факт!) оригинального "института рыцарства", и не имелось никаких следов активной деятельности известных военно-монашеских орденов на "святой Руси"; либо нам следует согласиться с тем, что они там присутствовали и действовали, но тогда надо спокойно признать их западное (юго-западное, на худой конец) происхождение! Хороши "сказочные персонажи", если даже в наши дни самого святейшего патриарха Московского и Всея Руси Кирилла кое-кто умудряется обвинять в связи с этими якобы "фантомами"... Книга Андрея Петровича Богданова "Русские патриархи: 1589 - 1700 гг." тоже мало смахивает на какие-нибудь "Ларец Марии Медичи" или "Трон Люцифера", но и этот серьёзнейший исследователь пишет: "Также и Камбилу Гланду (легендарного прародителя династииии Кобыл-Кошкиных-Захарьиных-Юрьевых-Романовых. - А.Н.) обзывали немецким рыцарем (sic!), возжелавшим из религиозного рвения сражаться не с обычными прибалтийскими язычниками, а с татарами и для того уехавшим на вассальную татарам Русь (sic!) и принявшим православие"...
  
  
   То-то Френсис Бэкон Веруламский в своей "Новой Атлантиде" рассказывал дивные вещи: про "островное государство Бенсалем" (в переводе с арабского - "сын мира"), про мудрого "короля Соламону", про основанное им общество (орден?) "Дом Соломона", названного в честь библейского царя (аллегория "кавалеров Ордена Храма"?), и некоего, весьма осведомлённого, "управляющего" из "Дома чужестранцев" (в котором легко угадывается аллегория "гостеприимных" рыцарей - "иоаннитов", заботившихся о христианских паломниках в Палестине)... Известна точка зрения А.Н.Робинсона и Д.С.Лихачева, которые сопоставляли "Слово" с жанром так называемых chansons de geste (буквально "песни о подвигах"), якобы возникшего во Франции в конце XI в. и развивавшегося вплоть до XIII в. События, воспеваемые в этих песнях, традиционно относились историками литературы ко временам Карла Великого и его преемников, но транслировались-то они с точки зрения людей, живших в период расцвета феодализма! Не является секретом и то, что на сходство "Слова", например, с "Песнью о Роланде" обращали внимание многие поколения исследователей. В таком случае хотелось бы услышать вразумительные (желательно) разъяснения о том, каким это образом средневековые латиноязычные (или старофранцузские) тексты стали известны автору XII века, не покидавшему, как будто, пределы Киевской Руси? Так и вижу эту дивную картину: анонимный славянский "песнотворец", раззявив рот от восхищения, вслушивается в поэти-ческие строфы заезжих "немцев", трубадуров и менестрелей, прибывших намедни из Пари-жа на гастроли... Смех смехом, но и академики тоже должны отвечать за свои собственные слова! И на "классической" ли латыни бродячие поэты слагали свою песенную лирику? Вот Мурад Аджи (не к обеденному перерыву учёных-традиционалистов будет сказано) доста-точно убедительно выводит слово "трубадур" из тюркских языковых "корней", от выраже-ния "tori-bar" - "слагать стихи легко, непринуждённо, походя" - например, странствуя или путешествуя...
  
  
   Именно для "храмовников", вернувшихся в Европу после долгой палестинской эпопеи, стали характерными и очевидная симпатия к утончённой культуре мусульманского Востока, и вынужденное признание "превосходства" ислама над христианством (как религии "да-рующей победу"), и явное нежелание участвовать в преследованиях еретиков и "схизмати-ков", и вялая христианизация пруссов, и плохо скрываемое недовольство политикой Рима, фактически бросившего братьев-рыцарей на произвол судьбы, а затем и уничтожившего, "под корень", французское отделение ордена. В постыдной истории с захватом и разграбле-нием Константинополя (1204) тамплиеры также оказались не запятнанными! Поэтому, лично я не верю ни в одно из обвинений, предъявленных "храмовникам", и вырванных у них под страшными пытками. Особая жестокость, с которой их преследовали, лучше всего свидетельствует: тамплиеры увидели и узнали в Палестине нечто такое, что французский король Филипп Красивый и папа Климент V очень хотели бы скрыть! И честные западные историки это подметили однозначно. Например, Чарльз Уильям Гекерторн писал: "...С Тамплиерами погиб целый мир; рыцарство, крестовые походы кончились с ними. Даже папство получило ужасный удар. Символизм был глубоко потрясен. Возник жадный и бесплодный торговый дух. Мистицизм, озарявший таким ярким светом прошлые поколения, нашёл холодность, недоверие в душах людей. Реакция была сильная, и Тамплиеры первые пали под жесткими ударами Запада, стремившегося возмутиться против Востока, который до сих пор во многих отношениях преобладал в нём, управлял им и притеснял его"...
  
  
   Уж и не знаю, как прокомментировать жалобу известного исследователя на некое "при-теснение", зато твёрдо уверен в другом - тамплиеры проиграли генеральное сражение с Востоком именно потому, что бороться с иной Идеей, иной Верой, до их полного физического уничтожения, бессмысленно; здесь нужны не личная храбрость и искусное владение мечом, а другие идеи - более привлекательные, более "пассионарные". Ну, не вяжутся, хоть убейте, приписываемые тамплиерам "алчность", "святотатство" и "мужеложество" с высочайшим моральным авторитетом их патрона, святого (ещё при жизни) Бернара Клервосского, с их боевым кличем - "Да здравствует Бог Святая Любовь!", или девизами - "Молись и трудись!", а также "Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему ниспошли славу, ради милости Твоей, ради истины Твоей" (странное совпадение: именно эти строки из 113-го Псалма цитировал Дмитрий Ростовский в главе восьмой части второй своего "Алфавита духовного") ... Скорее всего, тамплиеры, эти "тюрки", забывшие себя и давным-давно ставшие "европейцами" (французами, немцами, англичанами и т.д.), столкнулись с тюрками, которым "европейцами" не суждено было стать уже никогда, но которые были не менее храбрыми, гораздо более культурными, всегда держали раз данное слово, и даже (о, ужас!) признавали "старшего пророка" Иисуса-Ису и "праведную" Деву Марию-Мирйам... В 1837 году известный учёный О.Ковалевский произнёс знаменитую речь о месте Востока (Азии) в классической историософской триаде "Россия - Запад - Восток". Среди прочего там были и такие слова: "...Вспомните, как бесчисленные толпы христиан под знаменем Веры устремились некогда на берега Малой Азии, чтобы истребить заклятых противников, закосневших в невежестве; но, к крайнему удивлению и стыду, они нашли там просвещение и в образе жизни, и в народном характере".
  
  
   Вполне возможно, что определенное влияние ислама (или иудаизма, или, что не менее вероятно, древнего монотеистического "арианства") на вероисповедание тамплиеров дейст-вительно имело место быть. Познания мусульман в математике, астрономии, географии и многих других науках и ремеслах также могли произвести большое впечатление на тамплие-ров, что делало вполне возможной свеобразную "конвергенцию" в мировоззрении орденских братьев элементов христианства и восточных религий. Не стоит забывать и о том, что (согласно представлениям традиционной историографии) далёкие предки сербов (сорбов) и хорватов тоже ведь были (как бы) "кочевниками", и в первых веках новой эры ещё жили бок обок в Приазовье!.. Но какое отношение всё это имеет к семейству Савичей, и к "Слову о полку Игореве"? Вынужден сразу предупредить: мои последующие умозаключения будут носить, по большей части, характер неких "гипотез", нежели твёрдо установленных "фактов". Хотя, как мне кажется, если и есть в моих предположениях доля вымысла, то она не очень сильно искажает логику событий, логику характеров и поступков героев моего расследования...
  
  
   Геральдика, или наука о гербах, в отличие от многих других вспомогательных историче-ских дисциплин, подчиняется строгим законам. К моему несказанному удивлению, в клас-сической работе А.Б.Лакиера "Русская геральдика" я обнаружил упоминание о гербе Сави-чей, - и фамильном, и архиерейском (слегка "модернизированном"), самого митрополита Дмитрия! Авторский выбор сверхудивителен, а "честь" (пока ещё) малопонятна... После этого я окончательно разуверился в традиционных россказнях о том, что семья Савичей (хо-рошо ещё, что её не додумались назвать "тёмной и неграмотной") была "простой, небогатой и благочестивой", а её глава, Савва Савич-Туптало, с превеликим-де трудом "выбился в лю-ди", "дослужился" до реестрового сотника, "...и даже обзавёлся гербом" (???)... Если отец будущего святого постоянно отлучался из дома для неотложных военных и дипломатических трудов (факт!), а в Киевском коллегиуме юный Даниил Савич проучился, до обидного, мало (три-четыре года из программных одиннадцати лет, притом что "пиитику и риторику" начинали изучать лишь на восьмом), то кто, как не его мать, "добродетельная" Мария Михайловна (о которой мы практически ничего не знаем), руководила его христианским воспитанием и фундаментальным домашним образованием?.. Хотя, после близкого знакомства с многочисленными талантами и обширнейшими познаниями митрополита Дмитрия, мне слабо верится в то, что юноша Даниил больше нигде не учился, но об этом чуть позже... Сдаётся мне, что Мария Савич происходила, вероятнее всего, из родовитой аристократии с "тюркскими" корнями (из малороссийской ветви Глинских? Из крымских "караимов", т.е. тюрков-иудеев, признававших Тору, но отвергавших Талмуд и Мишну?), и потому, ни в знатности, ни в воспитании, ни в благородстве манер не уступала своему супругу. Уже известный нам историк Владимир Луценко упоминал в своей книге предание о происхождении от кипчаков княжеского рода Половцев-Рожыновских, имевших крупные землевладения на Киевщине. Согласно ему эти князья вели свой род от половецкого хана Карымана, сына Тугоркана, который в 1094 г. выдал свою дочь за киевского князя Святополка Изяславича... Почему бы нам не предположить, что Мария Михайловна была именно из этого славного рода?
  
  
   И если в "Слове", действительно, легко выделяется акростих "Мария", то кому ещё, как не Богородице Приснодеве (великолепная аллегория!), но, одновременно, и светлой памяти любимой матушки (умершей в 1693г.), которую сам святитель величал "блаженной", он мог быть посвящён?.. И здесь мы снова сталкиваемся с какой-то тайной. В своём дневнике св. Дмитрий отозвался на кончину Марии Михайловны такими словами: "В самый великий пяток спасительные страсти, мать моя преставилась в девятом часе дня, точно в тот час, когда Спаситель наш на кресте страждущий за спасение наше, дух Свой Богу Отцу в руки предал. Имела лет от рождения своего более семидесяти да помянет ю Господь во царствии Своем небесном!". Почему он так неопределённо говорит о её возрасте? "Более семидесяти лет", - это сколько? И была ли Мария Савич его "биологической" матерью, ибо про отца он писал совершенно чётко и ясно: "...в веку сем добре жил сто и три лета"? Неужели Савва Савич был женат вторым браком, а Мария Михайловна приходилась мальчику Даниилу мачехой? Я и говорю: тайна... Дмитрий Ростовский достаточно часто использовал акростихи (первобуквие, началострочие, началограние, краеграние, краестрочие, "крестостишие, иместишие" - так у В.И.Даля) в своём духовной лирике. В таком случае, "сие писа" могло означать - "вдохновила, водила авторским пером", а имя "Святослав" (тут шифр был просто необходим) вполне могло относиться к благородному казаку Савве... О значительном же материальном достатке семьи Савичей-Туптало говорит, например, тот факт, что её глава на протяжении многих лет был ктитором Киевского Кирилловского монастыря, основанного по преданию черниговским князем Всеволодом Ольговичем в XII веке. Сия тихая обитель была якобы разорена Батыем и отстроена в XVII столетии, а окончательно упразднена в 1786 г. К ней-то и примыкала загадочная "земля Бояня", якобы приобретенная "княгиней Марией Васильковной" в "XII веке". Наконец, Савва Туптало основал ("устроил") Иорданскую женскую обитель, а три его дочери, последовательно, были её игуменьями.
  
  
   Я не стану больше скрывать от уважаемых читателей источник (необходимых и достаточ-ных) филологических (не лингвистических!) доказательств того, что автором "Слова о полку Игореве" был именно Дмитрий Ростовский. Практически все они содержатся в его пронзительно-исповедальном "Алфавите духовном", к которму чуть поже добавилось ПСС святителя Дмитрия на украинском сайте www.ni-ka.com.ua (к огромному моему сожалению, в совершенно неудовлетворительном переводе на современный, церковно-русский "диалект", далеко не передающий всех особенностей его уникального языка). Не могу отказать себе в удовольствии, и процитирую, в качестве "наживки" для самых любознательных, мой любимый отрывок из этой небольшой книжицы: "Всякая плотская красота есть огонь; всякое благолепие - утренняя роса; всякая плоть - трава; всякая слава человеческая как полевой цвет: изыде трава, и цвет ея отпаде!"... Разве подобное мироощущение не навеяно, наряду с очевидными богословскими "установками", также и памятными видами родной земли? Разве это ничего не напоминает?.. С некорректным возражением электронной "Православной энциклопедии" я знаком; у митрополита Исайи Копинского, действительно, был свой "Алфавит духовный" (или "Лествица духовного по Бозе жительства"), но он существенно отличался от оригинального творения святителя Дмитрия (я сравнивал!) - гораздо меньший объём, другая лексика, другой строй фраз и т.п.
  
  
   Видимо, от родителей Дмитрий Ростовский и унаследовал трепетное отношение к зага-дочному миру Великой Степи: от матери - чувство восхищения безбрежным пространством, высоким куполом синего неба, степными запахами, звуками и красками, а от отца - первые понятия о рыцарских "чести", "славе" и "гордости" (девизом казаков - "реестровиков" и было: "Сохраним честь - постоим славу!"), о вечной "борьбе и ратовании", о "безумном пленении", "сетях вражеских" и безжалостном "серпе смерти"... Собственно говоря, всё существо его творчества можно выразить в следующей авторской "формуле": "мир души, тишина совести, свобода духа, простор совести"... И если безымянного автора "Слова", целых двести лет, необдуманно называли "язычником" и "пантеистом", то как тогда следует оценивать следующий отрывок из книги святителя Дмитрия: "Радуйся о Господе Боге, ибо Бог твой - Бог великий, вечный, бессмертный, всемогущий Вседержитель; Бог щедрый, милостивый, праведный, человеколюбивый и премилосердный; Отец щедрот, Бог всяко-го утешения. Его есть небо и земля, горы и холмы, дерева и дубравы. Его - всякое дыхание и вся тварь, видимая и невидимая, которая на небе и на земле. Его - солнце и месяц, звез-ды и все небесные стихии; Его - воды и реки, моря и озера, источники и бездны, град и снег, дожди и ветры, громы и молнии. Его - все люди и все роды земнородные..."? Это ни-какой не "пантеизм", это больше похоже на "исихазм", в духе Сергия Радонежского и Нила Сорского! Дмитрий Ростовский полагал, что мир - это "училище", устроенное Богом, про-никнутое божественными действиями, которые открываются человеку в красоте и гармонии природы. И хоть она не "божественна", но в силу своей "сотворенности" отражает божест-венный "замысел" о мире и человеке.
  
  
   Герб рода Савичей, исходя из объективных законов геральдики, был очень древним (в своей геометрической и символической "простоте"): скромный золотистый треугольник (горная вершина? пирамида? рыцарский шлем?) на красном гербовом щите т.н. "француз-ского", сердцеобразного типа (например, у семейства Радзивиллов он, однозначно, "испан-ский"). Цитирую А.Б.Лакиера: "Первоначальные гербы отличаются своею простотою и не-сложностью: какая-нибудь фигура на щите служила достаточным для витязя отличием...он есть верный сколок с рыцарского щита, как вооружения... герб переходил к старшему в роде и в таком виде сохранялся всегда в старшем поколении, а видоизменения в фигурах, красках означает гербы младших членов рода, равно как незаконнорожденных, наконец, лиц, обес-славивших себя поступками неблагородными...". А не свидетельствовала ли эта деталь (на-ряду с предлагаемой мной ниже этимологией фамилии князей Радзивиллов) о том, что Бал-каны и Венгрия были лишь промежуточным этапом в судьбе многих западноевропейских рыцарей, и самые-самые древние "корни" клана Савичей, возможно, следует поискать не в Далмации и Эпире, а где-то гораздо западнее, например, в Провансе или Лангедоке? И где гарантия того, что среди пришельцев-рыцарей, осевших в Хорватии, или в той же Венгрии, не было, например, жестоко преследовавшихся Римом "катаров" или "альбигойцев"?.. В фамильном гербе Савичей совершено точно отсутствовали куда более поздние изображения-символы, в виде страусиных перьев, стрел, сабель, подков, полумесяцев и звёзд, единорогов, грифов, сирен или кентавров. Нечто подобное мне встретилось только однажды, на гербе другого "русинского" военачальника и дипломата, Адама Киселя! Там был изображён полевой шатёр с золотым крестиком на красном гербовом "поле"...
  
  
   В геральдике "золотистый" цвет центральной эмблемы символизировал знатность его владельца, красный - его воинскую доблесть и кровь, пролитую за Веру и Отечество, а вот сам треугольник... Лично я не нашёл лучшего объяснения как то, что это - символ какой-то "священной вершины". Может быть это - Кармель ("Кармил" - так у св. Дмитрия; штаб-квартира "иоаннитов"), Мория, Сион ("храмовая гора", там базировались "тамплиеры"), Фавор, Гермон в Палестине, или Синай - в Египте, а может быть - Афон ("святая гора"), или, например, высочайшая точка Черногории, гора Ловчен... В "Алфавите духовном" Дмитрия Ростовского, который я буду и далее цитировать неоднократно, есть такая примечательная фраза: "День ото дня восходи на гору добродетелей, непрестанно - на всякий день, прилагай усердие к усердию, да направишь себя на все стези правыя". Интересно, что данной сентенцией св. Дмитрий проиллюстрировал букву Д ("добро") из славянской азбуки, которой соответствовала в греческом алфавите известная буква "дельта", тоже имевшая вид треугольника... Не сокрыт ли здесь его тонкий намёк на фамильную "эмблемату"? Возможное подтверждение моей догадке содержится в его же "Руне орошенном" (в нравоучении к Чуду 24-му Пресвятой Богородицы): "Подобных мне грешников с собой зову: грядем к мысленному Кармилу, к горе Божией, горе тучной, горе усыренной, на которой благоволил Бог жить"... Я не могу полностью исключить ещё одного объяснения: в православной традиции "святая Троица" изображалась в виде равностороннего треугольника - одна фигура, каждый угол которой "самодостаточен" и равен двум другим... Малоизвестный широкой общественности исследователь А.Г.Силаев, внимательно изучил знаменитую икону XVI в. "Благословенно воинство Царя Небесного" ("Церковь воинствующая"), торжественным выносом которой заканчивались официальные проводы "на брань" московских полков. Так вот, на одном из воинских щитов равносторониий "треугольник" виден совершенно отчётливо!.. В малоизвестном апокрифе ("Сказание о зачатии Москвы и Крутицкой епархии"), написанном во второй половине XVII в., о будущем Московии говорилось так: "...и распространится царствие ТРЕУГОЛЬНОЕ (выделено мной. - А.Н.)". У исследовательницы Л.Е.Морозовой, в работе "Царицы и царевны первой половины XVII века", читаем в описании выхода царевича Фёдора Борисовича Годунова: "...В руке он держал жезл - символ царской власти. Держава была в виде ПИРАМИДКИ (выделено мной. - А.Н) из золота с крестом и находилась она на постаменте у трона (при Лжедмитрии I она стала в форме шара - "яблока")" (М., "АСТ-ПРЕСС КНИГА", 2004, с.33). А у "Даниила Заточника" мы встречаем такую фразу: "Надейся на Господа, яко гора Сионъ не подвижется въ веки"... Всё верно: царская "дер-жава" в виде сферы - это представление о шарообразной форме планеты Земля, утверждён-ное в европейской науке Галилеем и Кеплером; таким образом, все "парсуны" и парадные портреты монарших особ России с "яблоком" не могут датироваться временем ранее первой "Смуты". Но даже всем вышеперечисленным варианты толкования гербового "треугольни-ка" клана Савичей не исчерпываются. Это могло быть и схематическое отображение "боже-ственного престола", уготованного всем мученикам за веру. В святительском "Поучении на празднество Пресвятой Богородицы Донской, месяца августа, в 19 день" мы читаем: "Для полка мучеников - знамя червленого цвета, обагренное пролитой за Христа кровью, и на знамени том изображен Престол Божий, ибо говорит Он: Побеждающему дам сесть со Мною на Престоле Моем (Откр. 3, 21)"...
  
  
   Вынужден осторожно предположить: кто-то из далёких предков Дмитрия Ростовского связал свою судьбу с одним из могущественных духовно-рыцарских орденов, сама тематика которых в СССР была абсолютно "закрытой"... Например, с крестоносным "братством бед-ных слуг Христовых Соломонова Храма" (они же - "тамплиеры", "рыцари-храмовники", "кавалеры девы Марии" и "всадники Богородицы"). Но это могли быть и "госпитальеры" ("иоанниты"), бледной тенью которых стал известный Мальтийский орден. Вполне возмож-но, что славный клан Савичей начался с малоизвестного, террористического "Ордена Дракона", основанного легендарным сербским князем Милошем Обиличем (и возрождённого императором Сигизмундом Люксембургским в начале XVв.), с Добжинского ордена тамплиеров, так и не справившихся с задачей "умиротворения" пруссов и ливов, или, что не менее вероятно, с рыцарского ордена "госпитальеров святой Марии Тевтонской", тем более что многие "храмовники", после жутких процессов 1307-1312 гг., именно в нём нашли защиту и убежище... Половиной столетия ранее, как свидетельствует "Великая Хроника Польская", якобы XI-XIII веков (М., Изд-во МГУ, 1987, гл.132), произошло важнейшее для Восточной Европы событие: "В том же году (1260г. - А.Н.) окрещенные пруссы со своим королем Мендольфом (князь Мендовг литовско-белорусских летописей, основатель ВКЛ. - А.Н.) из-за многочисленных тягот, причиненных им крестоносцами, оставив христианскую веру, которую приняли ранее, ушли С НЕКОТОРЫМИ БРАТЬЯМИ ОРДЕНА КРЕСТОНОСЦЕВ к литвинам, смело к ним присоединившись"... Что это были за орденские "братья", которым вдруг пришлись не по нраву репрессии тевтонов против молодых христианских "неофитов"-пруссов? Если то были не тамплиеры (а им, действительно, запрещалось по уставу проливать кровь христиан), то, вероятнее всего, какие-то благородные рыцари славянских кровей...
  
  
   В этой связи, лично мне не совсем понятна сама (искусственно подогревавшаяся) "злоба" советской и российской историографии, обращённая против "тевтонцев", "ливонцев", "ме-ченосцев" и прочих "псов-рыцарей". Иногда складывается такое впечатление, что эти "из-вечные враги славянства" вдруг ожили, зверски убив и замучив, буквально вчера, ближай-ших родственников у некоторых современых историков... Всем разумным людям даже в XIII-XV веках было понятно, что для Великого княжества Литовского главным был вовсе не "московский", а "прибалтийский" театр военных действий. Грубо говоря, "псы-рыцари" своим постоянным давлением на польские и литовские рубежи объективно помогали укреп-ляться именно Московии; очень многие из них впоследствии даже перешли к её князьям на службу. Известные исторические эпизоды, связанные с Новгородом или Псковом ("Невская битва", "Ледовое побоище" и т.п.) к истории Московии имеют, мягко говоря, очень отдалённое отношение, уже потому лишь, что в XIII веке эти вольные "купеческие республики" не позиционировали себя ни как московский "удел", ни, тем более, как московскую "отчину и дедину"...
  
  
   Чрезвычайно важным мне кажется то, что Георгий Победоносец был святым "патроном" крестоносцев (которые, вероятнее всего, и занесли его культ на "святую Русь"!), а "велико-мученица Варвара", являвшаяся св. Дмитрию Ростовскому в его видениях, была одной из пяти официальных небесных покровительниц (факт!) тевтонских рыцарей, и "отвечала" за внезапную, без причащения и отпевания, смерть рыцарей в бою или от удара молнии. Слу-чайным такое совпадение назвать невероятно сложно! И этому факту есть блестящее под-тверждение. В духовной лирике Дмитрия Ростовского мы встречаем, среди прочих, "Венок святой Варваре", а в нём такие строки: "...Сице богомудру Варвару венчает, победы на без-божных варваров да чает". А вот ещё одно занятное двустишие святителя: "Варваро, от варварска храни нас находа, / Храни и от воздушных во время исхода"... Но от кого Дмит-рий Ростовский мог услышать такие подробности? Только от родного батюшки, либо от его соратников! В XIII- XIV вв. существовал ещё и шведский орден "Рыцарей Серафимов", - вот, вероятно, откуда в "Слове" возникает мотив витязей, которые "...не худа гнезда шес-токрилци" (ведь библейские "серафимы" и были шестикрылыми!); а в "Алфавите духов-ном" Дмитрия Ростовского мы встречаем явную смысловую "перекличку": "Да будут в ду-ше твоей всегда водружены шестикрыльные добродетели...". И ещё одну дивную фразу из "Поучения первого на праздник Успения Пресвятой Богородицы, месяца августа, в 15 день в 1693 г." святителя Дмитрия я не могу не отметить: "... и вы, Серафимы, служите Ей (Деве Марии. - А.Н.) рабски, как монархине...". Но это определение, в применении к храб-рым воинам, часто встречается и в болгаро-сербском песенном фольклоре!
  
  
   И воистину светло и свято
   Дело величавое войны,
   Серафимы, ясны и крылаты,
   За плечами воинов видны
  
  
  
   Со временем, тамплиеры основали во всех государствах Европы свои общины, которыми управляли престарелые (т.е. самые заслуженные, самые авторитетные) члены ордена. Возникали целые тамплиерские династии, представители которых по "праву крови" наследовали титулы рыцарей и командоров Храма! Из истории известен институт т.н. "облатов", с детства предназначенных к вступлению в Орден и воспитывавшихся по его правилам. Одним словом, балканские (с французскими предками?) рыцари Савичи принадлежали к европейской аристократии уже тогда, когда надменное польско-литовское "шляхетство" ещё только-только зарождалось... Но чтобы вырастить целое сословие или общину профессиональных воинов, в XV - XVIIвв., нужны были, как минимум, свободные земли, какие-нибудь пограничные окраины, и желательно - по соседству с турецкой территорией, или со степью. Вот где, даже с избытком, хватало военной практики! Однако, в этом заключалась и одна серьёзнейшая опасность: "фронтир", вольная жизнь без гнёта государства, постепенное скатывание в примитивные и хаотичные формы социальной жизни (анархизм), которые совершенно напрасно выдавались за "истинную демократию", зачастую лишали человека разума и воли... Как справедливо отмечал Н.И.Костомаров: "Люди политические много раз твердили, что расширение казачества опасно и для внешней безопасности, и для внутреннего спокойствия. Казаки нападали на турецкие пределы и, ведя беспрерывные драки с крымцами, которые считались данниками Турции, возбуждали притязания со стороны Турции против Польши... Лишение казаков возможности вырываться вне государства обратило их удаль внутрь этого самого государства. Казаки, во-первых, были военное общество, а во-вторых, всегда, когда им представлялась возможность воевать, вольница наполняла ряды казацкие. Казачество расширялось прежде и было занято внешней войною, но коль скоро дорога к внешней войне была пресечена, то это вольное общество, естественно ища свободы своей деятельности, стало расширяться внутрь, стремилось захватить для себя возможно более поля в королевстве и сломить противоположные себе начала шляхетского строя"...
  
  
   Тамплиеры первыми осознали на собственном горьком опыте, что эффективно бороться с Мировым Злом нельзя было на основе случайных "импровизаций", здесь требовалось иное - организованное, легитимное начало. Когда дисциплинированный "воин за веру" превращался в необузданного "степного Робин Гуда", остановить его были способны лишь государственные институты, включая и регулярную армию; спасти же его душу могли только фанатичная, истовая Вера или насмешливый Разум. И то, и другое у реально-исторического казачества Малороссии было, мягко говоря, в большом "дефиците"... Не хочу никого обидеть своим скепсисом, касаемо правдивого облика украинских "героев-казаков", но не могу не привести один отрывок из письма кошевого атамана Ивана Гусака к гетману Мазепе, датируемого 1692г.: "...оны, запорожци, миру своего с бесурманами разривати не хочут, найбарзей для того, же многие межи ними обретаются таковыи товаришы, котории одно господарным промыслом, а другое торговыми гандлями бавятся, а в военных боях не смакуют". Бывало и так... Довожу до сведения читателей, что казачий "реестр" (а туда попадали, главным образом, состоятельные казаки, происходившие из православной шляхты, и значит - суперпрофессиональные вояки!) был создан исключительно для того, чтобы нести, "вахтовым методом", сторожевую службу на Запорожье, одновременно удерживая "сечевиков" от разбойных вылазок против татар и турок! И ещё - с целью помешать пополнению Сечи беглыми крестьянами (не желавшими возвращаться к сельскохозяйственному труду), а также не вошедшими в реестр т.н. "выписчиками", слегка одуревшими от казачьей "воли"...
  
  
   Посмотрите, уважаемые читатели, только внимательно, на "патриархальные" изображе-ния Саввы Савича, потомственного "чингизида" Василия Глинского, киевского воеводы Ивана Ходкевича, предполагаемого "фундатора" Запорожской Сечи, Дмитрия Байды-Вишневецкого, или Константина Острожского; задержите взгляд на парадных портретах "в латах" (sic!) Адама Киселя, Стефана Чернецкого или братьев Радзивиллов, и оцените не-предвзято все эти длинные, окладистые бороды (точь в точь, как у "храмовников", или у "госпитальеров"), ПОСОХИ, ЖЕЗЛЫ, доспехи и рыцарские "перевязи"... В ст. 68 Устава тамплиеров читаем: "...пусть магистр, который должен держать в руке посох, которым он поддерживал бы немощь чужих сил, а также жезл, которым он, ревнуя о праведности, пора-жал бы пороки провинившихся"... Итак, всмотритесь для начала, а затем почитайте их письма и дневники, оцените их поступки и поведение в экстремальных ситуациях, коих в их многотрудной жизни было предостаточно, и в завершение - поинтересуйтесь, например, биографиями черкасско-каневского старосты Евстафия Дашкевича, или хмельницкого ста-росты, полководца и путешественника Предслава Лянцкоронского (что за чудо-имя!). А те-перь согласитесь со мной: военные и дипломатические таланты этих людей, их образ мыслей и "кодекс чести" безусловно превосходили унылый, среднестатистический уровень эпохи. Дашкевич, Ходкевич и Вишневецкий, в своё время (но по разным поводам) оказались в плену (sic!) у турок и татар, а два последних даже погибли там мученической смертью, не предлагая выкупа за своё освобождение, не умоляя о пощаде (точно тамплиеры времён "крестовых походов", которым было запрещено предлагать врагам выкуп за свою жизнь, и которые своих пленных "братьев" тоже никогда не выручали, и не обменивали)... Будем и дальше утверждать, что герои "Слова о полку Игореве" - какие-то "неповторимые", а его сюжет "уникален"? Об одном "зигзаге" в судьбе Константина Острожского (в тесной связи с финалом "Слова") мы поговорим отдельно, - тут есть о чём поразмыслить.
  
  
   Я никак не возьму в толк, почему для подавляющего большинства "профессоров" и "ака-демиков" история тамплиеров ограничивалась Палестиной и французской территорией, а закончилась одновременно с гибелью последнего Великого Магистра, Жака де Молле? Французский историк Марион Мельвиль в 1982 году писала в своей книге "Жизнь тамплиеров" о том, что они, после позорных судилищ во Франции, Германии и Италии, рассредоточились по всей Европе, выбирая наиболее отдалённые места, где их не могли достать папские гонители и "ищейки". Основную часть "бедных братьев" приняли Португалия и Испания, воевавшие тогда с сарацинами. Однако, известно и то, что несколько отрядов направились на восток Европы и дошли до Польши и Венгрии, где уже существовали отделения Ордена. Венгерские "храмовники" поддержали "русинскую партию" "наджупана Петра Петровича" (серб?), а затем претензии на венгерский престол галицко-волынских князей, Льва II и Андрея, одновременно активно противодействуя аналогичным замыслам папского ставленника, Карла-Роберта Анжуйского. Командорства тамплиеров располагались в наиболее значительных религиозных и светских центрах: в Эстергоме, Буде, Секешфехерваре, Пожони (ныне - Братислава), Дьёре. "Бедные братья" владели замками в самой Венгрии, например, у озера Балатон и на востоке королевства, на границе Галицкой Руси. Уже в 1170-е годы появился сильный замок Середне, один из самых восточных в Европе оплотов Ордена Храма. Сейчас его развалины находятся в Ужгородской области на Украине. Лично мне на страницах некоторых летописей приходилось встречать "следы" существования тамплиерских "комтурств" в Кременце и Остроге... В Латвии, например, есть городок Алуксне. Здесь сохранились развалины, по меньшей мере, трёх рыцарских замков первой половины XIII века - как раз периода предполагаемого бегства тамплиеров из Франции. Там же найдено городище со странным названием "Темпля калнс"...
  
  
   Писатель Вольфганг Акунов также осмелился не согласиться с официальной точкой зре-ния (читайте его работу "Тамплиеры...после тамплиеров" на сервере Проза. ру!), а журна-лист Кирилл Серебренитский обнаружил явные свидетельства пребывания "консисторий" ордена не только в Венгрии и Закарпатской Украине, но и на Адриатическом побережье Далмации (ныне - Хорватия), и в Эпире (сейчас это территория Албании и части Македо-нии) (ж-л "Вокруг Света", Љ4, 2007)... Наконец, факт совсем уж скандальный - некто Дмитрий Зенин навеки опозорил российских и советских академиков тем, что нашёл в зачи-танной "до дыр" Галицко-Волынской летописи (в составе Ипатьевской) совершенно фанта-стическую, по значению, запись о существовании в Берестье-Бресте (sic!) "командорства" тамплиеров, однако дал неточную датировку... Братья-славяне, я не поленился проверить его утверждения, и свидетельствую: запись о "тепличах-соломоночах" и "старшине Бруно" там, действительно, есть, но не под 1245-м, а под 1235 годом!
  
  
   Как же так, учёные мужи, - и не читали внимательно "русские летописи", на углублен-ном (якобы) изучении которых строили свои блестящие научные карьеры? Почему сей пре-дивный факт обнаружил наш современник, историк-любитель, а не господа Карамзин, Со-ловьёв, Ключевский, Костомаров, Лихачёв, Рыбаков, Лурье, Тихомиров, Пашуто, "и прочая, и прочая"? Как назвать, без использования ненормативной лексики, такую "горе-науку", которая нахально пренебрегает собственными "первоисточниками"?.. Что помешало, напри-мер, многочисленным иссследователям "Слова" обратить пристальное внимание на сле-дующую фразу из Ипатьевской летописи (стб. 653), в рассказе о кончине 18 апреля 1187г. князя Владимира Глебовича Переяславского: "... О нем же УКРАИНА (выделено мной. - А.Н.) много постона"? Совершенно исключено, чтобы ТАК ПРЕНЕБРЕЖИТЕЛЬНО ("ук-раина, окраина") мог написать уроженец Поднепровья XII века! "Окраиной" какого государственного образования была тогда Киевская Русь? А вот во времена роста и усиления "русского централизованного государства", во главе с Москвой, или даже позже...
  
  
   Складывается впечатление, что вышеуказанные "светила" всё давно (и прекрасно!) знали, но предпочитали прибегать к худшему варианту борьбы с "неудобными" вопросами - ко лжи "гробовым умолчанием". Более того, в ГВЛ, согласно записи от 1260 года мы, возможно, встречаемся с не менее сенсационной информацией, возможно проливающей свет на судьбу "Священного Грааля" (легендарного кубка Иосифа Аримафейского, собравшего в него кровь распятого Христа), якобы доставшегося тамплиерам от еретиков-катаров... В тот самый год князь Данил Галицкий построил в Холме (ныне - польский Хелм) церковь во имя пресвятой Богородицы, а службы в ней осуществлялись при помощи некоей ритуальной, "крестильной" чаши "...из земли Угорскыя мрамора багряна изваяну мудростью чюдну, и змеевы главы беша округ ея". Кто сказал, что Грааль должен был быть обязательно из хрусталя? Интересно, что тамплиер и поэт "конца XII - начала XIII в." Вольфрам фон Эшенбах в своём знаменитом "Парцифале" утверждал, что его собратья хранили Грааль в замке Моссельваш... Для его идентификации в районе Москвы (в версии Д.Зенина) - ещё слишком рано, для венгерской же "консистории" ордена тамплиеров - в самый раз... Считаю это "озарение" достаточной компенсацией всем разработчикам и энтузиастам "тамплиерских" сайтов, которые немало (хоть и косвенно) помогли мне в поисках "родословия" моего героя. Более того, с искренней признательностью делюсь с ними ещё одной своей догадкой. Ребята, а попробуйте-ка прочитать слово БАФОМЕТ, как МЕТАФОБ ("Запредельный, Онтологический Трус"), а затем сравните "карикатурного" демона тамплиеров (одна рука женская, другая мужская; одна указует на "свет предвечный", другая - на "темноту и мрак"; женские груди по соседству с "фаллическим" символом и т.п.) с реально-историческим папой Климентом V - лживым, двуличным, пресмыкающимся перед грубой силой, трусливым и мстительным, а также с позорным фактом "авиньонского пленения", и расцветших при сём архипастыре "непотизме" и "симонии". Неслучайно же Данте Алигерьи назвал папу Климента "недостойным пастырем и мастером подлейшего дела" и поместил его рядом с Бонифацием VIII в описанном им Аду... И ещё один, на этот раз анонимный, литературный "гений" когда-то жестоко ославил Климента за все прегрешения его. Абсолютно уверен: псалом 108-й ("о суде над ложными обвинителями") - это про него, голубчика... Ибо, автор псалма предрекал папе какое-то кожное заболевание, и Климент, действительно, умер от "волчанки" (туберкулёз кожи)!
  
  
   И если Д.Зенин оказался прав в одном случае, то почему нам не поверить, заодно, и в его версию о "стремительном расцвете" Московского княжества в XIV веке, щедро проплачен-ном из... бесследно исчезнувшего (якобы) "золотого запаса" тамплиеров? Как-никак, а князь Даниил Александрович (сын Невского) был женат, согласно сообщению "Московского летописца", на Марии ("Марье Моревне - Заморской Царевне" русского фольклора), дочери "деспота" Мореи. А это герцогство было одним из последних государств крестоносцев, ос-нованных участниками Четвертого крестового похода, и размещалось оно на самой южной оконечности Балканского полуострова! А у "сетевого" знатока всего массива информации по "тамплиеристике" В.Штылвелда (псевдоним Д.Зенина?) читаем, например, такое: "Из летописей известно, что с 1305 по 1314 гг. включительно произошел массовый приезд в Москву служилых людей - титулованной и не титулованной военной знати. Эти рыцари - "на коне в доспесе полном" приезжали с трех направлений: из Орды, из Литвы и "от немец". Даниловичи СОВЕРШЕННО НЕОЖИДАННО ПОЛУЧАЮТ ИЗБЫТОЧНЫЕ ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ, МАТЕРИАЛЬНЫЕ И ФИНАНСОВЫЕ СРЕДСТВА (выделено мной. - А.Н.), надежно обеспечивающие успешность их наступательной деятельности, итоги которой по состоянию на 30 марта 1341 г. - время смерти Иоанна Калиты составили 96 городов и укрепленных поселений, не считая сел и деревень... Исследователи Московского периода российского прошлого постоянно впадают в одну и ту же ошибку: беспрекословную орденско-монашескую дисциплину, они называют "рабской покорностью" и ищут корни этого в "господстве татар". Но беспрекословная дисциплина монаха - это не покорность раба. Поэтому корни этого надо искать в западно-европейских рыцарских замках"... Но профессиональным наёмникам-рыцарям надо было платить жалование, и снаряжать войска всем необходимым для интенсивных походов, - а это немалые по тем временам суммы! Где, спрашивается, сокрытая в дремучей "земле Залесской", сплошь деревянная от бедности, Москва могла их взять? Только от тамплиеров - больше неоткуда! Читаем у Вильгельма де Рубрука: "...Моксель очень одобряют Германцев, надеясь, что при их посредстве они еще освободятся от рабства Татар" (Вильгельм де Рубрук "Путешествие в Восточные страны", СПб, 1911 г., с.88). Для справки: "моксель" Рубрука - это народ, живущий в бескрайних лесах к северу от Воронежа...
  
  
   Кому хочется по-прежнему слепо доверять разным "звонарям" и панегиристам, внушаю-щим российским читателям, что Москве было-де "Богом предначертано" стать основой "со-бирания Руси", что её роль была предопределена заранее "экономически", - я помешать не в силах. А вот читателям пытливым и дотошным хотелось бы напомнить, что в этом сильно сомневались такие исследователи, как М.К.Любавский, П.П. Смирнов и С.Б.Веселовский. Не могу не привести одно место из работы М.Любавского "Образование основной государственной территории великорусской народности" (Л., 1929, с.38), где он говорит о том, что древнейшее Московское княжество сложилось на территории, обладавшей (цитирую): "...сравнительно скудными природными ресурсами. Здесь относительно мало было хлебордной земли - преимущественно на правой стороне р. Москвы; не было также больших промысловых статей, какие были в других княжествах, - соляных источников, рыбных рек и озер, бортных угодий и т.д.". Добавлю от себя: и никаких особенно "удобных" торговых путей в районе Москвы тоже не пролегало, и т.н. "строевой" лес в Подмосковье к концу XV в. умудрились хищнически истребить, и месторождений железной руды в московских пределах отродясь не наблюдалось! А вот это - слишком серьёзный фактор. "...Воевать без вооружения нельзя. Меч, кольчуга, копье и сабля - это прежде всего железо", - писал А.Зимин в своей блистательной книге "Витязь на распутье"... Занимаясь схоластическими спорами о "яйце и курице" (т.е. о приоритетах в датировке "Слова" и "Задонщины") многочисленные исследователи как-то индифферентно, даже равнодушно, отнеслись к чудным репликам и отдельным фразам, которыми обменивались между собой, к примеру, герои "Сказания о Мамаевом побоище". Так, из уст Мамая мы слышим: "Пойдём на Русскую землю и РАЗБОГАТЕЕМ ОТ РУССКОГО ЗОЛОТА!". А его как бы компаньон, рязанский князь Олег, соблазнял Мамая следующими картинами: "...настало твоё время: золотом, и серебром, и богатствами многими ПЕРЕПОЛНИЛАСЬ ЗЕМЛЯ МОСКОВСКАЯ (везде выделено мной. - А.Н.), и всякими драгоценностями твоему владению на потребу"... О чём это ворковали столь достопочтенные господа? И действительно: зачем кочевать в стужу и зной, зачем пахать и сеять хлеб, зачем, наконец, рисковать жизнью, сражаясь за власть в Сарае, если под боком пропадала такая роскошь и финансовая "халява"? Разведка у темника Мамая, видимо, свой хлеб даром не ела... Деталь наиважнейшая: кто-то из европейских рыцарей до Москвы добрался, а кое-кто отстал по дороге, и "осел" - в Литве и на Украине...
  
  
   А теперь вновь перейдём от предположений к скудным фактам. Упоминаний о реальных событиях из биографии Саввы Туптало не очень много, но они есть! До того, как предстать в массовом сознании "реестровым сотником", он успел побывать в роли "полковника Запо-рожского Войска" (в поэтической "эпитафии" на смерть отца Дмитрий Ростовский так и напишет: "Благочестивый муж Туптало Сава, Запорожского войска честь и слава..."). В "Летописи событий в Югозападной России...", составленной Самуилом Величко, указан полковник "Савва Киевлянин", который в 1638г., со своим "загоном", спешил на соедине-ние с отрядами атамана Дмитрия Гуни, но был разбит, и попал в польский плен (Гм...Очень интересно!). Этот же эпизод мы встречаем в летописной повести "О войне Остраниновой с ляхами на Украине Малороссийской". Следующее достоверное сообщение о нём - пребыва-ние, в начале августа 1651г., в Путивле "казацких послов Савича, Золотаренко и Мозыря", направлявшихся на официальные переговоры в Москву. Об этом вскользь упомянул писа-тель-эмигрант А.Дикий (Андрей Иванович Занкевич) в своей книге "Неизвестная история Украины-Руси". Из донесения киевского воеводы Ю.П.Трубецкого царю Алексею Михайло-вичу от 14 ноября 1674г. ("Синбирский сборник". М., 1845), мы узнаём, что "выходец ис полону...киевской житель, Савою зовут, прозвище Туптула, а служил козацкую службу", побывав до того три года в польском плену (а ведь Савве Тупталенко шёл уже 75-й год!), направлялся-де к гетману Дорошенко и митрополиту Иосифу (Нелюбович-Тукальскому) с "листами" от коронного гетмана Яна Собесского... Доверили бы такую сверхсекретную "корреспонденцию" любому встречному-поперечному? Вопрос риторический, даже наив-ный... Ещё один, точно установленный факт относится ко временам борьбы казацкой "стар-шины" с гетманом И.Мазепой. Особенно опасной (!) для него стала "интрига" 1689 года, связанная с именем монаха Соломона Гродского (Градского? Городского? Троцкого? Тро-ицкого?), посланного оппозицией в Польшу с поддельными письмами от Мазепы к королю Яну III и коронному гетману Станиславу Яблоновскому, в которых Мазепа якобы предлагал отдать Украину "под Польшу"...
  
  
   В этой истории меня смущает целый ряд обстоятельств: к тому времени казак Савва Туп-таленко уже принял постриг в Кирилловском монастыре (но его иноческое, или схимниче-ское, имя нам неизвестно), ему уже приходилось однажды заниматься подобного рода "ди-пломатией" (см. выше), здесь опять фигурирует Ян Собесский (теперь как монарх Речи По-сполитой), а "мних"-посредник носит знаковое, "ветхозаветное" имя - Соломон... А далее начинается настоящий "цирк"! Поляки выдают казацкого "эмиссара" российским властям, арестованного монаха увозят для допросов в Москву, где он сознаётся, что был "инспирирован" неким Михаилом, племянником экс-гетмана Ивана Самойловича. Практически одновременно, туда же, в Белокаменную, прибывает в свите Мазепы иеромонах Дмитрий, лично знавший всех участников "интриги". Зачем? Неужели только на "смотрины" царских особ - Ивана, Петра и Софьи? Но на Украине можно было легко найти иереев заслугами поболее, и саном повыше... Уж не на очную ли ставку с родным батюшкой его везли, дабы уговорить того, чтобы не отпирался слишком долго? И если отец и сын имели возможность беседовать с глазу на глаз, - то не их ли невесёлый "диалог поколений" лёг потом в основу оригинального композиционного построения "Слова о полку Игореве"? По странному стечению обстоятельств, визит малороссов совпал с публичной казнью, 12 сентября 1689 г., бывшего "галанта" царевны Софьи и экс-главы Стрелецкого приказа Фёдора Шакловитого... Символическое предупреждение?
  
  
   В этой связи, "догадка" академика Лихачёва о ДИАЛОГИЧЕСКОМ строении "Слова" представлялась мне, действительно, гениальной довольно долгое время! Ибо, что такое ска-зание в форме диалогов? Это и есть - драматургия! Только на этом мои, и Дмитрия Сергее-вича Лихачёва, исследовательские "пути-дороги" решительно расходятся в разные стороны: и он, и академик Рыбаков считали, что древние певцы таким образом, по очереди, услаждали слух княжеской и боярской "публики" на хмельных пирах, а я считаю, что автор "Слова" и не собирался никого развлекать, и не писал музыкально-литературную кантату "для двух голосов с оркестром", - он вёл заочный, но исключительно серьёзный и важный диалог с кем-то очень дорогим и близким себе - например, с собственным отцом, но не менее вероятно - со своим ментальным "двойником" ("альтер эго"), излагая спор между собственными сознанием и чувством... Правда, лихачёвская "гениальность" несколько поблекла в моих глазах, едва только я познакомился с работами М.М.Бахтина, и понятием "диалогизма", как коренного свойства всей русской литературы, подразумевающего, что самостоятельный и внутренне свободный "... герой для автора... есть чужое полноправное "я" (Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1972, с.107)... Литературный Герой, по глубокой бахтинской мысли, подобен своему автору-творцу ещё и тем, что (даже потерпев временное "поражение") он способен духовно подняться над самим собой, и с этой высоты заново переоценить себя и переосмыслить свою прежнюю жизнь...
  
  
   Я предположил существование какой-то связи клана Савичей с рыцарями-тамплиерами, исходя ещё и из того известного факта, что после изгнания "храмовников" из Святой Земли они, в силу своего высочайшего авторитета, играли в Европе своеобразную роль "третейских судей" и "медиаторов" в разнообразных династических и политических конфликтах, что папскому Риму определённо не нравилось... А что, если крайне "тёмная" фраза из "Задонщины" ("...Русская земля, ты теперь как за царём за Соломоном побывала") - это тоже аллегория, абсолютно оправданная "контекстом", и не являющаяся результатом поздних "искажений"? В том смысле, что как только перестали рыцари "Соломонова Храма" следить за порядком и "власть употреблять", едва лишь отодвинули их от "рычагов" управления закордонные "силы зла" и туземное "слепое неразумие", так сразу и наступили для Руси нелёгкие времена... Однако, вернёмся "в тему".
  
  
   Не только отец, но и дед Дмитрия Ростовского тоже был на Украине фигурой известней-шей! Григорий Савич (Чёрный), избиравшийся гетманом "реестра" в 1624, 1628, 1629-1630 гг., трагически погиб в результате казацких "усобиц". И здесь мы, возможно, имеем ещё один (и весьма перспективный!) "балканский" след: очень может быть, что "Чёрный" - это от фамилии Черноевичей-Црноевичей, владетельного рода, правившего государством Зета (по названию одноименной реки), в XV - начале XVI века. От прозвища самого знаменитого из них - воеводы Стефана Црноевича (Черноевича), именовавшегося Стефаном Черногором или Чёрным за особую смуглость, - Зета и стала называться Черногорией... После смерти гетмана Петра Дорошенко на Украине наступило "двоевластие": Григорий Чёрный, считав-шийся сторонником Польши (и подозревавшийся, по слухам, в склонении к "унии"), остро соперничал с "кошевым" Тарасом Федоровичем (Трясило), выкрестом их крымских татар. Оба они писали "универсалы" к украинскому казачеству, предлагая не подчиняться сопер-нику. Для "нейтрализации" Савича был придуман хитроумный план: бывшие заодно с Тря-силой запорожцы распустили слух, будто идут к Чёрному с повинной. Тот поверил молве и согласился на встречу, но был схвачен, доставлен к Федоровичу, судим "за измену русскому народу" (так сформулировали обвинение сами "трясиловцы"), и, согласно финалу этой пу-таной и тёмной истории в изложении украинского историка Д.М.Яворницкого, зверски из-рублен по частям... Прямо "языческая" кровожадность, прямо "библейская", мученическая смерть! Такая "фактура" однозначно "напрашивалась" на то, чтобы быть запечатлённой на каком-нибудь эпическом литературном "полотне". Во всяком случае, однажды Дмитрий Ростовский точно затронул этот мотив: "... слава твоя и почесть старейшинства да не предают тебя величанию и гордыне... Помни конец твоему старейшинству и внезапное изменение славы твоей - и никогда не прельстишься и не будешь полагать упования сво-его на славу и почитание... И старейший есть такой же человек, как и прочие: та же тля и пепел, как и другие; ничего не имеет старейший лучшего против малейшего, кро-ме временного почтения саном... Когда - ЧЕСТИЮ И СЛАВОЮ (выделено мной. - А.Н.) - возносимся, то бесчестием и клеветою человечески смиряемся".
  
  
  
  
   Литовский пролог
  
  
  
   Мы не располагаем исчерпывающими сведениями о первых годах пастырского служения Дмитрия Ростовского, о мотивах и целях его визита в ВКЛ, но профессиональное "сообще-ство" историков знает об этом периоде его жизни не более нашего... Лишь интуиция подсказывала мне, что "литвинский след" в идейной и художественной "идентификации" великой поэмы гораздо более глубок, чем это было принято до сих пор считать. Об известных скептицизме и горячности О.Сенковского, впрочем, вполне обоснованных, и подкреплённых фактами из его жизни, мы уже писали. К его аргументам надо было просто-напросто прислушаться...О личной позиции К.Ф.Калайдовича, и его роли в исследовании "Слова" нам тоже приходилось писать выше. Белорус М.О.Коялович, преподававший в Санкт-Петербургской духовной академии, к "Слову о полку Игореве" никакого отношения не имел, но и он оставил нам чудную (при всех её очевидных недостатках) фразу: "Московская Русь - это вооружённый орден (sic!) по защите Запада от азиатов и Западной Руси от воинствующего католицизма". История "православия" на Украине и в Литве, а также биография св. Дмитрия, как оказалось, гораздо более "информативны", чем это принято считать, но лишь при условии определённых умственных усилий. И вот что у меня, в результате, получилось.
  
  
   Поверить в то, что мальчик Даниил "не принимал никакого участия в детских играх и избегал всяких утех и увеселений", что с самого детства он уже обнаружил в себе "склонность к жизни иноческой и созерцательной", или, что пятнадцатилетним юношей он, самостоятельно и осознано, решил посвятить всего себя служению Богу, я так и не смог. Слишком многие факты противоречат благостно-сусальной, но ничем не подтверждаемой, версии о необыкновенно раннем нисхождении на Даниила, "казацкого сына", Духа Святаго... Скорее всего - и играл, и шалил, и даже воровал яблоки и груши в чужих садах, вместе с другими "бурсаками"! Может быть, всё случилось, как у Платона с Аристотелем, в один прекрасный день... Читаем у Василия Розанова: "Платон ушел юношей к Сократу, Аристотель также почти юношей пришел к Платону в Академию: странное волнение знания, любопытства, теоретизма заставило обоих их именно в этот критический возраст отвернуться от утех и приятностей шумной и суетливой жизни. Они ушли оба в монастырь философии. Но все эти явления концентрируются в одну точку: начало мужества и конец юности" (В.В.Розанов. Философия, религия, культура. М.: Республика, 1992, с.172)... К аскетической стезе напрасен труд готовить себя загодя, медленно вызревая для будущего "столпничества"; жажда аскетизма налетает как вихрь, внезапно. Вновь воспользуюсь превосходной мыслью Розанова: "Великие подвижники суть отроки-подвижники, которые затем и до могилы лучатся в молитве" (там же). И далее: "...есть аскеты по принуждению (внутреннему), "закусив зубы", и в конце концов, по подражанию великим естественным аскетам... Но есть естественные аскеты, соловьи "поблекшие в перьях", излучившиеся "в голосе"... Такой аскет не только не будет жечь людей: он излучится величайщей нежностью - и не только к людям, но и к целой природе, к звездам, к цветочкам, животным... В противоположность аскетам "с зажатыми зубами", по подражанию... эти, совлекши с себя плоть, любят, однако, плоть и плотское; не убегают в пустыню, а бегут к людям; а если и удаляются в пустыню - ласкают львов, вынимают занозы из медведя, не могут оторвать взгляда от звезды, т.е. во всех видах и формах любят мир именно в плоти его" (там же, с.173-174)... Абсолютно уверен: не был Даниил Савич мрачным "постником", или углубленным в себя "отшельником", - ни в юности, ни в старости.
  
  
   Так, в одном из писем к другу, митрополиту Стефану (Яворскому), святитель возражал: "Ублажаете, Преосвященство Ваше, уединение; ублажаю и аз: но и святого Макария Египетского рассуждение не худо, который о пустынниках и о труждающихся во градех и для людской пользы пишет так: овыи (пустынножители) имуще благодать, о себе только пекутся; иные же (учители и слова Божия проповедники), инех души пользовати тщатся; сии онех много превышают". Особая теплота и юмор в общении Дмитрия Ростовского с окружающими были широко известны ("Не забудьте меня, егда молитвы / к Богу простираете / и егда чарку водки полную испиваете..."), многие его фразы быстро становились поговорками, а мягкая ирония (даже над царским окружением) и остроумие снискали ему славу "русского Златоуста" ("... лучше не пощадить бороды, которая, де-сять раз обритая, отрастет, чем потерять голову, которая, раз отсеченная, уже не отрастет никогда, разве в общее для всех воскресение из мертвых... Брадобритие в За-вете Ветхом само собою не бяше зло, понеже брада нест образ божий... Христа распяли римляне, которые в Русь по осьмиконечный крест (в него раскольницы аки в Бога веру-ют) не послаша... Неудивительно, что одебелевшему плотоугоднику с толстым живо-том не втиснуться в тесные небесные врата, но то удивительно и достойно жалости, что иссушивший, измучивший свое тело долгим воздержанием, едва только кожу имеющий на своих костях, не втиснется, не войдет в небесные врата"). При известной церковной направленности обучения в его Ростовской школе, там царил дух веселья и сво-боды! Ученики увлечённо соревновались между собой за лучшую успеваемость, в школе часто ставились представления на библейские темы и спектакли-мистериии, костюмы для которых шили сами учащиеся. Физические наказания не приветствовались, зато митрополит мог не только обидно пошутить в адрес самых нерадивых чад ("Новоучащийся Луко и Андрее, не буди безумным слонем! Не дрожи, звероподобне учениче!"), но и живописно выругаться ("Дети, б... дети! Слышу о вас худо: место учения учитеся развращения, а неции от вас и вслед блуднаго сына пошли со свиньями конверсовать. Печалюсь зело и гневаюсь на вас, а якоже вина развращения вашего та, что всяк живет по своей воли - всяк болий"), и даже пригрозить плёткой ("...а кто будет противен, той пожалован будет плетью")...
  
  
   Таким образом, влияние добродетельной матушки и смиренное согласие его отца кажутся мне "факторами" более существенными и достоверными. Вновь напомню: "степной рыцарь" Савва Савич-Туптало женился довольно поздно (видимо, здесь сказались некие "обеты", данные им в ранней молодости). Как раз у тамплиеров женатые орденские воины формально считались братьями "второго сорта"! Когда на свет появился его первенец "мужеска пола" Даниил, казаку Савве исполнился пятьдесят один год, а его супруге перевалило за тридцать - случай для XVII века весьма и весьма неординарный. Если будущий святой действительно был "поздним ребёнком" четы Туптало (вот же будет потеха, если кому-нибудь удастся, рано или поздно, отыскать следы существования родного (сводного) брата у св. Дмитрия, либо у его отца Саввы!), то, по понятным для медиков причинам, богатырским здоровьем он отличаться не мог, и на его военной карьере можно было сразу поставить крест. Да и был ли в ней смысл, если "граница" в ту сложную эпоху неуклонно смещалась из сферы противостояния христианского мира с миром ислама в область вооружённого противоборства между самими "христианнейшими" монархиями (а для тамплиеров проливать кровь единоверцев строго запрещалось орденским уставом!), и даже жёстко разделяла некоторые этносы, что называется, "по живому", - нередко сын шёл против отца, брат - на брата и т.п. Иррегулярные, легкоконные войска, прекрасно приспособленные для охраны пограничья и боевых действий в условиях степи (казаки, гайдуки, клефты, сербские граничары) обладали низкой боеспособностью на других театрах войны, а в сражениях "регулярных" - с фронтом, тылом и флангами - вообще никаких преимуществ перед лучшими европейскими армиями не имели...
  
  
   Повторюсь: очень и очень вероятно, что "стезю духовную" выбрал для своего сына имен-но Савва Савич. Можно даже "виртуально" представить себе, чем он это решение аргумен-тировал: "Воин из тебя, Данила, сам понимаешь, никудышный, а ратование - не твоя дорога. Махать саблями и палить из ручниц - ремесло разных наливаек. Тут охотников и без тебя хватает... Краснобаями или законниками Савичи никогда не были, а водоворот черных страстей и омут желаний греховных - свирепы и беспощадны. Я лучшими годами своими пожертвовал ради того, чтобы узреть при жизни Новый Иерусалим Божественной Любви и Справедливости (эту роль у Киева к XVII веку безоговорочно отняла Москва), как отцы на-ши завещали, да вижу - не судьба... Грешные и неразумные люди пытаются на место беспо-рочного Христа поставить власть земную, многопорочную. Не вижу - за что кровь благородного рыцежства стоит далее проливать, - не за приращение же крулевства полского или цесарства московитского новыми землями...Что творится на этом свете? Чернь, хлопы и голота, после проклятой "Чёрной Рады" в Нежине, уже гетманов себе выбирают по густу (и сын, действительно, на это позже откликнется: "... Где рабы обладают господином, в том доме ничего не может быть хорошего, кроме всегдашнего смущения, скорби и печали, бесчиния и смятения")... Разумею так: не будет уже никогда ни Княжества Руского, ни Казацкого Царства на земле нашей, хоть и утопят наливайки всех жидов в Днепре, да повесят, для острастки, ещё несколько сот ксендзов и иисуитов... Бес войны всё и всех попутал. Ох, затянут сечевики нас всех в самую геенну... Прав был гетман корунный Иван Замойский, когда изрек: "Не на Низу ищут славной смерти, не там возвращаются утраченные права. Каждому рассудительному человеку понятно, что туда идут не из любви к Отечеству, а для добычи"... Вспомни, Данила, дедню печальную судьбу: на господ-запорожцев ныне надежды нет, потому что привыкли они пиянствовать, бегать как зайцы, гетманов казнить лютой смертью, да старшину в руки неприятеля предавать... Вера наша православная в большой беде, но только она и может сохранить деяния предков во всей правде, и будущее наше возможно лишь с ней. А сгинет вера прадедов - не будет у нас ни прошлого, ни будущего... Моя рука тверда, и я ещё способен разить врагов Христовых мечом харалужным, но некому поднять из праха земного меч духовный, что выпал из рук почивших в бозе митрополитов наших - Иова, Исайи, Петра Могилы, Иосифа-мученика, - вот где брань, достойная тебя, Данила, вот истинное призвание твоё!"... Хочется верить, что всё обстояло именно так, или примерно так. И я клянусь здоровьем своих детей, что выдуманный мною, от начала и до конца, непростой разговор Саввы Тупталенко со своим сыном был написан гораздо раньше того момента, когда реальный монолог казака Данилы из гоголевской "Страшной мести" (и точно - мистика какая-то!) впервые попался мне на глаза: "...Ох, не воевать уже мне так! Кажется, и не стар, и телом бодр; а меч козацкий вываливается из рук, живу без дела, и сам не знаю, для чего живу. Порядку нет в Украйне: полковники и есаулы грызутся, как собаки, между собой. Нет старшей головы над всеми. Шляхетство наше все переменило на польский обычай, переняло лукавство... продало душу, принявши унию. Жидовство угнетает бедный народ. О время, время! минувшее время! куда подевались вы, лета мои....."
  
  
   Мы практически ничего не знаем о том периоде жизни Даниила Савича (1665-1669 гг.), когда этот незаурядный юноша вынужден был прервать свои занятия в Могилянской колле-гии, пришедшей в упадок после нападения на Киев отрядов гетмана П.Д.Дорошенко, затем стал монастырским "послушником", принёс Богу монашеские обеты целомудрия, бедности и послушания, и, наконец, был рукоположен в дьяконы митрополитом Иосифом, в Каневе. Немногим лучше известно нам и то, чем же занимался молодой священник Дмитрий далее, вплоть до 1675 г., находясь всё это время под покровительством своего многолетнего духов-ника, Мелетия Дзека. Да за это время (почти 10 лет) он мог побывать (и неоднократно) где угодно: от Палестины и Афона - до Новгорода Великого и Кирилло-Белозерского монасты-ря! Цитровал же "Даниил Заточник", чей художественный образ словно бы списан с лично-сти Даниила Тупталенко, "Слово о злых женах" тамошнего писца Ефросина... Кроме того, должен же был юноша Даниил где-то завершить своё энциклопедическое образование, нача-тое в Киеве. Например, в... Славяно-греко-латинской академии в Яссах, столице Молдавского княжества. Таковая, оказывается, не только существовала в реальности, но и конкурировала практически на равных с лучшими "иезуитскими" академиями Европы, - вот, вероятно, откуда у Дмитрия Ростовского великолепное знание Ветхого Завета (что без овладения ивритом - просто немыслимо), истории, географии, математики, астрономии, поэтики, риторики, философии, древних и новых языков (в т.ч. и французского!), а самое главное - скрытые "молдавские" мотивы в "Слове о полку Игореве"... Осип Сенковский что-то такое намекал про "Львовскую академию", - и это тоже весьма перспективная версия, от которой невозможно просто отмахнуться; как, впрочем, и от варианта со знаменитой "хазарской академией" в Чуфут-Кале (не по совету ли матушки-караимки?), что совсем рядом с Бахчисараем...
  
  
   Зато, совершенно точно известно, что в ВКЛ никто иеромонаха Дмитрия специально не посылал, а архиепископ Лазарь Баранович отнёсся к этой поездке совершенно индифферент-но. Вполне возможно, что и здесь без воли и влияния Саввы Тупталенко (или приглашения Иоанникия Галятовского?) не обошлось, и долго ещё звучало в ушах Дмитрия последнее от-цовское напутствие: "...Иди на Литву - там гробы предков твоих и братская нам церковь. Там, среди святых камней Супрасльской твердыни, обретёшь ты силы и знание сокровен-ное"... Но также точно известно, что почти год (sic!) на территории Литвы одновременно находились и будущий святой, и его наставник по Киево-Могилянской академии, архиманд-рит Иоанникий Галятовский - самое, пожалуй, острое и блестящее перо в малороссийском богословии середины XVII века. Нам туманно намекают: святитель Дмитрий знакомился-де там с "произведениями польско-латинской пропаганды"... Не знаю, не знаю, - может оно и так. Но несомненно другое: когда два искушённых "книжника" первой величины, да ещё знакомых друг с другом, оказываются в одном и том же месте, это вряд ли можно назвать "случайным совпадением". К тому же, Галятовский игуменствовал в Купятичском Свято-Введенском монастыре под Пинском, где в другом монастыре - Новодворском Успенском (основанном специально для противодействия униатам) - некоторое время пребывал и сам Ростовский! Нам не дано точно установить подлинный характер их совместной деятельности в Литве, но общая религиозная обстановка (и преобладавшие тогда умонастроения) позволяют сделать кое-какие предположения: оба "светоча православия", по-видимому, активно занимались литературно-богословским творчеством - полемизировали с сочинениями отцов-иезуитов, корректировали в нужном ключе известные на тот момент летописи, возможно вносили правки в самые популярные у православного народа книги (Пророков, "Псалтирь", "Притчей Соломоновых", "Екклезиаст", "Откровения Иоанна Богослова" и т.п.)...
  
  
   Почему бы и нет? Анонимные "подвижники" западных "скрипториев", да полулегендар-ные славянские "несторы" с "диомидами", этим самым грешили частенько: переписывая тексты предшественников что-то опускали, что-то добавляли от себя. Хотя, лично я сильно сомневаюсь в том, чтобы подобные филологические "шалости" монастырских писцов были возможны ранее эпохи Возрождения... Строго говоря, книгопечатание и призвано было положить конец произвольным изменениям в религиозной литературе и вольнодумному толкованию "священных" текстов, а также произвести их унификацию... Что могло помешать высокообразованным украинским религиозным интеллектуалам делать тоже самое? То есть, озаботиться полноценным включением "славянства" в контекст церковной истории, широко пропагандировать идею о "богоизбранности славянского народа", возвращать православной пастве доверие к рукописным источникам, обновлять святоотеческие труды и житийные сборники, остававшиеся в захваченных униатами монастырях, поддерживать веру в "историчность" православных святых и древние традиции "полянорусского" христианства (восходящие ещё к святому Андронику из Паннонии, одному из 70 учеников апостола Павла, а значит - и к "солунским братьям" Кириллу и Мефодию) на той территории, которую Ватикан хотел бы видеть безраздельно своей, "канонической"... Исчерпывающе знавший предмет - саму природу средневекового искусства слова - выдающийся культуролог современности М.М.Бахтин писал: "Роль чужого слова, цитаты, явной и благоговейно подчеркнутой, полускрытой, скрытой, полусознательной, бессознательной, правильной, намеренно искаженной, ненамеренно искаженной, нарочито переосмысленнй и т.д., в средневековой литературе была грандиозной. Границы между чужой и своей речью были зыбки, двусмысленны, часто намеренно извилисты и запутанны. Некоторые виды произведений строились, как мозаики, из чужих текстов" (Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет. М., 1975, с.433)...
  
  
   Главная опасность для православия исходила именно от агрессивного католического "универсализма", утверждавшего "единство и одинаковое развитие" всех народов, их "про-грессивное" и целенаправленное приближение к той евангельской "истине", которая ограничивалась рамками римско-католической доктрины. И здесь я снова не оригинален; в "Легенде о Великом инквизиторе" В.В.Розанова (1891) мы читаем: "Стремление к универсальному составляет самую общую и самую постоянную черту Католической Церкви... Жажда объединять, сперва охватывая и, наконец, стирая индивидуальное - есть не умирающая жажда Рима и всего, что вырастает из его почвы"...
  
  
   Ещё и в начале XVIII века Дмитрий Ростовский с горечью писал митрополиту Стефану (Яворскому): "... Помню, что в нашей Малороссийской стороне трудно сыскать Библию славянскую, весьма мало где оные обретаются, и купити едва достанет кто; и редко кто из духовного чина ведает порядок Историй Библейных, что когда происходило. Игумен один тамошний вопросил мене: когда Илия Пророк был, по Рождестве ли Хри-стовом, или пред Рождеством?". Библию могли приобрести только люди состоятельные, простонародье же было совершенно лишено той духовной пользы, какую доставляет чтение этот "богодухновенной" книги... Практически то же самое признавал и один из лидеров униатов, новопоставленный епископ владимирский и берестейский, Ипатий Потей, писав-ший о низком образовательном уровне мирян и духовенства, об отсутствии "писм и книг" святых отцов Церкви "...в нашомъ языку Рускомъ". И в "правдивости" той богословской продукции, которая ему всё-таки попадалась на глаза, Потей сильно сомневался, и даже пре-достерегал, что она вполне может оказаться "еретической"...Уже будучи на кафедре в Рос-тове, митрополит Дмитрий лично убедился в том, что весьма многие, в среде московитского духовенства, не знали даже элементарного порядка библейского повествования... Но чтобы наши догадки стали более "доказательными", нам придётся вернуться на два года назад, в Густынский монастырь, образца 1675 года.
  
  
   Эта обитель (снова Черниговщина!) известна, прежде всего, своей летописью конца XVI - начала XVII вв., близкой по содержанию к Ипатьевской. Сей монастырь иеродьякон Дмит-рий "украшал духовными подвигами" (чтобы это значило?), здесь он был рукоположен в иеромонахи, и здесь же познакомился с будущим гетманом Иваном Самойловичем, построившим (из собственных средств) на территории монастыря Троицкий собор. Ещё интересный факт: именно густынские монахи, от имени Исайи Копинского, неоднократно заверяли Москву, что митрополит Могила - изменник православию! Сказанного достаточно, чтобы, для начала, тихо удивиться нелюбопытству академиков и профессоров от истории... Да читали ли они вообще "Густынскую летопись", а если и читали, - неужели не нашли в ней ничего достойного внимания? Пренебрежение к малороссийским, и, особенно, к белорусско-литовским летописям со стороны российской и советской историко-филологической науки вообще не поддаётся рациональному объяснению! Вот и неопровержимое доказательство, из уст самого Д.С.Лихачёва ("Золотое слово..."): "...Сохранилось два (!) летописных рассказа о походе Игоря Святославича 1185 года: один более обширный - в Ипатьевской летописи, другой более сжатый - в Лаврентьевской"... Неправда ваша, господин академик! И Густынская, и Уваровская (Слуцкая), и Супрасльская летописи тоже содержали "сухую" фактографию злоключений "Игоревого полка", но...без слёз и соплей, без рыцарственных речей и покаянных самобичеваний (как в Ипатьевской), и без пьяных "пикников" на природе, по случаю удачно захваченного в беззащитных вежах половецкого "барахла" (как в Лаврентьевской). Самое интересное здесь то, что академик Лихачёв считал "сохранившимися" только два "рассказа", но буквально в предыдущем предложении сам же это и отрицал, говоря уже о нескольких бытописателях (!) "полка Игорева", "...составивших о нем в разных концах Русской земли свои повести, самые обширные и, может быть, самые живые из всех повестей о степных походах русских князей"... А это уже нечто принципиально новенькое! Про бесследно исчезнувшие списки-копии "Слова" известно многим, но тут-то Дмитрий Сергеевич намекает нам на существование нескольких "оригинальных произведений" разных авторов! Где он мог их видеть, и как они назывались?..
  
  
   Согласно сообщению Густынской летописи, на солнечное затмение князь Игорь не обра-тил ни малейшего внимания (поведение совершенно немыслимое для человека XII века!), сражение с "половцами" началось сразу же, без всякой "разведки боем", сведения о "куна-честве" Игоря и Кончака, о "потоптанных вежах" и богатых "трофеях" отсутствуют в лето-писи напрочь, если и были "утонувшие" после битвы - то в окрестных речках, а ханы Гзак и Кончак, действительно, серьёзно разругались по поводу направления дальнейших боевых действий. И мораль была приведена тут же, яснее-ясного: "кто с гордыней на войну идёт, побеждён бывает", - один из самых излюбленных мотивов в "Алфавите духовном" святите-ля Дмитрия ("... Где бы и когда ни случилось падение, его всегда предваряла гордыня!.. И тысячи тысяч падений - все происходят от гордыни... После славы и почитания чело-веческого обычно следует часто и неожиданно бесчестие, после земного благополучия - тщетность его, после веселия и плотской потехи - скорбь и печаль... "). И далее мы чи-таем: "... Не будь горд и величав - да не уподобишься бесам; не возносись сердцем - да не будешь сравнен с ними... Ибо нет ничего так мерзкого не только перед Богом, но и перед людьми как самовозношение и гордость... Не будь горд, если и старейший сан имеешь, чтобы не научить гордости и надмению и подчиненных тебе, ибо каков старший, тако-вы обыкновенно бывают и подчиненные...". Отметим про себя интереснейший факт: явно скандинавское имя новгород-северского князя - "Игорь" - и переводится как "важный, гор-дый"! Таким образом, автору "Слова о полку..." не было никакой нужды обращаться к по-мощи литературных "басен" из Лаврентьевской или Ипатьевской летописей, - об их существовании, скорее всего, ещё никто толком и не знал тогда, когда у святителя Дмитрия окончательно созрел замысел написания "ироической песни".
  
  
   В официальных биографиях Дмитрия Ростовского мы не найдём сведений о том, что он посещал знаменитый Супрасльский Благовещенский монастырь, основанный в 1498г., неда-леко от Белостока, маршалком ВКЛ и новогрудским воеводой А.Ходкевичем, с благослове-ния киевского митрополита Иосифа Солтана (1508-1522), бывшего до того епископом в Смоленске. Кстати, с именем последнего связаны инициатива написания знаменитй бело-русско-литовской "Летописи Авраамки", а также один занятный исторический факт. Свою архипастырскую деятельность на митрополичьем посту Солтан ознаменовал созывом цер-ковного собора в Вильно. Собор открылся 25 декабря 1509 года. В своей речи на соборе но-воизбранный митрополит сказал: "Не разсеял ли нас Бог по лицу всей земли? Не разведены ли сыны и дщери наши во многия страны поморския, плененныя от поганых? Не взяты ли были грады наши; не пали ли сильные князья наши от острия меча; не запустели ли святые Божии церкви; не томимся ли всякий день от безбожных поганых агарян?". Почему митро-полит Иосиф был так уверен, что именно в данной аудитории его слова найдут отклик, что она проникнется чувством сострадания к трагедии какой-то "диаспоры"? Ни "литвинов", ни украинцев-"русинов" Бог, как известно, никуда не "рассеивал"! Где комментарии историков Церкви и православных богословов? Моя же версия такова: в указанную эпоху на территории Украины и Литвы количество православных иереев с Балкан было, по всей вероятности, не просто большим, а очень большим! Косвенным подтверждением моего предположения может служить то, что после фактического провала "унийного проекта" 1596 г. Сигизмунд III Ваза, воспитанник иезуитов и ярый католик, не замедлил издать указ о том, чтобы в кратчайшие сроки страну покинули все греки, не являющиеся гражданами Речи Посполитой. Вскоре её территорию оставили патриарший экзарх Кирилл Лукарис, белградский митрополит Лука и афонские архимандриты... Стали бы в Кракове тратить бумагу и чернила, если бы речь шла о двух-трёх персоналиях? То-то и оно...
  
  
   Я практически уверен, что иеромонах Дмитрий побывал в Супрасле. Не мог не побывать! Жизнедеятельность этой обители - сплошное "белое пятно" в русской и советской историо-графии, и пятно позорное! Вызывает недоумение уже само долгое существование "право-славной цитадели" в католическом окружении, причём активно боровшейся и с "латиною", и с "люторами", и с униатами. Что могло помешать (не единожды!) стереть её с лица земли, кто стал бы по этому поводу особенно возмущаться? "Православие" в Супрасле носило ярко выраженный "балканский" оттенок - о чём свидетельствовали и подбор книг в монастыр-ской библиотеке (Косма Индикоплов, Климент Охридский, Афанасий Афонский, Никон Черногорский, Савва Сербский, Григорий Цамблак и т.п.), и роспись помещений обители в "южнославянском" стиле артелью сербских иконописцев во главе с Нектарием (других не нашли?), и тот удивительный факт, что гетман-католик (sic!) Александр Ходкевич именно туда доставил в 1612 году, как драгоценнейшую реликвию, посох православного миссионера Стефана Пермского из разорённой Москвы... Опять "сербский след"? После этого я окончательно разуверился в том, что святой авва Стефан (мне встречалось и другое, якобы ироническое, его прозвище - Стефан Храп) был натурализованным "русским книжником", а его отец Симеон - неприметным "русским дьячком" из коми-зырянского захолустья. А не происходили ли они оба из старинного "магнатского" рода Хрептовичей? Собственно говоря, житие святого Стефана, принадлежавшее перу Епифания Премудрого и начиналось со следующих слов: "Преподобный отец наш Стефан родом был русин, из славянского народа...". Слово "русин" в XIV-XVвв., по меньшей мере, означало - уроженец (или житель) Поднепровья, Волыни и Подолии, но никак не Московии или Новгородии...
  
  
   Естественно, что в Супрасльской обители бурно развивалось книжное дело. Митрополит Макарий (Булгаков) в своей "Истории русской церкви" писал: "В Виленской публичной библиотеке хранится драгоценная рукопись "Пятокнижие Моисеево", писанное (sic!) в 1514 г. по повелению и благословению митрополита Иосифа Солтана дьяком митрополичьим Фе-дором в Вильне... Прежде рукопись эта принадлежала Супрасльскому монастырю". Обрати-те особое внимание: ветхозаветное "Пятикнижие" именно "писалось" в Литве, в самом на-чале XVIв., а не переписывалось или редактировалось, - вот почему оно было поистине "драгоценным"!.. И теперь я практически солидарен с "еретиками" Носовским и Фоменко в том, что в литературно-историческом аспекте Ветхий Завет создавался много позже Нового, так как содержал именно те "пророчества", которые нашли своё воплощение в христианском Евангелии... "Супрасльская рукопись" (болгарский "минейный" сборник якобы XIв.) - это один из крупнейших по объёму "кириллических" памятников старославянского языка, а "Супрасльская летопись" - ценнейший источник по истории Литвы и Малороссии XIV- первой половины XVвв. И чем же она способна нас удивить? Да мало ли чем... Например, тем, что этот источник (несмотря на то, что он якобы "испытывал влияние новгородского летописания") ничего не знает про "Ледовое побоище" 1242 года... Известием о том, что в конце XIVв. "епископ Дионисий Суздальский" путешествовал "во Царьград священыи" по Волге, в направлении Сарая (но так в Константинополь на Босфоре ни за что не попасть!)... Или упоминанием в перечне гостей великого князя Витовта "от донского короля (кого-кого?) послы...и ото ординского цара послы"... Возможно - сообщением про некоего "патриарха Аквилейского" (удивительнейшая, скажу я вам, это была патриархия!) и воеводу "Кондрата Пруса" (Конрада Прусского?) из Кременецкого замка... Или, например, записью от 1387 года (сенсация!?), утверждавшей, что "...князъ великыи Ягаило Олгирдовичъ литовскыи ехал женится во Угорскую землю ко королу, и тамо женивъся и крестивъся в латынскую веру (sic!). Оттоле начаша Литва крестися в латынъску веру"... Это следует понимать как явное нежелание анонимного летописца, чтобы крещение Ягайлы и "Руси Литовской", хоть каким-то боком, было связано с католической Польшей? Кто здесь прав, а кто - "фальсификатор"?
  
  
   Анонимный малороссийский летописец конца XVI века не знал о т.н. "Кревской унии" (1385), или никогда не слышал душещипательных рассказов о том, как "девочка-король" Ядвига Людвиковна очень уж не хотела идти замуж за "варвара" Ягайлу, а, напротив, очень хотела за другого (и уже как бы её жениха!), за товарища детских игр - юного, "рафиниро-ванного" европейца, Вильгельма Габсбурга? Верится с большим трудом... И почему девочку провозгласили "королём" (sic!), а не "королевой" - c дальним "прицелом" на добровольное согласие с той кандидатурой в мужья, которую ей подберёт малопольская знать? А когда в Кракове был коронован и Ягайло, разве в Польше ("Короне") стало два "короля"? Кроме того, во мне буквально всё "восстаёт" против брака тринадцатилетней девочки и мужчины, которому пошёл четвёртый десяток лет! Я даже готов согласиться с "обручением", а тем более с тем, что Ягайле отводилась роль "регента" или "консорта" при несовершеннолетней Ядвиге (и значит - жениться он мог на ком ему заблагорассудится!), но вот полноценное супружество... Чем эта, "краеугольная" для истории Беларуси, Литвы и Польши, версия "абсурднее" общепринятой, традиционной? Что, по большому-то счёту, могла "Корона Польская" предъявить православной Литве, - какие "священные предания", какие "апостольские традиции", знаменитейшие "христианские cвятыни и реликвии", или объекты для "паломничества"?.. Та же самая версия встречается нам и в "Слуцкой летописи"! Точно такую же трактовку "крещения Литвы" мы встречаем и в небольшой "Виленской летописи", бывшей частью пространной общерусской "Летописи Авраамки"! И в ней тоже упоминаются рыцари-"крестоносцы", в частности - "...острозкыи кунтур, звали его Гунстыном" (в известной "Летописи археологического общества" он уже фигурирует как "...кунтар лифлянски, звали его Авгуштыном")... Поверим в то, что все три (одна украинская, и две белорусско-литовских) летописи, одновременно, "врут" нам, и Венгрия ("Угорская земля") не имеет к этой "тёмной" истории никакого отношения?.. И в Слуцке, и в Вильно Дмитрий Ростовский несомненно пребывал, и достаточно долго! Но и это ещё далеко не всё.
  
  
   В Супрасльском монастыре писалась и т.н. "Волынская Короткая летопись" (вспомним интуитивную догадку митрополита Евгения!), в конце которой мы видим "панегирик" князю Константину Острожскому, "оршанскому триумфатору" 1514 года, с такими словами: "Прировнани есте великым, храбрым рыцерем славнаго града Родоса (sic!), которыи их своим мужством многии замки христианьскии от поганьских рук впокоины чинять. Вашего мужства отпором таковому силному пану, тое ж славы и чести сподобился есте, тою вашею послугою господарю твоему, великому королю Жикгимонту радость вчинил еси. За таковыи вчинок не толко здешних великых столечных городов на них седети достоин еси, але и самого божьяго града Иерусалима достоин еси владети. Мужства твоего крепость от востока до запада слышати будет не токмо единому собе, але и всему княжеству Литовскому тую славу и высокость мужства вчинил еси"... Упоминание здесь "Иерусалима", и сравнение воинских доблестей К.Острожского с подвигами "родосских рыцарей" более чем показательно! Вот и скажи после этого, что я напрасно связал биографию предполагаемого автора "Слова о полку Игореве" с историей Крестовых походов. Иерусалим, Родос, Мальта - "этапы большого пути" монашествующих рыцарей - "госпитальеров" (точнее - "гостеприимных") из ордена св. Иоанна Крестителя, будущего Мальтийского. Хотелось бы заметить, что "иерусалимским" был сам орден, а не его небесный покровитель. Тут кроется явное, и застарелое, недоразумение! Не совсем тамплиеры, конечно, но первые девять "храмовников" (факт!) происходили именно из среды "иоаннитов"... В православном украинском журнале "Мгарский колокол" (Љ 45, октябрь 2006) моё внимание привлекла статья Г.Водички "Дух степной крепости". Среди прочего читаем в ней: "...Они (запорожцы. - А.Н.) любили сравнивать себя с мальтийцами и во многом были действительно похожи на религиозный орден"...
  
  
   У "Волынской летописи" есть замечательный во всех смыслах финал - сообщение от 1544 года. В нём говорится следующее: "Септемврия месяца 16, в неделю, на память вели-комученици Евфимии всехвалное, Жикгимонт Август, корол полскыи, великии князъ Литовскыи и иных панств господарь и дедич, короля Жикгимунтова сын и Казимира Якгаиловича внук бысть в дому Богородици обители Супрясльское с многыми велможами своими...". Неужели для того, чтобы уничтожить "гнездовище схизматиков"? Вовсе нет! Монарх-католик (веротерпимый, или индифферентный ко всякой религии вообще?) внимательно осмотрел монастырский комплекс (его даже в алтарь допустили!), поучаствовал в литургии, насладился церковным пением, потрапезничал с "братией" и раздал щедрую милостыню... Согласитесь, что для такого странно-снисходительного отношения со стороны "верного сына" римско-католической церкви к православному монастырю должны были существовать какие-то особенные причины: либо особые заслуги его насельников лично перед Сигизмундом Августом (или его предками), либо огромный моральный авторитет самого Супрасльского "богородичного дома" в общехристианском пространстве Европы, который и заставлял польский католический епископат (и Ватикан) лишь "молчать в тряпочку" от бессилия, - ничего другого здесь и придумать нельзя. И действительно, ряд фактов способны вызвать у нас определённое изумление! Когда православный князь Александр Иванович Ходкевич основал Супрасльский монастырь, сам польский король (а тогда - великий князь Литовский) Александр Казимирович написал грамоту патриарху Константинопольскому, испрашивая благословения на новосозданную обитель и на её строителя... Иосиф Солтан, другой "фундатор" Супрасльской обители, после получения подтверждения на своё поставление из Константинополя, использовал свои (как пишут историки церкви) "заслуги и авторитет" перед Короной Польской и ВКЛ, дабы испросить у Сигизмунда I Старого, отца Августа, позволения именоваться "митрополитом Киевским, всея Руси и Галицким", - каковое право ему было польским монархом незамедлительно даровано... Следует добавить: старший из Сигизмундов никак не ограничивал прав юго-западной церкви на протяжении всей своей жизни, за исклю-чением последних лет его правления. Он весьма благосклонно относился к "защитнику пра-вославия" князю Константину Ивановичу Острожскому, и даже пожаловал тому богатый Жидичинский монастырь в Гродно и ряд других поместий, в т.ч. и замок в Дубне...
  
  
   Та же летопись ярко демонстрирует нам подлинное состояние "хронологических" позна-ний писцов XVI века, когда буквально рядом можно встретить такой "разнобой" оригиналь-ных датировок, как:
  
  
   В лето 6000-е 957-е [1449] , индикта 12...
   В лето 6000-е 991-е [1483] , индикта 1...
   В лето 7023 году [1514] , индикта 2...
   В лето от начала миру 7052-е [1544] индиктиона 2...
  
  
   И если святитель Дмитрий, действительно, приехал в Литву защищать "православие", то, повторюсь, миновать его "супрасльский бастион" он не мог никак. Скромный от природы, молодой иеромонах оказался в самом эпицентре борьбы с униатством и происками иезуитов. Точно известно, что иезуитские коллегиумы на то время уже существовали в Слуцке, Гродно, Мстиславле, Новогрудке, Бобруйске, Пинске, Несвиже, Дрогичине. В Слуцке православное население особенно страдало от притеснений униатов - о чём гневно писал в своих стихах, например, священник "Андрий из Слуцка" (Мужиловский): "Униаты, якъ уж, лесть жалом воюють, / Манею моцнять, благочестие псують...". И кто, как не просвещённые потомки рыцарей-тамплиеров сербского (черногорского?) происхождения, ставшие украинскими "казаками", должны были находиться на "переднем крае" идеологической борьбы с воинствующим католицизмом?
  
  
   Иеромонах Дмитрий много путешествовал по Литве, оказывал поддержку правослвным "братствам", выступал с проповедями - нравоучительными и обличительными. Он пытался возбудить у своих слушателей высокие духовные запросы, помочь им возрастать в их хри-стианской жизни, но и бичевал пороки паствы (по большей части - вельможной знати) и не-которых пастырей-отщепенцев, обращаясь к людям всех состояний и положений... Интерес-но, что в самостоятельном приложении к Густынской летописи - "Об унии, как она началась в Руской земле" - его безымянный автор выражал аналогичные мысли: гневно разоблачал верхушку "православного" духовенства Малороссии и Литвы, которая изменила своему народу и заключила Брестскую унию, решительно осуждал захватническую политику "Короны Польской" и выступал против изменников своей веры - "князей церкви", а также украинских и литовских магнатов. А не был ли он тем самым молодым монахом, который в своё время "украшал духовными подвигами" густынские кельи?.. У Василия Розанова есть одна интересная мысль, помогающая нам многое понять: "Монастырь для Московской и Киевской Руси был и университетом и парламентом; здесь единственно обсуждались далекие мирские дела; обсуждалось отечество; высказывалось суждение о каждом текущем царствовании; жили надежды на грядущее, хранились воспоминания о прошлом..." (Философия, религия, культура. М.: Республика, 1992, с.9). Насчёт иноков "Руси Московской" сказать что-то затрудняюсь, а вот умонастроения монастырской "братии" на Украине XVII века переданы, по-моему, весьма точно... Автор "Слова о полку Игореве", устами Святослава Киевского, горестно восклицал: "Не вижу уже власти сильного, и богатого, и обильного воинами брата моего Ярослава, с черниговскими боярами, с воеводами...". В "Алфавите духовном" мы находим мысль практически идентичную: "...Где теперь славимый, богатый и почитаемый? Где князья и господа? Где витии и мудрецы века сего? Где обладавшие многими странами и землями? Малый гроб вместил их в себе. Где цветущие, прекрасные и благолепные лица? Отошли, как бы никогда и не были, - изменились и следа почитания и славы не оставили". Вот и ещё одна интересная параллель - отрывок из святительского "Поучения на неделю пред Рождеством Христовым и на день представления святого Петра, Митрополита Российского, Чудотворца": "... Родились и все прочие и были одни князьями, другие военачальниками, были - и их уже нет. Где их слава, где их честь, где их могущество? Был - и ныне уже нет. Все один за другим явились в этот мир, и все один за другим, не весьма долго замедлив, отошли из мира. Одними дверьми рождения вошли в жизнь эту, другими дверьми смерти вышли из жизни. Что же унесли они с собой, что взяли отсюда? Может быть, богатство или титулы своего высокородства? Может быть, сан, красоту лица, крепость тела или премудрость, или иные какие-либо преимущества? Поистине, не унесли они ничего. Они унесли все это отсюда, но не сохранили для себя, а вложили в гроб для нетления"
  
  
   Завидую я, иногда, некоторым профессорам и академикам, да "лютой" завистью, - всё-то им "ясно и понятно", не то, что мне, сиволапому... Д.С.Лихачёву всё было "понятно", поэтому он упорно, из книги в книгу, переносил один и тот же "объяснительный перевод" к вышеприведённой тираде Святослава Всеволодича: "Не вижу я уже (также) власти (не вижу его держащим власть в своих руках) сильного, и богатого, и обильного воинами брата моего Ярослава...". И академику Рыбакову тоже всё было "ясно" с самого начала; по его "автори-тетному" мнению Святослав так замысловато "упрекал" Ярослава всего лишь за то, что по-следний-де "...уклонился от общего похода против половцев и занялся только обороной своей земли"... Извиняюсь, но подобное толкование рассчитано на людей, мягко говоря, "неадекватно мыслящих". А вот мне, как сказали бы наши татарские братья, "ни бельмеса" здесь не понятно, и абсолютно ничего не ясно! Что могло означать (явно зашифрованное) выражение - "Не вижу я уже власти..."? Прямо не князь перед нами, а профессиональная "пророчица Сивилла"! Только "пророчество" его - глупейшее... Ярослав Всеволодич Чер-ниговский, после событий 1185г., жил и здравствовал ещё 14 (!) лет, до своей естественной кончины, последовавшей в 1198 г. Изгнанником он, как хорошо известно, никогда не был, княжеского "стола" не лишался, враги не разоряли при нём славный "град Чернигов", даже мстительный набег половцев, в ответ на Игорево "лихачество молодецкое", никаких катаст-рофических последствий для Черниговского княжества не имел. Самое смешное здесь то, что Святослав Киевский "преставился" даже раньше родного брата, в 1194 году! Чего же Святослав понапрасну кликушествовал-то? И отчего его смешные пророчества Дмитрий Ростовский назвал "златым словом, со слезами смешанным"? В нём же не было ни особен-ной "поэтичности", ни особенной политической "остроты", - в той же "ироической песне" мы без труда найдём строки куда более "набатные"...
  
  
   А сколько их мы без особого труда отыщем в реальном XVII веке! Например, Мелетий Смотрицкий в своем знаменитом сочинении, изданном в Вильно в 1610 г., "Фринос или Плач" Православной Церкви (правда, в оригинале она называлась несколько иначе - "единая кафолическая апостольская Восточная Церковь"), оплакивал от её имени потери среди православных некогда дворянских родов: "...Где сейчас тот бесценный камешек-карбункул, блестящий, как светоч, который я носила в своей короне среди других жемчужин, как солнце среди зорь, - дом князей Острожских, который выделялся среди прочих блеском своей старожытной веры? Где и другие драгоценнейшие каменья той самой короны, славные роды руских князей, бесценные сапфиры, предорогие бриллианты: князья Слуцкие, Заславские, Збаражские, Вишневецкие, Сангушки, Чарторыйские, Пронские, Ружинские, Соломирецкие, Головчинские, Крошинские, Масальские, Горские, Соколинские, Лукомские, Пузины и многие другие, которых перечислять по отдельности было бы долгим занятием? А где другие ценнейшие мои сокровища; родовитые, снова повторюсь, славные, высокоумные, сильные и с давних пор на весь свет прославленные доблестью, могуществом и мужеством народа руского роды: Ходкевичей, Глебовичей, Кишек, Сапег, Дорогостайских, Войнов, Воловичей, Зеновичей, Пацев, Халецких, Тышкевичей, Корсаков, Хрептовичей, Тризн, Горностайских, Боких, Мишков, Гойских, Семашек, Гулевичей, Ярмолинских, Челганских, Калиновских, Кирдеев, Загоровских, Мелешков, Богавитинов, Павловичей, Сосновских, Скуминых, Потеев?". А преемник митрополита Иова (Борецкого) с 1631 г. Исайя Копинский писал в Москву, жалуясь на угнетенное положение Православия в Речи Посполитой: "...Благочестивых князей нет, благородных вельмож оскуде, вси от Восточного Православия на Запад уклонишася. Едва кто от худых и неславных при благочестии и правой вере обретается". Ведь правда, что обе цитаты уж очень сильно смахивают и на "злато слово" князя Святослава, и на вышепре-ведённую фразу святителя Дмитрия из его "Алфавита..."? Следует принять во внимание и то, что и Смотрицкий, и Копинский скончались задолго до появления на свет Дмитрия Рос-товского, но их эпистолярное наследие и главные труды были будущему святителю несо-мненно известны до мельчайших подробностей. И ещё он вынужден был констатировать очевидное: в последней трети XVIIв. положение автокефального православия на Украине лишь многажды ухудшилось...
  
  
   И почему это в "Слове о полку Игореве" вообще так много разнообразной символики, связанной с "золотом"? Кстати говоря, само её присутствие - превосходный "маркер" того, что "Слово" являлось конспирологическим произведением литературы "славянского Сопро-тивления"! Ибо в традиции римско-католической церкви (верно подмеченной И.Агранцевым) эпитет "золотой" был неотъемлемым атрибутом Великого Понтифика, если не самого Господа Бога...
  "Напрасен труд" искать ответы на эти вопросы у того же Д.С.Лихачёва. Наш академик даже не ставил их никогда, ни в одном из своих трудов! Удовлетворившие меня разъяснения я нашёл у... Платона и Томаса Мора. Оригинальное название социальной "утопии" последне-го звучало так: "Золотая книга, столь же полезная, как забавная, о наилучшем устройстве го-сударства и о новом острове Утопия" (Фландрия, 1516). В России же она была впервые изда-на только в 1770г. Казалось бы, связь со "Словом" не очень ясна. Но это лишь на первый, "профанный" взгляд. А внимательно прочитавший труд Т.Мора сразу обо всём догадается: в центре империи "атлантов", в "храме Посейдона", хранились некие "золотые скрижали" с древними "заветами", по которым якобы и жило население "острова Атлантида"... А где же "пророчество", в стиле Святослава Всеволодича? Есть и оно. Путешественник Рафаил Гит-лодей, главный герой моровского повествования, предсказывал: "...они будут страдать от внутренних распрей, исключительно от которых погибли многие города с их прекрасно за-щищёнными богатствами... при полном внутреннем согласии и наличии незыблемых учреждений эту державу нельзя потрясти и поколебать соседним государствам...".
  
  
   А что же Платон? А вот Платон первым и назвал главную причину упадка "древней Ат-лантиды", и ею оказалась, услужливо подброшенная "атлантам", сугубо западноевропейская идея ЧАСТНОЙ СОБСТВЕННОСТИ!.. "Но когда унаследованная от Бога доля ослабела, многократно растворяясь в смертной примеси, и возобладал человеческий нрав, тогда они (атланты. - А.Н.) оказались не в состоянии долее выносить свое богатство и утратили благо-пристойность... они оказались прекраснее и счастливее всего как раз тогда, когда в них ки-пела безудержная жадность и сила", - писал Платон в заключительных строках диалога "Критий"... Бесчисленные "златой шлем", "золотые стремена", "золотое седло" (в литов-ских хрониках Дмитрий Ростовский мог прочитать о том, что резиденция великих князей Литвы, размещавшаяся в Тракайском замке, была настолько богатой, что даже сёдла там бы-ли из золота, и несколько экземпляров получил в подарок московский князь Василий I, а вместе с ними и высокородную жену - Софью Витовтовну), "златокованый престол" (кста-ти, золото не куётся!), "золотой отчий стол", "русское золото" - это всё далеко не случайно, это не авторская "прихоть", это не просто желание украсить свой рассказ невинными мета-форами. Это беспощадный ДИАГНОЗ: великие и малые империи чаще всего и гибли от безудержной алчности собственных владык, очарованных блеском "презренного металла" (особенно, если таковых князей было очевидное "перепроизводство", и у многих из них го-сударственный "ум", давно и явно, "уступил желанию"), близоруко пренебрегавших други-ми "сокровищами" - высоким строем мысли, оптимальной для данного государства формой правления ("по старине"), разумностью его законодательной "традиции" и т.д. Читаем в "Слове о полку Игореве": "... ибо сказал брат брату: "Это мое, и то мое же". В святительском "Слове на поминовение" находим такое место: "...Отчего так много воплей и воздыханий? Оттого, что имеющий много желает еще большего, поставленный высоко хочет быть еще выше, а тот, кто имеет мало или ничего не имеет, жаждет обладания". А в его же "Поучении первом в неделю пятую по Святом Духе" читаем: "...Если человек перестает смотреть на Бога, перестанет бояться Бога и даже не будет мыслить о Боге в уме своем, как будто Его и совсем не существует, то он начинает жить безбожно. Забыв страх Божий, пойдет на неправедный промысел и за неправедной прибылью; протянет руку на чужое и на святое, протянет ее на хищение и грабеж; посягнет на ближнего своего и начнет искать головы его"...
  
  
   Дмитрий Ростовский, как ярко выраженный "проповедник покаяния", живописал в своих проповедях незабываемую картину того, как Царствие Божие неслышно странствует по зем-ле, среди "языков" и сословий, ища себе пристанища и покоя, но никак не может его оты-скать. Отовсюду-то оно изгнано и продолжает стучаться в незрячие сердца (см. "Поучение на память святого великомученника Евстафия Плакиды, месяца сентября, в 20 день")... Мысль сама по себе не то чтобы "еретическая", но, однозначно, непривычная для уха "ого-сударствленных" российских иереев. Епископ Игнатий (Брянчанинов) даже написал однаж-ды: "...сочинения Св. Димитрия не совсем чисты, не вполне в восточном характере...Это значительный недостаток в писаниях Св. Димитрия"... Мы не будем вдаваться в подробно-сти давних богословских дискуссий, но отметим, что целиком "Алфавит духовный" был впервые издан в 1898 г., через тридцать лет после кончины епископа Кавказского и Пятигорского, т.е. Брянчанинов не был с ним знаком. И ещё одно замечание: разве в истории РПЦ был ещё, кроме Дмитрия Ростовского, хотя бы один богослов, который иллюстрировал свои труды картинами степной природы, упоминал про реалии казацкого быта ("...Как неправильно стреляющие никогда не попадают в цель... Весьма боязно и страшно ездить на необученном жеребце") или сравнивал крест - с "луком", распятое тело Христово - с "тетивой", а капли его страстной крови - со "стрелами" из "колчана"? Не могу отказать себе в удовольствии, и цитирую отрывок из "Слова на страсти Господа нашего Иисуса Христа" Дмитрия Ростовского: "Бог Отец - стрелец. Бог Сын - стрела, поставленная для стреляния; цель - душа или боголюбивое сердце. Куда ударит стрела, туда приходит и стрелец, хотя бы для того, чтобы посмотреть, попал ли? В чье сердце устреляется Сын, туда привлекаются и Отец со Святым Духом... Смотрю опять на град Иерусалим и вижу... Христа, Спасителя нашего, исходящего из Иерусалима в поле (sic!) Голгофское, несущего, как бы лук, крест на раменах Своих и кровавые капли на теле своем, как бы стрелы в колчане, коими хочет устремить и уязвить многих... По малом времени показался крест на Голгофе, а на нем составы Господа нашего Иисуса Христа, жилы и вся плоть, напряженная, как тетива в луке. Лук этот Бога Отца; он его напряг, Он отдал вместо нас Сына Своего на смерть крестную... Потом пришел воин с копием и ударил им в ребра Христовы. Это раскрылся колчан стрельный... это стрелы посыпались из колчана, ибо столько пролилось капель дражайшей крови Христовой... О грешные люди! Уготовим сердца наши как бы в цель для стреляния; поставим их навстречу этим стрелам Божиим, подойдем к ним ближе, чтобы они скорее попали в нас и уязвили нас любовью Божественной...". А теперь - отрывок из "Поучения на страсти Господа нашего Иисуса Христа": "... Выходит Христос Спаситель, взяв Крест вместо лука, чтобы наловить добычи, чтобы привлечь всех нас к Себе... Напряжен как лук, из которого изощренные стрелы сильного стреляются в сердца (см. Пс. 63, 4-5). Уязвлен стрелой сотник, уязвлен стрелой разбойник, да и Сам Он, как бы цель, поставленная для стреляния разными стрелами: Поставь Меня как мишень для стреляния (Плач. 3, 12). Столь же много стрел в Него вонзилось, сколько насмешек произнесено". А теперь - отрывок из "Поучения второго на день памяти святого великомученика Димитрия": "...Вспоминая в пятничный день святой Крест, уместно сказать, что от крестного лука, от протяженных на Кресте жил Христовых, испускаются три духовные стрелы, производящие три язвы в сердцах наших, и каждая из них действует в нас своей особой силой, или, лучше сказать, единый Христос, распятый на Кресте, трояким образом уязвляет нас Своей любовью: первой язвой творит нас мертвыми, второй оживляет, а третьей услаждает". А вот какое стихотворение святителя я встретил в хрестоматии украинской литературы середины XVII века, на совершенно изумительном украинском сайте "Изборник" (www.izbornyk.org.ua):
  
  
   На кресте мой сладчайшiй Iсус протяженный -
   Лук то на стрелянiє вижу напряженный;
   Пять язв в нем - суть то пять стрел, готовых караты;
   Но на кого, Христе мой, будеши стреляти?
   На врага ли? То аз враг, на мя сiя стрелы
   Испусти, дабы ся в сердце моє ся унзили.
   Теми сладце язвенный греху умрет мушу,
   Ты же в любов плениши сердце ми и душу
  
  
  Это ли не голос урождённого "тюрка"? По-моему, "восточнее" уже просто некуда! А в "Слове Даниила Заточника" (о котором - ниже) мы отмечаем такое выражение: "...и капля-ми дождевыми аки стрелами сердце пронизающе". Теперь сравним со "Словом о полку Игореве": "... Пойти дождю стрелами с Дона великого!"...
  
  
   Вне всякого сомнения, святитель Дмитрий, готовя свои ораторские выступления, много читал. Тут и "вражеская пропаганда" (латинские переводы "из греков" Лаврентия Сурия, труды иезуита Петра Скарги, писания Франциска Ассизского, почти наверняка - "Испо-ведь", "О Троице" и "О граде Божием" Августина Блаженного и др.), но здесь же и доброт-ная литература - "Илиада" Гомера ("...В песне кто из богов мне о грозной поведает сече, / Гибели горькой вождей... Великое дело / Битвы теперь наступило: ее вы так долго желали! / В бой теперь каждый иди, в ком сердце отважное бьется!.. Отдыха в битве не будет, - ни малого даже не будет! / Разве что ночи приход дерущихся храбрость разнимет... Нынче, друзья дорогие, божественный Сон мне явился... Сон за обман мы сочли б и значенья ему не придали б / Видел же тот, кто по праву гордится, что первый меж нами... Медлить нельзя / Жесточайшая горесть пронзает / Сердце мое; помышляю давно я: пора примириться Трои сынам и ахейцам..."), "Энеида" Публия Вергилия Маро ("...Петь начинаю / Я о войне, о царях, на гибель гневом гонимых... Величавей прежних событья / Ныне пойдут чередой - величавей будет и труд мой... и фракийский пророк в одеянии длинном (БОЯН? - А.Н.) / Мерным движениям их семизвучными (НОТНАЯ ГРАМОТА? До н.э.? Невероятно! - А.Н.) вторит ладами, / Пальцами бьет по струнам (sic!)... Ныне же храбрый вступил с судьбою в неравную битву. Паркой назначенный срок и десница врага уже близко... Грохот меж тем доносят до них предвестники-ветры / Смерчу подобна, идет предводимая мужем ретей-ским / Рать на врага... Тяжко стонет земля, ударяется чаще и чаще / В битве клинок о кли-нок; все смешалось - и доблесть и случай... Взвихренной черною тучей / По небу копья ле-тят, и железный рушится ливень... летят от копыт горячие брызги / Алой кровавой росы, и песок стал от крови зыбучим... В непроглядном облаке пыли / Скрылись от взоров поля, за-дрожала земля под ногами... Брата, коль способ найдешь, попытайся вырвать у смерти, / Вновь их сражаться заставь..."), "Песня о зубре" Николая Гусовского ("... Братоубийст-ва, грызня, межусобицы, войны - одно лишь занятье для тела и единственный свет их ду-ховный... Близятся молний сполохи, у горизонта - грома раскаты. / Ярость захватчиков, черною тучей, нас накрывает то слева, то справа. / О, уходи на иссохшие земли грозою, / И покарай ненасытною жаждою орды!.. "), "Прусская война" Яна Вислицкого ("... Верх вот берут крестоносцы, зареяли флаги магистра. / Слава креста торжествует тевтонского, враг уж ликует, / Кичится ворог жестокий, теснит и конем и рукою... Бой рукопашный в разгаре, широкое поле залито / Кровью, окрашено теплой, и дрожь опозоренных пашен / Ку-чами трупов прикрыта, небесный шатер полыхает / Взмахами острых клинков. / Суматоха борьбы нарастает. / Грохот огромен..."). Очень возможно, что на глаза Дмитрию Ростов-скому попадались рифмованная "Псалтирь" Яна Кохановского, "Повесть о десятилетнем походе" Андрея Рымши и другие, не менее занятные, книги. Кроме того, и в "Алфавите духовном", и в "Слове о полку Игореве" мне встречались явные "следы" знакомства их автора с латиноязычной лирикой и автобиографической прозой Ф.Петрарки...
  
  
   Поэтическим "гурманам" предлагаю почитать на досуге его канцоны "О благородный дух, наставник плоти..." и "Италия моя, судьбе коварной...". Тем же, кто обленился настолько, что самостоятельно искать ничего не собирается, постараюсь максимально облегчить задачу сравнительного анализа этих литературных памятников, и приведу дословные цитаты из однотомника Петрарки (М., "Правда", 1989):
  
  
  
   ...Когда в других добра померкнул свет
   И не тревожит совесть укоризна.
   Чего ты ждёшь, скажи, на что отчизна
   Надеется, своих не чуя бед?
  
   ...Когда на небе ведомы тревоги
   За этот мир, за наш земной удел,
   К тебе взывают души, заклиная
   Гражданской розни положить предел
  
   ...Тысячелетие, как в ней не стало
   Великих душ и пламенных сердец,
   Прославивших ее в былое время.
   О новое надменнейшее племя
   Позорящее матери венец!
  
   (LIII. "О благородный дух...")
  
  
   ...Прошу тебя, Спаситель,
   На землю взор участливый склони
   И над священной смилуйся страною,
   Охваченной резнею
   Без всяких оснований для резни.
   В сердцах искорени
   Жестокое начало
   И вечной истине отверзни их,
   Позволив, чтобы зазвучала
   Она из недостойных уст моих.
  
   ... Помилуйте, случайные владельцы
   Измученных земель,
   Что делают в краю волшебном своры
   Вооруженных варваров? Ужель
   Должны решать пришельцы
   В кровопролитных битвах ваши споры?
  
  
   ...Кого благодарить, когда не вас,
   За нынешние беды,
   За то, что неуемной жаждой злата
   Отечество разъято
   И пришлый меч гуляет по стране!
  
  
  
   ...О бешеный поток,
   В какой стране пустынной
   Родился ты, чтоб наши нивы смять?
   Когда всему причиной
   Мы сами, кто тебя направит вспять?
  
   (CXXVIII. "Италия моя...")
  
  
   Это именно в Литве святитель Дмитрий мог услышать народную песнь о победе Михаила Глинского над татарами на реке Лани, что под Клецком, 5 августа 1506 года ("А там кровь плывёт да Дунай рекой, / A волки грызут белы косточки, / Tам огни горят, там котлы ки-пят..."; у Ф. Петрарки читаем: "... народ, / Которому живот / Вспорол бесстрашный Ма-рий, / Не ведавший усталости, пока / От крови подлых тварей / Соленою не сделалась река"; а в "Энеиде" Вергилия находим такое: "... От нашей крови доныне в Тибре вода горяча, от костей поля побелели"). Вот тогда, в начале XVI века, "орды поганых" представляли реаль-ную, серьёзнейшую угрозу для ВКЛ: отряды крымских татар Битис-Гирея и Мехмет-Гирея "обложили" Слуцк и Новогрудок, дошли до Лиды, Крева, Волковысска, Ошмян и Гродно, жгли сёла и брали людей в "полон"... Неужели и аутентичный народный "плач" ничего нам не напоминает? Уважаемые читатели, почему я должен всё и всем досконально "разжёвывать", и прямо "тыкать пальцем" в нужное место, - разве вы уже не способны сами, самостоятельно отыскать в "Слове о полку Игореве" соответствующие "параллели" к приведённым мной поэтическим строфам?
  
  
   Только там, на родине предков, иеромонах Дмитрий мог узнать про то, что "чародеем", оказывается, называли не только князя Всеслава Полоцкого, но и Михаила Глинского (ко-роль Сигизмунд I Старый прямо обвинял его в том, что он "чарами сослал с сего света" ве-ликого князя Александра Казимировича), и дьявольски смелого Януша Радзивилла, которого не брали ни сабля "московитская", ни пуля, и который дразнил саму Смерть тем, что мог появиться в самой гуще битвы не в доспехах, а в одном белом (!) "жупане" (Тамплиер, как говорится, и в Литве - тамплиер!). Пикантная деталь: сватовство Януша к слуцкой княгине Софье (последней представительнице рода Олельковичей), опекаемой Иеронимом Ходкевичем, и грозившая вспыхнуть полномасштабная война между Радзивиллами и Ходкевичами за её наследство, вызывали у современников определённые ассоциации с судьбой "Елены Прекрасной" и эпическим конфликтом между Троей и всей Элладой, а столкновение Глинского с воеводой Яном Заберезинским (прямо как Ахилл и Агамемнон!), из-за прекрасной "полонянки" (то ли черкешенки, то ли гречанки), живо напоминала о споре за "рабыню Брисеиду", у того же Гомера... Именно князю Янушу (в чём смысл и цель этого жеста?) была подарена Станиславом Зеновичем, подкоморием вилькомирским и кастеляном новогрудским, знаменитая рукопись, названная позже "Радзивилловской летописью" (академик Н.А.Морозов называл её Никоновской), впоследствии проданная (переданная? завещанная?) Богуславом Радзивиллом в Кёнигсберг, в 1671 году... Благодаря стандартному французско-русскому словарю, под редакцией К.А.Ганшиной (1987), мне удалось нащупать, например, этимологию родового имени литовских магнатов Радзивиллов. Вопреки тому "легендарному" вздору, что уже нагромаждён в исторической науке по данной проблеме, включая беспомощные опыты т.н. "народной этимологии", двусоставный антропоним "радзивилл" происходит, скорее всего, от существительного razzia [razja] - "набег, налёт" (см. тж. глагол razzier - "отнимать, захватывать") и прилагательного vilе - "подлый, гнусный, презренный". На слух воспринимается, конечно, не очень благозвучно, зато кличка для средневекового рыцаря - самая что ни на есть подходящая. Вновь вспомним здесь "гишпанский" (по форме) гербовый щит Радзивиллов ... Интересно было бы знать и то, откуда это, довольно необычное по написанию и фонетике, слово ("разйа, разья"), перекочевало в современную французскую речь, - из старофранцузского языка, из не менее старинного и таинственного "диалекта Ок", из арабского, или из каталанского (древнеиспанского)? Мне неоднократно приходилось читать и о том, что едва ли не главным сокровищем у тамплиеров считались 12 фигур апо-столов, сделанных из золота и серебра, с драгоценными камнями вместо глаз. Так вот, Рад-зивиллы не только ссужали, по слухам, деньгами (sic!) французских монархов, но ещё и в XVIII веке показывали наиболее знатным гостям свой "спецхран" в Несвижском дворце, в котором на посетителей неизгладимое впечатление производили... те самые, двенадцать ли-тых скульптур в человеческий рост! А как это бесценная реликвия вообще попала к Радзи-виллам? Неужели - в результате "гнусной и презренной" экспроприации? По моим сведениям, в начале XIV века "апостолы" ещё хранились в Моравии, в одном из орденских резиденций - крепости Вевержи, недалеко от Брно...
  
  
   Я уже устал чему-то удивляться: Братошичи-Братши-Зеновичи, герба "Деспот", согласно дошедшим до нас скупым сведениям, тоже были (вероятнее всего) сербскими переселенцами в ВКЛ! Но почему рукопись оказалась именно в Восточной Пруссии? Князь Богуслав счи-тал, что там, в книгохранилищах "почившего в бозе" Тевтонского ордена, ей самое место? Занятно... Между прочим, сверхъестественное рождение приписывали ещё одному истори-ческому персонажу (и снова - современнику Дмитрия Ростовского!), казачьему полковнику Семёну Палию - "характерныку" (колдуну) украинских фольклорных "дум", каким по мне-нию народа было большинство запорожцев. Это прекрасная иллюстрация того, насколько "православными", в действительности, были казаки из Сечи. Кстати говоря, "палий" - это такая накидка священника, без рукавов. Так кем был этот Семён Палий до того, как стать казацким вождём? Может бывшим священником-"расстригой"? Или - известным каневским полковником Семёном (Симеоном) Савичем? Опять какая-то тайна... Только в ВКЛ монах Дмитрий мог прочитать в "Дневнике Люблинского сейма" горькие слова Яна-Кароля Ходкевича, прозванного современниками "Сципионом", обращённые к полякам, уже после заключения Люблинской унии: "Вы уже обрезали нам крылья" ("...уже соколам крыльца подсекли"?). Кстати говоря, я так и не нашёл ответ на вопрос, почему украшение драгоценных четок, принадлежавших Ходкевичу, как две капли воды похоже на эмблемату самого Дмитрия Ростовского - "огненное сердце". Возможно, он кроется в святительском "Поучении втором на брань святою Архистратига Михаила, Воеводы сил небесных, и ангелов Его с семиглавым змием": "... кто имеет сердце, ВОСПЛАМЕНЕННОЕ, КАК ОГНЕМ, ЖЕЛАНИЕМ БОГА (выделено мной. - А.Н.), тот может сказать вместе с апостолом: Все почитаю за сор, чтобы приобрести Христа; и Кто отлучит нас от любви Божией: или опасность, или меч? - ни опасность, ни меч (Флп. 3, 8; Рим. 8, 35)". А в "Поучение на день памяти святых Первоверховных апостолов Петра и Павла, месяца июня, в 29 день" читаем следующее: "... огонь духовный - это не что-либо иное, как Божественная любовь, СЕРАФИМСКИ ПЛАМЕНЕЮЩАЯ (выделено мной. - А.Н.)... Известно, что и в человеке сердце - это таинственная печь, из которой исходит пламя любви, очи же его - таинственное облако, из которого изливается слезный дождь". И здесь мы опять видим какие-то неясные "милитарные" и "рыцарственные" намёки... Наконец, только там, на Литве, он мог слышать историю чудесного избавления из нестрогого московского "полуплена" гетмана Константина Острожского, бежавшего со своим верным слугой от милостей царских, - через дремучие леса, объезжая вооружённые заставы. И та сельская церквушка, в которой Острожский неосторожно остановился помолиться в воскресный день (и едва не был схвачен преследователями), превратилась затем, под пером историка-фантаста В.Н.Татищева, в невразумительное "село святого Михаила", встретившее ликованием другого известного "беглеца" - Игоря Святославича...
  
  
   А ещё молодой священник мучительно размышлял, размышлял, размышлял... Автономия Украины и автокефалия её церкви? Разве кто-то, будучи в здравом уме, против них? Но мно-го ли украинцы добьются на этом пути силой оружия, если у самих православных архипас-тырей "врозь полотнища развеваются": одни держат "сочувственный нейтралитет" по от-ношению к Польше, другие спят и видят - как бы "прилепиться" к московскому патриарха-ту, все вместе - замалчивают коренные причины польско-казацких войн, и более того, с энтузиазмом воспринимают провокационную идею "освобождения христианских земель из-под турецкого ига" под эгидой то ли Речи Посполитой, то ли Москвы. Разве этот "искусственный", сугубо политический, "панславизм" может укрепить православную веру в украинском народе? О многих ли "сечевиках" можно было бы с полным правом сказать, что они готовы умереть не просто с именем Господа на нетрезвых (а зачастую - даже и неверующих) устах, но именно за Господа? "...Они, как бессловесные скоты, неосмотрительно преклоньшеся долу, пили, и потому Бог повелел отлучить их как лакомых и неискусных в воинской храбрости, а пивших искусно и воздержно пригоршнями повелел оставить при себе и с ними дал победу на врагов", - напишет в "Алфавите духовном" Дмитрий Ростовский, пересказывая ветхозаветную историю о "Гедеоновом испытании". Истинно не боится жить или умереть лишь тот, для кого жизнь есть Христос, а смерть - щедрое вознаграждение. Разве ползучее "иго Ватикана" не страшнее? Сам святитель Дмитрий, выросший на стыке различных культур, писал: "Таинство евхаристии приносится за всех живых, не токмо правоверных, но и неверных, - да обратятся". Для него всего важнее была истинность и глубина индивидуальной, личной сопричастности Богу, а не церковная юрисдикция или конфес-сиональная принадлежность верующего. Коллективными могут быть ратование, труд, разум, но не акт веры или покаяния.
  
  
  ... Теперь инок Дмитрий знал свою дальнейшую судьбу; он походил не на прежнего Даниила Тупталенко, но на того, кому предначертано было стать святым Дмитрием Ростовским. Домой, на "Украиноньку-матушку", вернулся ("исполнившись ратного духа") монах-рыцарь "без страха и упрека", облачённый в "доспехи" твёрдой веры, подобно тому, как рыцари-монахи прошлых веков облекали свое тело в прочнейшую кольчугу ("Благодарю Тебе Господа моего, Благодетеля прещедраго, яко исторгнул мя еси от молвы и мятежа мира сего, и привёл мя еси во ограду словесных овец Твоих, и избрал мя еси Себе в служение..."). Стратегия дальнейших действий была ясна: здоровая часть украинского "клира" не должна стоять в стороне от "мирской политики", безучастно взирая на то, как "велможи" неопределённой национальности и прикормленная "головка" казачества "гробят" страну из-за своих амбиций. Ибо сказано: "Лучше уповать на Господа, нежели надеяться на человека. Лучше уповать на Господа, нежели надеяться на князей... Не надейтесь на князей, на сына человеческого, в котором нет спасения". А в "Поучении в неделю 27-ю по Пятидесятнице" Дмитрий Ростовский прямо обвиняет "властьимущих": "...Один царь-фараон согрешил, а все царство египетское терпит бедствия, принимает раны. Вот как тяжки грехи начальников, ибо навлекают мстительную руку Божию не только на себя, но и на своих подчиненных"... Коварного и хитрого врага ("школьный орден" отцов-иезуитов) надо бить его же оружием! Но бить ИЗНУТРИ, по-возможности "встроившись" в иерархию католических, "католичествующих" и просто униатствующих "пастырей": например, дослужившись до сана российского митрополита и т.п. Нужно было срочно спасать то, что ещё можно было спасти: как только на Московии общины верующих начнут выбирать себе пресвитеров, или срывать со стен "идольские" иконы, а в Успенском соборе Кремля запоют "Те Deum laudamus", будет уже поздно, слишком поздно... Православные клирики нуждаются в широком христианском образовании, а православный народ - в христианском просвещении, ясном и чистом Слове Божием, избавленном от "оков" западного, схоластического "любомудрия". О нём-то Дмитрий Ростовский писал со знанием дела: "...как могут быть приняты Богом любомудры западные, мудрствующие противное Церкви, содержащие истину в неправде?.. ныне не от Духа Святого учатся разуму, но от Аристотеля, Цицерона, Платона и других языческих мудрецов, потому, уклонившись от пути правого разума, страдают крайнею слепотою и ложью. Святые учились заповедям Христовым и умному деланию, а эти учатся только искусству красно говорить: вся их премудрость на языке, а внутри души мрак и тьма". Прошу обратить особое внимание на слово "ныне"...
  
  
   Вот же потеха! Сколько в XIX-XX вв. было написано очень толстых книг, защищено магистерских, кандидатских и докторских диссертаций, сколько получено академических званий по всему миру, сколько восторженных строк написано про "платонизм" и "неоплатонизм", и про "священный долг" каждого учёного-гуманитария проштудировать "бессмертные творения" Платона или Аристотеля. А Дмитрий Ростовский открыто говорит нам: "Так себе... ничего особенного... мудрствование языческое "... Откуда, скажите на милость, у малороссийского богослова такое явное "пренебрежение" к философско-литературным трудам "антиков", которых он наверняка изучал - если не в Киевском коллегиуме, так в Яссах, или во Львове? Ведь Дмитрия Ростовского уж никак нельзя было отнести к числу т.н. "религиозных мракобесов"! Вот и яркие свидетельства уровня естественнонаучных познаний Дмитрия Ростовского, добытые мной из его произведений. Например, из "Слова первого в день сошествия Святого Духа": "... Облако изливает из себя дождь и окропляет землю, ибо влажный пар, который подымается на земле от воды, и вверху остается облаком влажным и водяным, о котором Псаломник говорит: "Темна вода во облацех воздушных" (Пс. 17: 12); впоследствии эта вода превращается в дождь и падает на землю... В облаке рождаются громы и молнии, ибо когда влажное и студеное облако объемлет сухой и теплый воздух, то последний ищет места, которым мог бы выйти из противного ему облака; он сражается с облаком, и оттого происходят громы; потом же эта сухая пара зажигается, и оттого получаются молнии". Теперь процитируем его "Слово о молитве в четверток первой недели по Святом Духе": "...Облаки и громы, которые мы видим и слышим на небе, по философскому мудрствованию происходят не из чего-либо иного, как именно из влаги, паров и газов, которые солнце вытягивает от земных тел и возносит их вверх"... А теперь приведём одну цитату, позволяющуюя оценить его познания в математике, из святительского "Поучения в неделю по Воздвижении Честного и Животворящего Креста Господня": "... Не знал Ездра нынешней математики, а она ответила бы так: взвесь сначала дрова, узнай, сколько в них веса, и затем зажги их; потом взвесишь оставшиеся пепел и угли, и сколько в них недостает весу против дров перед их возжжением, столько и ушло его на пламя. Не внемлем мы математическому любопытству, однако будем взвешивать душу, как огненное пламя, а мир сей, как угли и пепел"... И астрономии: "...Светила небесные, хотя очень велики, ибо каждое из них по величине своей не только равно, но и превосходит землю, однако по причине далекого расстояния кажутся очам нашим малыми...Светила небесные, когда мы смотрим на них, кажутся стоящими на одном месте, тогда как они в своем непостижимом течении движутся днем и ночью и в двадцать четыре часа обходят весь великий круг небесный, и не устают" ("Поучение на память иже во святых отца нашего Гурия, Архиепископа Казанского, месяца октября, в 4 день")...
  
  
   А вот и доказательство его разносторонней, энциклопедической образованности, в виде фрагмента из "Слова на поминовение": "... рассудим, что есть наша жизнь или что есть человек, в этой жизни пребывающий? Логика или диалектика на это отвечает так: че-ловек в этой временной жизни есть не иное что, как некий краткий довод, не имеющий в себе ничего, кроме предыдущего и последующего, или. начала и конца, то есть рожде-ния и смерти. Математика изображает человека так: человек - это некая круглая фи-гура, то есть некий круг, ибо как круг там же кончается, где начинается, так и человек в жизни сей от земли происходит и в землю же возвращается. Астрономия, рассмат-ривающая лунное течение, дает такое рассуждение о человеке, пребывающем во вре-менной жизни: человек изменяется как луна, то есть никогда не остается в одном со-стоянии, но непрестанно растет и умаляется. Познал это и Сенека, хотя и помрачен-ный еллинским заблуждением, который дает о непостоянстве нашей жизни такое премудрое рассуждение (Сенека, письмо 24): каждый день мы умираем, ибо с каждым днем отнимается часть нашей жизни; и в то время, когда мы растем, жизнь убывает и уменьшается... Зачем спрашивать логиков, математиков, астрологов и мудрецов ел-линских о жизни человеческой? Спросим Духа Святого, говорящего в Писании, и собст-венный наш опыт: что есть жизнь наша? Она есть вкушение многих бедствий в крат-кое время"... Согласитесь со мной: смотрится вполне достойно для религиозного деятеля XVII века...
  
  
   А может и жили те "платоны", "аристотели", "цицероны" и "сенеки" не столь давно, и не столь далеко от XVII столетия? "Языческими мудрецами" для Ростовского вполне могли быть и деятели европейского Возрождения, скрывавшие свой богоборческий "титанизм" и оголтелый "гуманизм" под разнообразными "еллинскими" псевдонимами! Потому-то свя-титель Дмитрий и позволял себе, в отличие от некоторых шибко восторженных "академи-ков", не способных без трепетного придыхания произносить вышеперечисленные имена "классиков мировой философской мысли", объективно оценивать и "седую древность", и "интеллектуальную глубину" их мудрых творений, якобы изначально писавшихся на "клас-сическом языке древней Эллады". И не преувеличивают ли до сих пор (и чрезмерно), неко-торые горячие головы, саму "благодетельность" иезуитского образовательного "стандарта" для населения Литвы, Украины и Московии? Так, например, в Киево-Могилянской коллегии науки преподавались по известному "схоластическому" методу: в философии господствовал Аристотель, а в богословии - Фома Аквинский. Обучение математике сводилось, зачастую, к геометрии и "каббалистике", астрономии - к астрологии и нумерологии, ознакомление православного юношества с грамматикой славянского языка стояло на втором-третьем плане, греческий преподавался откровенно слабо, зато господствовала "классическая латынь", широко употребляемая и на лекциях, и в диспутах, и при подготовке домашних заданий, и в повседневном общении "бурсаков" между собой. Н.В.Гоголь в "Тарасе Бульбе" описал эту ситуацию лучше иных историков: "Тогдашний род учения страшно расходился с образом жизни: эти схоластические, грамматические, риторические и логические тонкости решительно не прикасались к времени, никогда не применялись и не повторялись в жизни. Учившиеся им ни к чему не могли привязать своих познаний, хотя бы даже менее схоластических. Самые тогдашние ученые более других были невежды, потому что вовсе были удалены от опыта" (Сочинения в 2-х тт., "Художественная литература", М.,1969, т.1, с.242)... Св. Дмитрий как бы подытоживает всё вышесказанное: "... От неразумия рождается неверие, от преслушания же - всякий грех и преступление. Как может кто-либо веровать, ничего не разумевая?.. Научившийся разуму и познанию всех вещей удобно всему верит - сохраняет все заповеди Господни, уповает на Бога, любит его всем сердцем своим и - соединяется с Ним воедино: весь в Боге и Бог в нем пребывает".
  
  
   Многие исследователи интуитивно склонялись к тому, что "Слово о полку Игореве" - это творение "поэта-воина"... Нам остаётся лишь согласиться с этим, но добавить: "ратоборца" особенного, ведущего "незримую брань" с врагами Отечества на особой, информационной войне "по законам подлости". Великий сын Украины, Дмитрий Ростовский, и умер, как солдат на боевом посту, коленопреклоненный в молитве, 28 октября 1709 года, всего через пять дней после кончины Ивана Мазепы... Поверим А.Блоку: "Поэт умирает, потому что дышать ему уже нечем; жизнь потеряла смысл".
  
  
   И я опять свободою владею
   И сладостной и горькой, и к тому,
   Кто небо движет бровию своею,
   Я возвращаюсь - к Богу моему, -
   Устав от жизни, но не сытый ею.
  
  
  
  
   "Тёмные места", тайные смыслы...
  
  
  
   Только с появлением теории Альфреда Баркова о "мениппее", как четвёртом, самостоя-тельном роде литературы, наряду с эпосом, лирикой и драмой, стало возможным правильное "прочтение" многих шедевров мировой культуры. Ощущение того, что в маленькой поэме заключена "бездна" содержания, что "Слово о полку Игореве", при всех его смысловых "сбоях" и стилистической "чересполосице", выглядит эстетически прекрасным и завершён-ным, находит своё объяснение именно в авторском "хотении", его осознанном желании на-писать так, а не иначе. Написать "о времени и о себе", а не воспеть некий малозначительный эпизод из "древнерусской истории", который без лупы и разглядеть было бы затруднительно... Напомню вкратце, что мениппея - сложное, многоуровневое, "многофабульное" композиционное построение некоторых литературных памятников, с двумя авторами - "титульным" (архаистом, "философом", интерпретатором) и "рассказчиком" (прагматиком, "циником", информатором). Связь между её внешне разнородными частями устанавливается только авторской "интенцией" (особой этической позицией по отношению к содержанию повествуемого). В своих очерках о "Слове" Д.С.Лихачёв обронил невзначай: "Есть в "Слове" тёмные места, но за ними всё же угадывается (sic!) какой-то определённый смысл". Спасибо, как говорится, и на этом...
  
  
   Применительно к нашему случаю, мы без особого труда отыщем в "Слове" фабулу изби-тую, "летописную", ложную ("авантюра князя Игоря", в рамках "смертельного противобор-ства" Руси и Степи), а также правдоподобную (у Данте Алигерьи в трактате "Пир" этому явлению в точности соответствовали "буквальный" и "аллегорический" смыслы толкования текста), подтверждаемую "альтернативными" источниками и здравым смыслом, но ещё не достаточную для полного понимания авторской идеи (свадебное "посольство" к дочери хана Кончака), совпавшую по времени с лихорадочными попытками ничтожного "мэра Киева", Святослава Всеволодича, усесться на одном из четырёх "осиротевших" уделов, - в Новгороде-Северском, Трубецке, Путивле или Курске... "Слово", вслед за сообщением Ипатьевской летописи, однозначно свидетельствует: поход князя Игоря начался до (!) 1 мая 1185 г. (день солнечного затмения), а Лаврентьевская летопись (традиционно считающаяся более "древней" чем ИЛ), напротив, даёт нам понять, что "героическая авантюра" могла состояться лишь много позже оного природного "катаклизма", и не ранее даты рождения Константина, сына "буй-тура" Всеволода (т.е. 18 мая), допуская при этом лукавую и обтекаемую формулировку - "в то же лето...", но это "лето" - год 1186-й! И то, и другое, как вы сами понимаете, верным быть не может.
  
  
   Однако, при всех её, действительных или мнимых, недостатках, только Лаврентьевская летопись даёт, по-видимому, самое вразумительное описание реального маршрута Игоря "сотоварищи" в Степь (и тут Б.А.Рыбаков сильно поторопился объявить его "ошибочным") - с явной демонстрацией своей силы, мимо враждебного Переяславля, где затаился давний недруг Игоря, Владимир Глебович (вот кто мог донести Святославу Киевскому о выдвиже-нии Игоревой дружины в Степь!), а значит - через Чернигов... Князю Игорю обязательно нужно было встретиться с другом, Ярославом Всеволодичем Черниговским, чтобы попро-сить того препятствовать возможному "переделу собственности" на Северщине, в период длительного отсутствия её законных владетелей! Поэтому, я практически готов согласиться с интереснейшей версией Николая Переяслова о том, что именно "грозный" Святослав (сам из Ольговичей, и бывший черниговский "столоначальник" на протяжении шестнадцати лет!), находившийся в довольно щекотливом положении "князя без княжества", сначала спровоцировал Гзака Бурновича на активные поиски русичей-заложников (дабы обменять их на пленённых Романом Нездиловичем сородичей), а затем направил возмущённого хана по следу Игоря, "подсказав" тем самым, где их легко можно захватить врасплох - с наименьшими затратами, и к обоюдному удовольствию заинтересованных сторон. Согласитесь, совпадение более чем странное: сразу четыре княжества Северской земли остались "бесхозными", а Святослав Всеволодич, в то же самое время, предпринимает "инспекционную поездку" по своему старому черниговскому домену...
  
  
   Истинный же авторский замысел начинает проявляться только на стыке, в синтезе этих фабул, когда возникает завершающий "метасюжет", и мы с удивлением начинаем понимать, что и в школе, и в университете нам внушали какую-то ерунду и чушь! У Альфреда Баркова читаем: "В отличие от эпоса, формирование завершающей эстетической формы происходит не в плоскости одного сюжета, а в объемном пространстве, заключенном между тремя фабу-лами... Второй, правдивый сюжет, вовсе не выключает из процесса образования завершаю-щей эстетической формы тот первый, ложный: оба они, взаимодействуя, дают этическое на-полнение еще одному сюжету, который образуется на основе основной (авторской) фабулы, в рамках которой описываются действия и интенция рассказчика". У Данте мы встречаем интереснейшую мысль о том, что аллегорический смысл является не чем иным, как "исти-ной, скрытой под прекрасной ложью". А теперь цитата из Д.С.Лихачёва: "...В конце "Сло-ва" обе позиции (авторские. - А.Н.) сливаются...". Именно так! Оказывается, Дмитрий Рос-товский повествует в "Слове" о событиях вполне "актуальных", выстраивает сюжет "оба полы (вокруг. - А.Н.) сего времени" и откровенно потешается над известными ему "летопи-санием" и "историографией" Украины-Руси-России. Действительно, как-то странно, "НЕ ЛЕПО", смотрелась бы здесь авторская попытка ограничиться "старыми словесами", при-бегнув к поэтической манере "вещего Бояна". "Сатира и юмор" начинают бросаться нам в глаза уже в горделивых заявлениях "буй-тура" Всеволода, перечислявшего исключительные достоинства своих "кметей"-профессионалов, и, особенно, в сюжете "затмения-знамения". Князь Игорь, совершенно в духе европейских рыцарских романов (а также в точном соответствии с суровыми реалиями "крестовых походов"!), убеждает свою дружину предпочесть смерть в бою позорному плену (тамплиеры, действительно, предпочитали живыми в плен не сдаваться, ибо "сарацины" их безжалостно казнили). Но адресатам поэмы было доподлинно известно: Игорь и его "братия" не смогли-таки благородно погибнуть в битве, и банально попались в половецкие арканы, а хвалёный "спецназ" из Курска ничем выдающимся себя не прославил. И здесь - скрытый авторский сарказм, и здесь - тонкая игра на оттенках смыслов, ибо "кметами" на Украине XVI века, действительно, величали "холопов", но это было не единственное значение этого слова! И если автор в данном эпизоде не подтрунивает над незадачливыми полководцами, то он... тупо и бездарно дурачит своего искушённого читателя, а этого не может быть! Академик Б.А.Рыбаков считал, что "снижение образа Игоря никак не входило в задачу автора"; я же думаю, что это, наоборот, неотъемлемая часть авторского замысла, своеобразная "подсказка", позволяющая радикально уточнить традиционную датировку "Слова о полку Игореве".
  
  
   Кстати, о "кметах"... С ними связана одна неявная "закавыка", которая практически дока-зывает, что предками автора "Слова" были выходцы с Балкан, поселившиеся на Украине. Исследователи-любители могли и не обратить на неё внимания, а вот для учёных-профессионалов сие - непростительное легкомыслие. Всё дело в том, что если автор упот-реблял слово "кмети" в значении "княжеских приближённых, лучших людей, искусных воинов", то это могло иметь место только в Сербии и Черногории, либо на Украине, - даже не в Польше или Чехии! Исследователь П.А.Лавровский (см. Несколько слов о значении и происхождении слова "кмет". "Москвитянин", 1853, т. VI, Љ 24, отд. 3, с. 83-87) писал: "В настоящее время кмет имеет двоякое значение; у одних славян: чехов, поляков, хорутан, хорватов, означает простого селянина; у сербов же кметом называли до Милоша Обреновича (Ми́лошч Обре́нович, урождённый Теодорович. Первый князь Сербии в 1815-1839 и 1858-1860 гг., основатель династии Обреновичей. - А.Н.) почтенных поселян, собиравшихся на различные совещания: княжеские, окружные и сельские, чинивших иногда по приглашению тяжущихся суд между низшим классом. Со времени Обреновича для каждой общины назна-чено по три кмета, которые производят над крестьянами суд в делах меньшей важности, со-бирают подати... В Черногории кметами называют судей, избираемых истцом и ответчиком. В Боснии же поселян, живущих на чужой земле, или в чужом доме... Эту ДВОЙСТВЕН-НОСТЬ ЗНАЧЕНИЯ, НИЗШЕГО КЛАССА ЛЮДЕЙ И ПОЧЕТНОГО, с судебным характе-ром, находим мы и в древнее время, и притом чем древнее, тем заметнее значение послед-нее... В значении низшего класса народа кмет является уже исстари, никак не позже конца XII или начала XIII столетия... Этот смысл соединялся все более и более в языке народа со словом кмет, вытесняя постепенно другое его значение, доколе не вытеснил окончательно у чехов, поляков, босняков, хорутан и словаков, и в настоящее время kmet чешский, kmieć польский и т. д. означают... крестьянина, мужика". А у известного советского историка В.В.Мавродина (см. Очерки истории Левобережной Украины. Л., 1940, с. 154) мы читаем: "У западных славян термин "кмет" означает служилого однодворца, В СЕРБИИ - НАЧАЛЬ-НИКА, СТАРОСТУ, НА УКРАИНЕ - ЗАЖИТОЧНОГО КРЕСТЬЯНИНА... Но даже если не все кметы уже стали феодалами, то путь один - к служилому люду, землевладельцу, феодалу типа позднейшего "комонства", "всадников", мельчайшего дворянства. Поэтому "кметы", генетически связанные с "земским" мельчайшим боярством, стремясь к укреплению своей власти и обогащению, пытаются добиться этого, ОПИРАЯСЬ НА КНЯЗЯ И ВХОДЯ В ЕГО ДРУЖИНУ. Так, по крайней мере, было В СЕВЕРСКОЙ ЗЕМЛЕ" (везде выделено мной. - А.Н.).
  
  
   Немало "восторженных" поэтических строк в "Слове" уделяется политическим "импотентам" и "марионеткам" (Святослав Киевский, Ярослав Галицкий, Всеволод Большое Гнездо), которым некогда было сожалеть о дефиците "общерусского патриотизма", по причине немалых проблем во взаимоотношениях с собственными боярами и вассалами. Весь эпизод в поэме, связанный с владимиро-суздальским князем Всеволодом Юрьевичем, - один сплошной сарказм! С чего это академик Рыбаков взял, что Всеволод уже в XII веке титуловался "великим князем"? Или, что кампания 1183г. против Волжской Булгарии завершилась для него "победоносно"? По моим сведениям - напротив, полным фиаско! И что означала, в устах Бориса Александровича, следующая бредовая фраза: "... он может бросить "удалых сынов Глебовых", как зажигательные снаряды с греческим огнём"? Не надо было никем "швыряться"! С загадочными "шереширами-сераскирами" мы (с помощью Я.Кеслера), вроде бы, разобрались. А если в оригинальной рукописи было написано "удалыми сыны глебовы", т.е. с маленькой буквы? Это же всё кардинально меняет! Белорусское слово "глеба" означало - "почва, земля" (И что с того, что митрополит Евгений (Болховитинов) все "западнорусизмы" в поэме считал "польскими словами"?), и в таком случае мы вполне можем обойтись без упоминания братьев-сепаратистов из буйного племени "рязани косопузой". Те "почвенники"-удальцы, о которых иронически писал Дмитрий Ростовский, - суть обыкновенные "крестьяне-ополченцы", "посошная рать", "датошные люди", естественно двигавшиеся на любую войну "на своих двоих", "посуху", которые вплоть до конца XV века (и даже много позже) составляли от трети до половины в московском войске. Их боевые качества были крайне низкими, оружие они (как правило) не получали вообще, а их служебным "потолком" в военной иерархи Московии были именно низшие, унтер-офицерские должности. Кондовый, бытовой антисемитизм здорово мешал некоторым "яйцеголовым" господам в СССР воспользоваться исключительным богатством сакрального языка древних иудеев - ивритом, каковой святитель Дмитрий должен был знать несомненно! В противном случае, они бы легко убедились в том, что слово "шереш" переводится на русский как "корень, росток"... Не имел ни малейшего отношения к "рязани летописной" и тот "сын Глебов", который испытывал-де "горе и тоску" из-за княжеского "непособия" усилиям Святослава Киевского. Здесь мы вновь сталкиваемся с очевидной аллегорией "крестьянина-землепашца", в первую очередь страдающего от господских "милитаристских забав". А вот и подтверждение сказанному: "Не одно только рыцарство (!) князей и их кметей поглощает внимание творца Слова, он помнит и о ратаях, земледельцах, мирному труду которых мешала эта удельная воинственность" (Цит. по: А.С.Орлов, С.К.Шамбинаго. Слово о полку Игореве. История русской литературы в 10 томах. Т. I. Литература XI - начала XIII века. М., - Л., 1941)...
  
  
   Далеко "не факт", впрочем, что вышеперечисленные имена носили реальные персонажи русской истории XII в. Где гарантия того, что они не служили для Дмитрия Ростовского на-дёжными "агентурными кличками" героев иных, куда более поздних эпох? Лично у меня нет никаких сомнений в том, что иронический призыв автора к князю Всеволоду Юрьевичу Суздальскому ("Неужели и мысленно тебе не прилететь издалека отчий золотой стол поблюсти?") - это реальный XVII век, это явная издёвка над входившими в московскую "моду" новыми историческими веяниями, это великолепная аллегория неоднократных обращений малороссийского православного клира и казацкой "старшины" к царю Алексею Михайловичу Тишайшему, с просьбой о принятии Украины под его "монаршую длань"! В знаменитых строках "...Ты ведь можешь Волгу веслами расплескать, и Дон шлемами вылить!" святитель Дмитрий поднимается до самых "вершин" литературного сарказма, ибо явно намекает на унизительное для Тишайшего "крестьянское восстание" под руководством Степана Разина (1667-1671), когда все территории южнее Нижнего Новгорода (волжское Понизовье) и Тулы встали на сторону "вольного казака" Разина-Рязанца-Эрзя (И.Агранцев довольно убедительно доказывает, что это был сам "злосчастный" патриарх Никон); а Подонье (Донская Тартария) и при Алексее Михайловиче было для московитов самой настоящей "заграницей", с полноценными дипломатическими сношениями обеихми сторон через Посольский приказ...
  
  
   Традиционная наука, например, никак не комментирует бессмысленное швыряние каких-то булыжников "через облака" князем Ярославом Осмомыслом (читаем у А.Майкова: "Через тучи сыпля горы камней"; Д.С.Лихачев предложил такой перевод: "переметывая тяжести через облака"). Объяснительный перевод академика Лихачёва способен вызвать разве-что недоумение или удивление: "...Ярослав обычно посылал войска в далекие походы, не сопровождая их сам"... И что с того? Где обещанное "объяснение"? Но если вспомнить, что имя "небесного патрона" Ватикана, апостола Петра, и переводится как "камень" ("...ты еси Петр, и на сем камени созижду Церковь Мою"), - сразу возникают нехорошие подозрения в том, что таким витиеватым способом нам, возможно, сообщали об экспансии римско-католической церкви на Восток. Возможно, что именно этот смысловой "оттенок" впервые уловила В.Л.Виноградова, когда писала: "Можно предполагать, что здесь образно говорится о торговле Ярослава Галицкого с Западной Европой: КОРАБЕЛЬНЫЕ ТОВАРЫ (выделено мной. - А.Н.) он перебрасывал через перевалы Карпат. Это как будто получает подтвержде-ние в том, что переводные памятники переводили словом "брѣмя" греческие слова, обозна-чающие "корабельный груз", "корабельная снасть" (Виноградова В.Л. О методе лексиколо-гического изучения текста "Слова о полку Игореве". ВЯ. 1978. Љ 6. с.100)... Уважаемые, но "корабль" - широко распространённая аллегория ЦЕРКВИ ХРИСТОВОЙ, причём именно в западной теологической традиции; совершенно точно известно, что и иезуитские тайные "ячейки" (а также сектантские общины) в России тоже именовались "кораблями"! И наши подозрения лишь усиливаются, когда провинциальный князёк вдруг начинает водить дружбу с отставными "византийскими императорами", определять судьбу "салтанов за землями" (Д.С.Лихачёв здесь вновь пытается нас рассмешить своими экстравагантными "объяснениями из указательного пальца": "...сидя на своем наследственном престоле и не выступая сам в поход, посылаешь войска против салтана Саладина"), проводя, по неосторожному выражению Дмитрия Сергеевича, "...могущественную политику на Ближнем Востоке и повелевая даже Киевом". Не верю!!! Другие князья приводили "на Русь" печенегов и половцев, этот "многомудрый" индивидуум - поляков и венгров. Вот и вся разница. Но в истории православной церкви Руси-Украины XVIIв. был свой "краеугольный камень" (и тоже Пётр!), и, что очень возможно, гораздо более других исторических фигур претендовавший на право называться летописным "Ярославом Осмомыслом" (и прочтение этого необычного слова исследователем А.Л.Никитиным как "осномысл", т.е. мудрый, прозорливый, остроумный, производное от древнерусского слова "оснъ" - "остриё" лишь подкрепляет мою версию), но о нём мы поговорим немного позже.
  
  
   Когда я колебался, с кем мне сравнить автора поэмы - с Гомером или же Шекспиром - я и не предполагал, что этот интуитивный выбор тоже будет свидетельствовать в пользу оче-видного знакомства Великого Непонятого с пушкинской "...старца великого тенью". Воз-можно, я ошибаюсь, но, по-моему, никто толком не обращал внимания на то удивительное обстоятельство, что в "Слове" явно превалируют глаголы, связанные не со зрительными, а со слуховыми ощущениями!!! "Случайно" в подобной манере писать невозможно! Автор словно "обратился в слух", что характерно именно для НЕЗРЯЧИХ поэтов и писателей. Неужели он специально копировал "великого Гомера"? Но с творчеством последнего, как установили М.М.Постников и немецкий исследователь Уве Топпер, "ренессансную" Европу первым ознакомил очень подозрительный "грек", Леонцио Пилата из Салоников, продав итальянским гуманистам латинский перевод "Илиады" и части "Одиссеи", а первое печатное издание этих поэм (и тоже - на латыни!) осуществил в Милане некто Дмитрий Халкокондилас, в конце XVв., - т.е. на "божественной эллинской речи" эпос Гомера (на Руси - Омира) зазвучал... неизвестно когда. Обязательно отметим здесь и эпиграмму М.М.Хераскова на анонимного поэта-"песнотворца": "...Так Игорева песнь изображает нам, / Что душу подавал Гомер твоим стихам"... Борис Александрович Рыбаков, транслируя своё видение проблематики СПИ (и летописных ему соответствий), чаще всего "гнал халтуру", но и у него случались "моменты истины", навроде следующих, позаимствованных мной из книги "Слово о полку Игореве" и его современники" (1971): "Вся половецкая степь и злые языческие силы (?) противостояли русичам, далеко залетевшим в глубь степи. КАК ГОМЕР, он (автор. - А.Н.) многое объяснял ВМЕШАТЕЛЬСТВОМ БОГОВ, подыскивая оправдание Игорю... Жена томится неизвестностью в пограничном городе, она выходит на крепостные стены и, КАК АН-ДРОМАХА, МОЛИТ БОГОВ спасти ее мужа в далекой стране... Своей смелостью Игорь как бы СКЛОНИЛ СУДЬБУ снова на свою сторону" (везде выделено мной. - А.Н.)... Нам осталось лишь подтвердить смутные догадки академика Рыбакова, процитировав самого Гомера: "Им для того ниспослали боги и смерть, и погибельный жребий, / чтоб славною песней стали они для народа".
  
  
   Согласитесь, здесь мы имеем дело с таким литературным "изыском", который трудно со-поставим с реалиями условного "XII века"! Потому-то "компетентных учёных", ещё в XIXв., так бесили высказывания П.Вяземского и О.Сенковского, потому-то их частенько обвиняли в "дилетантизме", а современных исследователей - Ю.Бешарову и В.Чепелева - в "домыслах"! Согласно невольному признанию ещё одного "верного лихачёвца", Д.М.Буланина (не могу отказать себе в удовольствии, и даже специально выделяю его реп-лику. - А.Н.): "...вопрос о прямом влиянии античной литературы на "Слово" может всерьез обсуждаться лишь в том случае, если расценивать поэму как позднейшую стилизацию или фальсификацию. Обращение книжника XII в. за источниками вдохновения к сочинениям древнегреческих или латинских авторов было бы из ряда вон выходящим фактом, который потребовал бы коренного пересмотра всей истории древних славянских литератур" (sic!)... Вот чего, оказывается, боялась, и боится до сих пор, т.н. "серьёзная наука" пуще огня! Кста-ти, об Омире... Немецкий историк Фердинанд Грегоровиус, на самом рубеже XX в., в своей книге "История города Афины в Средние века", писал о знатном рыцарском роде де Сент-Омеров, правивших в Афинском латинском герцогстве XIII в., и один из графов этой слав-ной фамилии, по слухам, как раз и обладал несомненным литературным дарованием... Интересно и то, что одним из "отцов-основателей" ордена тамплиеров был, как раз, какой-то Жоффрей (Годфруа) де Сент-Омер. А в Галицко-Волынской летописи, словно заноза, "торчит" в записи от 1233г. странное изречение некоего "псевдо-Гомера": "О, обман зол, сладок он до обличения, а после обличения горек. Того, кто следует ему, злая кончина постигнет. О, зло это злее зла!"... И вот же "закавыка": во французском языке нет слова "омер" (homer), и местности (населённого пункта) с таким названием я не сумел отыскать на географической карте Франции. А вот на иврите (опять эта Палестина?) таковое есть, и означает оно ритуальное приношение (sic!), совершавшееся ежегодно 16 нисана (первый день праздника Песах)! Церемония эта отличалась особой торжественностью и истолковывалась как обращение к Богу о защите урожая от ветров и прочих бедствий. Знатоки "Талмуда" давно пришли к выводу, что для принесения "омера" использовался ячмень (видимо в Палестине этот злак созревал раньше других зерновых культур). Сжатую меру ячменя обмолачивали, зерно обжаривали, провеивали, измельчали в крупу, которую тщательно отсеивали от отрубей, после чего от нее отделяли десятую часть - "иссарон" (он же - омер), которую священники и возносили на алтарь. Горсть иссарона, смешанного с маслом и ладаном, сжигали, а остальное съедали "служители культа". С этого самого момента хлеб нового урожая считался пригодным к употреблению... Уважаемые, но сие зело смахивает на белорусские "зажинки" - в чистом их виде!
  
  
   В предисловии к "Густынской летописи", безусловно известной Дмитрию Ростовскому, её автор, "иеромонах недостойный" Михаил Лосицкий, написал следующее: "Природжено якусь хiть i любов до отчизни своє§ почувати кожному чоловiковi; всякого вона, неначе магнiт-камiнь залiзо, до себе притягає; так i поет отой грецький, Гомер, ясно в своєму текстi виразив: вiн, коли був од роду свого оддалений, потрапивши в неволю, i вже вернутися не мiг, то, нi про що не дбаючи, прагнув бачити хоча б дим своє§ отчизни"... Откуда Михайло Павлович взял такие интереснейшие, просто сенсационные подробности из жизни Гомера? "Дым своей отчизны", - говорите? Так это же дословная фраза из пьесы А.Грибоедова "Го-ре от ума", из монолога Чацкого (действие 1, явление 7): "Когда ж постранствуешь, воро-тишься домой, И дым отечества нам сладок и приятен"! Александр Грибоедов, в свою оче-редь, явно позаимствовал данную строфу из стихотворения "Арфа" Гаврилы Романовича Державина ("Мила нам добра весть о нашей стороне. Отечества и дым нам сладок и при-ятен"). Сама же мысль о сладости "дыма отечества" принадлежала именно Гомеру, который в своей поэме "Одиссея" (песнь 1, строки 56-58) рассказывал, что Одиссей был готов и на смерть, лишь бы "...видеть хоть дым, от родных берегов вдалеке восходящий" (речь идет о дыме очагов родной Итаки). Опять - занятно до невероятности...
  
  
   Я абсолютно убеждён в том, что в "Слове о полку Игореве" был (и есть) важнейший ком-позиционный "центр" всего повествования, т.е. то самое "узловое" место, ради которого и замысливалась-то Дмитрием Ростовским вся "ироическая песнь", в целом. И начиналось оно со следующей строки: "Ярославли вси внуце и Всеславли!..". Если мы правильно истол-куем глубинный смысл этого "тёмного места", то получим самое неопровержимое доказа-тельство того, что вовсе не "половецкая угроза" волновала автора поэмы, а нечто совсем иное, и это позволит нам ещё больше утвердиться в правильности нашей датировки написа-ния "Слова". Так вот, важнейшая, "ключевая", фраза в этом отрывке ("Которою бо беше насилие отъ земли Половецкыи!") даже у первых издателей поэмы, в их т.н. "прозаическом подстрочнике", сопровождалась вопросительной, а вовсе не восклицательной интонацией: "Было ль какое насилие от земли Половецкой?" (см. Сердца из крепкого булата, М., "Патри-от", 1990, с.174)... И этот факт более всего заставил меня усомниться в том, что растиражи-рованный перевод Дмитрия Сергеевича Лихачёва ("Из-за усобицы ведь настало насилие от земли Половецкой!") достаточно точен.
  
  
   Допустим, что автор, используя слово "котора", в самом деле осудил княжеские распри, хотя в его поэтическом "арсенале" уже была "крамола" (да и та же "усобица"), тем более, что глагол "которати(ся)" в старославянском языке, действительно, означал "бороться". До-пустим... Но первые публикаторы "Слова" потому-то и колебались, потому-то они и мета-лись между ВОПРОСОМ и КАТЕГОРИЧЕСКИМ УТВЕРЖДЕНИЕМ, ибо догадывались по общему смыслу фразы, что некие разногласия "внуков" Ярослава Мудрого и Всеслава Чаро-дея никак не были связаны с половцами, и последние не могли представлять, сколько-нибудь реальной, угрозы для "жизни" Полоцкой земли. Даже пресловутым "монголо-татарам", в своё время, древний Полоцк оказался не по зубам! Вот почему я предлагаю иное толкование этого, не совсем ясного, места в поэме: "Господа-внуки Ярослава Мудрого и Всеслава Чародея! Ведь это вы сами, своими "крамолами", начали наводить "поганых" ("латынян", "папежников", "люторов", "кальвинов" и пр.) на землю Русскую (Украину), и на "богатство" Всеслава (Литву). Ведь это ваша собственная борьба (друг с другом) стала (зваться) "насилием от земли Половецкой!"...Вполне допускаю ту перспективную мысль, что в данном эпизоде автор, кроме всего прочего, подразумевал и трагическую судьбу самого клана Савичей - его "литвинских" отпрысков, осевших в ВКЛ и ставших со временем либо католиками, либо протестантами, либо вообще уклонившихся в "жидовство" караимского толка, и малороссийских, оставшихся верными православию... Вот теперь всё встаёт на свои законные места, и поэтический "посыл" Дмитрия Ростовского приобретает, наконец, очевидную для XVII актуальность. И кто "поганые" для него - теперь ясно без лишних слов, потому что летописные "половцы" просто физически не смогли бы приходить "с победами" на Русь-Украину "...со всех сторон". Истории неизвестны случаи того, чтобы они осуществляли набеги на Поднепровье с северо-востока, севера, северо-запада, запада или юго-запада! Зато любой образованный автор XVII века, уроженец или житель Киева, мог прочитать в "Кройнике" монаха Феодосия Софоновича (1673) следующее: "... Ятьвежи были единого народу с литвою из половцами, и з прусами старыми, з готов пошли, которых столечное м(е)сто было Дрогичиин, а Подляшъе все аж до Прус, з Волыня почавши, ос(е)ли были, Новгородок Литовский и околичнии волости держали... Тыи вс(е) народы были потом готами и епидами, ядв(е)жами, печенигами и половцами названыи. И иншыи зас(е)ли тамъ, где теперь Литва, и над моремъ Прускимъ"... Если Украину в XVII веке окружали единокровные когда-то "языки", если в указанное время их объединяло не-православное вероисповедание, если московскую версию восточного христианства можно было считать "православием" лишь с очень большлй натяжкой, - тогда ничего таинственного в словах Дмитрия Ростовского я не усматриваю. Типичное мироощущение защитника "осаждённой крепости": мы - в кольце врагов...
  
  
   Вышеобозначенная мысль, безусловно волновавшая святителя Дмитрия, была настолько важной для него, что он фактически повторяет её и в эпизоде разногласий между родными братьями "Ростиславичами" - Рюриком Киевским и Давыдом Смоленским: "...Того стараго Владимира нельзъ бъ пригвоздити къ горамъ киевскымъ: сего бо нынъ сташа стязи стязи Рюриковы, а друзии - Давидовы, нъ РОЗНО СЯ ИМЪ ХОБОТЫ ПАШУТЬ" (выделено мной. - А.Н.)! Очень вероятно, что здесь мы сталкиваемся с очередной литературной аллегорией ("Русь и Литва"), но ещё более важным мне кажется другой момент. Данную фразу Дмитрия Ростовского вполне можно "дешифровать" и в смысле неприятия святителем того ненор-мального положения, когда (и так - довольно сомнительная) редакция истории Древней Руси (привязанная к киевским холмам со времён легендарного визита апостола Андрея Первозванного), с князем-крестителем Владимиром Святославичем во главе, едва-едва устоялась, в то время как определённые силы уже начали навязывать православной элите Украины, Литвы и Московии ещё более "модернистские" версии о "норманнском призвании" и "варяге Рюрике", или легенду о происхождении великих литовских князей от "Палемона, племянника императора Нерона", а также, активно использовавшуюся уже Иоанном Васильевичем Грозным, мифологическую басню прусского происхождения о некоем "сроднике Августа-кесаря"...
  
  
   Вот уже, по меньшей мере, 210 лет "...на Немиге снопы стелют головами". Казалось бы, что здесь, в этом эпизоде, может вызвать недоуменные вопросы? Но у меня они есть! Почему никто не обратил должного внимания на то, что летописные рассказы относят битву на Немиге к многоснежному февралю, а сам автор живописует её в терминах сельскохозяйственного быта периода уборочной страды? И печально знаменитые миниатюры Радзивилловской летописи - тоже свидетельствуют нам о тёплой поре года! Какие там "снопы", какие ещё "молотьба" или "ток" по колено в снегу? Неужели нельзя было расцветить напряжённый характер этого конкретного сражения иными метафорами? Возможно, что объяснения данного, не совсем обычного, обстоятельства содержатся в следующих строках святителя из "Алфавита духовного": "Ныне твоя ЖАТВА; ныне торжище; ныне купля. Жни, покупай, чтобы не остаться ничего не имеющим, не быть осужденным, не быть чуждым благодати Божией... Торжище расходится; солнце наклоняется к вечеру; при дверях ожидает суд; приходит жатва; жизнь твоя день от дня приходит к концу... Вопий к Богу, трезвись, трудись, покупай, делай, собирай, жни, пока есть жатва, пока стоит погожее время, пока не наступила ночь, пока не придет зима, во время которой, хотя и пожелал бы ты что-нибудь сделать, не возможешь... ни царь, ни князь, ни богатый, ни убогий, ни воин, ни гражданин - никто не получит пощады, но равно все будем пожаты серпом смерти". В "Поучении первом на праздник Успения Пресвятой Богородицы, месяца августа, в 15 день в 1693 г." мы читаем: "... Поле или нива - это свет сей, либо разумей временную жизнь на этом свете. Пшеница - праведные; колосья - их добрые дела, заслуги. ЖАТВА - КОНЕЦ ЖИЗНИ. Серп - смертный долг нашего естества. Управитель и владыка всего этого - Бог"...А вот ещё одна перекличка "Алфавита..." Дмитрия Ростовского с поэтикой "Слова о полку Игореве": "... Как желающему создать большую житницу сказано: безумне, в нощь сию ИСТЯЖУТ ДУШУ ТВОЮ ОТ ТЕБЕ, а яже уготовал ecu кому будут, сказал Господь (Лк. 12), так и всякий собираяй себе... а при РАЗЛУЧЕНИИ ДУШИ С ТЕЛОМ...". Столь же очевидная "параллель", по моему мнению, содержится и в "Слове на поминовение" святителя Дмитрия: "...Сколь тяжко РАЗЛУЧАТЬСЯ ДУШЕ С ТЕЛОМ, так же и любимому с любящим, ибо, по общему разумению, душа лучше живет там, где любит, чем там, где оживляет... Ибо смерть есть не иное что-либо, как РАЗЛУЧЕНИЕ ДУШИ С ТЕЛОМ, с друзьями и со всеми, с кем она бывает в общении. О, сколько страданий доставляет любящим разлучение смертное!.. Смерть для верующих во имя Иисусово есть не что-либо иное, как РАЗЛУЧЕНИЕ ДУШИ С ТЕЛОМ, и вместе с тем переход от бедствий мира сего к благам небесным". Наконец, процитируем одно место из его "Поучения в неделю по Воздвижении Честного и Животворящего Креста Господня": "... Воистину, не знает, проживет ли окруженный мирскими благами один день, от утра до вечера, или от вечера до рассвета другого дня? Ибо каждому постоянно напоминает труба евангельская: Безумный! В сию ночь ДУШУ ТВОЮ ВОЗЬМУТ У ТЕБЯ (везде вы-делено мной. - А.Н.); кому же достанется то, что ты заготовил? (Лк. 12, 20)". А в "Слове о полку Игореве" мы читаем: "...на току жизнь кладут, веют душу от тела"...
  
  
   А как князь Всеслав Полоцкий со своей дружиной попал на Немигу? Традиционное, идущее от Н.М.Карамзина, толкование - "от стен Новгорода Великого" ("скакнул волком до Немиги с Дудуток") - не выдерживает никакой критики! Николай Михайлович, в своём прозаическом "Пересказе-переводе "Слова о полку Игореве", даже умудрился перепутать Немигу с "Неменом"-Неманом (что-то мне не приходилось встречать возмущённых комментариев от всезнающих советских академиков, хотя подобным же образом заблуждались и В.Н.Татищев, и первые издатели "Слова")! Стоило ли ему после этого сильно доверять? Как оказалось, не стоило совсем. Дело в том, что в известных нам летописях наблюдалась постоянная путаница с двумя разными городами - Новгородом (на Волхове), и белорусским Новогрудком. Если князь Всеслав и брал первый из них штурмом в 1066г., то "расшибить славу Ярославу" этим он не мог никак - любые князья из Киева рассматривались в Новгороде только как "служилые", приглашённые. Другое дело - Новогрудок ("Новъгород"), основанный Ярославом Мудрым, согласно рассказам летописей, ещё в 1044г., как северный "форпост" и "опорный пункт" киевской политики в Литве. Вот его-то потеря точно могла вызвать крайне болезненную реакцию у киевских "Ярославичей", и тратить время на затяжной штурм слабо укреплённой "фортеции" ("с трёх попыток") Всеславу Чародею тоже не было нужды! Следует заметить, что покойный Н.И.Ермолович, честь и гордость белорусской историографии XX века (искренне жаль, что в России он известен лишь немногим историкам-специалистам), давно и досконально исследовал этот вопрос. Но даже он напрасно подозревал автора "Слова" в том, что он-де тоже "путал эти города".
  
  
   Да ничего Дмитрий Ростовский и не думал "путать", так как лично бывал в тех самых местах, о которых писал! И теперь мы имеем возможность расшифровать одно из самых-самых застарелых и загадочных "тёмных мест" в поэме, - о т.н. "стрикусах". Уж как только не изгалялись исследователи разных эпох, пытаясь правильно перевести выражение "...утреже вазни, стрикусы отвори врата Новуграду". Тут и "три куска удачи" (версия Р.Якобсона), и "три искуса (попытки)" (версия В.Скляренко), и "в три удара" (версия Д.С.Лихачёва), и "вонзив стрикусы" (версия первых издателей), и "вонзив шпоры, стрекала" (В.Ф.Миллер), и некий "стенобитный таран" (А.Ф. Вельтман, М.А.Максимович, П.П.Вяземский), и какая-то "секира" (И.М.Снегирев и А.А.Потебня), и "стрико - дядя по отцу" (В.Нимчук), и "три грабительских, разбойничьих похода-набега" (В.Л.Виноградова)... Я же практически уверен в том, что в рукописном оригинале автор написал "...с три кусы отвори врата Новуграду... скочи влъкомъ до Немиги", - что означало НАПРАВЛЕНИЕ ДВИЖЕНИЯ к Менску, через Новогрудок, из местечка Троки (ныне - литовский Тракай), которое также основал киевский князь Ярослав Владимирович (ок.1050). Значит, и оно непременно должно было оказаться под ударом дружины Всеслава Чародея в 1067 году!.. Полоцк - Троки - Новогрудок - Менск... Вот самый логичный и "реалистичный" маршрут движения полоцкого войска во главе с Всеславом, пытавшегося восстановить "статус кво", к литературному "бессмертию"! А уверенность моя проистекает из того, что, во-первых, сербское слово "куса" (kusa) и сегодня означает "дом" (sic!), а, во-вторых, из той простой мысли, что никто не мог точно знать, как же выглядели Троки в период киевской "колонизации" XI века, зато величественные руины Тракайского Островного замка (строительство окончено в 1409г.), с тремя (sic!) характерными, пятиэтажными башнями - "домами", Дмитрий Ростовский мог лицезреть в последней четверти XVIIв. cовершенно точно (вновь упомянем здесь ветвь Савичей из Трокского уезда). А не заглядывал ли святитель "на огонёк" к дальним родственникам, направляясь в Вильно?..
  
  
   Была ли, действительно, под Новгородом местность "Дудутки" с неким "монастырём" - ведомо лишь господу Богу, да писателю-беллетристу Карамзину; нам же известно, что ещё в XIX в. Н.П.Барсов, в своих "Очерках русской исторической географии", а также И.Д.Беляев, в работе "О географических сведениях в древней России", уверенно отождествляли его с селением Дудичи на р. Птичь, к югу от Минска. И в XX веке Н.К.Гудзий писал однозначно: "Немига - приток реки Свислочь, Дудутки - городок южнее Минска, на реке Птич". Кроме того, неоднократно упоминавшийся мной Е.В.Барсов ("Слово о полку Игоревом", т. III. - ЧОИДР, 1889, кн. 2, стр. 222) добавлял: "...принятый на веру комментаторами "Слова" монастырь на-Дудутках является печальным недоразумением, порожденным случайной ошибкой знаменитого историографа". Всё верно... Самое смешное здесь то, что ТЧУП "Музейный комплекс старинных ремесел и технологий Дудутки" и сегодня гостеприимно приглашает минчан и гостей нашей столицы на экскурсии и фестивали рыцарских клубов! Проезд осуществляется рейсовым автобусом Љ 323 с автовокзала "Восточный". И сайт соответствующий в Интернете имеется - www.dudutki.by (сообщаю его специально для воронежского профессора А.М.Ломова, который за 20 лет своих научных изысканий умудрился "дудутки" не найти, хотя в целом оцениваю его книгу как, действительно, честную и интересную)... В одном из интервью Анатолий Михайлович произнёс следующие горькие слова, оценивающие реальное состояние "кадрового вопроса" в современных исследованиях "Слова" (цитирую): "Старые (корифеи. - А.Н.) умерли, новых я не наблюдаю. В Москве слововедов вообще нет". Я скоропалительно позволил себе не согласиться с этим пессимистическим утверждением профессора Ломова, и оказался неправ. В Љ 2 специализированного журнала "Вопросы литературы" (!) за 2010 год все желающие могут самостоятельно отыскать "вялотекущую" полемику промеж "кубанским учёным" С.Малевинским, которому оппонировали, по просьбе редакции, "исследователь древнерусской литературы" А.Ранчин и "специалист по истории европейского эпоса" И.Ершова... Всё та же грустная картина: с одной стороны - назойливое повторение пройденного, погоня за очередной псевдосенсацией, недопустимое "осовременивание" целей и мотивов поступков как самого автора, так и литературных персонажей, а с другой - поднадоевшие "прятки" за спины былых авторитетов, вера в магическую силу "обширной библиографии", дефицит новых идей и подходов, мелкотемье, акцент на второ- и третьестепенных для дешифровки "Слова" нюансах и деталях. Опять приключился наукообразный разговор "о чём-то", в то время, как многие любители русской словесности алкают, наконец, услышать "что-то", гораздо более информативное и содержательное...
  
  
   Неужели мы сможем найти у святителя Дмитрия и текстуальную параллель к явно иноска-зательной метафоре "лютый зверь", в образе которого Всеслав Чародей якобы "скакнул в полночь из Белгорода", направляясь на далёкую родину? Именно так! Только в одном лишь "Поучении на день памяти святых мучеников Адриана и Наталии, месяца августа, в 26 день" я обнаружил целых четыре (!) случая употребления таковых аллегорических "зверей": "...Они, мученики, попирали горящие уголья, ты попирай огонь естества. Они вступали в борьбу со зверями, ты обуздывай свой гнев, как ЛЮТОГО, НЕУКРОТИМОГО ЗВЕРЯ (здесь св. Дмитрий цитирует Иоанна Златоуста. - А.Н.)... тот, кто может с Божией по-мощью укротить этого зверя, гневную, говорю, ярость, как в себе, так и в ближнем сво-ем, тот добрый подвижник и храбрый борец... Но для укрощения этого ЛЮТОГО ЗВЕ-РЯ, природной, говорю, ярости и гнева... Кто силен победить тех страшных и ЛЮТЫХ ЗВЕРЕЙ, из моря, от земли и из бездны исходящих? Кроткий Агнец: Агнец победит их... Муж же терпеливый, кроткий, незлобивый укрощает ЛЮТЫХ ЗВЕРЕЙ - гнев, говорю, и ярость свою и ближнего своею собственной силой, хотя и не без помощи Божией" (везде выделено мной. - А.Н.)...
  
  
   Что же касается знаменитого "плача Ярославны", то при внимательном рассмотрении он оказывается настоящей пародией на женское "горе"! Вдумчивый исследователь поэмы, А.В.Тарасенко, слегка поторопился с выводом, когда утверждал: "...Его ровный и доныне ясный древний текст (sic!), на мой взгляд, никакого разгона для "творческого полёта" ни ввысь, ни в даль авторам перепевов не даёт"... Во-первых, "стенания" Ярославны были слышны аж на Дунае, за тысячу километров от Путивля (Какая, однако, мощь лёгких, какова сила голосовых связок!), и первоначально она собиралась птицей лететь туда же, на Дунай, в совершенно противоположную сторону от кочевий хана Кончака (Что за странный мар-шрут?), а, во-вторых, она ни словечком не высказывает, совершенно естественную в данной ситуации, тревогу за сына. Даже о дружине мужа она проявляет трогательную заботу, а о "кровиночке" - ни гу-гу! Аллегория? Иносказание? Вне всякого сомнения! Вот и надо было "крупным специалистам" искать причину, по которой автор "Слова" зашифровал даже та-кой, безобидный внешне, эпизод. Когда Ярославна называет себя "кукушкой" (трижды!), это, мягко говоря, настораживает, из-за присущей этой птичке особенностей поведения. Тут можно было бы посмеяться над суевериями славян, и настоять на том, что кукушка на самом деле самая обыкновенная птаха. Только вот ведь какая незадача: древние индусы тоже во-прошали у неё о количестве оставшихся им лет жизни, и у древних германцев она служила громовержцу Тору, а согласно греческим мифам в кукушку превращался сам Зевс Олимпи-ец... Интересно, что по сербским поверьям, в очередную годовщину "Видовдана", именно косовские кукушки дружно замолкают - в память о погибших героях... Когда же княгиня никак не волнуется за жизнь одного из своих чад (боюсь ошибиться, кого именно), - это ста-вит под большой вопрос её провозглашение "идеалом" русской женщины-матери... Версия В.Суетенко о том, что автор был-де "очень молод", поэтому "дети" его совершенно не ин-тересовали, лично меня, что говорится, не "зацепила"... Кто первый бездумно ляпнул про то, что "Слово" перенасыщено-де "сочувствием", что его буквально пронизывает "стихия человеческой жалости"?
  
  
   И ещё один важнейший нюанс, прямо указывающий на христианскую веру самой Яро-славны, и дающий ещё одну подсказку к вопросу о реальной истории написания "Слова", Анатолий Владимирович Тарасенко (и не только он один), к большому сожалению, банально проглядел. Не я первый пришёл к выводу о том, что "светлое и трижды светлое солнце..." в устах Ярославны - это не зачин языческого "гимна", а поэтическая метафора божественной Троицы. Но, вероятно, я первый нащупал связь между плачем-причитанием жены Игоря и творчеством Кирилла Туровского, в трансляции Дмитрия Ростовского. Ибо у Кирилла (см. Творения св. отца нашего Кирилла, еп. Туровского. Киев, 1880, сс. 265, 135) первопричина мира - это "божество само в себе, ум самосущий, ум всегда светлый и ничто иное; единство, необъемлемое мыслью, непостижимое никаким умом", "первоначальный Свет", "СВЕТ ТРИСОЛНЕЧНЫЙ" (выделено мной. - А.Н.). Я до сих пор теряюсь в догадках, почему Д.С.Лихачёв, затратив впустую изрядное количество энергии на поиск липовых "языческих реминисценций" в "Слове о полку Игореве", параллельно умудрился не заметить следующее место в "Слове о законе и благодати" (хотя и его наш академик многажды принимался переводить и истолковывать!) первого русинского митрополита Илариона: "...слепы были [мы] сердечными очами, лишенные [духовного] видения, но поспешением твоим прозрели, увидев СВЕТ ТРИСОЛНЕЧНОГО БОЖЕСТВА (вновь выделено мной. - А.Н.)! Аналогии, по-моему, очевидны... Кстати говоря, в "Слове на поминовение" Дмитрия Ростовского есть интересный богословский "комментарий" к легендарному "плачу Ярославны": "... достойная сетования причина, когда чей-нибудь друг отлучается и этим отлучением переходит из свободы в узы, от радости к печали, из Отечества в изгнание, от чести к бесчестию, от жизни к смерти. В противном же случае, когда через это разлучение он переходит от печали к радости, ОТ УЗ И ТЕМНИЦЫ К СВОБОДЕ, ИЗ ПЛЕНА ДОМОЙ, из изгнания в Отечество, от смерти к жизни, от смятения и напастей к покою, то не возможно другу об этом печалиться... Вспомните зло, случающееся с человеком В ЧУЖОЙ СТРАНЕ, УДАЛЕННОЙ ОТ ОТЕЧЕСТВА И НЕЗНАКОМОЙ: и это все случается в сей жизни... Подумайте, какое зло быть В ПЛЕНУ, В УЗАХ (везде выделено мной. - А.Н.), в смерти! Все это есть в жизни, ибо жизнь - это плен и смерть"...
  
  
   "Спасти" и здравый смысл, и основательно "подмоченную" репутацию учёных-традиционников можно, на мой взгляд, лишь в том случае, если всерьёз обратиться к серб-скому фольклору, - но тогда мысленные посылы Ярославны "на Дунай" приобретают харак-тер мольбы о моральной поддержке в годину испытаний!.. В "Мифологическом словаре", под редакцией Е.М.Мелетинского (М., "Советская Энциклопедия", 1991г.), читаем следую-щие строки: "Для славян Дунай был их исходной родиной ("Повесть Временных лет"), па-мять о которой сохранялась очень долго (sic!). Дунай представлялся как своего рода центр, притягивающий к себе все остальные реки"... Я-то сразу оценил всю исключительную важ-ность этого сообщения! И кто такие "славяне", с "исходной родиной" на "голубом Дунае" и длинной исторической памятью, мне сегодня совершенно ясно. А вот было ли сие "понятно" советским академикам, мы, к сожалению, уже никогда не узнаем... Возможно, у сербских дев и "косовских вдов" искала Ярославна сочувствия и сил жить дальше, с осознанием невосполнимой утраты; безутешная супруга воеводы Юга Богдана Вратко тоже ведь собиралась лететь на кровавое "поле Чёрных дроздов" (именно так переводится с сербского "Косово поле"), обратившись в довольно странную птицу - "лебедя с орлиными очами". В своём "Поучении в шестую неделю по Пасхе, о слепорожденном" святитель Дмитрий как бы вновь предлагает аллегорической "Ярославне" не отчаиваться, и явно иносказательно пишет: "... О, невеста Христова! Ищи Жениха твоего не на мягком одре, но на терновном и гвоздном, который на кресте! Ищи Его в полях, в долинах, в трудах и делании, где Он посреди земли совершает спасение мира"... Надо сказать, что разнообразные "дунайские" мотивы верно указывали нам на предания и воспоминания, заветные для автора, понятные и дорогие его сердцу, а сама "тропа Трояня" должна была восприниматься именно как освящённая болгаро-сербской поэтической традицией "тропа героев и легенд". Балканские реминисценции находят ещё одно очевидное подтверждение, и тоже в "плаче Ярославны"! Анализируя известные строки "Възлелей, господине, мою ладу къ мне...зачем, господине, простре горячюю лучу на лады вои?", мы можем заключить, что "ладо" - существительное мужского, а не женского рода. Но в таком случае, Ярославна отождествляла мужа с именем собственным, обозначавшем древнего бога Лада (аналога весеннего Ярилы-Солнца), выявленного ещё в XIX в. исследователем А.С.Фаминцыным. Но в сербохорватской песне-молитве о дожде (sic!), приведённой в книге академика Рыбакова "Язычество древних славян" (М., 1981), "Лад (Ладо)" и назван высшим божеством: "Молимся, Ладо, молимся вышнему богу, Ой, Ладо, ой!"...
  
  
   Причём, если Фаминицын полагал, что бог Лад существовал параллельно с богиней Ладой, то известный собиратель балканского фольклора Стефан Веркович даже сомнений в его мужской ипостаси не имел: "...Ладъ - счастье. (Следует отметить, што Лада - мужской род, как Бога, Кальда у древнихъ славянъ, возможно, какъ и Лета, Солнце (звательный падеж Ладо, Деду, царю)... Въ связи съ этимъ представляется выделение женского рода, какъ отдельнаго явления въ общъмъ мире, противостоящего мужскому, давольна позднимъ и условнымъ..." (см.: "Български народни песни отъ предисторично и предхристианско доба". Открылъ въ Тракия и Македония и издалъ Стефанъ И.Верковичъ. Београдъ 1874; "Залатая книга. Веда славянъ. Золотая книга. Веда славян". Веркович Стефан Ильич. СПб, 1881)... Откуда тогда, не изъездивший Родопские горы лично, и не проводивший там никаких этнографических или археологических изысканий, Б.А.Рыбаков взял, что А.Фаминицын ошибался с мужским родом южнославянского божества? Лично я Верковичу, и даже Фаминицыну, доверяю в этом вопросе куда больше - они свой предмет знали наверняка. Таким образом, наша Ярославна, действительно, скорбела по своему "счастью" - горячо любимому мужу...
  
  
   Да и кого прикажете ей, конкретно, "оплакивать", если сыновей у Ефросиньи Ярославны было пятеро? Кстати, мне совсем непонятно, почему Д.С.Лихачёв называл неоднократно рожавшую детей Ярославну "юной женой Игоря". Помимо невнятных и "малоинформатив-ных" фигур Романа, Святослава и Ростислава, у старшего Владимира, согласно летописям, был ещё один брат, Олег Игоревич; и с ним связан таинственный "разнобой", никем не про-комментированный до сих пор! Так, сам автор "Слова" и некоторые переводчики (Жуков-ский, Заболоцкий, Стеллецкий) наталкивают нас на мысль, что сражался бок о бок с Игорем Святославичем, и был пленён его младший сын Олег ("...А с ними и два молодых месяца, Олег и Святослав, тьмою подёрнулись"). Напротив, Ипатьевская летопись, а также поэт Майков, настаивают: 23 апреля 1185 года отправился в степь, в сопровождении отца и дяди, именно Владимир Игоревич ("...Молодые месяцы, два света - Володимир с храбрым Свято-славом"), что, в принципе, неудивительно, учитывая главную цель мероприятия - его свадь-бу с Ярсылу Кончаковной (как вариант из Лавреньтьевской летописи: "...Игорь с двема сы-нома")...
  
  
   Увы, но потакание непритязательным читательским вкусам сильно вредит ясному пони-манию проблемы. Благодаря вольным литературным фантазиям "геолога и металлурга" от истории, В.Н.Татищева, мозги бессистемно читающей публики периодически "щекочут" версией о том, что Ярославна была якобы второй женой Игоря Святославича, и к моменту его "легендарного" похода ей едва исполнилось 16 лет, - вследствие чего князь Игорь, обу-реваемый неясными подозрениями и муками ревности, дескать, хотел разлучить молодую "мачеху" с юным Владимиром (от греха подальше?), входившем в самую "мужскую силу". Такова, например, гипотеза Л.Наровчатской, некритически воспринятая поэтом Н.Переясловом. Лично мне жалко, даже на одно мгновение, отвлекать внимание уважаемых читателей на подобную "клубничку", в силу её абсолютной вздорности. Тем более, что Ипатьевская летопись однозначно утверждает: Владимир Ярославич Галицкий (этот "сиба-рит, забулдыга и бражник" из оперы А.Бородина), в качестве полноправного "шурина Иго-рева", гостил у последнего уже в 1183 году, - значит, поженились Игорь Святославич и Еф-росинья Ярославна ещё раньше...
  
  
   Неожиданно возникшая проблема представляется мне абслоютно надуманной. Ни Наров-чатская, ни Переяслов будто бы не знают о том, что ещё в 1964 году эту "эротику" всесто-ронне обсудил А.В.Соловьев (Восемь заметок к "Слову о полку Игореве". ТОДРЛ, т. XX. М.- Л., с. 378-379), который, отталкиваясь от комментария издания 1800 г. ("Игорь Свято-славич... женился в 1184 году на княжне Евфросинии, дочери князя Ярослава Володимиро-вича Галичьскаго"), писал: "Летописи ничего не говорят ни о первом, ни о втором браке князя Игоря, ни о смерти его жен: они вообще невнимательны к княгиням. Имя Евфросинии как жены князя Игоря находится только в драгоценном Любечском синодике, опубликованном в 1184 г.... В летописях его нет. Однако (Тут внимание! - А.Н.) оно находится уже в "Родословнике князей великих и удельных рода Рюрика" Екатерины II, напечатанном в 1793 г. ...Мусин-Пушкин уже в издании "Поучения Владимира Мономаха" ссылается на "Родословник" Екатерины II. Ясно, что он пользовался им и для примечаний к "Слову" И ИЗ НЕГО ВЗЯЛ ИМЯ ЕФРОСИНЬЯ И УТВЕРЖДЕНИЕ О ВТОРОМ БРАКЕ ИГОРЯ (выделено мной. - А.Н.). По нашему мнению, известие о втором браке объясняется невнимательным чтением "Истории" Татищева, которой Екатерина II широко пользовалась в своих "Записках по русской истории"... Екатерина II отметила, что под 1184 г. Владимир (Галицкий. - А.Н.) назван шурином Игоря, но сделала из этого неверный вывод, что свадьба была в этом году". И далее А.Соловьёв подводит итог: "Надо полагать, что Игорь женился на дочери Ярослава Осмомысла в 1169 г., восемнадцати лет от роду, а может быть и немного раньше. Все сыновья Игоря были и сыновьями Евфросинии, поэтому они позднее стали галицкими князьями"... Лично я вопросов больше не имею, но, тем не менее, с "неверным выводом" согласиться не могу никак.
  
  
   Почему Дмитрий Ростовский, вопреки всякой логике, сначала проигнорировал фигуру юного путивльского князя, несомненного участника того драматического похода, а затем, как бы спохватившись, пропел ему "славу" в самом конце поэмы, но потерял при этом Оле-га? Чем руководствовался святитель Дмитрий, порождая такую невероятную путаницу? Мо-жет быть, стремился перехитрить иезуитских цензоров, - из опасения, что образ "Владими-ра-Петра" будет для них слишком понятен и "прозрачен"? Да и "путаница" ли то была, в строгом смысле слова? Вновь позволю себе процитировать А.Баркова: "Образование ложно-го сюжета - элемент художественного замысла автора при создании любой мениппеи... Оп-ределение причин, в силу которых он искажает содержание повествуемого (то есть его ин-тенции и психологических доминант) является, по сути, основой структурного анализа ме-ниппеи... В силу своих психологических особенностей анонимы-рассказчики мениппеи ОБЯЗАТЕЛЬНО ДОПУСКАЮТ ПРОТИВОРЕЧИЯ, В ЧЕМ-ТО ВАЖНОМ ПРОГОВАРИ-ВАЮТСЯ (выделено мной. - А.Н). Такие детали - обязательный атрибут любой мениппеи, в противном случае читатель вообще лишился бы возможности постичь содержание такого произведения"... Даже в среде иезуитского "истэблишмента" романовской России (вновь поблагодарим И.Агранцева) очень немногие твёрдо знали (среди "туземцев" таковых были, вообще, считанные единицы), что Пётр I ("полудержавный властелин", который подписывал свои бумаги словом "фюрст"), зримо купавшийся в лучах военной и государственной славы, и Пётр Великий, скромный и незаметный "царь-плотник" в потёртом сюртуке, - суть разные люди... Не эту ли тайну пытался донести до нас Дмитрий Ростовский через диалектику "борьбы и единства противоположностей" - имён (и персонажей) "туземца" Владимира (слав.) и "западника" Олега (сканд.)?
  
  
   В своих комментариях к "Слову" Д.С.Лихачёв называет дату рождения княжича Олега - 1175 год. Совершенно невозможно поверить в то, что десятилетнего мальчугана взяли в опаснейшую военную экспедицию, чреватую самыми непредсказуемыми последствиями. Куда смотрела Ярославна, почему она этому не воспротивилась? Кроме того, никакой "тра-диционник" не сможет членораздельно ответить нам, ради чего нашу героиню вообще зане-сло в пограничный Путивль, даже если он и был укреплён гораздо лучше Новгорода-Северского? В условиях "непримиримой вражды" со Степью, Ярославне надо было дер-жаться, как раз, подальше от половецких кочевий и рейдов! Чернигов здесь подошёл бы лучше всего... Единственно разумное объяснение таково: в Путивле она ожидала прибытие старшего сына с невесткой, и, видимо, хлопотала об организации их венчания и свадебного пиршества...Увы, но запланированные торжества пришлось отложить ("...приуныли голоса, поникло веселие"), из-за грубого вмешательства в ход событий хана поднепровских половцев Гзака Бурновича, разъярённого провокацией (как раз в последней декаде апреля!) киево-берендейских "бандформирований" воеводы Романа Нездиловича. Заблаговременным объявлением дня свадьбы, и оповещением приглашённых на неё гостей (знатных беков и нукеров), хан Кончак, действительно, "ему (Гзаку. - А.Н.) путь указывает к Дону великому"...
  
  
   Как общеизвестно, "Ярославна" причитала по мужу и его воях "...в Путивле на забрале". Совсем ошалев от количества и качества обнаруженных мной "параллелей" и "аналогий", я задался следующим (и довольно нахальным) вопросом: а не было ли в творчестве Дмитрия Ростовского таких случаев, когда он употреблял бы это, достаточно редкое, слово, причём не в смысле детали рыцарского шлема, а именно - в архитектурно-строительном? Имею честь сообщить: я и здесь оказался прав! Вот это место из "Поучения на Обрезание Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, месяца января, в 1 день": "... Царский Сенат - это крепкая стена, ограждающая и охраняющая здоровье царское. И как стена города останавливает вражеские штурмы, принимает на себя пули и стрелы, охраняет целость находящихся в городе, так и сенат должен защищать царя собою, принимать на себя неприятельский натиск, чтобы царь был цел и невредим... Подобным образом и сенат царский светлый - это стена царская. Да будет же на стене этой ЗАБРАЛО серебряное, и ЗАБРАЛО ДВОЙНОЕ (выделено мной. - А.Н.): от Царя Небесного и от Царя земного. От земного - царская милость, ибо она, как прикрытие стену, сенатора и покрывает, и украшает: как прикрытие она покрывает, и как серебряная, - украшает, ибо всякий, сподобившийся царской милости и защищается ею и украшается. От Царя же Небесного да будет тем прикрытием серебряным сила имени Иисуса Христа. Ибо какое прикрытие может быть лучше для сей стены, чем имя Христово? Оно - общая для всех защита, общий, говорю, покров, общее для всех прикрытие"... "Совершенно случайным совпадением" здесь можно посчитать разве-что неоднократное употребление слова "забрало" и Ростовским, и анонимным автором "Слова"... А вот и ещё одна аллегорическая "стена", извлечённая мной из "Поучения первого на праздник Покрова Пресвятой Богородицы, месяца октября, в 1 день" св. Дмитрия: "... Стена же эта есть не иной кто-либо, как Пресвятая Владычица наша Богородица и Приснодева Мария, как сказано от лица Ее Святым Духом, в Песни Песней: Я - стена, и сосцы у меня, как столпы, - и как воспевает Ей Святая Церковь: "Стена непобедимая нам христианом еси, Богородице Дево! К Тебе бо прибегающе невредими пребываем". Об этой стене и ее столпе, то есть о защите и покровительстве Пресвятой Матери Божией, мы и побеседуем ныне, в день Покрова Ее, в честь и славу Ее, при Господнем содействии... Стена не только против душевных врагов, проклятых демонов, которые исчезают от Ее крепости и силы, как дым от ветра, как сучья от огня и как иней от солнечного жара, как тьма от света, прах от бури и злак от мороза, но и против врагов видимых, которые непобедимой силой Ее или внезапно поражаются благочестивыми, или ищут спасения в бегстве, или бывают чудесно истребляемы". Так молилась Ярославна за близких своих, или языческих духов призывала со стены града Путивля?.. Может быть и к "Днепру-Словутичу" святитель Дмитрий когда-либо обращался в своих "словах" и "поучениях"? "Ну, уж это-то совершенно невероятно и явно недоказуемо", - скажут многие. И ошибутся, жестоко ошибутся! Вот текстуальное доказательство из "Поучения первого на праздник Успения Пресвятой Богородицы, месяца августа, в 15 день в 1693 г." : "... Жизнь каждого из нас в этом мире есть как бы река... Когда мы впадаем в море мирских страстей, то теряем свою сладость. Велик ты, Днепр, и многих напояешь, но приблизишься к морю - и тебя никто не захочет ни знать, ни вод твоих поднести к устам своим: ты делаешься невкусным, соленым, горьким, смешав себя с морскими солеными и горькими водами" (сравним: "О Днепр Словутич! Ты пробил каменные горы сквозь землю половецкую...").
  
  
   Дмитрий Ростовский оставил превеликое множество "ориентиров" и "зацепок", которы-ми учёные мужи так и не сумели воспользоваться! "Злачёные" стремена и седло князя Иго-ря, а также шлем его брата Всеволода (кстати, "митра" - головной убор, весьма напоминаю-щий шлем, и надеваемый высшим духовенством во время богослужения, тоже ведь позоло-чен!) просто "кричали" о том, что цель похода - сугубо мирная; и сегодня, собираясь в гос-ти, мы надеваем лучшее из того, что есть в нашем гардеробе. Идеолог тамплиеров, святой Бернар Клервосский, даже упрекал светских рыцарей: "Вы рядите своих лошадей в шелка и окутываете свои кольчуги каким-то тряпьем. Вы разрисовываете свои копья, щиты и седла, инкрустируете свои удила и стремена золотом, серебром и драгоценными камнями. Вы пышно наряжаетесь для смерти и мчитесь к своей погибели бесстыдно и с дерзкой заносчи-востью. Эти лохмотья - доспехи ли это рыцаря или женские наряды? Или вы думаете, что оружие ваших врагов остановится пред златом, пощадит драгоценные камни, не разорвет шелк?.. И вырядившись таким образом, вы сражаетесь за самые пустые вещи, такие, как без-рассудный гнев, жажда славы или вожделение к мирским благам...".
  
  
   О том же самом свидетельствовал и сам неспешный характер движения в степь (Игорь "поехал по чистому полю", Игорь "к Дону воинов ведёт"), подтверждаемый сообщением Лаврентьевской летописи ("И тако идяхуть тихо, сбираюче дружину свою - бяхуть бо и у них кони тучни вельми... И сняшася... и тако приде ко Осколу и жда два дни брата своего Всеволода... И оттуда поидоша... и ехаша черес ночь"). Об этом же свидетельствовали же-лание Игоря "копьё преломить" и "шеломом испить из Дону" (Последнее действие совер-шенно точно предполагало отсутствие опасности!), и сама принципиальная невозможность "потоптать" конные половецкие полки, тонко подмеченная А.В.Тарасенко (половцы, как известно, в пешем строю не воевали, и не могли представлять из себя разновидность наспех собранного "крестьянского ополчения"), и абсолютно бесполезные в кочевом быту отрезы дорогих тканей, золото и некие "железные путы" (оковы, цепи), и поставленные на землю щиты воинов (как в "Энеиде" Вергилия: "Копья воткнули в песок, и щиты к ним бойцы при-слонили..."; или у Гомера, в "Илиаде": "...Прекратилась война. Оперлися / Воины все на щиты, И копья их воткнуты в землю"), и весёлое конное состязание "догнать красную девку половецкую", и подаренные Игорю от лица Кончака "знаки ханской власти" - стяг, хоругвь и бунчук (Не могли же они валяться в каждой половецкой юрте!), и крепкий, здоровый сон беспечного "Игоревого полка" ... Дмитрий Ростовский комментирует: "...Не засыпай, человече, в веке сем и никогда не обеспечаливайся, но всегда будь бодр и опаслив, всегда трезвись и будь тщателен... Мир сей создан не для покоя и почивания, а для трудов и подвигов, не для тишины и утешения, а для борьбы и ратоборства... всегда и везде озирайся во все стороны и никогда не будь беспечен, ибо ты со всех сторон имеешь ловителей, отовсюду сети, отовсюду тенета. Опасайся впасть в них - да не будешь чем-либо пойман, ибо, будучи пойману, трудно освободиться, и не избежишь тяжести их и горести"... В противном случае, нам не остаётся ничего другого, как предположить (вслед за академиками Рыбаковым и Лихачёвым): автор воспел одолевавшие "русичей" гордыню, алчность и похоть. Но чего стоила бы тогда подобная поэтическая "пошлость"?
  
  
   Попробуйте-ка без знания украинского или белорусского языков перевести, может быть, самую непонятную фразу из "Слова": "...смагу мычаючи людем в пламяне розе", - не полу-чится ничего осмысленного! Предлагавшиеся до сих пор варианты первых издателей ("...стали томить людей огнем и мечем"), А.Ф.Малиновского ("...пустилися в землю Рускую мучить людей в пламенной росе"), В.Жуковского ("...мча разорение в пламенном роге"), А.Майкова ("...мечет им смолой пылающие роги"; и у него же отметим недоуменный вопрос: "Смагу мыкати въ пламяне розе" не значит ли: огонь или дым кидать из наполненного пламенем рога?"), К.Бальмонта ("...Мечут меч и мычут пламя"), В.Капниста ("...Разнося огонь в пламенном роге"), Д.Лихачёва ("...огонь мыкая в пламенном роге" и "...размыкивая огонь в пламенном (погребальном) роге"), Н.Заболоцкого ("...смертный прах в огнепалимом роге", или "...потрясая искромётным рогом"), О.Творогова ("...сея горе людям из огненного рога"), В.Лукина ("...и брызнули смагою в пламенном роге"), А.Чернова ("...людям Смагу мычут / В пламенном роге"), В.Скифа ("...В роге пламя мыкая") и т.п., видятся мне бессвязным набором слов... Самая обыкновенная "жажда" терзала русских воинов, пить им хотелось, как это ни странно. Удивительное дело: даже белорусский (!) поэт Игорь Иванович Шкляревский, ныне живущий в РФ, этого не уловил ("...И огонь разметали из рога"), - вот она, "убойная" сила гумилёвского "гипноза предвзятых мнений"! Дабы преодолеть своё элементарное непонимание сути таинственной фразы, некоторые переводчики вообще уходили в поэтический "астрал", как, например, Е.А.Евтушенко ("... И Карна Жлян - змей чёрной масти / Огнем плевался и рыгал")... Уж не о скандальном ли "борце с узбекской мафией" из приснопамятных времён "перестройки", следователе Тельмане Гдляне, думал во время своего переложения "шестидесятник" Евгений Александрович Евтушенко?.. Но больше всех меня позабавил советский искусствовед Дмитрий Власьевич Айналов (1862 - 1939), который в своих "Замечания к тексту "Слова о полку Игореве" (Сборник статей к 40-летию ученой деятельности академика А.С.Орлова. Л., 1934, с.182-183) писал: "Если русские лето-писи говорят о пускании огня трубами, то греческие источники говорят о "сифонах", кото-рые устанавливались на носах кораблей и приготовленный огонь бросали на неприятеля... Был, однако, и другой способ применения огня, сухопутный, при котором небольшие "сифоны" или трубы держали в руках воины и бросали их из-за железных щитов в лицо неприятеля... Нельзя не узнать в этом способе бросания сифонов выражения Слова: "смагу мычючи людемъ въ пламяне розе". Половцы бросали его именно в боях на суше"... Какие-то рациональные оценки здесь, по-моему, и неуместны, и даже излишни... потому что даже искусствовед (а тем более - филолог Творогов и поэт Шкляревский) должен понимать существенную разницу между предлогами "В" и "ИЗ".
  
  
   Когда я впервые услышал о книге В.П.Тимофеева "Другое Слово о полку Игореве" (М., "Вече", 2007) моё сердце буквально "ушло в пятки". Шутка ли - бывший разведчик со зна-нием 20 (!) древних и современных языков (сам-то я, худо-бедно, читаю разве что по-польски, да ещё по-французски)... Как тягаться с человеком, монография которого содержа-ла "более 400 страниц аргументации", который "прекрасно разбираясь в тонкостях древне-русского языка... опираясь на великолепное знание исторических и лингвистических реалий, предлагает новое убедительное прочтение... предлагает свою версию, с которой трудно не согласиться", и при прочтении "блестящего исследования" которого "... вместо смутных аллегорий возникает кристальная ясность образов" (sic!) и оно "...открывает новую страницу не только в изучении "Слова", но и в осмыслении домонгольской эпохи" и т.д. и т.п. Все эти восторженные "вопли" были почерпнуты мной из аннотаций и читательских откликов на книгу В.Тимофеева.
  
  
   Что тут сказать? Я чуть было не "капитулировал", но само это выражение - "домонголь-ская эпоха" - несколько меня насторожило, и я решил немного подождать. А после того, как мне, в общих чертах, стала понятна сама идея В.Тимофеева о "повествовании, насыщенном античными и библейскими аллюзиями" (И я двигался в том же направлении!), свидетельст-вующее о принадлежности "песнотворца Бояна" к общеевропейской культуре (Совершенно здравая идея!), мне сильно захотелось проверить "прочность" его гипотезы на "детекторе" вышеобозначенного "тёмного места" из "Слова о полку Игореве"... И что же? А - ничего достойного внимания! Читаем у Тимофеева: "...А Игорева храброго полка уже не вернуть. / Его созывая, рожок протрубил, / И поскакал, стеная, по Русской земле, / Горе людям неся в пылающем факеле...". "Новизна", что говорится, так и "прёт": вместо традиционного "рога с углями" автор-новатор предложил нам "пылающий факел", и ввёл в исследовательский оборот новый литературный персонаж - "скачущий и плачущий рожок, участвующий в эстафете олимпийского огня"... Не хотелось бы здесь иронизировать по поводу человека, который трагически ушёл из жизни, но Вячеслав Тимофеев, действительно, исследовал какое-то "другое Слово" - совсем не то, которое читал я. Пусть он и "доказал" даже, что упомянутые в поэме вассалы-союзники Ярослава Черниговского - "татраны, шельбиры, топчаки, ревуги и ольберы" - это неизвестные исторической науке типы вооружения, но я-то, собственными глазами, видел в летописях и "хана Чельбира", и некоего "Ольбера (Ольбега) Ратиборича", убийцу кагана Итларя. И эта моя догадка полностью совпадает с мнением известного советского тюрколога, профессора ЛГУ, Сергея Ефимовича Малова (1880 - 1957), который в статье "Тюркизмы в языке "Слова о полку Игореве" (ИОЛЯ. 1946. Т. 5, вып. 2. с.130) утверждал, что "татраны" и пр., - это названия "титулов, чинов или, скорее, прозвищ высоких лиц из тюрков, древних соседей русских"...
  
  
   Ну, уж нет... Чтобы окончательно не тронуться умишком, давайте-ка лучше вернёмся к старым-добрым "тюркизмам" и "смутным аллегориям". И первые издатели "Слова", в своём прозаическом переводе, тоже были на стороне "здравого смысла", в чём лично у меня нет никаких сомнений: "К чему в поле безводном, МУЧА ИХ ЖАЖДОЙ..." (выделено мной. - А.Н.). Только приключилось это "бедствие" явно не в 1185 году; не могло быть ни аномальной жары, ни "поля безводного", ни особенно густой пыли-"пороси", ни "выжженной степи" в самом начале мая! А если предположить, что в оригинале рукописи было написано "...в таганрозе" (т.е. в заливе, у мыса Таган-Рог), и Мусин-Пушкин (или кто-то иной) не только произвольно разделил, но и частично перевёл данное выражение (татарское слово "таган", действительно, связано с "огнём и пламенем" напрямую), то и временная, и географическая "привязка" описываемых в поэме событий облегчаются радикально. Впрочем, даже общепринятый вариант - "...в пламяне розе", т.е. в буквально "раскалённом" от палящего солнца воздухе (Таганрогского) залива - который я считаю очевидной аллегорией вышеупомянутой местности на побережье Азовского моря, ничего, в сущности, не меняет в предлагаемой мною версии.
  
  
   Мы закономерно упираемся в XVII век, чрезвычайно богатый на русско-татарские и рус-ско-турецкие вооружённые конфликты, когда всплакнуть о горестной судьбе своих "милых лад" в Крымских и Азовских походах могли многие "русские жёны". Например, во второй поход под Азов воинство Петра I отправилось аккурат 22 апреля 1696 года!.. А уж как бук-вально рыдала в конце всё того же столетия "святая Русь", провожая своего государя за гра-ницу ("за море")! Сам патриарх Иоаким коленопреклоненно умолял царя не ездить на Запад и ограничиться разглядыванием географических карт. Ведь "заморскими" в Московии на-зывали даже те страны, куда можно было проехать посуху: Германию, Францию и т.п. А "море" по традиционным представлениеям московитов - это рубеж, отделявший царство мёртвых (т.е. неправедную, грешную, обладаюшую свойствами "преисподней", подлинно "незнаемую" землю) от царства живых, истинных "хрестьян". Проводив молодого царя в "великое посольство", Московия тут же и оплакала его, аналогично тому, как погружались в траур матери и невесты тех юношей-москвитян, которые отправлялись в Западную Европу на учёбу. Зубоскальство здесь абсолютно неуместно, всё на полном серьёзе: разве может править "праведной" страной монарх, сам побывавший среди "покойников", и фактически "на том свете"? Может быть, тогда мы и "знаковое" солнечное затмение (Какая, однако, не-простительная забывчивость с моей стороны!) отыщем? Непременно! В канун заключитель-ного похода на Азов, 6 декабря 1695 г., приключилось одно из них, а 21 апреля 1697г., когда Пётр I едва-едва отъехал от родимых "дедин и отчин" - другое, не менее символическое. Причём, оба - достаточно сильные, хотя и несколько уступавшие затмению 1 мая 1185 го-да...Исключая меня самого, был ещё один исследователь, который даже не предположил, а уверенно заявлял, что "Слово о полку..." рассказывает нам именно о событиях конца XVII века (цитирую) : "..."Слово о полку Игореве" написано О ПЕТРЕ I и В ЕГО ПРАВЛЕНИЕ (выделено мной. - А.Н.). Но мы почти ничего не можем понять. Текст, написанный всего за сто лет до Пушкина для нас уже очень древний. После правильной датировки произведения появляется хоть какое-то представление о языке и общей культуре Петровской эпохи. И это уже немало". А зовут этого "чудака" - Георгий Михайлович Герасимов, автор довольно за-нятной книги "Теоретическая история". Догадка Герасимова тем более любопытна и удиви-тельна, что каких-то веских аргументов в её пользу мне найти не удалось...
  
  
   А иначе зачем Ярославне было адресовать свои "слёзы", предназначавшиеся для князя Игоря, "...на море рано"? В "Алфавите духовном" Ростовского читаем: "... аще возму кры-ле мои рано и вселюся в последние моря". А в его "Поучении в неделю 27-ю о жене скор-ченной" встречаем такой мотив: "... Исправь свои крылья, полети и "вселись на край мо-ря" (Пс.138, 9), - зависть тебя и летящего подстрелит, как стрелой, своим хульным словом, отнимающим от тебя твою славу". Всё - по теме, всё - по делу; авторские намё-ки и аллегории читаются довольно легко... Более того, у Ростовского мы находим послед-нее, совершенно неопровержимое доказательство того, что "плач Ярославны" - это именно христианское моление, а не языческий "сеанс общения" с некими природными духами-бесами! В "Поучении первом на Воздвижение Честного и Животворящего Креста Господня, месяца сентября, в 14 день" читаем: "... Под ЛЕТАНИЕМ НА КРЫЛЬЯХ, по мнению свя-того Григория Назианзина, РАЗУМЕЕТСЯ МОЛИТВЕННЫЙ ПОДВИГ, который мы совершаем телом, и БОГОМЫСЛИЕ (везде выделено мной. - А.Н.), совершаемое умом, чтобы славословие Божие не совершалось ни без телесного труда, ни без мысленного внимания".
  
  
   Чем больше я анализировал псевдоязыческий "гимн", густо насыщенный самой настоя-щей христианской символикой (палящий "зной", уязвляющие "стрелы", буйный "ветер", "птицы небесные", "плен", далёкая "страна незнаемая" и т. д.), тем явственнее становилось для меня, что адресат Ефросиньи Ярославны - это Богородица Приснодева. И с её образом связано у Дмитрия Ростовского ещё одно "дерево", вновь оказывающееся "мысленным"! Вот извлечения из двух его "Поучений на праздник Покрова Пресвятой Богородицы, месяца октября, в 1 день": "... Да прибегают к Ней благородные князья, бояре и сами Цари и Ца-рицы, ибо Она - Царица неба и земли и произошла от царского колена Давидова... осеня-ет нас Своим покровом во время ЗНОЯ ПРАВЕДНОГО гнева Божия, чтобы ярость Его не ПОПАЛИЛА нас... Пречистой Деве Марии, Которая есть ДЕРЕВО, как жезл, про-росший от корня Иесеева. Она есть БЕЗМЕРНО ВЕЛИКОЕ ДЕРЕВО, ибо высота Ее заслуг и чести превосходит небеса и все Небесные Силы, широта же Ее славы простира-ется во все концы земли... В ветвях благодати этого ДЕРЕВА, как ПТИЦЫ НЕБЕС-НЫЕ, почивают все святые и праведные, ибо спасаются ходатайством Ее. Под ветвя-ми же жительствуют все звери и скоты, все грешники, которые по Ее заступничеству пребывают неистребленными праведным наказанием Божиим... являет ныне в храме Влахернском честный омофор Свой, извещая тем, что каждый может свободно воз-вратиться под ним в Отечество небесного Сиона, ХОТЯ БЫ ОН И ЗАТОЧЕН БЫЛ В САМУЮ ДАЛЕКУЮ СТРАНУ БЕЗЗАКОНИЙ... Защищает нас Пресвятая Богородица от врагов наших, видимых и невидимых. От видимых, когда дарует благочестивым Ца-рям победу над супостатами и когда матерински защищает каждого от наветов лука-вых людей. От невидимых, когда сохраняет от их коварств и сетей вражеских. Защи-щает Она нас от СТРЕЛ супостатов Своим материнским покровом и угашает в нас СТРЕЛЫ ТЕЛЕСНОГО ВОСПЛАМЕНЕНИЯ, как Мать Сеятеля чистоты и Сама едина Чистая и Благословенная. Укрощает ВЕТРЫ ГОРДОСТИ, как возлюбившая смирения, утоляет любоимение, как Нищелюбица, защищает от гнева Божия, как Мать милосердия, сохраняет от злых напастей, как Защитница... звери и скоты под ветвями сего МЫСЛЕННОГО ДЕРЕВА (везде выделено мной. - А.Н.), под покровом и защитой Пресвятой Девы Марии живут, не погибая в мире сем, но не для того, чтобы они попали в руки ловцов геенских, а для того, чтобы, отложив дикость и зверские нравы, вновь облеклись в добрый вид нравов человеческих"...
  
  
   Упомянутые же в поэме "немцы и венецианцы" (как опытные вояки, корабелы и морехо-ды), действительно, могли "каять" попытки московских правителей атаковать Крым, и его азовский "ключ", одними сухопутными войсками, "в лоб" - без военного флота, без предва-рительного закрепления на берегах южных морей (вспомним: "Кто с гордыней на войну идёт..."). Ведь всё равно новому властителю России, Петру I, пришлось, под предлогом "общей християнской войны, на тех помянутых креста святаго и християнских неприяте-лей", обратиться в июле 1696 г. к венецианскому дожу с просьбой прислать "добрых судо-вых мастеров". В дальнейшем, на верфях Воронежа строили "галеи" (галеры) и другие суда голландцы, шведы, англичане, датчане и прочие "немцы"... У ленинградского историка В.В.Мавродина была работа "Петр I" (1948), и в ней мы читаем: "Петр рвался к намеченнй цели, не считаясь с тем, что говорят вокруг, но также и не сообразуясь еще со своими сила-ми, не отдавая себе отчета в том, какие трудности ему нужно будет преодолеть, прежде чем он этой цели достигнет, не представляя себе всей сложности стоящих перед ним задач. В этом сказывались ЗАДОР ЮНОСТИ (здесь и далее выделено мной. - А.Н.), юношеская вера в успех. В ИЗБЫТКЕ САМОНАДЕЯННОСТИ и недостатке учета условий действительно-сти...". Просто мистика какая-то! Авторов летописей, живописавших злоключения "Игорева полка", а также самого святителя Дмитрия ("...Даровал мне бог победу над погаными, а вы, не удержав пыла молодости отворили ворота на Русскую землю"), и Владимира Васильевича Мавродина, занимавшегося исследованием биографии Петра I, разделяют даже не годы - столетия, а написано словно бы под копирку... И ещё одну очевидную смысловую "параллель" между "Алфавитом духовным" и "Словом о полку Игореве" мне хотелось бы здесь привести. У Дмитрия Ростовского читаем: "...Возжажда тебе душа моя, коль множицею Тебе плоть моя, в земле пусте и непроходне и безводне..." (в "Слове" отмечаем следующую фразу: "...чему, господине, простре горячюю лучю на ладе вои? В поле безводне жаждею имъ лучи съпряже..."). Разве не удивительно? Но почему солнце - это "господин", а не "государь"?
  
  
   Только "методика" И.Агранцева позволяет объяснить, например, тот факт, что биографии "Игоря Святославича" и Дмитрия Ростовского поразительно схожи в главных, "узловых" пунктах ("рождение", светское и церковное "княжение", "измена" тайным клятвам и быв-шим союзникам, "плен и искупительное раскаяние", "преображение", "смерть" физическая и "умирание" духовное, как результат расставания с родиной), конечно, с учётом литератур-но-хронологического "сдвига" в 500 лет (в оригинальном толковании И.Агранцева, имею-щем очень приблизительное отношение к концепции "новой хронологии"). Возможно, что какой-то определённый смысловой "оттенок" имеет само соотношение двух имён - "Игорь" и "Димитрий" ("Деметриус"). И то, и другое означает "посвящённый богине плодородия", - соответственно скандинавской Инге (Ингви) и греческой Деметре! Исследователи "древне-русских" произведений давно заметили одну интересную особенность: если автор сообщает о ком-нибудь массу подробностей, то вероятнее всего он пишет о самом себе. Видимо, не имея возможности открыто воспеть отечество своё, находясь в полной зависимости от иезу-итских "надсмотрщиков" и капризов нарождавшегося российского абсолютизма, святитель Дмитрий всю свою любовь к Украине-Руси как бы "передоверяет" князю Игорю, путешест-вует вместе с ним, смотрит на дорогие сердцу места его глазами. Мне остаётся лишь полно-стью согласиться с Д.С.Лихачёвым: "...Любовь к родине вдохновляла автора "Слова о полку Игореве". Она как бы водила его пером. Она же сделала его произведение бессмертным... "Слово о полку Игореве" проникнуто большим человеческим чувством - теплым, нежным и сильным чувством любви к родине. "Слово" буквально напоено им"...
  
  
   Более того, покровительствовавший святителю Дмитрию патриарх Иоаким (Савёлов), как и Игорь Святославич, тоже "преобразился" на 35-м году жизни, оставив воинское ремесло ради монашеской стези... И здесь мы вряд ли имеем дело с каким-то "случайным совпадением". Тот же подход помогает нам идентифицировать в "Слове" некоторых персонажей "второго плана", в чём традиционное литературоведение абсолютно беспомощно! Например, эпизод с плачущей "на темном берегу Днепра" матери утонувшего в реке Стугне "юноши князя Ростислава", - это, скорее всего, отголосок какой-то трагедии в семье Савичей! В своём предсмертном завещании от 16 июня 1710 года игуменья Параскевия Тупталовна, сестра святителя Дмитрия, оставляла "на помин души" своего "сына Ильи" одиннадцать серебрянных ложек... Был в бурной истории Украины XVII века один занятный сюжетик: весной 1648 года, реестровые казаки, побуждаемые полковником Кречовским, элементарно утопили в Днепре своего же "старшину" Ильяша (Илью?) Караимовича (из "караимов"?)... Может и есть тут какая-то связь, а может быть и нет... Или возьмём, к примеру, "крещёного половца" Овлура (Влура, Лавера, Лавора, Лавра, Флора), помогавшего "князю Игорю" в его побеге, из-за неких "разногласий" с соплеменниками. Знакомьтесь: Миняев Флор Минаич (1613-1700), "московофил", атаман-реформатор Донского войска XVII века, участник Крымских и Азовских походов, высокопоставленный казачий "ренегат", приведший мятежный Дон к послушанию "царю Петру"... Поразительно, но в том же XVII веке, времён правления незабвенного "царя Васьки" - Шуйского, мы встречаем ещё одного казацкого "Лавора-Лавера" - среди многочисленных приблудных "димитриев", "чудом спасшихся царевичей" и их вороватых "сродственников"!..
  
  
   Вот вам и расшифровка таинственной, на первый взгляд, фразы: "О, далече залетел сокол, птиц избивая, - к морю!". Но "сокол" Игорь Святославич (интересно, что по славянским по-верьям у кукушки не бывает видового спутника-самца, и потому ей приходится спариваться с соколом, ястребом, петухом или удодом) туда-то, как раз, и не "залетел", и даже не плани-ровал (если только автор не подразумевал в данном фрагменте "великое посольство" и изу-чение Петром I "корабельного дела" в Голландии и Англии), а место основного действа в поэме и половецкие кочевья располагались достаточно далеко от морского побережья! Ака-демик Рыбаков это прекрасно знал, но пытался "сохранить лицо", даже ценой приобретения (весьма сомнительного для серьёзного учёного) звания "заслуженного писателя-сатирика СССР": "...Какая-то часть русских "лучших конников" могла ночью вырваться из окруже-ния и в конце концов доскакать до Азовского моря, правда, не принесшего им спасения... Основная битва Игоря с Кончаком происходила не у моря, но в таком расстоянии от моря, которое позволяло в общих описаниях упоминать о море" (цит. по: "Злато слово", с. 302)... Как говаривал незабвенный герой Юрия Никулина в кинокомедии "Кавказская пленница": "Моментом - в море"... Только другой "сокол", Пётр Алексеевич Романов, мог символиче-ски "птиц избивать" (совершенно очевидно, что это, согласно Г.Сумарукову, тотемы тюрк-ско-казацких родов: лебедь, гусь, галка), только он в реальности мог видеть простор "Мео-тиды"-Азовского моря, причём в не самый удачный для его царствования момент, когда на его волнах издевательски-победно ("Встала обида в войсках Дажьбожа внука... восплескала лебедиными крылами на синем море у Дона"?) надувались "враждебными ветрами" паруса ("лебединые крылья") неуязвимых турецких кораблей... Кстати, Д.С.Лихачёв далеко не случайно пошёл на ещё один филологический "подлог", переводя авторское выражение "в силах...", как "в войсках...". СИЛЫ - это один из 9 ангельских "чинов"; они исполняют волю Божию, творят чудеса, ниспосылают благодать чудотворения и прозорливости христианским святым! А не имеем ли мы здесь дело с явной аллегорией православного клира, из последних сил борющегося с полчищами "преображенцев", "глобалистов" и прозападных "реформаторов"? Ещё и поэтому все умозрительные построения советских зануд-академиков о "языческой мотивации" в "Слове о полку..." не стоят и ломаного гроша...
  
  
   А далее следовала такая фраза: "Игорева храброго полка не воскресить". Почему? На-прасно в этом месте злорадствуют российские "неоязычники", в лице Л.Прозорова, напрасно они сомневаются в том, что автор поэмы - христианин! Во-первых, съеденных зверями и склёванных птицами воинов никто не причащал, не отпевал и не хоронил должным образом. Во-вторых, учение о страшном суде, посмертном воскресении и загробной жизни отвергалось не только приснопамятными "язычниками", но и Ветхим заветом (согласно библейским представлениям, "ад" - это обычное место захоронения умерших, просто могила), некоторыми еретиками XV-XVI вв. (псковские "стригольники", "жидовствующие", Феодосий Косой), и даже отдельными "православствующими" иереями, наподобие московского митрополита Зосимы (вспомним его известное высказывание: "А что то царствие небесное? А что то второе пришествие? А что то воскресение мертвым? Ничего того несть - умер кто ин, по та места и был!"). Наконец, "Азовская кампания" изначально носила неблаговидный, даже подлый, характер с точки зрения Высочайшего Провидения: под предлогом войны против турок-"басурман" уничтожался суверенитет "казацких", вольных и самоуправляемых, территорий в междуречье Днепра и Дона - "Донской Тартарии"! Потому-то славянские "ветры, внуки Стрибога" и "веяли с моря стрелами" в лицо, навстречу петровскому воинству ("на храбрые полки Игоревы")... Читаем у Гомера: "Тех, кто священные клятвы предательски первый нарушил, - / Будут их нежное тело расклевывать коршуны в поле...". Как остроумно заметил в своей "Истории русской церкви" Н.М.Никольский: "Москва была довольна... "Вольный" и "тихий" Дон стал с этого времени только "тихим" (История русской церкви. Минск, "Беларусь", 1990, с.237)... Российско-иезуитская бюрократия завоевала-таки эту огромную страну, хотя и проиграла первый из двух "актов" известной исторической "драмы", под названием "Взятие Азова". Мурад Аджи подытожил: "...Поражение под Азовом - это запланированная победа! Вернее маневр, отвлекающий противника. Не войдя в военное соприкосновение с турками, Россия победила, она без боя оккупировала Дон, сделав это руками казаков, которые вошли в войско Петра. Вот что было главным!" (Тюрки и мир: сокровенная история. М., АСТ, 2004, с.593)... Для тех же "профессионалов науки", кто не может без содрогания слышать само имя - Мурад Аджи - приведу слова другого современного ис-следователя В.Гудакова, из его статьи "Русский путь к Югу (мифы и реальность)" (ж-л "Вестник Европы", 2007, Љ19-20): "Российская экспансия не ограничивалась борьбой за за-порожскую этносферу. Она распространилась также на донскую этносферу, крымскую тер-риторию и османские владения в Приазовье. Русский этнос, используя для расширения экс-пансии Российскую империю Петра I (Вот тут я согласиться с Гудковым никак не могу. Это Пётр "использовал" русский народ "втёмную", для расширения "экспансии" в южном на-правлении! - А.Н.), устремился напрямую по Дону в тюркскую сферу влияния к Азову. Здесь его союзником выступило донское казачество, неоднократно пытавшееся овладеть устьем Дона, выходом в Азовское море"... А вот что по тому же вопросу писал Лев Николаевич Гумилев: "Однако, сама необходимость взятия Азова была более чем сомнительна. Азовское море сообщается с Черным через Керченский пролив, а Керчь и Тамань находились в руках у турок и татар. Таким образом, взяв Азов, логично было бы начать отвоевывать выход из Азовского моря в Черное, то есть, подобно Голицыну, пытаться захватить Крым. Но, ведь даже завоевав Крым и получив выход в Черное море, Россия не стала бы средиземноморской державой. Для настоящей конкуренции в Средиземном море с венецианцами и англичанами русским необходимо было получить проливы Босфор и Дарданеллы, то есть ни много ни мало - захватить Стамбул. А об этом и речи не могло идти в конце XVII в." (Гумилев Л.Н. От Руси к России: очерки этнической истории. М.: Экопрос, 1992, с. 283-284). Как говорится: найдите десять отличий...
  
  
  
   А теперь вернёмся к загадочным обстоятельствам похорон святителя Дмитрия, и посмот-рим, а не подразумевали ли россказни о ритуальном "положение во гроб" его личных бумаг некую аллегорию жгучего желания отцов-иезуитов изгнать из истории "российской словес-ности" и самого автора, и его творения, лишить митрополита-гуманиста права на литератур-ное "бессмертие"... Звучит несколько еретически? Я и сам так думал, пока не узнал, что прах скончавшегося митрополита ожидал погребения почти месяц (!), что нетленные останки Дмитрия Ростовского были случайно (А пометить место захоронения разве нельзя было никак?) обнаружены через 42 года после его смерти (в результате "проседания пола"), рукописи-черновики покойного истлели в дубовом гробу так, словно их и не было вовсе (Всего-то за 42 года?), а его канонизация растянулась ещё на пять долгих лет. Более того, 15 февраля 1766 г. группа неустановленных "старообрядцев" (И откуда они только взялись?) якобы предприняла безуспешную попытку украсть и уничтожить чудотворные мощи святителя, вследствие чего монахи так и не позволили светлейшему графу Н.П.Шереметеву перенести их в специально возведённый Дмитриевский собор!
  
  
   Один из самых "зубодробительных" аргументов я приберёг напоследок нашего расследо-вания. Не в смысле - "напоследок, в конце языческих времён", как умудрился исказить со-вершенно ясное авторское выражение "на седьмом веце Трояни" академик Д.С.Лихачёв, а в самом, как говорится, прямом. Т.е., автор "Слова" оставил нам чёткий "ориентир", и пра-вильное истолкование этого "тёмного" места должно выглядеть так: на седьмом веку (со-гласно традиционной хронологии и церковной истории) с того момента, как на II Вселен-ском соборе в Константинополе, в 381 году, была выработана формула троичности Бога - "Троица нераздельная и единосущная". 381 + 700 = 1081 год... Так автор "Слова" - язычник, или всё-таки христианин? Полученный результат является "верхней" временной границей, поэтому реальный факт вокняжения Всеслава Полоцкого в Киеве, в 1068 году, следует счи-тать феноменально точным попаданием в цель! Но весь фокус состоит в том, что в XIIв. счё-та "100-летиями" не знали (ещё отсутствовала "сквозная хронология", "луч времени" Ска-лигера - Петавиуса!), а слово "веци" ("вечи"), по мнению благонадёжного во всех смыслах историка А.Г.Кузьмина, означало тогда - "срок жизни предмета, явления, человека" (и в са-мом "Слове" мы встречаем блестящее этому подтверждение: "...в княжих крамолах веци че-ловеком (sic!) скратишась"). Следовательно, традиционные ссылки на период правления императора Марка Ульпия Траяна (97 - 117 гг.н.э.), или на "языческого бога Трояна-Троила" являются явной, злонамеренной дезинформацией! Такового просто не было в древнерусском пантеоне; вот у южных славян - вполне вероятно, но, ведь, Балканы - это не Поднепровье! Не спасает положения и та незамысловатая "подтасовка", когда утверждают, что Всеслав-де "жил на седьмом веке", если отсчитывать время от "эпохи Траяна"... Однако, как ни старайся искусственно "растягивать" хронологию, всё равно получается, в лучшем случае, самое начало X века! И колокола полоцкой Софии не могли звонить для "нечестивца" Всеслава ("оборотней"-ликантропов страшили, как известно, только лезвия и пули из серебра!), тем более что появление технологии колокольного производства (по Я.А.Кеслеру) датируется второй половиной XVв., и никак не ранее...
  
  
   Вплоть до XVII века (когда польско-украинское культурное влияние стало в России пре-обладающим), в "древнерусской" литературе не встречалось таких примеров, чтобы имена языческих богов употреблялись бы в качестве поэтических "украшений"-метафор! Уже упо-минавшийся мной В.Ф.Миллер верно подметил, что автор "Слова" - это "...христианин, не признающий языческих богов и упомянувший их с таким же намерением, как поэты XVIII-го века говорили об Аполлоне, Диане, Парнасе, Пегасе и т.п.". Только искушенный богослов высочайшей квалификации мог так ловко и лихо пройти по тонкому, и такому неочевидному для большинства, "лезвию" между ветхозаветной и новозаветной традицией, так умело приглушить евангельскую христологию и "упаковать" в сюжетную канву поэмы языческую символику, что это ввело в заблуждение и верующих, и неверующих, и даже маскарадных "арийцев-йогов" современной России.
  
  
   Возложив всю ответственность за бедствия "Русской земли" на её "политическое руково-дство" Дмитрий Ростовский со всей определённостью констатирует: Бог карает Русь "усо-бице многы и нашествие поганых" за "зловерие" (т.е. отпадение в протестантизм, униатство и католичество), за "сребролюбие", "лукавство" и "оппортунизм" правителей, но он и милосерден, потому что "казнив землю", он тем самым приводит её к "истине". Святитель Дмитрий трактует исторический процесс явно исходя из ветхозаветной идеи "божьего блюдения", и теология "Слова", действительно, почти вся лежит в плоскости "ветхозаветного провиденциализма". Поэтому Бог в "Слове" - "посюсторонен", он - стержень и костяк повествования. Он обнаруживает себя посредством чудес и знамений, он вездесущ и активен, он не оставляет людей, а, напротив, направляет их дела, и вершит их историю. В результате, прошлое народа становится органической частью его религиозного опыта, предпосылкой истинности веры предков! В "Слове" никто не молится языческим кумирам, стихийные силы природы прямо подчинены Божьему "промыслу", а русские люди именуются "внуками" Стрибога, Даждьбога или Велеса лишь постольку, поскольку это позволяет не перечёркивать мистическую связь с прошлым, не разрывать искусственно живую "ткань" исторической памяти народа. Другими словами, если Дмитрий Ростовский и "реабилитировал" дохристианское прошлое, то с совершенно конкретной целью - раздвинуть исторические "горизонты" Украины-Руси и России. Если только... "три бог" - это не авторский шифр новозаветной Троицы, а "Даждьбог" - не аллегория Христа, который единственно может "дать" нашим измученным и исковерканным современной, анти-религиозной цивилизацией душам "хлеб насущный"... Кроме того, у меня имеется рабочая гипотеза, позволяющая растолковать смысл фразы-"абракадабры": "...великому Хорсу волком путь перерыскивал". Состоит она в том, что, во-первых, о Всеславе Полоцком автор "Слова о полку..." пишет (что очевидно) с симпатией, но и с состраданием, и даже с жалостью. А, во-вторых, исходя из правил написания славянских рукописей, "Хорс", скорее всего, никакое не индо-ирано-славянское божество, а простая аббревиатура ХРС, известная нам по иконописанию, т.е. ХРиСтос. Очевидно, на северо-западе Руси (Полоцкая земля, Новгород, Псков) христианство "евангельского" типа распространялось с определёнными трудностями, но не из-за сопротивления "язычников", а из-за прочных позиций т.н. "иудео-христианства", признававшего в Христе последнего пророка и мессию (Знаменитый "Хорс жидовин" из апокрифа "Беседа трёх святителей"?), а не Богочеловека и вторую ипостась Троицы. С другой стороны, жёсткое и бескомпромиссное восточное единобожие, "христианство без Христа", на Литву вполне могли занести европейские рыцари-тамплиеры. Вот почему именно в этом регионе, близком к Скандинавии и Германии, быстро распространялись всевозможные монотеистические "ереси" (жидовствующих, стригольников, Феодосия Косого, Матвея Башкина и т.п.), вот почему Дмитрий Ростовский не столько осуждает Всеслава (кстати, это имя бесполезно искать в любых православных именословах!), сколько сочувствует "заблудшему" князю, который пытался "встать у Христа на пути"...
  
  
   В противном случае, нам придётся делать вид, что нас совершенно устраивает объясни-тельный перевод Д.С.Лихачёва к "припевке Бояна" ("Ни хытру, ни горазду, ни птицю го-разду суда божиа не минути"): "...как ни "горазд" был Всеслав, но вся его неприкаянная (?) жизнь была как бы возмездием (?) за его усобицы"... Поскольку белорусские историки не очень-то спешат вступиться за честь Всеслава Полоцкого, я попытаюсь сделать это сам, как смогу. Никаких-таких "объяснений" в тираде академика Лихачёва я не усматриваю, уже по-тому, что в ней искусственно соединены и люди, и какая-то "птица". Во-вторых, о "нелюбо-пытстве" известного академика-слависта я уже писал выше, и даже примеры оного безобра-зия приводил. Так вот, "Горазд" - это мужское имя, обозначавшее ближайшего ученика (и последователя) славянского просветителя Мефодия (sic!), а птица - "кораз" (она же - гораз, гаруз, кураз, хорус), согласно реконструкции О. Сулейменова, означает "петуха", который в свою очередь являлся общепризнанным атрибутом св. Петра, т.е. папского Рима! А кому то-гда Дмитрий Ростовский, устами Бояна, мог адресовать это: "НИ ХЫТРОМУ..."? Уж не Константину - Кириллу ли? Тот был, воистину, хитёр, и, как то подобает настоящему "книжнику" и "философу", занимался не только "христианским просвещением" западных и восточных славян, а также тюрок-хазар, но и успешно отбивался от доносов-жалоб немецких католических епископов (видимо, он подчинялся непосредственно и напрямую папе!), по-стоянно выходил сухим из воды, когда наведывался с очередным "отчётом о проделанной работе" в Рим (где и был похоронен с неслыханными почестями: "Папа Адриан повелел всем грекам (Униатам? - А.Н.), находившимся в Риме, а также и римлянам, присутство-вать при погребении и стоять при гробе Кирилла с возженными свечами, а проводы ве-лел устроить такие, какие бывают при погребении самого папы... Если так, - сказал папа, - я изменю римский обычай и похороню Кирилла за его святость и любовь в моем гробе, в церкви святого апостола Петра"). Таким образом, этот "светоч славянства" умуд-рился стать для Рима "своим в доску", и (заметьте) всё вышеперечисленные "духовные под-виги" совершал практически ОДНОВРЕМЕННО! Сущий "иезуит" - миссионер XVI-XVII веков, непрерывно "охмурявший" беседами-диспутами-прениями "о вере" то иудеев, то ха-зар, то сарацинов-мусульман, - умный, ушлый и пронырливый! Аещё - скользкий как угорь, прямо ухватиться не за что... Что мы теперь имеем "на выходе"? А вот что: "Ни братцу Ме-фодиеву, ХИТРОВАНУ Константину, ни "верному ученику" (прости-господи) ГОРАЗДУ, весьма вероятно оказавшемуся, в конце концов, тайным "греко-католиком", т.е. гнусным религиозным отступником ("Вот муж вашей земли, правоверный и хорошо знающий ла-тинские книги (sic!). Если на то будет воля Божия и ваша любовь, я желаю, чтобы он был моим преемником"), ни Святому Престолу, аллегорически изображённому под видом ОРНИТОЛОГИЧЕСКОГО СИМВОЛА первоапостола Петра, суда Божия не избежать", - именно этими словами предостерегали (Но от чего? Или же, всё-таки сочувствовали?) князя "Всеслава Чародея" (И кто это такой?) истинные славянские патриоты - "Боян" и святитель Дмитрий. Более того, второй из "солунских братьев", Мефодий, как и певец Боян, был "ве-щим", ибо обладал даром пророчества и точно предсказал день своей кончины (ростовское предание гласит, что аналогичное предсказание принадлежало и самому св. Дмитрию!); а ещё он "часто от бед страдал", почти как князь Всеслав Брячиславич: "Много пришлось перенести неприятностей святому Мефодию: в пустынях - от разбойников, в морях - от сильных волн, в реках - от внезапных омутов, так что на нем исполнилось апо-стольское слово: "беды в реках, беды от разбойников... беды в море, беды от язычников; в труде и в изнурении, часто в посте, в голоде и жажде" (2 Кор. 11:26, 27)"... Ей-ей, теперь и этот фрагмент "Слова" приобретает для нас мало-мальски осмысленный вид. Все выше-приведенные цитаты взяты мной из "житийного" сочинения "Жизнь и труды преподобных отцов наших Мефодия и Константина, в монашестве Кирилла, учителей славянских", тради-ционно приписываемого Дмитрию Ростовскому, в чём лично я далеко не уверен... Не мог Дмитрий Ростовский, скончавшийся в 1709 году, писать в "Житии Мефодия и Константина" такое: "...Прежде всего святые братья отправились в сопредельный козарам греческий город Херсон, что стоял на морском берегу НЕДАЛЕКО ОТ (НЫНЕШНЕГО) СЕВАСТОПОЛЯ..." (выделено мной. - А.Н.). Своё "нынешнее" название город-порт получил, как хорошо известно, по указу Екатерины II от 10 февраля 1784 г.
  
  
   "Атеисты-материалисты" исписали тонны чернил, разбирая, например, знаменитый "му-тен сон" Святослава, но никому из них и в голову не приходило, что с "христианской" точки зрения само обсуждение собственных сновидений с приближёнными выглядит несколько двусмысленно, и даже вызывает в памяти картины восточных "диванов" - с толкователями и звездочётами (в "Алфавите духовном" присутствует резкое осуждение такой практики: "...в сонном спании нет покоя и тишины, но МРАЧНЫЕ МЕЧТАНИЯ И ПРЕЛЕСТНЫЕ СМУЩЕНИЯ (выделено мной. - А.Н.)... нет во сне вожделенного покоя, но мрачные ночные мечтания - мечтания ложные, прелестные, бесовские, и больше ничего")... Крайне интересно было бы сравнить данный эпизод из "Слова" с геродотовской "Историей" (книга 7, "Полигимния"), в которой царь Ксеркс, в преддверии похода в Элладу, тоже обсуждал собственные сновидения с "магами" и "персидскими вельможами"... Человеку не воцерковленному невероятно трудно усмотреть абсурд и в том, что летописцы (А сам автор?) выставляют "князя Игоря" и прочих фигурантов "Слова" отпетыми нехристями и грешниками, воюющими (либо собирающимися воевать) в самый разгар календарной Пасхалии, на "Святой неделе", когда христианину фактически запрещалось брать в руки оружие и, тем более, проливать человеческую кровь... Как опытный богослов, Дмитрий Ростовский мог допустить такие "проколы" (но допустил ли в действительности, ибо в тексте "Слове о полку...", повторюсь, ОТСУТСТВУЮТ чёткие свидетельства того, что Игорь Святославич намеревался воевать с кем-либо в мае 1185г.) только в одном случае - если он сознательно избрал для своего повествования форму острой политической сатиры!
  
  
   Наконец, только человек всерьёз интересуюшийся церковно-политической историей спо-собен подметить ещё одну "изюминку", оказавшуюся вне сферы интересов многочисленных исследователей "Слова", - тот эпизод в поэме, когда автор сопереживает и сочувствует князьям-неудачникам. Только почему у него Игорь и Всеволод - два закатившихся "солнца" и два погасших световых "столпа", а Олег (Владимир?) и Святослав - только "молодые ме-сяцы"? Как-то нелогично получается, и "молодость" игоревых сына и племянника тут, по-видимому, никакой роли не играет... Принято считать, что сравнение князя с "солнцем" бы-ло делом обычным в устной поэтической традиции славян. Очень сомнительно... Этому прямо противоречит вся православная учительная литература до рубежа XVII века, в кото-рой можно встретить прямые указания на греховность употребления такого рода метафор по отношению к светским владыкам! Зато, "фолк-историк" (как я понимаю - это синоним чест-ного человека и учёного) М.Аджи указывал на то, что в тюркской традиции, безусловно из-вестной и Дмитрию Ростовскому, "цари" испокон веков считались ностителями сакрального начала. Филолог, переводчик и крупнейший специалист по позднеантичной и раннехристианской литературе, Сергей Сергеевич Аверинцев, в одной из своих работ ("Золото в системе символов ранневизантийской культуры". в сб. Поэтика ранневизантийской литературы. СПб.: Азбука-классика, 2004, с. 404-425) писал: "... для христианства словосочетание "Солнце правды" есть одно из имен Христа как истинного царя мессианского царства". А другой выдающийся филолог современности, Борис Андреевич Успенский, в своём очерке "Раскол и культурный конфликт XVII века" (1995) добавляет: "До нас дошло специальное поучение о том, что нельзя друг друга называть "солнцем праведным" ("Повесть глаголет от избранных слов о праведном солнце и не внимающих Божиих заповедей, иже людие друг друга зовуще солнцем праведным, льстящи себе"), здесь подчеркивается, что таким образом нельзя называть никого из смертных, в том числе и царей...".
  
  
   И совсем другое дело, если автор был православным малороссийским иереем, воспитан-ником, к примеру, Киево-Могилянской коллегии, досконально разбиравшимся в "хитросплетениях" западной теологии! Например, у историка Ф.Грегоровиуса ("История города Рима в средние века", Альфа-книга, М., 2008, с.1034) читаем: "После гибели Гогенштауфенов разбитая в прах империя признала в принципе супрематию папы; Габсбурги подтвердили, что он есть СВЕТЯЩЕЕ СОЛНЦЕ, а император лишь ТУСКЛЫЙ МЕСЯЦ" (везде выделено мной. - А.Н.)... Собственно говоря, тут и никакого спора быть не может, ибо в своём "Поучении первом на праздник Покрова Пресвятой Богородицы, месяца октября, в 1 день" Дмитрий Ростовский писал: "... Под ногами Ее луна (Откр.12,1). ЛУНА, ИЗМЕНЯЮЩАЯСЯ И УМЕНЬШАЮЩАЯСЯ, ОЗНАЧАЕТ МИР СЕЙ, и если кто имеет его под ногами, то преобладает над ним. ОНА ВИДИМА БЫЛА СТОЯЩЕЙ ВЫШЕ ЛУНЫ потому, что попрала все суеты мирские. Она была видима облеченной в СОЛНЦЕ, потому что постоянно пребывала светлым умом Своим на небе, глее и ныне душой и тело пребывает и сияет лучами Божественной славы и светлее СОЛНЦА (везде выделено мной. - А.Н.)". А в "Поучении на память иже во святых отца нашего Гурия, Архиепископа Казанского, месяца октября, в 4 день" чётко и ясно указывал: "... Архиерейский сан уподоблен в Божественном Писании НЕБЕСНЫМ СВЕТИЛАМ... И как небо украшено и сияет своими светилами, так и Церковь сияет своими светилами - своими пастырями и учителями, из которых одни сияют как звезды, другие как ЛУНА, а иные как СОЛНЦЕ (везде выделено мной. - А.Н.), каждый соответственно чину, чести и званию и по мере своего совершенства в добродетельной жизни и духовной мудрости".
  
  
   В таком случае, перед нами ещё один образчик язвительной сатиры, т.к. прямое сравнение князей-мирян с "солнцем" и библейскими "огненными столпами", обычно сопутствовавшими акту Богоявления, либо экстатическим "видениям" ангелов и святых, выглядело бы откровенным святотатством! Например, точно известно, что Дмитрий Ростовский называл архиепископа Лазаря (Барановича) "великий столп православия" а архимандрита Иннокентия Гизеля - "столпом, сотворенным из духовной меди и золота". Таким образом, старшие и младшие военачальники русичей (Игорь, Всеволод, Олег-Владимир и Святослав) для него, вероятнее всего, "князья церкви" (как возможный вариант: первые два - церковные иереи, а два последних - князья-миряне), возможно нестойкие в вере и плохие политики, вследствие чего они и терпят сокрушительное духовное "поражение"! С другой стороны, юго-западнорусская литературная традиция XVII века уже допускала возможность употребления сакрального образа в условном значении, и сакральные эпитеты становятся вполне обычными по отношению к великому князю, царю, императору и т.п. Б.А.Успенский приводил интереснейший факт того, что уже Лжедмитрия I называли "солнце праведное" ("sol justitiae")! А в XVIII веке, под влиянием киево-могилянского богословия (частью которого был сам Дмитрий Ростовский), все "табу" вообще были сняты, и ранее невозможное стало возможным. Так, небезызвестный Иосиф Туробойский, ректор московской Славяно-греко-латинской академии, описывая "триумф" Петра I по поводу завоевания им Ливонии в 1704 г., специально разъяснял: "Известно тебе буди, читателю любезный, и сие, яко обычно есть мудрости рачителем инем, чуждым образом вещь воображати. Тако мудролюбцы правду изобразуют мерилом, мудрость оком яснозрительным, МУЖЕСТВО СТОЛПОМ (выделено мной. - А.Н.), воздержание уздою. Сие же не мни быти буйством неким и кичением дмящагося разума, ибо в писаниях Божественных тожде видим"... Отсюда вывод: блистательная игра смыслов, основанная на антиномиях "светский - церковный" и "мирской - сакральный", двоение авторской "интенции" (устремлённости сознания и мысли автора "Слова о полку Игореве" на "объект" - отдельный персонаж, или целый комплекс персонажей) выдавали его южнорусскую образованность, с отчётливой латиноязычной "компонентой", и лишний раз свидетельствовали об отличии религиозно-культурных традиций Московии и Юго-Западной Руси второй половины XVII века. "Отличных" до такой степени, что украинские первоиерархи ничьих монарших ручек не целовали, и Христу, въезжающему в град Ие-русалим на осляти, кощунственно не подражали. И "юродивых" на Украйне отродясь не бы-ло - ни в Киеве, ни во Львове...
  
  
   В точном соответствии с ветхозаветной традицией автор "Слова" осмысливает само по-нятие "благочестия". Игорь Святославич несомненно угоден Богу и "благочестив", несмотря на то, что все походы в степь с его участием были фатально неудачными. Нет в поэме и ощущения того, что пленение князя Игоря - это некое "возмездие" за совершённые им "грехи"! Более чем наполовину половец (по бабушке и матери), он был поставлен, силой неумолимых обстоятельств, перед подлинно "гамлетовским" выбором - княжеский долг чести или зов крови. Демонстрируя свою дружбу с ханом Кончаком, соглашаясь породниться с грозным степным владыкой, князь Игорь однозначно нейтрализует угрозу полномасштабной, непредсказуемой войны между народами-соседями, ведь киевские "дуумвиры" Святослав и Рюрик намеревались "...ити на Половци к Донони на все лето"! Относительно малой кровью (летописи точно фиксируют лишь число пленных, которых половцы хана Гзака были готовы отпустить за выкуп), а также ценой собственного "позора" он восстанавливает хрупкий баланс сил между Русью и Степью (в "Алфавите духовном" читаем: "... каждый из нас только от дел своих или прославится, или посрамится - осудится... там не на чины будут смотреть, но на добрые дела, не на величание и гордыню и не на благородие, но на кротость и смирение"). Вот почему хан Кончак "поручается" за раненого свата Игоря перед соплеменниками. Вот почему русские люди не плюют Игорю вослед, летописцы не злорадствуют, а "Русская земля" искренне радуется его благополучному возращению домой ("Солнце светится на небесе, - Игорь князь въ Руской земли... Страны ради, гради весели"). В "Алфавите духовном" Дмитрий Ростовский "комментирует" это место из "Слова" следующим образом: "... Все упование свое и надежду возложи на Бога: там весь спасешься, там весь и всегда пребывай - для сей цели ты и сотворен; туда спеши день и ночь; не давай себе и малого покоя и дремания, пока не получишь чего ищешь, пока не найдешь у себя места Господу - селения Богу Иаковлю". А в "Поучении первом на Собор Архистратига Михаила, месяца ноября, в 8 день" св. Дмитрий как бы подытоживает: "... Но не отчаивайся в Божией милости, праведный муж! Еще обновится как у орла юность твоя (Пс. 102, 5), еще быстрее орлиных очей будет зрение твое! Плен твой превратится в свободу и нищета в богатство! Только уповай на Бога!".
  
  
   Концовка "Слова о полку Игореве" вообще удивительно созвучна библейской притче о блудном сыне: "...станем есть и веселится! Ибо этот сын мой был мёртв и ожил; пропадал и нашёлся. И начали веселиться" (Лк. 15:23). То есть, возвращение Игоря из плена ("смерти" временной, "рабства") однозначно осмысляется автором (вспомним плодотворную мысль М.М.Бахтина) как его "воскресение"! У Дмитрия Ростовского читаем: "Не давай сна очам твоим и зеницам дремания. Пока не обрящешь Искомого, и не получишь желаемого, и не соединишься с Присносущным... Не дам сна очима моима, ни веждома моима дремания, дондеже обрящу место Тебе Господеви моему, селение Богу Иаковлю; не дам опочивания, не дам покоя, дондеже обрящу Тебе искомаго, и получу желаемаго" (в "Слове": "...Игорь спит, Игорь бдит, Игорь мыслью поля мерит от великого Дона до малого Донца"). И далее: "Обильно благодать Твою надо мной простер еси, удобен путь ко спасению мене показал еси... Тако глаголю, удобен путь показал ми еси ко спасению..." (а в "Слове": "...Игорю-князю бог путь указывает из земли Половецкой в землю Русскую")... Ещё в середине 30-х гг. прошлого столетия В.Н.Перетц пришёл к выводу о том, что автор поэмы "...шел в колее стилистических приемов, данных библейскими книгами, используя не только детали, но и крупные композиционные единицы, встречавшиеся в богатой и разнообразной библейской письменности". А в известной статье "Слово о полку Игореве" и древнеславянский перевод библейских книг" (ИпоРЯС. 1930. Т. 3, кн.1) Владимир Николаевич подытожил: "Теперь для меня ясно, что кроме библейской лексики, кроме отдельных случайных художественных образов, кроме отражения библейских воззрений и верований, - в "Слове" нашли себе место и другие библейские мотивы, которые по своему содержанию были в том или ином отношении близки творчеству автора "Слова". Ряд словесных формул, употребленных в "Слове" наподобие библейских... не оставляют места сомнению в том, что автор "Слова" творил в пределах стиля, данного определенной литературной традицией, притом традицией, коренящейся в библейской письменности" (с. 307-308)... Хорошо и замечательно, но разве такая "реакционная поповщина" могла приветствоваться в сталинском СССР? Лишь в 1966 г. этот вывод нашёл фактическое подтверждение в работах В.П.Адриановой-Перетц, которая в своих комментариях к некоторым местам "Слова" приводила примеры влияния на него отдельных сюжетов из переводной богословской литературы - византийской и южнославянской (sic!). Что же до интенсивного развития в поэтике "Слова о полку Игореве" многих мотивов из "Псалтири", то это материал, как минимум, для добротной докторской диссертации по богословию или литературоведению. И я бы не стал ограничиваться, по примеру известного литературоведа Б.М.Гаспарова, только одним, 107-м псалмом...
  
  
   А теперь я попрошу особо нервных читателей не упрекать меня в "русофобии", а тем бо-лее в "глумлении" над христианскими святынями (да Боже упаси!), и, по возможности, спо-койно воспринять ту информацию, которая последует далее. Как говорится, что есть - то есть... Широко известный иконописный сюжет "Чудо Георгия о змие", красующийся ныне на многих гербах в РФ - это не гордость России, а её несмываемый позор, Большая Москов-ская Ложь и по форме, и по содержанию; это безумное восхваление крушения "идеального государства" (в духе Платона) и аллегория гнусного насилия "группы товарищей" (Змеебо-рец) над большинством соотечественников (змий), в стародавней гражданской войне! И если иностранцы (Коллинз, Корб, и некоторые др.) были уверены, что на гербе Московии был изображён именно св. Георгий (как общеевропейский символ победы над "идолопоклонством"), то Александр Борисович Лакиер в книге "Русская геральдика" привёл многочисленные (!) примеры того, как этот символ оценивали сами "московиты", или их идейные союзники-саттелиты.
  
  
   Так вот, историк Г.К.Котошихин никогда и не сомневался, что на государевой печати вы-резано - "царь на коне победил змия"; дворянин Василий Лихачёв твёрдо возражал велико-му герцогу Тосканскому в 1659г., что московский "ездец" - это и есть "Великий князь на аргамаке" и "сам царь с копьём"; в составленном при Алексее Михайловиче официальном собрании форм сношений русских государей с другими монархами московский герб на груди Всероссийского Орла толковался так: "На персех изображение наследника..."; в XVIв. патриарх Александрийский, принимая посланца Ивана Грозного, новгородского архидьякона Геннадия, был уверен, что всадник не св. Георгий, а русский царь, что Геннадий и подтвердил: "Государь на коне..."; на заглавном листе книги малороссийского архиепископа Лазаря Барановича "Трубы нарочитыя" московский царь был представлен побеждающим змия в короне и нагрудном кресте, с поясняющей надписью: "Ты убо яко добр воин". Наконец, в славянской Библии, издания 1663г., на гравюре с гербом Москвы изображался всадник с бородой (!) и в царской короне, а под ногами коня поражённый копьём дракон. К гербу прилагались надписи из Святого Писания и следующие стихи: "...Побеждай копием сопротивного тя змия, / Наипаче же мечем духа еретика злаго"... Интересная деталь: уже упоминавшийся выше А.Г.Силаев, по ходу своего исследования пришёл к однозначному выводу о том, что всадник-"копьеборец" не принадлежал к числу канонических, т.е. освящённых церковью, воинских символов Московского царства, - откуда вытекает сугубо светский, "политический" характер этой эмблемы!
  
  
   Змей Бегша (Аждарха, Ажидахака, Имак и т.д.) в тюркской мифологии считался вопло-щением мужской силы и мудрости; и степняки прочитали в сюжете новомосковской иконы безжалостный приговор: сам Гюрджи карает их за грехи...Тем не менее, иезуитским фаль-сификаторам пришлось изрядно потрудиться, чтобы великий духовный подвиг превратить в банальное убийство, а Великую Степь - в прибежище грязных, примитивных кочевников. В действительности, св. Георгий никого не приканчивал, он смирил Змия не копьём, а Словом Божьим... Тайное стало явным лишь в1969 году, когда он был официально исключён из ка-нонического списка святых римско-католической церкви... Боюсь показаться пророком, но мне иногда кажется, что Григорис (Джарган, Гюрги, Гюрджи, Егорий Храбрый), этот вели-кий армянин из Каппадокии, творчески развивший тюркский монотеизм, просто проклял "романовскую" Россию за бессовестный подлог, - отсюда все её катастрофы, катаклизмы и гекатомбы... Удивительно точно выразил данную мысль поэт К.Бальмонт:
  
  
   Святой Георгий, Святой Георгий,
   И ты изведал свой высший час!
   Пред сильным змеем ты был в восторге,
   Пред мёртвым змием ты вдруг погас!
  
  
  
   Примерно тот же, "подленький", смысл был изначально заложен и в знаменитое творение Э.М.Фальконе в Санкт-Петербурге: его "медный истукан", ровнёхонько держащийся (в "римском" одеянии, с венком триумфатора, без стремян и седла!) на загривке вздыбленного коня, вопреки всем законам физики и здравого смысла, символизирует чаемую победу Запада над Востоком. И топчет он не просто "пресмыкающего гада", а совокупное прошлое допетровской Руси! А списано было это "безобразие", видимо, с иллюстраций из т.н. "Владимирского летописного свода", содержавшего иронические пририсовки на полях, в т.ч. и "змею" (символ победы над половцами). И всё бы ничего, да только сам этот "свод", исходя из его типично "западнорусских" диалектных черт, "западноевропейского" вида костюмов (головных уборов, оружия, архитектуры, присутствия герольдов и т.п.) на иллюстрациях, и "польской" бумаги с филигранью конца XVв., писался не в во Владимире-на-Клязьме в 1205/1206г., а во Владимире-Волынском! Академик А.А.Шахматов сначала крепко ошибся с его владимиро-суздальской "пропиской", но затем сам же и исправился, правда, предположив при этом, что оригинал рукописи происходил из Смоленска (всё же к Западу поближе). А стал он нам известен из страшнейшей фальшивки "всех времён и народов", Радзивилловской (Кёнигсбергской) летописи, копия которой была второпях и небрежно скомпонована специально к визиту "антихриста" Петра I... И вот теперь у меня уже нет никакой уверенности в том, что Богуслав Радзивилл передал таинственную рукопись в библиотеку Кёнигсберга именно в том виде, в каком её можно лицезреть в настоящее время, и что местные "несторы" чего-то там не "подкорректировали", в угоду Романовым-Голштинским, как очевидной "креатуре" иезуитов и Ватикана... Уже упоминавшийся мной историк М.П.Погодин, непроизвольно выболтал "страшную тайну" прозападных "реформаторов": "...концы всех наших нитей соединяются в одном узле. Куда мы ни оглянемся, везде встречаемся с этою колоссальною фигурою, которая бросает от себя длинную тень на всё наше прошедшее и даже застит нам древнюю историю" (sic!)... Слово - не воробей, вылетит - не поймаешь. Кажется, по данному поводу Лев Толстой и произнёс в сердцах: "Великий мерзавец, благочестивый разбойник, убийца, который кощунствовал над Евангелием...Забыть про это, а не памятники ставить". Александр Герцен лишь подвёл печальный итог: "Русское правительство - не русское, но вообще деспотическое и ретроградное. Как говорят славянофилы, он скорее немецкое, чем русское, - это-то и объясняет расположение и любовь к нему других государств. Петербург - это новый Рим, Рим мирового рабства, столица абсолютизма...".
  
  
  
  
   "Узник" собственного "Я"
  
  
  
   Исследуя поэтическое творение святителя Дмитрия, я совершенно неожиданно наткнулся на разгадку феноменов Даниила Заточника и его знаменитого "Слова", а также некоего "псевдо-Даниила" (по Б.А.Рыбакову), автора "Моления Даниила Заточника", которых тра-диционная историческая наука тоже не может идентифицировать до сего дня. Борис Алек-сандрович Рыбаков даже был уверен в том, вышеобозначенные произведения ошибочно приписывали одному лицу, что анонимный "псевдо-Даниил" якобы подражал настоящему, и укрывался под его именем, хотя сам же признавал, что "Моление" содержит практически весь текст "Слова", с добавлением некоторых новых интересных афоризмов... Заточник, как и уже вычисленный нами автор "песни Игоревых воинов", напрямую увязывал мудрость и политическую власть, широко употреблял аллегории, использовал слова и целые выражения никак не характерные для XIIв. - тот же "корабль", "олово" (Оно, согласно данным Я.А.Кеслера, в самородном виде не встречается; олово даже в XVI веке часто путали со свинцом, а его промышленное производство началось не ранее XIVв.), "шолк" (почему не "бебрянь"?), "велможа", "трапеза", "бити в...арганы" (Так и говорили в XVII веке! По длинным и узким деревянным клавишам органов именно "били" - кулаками и локтями!). Далеко не всё ясно с "мытницей", "тестем", "прением", "беседой". А ещё Даниил знал про Александра Македонского!!! Для тех, кто ещё не понял "юмора" поясню: с "Александриями" Иоанна Малалы или Гвидона Мессинского образованная часть русского общества могла столкнуться, самое раннее, в XV веке, лишь после появления пергамента и изобретения книгопечатания...
  
  
   "Слово" Даниила наполнено иронией, порой с элементами сарказма, шутовства и ёрниче-ства. Образно говоря, это первый "лишний человек" в русской литературе! Он не ждёт от "князя" освобождения физического, он молод ("...унъ възрасть имею, а старъ смыслъ во мне"; в казацкой "Летописи Самовидца" XVIIв. есть практически дословная фраза: "...в литех молодих, але розуму старого") и "заточен" не в прямом смысле этого слова, но лишь обстоятельствами своей жизни в "тюрьме" собственного "тела" (один из самых излюбленных мотивов в творчестве Дмитрия Ростовского!). Он, действительно, нигде не молит "князя" о своём "физическом" освобождении. Более того, его адресат - это явно высокопоставленный "князь церкви" ("...мнозии бо оставляють отца и матерь, к нему прибегают"), учитель и наставник, с которым Даниил состоял в переписке ("...и послание твое аки раи с плодом"), и был связан необыкновенно близкими и тёплыми отношениями ("Неужели скажешь мне (дважды!)... Но видих, господине, твое добросердие к собе и притекох къ обычнеи твоеи любви"; а в "Молитве исповедания к Богу повседневного" митрополита Дмитрия мы встречаем такую интересную параллель: "Се же познахъ, и съ покаяниемъ къ Тебе притекохъ не самъ собою, но Ты мя наставилъ и привель еси къ себе. И чесо ради се сотворилъ еси, и что Тя къ толикому подвиже милосердию, и кая Тебе потреба, да мя призовеши, не вемъ..."). Об этом же свидетельствуют и неоднократное употребление слов "ризы", "корабль" (как символ Церкви Христовой) и ряда других выражений - "а мене помяни", "помилуй мя". "Умный холоп", по версии Б.А.Рыбакова (Хорошо ещё, что не "скоморох"! Д.С.Лихачёв, к примеру, подозревал Заточника в "скоморошестве" с завидным постоянством!), как оказалось, свободно цитирует неканоническую (!) книгу "Премудрости Иисуса сына Сирахова", "Притчи Соломона" (на них Даниил прямо ссылается), "Псалтирь", византийский сборник-флорилегий "Пчела" (где между прочим содержались афоризмы "античных" мудрецов и философов - Плутарха, Демокрита, Диогена, Менандра, Геродота, Эврипида, Пифагора, Аристотеля и др.), а также "Слово о злых женах", составленное в конце XVв. писцом Кирилло-Белозерского монастыря Ефросином... А "холоп"-то хорош, просто красавец! Доктор философских наук В.Ф.Пустарнаков, один из авторов коллективной монографии "Введение христианства на Руси" (М., "Мысль", 1987), тонко пошутил по данному поводу: "Уже по характеру источников, которыми пользуется Даниил Заточник, видно, что он не разделяет максиму "блаженны нищие духом"... В середине XIX в. Гавриил Воскресенский, один из первых историков отечественного "любомудрия", даже внёс "Слово Даниила Заточника" в число памятников древнерусской философии, подытоживая его взгляды следующим образом: "Его философия носит на себе видимую печать опытной Соломоновой мудрости" (Г.Воскресенский. История философии. Ч.VI. Казань, 1840. с.34). А уже упоминавшийся мной Виссарион Белинский, высоко ценивший талант Заточника, считал его поучение за образец (!) "практической философии и учёного красноречия" (Белинский В.Г. Соч. т.V. М., 1955. с.351)... В пользу отстаиваемой мною версии говорит и одна особенность, верно под-меченная А.Ф.Замалеевым: "Даниил Заточник - типично книжный человек, мыслитель чисто русский, воспитавший сам себя, ОБУЧАЯСЬ ДОМАШНИМИ СРЕДСТВАМИ, ПУТЕМ ЧТЕНИЯ, САМООБРАЗОВАНИЯ (выделено мной. - А.Н.)". А из биогрфии святителя Дмитрия мы узнаем, что в Киево-Могилянский коллегиум он пришёл с весьма солидным для подростка багажом знаний, умений и навыков, потому и стал сразу же выделяться среди сверстников своими успехами в учёбе...
  
  
   Юный Даниил, непригодный к военной службе (sic!), не единожды "проговаривается" о своей тоске по степным просторам; он пишет о бесконечном небе, в котором парят орлы ("Бых мыслию паря, аки орелъ по воздуху"); он просит у "князя" избавления от "нищеты" ("...яко серну от тенета, яко утя от ногти носимаго ястреба...яко овца от уст лвовъ"). Нако-нец, его казацкое "родословие" выдаёт плохо скрываемая любовь к лошадям: "...дивиа за буяном кони паствити", "...нелзи пити, ни коня напоити". У Заточника мы отмечаем такую фразу: "...Яко же рече Святослаъ князь, сынъ Олъжин, ида на Царград с малою дружиною, и рече: братиа! Намъ ли от града погинути, или граду от нас пленену быти?". А в "Слове о полку Игореве" читаем следующее: "... И рече Игорь къ дружине своей: "Братие и дружи-но! Луце жъ потяту быти, неже полонену быти..." (практически идентичная мысль у Дмитрия Ростовского выглядит так: "... Ибо одно тебе предстоит: или победить врага, или быть от него побежденным; или быть при Боге, или отлучиться от Него; или спа-стись, или погибнуть"). В "Молении Даниила Заточника" мы встречаем: "Суда де божия ни хитру уму, ни горазну не минути...". А в исследуемой поэме та же мысль звучит так: "Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда божиа не минути". И в "Алфавите духовном" мы встречаем практически тот же мотив: "...Что скажешь в день страшного суда, когда под-робно во всем будешь испытан?.. Ты же и малого не имеешь, что мог бы сказать в день суда!.. При дверех ожидает суд; приходит жатва... по смерти - суд, по суду неизвест-ная участь... По смерти же тело идет на съедение червям, а душа на суд и неизвестное последствие суда"... Да после таких сверхочевидных текстуальных параллелей К.Ф. Калай-дович, со своей припиской из "Псковского Апостола", просто отдыхает! Кроме того, Калай-дович оставил без ответа простейший вопрос: почему, при наличии в "Слове" немалого ко-личества блестящих поэтических строф, писец Диомид только однажды обратился (если во-обще обращался) к тексту поэмы, да и писал он своего "Апостола", что общепризнано, в на-чале XIV века... А в 70-х гг. XVII века молодой монах Дмитрий, по благославлению черни-говского архиепископа Лазаря (Барановича), написал первую свою книгу "Руно орошенное" - описание чудес от образа Богородицы в Черниговском Троицко-Ильинском монастыре, и уже в предисловии к любезным своим читателям буквально "окрылил" меня, и заставил по-верить в перспективность моего предположения о литературной "идентичности" двух Да-ниилов - Заточника и Туптало. Цитирую: "...Ты же, любимиче, читая или слушая эту книжку, о чудесах Бога и Богородицу благодари, беседам внимай, нравоучений не отвер-гай, примерами пользуйся. Трудившегося же послушанием в деле этом - прости, если в чем ошибся, или нескладно написал, ибо невежда я, прост и ненаучен. И то составил не от себя, но где что читал, и, как пчела, от различных зелий мед в один сот собрал" (а в заключительной части "Слова" Даниила Заточника читаем: "... Азъ бо, княже, ни за море не ходилъ, ни от философъ научихся, но бых аки пчела, падая по розным цветом, совокупляя медвенныи сотъ")... Небываемое, действительно, бывает, а "чудеса", уважаемые дамы и господа, ещё случаются и в наше, атеистическое время!
  
  
   Вот теперь осмелюсь утверждать: "Даниил Заточник" существовал реально, и звали это кричащее "я", эту грусть и пронзительную безысходность, эту предельную обострённость чувств... Даниил Савич. И доказать это оказалось куда проще, чем найти в духовном твор-честве будущего святого РПЦ параллели со "Словом о полку Игореве"! Тем более, что по-следние представляли собой не дословные текстуальные совпадения, а, скорее, реплики или комментарии "по мотивам" ранее написанного. Вот они, эти прямые доказательства, добы-тые мной из "Алфавита духовного" Дмитрия Ростовского: 1) "Воспою и пою в славе моей. Востани слава моя, востани псалтирю и гусли: исповемся Тебе в людех... Исповемся Те-бе в гуслех, Боже, Боже мой. Господи, пою Тебе во языцех, яко велия верху небес милость Твоя, и до облак истина Твоя" (у Даниила Заточника читаем: "Въстани слава моя, въстани въ псалтыри и в гуслех. Востану рано, исповем ти ся. Да разверзу въ притчах гадания моя и провещаю въ языцех славу мою"; а среди духовной лирики Ростовского встречаем такое: "Востани, славо моя", - рекл Бог до сына... яко послушный сын, рекл: "Востану рано"); 2) "... умреши человече и ты, почто в гресех аки в кале тинном валяешися..." (у Даниила Заточника отмечаем: "Нищъ бо мудръ, аки злато в кални судни..."); 3) "Лучше день один во дворех Твоих, Господи, паче тысящ. Изволих приметатися в дому Бога моего паче, неже жити ми в селениях грешничих..." (у Даниила Заточника: "Не имеи собе двора близъ ца-рева (а ЦАРЬ-то откуда взялся на Руси в конце XII- начале XIII века? - А.Н.) двора и не дръжи села близъ княжа села..."); 4) "Да будут сладчайша словеса Твоя гортани моему и устам моимь - паче меда; и оправдания твоя да вожделенна ми будут, Господи, паче злата и камене честна многа, и сладша паче меда и сота!.. Коль возлюбих закон Твой, Господи! Весь день поучение мое есть. Коль сладка гортани моему словеса Твоя! Паче меда устам моим" (у Заточника: "Яви мне зракъ лица своего, яко гласъ твои сладокъ и об-раз твои красенъ; мед источають устне твои... да накаплють ти слажше меду словеса уст мо-их... Яко же Давидъ рече: сладка сут словеса твоя, паче меда устомъ моим"; а у Кирилла Ту-ровского находим такую параллель: "Я раздаю слова Божии, лучшие золота и дорогих ка-меньев, более сладкие, чем мед и сот, и вы лишаетесь их, не приходя в церковь..."); 5) "...даждь ми воду сию Господи, да ктому не возжажду, не прихожду в тленныя сея сла-дости кладязи, к студенцу клятвенному Иаковлю; всяк бо пияй от воды сея - земных сластей возжаждется паки" (у Заточника: "А бояринъ щедр, аки кладяз сладок при пути напаяеть мимоходящих..."); 6) "Како же убо трава сый присоединен буду Божественному Ти огню, о Боже мой..." (у Заточника: "Аз бо есмъ, княже господине, аки трава блещена (чахлая. - А.Н.), растяше на застении, на ню ни солнце сиаеть, ни дождь идет..."); 7) "...ибо золото и серебро без испытания чрез разжжение огнем не бывает совершенны..." (у За-точника: "...не огнь творить ражежение железу..."; 8) "...скорби, беды, печали, болезни и всякие другие страдания, коими Господь наш искушает нас, как злато в горниле..." (у Заточника: "...Злато съкрушается огнемъ, а человек напастьми..."). А теперь очевиднейшая параллель из одного "Поучения" святителя Дмитрия: "Имаши Христе в руку твоею дан-ную ти трость, имаши и киноварь кровь свою предражайшую, молим да переменится убо трость в трость книжника скорописца, ею же бы вписал нас за рабов вечных своею кровью искупленных, в книги своего вечного Царствия" (у Даниила Заточника читаем: "Бысть языкъ мой трость книжника скорописца..."). Но именно так, "скорописью", и писали в XVII веке! И когда же, в таком случае, ваялся Псалом 44-й: "...я говорю: песнь моя о Царе; язык мой - трость скорописца"?
  
  
   Эволюция воззрений автора на мир (и себя в нём) очевидна - "Заточник" лишь учится быть христианином, он молод, категоричен и горяч, он слишком резок в своих оценках и суждениях... "Когда кипело сердце мое, и терзалась внутренность моя, тогда я был невежда и не разумел: как скот я был перед Тобою" (Пс.72:21)... Именно в отношении таких вот "юношей бледных, со взором горящим" очень точно подметит Ф.М.Достоевский: "Не зна-ешь о человеке в ту пору, уйдет ли он в монастырь или пойдет и спалит деревню" (Цит. по: В.В.Розанов. Философия, религия, культура. М.: Республика, 1992, с.171). Напротив, Дмит-рий Ростовский - это умудрённый годами "екклесиаст", открывший для себя подлинные смысл и цену того, "что есть жизнь, и что есть смерть". Я не стану в тысячный раз приводить целиком известную цитату В.Г.Белинского о Заточнике, но на одну фразу не могу не обратить внимание читателей: "...это была одна из тех личностей, которые на беду себе, слишком умны, слишком даровиты, слишком много знают и, не умея прятать от людей своего превосходства, оскорбляют самолюбивую посредственность; которых сердце болит и снедается ревностью по делам, чуждым им, которые говорят там, где лучше было бы помолчать, а молчат там, где выгодно говорить"... Просто мистика какая-то! Белинскому удалось нарисовать в нескольких словах точный психологический портрет молодого украинского религиозного интеллектуала второй половины XVII века, - вполне, искренне исповедующего религию Христа, но отказывающегося видеть в ней лишь предмет нерассуждающей веры. Христианство для него, прежде всего, - синоним Истины, составляющей ядро Мудрости-Софии... Это покажется поразительным совпадением, но в 1988 г. уральский филолог А.Калинин выдвинул интереснейшее предположение о том, что возможным автором "Слова о полку Игореве" является Даниил Заточник (Калинин А. Даниил Заточник как возможный автор "Слова о полку Игореве" // "Слово о полку Игореве" на Урале: Тез. докл. и сообщ. на зональной конф. ""Слово о полку Игореве" на Урале". Пермь)! К большому сожалению, этой, весьма перспективной, констатацией мой далёкий, заочный "единомышленник" и удовольствовался. Позже я узнал, что на созвучие ряда фраз у Заточника и в "Слове" указывал академик Н.С.Тихонравов, а ещё ранее, в 1844 году, оригинальный исследователь Дмитрий Никитич Дубенский, анализируя историю Мусин-Пушкинского сборника и его состав, писал о том, что "Слово" Даниила Заточника "...по духу, языку и формам грамматическим близко к Слову о Полку Игоревом; читая то и другое, невольно спросишь себя, не принадлежат ли оба они одному творцу? Так одинаково поражают силою мысли и сходством выражений" (Вступительная статья к "Слову о полку Игоревом", серия "Русские древности", вып. 3, с. XII)... Более того, историку Дубенскому принадлежали просто пророческие слова (см. его "Отметки на некоторые места "Слова о полку Игоревом", 1855) о том, что поиск лексических параллелей к "Слову" из других литературных памятников - это "единственный способ пояснить древний текст... и положить предел произволу толков, ни на чем не основанных".
  
  
   Самое время привести едва ли не самое главное из этих "сходств", подмеченных Д.Дубенским. Есть у Даниила такое прелюбопытнейшее место в его литературной "челобит-ной": "Многажды безнарядиемъ полци погибаютъ. Видих: великъ зверь, а главы не имеетъ, тако и многи полки без добра князя". Сравните: "Тяжко голове без плеч, беда телу без голо-вы" - так и Русской земле без Игоря"... В "Повести о белоризце-человеке и о монашестве" Кирилла Туровского мы встречаем вероятную смысловую параллель: "...Ибо находятся все под властью игумена, как ЧЛЕНЫ ТЕЛЕСНЫЕ - под властью ОДНОЙ ГОЛОВЫ (выделено мной. - А.Н.), связанные духовными жилами".
  
  
   Возвращаясь к загадочной личности Иоанникия Галятовского, добавлю: как бы профес-сиональные литературоведы ни гадали "на кофейной гуще", как бы ни спорили, к кому же из князей обращался Даниил Заточник - к Ярославу Владимировичу (правнуку Мономаха), или к Ярославу Всеволодичу (сыну Всеволода Большое Гнездо), или к Юрию Долгорукому, или к его братцу Андрею Владимировичу Доброму, - всё равно никто из указанных господ не мог в XI-XIII вв. именоваться "сыном ВЕЛИКОГО ЦАРЯ Владимира" (выделено мной. - А.Н.). И лишь версия И.Агранцева, факт близкого знакомства Дмитрия Ростовского с архимандритом Галятовским (как предполагаемым сыном "императора" (Лже) Дмитрия I, и, соответственно, внуком царя Иоанна Грозного), а также т.н. "литературные аллегории" позволяют всё расставить по своим местам...
  
  
  
  
  
   Герой своего времени
  
  
  
  
   О вы, разумные, взгляните сами,
   И каждый наставленье да поймет
   Сокрытое под странными стихами.
  
   Данте Алигерьи, "Ад"
  
  
   Моему сану (его же несмь достоин) над-
   лежит слово Божие проповедати,
   не точию языком, но и пишущею ру-кою.
   То мое дело, то мое звание, то моя долж-
   ность!
  
   Дмитрий Ростовский
  
  
  
  
  
  
   О чём же хотел сказать Дмитрий Ростовский своими аллегориями, разгадывать которые - одно удовольствие? Как любое, подлинно великое, произведение литературы, "Слово" мно-гослойно и многопланово. Оно, почти наверняка, о времени "бусовом": мрачном, сакраль-ном, тревожном, СМУТНОМ. Б.А.Рыбаков был опять где-то очень близко от истины, когда писал: "Интересно отметить, что, обращаясь к своим современникам, автор "Слова" свобод-но, без всяких пояснений напоминает им о "времени Бусовом" как о чем-то им хорошо из-вестном"... Таким образом, "антского князя Буса-Божа" можно окончательно оставить в по-кое... Вполне вероятно - о "сладком ярме католичества" (М.Грушевский) и тайной "тропе трояней" (случаем, не киево-могилянской?), по которой известные силы втаскивали на Русь очередного "троянского коня" (самозванца, нелегитимного монарха, лжеиерарха, "перезре-лую" вдову-невесту или царственную воспитанницу иезуитов), что выливалось в разруши-тельные государственные "неустроения" и вредоносные церковные "реформы". Разве не эту ситуацию прокомментировал Дмитрий Ростовский следующими словами из "Алфавита ду-ховного": "Знай, что немного завидовал бы ты тому, кто на короткое время взял бы на себя образ царя, или тому, кто разбогател бы в сонном царстве..."? Предупреждал же папский легат Антонио Поссевино: "Уния, а за ней и святое вероучение католическое придут на Восток из Львова и Луцка, из Вильно и Полоцка" (цит. по: К.Е.Дмитрук.Униатские крестоносцы: вчера и сегодня. М., 1988, с.74)... Истинно роковым "даром данайцев" для слабеющей Великой Тартарии стала мятежная Московская "провинция" (Европейская Московия старинных карт), восхотевшая стать "империей" ("...И стали князья про малое "это великое" говорить", и сами на себя крамолу ковать... Помужествуем сами: прошлую славу себе похитим, а будущую сами поделим..."). В своём "Алфавите духовном" святитель словно подсказывает: "...Не гоняйся за многим и будь за малое благодарен... Лучше иметь малое с благодарностью, чем безумно гоняться за большим... тогда будешь велик, когда будешь сознавать себя малым; тогда будешь чем-нибудь, когда признаешь себя ничем" (и у Николая Гусовского есть схожая мысль: "Часто равняют с великим малое, будто быка с индюком")... Не мог же иеромонах Дмитрий солгать самому себе в том, что уже в XVII в. юрисдикция тщедушной "романовской" Московии распространялась-де на гигантские, независимые от неё территории, лежавшие западнее Рыльска, южнее Карачева и восточнее Нижнего Новгорода.
  
  
   Святитель Дмитрий искренне печалился о судьбе "новых троянцев" ("правоверных") и самой благодатной земли "рюрикова тризуба", Русской земли ("Троицы - Трои"), которая, также как и гомеровский "Илион" погибла от рук единоплеменников. "Злато слово" предостерегало: микробы "чужебесия" в первую очередь атакуют общества с ослабленным духовным "иммунитетом". Оно разоблачало подлые намерения Ватикана вылепить из московитов послушных "славян"-наёмников ("пушечное мясо") предназначенных прибрать к рукам "ошмётки" протестантской Европы и потрясти тылы мусульманского Востока перед его окончательной колонизацией, "поборая за христьяны на поганыя плъки" (И то правда: такая "политика" в традиционном XII веке была бы актуальной где-нибудь в Палестине, но никак не в Поднепровье! - А.Н.), и оно же иносказательно предупреждало том, что войны "самодержавной" (или сепаратистской?) Европейской Московии с её южными соседями выгодны исключительно Риму. Пока Московское царство (в союзе с южнорусским казачест-вом), Турция и Крым воевали друг с другом, католическая Европа могла спать спокойно... В таком случае финальная здравица туземным князьям, выполнявшим за "папежников" всю грязную работу, была очевиднейшей авторской насмешкой! Ибо, что можно было всерьёз "прославлять", и кому петь восторженные оды летом 1185 года, когда киевская "обществен-ность" точно знала: Игорю Святославичу, действительно, удалось "неславным путем" сбе-жать от половцев (пусть и "с божьей помощью"), но его брат Всеволод, сын Владимир и племянник Святослав продолжали томиться в плену у "поганых"...
  
  
   Абсурд, да и только! Кстати говоря, окончательно доказать отнесённость эпилога "Сло-ва...", в котором содержится квазипохвала росским "борцам" за христианскую веру, именно к концу XVII - началу XVIII вв., оказалось для меня самой лёгкой задачей из всех возмож-ных, даже - до обидного лёгкой... Ибо, в святительском "Поучении на Обрезание Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, месяца января, в 1 день" мы читаем: "... тем более ве-ликое дело - умереть за Бога и за Царя, то есть Помазанника Божия, И ЗА ВСЕ МНО-ЖЕСТВО ВЕРНЫХ... не жалея проливать кровь свою за Христа, за Церковь, за Госуда-ря своего И ЗА ВСЕ ХРИСТИАНСТВО (везде выделено мной - А.Н)". А в заключительной части "Поучения на день памяти святых мучеников Адриана и Наталии, месяца августа, в 26 день" Дмитрия Ростовского встречаем следующую фразу: "... да молит Царя славы Хри-ста о Благочестивейшем Государе нашем Царе и Великом Князе Петре Алексиевиче, ПОДВИЗАЮЩЕМСЯ ЗА ОТЕЧЕСТВО ХРИСТИАНСКОЕ ПРОТИВ СУПОСТАТОВ (вы-делено мной. - А.Н.), чтобы дарована была ему свыше помощь и сила покорить без вреда для себя ярость враждующих, как пламя огненное горящую, и укротить, и обуздать зверское шатание льва шведского"... Зверьё, прямо дикое зверьё - эти гадкие "люторы"! Гадкие настолько, что святитель Дмитрий (вновь напомню) отождествлял "монаха Мартина" с языческим божком Бахусом-Вакхом. Складывается такое впечатление, что они для автора "поучения" востократ хуже любых "поганых" и "басурман", - просто житья от них на Москве нет... Посочувствуем московитам, всплакнём вместе с ними, пособолезнуем... а потом зададимся незамысловатыми вопросами: И насколько сильно сей "лев" досаждал именно Романовым своим "зверским шатанием"? Много ли нам известно из истории случаев, чтобы шведы сжигали Москву дотла, осаждали или брали её "на щит"? Если память мне не изменяет, даже во времена "Смуты" они числились как бы "союзниками" царства российского, но никак не заклятыми его врагами. Что-то святитель Дмитрий тут темнит, что-то не договаривает (или мы его плохо понимаем?)... Хотя, с другой стороны, именно у малороссийского богослова и могли быть особо серьёзные претензии к деятельности протестантов на Украине и в ВКЛ, сильно ослабивших позиции местного Православия, и как раз в XVI-XVII веках! Причины я подробно изложил выше...
  
  
   Возможно, Дмитрий Ростовский хотел сказать потомкам и о том, что в "преображённой" России, буквально накануне ассимилировавшей смертельно израненную Украину, "распа-лась связь времён", в результате чего новые поколения "русичей" видели в отечественной истории очень мало пригодных для себя идеалов, примеров и заветов. Таким образом, без-жалостно брошенные в "болотную топь" (уж не под Санкт-Питербурхом ли?) трофейные половецкие "покрывала, плащи, кожухи... и всякие узорочья", видятся нам уже не проявлением дурной "молодецкой удали", а глубокой, "прозрачной" аллегорией близорукого "втаптывания в грязь" туземных традиций, "свычаев и обычаев", со стороны нового поколения "русинской" и "великотатртарской" знати, быстро научившегося презирать "прадедню славу" (в "Алфавите духовном" эта мысль выражена так: "Великое безумие - прилагать сердце к болоту и уповать на гибельное лихоимство (взяточничество, ростовщичество. - А.Н.). Итак, не надейся на тленное богатство и не ходи вслед золота..."). А не содержится ли здесь намёк на "финансовую" сторону деятельности тамплиеров былых времён? Но гораздо более серьёзное "созвучие" текста "Слова" и литературного языка Дмитрия Ростовского я обнаружил в святительском "Поучении в неделю перед Богоявлением": "... Когда какому-либо городу, хотя бы и незначительному, предстоит пришествие царя, то граждане всячески стараются, чтобы путь к ним был хорош. Они приготовляют и исправляют путь: где теснота, там расширяют, ГДЕ ТОПКОЕ БОЛОТО, ТАМ СТРОЯТ МОСТЫ... Есть теснота, то есть угнетение нашей совести злой и окаянной нашей жизнью. Есть ХОЛМЫ - гордые помышления, слова и дела, есть ДЕБРИ отчаяния. А как топко БОЛОТО нечистот наших?.. Препятствуют Христову пришествию к нам ХОЛМЫ и горы гордых наших помыслов, слов и дел, ибо не приходит туда смиренный Христос, где есть вознесшаяся гордость... Творит препятствие для пришествия к нам Господа нашего еще и немалое БОЛОТО нашей нечистоты. Высушим его воздержанием, НАМОСТИМ МОСТ МИЛОСТЫНЕЙ" (везде выделено мной. - А.Н.)... Какова, однако, концентрация иносказательных мыслеобразов и словоформ - важнейших, "опорных" для "песни Игоревых воинов"! Впрочем, существует ещё одна, не менее обоснованная, параллель с "мостостроением" Игоревых дружинников, связанное с фигурой Богдана Михайловича Хмельницкого и битвой под Берестечком в 1651 году! Из "Русской истории в жизнеописаниях ее важнейших деятелей" Н.И.Костомарова мы узнаём следующую подробность: "...Между тем в русском стане началась безурядица и смятение. Начальство перешло от Джеджалыка к полковнику Богуну. Между хлопами на сходках стали ходить такие речи: татары разоряют край наш; выдадим королю старшину и будем свободны. Богун, услышавши эти толки, составил план устроить наскоро плотину и уйти с казаками. Ночью с 28 на 29 июня казаки СВОЗИЛИ НА БОЛОТО ВОЗЫ, КОЖУХИ, ШАТРЫ, КУНТУШИ, МЕШКИ, СЕДЛА, УСТРОИЛИ ТРИ ПЛОТИНЫ (выделено мной. - А.Н.) и стали уходить отрядами один за другим, незаметно ни для поляков, ни для толпы хлопов в своем стане". Приведём ещё пару мотивов, и тоже связанных с аллегорическим "болотом": "... всякий человек, если начнет отлучаться от Бога своими злыми делами, начнет отлучать ум свой от присутствия Божия, начнет удаляться от него на греховную "страну далече", если, говорю, начнет приобретать нрав свинский и имя блудническое, то делается ничем иным, как только свиньей, валяющеюся В СМРАДНОМ БОЛОТЕ СКВЕРНЫХ ДЕЛ, свиньей бесноватой, произвольно устремляющейся к вечной погибели и погибающей" ("Поучение первое в неделю пятую по Святом Духе"); "... Пост иссушает БОЛОТО СКВЕРНЫ; от него увядают бесчинные движения плоти и изнемогают вожделения, так что пост укрощает всю силу вражию, воюющую против нас, и легко побеждает искусителя. Итак, необходимо хранить пост в пище именно для того, чтобы, иссушивши БОЛОТО ГРЕХОВНОГО ПЛОТСКОГО ВОЖДЕЛЕНИЯ (везде выделено мной. - А.Н.), мы ослабили и победили силу и мощь диавольскую, ратующую против нас главным образом чрез наше настоящее тело..." ("Поучение в первую неделю великого поста")... Кроме того, "мосты мостили", буквально "в чистом поле" и посреди дороги, западноевропейские феодалы (известная практика!) в том случае, если в их владениях никаких водных артерий не протекало, и даже мало-мальски приличного оврага не наблюдалось, а пошлины с проезжающих собирать очень хотелось...
  
  
   Однажды, читая предисловие к однотомнику избранных работ выдающегося русского культуролога и философа А.Ф.Лосева, я наткнулся на следующую любопытную мысль: "Ан-тичность совершенно необходима в те времена, когда переосмысляется фундамент культуры, когда нигилизм пытается оторвать человека от естественной почвы... В эпоху, когда стремятся сокрушить старые формы жизни, античность уже одним своим наличием оправдывает преемственность в истории культуры"... "Наша античность - это та самая, оклеветанная и забытая, Великая Тартария, и нам надлежит одинаково чтить не только матерь нашу - Киевскую Русь, но и Великую Степь, где тоже сокрыты наши национальные корни", - вот что, примерно, хотел сказать заблудшим современникам митрополит-гуманист. Но никакой-такой "Тартарии", великой или малой, официозная историческая наука в России не знает, и знать не желает до сих пор! Для неё эта географическая реальность - некое табу, "утопия", вариация "града Китежа", страна в прямом смысле "утопленная" (как и "Атлантида" у Платона), запрятанная в историческом подтексте, ушедшая "на дно", которое является синонимом "поражения"... Но автор "Слова о полку Игореве" явно не думал относить себя к "побеждённым", иначе он даже не пробовал бы ничего писать!
  
  
   Так не о "Русской Атлантиде" ли аллегорически скорбел Великий Бард, поминая тех кня-зей, которые "...тьмой заволоклись и в море погрузились", и не та ли эта "тьма-схизма", ко-торая отторгала благодатный "свет" католической доктрины? Не проговаривалась ли (алле-горически) Ипатьевская летопись об изгнании из некоего тайного сообщества "новых россиян" тех соратников "князя Игоря", которые "...в море истопоша", спасаясь бегством после разгрома у Каялы? Эти "беглецы" явно не были ни сумасшедшими, ни самоубийцами! Д.С.Лихачёв был совершенно прав: "Ночь и море", как и окружающее Русь "поле незнае-мое", - это всё горькая неизвестность, несущая для Руси все несчастья"... "Как же мудр, про-зорлив и догадлив наш Дмитрий Сергеевич", - думалось мне до тех самых пор, пока я не прочитал "Алфавит духовный" митрополита Дмитрия. Академик-то был далеко не оригина-лен! Ещё Аврелий Августин Блаженный, а также неоднократно упоминаемые святителем Дмитрием св.Амвросий, Кассиодор, Иоанн Златоуст и Иоанн Дамаскин, использовали "мо-ре" как метафору, обозначавшую жизнь, "житейское море", а "корабль", на котором пере-плывают это "море" обозначал у него Церковь и Крест Христов. Читаем у Августина: "В своей гордости ты страшился его, и тебя далеко унесло от родной земли. Волнами мирскими смыло дорогу туда; только на этом корабле... сможешь вернуться ты домой". У св. Дмитрия та же мысль звучала так: "Жизнь наша есть плавание в море мира. Церкви и царства - это люди верующие, великие и малые, сановитые и простонародные. Ветры противные, бури, волны - это многоразличные и многообразные бедствия в мире... для стоящих на высоте почитания перемены от ветров и бури бывают сильнее, чем для идущих по до-лине смирения и унижения". Несколько позже, в книге "Руно орошенное" (Чернигов, 1680), я прочитал такое: "Погружаемся и мы в воды глубокие, ибо мир этот окаянный есть море, так его многие называли... Воистину мир - это второе море. Как в пучине морской, так и в мире, - многообразные пагубы, погружения, лишения надежд, беды... Находясь в таком злом море мира сего, посреди стольких бед, скорбей и напастей, поче-му не ищем пристанища? Почему суеты еще держимся? Почему ненасытно пьем соле-ную воду пристрастия? Почему погибель нашу любим?". А в "прилоге" к Чуду 23-му из "Руна..." отмечаем следующее двустишье, также принадлежавшее перу святителя Дмитрия:
  
  
   Миролюбцам, яко в море, - отвсюду бед много,
   Добру пристань обретает, кто взыскал Бога.
  
  
  
   Следует отметить и то, что "море", даже чисто статистически (по подсчётам Д.С.Лихачёва - целых 13 раз!), встречается на страницах небольшой по объёму поэмы чаще, чем "поле". И вот ещё вопросы: почему псевдо-авторы "Слова о полку..." якобы XII века, т.е. публика су-губо "сухопутная", все эти киевские князья, бояре, да тиуны (а тем более - женщина Ефро-синья Ярославна, уроженка приднестровского Галича), в жизни своей не видевшие водоёмов больше озера или пруда, принялись вдруг толковать про "корабли", "синее море", "лукоморье", "рог"-залив и разные атмосферные явления, характерные для приморских регионов? Откуда могли точно знать, что 10-12 мая 1185 г. ветер дул навстречу русским полкам именно с юга, "с моря"? А если и могли слышать про оные подробности от "калик перехожих", купцов и гусляров заезжих, то каким образом увязывали с недоступным их разумению замыслом "Игоревой рати"?.. В свете вышеизложенного, ключевая, "набатная" фраза из "Слова" ("О Руская земле! уже за шеломянемъ еси!") приобретает, наконец, глубокий смысл. Я бы предложил такой вариант прочтения: "О, Русская земля! Времена мира и благоденствия уже в прошлом!"; и под "русской землёй" здесь (однозначно) следует понимать именно Малороссию, потому что ещё и в XVII веке Московию и Русь-Украину никто не отождествлял... Даже в советские времена этимологические словари честно признавали: объяснение слова "шелом" (оно же - древнееврейское "шеломо" и тюркское "салым") как "исконного", родственного существительному "холм", малоубедительно!!! Люди добрые, для кого же они тогда издавались? Традиционный перевод тем более странен, что в самом "Слове" автор однажды уже употреблял слово "холм"! Вот это место: "... наступи на землю Половецкую, притопта хлъми и яругы"... Арабский путешественник XIVв. Ибн-Баттута, посетивший в 1333-1334 гг. Золотую Орду, делает ситуацию ещё более комичной, описывая края между Крымом и Волгой так: "Степь эта зелёная, цветущая, но нет на ней ни дерева, ни гор, ни холма (sic!), ни подъёма". Более того, по смешной версии учёных-традиционников получается, что автор "Слова" как бы вынуждает русских воинов прощаться (а потенциальных читателей - изронить по данному поводу сочувственную слезу) с родимыми "взгорками" тогда, когда они давно уже не были видны, и оглядываться назад не имело никакого смысла!
  
  
   И у этой степи были, оказывается, некие "ворота"! "Загородите Полю ворота своими острыми стрелами...", - предлагал автор князьям "Ингварю и Всеволоду, и всем трём Мстиславичам". Нет никакой нужды уточнять их исторические "прототипы"; с точки зрения традиционного толкования всё равно получается форменный абсурд! А с высоты XVII века? Тут могут быть интересные варианты: либо Дмитрий Ростовский аллегорически обыгрывает название государства "Оттоманская Порта" (например, французское существительное "porte" и означает - "дверь, ворота, калитка, проход"), рассматривавшего южнорусские степи как зону своих геополитических интересов, либо он (и эта версия нравится мне больше) полемизирует с печально известным униатом Иосафатом Кунцевичем, мечтавшем о "широком поле католического благоденствия". А если ещё и вспомнить, что на Руси "вратами" называли главы из книг (по большей части духовного содержания), а "стрелами" некоторые книжники метафорически именовали свои орудия письма, то моя вторая версия покажется не такой уж фантастической. Собственно говоря, это уже не "версия", а точное знание предмета, ибо в своём "Поучении на память святого великомученника Евстафия Плакиды, месяца сентября, в 20 день" святитель Дмитрий хритстианскую символику "поля" затронул и обстоятельно разъяснил: "... Что означает ПОЛЕ? Сам Господь объясняет это, говоря: Поле есть мир (Мф. 13, 38)... Пусть не думает кто-либо, что это евангельское слово ПОЛЕ означает село или деревню. Слово ПОЛЕ ЗНАЧИТ - ЗЕМЛЯ, НИВА РАСПАХИВАЕМАЯ И ЗАСЕВАЕМАЯ... Христианин, принимающий в свое сердце семена слов Божиих, подобен ПОЛЮ, ТО ЕСТЬ РАСПАХАННОЙ И ЗАСЕЯННОЙ НИВЕ (везде выделено мной. - А.Н.), от которой Господь наш Иисус Христос ожидает духовных плодов...". Вспомним здесь и тот хрестоматийный факт, что М.В.Ломоносов называл "Грамматику" Мелетия Смотрицкого "вратами моей учёности"... Тем более, что в "Слове о полку Игореве" были ещё одни "ворота", на Дунае, которые "затворял" Ярослав Осмомысл Галичский. Интересно, и как ему это удавалось делать на практике? Строительством дамб, возведением плотин? Где Галич-на-Днестре, а где Дунай?.. Вот и думай теперь, где, на самом деле размещалась та, совершенно очевидно - земледельческая и вполне цивилизованная, "земля Половецкая", от которой "настало насилие" для Украины-Руси, из недр которой некие "железные (?) великие полки половецкие... приходили с победами" на Русскую землю, - к югу ли от Киева?.. Во всяком случае, в "парадигме" реального XII века поражение Игоря Святославича от половцев не могло вызвать, одновременно, "горя" в Киеве и "стонов" в Чернигове; киевские "соправители", Святослав Всеволодич и Рюрик Ростиславич, должны были, по идее, только радоваться крупной неудаче "Ольговичей"! А вот в XVII веке...
  
  
   А вот в XVII веке даже многострадальные "железные паробки", да и прочие "папорзи-паворзи", которые помещались "подъ шеломы латиньскыми", и о которые не одно поколе-ние исследователей элементарно "обломало зубы", получают, наконец, достоверную рас-шифровку. Это не "добры молодцы", не "назатыльники", не "наплечники" и не "ремешки". Известная конъектура Ю.М.Лотмана с "паворозами"-подвязями тоже выглядела слишком "мелко" в качестве поэтического тропа. А ещё они не могли быть "железными", - как бы их тогда завязывали? И никакие шнурки с подвязками, даже украшенные металлическими бля-хами, не могли заставить землю "дрогнуть", а сопредельные страны (и их воинов) побросать оружие и "головы свои преклонить". Люди добрые, уж где-где, а тут не надо было обладать особенными, "академическими" мозгами! Но это и не новогреческие "поперсьци" (кольчу-ги, доспехи), якобы реконструированные В.Н.Перетцем! Почему "якобы"? Да потому, что первые издатели (а Владимира Николаевича Перетца, как я понимаю, тогда даже "в проекте" не было), в своём прозаическом переводе, уже употребляли эту конъектуру: "...У вас латы железные под шлемами латинскими". Вряд ли автору "Слова" пришло бы в голову поэтизировать то, что совершенно очевидно: шлем - сверху, латы - ниже, под ним... А вот знаменитые "крылья" гусар Речи Посполитой из тяжёлой, "панцирной" кавалерии - это совсем иная статья! Вот где могла разгуляться поэтическая фантазия! Вот чья атака в плотном, сомкнутом строю могла вызвать ужас у любого противника! Наиболее широкое распространение "крылья" получили именно у поляков. Но их использовали и сербские, и венгерские, и турецкие кавалеристы, и даже московские конные гусары-"жильцы". Ближе всех к правильной дешифровке оказались знакомые нам Д.Н.Дубенский и М.А.Максимович. Дмитрий Никитич Дубенский писал следующее: "...Папорзи (папорози) от именительного падежа единственного числа папорогъ, по мнению Карамзина, - верхняя часть брони... Можно предположить еще догадку. Ежели здесь не описка вместо паворози... то папорзи то же, что папорти от слова папорокъ... и папоротокъ (skrzydło ptasze) - косточки в птичьих крыльях, находящиеся между плечиком и кистью, соответствующие ручному локтю... Автор олицетворил мысль; она ширяется, подобно соколу - на чем же? на железных папороках (крыльях)" ("Слово о плъку Игореве, Свтъславля пѣстворца старого времени". Объясненное по древним письменным памятникам магистром Д. Дубенским. М., 1844. стр. 162-163). А у Михаила Александровича Максимовича мы находим следующее интересное наблюдение: "Папорзи - в именительном падеже папороз (уменьшительное папорзок) - папороток, или крыльная кость; но здесь принято за целое крыло" (К объяснению и истории "Слова о полку Игореве". - Собр. соч., т. III. Киев, 1880, стр. 651)... Странная метаморфоза: в 1986 году Д.С.Лихачёв ещё придерживался традиционного прочтения, с "железными молодцами", но уже на следующий год, при очередной подготовке "древнерусского текста" к печати, он использовал вариант, предложенный Юрием Михайловичем Лотманом... Дико извиняюсь, конечно, но это - не "эволюция научных представлений", а самая настоящая беспринципность!
  
  
   Я даже и предположить не мог, что какая-то малюсенькая фраза, явно "третьеразрядного" характера, способна стать одним из самых серьёзных доказательств в моей версии: ибо именно в XVII веке, при короле Яне III Собесском, в армии Речи Посполитой возникла мода приделывать "крылья" не к сёдлам (как ранее), а к "кирасам" и "латинским шлемам"-капелинам (польск. kapalin)! Они крепились к наспиннику кирасы на кронштейнах, либо держались на ремнях и в случае необходимости быстро отстёгивались. Дмитрий Ростовский назвал их "железными" тоже не случайно, ведь вместо перьев (орлиных, соколиных, журав-линых или страусиных) "крылья" иногда украшали латунными пластинами, издававшими характерный шум при скачке. И вся "загвоздка" состоит в том, что Ростовский "глубокую модернизацию" (1675-1730 гг.) гусарской униформы видеть мог своими глазами, а вот "ав-тор XII века" - никак! И почему лёгкая кавалерия половцев, ни в одном памятнике литературы не описываемая как "тяжеловооружённая", вдруг стала "железными великими полками", - мне теперь тоже ясно. Во времена Собесского, в связи с очень модной теорией "сарматизма", согласно которой польская шляхта происходит не от славян, а от тюрок-сарматов, у богатых шляхтичей приобрели популярность кирасы в восточном стиле, сделанные в виде "чешуи", и называвшиеся "карацена" (польск. karacena). Причём, в отличие от гусарских, где защита ног (если таковая имелась) ограничивалась набедренниками и наколенниками, "карацены" - это доспехи в полный рост (с полной защитой). А с конца XVI века гусары поверх доспехов часто надевали шкуры разнообразных зверей - чаще всего волков, леопардов и гепардов! Для большего "ориентального колорита" к латам прилагались т.н. "саадаки", богато инкрустированные комплекты из лука и колчана со стрелами... Давайте же, наконец, признаем: только живописные гусары в своих экзотических накидках (и с саадаками) могли под пером Дмитрия Ростовского метафорически обернуться "половцами", которые "простёрлись" по Руси-Украине, словно "выводок гепардов". Все же прочие объяснения и толкования этого места в поэме находятся "за гранью" и науки, и элементарного здравого смысла!
  
  
   Известный историк русской церкви, П.В.Знаменский, натолкнул меня на ещё одно (и до-вольно неожиданное!) толкование главного, набатного рефрена "Слова", весьма близкое по своему "драматическому" смыслу к приведенному выше. Дело в том, что после смерти ки-евского митрополита Петра Могилы, на Украине практически не осталось крупных, мас-штабных религиозных деятелей-организаторов, способных подвигнуть малороссийский клир на решительное противодействие "ползучей" экспансии униатства и "латинской прелести" ("...затворив Дунаю ворота"?). Пётр Могила родился в конце 1596 года в семье молдавских князей, отличавшейся особым благочестием. Его дядя, Георгий, был православным митрополитом, другой дядя, Иеремия, молдавским господарем и, наконец, отец Петра, Симеон Могила, был воеводою Волошским, с 1601 года - господарем Валахии, а с 1607 года - Молдавии ("отчий золотой престол"?). В 1612 году семейству Могил, после их поражения от Кантемира Мурзы, пришлось бежать в Речь Посполитую, где у них были могущественные и богатые родственники (по княгине Раине Могилянке), в частности Иеремия Михайлович Вишневецкий. А легендарным предком Вишневецких считался...Султан-Корибут, "чингизид" и сын великого литовского князя Кейстута, принявший в крещении имя Дмитрий! Слово же "mohila", в переводе с молдавского языка, и означало - "холм, возвышенное место", и в точности соответствовало фамилии русских князей Холмских... Со временем Пётр поступил на военную службу и в 24 года участвовал в боях под Цецорой, где союзное войско поляков, литвинов и казаков потерпело жестокое поражение, а в 1621 г. участвовал в победной битве против турок под Хотином ("стреляешь... салтанов за землями"?). У стен этой крепости сложил голову и один из Зеновичей, Николай Богуслав, староста чечерский и пропойский, кастелян полоцкий, последний представитель главной ветви этого славного сербско-литвинского рода...
  
  
   Доподлинно неизвестно, что заставило Могилу променять блистательную светскую карь-еру на скромный удел монаха: пути Господни, как говорят, неисповедимы... Протоиерей Георгий Флоровский, например, писал: "Есть что-то загадочное и двусмысленное в образе Петра Могилы. Трудно понять, был ли он искренним ревнителем православия или скорее искусным соглашателем... Для него стоял только вопрос юрисдикции". В конце июня 1633 года П.Могила, фактически сместив со своего пост после жёсткого противоборства митрополита Исайю Копинского, "легитимность" которого польские власти не признавали, направился на свою кафедру в Киев, где его уже ждали пышная церемония встречи, а также поздравления и "панегирики": один - от Лавры, другой - от Киево-Братского училища ("...отворяешь Киеву ворота"?). Не было ни одной сферы церковной деятельности, чтобы она не оказалась в поле зрения митрополита Петра. Своей кипучей энергией и неутомимым трудом он вел борьбу за обновление монастырской жизни, развитие православной богослов-ской науки, церковной литургики, за широкое издание богослужебных книг. Но здесь содер-жалась одна "неприятная" для митрополита Могилы особенность. "Он лично был уже как бы в догматическом единомыслии с Римом. Потому так легко и свободно он и обращался с латинскими книгами. Именно то, что он находил в них, он и принимал за православие, как древнее предание", - резонно отметит впоследствии Г.В.Флоровский. Самое серьёзное вни-мание митрополит Пётр обращал на киевские святыни, большинство из которых пребывали в запустении: он руководил реставрацией Софийского собора, находившегося в полуразру-шенном состоянии, раскопками части Десятинного храма и на этом месте распорядился по-строить небольшую церковь, а в 1635 году (А.Д.Нечволодов, по-видимому, ошибался, ука-зывая на 1631г.) в Киеве были впервые (sic!) "обретены мощи" князя Владимира Святого и Равноапостольного, - событие, ставшее "точкой отсчёта", организационным "началом" всей романовской ("допетровской") концепт-версии истории России!.. Хотя, очень может быть, что общепринятая датировка, почерпнутая нами из многочисленных биографий Петра Могилы не верна, а Нечволодов был, как-раз, прав. Так, публицист Лев Шильник в своей книге "А был ли мальчик? Скептический анализ традиционной истории" (Издательский дом: НЦ ЭНАС, М., 2010) приводит следующий факт: "... уже в 1634 г. католическая церковь по декрету папы Урбана XIII признала князя Владимира святым, считая его крещенным "по латинскому обряду". С точки зрения хронологии событий здесь всё замечательно и великолепно: папский рескрипт не мог ведь ПРЕДШЕСТВОВАТЬ по времени удивительной находке в Киеве! Вот бы ещё г-н Шильник сообщил нам точную ссылку на источник этой, преинтересной во всех смыслах, информации... Видимо, тогда и возникла легенда, приравнивавшая князя Владимира Святославича к христианским "апостолам". Странно, но Н.М.Карамзину, даже в начале XIX века, сие событие не было известно: "в самое наше время существует единственная тень ее (Киева, "матери градов российских".- А.Н.) прежнего величия. Напрасно любопытный путешественник ищет там памятников, священных для россиян: где гроб Ольгин? Где кости св. Владимира?". Ещё большее удивление вызывает сам факт летописной канонизации якобы "крестителя Руси" ЗАДОЛГО ДО ТОГО, как его бренный прах впервые открылся взорам православных малороссийских клириков. Нет достоверных сведений и о том, совершались ли при княжеских "мощах", обязательные в таком случае, "чудеса" и прочие "исцеления" - всевозможных слепых, глухих, кривых, припадочных и расслабленных. Как ни крути, а чудотворения при мощах праведников являются главным условием (!) для начала их почитания: чудесами этими проявляется их угодность богу... Святость натужная, "на злобу дня", святость в историко-политическом аспекте, - слишком уж это грубая, даже "топорная" работа. Не так ли?
  
  
   Факт не то чтобы неизвестный, скорее - широко не афишируемый: практически все копии "стержневого", основополагающего для российской и советской историографии, Ипатьевского списка одноимённой летописи (Хлебниковский, Погодинский, Ермолаевский и Яроцкого), имели самое непосредственное отношение либо к Киеву XVIIв., либо к самому митрополиту Могиле. Парадокс из парадоксов: Карамзин ещё не явил российской общественности драгоценную находку из Ипатьевского монастыря (1814), её старейший список был типографским способом издан только в XIX в., а некие "копии" с него уже вовсю циркулировали по Малороссии!.. Так, о Хлебниковском списке с полной уверенностью можно сказать одно - он точно находился в Киево-Печерской лавре, когда в 1627 г. её архимандритом стал Пётр Могила, и, судя по почерку, он лично правил его десятью годами позже! Погодинский список представлял собой копию с Хлебниковского, снятую для князя Стефана Четвертинского, известного почитателя и мецената Лавры. Копию Яроцкого переписал в 1651 году "законник и послушник" киевского монастыря Николы Пустынного, Марко Бундур. Наконец, Ермолаевский список, судя по всему, был изготовлен в Киево-Могилянской академии специально для князя Д.М.Голицына, киевского губернатора. Может быть, этим и объясняется то странное обстоятельство, что автор "Слова" знать не знает никаких "баснословных" лыбедей, щеков и хоривов, никаких гостомыслов, рюриков, синеусов, труворов, аскольдов и диров, никаких "вещих" олегов, "старых" игорей, ольг и святославов. Более-менее реальная "история Руси" начинается для него, как и для Петра Могилы, лишь с Владимира Крестителя, и такая авторская позиция лишний раз доказывает, что он был твёрдым, убеждённым христианином... Неожиданное подтверждение сказанному мы получим из уст самого святителя Дмитрия в самом конце нашего расследования, и это свидетельство (Могу гарантировать!) окончательно "добьёт" всю мутную и великождержавную советско-российскую "политическую историографию" (термин Я.Кеслера) Древней Руси на веки вечные...А пока приведу отрывок из "Кратких вопросов и ответов о вере и других важнейших для христианина предметах знания" Дмитрия Ростовского: "...Почему на Соборах (7 первых, Вселенских. - А.Н.) не было русских епископов, так как ведь и они православные? - Потому, что в то время Русь не была просвещена святым крещением, но пребывала во тьме идолопоклонства до времени равноапостольного князя Владимира, который распространил на Руси святую веру и насадил ее своим примером и ревностью в год от сотворения мира 6496, от воплощения же Сына Божия - 988-й"...
  
  
   Соединяя в своих руках должности митрополита Киевского и Галичского с киево-печерской архимандритией, Могила располагал большой властью и большими материаль-ными средствами. Человек энергичный, настойчивый, митрополит Пётр твёрдо и прямо шёл к намеченной цели. Вот кто был, до самой своей безвременной кончины, озабочен многими "бременами" пастырского служения и хитроумных политических комбинаций, вот кого, действительно, нельзя было застать на месте, в его митрополичьей резиденции ("пригвоз-дить к горам Киевским"). Вновь позволю себе процитировать Г.Флоровского: "У него был подлинный державный пафос, умение и охота властвовать и побеждать. Сын молдавского господаря, "воеводич земель молдавских", он и в звании Киевского митрополита оказался всего скорее господарем, правителем скорее, чем пастырем...". Не полулегендарного Яро-слава Владимировича, а "осмомысла" Петра Могилу, видимо, имел в виду митрополит Дмитрий, когда писал в своём "Поучении в неделю перед Богоявлением": "Если начнёшь поднимать БРЕМЯ (выделено мной. - А.Н.) выше силы твоей, то скоро погрузишься из-неможением или гордостью... Если же трудиться и подвизаться будешь по силам, пре-будешь свободным от бедствий. Знай же, что царский путь - это умеренные подвиги, умеренная жизнь и чистая совесть...". А в "Поучении в первую неделю великого поста" словно бы продолжал эту мысль: "... Но как мы можем войти в открытое для нас небо? Ведь мы не имеем крыльев, чтобы взлететь на высоту небесную. Мы не ангелы, но люди, отягощенные БРЕМЕНЕМ (выделено мной. - А.Н.) тела...". Есть достаточно серьёзные основания полагать, что П.Могила и был автором того "осьмиконечного" креста, который многие, по неведению, считают "исконно православным". Могила, действительно, умер в полном расцвете сил, точно догоревшая свеча, в последнюю ночь 1646 года... Восьмиконеч-ными, в ознаменование восьми рыцарских доблестей (sic!), были кресты у "иоаннитов" (ро-досцев, мальтийцев) и "тамплиеров". Где гарантия того, что среди славных предков Петра Могилы таковых категорически не наблюдалось? Имеется и ещё один перпективный "след", помогающий нам прояснить назначение термина "осмомысл", и тоже связанный с Киевом времён митрополита Могилы, но никак не с Галичем. Дело в том, что должность "осмника" ("осменника"), упоминавшаяся ещё в "Русской Правде" и в других памятниках законода-тельства Древней Руси, сохранялась, по меньшей мере, до конца XVI в. Осменники назнача-лись киевскими воеводами. В их обязанности входил сбор пошлин с товаров (Не "корабель-ных" ли? - А.Н.), а согласно уставной грамоте киевским мещанам великого князя литовского Александра 1499 г., осменники получали право судить купцов, казаков и мещан за ссоры, мелкие кражи, проступки против нравственности (см. Акты Западной Руси. Т. I. с. 145, 194). Так вот, последние преступления, в силу их незначительности, вполне могли подлежать юрисдикции суда церковного...
  
  
   По-моему, здесь всё достаточно логично: в поэзии XVII века слово "шлем" ("шелом") уже могло метафорически трактоваться как "холм", деятельность митрополита Петра отли-чалась большою разносторонностью, он же являлся автором сочинения на польском языке "Лифос" - "Камень" (sic!), появившегося в 1644 году под псевдонимом "Евсевий Пимен", т.е. "благочестивый пастырь", с целью защиты православия от нападок католиков. Стараясь уберечь православную паству от пагубы официально насаждаемого униатства, митрополит Пётр говорил: "Всякого рода расколы - это тонкая сеть врага рода человеческого". И дейст-вительно, немало было на Украине XVIIв. всевозможных "сеятелей раздоров" среди право-славного народа, желавших влиться в "ограду Церкви", чтобы как "волки в овечьей шкуре", производить "смуты" среди верующих... Со смертью такого авторитетнейшего первоиерар-ха Русь-Украину, действительно, ожидали очень нелёгкие времена, хотя бы потому, что "рейтинги" и авторитет у подавляющего большинства "русинских" администраторов и по-литиков (гетманов, кошевых атаманов, воевод и пр.) были несоизмеримо ниже.
  
  
   И наоборот: геральдический символ "холм, гора, вершина" мог служить отменной поэтической метафорой рыцарского, воинского шлема! Именно на цвета (алый и золотистый) и главную эмблему кланового герба Савичей-Туптало намекал святитель Дмитрий, когда обращался к "буйному Рюрику и Давыду" со следующими словами: "...Не ваши ли воины золочеными шлемами по крови плавали?" (т.е.: "Разве вы не потомки витязей древнего рода и прославленной в христианском мире эмблематы?"). Причём, здесь речь не обязательно идёт об "одобрении" чьих-то деяний, но лишь о глубокой исторической традиции! И вновь - только обращение к истории духовно-рыцарских орденов Средневековья помогает нам если не уяснить полностью, то определённо "нащупать" смысл данной загадочной фразы. В знаменитом труде Г.Лебона "История арабской цивилизации" (Минск, 2009, с.323) мы находим описание жестокой расправы крестоносцев с 10.000 мусульман в мечети Омара, во время штурма Иерусалима в 1099 году. Некий "добрый каноник" Раймон Проворный свидетельствовал: "В древнем храме Соломона было столько крови, что мертвые тела плавали туда-сюда на паперти. Можно было видеть проплывающие кисти и отрубленные руки, которые присоединялись к чужим телам, так что невозможно было определить, какому телу принадлежит рука, которая подплывала к туловищу. Сами солдаты, которые являлись виновниками этой резни, с трудом выносили исходящее от неё зловоние". А Фульхерий Шартрский в своей "Иерусалимской истории" писал следующее: "В этом храме было зарезано почти десять тысяч человек. И если бы вы там были, ноги ваши до бедер обагрились бы кровью убитых. Что сказать? Никто из них не сохранил жизнь...".
  
  
   Что мне следовало бы предпринять, чтобы окончательно убедить самых закоренелых скептиков в сугубой "историчности" предположения о прямой связи поэтики "Слова о полку Игореве" (и родословия Дмитрия Ростовского) с "рыцарской" тематикой? Наверное, только это - найти в творчестве св. Дмитрия хотя бы одно упоминание о Крестовых походах, пролитой в сражениях за веру благородной "крови", и сам факт употребления им слова "рыцарь" или "рыцарский". Легко сформулировать, да сложно сделать. Невероятно сложно! Но можно попробовать, попытка - не пытка... Итак, уважаемые дамы и господа, внимаем "Поучению первому в неделю пятую по Святом Духе" святителя Дмитрия: "... После же тысяча сотого года царь сарацинский из Дамаска, имевший под своей властью все Палестинские страны, обновил город гергесинский, окружив его крепкими каменными стенами и населив всю страну людьми. Но чрез несколько времени Балдуин (тот самый Балдуин I, при котором орден тамплиеров и был основан. - А.Н.), знаменитый полководец, придя в Палестинские страны ИЗ ЗАПАДНЫХ СТРАН, С БОЛЬШИМИ СИЛАМИ ЗАПАДНОГО ХРИСТИАНСТВА, ПОБЕДИВ И ПРОГНАВ САРАЦИНСКУЮ СИЛУ, ВЗЯВ ИЕРУСАЛИМ и сделавшись царем иерусалимским, снова разорил до основания гергесинский город, перебил в нем всех сарацин и в конец опустошил всю ту страну, так что она и до ныне пуста, разве только турки отчасти населили ее в последнее время". В "Поучении на память святой великомученницы Екатерины, месяца ноября, в 24 день" можно прочитать: "... Крест служит знамением кавалерства, то есть храброго воинствования, победы и одоления... кавалер, как храбрый витязь, носит крест - оружие непобедимое - в руке своей", а в другом его творении - "Поучении втором на брань святою Архистратига Михаила, Воеводы сил небесных, и ангелов Его с семиглавым змием" мы встречаем следующую фразу: "... Михаил - служитель Божественной славы, СТРАЖ И ЗАЩИТНИК ЧЕСТИ БОЖИЕЙ... Святой Михаил был изображен попирающим ногами люцифера, держащим в левой руке зеленую пальму, а в правой копье, с развевающейся наверху БЕЛОЙ ХОРУГВИЮ И С ВЫТКАННЫМ НА НЕЙ БАГРЯНЫМ КРЕСТОМ" (Это же фирменный знак тамплиеров! - А.Н.). Наконец, в "Поучении на Обрезание Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, месяца января, в 1 день" читаем такое: "... И как в книге начальные письмена бывают киноварные, так и в Отечестве христианского царства стоят в начале РЫЦАРИ, ВОЮЮЩИЕ ПРОТИВ СУПОСТАТОВ, защищающие христианское Отечество от варварских нападений, стоят, КАК БЫ КИНОВАРЬЮ ОКРАШЕННЫЕ, КРОВЬЮ СВОЕЙ ОБАГРЕННЫЕ..." (везде выделено мной. - А.Н.).
  
  
   Информационная "ёмкость" в жанре мениппеи оказывается настолько высокой, что легко позволяет нам вычленить ещё один "клон" в сюжетной линии "Ярослав Осмомысл", теперь уже связанный с гетманом Богданом Хмельницким, который тоже происходил (по отцу) из молдавской знати, участвовал в Цецорской битве, совершал походы на Львов и в Молдавию, женил сына Тимофея на дочери гоподаря Василия Могилы-Лупула (значит, его что-то сильно связывало с родиной отца! Может какой-нибудь провинциальный "злат стол"?), явно вынашивая какие-то геополитические планы в отношении Валахии и Трансильвании. В декабре 1648 года киевляне тоже устроили Хмельницкому "триумф". Во главе 1000 всадников его, как видного "борца за православие", встречали иерусалимский патриарх Паисий и митрополит Сильверст Косов; ученики Киевской коллегии читали по-латыни вирши в честь Хмельницкого, во всех церквях звонили колокола, палили пушки... Андрей Дикий был совершенно прав, подводя итог правлению "некоронованного короля" Украины: "Равного Хмельницкому по талантам и авторитету заместителя не было. Началась борьба честолюбивых полковников за возглавление Украины-Руси. Борьба эта длилась ровно четверть века и принесла народу разорение и неисчислимые бедствия, а потому этот период народ называет "руиной" (А.Дикий. Неизвращенная История Украины-Руси. М., АЛГОРИТМ, с.268).
  
  
   Ещё большие открытия ждут нас, если мы предпримем определённое интеллектуальное усилие, и сопоставим литературные иносказания автора "Слова" с результатами, получен-ными Игорем Агранцевым на основе непредвзятого прочтения ряда известнейших литера-турных памятников XVI - XVIII веков. Очень похоже на то, что "Ярославна" - это и есть "Жанна д"Арк русской истории" (по И.Агранцеву), Наталья Кирилловна Нарышкина, отча-янно боровшаяся за династические права своего мужа, этого "Жиля де Ре русской истории", царевича Алексея Алексеевича "Меншика" (совсем даже не умершего в 16 лет!), нагло "от-тираемого" от трона, а также за собственные властные интересы и за политическое будущее своего первенца. Полную правоту И.Агранцева фактически подтверждает Дмитрий Ростов-ский! В его "Слове о молитве в неделю четвертую по Святом Духе" читаем следующее: "Молчать боязно... а говорить об этом больно, ибо кто не поболит сердцем, слыша, что сыны царства и отечества их БЕСЧЕСТНО ИЗГОНЯЮТСЯ ОТ НАСЛЕДИЯ, ОТ ЦАРСТВА, люто влекутся и повергаются во тьму кромешную, А НА ИХ МЕСТО ВОЗ-ВОДЯТСЯ И ВЕНЧАЮТСЯ КАКИЕ-ТО НЕВЕДОМЫЕ, ЧУЖДЫЕ ЛИЦА (везде выделе-но мной. - А.Н.), собранные из далеких стран востока и запада... Но, о, ужас! Эти-то сыны царства, уже имеющие у себя обетованное Богом царство, уже держащие его как бы в руках своих, они внезапно лишаются его, отпадают и изгоняются вон")... О чём это пишет святитель Дмитрий, о какой-такой "тьме кромешной", о каких-таких "путчах ГКЧП" и "неустроениях" в славном Московском царстве-государстве (ибо варианты Литвы и Ук-раины отпадают сразу же)?
  
  
   Всё становится определённо ясным и понятным, как только мы обратимся к обширному исследованию нижегородца Василия Комлева (2004), посвящённом личности отверженного наследника московского престола, "тайного", "староотеческого" (старообрядческого) царя Алексея-Михаила Алексеевича Романова, "царевича Меншика" у И.Агранцева. Хотя, следует признать, что у В.Комлева Михаил - первенец Тишайшего, родившийся в 1648 г., о котором в XVII веке глухо писалось в летописных заметках весьма осведомлённого Сильвестра Медведева, в XVIII-м, как бы вскользь (в качестве представителя линии "князей Болховских", стоявших по родословию выше Романовых, либо под именем "князя Георгия Всеволодича"), - в т.н. "Лопухинском синодике", "Китежском летописце" (ок.1753г.) и авторитетной у староверов "Латухинской Степенной книге" нижегородского монаха Тихона, в XIX-м - писателем Даниилом Мордовцевым (которому оригинальные материалы поставлял историк С.М.Соловьёв) в романе "Великий Раскол" (например, в гл.11, в эпизоде разговора патриарха Питирима с царём Алексеем Михайловичем, датированным у Мордовцева летом 1672 г., в котором упоминается и характеризуется якобы уже "умерший" к тому времени старший царевич Алексей-Михаил ), а также в литературных трудах царского чиновника Мельникова-Печерского (роман "В лесах"). Вспомним здесь и красивуюу легенду, принимавшуюся русскими старообрядцами за историческую реальность, о невидимом "граде Китеже", "озере Светлояр" и исчезнувшем вместе с ними великом князе Георгии... В.Комлев практически слово в слово повторяет вышепреведенную мысль Дмитрия Ростовского: "Велик, видать, был страх церковной верхушки и московской знати, уже меняющей русское платье и примеривающей немецкое (знать через сто лет вообще разучится говорить по-русски), перед великим государем Михаилом Алексеевичем, сторонником русского пути развития российского государства. Не нужен им был трезвый, волевой, самостоятельный, грамотный и богобоязненный государь! Не укладывалось в их чванливых головах, что сколько его не уговаривали его сторонники, не хотел он на крови занимать свое законное место и по бедности душевной принимавших его духовность за глупость и физическую несостоятельность. Михаил Алексеевич, верящий в приход времен апокалипсических, был глубоко убежден в невозможности творить грех в полном религиозном смысле этого слова. Не понять его было волкам, готовых за власть и корм перегрызть друг-другу глотки... Самой известной и знаменитой стала чарующая легенда о великом граде Китеже и его основателе - великом князе Георгии Всеволодовиче (и значит, предлагаемое мной отождествление "Всеволода Большое Гнездо" из СПИ с многодетным царём Алексеем Михайловичем в высшей степени продуктивно! - А.Н.), где историческая действительность одного времени плавно переплеталась с исторической действительностью другого, но уже в зашифрованном виде; где за монголо-татарским нашествием и ханом Батыем подразумевалось тлетворное нашествие на Русь западного влияния и его главный проводник - Петр I"...
  
  
   Собственно говоря, Игорь Агранцев сам и приводит в своей книге "Александр Меншиков. Царевич без трона" (СПб. : Издательский дом "Нева", 2005) неопровержимое, документированное (!!!) свидетельство "жизни после смерти" царственного отпрыска Алексея Михайловича. Вот оно (цитирую): "...если московиты (туземцы тартарские) не знали, что существует тайно провозглашенный царь Михаил, то иностранная резидентура должна была это знать! И она должна была знать о том, что царь Петр (пусть это и был Меншиков) имел отца, которого звали Михаил Алексеевич! Самое удивительное, что такие свидетельства есть. И они опубликованы в доступных нам современных книгах. Например, в книге Ю.Н.Беспятых "Петербург Петра I в иностранных описаниях" ("Наука". Ленинградское отделение, 1991. - А.Н.). Вот, например, что писал современник Меншикова и Петра, ганноверский резидент Фридрих-Христиан Вебер в книге "Преображенная Россия": "Его царское величество Петр Алексеевич, сын великого князя Михаила Алексеевича и Натальи Кирилловны, дочери бывшего премьер-министра Кирилла Полуехтовича Нарышкина...". Итак, мы видим полное соответствие нашей реконструкции - Наталья Нарышкина вышла замуж за великого князя Михаила (тронное имя). Который на самом деле был младшим сыном Тишайшего - Алексеем Алексеевичем" (сс. 64-65)... Обязательно отметим здесь и ту важнейшую деталь, что Пётр I, на самом деле, был не сыном Тишайшего, а его внуком!
  
  
   Однако, вернёмся к Ярославне-Нарышкиной. Уж не в Вену ли, в этот "Брюссель XVII ве-ка" и "штаб Контрреформации", наша дамочка собиралась лететь "кукушкой по Дунаю", с банальным доносом-жалобой на "вопиющую несправедливость"? Полностью согласен с Игорем Агранцевым: не женщина - вулкан страстей; Дебора, Далила, Иаиль и Юдифь "в одном флаконе", воительница и водительница "полков", настоящий "взбранный воевода"! А после знакомства с "Келейным летописцем" св. Дмитрия добавлю: и "царица Семирамида" - тоже... У Дмитрия Сергеевича Лихачёва, в очерке, посвящённом анализу "плача Ярославны" (1984), мы встречаем фразу, фактическое подтверждающую нашу гипотезу: "Это не просто жалость по мужу - это СТРАТЕГИЧЕСКАЯ ОЦЕНКА ПОЛОЖЕНИЯ (выделено мной. - А.Н.)"... "Кукушка" же - потому что воспитывали её детей, по большей части, родственники и специально приставленные люди, а отсутствие тревоги за сына - потому что ему, действительно, ничего не угрожало, пока маменька вела себя подобающим, в глазах иезуитских "преобразователей" России, образом. На закате жизни и карьеры Д.С.Лихачёв, кажется, начал что-то запоздало понимать: "Ярославна ощущает себя кукушкой, выращивающей птенцов в чужом "гнезде" или для чужого "гнезда"... В своё время диалектолог и писатель В.И.Даль приводил одну чудную пословицу из сокровищницы народной мудрости: "О том кукушка и кукует, что своего гнезда нет". А уже известный нам М.А.Максимович писал о том, что "зегзица" из "Слова" - это "верный символ сиротства и родственной печали", подобно "зозуле" украинских народных песен...
  
  
   Рассматривая "плач Ярославны" под символико-алегорическим "углом зрения" можно, наконец, понять, почему в тексте "моления" Заточника фигурирует какой-то "богатый тесть" (Кирилл Полуэктович Нарышкин, всесильный "премьер-министр" Московии XVII века?), породниться с которым - "великая честь" ("чти великиа ради..."), почему это для Даниила Заточника (Даниила Савича) "злая жена" (Наталья Нарышкина?) - это та, которая "от мужа своего блядеть" и "домъ мужа своего теряеть", почему она персонифицирует собой именно "мирскии МЯТЕЖЬ, ослепление уму, началницу всякои злобе, въ церкви бесовскую МЫТНИЦУ (явно понимаемую автором не как нелепую "сборщицу дани для бесов", а как "обманщицу, плутовку"! - А.Н.), поборницу греха, засаду от спасения... лютую печаль, истощение дому", способную "всю жизнь мужа своего (Алексея Меншика?) погубить". И далее Заточник добавляет: "Лучше есть утли лодии ездети, нежели зле жене ТАИНЫ ПОВЕДАТИ (везде выделено мной. - А.Н.)"... Неужели и в этом утверждении для профессиональных историков и филологов всё было изначально "ясно и понятно"? Неужели понятно им и то, почему среднестатистического мужа, женившегося из корыстных побуждений ("прибытку деля"), не испытавшего "дел" своей жены, "купившегося" на её ласковые взгляды и льстивые слова, непременно должны ожидать ЛИХОРАДКА И ПРОКЛЯТИЕ??? Мыслимое ли дело - представить себе среднестатистическую "жену" в формате "Древней Руси" XII-XIII веков, "эмансипированную" настолько, что она "... ни ученья не слушает, ни священника (Неужто православного? - А.Н.) не чтит, ни Бога не боится, ни людей не стыдится, но всех укоряет и всех осуждает"?..
  
  
   Если дерзко предположить, что "Игорь Святославич" - это аллегория туземного "принца крови" и несчастливого "соискателя" престола (нам он больше известен как князь Василий Васильевич Голицын, т.е. "голый", бесправный, лишённый наследства дважды "василеос" - "царственный муж"), "хан Кончак" - это ставленник Запада, всесильный "царь-консорт" (или "регент") при молодом российском "дофине", "хан Гзак" - высокопоставленный князь церкви или иезуит высокого ранга, а "Владимир Игоревич" (в крещении - Пётр!), "пленён-ный" красотой "Кончаковны" (т.е. Авдотьи Лопухиной, чей род восходил к легендарному касожскому князю Редеде), - и есть Пётр I "Алексеевич" (по отцу, а не "тишайшему" деду, как то и подозревал И.Агранцев), то известные события конца XVII в. приобретают прямо-таки зловещий смысл! Дмитрию Ростовскому ли было не знать подробности печальной ис-тории о том, как Запад, руками одних "гедиминовичей" (Захарьиных-Кошкиных-Юрьевых) извёл ядами и клеветой туземных "рюриковичей", а затем хитроумно убрал со своего пути других, не менее достойных царского венца, "гедиминовичей" (Голицыных)? Да за такую блестящую политическо-династическую "многоходовку" для патриарха Филарета и его мно-гочисленной родни не жалко было и почётного звания "романовых" - "новых римлян"... Иначе нам никогда не понять, почему это "бесермены" Кончак и Гзак (как один из вариан-тов: турецкий султан Ахмет III и крымский хан Девлет-Гирей II, рассуждавшие в том смыс-ле, что "Вот придут русские шайтаны - и многие слезами умоются..."), по воле автора забыв на время, что они ярые недруги, занялись совместным изучением (вот потеха!) возможных последствий хитроумной комбинации по "опутыванию" (термин славянских свадебных пе-сен; опутать - означает "оженить, засватать") путивльского "соколёнка" с помощью некоей "красной девицы". Налицо - необъяснимый, странный интерес к судьбе врага, вломившегося с оружием в чужой дом! Но лишь до тех пор, пока мы не вспомним, что в той же самой поэме, в эпизоде с Всеславом Чародеем, полоцкий князь "...кинул жребий о девице ему милой", что аллегорически скрывало его "волю к власти" в Киеве... Кстати говоря, я категорически не разделяю уверенности Д.С.Лихачёва и в том, автор "Слова" был человеком как бы "расслабленным умишком", поэтому в поэме-де: "... приводится даже диалог половецких ханов Гзака и Кончака, который, конечно, автор не только не мог слышать, но и понимать (???), ибо переговаривались они, конечно, не по-русски" (ФЭБ "Русская литература и фольклор", Энциклопедия СПИ, статья "Поэтика "Слова")...
  
  
   Остаётся лишь добавить, что замечательная книга о геральдике А.Б.Лакиера позволяет, наконец, прояснить, почему же юная "половчанка" получила в крещении своё странное имя - родовым гербом Лопухиных и был (согласно Лакиеру) "Гриф, СВОБОДА" (выделено мной. - А.Н.), а ещё одним легендарным родоначальником фамилий этого герба считали сы-на правившего в X веке польского государя Лешко III, "королевича Яксу", получившего в удел Сербию! Не имеем ли мы здесь дело с ещё одной версией (наряду с "сербским воеводой Якшей") происхождения знатного рода Якшичей, породнившихся с "тюрками" Глинскими?.. Если ваш покорный слуга, уважаемые читатели, не перегрелся на солнце, и моё вышеприведённое умозаключение (базирующееся, впрочем, на глубоких выводах И.Агранцева) верно, то мы непременно должны найти ему доказательства в тексте "Слова". И мы их легко находим! Здесь нам весьма и весьма пригодится глубокая мысль выдающегося литературоведа и текстолога Ю.М.Лотмана, указывавшего на то, что и в современных художественных текстах "...кодирующая функция... отнесена к началу, а сюжетно-"мифологизирующая" - к концу" (см. его известную работу "Структура художественного текста"). Заглянем же в самое начало "ироической песни": "...песнь пояше - старому Ярославу, ХРАБРОМУ МСТИСЛАВУ, ИЖЕ ЗАРЪЗА РЕДЕДЮ ПРЕДЪ ПЪЛКЫ КАСОЖЬСКЫМИ (выделено мной. - А.Н.), красному Романови Святъславличю"... Тут вам и легендарный предок "тартарской" династии Лопухиных, и легко читаемый "сербский" мотив (отчаянно-храбрый, "славный мститель" Милош Обилич, как предтеча всех "террористов-индивидуалистов", заколовший ценой своей жизни султана Мурада I), и сам странно-удивительный подбор князей, которых Боян некогда якобы воспел ("старый Ярослав", от которого автора "Слова" отделяло полтора столетия, и внук Мудрого, Роман Святославич Тмутороканский, который известен историкам лишь невыясненной датой рождения, да ещё тем, что был якобы убит половцами в 1079 году)... Всё здесь выдаёт явное знакомство автора с первыми беллетристическими компиляциями по "русской истории", датируемыми XVII в.! Но всё здесь подчинено канонам "утопийного" жанра: автор говорит "Дикое Поле", а подразумевает "поле католического прозелитизма"; автор упоминает народность касогов, живших в северных предгорьях Кавказа, а имеет в виду турок-османов, живших, напротив, далеко к юго-западу от него...
  
  
  
   Кто вы, "Олег Гориславич"?
  
  
  
   В "Слове о полку Игореве" мы встречаемся с одним интереснейшим персонажем, кото-рый благодаря авторской "интенции" приобретает значение некоего "символа эпохи" - с Олегом Святославичем Черниговским, знаменитым "Гориславичем", родоначальником кня-жеской династии "Ольговичей" и дедом Игоря Святославича Новгород-Северского, который по воле автора "... мечом крамолу ковал и стрелы по земле сеял". Само авторское внимание к нему удивительно, а его оценка деятельности этого князя вызывает некоторое недоумение. Дмитрий Ростовский делает его (совершенно очевидно - аллегорически) чуть ли не "первопричиной" княжеских междоусобиц на Руси, на многие-многие годы вперёд! А в действительности? Обратимся к летописям и Н.М.Карамзину. До 1077 года Олег ничем особенным не выделялся, и никаких "братоубийственных" войн, по-видимому, не вёл. В том памятном году его нахально лишил черниговского "стола" отец Владимира Мономаха - Всеволод Ярославич (сын Ярослава Мудрого). Вся вина "Гориславича" состояла лишь в том, что он не смирился, а обратился за помошью к половцам, вернулся на Русь и изгнал Всеволода из Чернигова. Мне не совсем понятно, почему это Н.М.Карамзин подлых киевлян в данном эпизоде явно выгораживает, а про "жестоковыйного" Олега сочиняет, что он якобы "... довольный их (половцев. - А.Н.) помощью, равнодушно смотрел на их злодейства"; а далее следовало "дежурное" перечисление тех "апокалиптических" бед, которые-де принесли Руси Олег и его степные союзники.
  
  
   Однако, и на этом киевские "рейдеры" Всеволод и его сын Ярополк не успокоились, и в отсутствие Олега вновь обложили Чернигов! Даже внук Ярослава Мудрого, Борис Вячесла-вич, принял сторону Олега. Как пишет в своих комментариях к "Слову" Д.С.Лихачёв: "...за обиду (за поруганную честь) Олега (Святославича)". Дальше воспоследовала известная бит-ва на Нежатиной Ниве... Не очень красит противников Олега и тот способ, с помощью которого они собирались принудить "Гориславича" к явке на княжеский съезд в Любеч: князья Святополк и Владимир пригрозили сначала, что объявят его "врагом отечества" (Так - у Карамзина!), а затем захватывают Чернигов и более месяца осаждают Олега Святославича в Стародубе (по Карамзину: "... проливали невинную кровь в жестоких битвах"). Согласие от Олега было получено только тогда, когла он был "смирен голодом". В дальнейшем, тот же Н.М. Карамзин отмечал факт участия братьев Святославичей (Олега и Давида) на стороне Владимира Мономаха (sic!) в очень нехорошей истории с ослеплением князя Василька Ростиславича Теребовльского, причём подчёркивал их "великодушное негодование". Наконец Карамзин оставил нам совершенно дивную фразу, практически реабилитирующую Олега Святославича "по всем пунктам обвинения": "... Даже и Святославичи не противились общему желанию, уступили Мономаху права свои, остались князьями удельными и жили с ним в согласии до самой их кончины".
  
  
   ...Ничего странного или удивительного в этом я не вижу. Олег, согласно известному рос-сийскому историческому беллетристу, талантливому "нестору" начала XX в., генералу и злейшему врагу масонов, А.Д.Нечволодову (1864 - 1938): "...был очень дружен с сыном Всеволода - Владимиром Мономахом и был крестным отцом его старших сыновей Мсти-слава и Изяслава" (См. его фундаментальный четырёхтомный труд по истории России, вы-шедший в свет по указанию императора Николая II, "Сказания о Русской земле", т. 1-4). Двоюродные братья и друзья детства даже вместе ходили походом со "вспомогательным войском" в Чехию в 1076 г., выполняя просьбу польского короля Болеслава... По-моему, академик Лихачёв вводил нас в заблуждение, утверждая: "В 80-х годах XII века делается по-пытка (?) примирения ольговичей и мономаховичей". Известная всем "Повесть временных лет", в составе Лаврентьевской и Ипатьевской летописей, также противоречит взгляду на князя Олега, как на первопричину всевозможных "неустроений" в Русской земле! Согласно ПВЛ "Гориславич" ведёт себя довольно тихо и порядочно: после жёсткой борьбы за Черни-гов он регулярно участвует в княжеских замирениях, не выдаёт на расправу своего гостя - сына хана Итларя, наряду с прочими князьями "рядится" с половцами, вслед за Мономахом женит своего сына на дочери хана Аепы. Он, горемычный, даже в плен к хазарам (в некото-рых источниках - к половцам) однажды попадает, вследствие чего оказывается "за морем, в Царьграде" (по некоторым данным - на острове Родос), где и проводит (в плену? в ссылке?) четыре долгих года. Родос упоминает и игумен Даниил, автор "Жития и хождения игумена Даниила из Русской земли", который якобы в начале XII веке, путешествуя в Святую Землю, слышал от местных жителей о пребывании на острове русского князя Олега в течение двух лет и двух зим. В 1083 году, по возвращении из Византии, Олег-Михаил захватывает "Тмутаракань" и княжит там до 1094 года, - таким образом, его не было на родине не менее 15 лет! Более того, Олег Святославич в дальнейшем принимает участие практически во всех походах русских князей против половцев, начиная с 1101 г. (1103, 1107, 1111, 1113 гг.). Незадолго до своей смерти Олег вместе с Владимиром Мономахом организуют совместное торжество 2 мая 1115 г., по поводу перенесения чудотворных мощей святых Бориса и Глеба, как символа "братней любви"... Ну, и какой с него после этого "инфернальный мятежник", якобы причинивший "земле Русской великое зло"? Поэтому, совершенно напрасно "верный лихачёвец" Н.С.Борисов, комментируя рассказ Ипатьевской летописи от 1185г., назвал Олега Святославича "...одним из самых заносчивых и сварливых русских князей XI-XIIвв.". Претензии-то явно не по адресу! Крайне интересным мне представляется тот факт, что в турецком плену после "Цецорской катастрофы" побывал и молодой Богдан Хмельницкий, проведший в Константинополе-Стамбуле два года, пока его не выкупила родная мать...
  
  
   Подведём печальный итог: советские академики, в очередной раз, не поняли ни-че-го, а явный "конспирологический" приём, использованный Дмитрием Ростовским, они приняли слишком буквально, "за чистую монету". Но жизнь и деяния Олега Святославича Черни-говского никак не соответствовали тому нагромождению лжи и нелепиц о нём, которую мы можем наблюдать в исследованиях и комментариях "компетентных учёных". И в самом про-звище "Гориславич" мы видим, прежде всего, блистательную "игру смыслов"! Предполо-жим на мгновение, что "крупные специалисты" правы, и определённая ассоциативная связь со словом "горе" в нём якобы присутствует, но ещё более очевидным является происхожде-ние иронического княжеского отчества от южнославянского (sic!) имени "Горислав" - т.е. "пламенеющий, горящий славой"! Кого же автор "Слова" имел в виду на самом деле? О ка-ком обобщающем образе "князя-крамольника" он писал, предостерегая современников от скверны "братоубийства"? Устаревшее "крамола" (5 случаев употребления) - cлово, само по себе, непростое, даже с "хитринкой"! Оно означает не княжескую "семейную распрю", и не "спор за наследство", а именно - "ЗАГОВОР, МЯТЕЖ"...Чувствуете разницу? Как тонко и образно подметил М.Аджи: "Мятеж - оболочка жизни, он следствие политики. Как дым есть следствие огня. Народные волнения, мятежи сами не вспыхивают, их готовят, ими руководят политические силы, которые потом называют иные времена смутными, так им удобнее" (Тюрки и мир..., с.533).
  
  
   Искал я этого исторического деятеля не очень долго. А помогло мне в этом именно "го-ворящее" отчество черниговского князя, понимавшееся многими исследователями слишком однобоко! В истории не так много фактов, когда какой-либо из её "героев" приобретал та-кую дурную славу, что это навеки увязывалось с его природным именем: Святополк Окаян-ный, Иван IV Ужасный, Николай II Кровавый... Кто из известных Дмитрию Ростовскому исторических персонажей XVI-XVII вв. мог "аномально" превосходить в своих "злодениях" все пределы допустимого, и кому могли за это присвоить новую (и даже оскорбительную!) "кличку"?.. Интуиция подсказывала мне, что Мария Михайловна Савич происходила, всё-таки, из Глинских, потому что лучше всего на роль "эксклюзивного крамольника" в указанную эпоху подходил князь... Михаил Львович Глинский-"Дородный"! В самом начале XVII столетия, на сейме ВКЛ в Гродно, литовская шляхта отдельным постановлением решила вычеркнуть из всех "грамот" и "конституций" само имя князя Михаила и, более того, переименовать (sic!) всех Глинских в "Лиходейских"... Неслыханно! Со дня кончины мятежного князя прошло более шестидесяти лет, - за что же ему (посмертно) воздавалась такая "честь", не знающая аналогов в истории средневековой Литвы? Вот о ком могла рассказать Мария Михайловна юноше Даниилу, опираясь на какие-то семейные предания! Очевидное смысловое сходство имён - "Олег" (сканд., "святой, освященный") и "Михаил" (Михсаил, евр., "кто, как Бог; подобный Богу") - лишь прибавляло мне уверенности в том, что я двигаюсь в правильном направлении. Ну а после того, как я узнал, что автор "Хождения...", игумен Даниил, упоминал крестильное имя Олега - МИХАИЛ - в честь его небесного патрона архангела Михаила, я вообще перестал в чём-либо сомневаться ...
  
  
   Михаила Глинского современники называли либо "человеком редкой доблести", либо "изменником", - именно так, без переходов, компромиссов и полутонов... В нём, действи-тельно, соседствовали начала взаимоисключающие: светлое и тёмное, доброе и злое, рыцар-ское благородство и цинизм "реального политика". Главной "бедой" Глинского было то, что он считал себя достойным самых высших почестей, способным на великие дела и свершения, а "малое" его никогда не могло удовлетворить. Вся его жизнь напоминала классическую драму, его "сжигали" нешуточные, неутолимые, просто "шекспировские" страсти, которые толкали на заговоры, измены и заставляли браться за оружие... Как писал Платон о своих "атлантах": "они казались прекраснее и счастливее всего как раз тогда, когда в них кипела безудержная жадность и сила"... Но позавидовать Глинскому трудно: редкие минуты своего триумфа он оплачивал высочайшей ценой - долгими годами тюремной несвободы.
  
  
   Михаил Львович прошёл в своей жизни, что говорится, "и огни, и воды, и медные трубы". Ещё подростком, при посредничестве дипломата Яна (Ивашки) Литавора Хрептовича, он попал ко двору германского императора Максимилиана I Габсбурга, получив там европейское образование, утончённые манеры, разнообразную военную подготовку и рыцарские "привычки". В дальнейшем судьба забросила его на медицинский факультет Болонского университета, по окончании которого Михаил становится первым в истории Западной Руси дипломированным врачом! Позже Глинский перешёл из православия в католичество, и поступил на военную службу к своему другу - саксонскому курфюрсту Альбрехту. Довелось послужить ему и в армии императора Максимилиана, из рук которого Михаил получил орден Золотого Руна за победы, одержанные им во Фрисландии... В России военные ордена появятся, как известно, более чем через два века после этого, лишь при Петре I... В "друзьях и приятелях" у Глинского числились не только саксонский курфюрст, но и другие князья-электоры, магистры рыцарских орденов (sic!), католические епископы и кардиналы и т.д. И вот что крайне интересно - если подсчитать суммарное время, проведённое Михаилом за пределами ВКЛ, набежит не менее 15 лет, как и у Олега "Гориславича"! Точно известно: в метриках и прочих документах Великого княжества Литовского его имя никак не упоминается, как минимум, с 1482 по 1496 год...
  
  
   Вопреки распространённому заблуждению, "служилые князья" Глинские не были осо-бенно богатыми, зато они отличались отменным "высокородством", имевшим огромное зна-чение на востоке Европы: их легендарными предками (по женской лини) признавались и половецкие ханы, и "чингизиды", и даже сам "злосчастный темник" Мамай!.. Окончательно согласиться с общепринятым родословием Глинских (и самим происхождением этой благо-родной фамилии) мне не позволяет существование притока реки Савы - Глины (Glina) - в современной Хорватии. "Генетический след" по мужской линии? Опять Балканы и тамплиеры? Не так уж и фантастично, потому что легендарный ордынский мурза Лексада, якобы сын Мамая, получил родовое прозвище от данного ему в удел г.Глинска. А в честь кого (или чего) был назван сам город?.. В папской грамоте 1218 года упоминалось о вкладах "королей русов" из Галиции, Василька и Ивана-Владимира, в хорватский монастырь св. Димитрия (sic!) на реке Саве (см. приложение "Сведения иностранных источников о руси и ругах" в кн.: Откуда есть пошла Русская земля. Т.1. М., "Молодая гвардия", 1986, с.676). Есть информация и о том, что изгнанных из пределов Венгрии, в начале XIV века, рыцарей-"храмовников" приютил какой-то монастырь возле Загреба... Поэтому совершенно не слу-чайно, что по возвращении из-за границы искушённого "воина и политика" Михаила Глин-ского начинают посещать честолюбивые замыслы - прославиться на родине предков, любой ценой подняться на самые "вершины" власти. Одно плохо - в ВКЛ его никто не рассматри-вал как "прирожденного государя", и занять, например, великокняжеский трон на Литве он не мог никак, несмотря на все свои достоинства и таланты...
  
  
   Интересный и важный нюанс: в 1481 году православный князь Михаила Олелькович организовал свой заговор с целью убийства или отстранения от престола короля и великого князя Казимира IV Ягеллона. К "литовской крамоле" были причастны Фёдор Иванович Бельский и Иван Юрьевич Гольшанский, а конечной её целью было возведение на престол в Литве именно Михаила. "Путч" имел реальные шансы на успех, так как пользовался поддержкой и сочувствием внутри ВКЛ, а также предполагал помощь извне - от Москвы и Крымского ханства. К несчастью, он был раскрыт благодаря доносу киевских бояр Ходкевичей. Михаил Олелькович и Иван Гольшанский были казнены 30 августа 1481 г. (по другой версии - в ноябре 1482 года)... Почему же в данном случае мы и близко не наблюдаем ничего из того, что выпало на долю клана Глинских? А ларчик открывается просто: князь Михаил, как дальний родственник царя Ивана III и прирожденный "гедиминович", т.е. прямой потомок четвертого сына Гедимина, Ольгерда (будучи внуком его сына Владимира Ольгердовича), имел все законные права на великокняжеский трон ВКЛ, и этого факта никто не смог бы оcпорить...
  
  
   Глинскому оставалось одно: выслужить себе достаточно крупное княжение, либо (если подвернётся такой шанс) завоевать его силой оружия. Создание марионеточного, буферного княжества, целиком зависимого от Москвы, было как в тактических интересах самого Глин-ского, так и долговременных - Василия III! "Герцог Борисфенский" ("Борисфеном" в ан-тичной традиции, а также в латиноязычной литературе эпохи Возрождения, назывался именно Днепр) или "Великий князь Смоленский", - это и в самом деле звучало пьяняще! Писал же Матей Стрыйковский в своей "Хронике", что Михаил Глинский надеялся "одновить Великое княжество от Литвы до Руси" и "возродить киевскую монархию"... Поначалу всё складывалось неплохо, и Глинский играл при Александре Казимировиче своеоборазную роль "первого визиря", т.е. главного советника. Но со смертью сюзерена ситуация резко изменилась, новый король Сигизмунд не собирался потакать мечтаниям бывшего "фаворита" своего брата. Михаил Глинский оказался на перепутье: смириться с Судьбой, или бороться с ней до конца. Увещевания брата Сигизмунда, Владислава Венгерского Ягеллона, действия не возымели. Война с Москвой? Почему бы и нет, тем более что крымский хан Менгли-Гирей обещал "любезному сыну" полную поддержку? Парадоксальный А.Д.Нечволодов в своих "Сказаниях о Русской земле" допускает весьма интересные, прямо мистические "проговорки": "... Но Олег слишком много вытерпел после смерти отца и, разумеется, находил достаточно оснований, ЧТОБЫ ИСКАТЬ СЕБЕ И СВОЕМУ РОДУ ЧАСТИ В РУССКОЙ ЗЕМЛЕ... жестокое разорение земли, которое повлекло за собой ИСКАНИЕ ОЛЕГОМ СВОЕЙ ЧАСТИ (везде выделено мной. - А.Н.) не могло быть забыто на Руси ... Олег в народных преданиях изображается гордым, озлобленным и всюду приносящим с собой несчастье - Гориславичем"... И вот тут мы сталкиваемся с одной загадкой, которая при правильном её разрешении поможет нам понять очень многое, в том числе и в "истории России"!
  
  
   Профессиональные историки никак не связывают амбициозные планы Михаила Глинско-го с фактом женитьбы его брата Василия на сербке Анне Якшич, старшей дочери воеводы Стефана Якшича, невесть откуда "материализовавшегося" на Поднепровье вместе с чадами и домочадцами, - и зря! Посредством этого брака "тюрки" Глинские становились родствен-никами буквально всех владетельных фамилий "голубых кровей" Сербии, Боснии и Черно-гории, вплоть до византийской императорской династии "Комнинов" (по матери невесты, супруге воеводы Стефана). В Восточной Европе неожиданно возник совершенно новый по-литический "расклад", с которым нельзя было не считаться! Участие в авантюре Михаила Глинского его родных братьев, Василия (кстати, звавшийся "Тёмным", как и великий мос-ковский князь Василий Васильевич) и Ивана (киевского воеводы, носившем интереснейшее прозвище... "Мамай") понятно, но почему на его сторону перешли, например, магнаты Мар-тин и Фёдор Хрептовичи, или Александр Ходкевич, впоследствие даже заключённые в тюрьму за участие в мятеже Глинских? Как писал один из современников: "И была у Литве после Глинского замятня велми великая, и панов тых имали, которые с Глинским мешкали горазд и некаторых шляхту, и мучоно..." (ПСРЛ. Т.32. с.102-103). Я могу предложить только такое объяснение - фактор "сербской солидарности" и резкое неприятие православными магнатами методично укреплявшегося на Литве католицизма... На горизонте явно замаячил призрак гигантской "православной империи" - от Балкан до Волги! Вот почему московский князь Василий III так быстро сориентировался, и предложил Глинскому не войну, а своё высочайшее покровительство, и ещё не завоёванный Смоленск - в придачу.
  
  
   "Литовский путч" Глинского стал событием неслыханным: против "законного и прирож-дённого" Сигизмунда Ягеллона выступил не "ровня", не монарший родственник, а дерзкий "вассал", который приглашал к международному разбою не только извечного врага Литвы - великокняжескую Московию, но и крымских татар, и прусского магистра Альбрехта Бран-денбургского, и даже императора Священной Римской империи Максимилиана! Читаем у Дмитрия Ростовского в "Поучении первом в неделю седьмую по Пасхе": "... О, проклятая гордость! Тварь дерзает равняться с Творцом, СОЗДАННЫЙ ДЛЯ СЛУЖЕНИЯ ЗА-МЫШЛЯЕТ ПОВЕЛЕВАТЬ ПРЕСТОЛОМ ГОСПОДСТВИЯ (выделено мной. - А.Н.), со-творенный предстоять хочет сидеть на престоле, на горах высоких" (Уж не Киев ли имел в виду святитель Дмитрий? - А.Н.)... Боевыми действиями были охвачены как Литва (Троки, Гродно, Вильно, Полоцк, Витебск, Смоленск, Мозырь, Туров), так и Украина (Чер-нигов, Киев, Житомир, Овруч). Примерные размеры того "бедствия народного", которому реально поспособствовал своими деяниями Михаил Глинский, можно узнать из его личного послания Василию III: "Везде люди вашое милости огонь пускали, и шкоды чинили, и поло-ну на колко сь десять тысяч взяли". К сведению читателей: "полоном" Михаил Глинский здесь равнодушно именует своих соотечественников... Напряжённый характер битвы за Смоленск настолько поразил воображение одного из очевидцев, что он удивлённо вопрошал у современников: "Кто и когда слышал про такую осаду, которая так долго и так сильно продолжалась?" (для сравнения: "То было в те рати и в те походы, а такой рати не слыха-но!"; а в гомеровской "Илиаде" находим такой мотив: "...Но теперь ведь война, и какая! / Очень мне часто бывать приходилось в ужаснейших битвах, / Но не видал я такого и столь многолюдного войска")... Именно Глинский стал автором первого в истории плана "раздела" Литвы между Москвой, Кёнигсбергом и Веной! В результате неудачной войны ВКЛ потеряло Смоленск и отказалось от прав на Северские земли. Единственным, кто ничего для себя не выиграл, был, по иронии Фортуны, сам Михаил Глинский (вспомним Ростовского: "... Где бы и когда ни случилось падение, его всегда предваряла гордыня!")... Вот какие традиции "сепаратизма" и "родовой политики" имел в виду Димитрий Ростовский, вот какое "горе" для Руси-Украины и Литвы он подразумевал в строках "... засевалось и прорастало усобицами, погибало достояние Даждьбожа внука; в княжеских крамолах сокращались жизни людские". Такое, действительно, нельзя было простить никому... Но даже не это должно привлекать наше внимание к фигуре Глинского, а глобальные "геополитические последствия" его авантюрного поведения для самого Московского княжества.
  
  
   Явно встревоженный успехами "стратегики постельной" Глинских, великий князь Васи-лий III, в жилах которого уже текла кровь благородных византийских "Палеологов" (инте-ресно, что это по-гречески означало "Старословы", т.е. приверженцы Ветхого Завета!), не-ожиданно расторгает свой брак с "неплодной" тартаркой Соломонией Сабуровой (А до это-го, целых двадцать лет, её "неплодие" никому не мешало?), насильно заключает её в мона-стырь, а сам вопреки церковному уставу не только не постригается в "чернецы", но уже че-рез два месяца, 21 декабря 1526 года (напомню, что злополучная Мохачская битва европей-ского рыцарства против османов, с участием клана Якшичей, была проиграна в августе того же года), играет весёлую свадьбу с Еленой Глинской, внучкой Стефана Якшича и Ангелины из "Комнинов"... Какое-там "вечное движение к Царьграду", какая ещё доктрина "Москва - третий Рим" (и то - если мы понимаем концепцию "старца Филофея" правильно; ныне по-койному культурологу и политологу Вадиму Алексеевичу Цымбурскому, к примеру, она виделась совершенно иначе, чем это было общепринято в научном сообществе)? Да всё это - муть голубая! Сии отвлечённые фантазии никогда бы не заставили всполошиться Святой Престол (а там испугались по-настоящему!). Наследник Василия и Елены, Иван Грозный (как говаривал Н.М.Карамзин - "удивительный Иоанн IV"), автоматически становился "верховным императором" всей православной "ойкумены" того времени, сохраняя при этом и титул законного "царя" всех тюрок Евразии!!!.. Внушал же Филофей Псковский его папеньке в своё время: "... вси царьства православния веры снидоша в твое едино царство, един ты во всей поднебесней християном царь"... Такая фигура, уже самим фактом своего существования, не могла не вызывать в папском Риме лютую злобу! А "вкусивши" и осмыслив подобный геополитический "искус", удовольствоваться "малым" было уже затруднительно. Тут не только Ливонскую войну развяжешь, но даже замахнёшься на то, чтобы царский сафьяновый сапожок "помыть в Атлантике"... Поэтому-то Грозному и приписывались "многожёнство", "садизм", "юродство" и прочие мерзости; думаю, что и его (быстро прогрессировавшая под конец жизни) психопатология, и ненормально большая концентрация ртути со свинцом в волосах и костных останках, и сама смерть - тоже целиком на совести ватиканских "первоглобалистов"...
  
  
   Когда данная глава была уже практически готова, я случайно наткнулся на интересней-ший факт, приведенный Н.И.Костомаровым: 23 августа 1657 года тело Богдана Хмельницкого было погребено, согласно его завещанию, на "фамильном" хуторе Субботово, в церкви, которую он сам и построил. Но могила Хмельницкого до наших дней не сохранилась. В 1664 году князь и полководец Стефан Чернецкий, захватив Субботово, приказал выбросить вон (вместе с прахом его сына Тимофея) бренные останки незаурядного человека, так долго и упорно боровшегося против польского государства и католической церкви, возглавившего стихийную "революцию" малороссийского "мужичья", и покончившего с периодом "золотого покоя" для Речи Посполитой. Подобную ненависть мог вызвать только кто-то из "своих", высокородных, "шляхетных". Имя "Олег", по своему значению, тоже ведь очень близко к "Богдану-Феодоту-Зиновию". Остаётся лишь добавить, что все вышеобозначенные "персоналии" были Дмитрию Ростовскому безусловно известны... Интереснейшая деталь: в концепции "новой хронологии" минимальным временным "сдвигом" для выявления т.н. "исторических дубликатов" определён отрезок в 333 (приблизительно) года. Прибавляя к 1185 году указанный "сдвиг" мы получаем...1517/1518 гг., - то самое времечко, когда Михаил Глинский, твёрдо решивший переметнуться к королю Сигизмунду, был разоблачён, подвергся царской опале и отбывал свой срок (как оказалось - тринадцатилетний, вплоть до 1527г.) в тюремном заключении-"плену". Что из этого следует? Да то, что и в летописях, слагавшихся на Москве в XVI-XVII вв., образ "перевёртыша" Гориславича-Глинского вряд ли мог быть изображён с особенной симпатией...
  
  
  
   "Слово" до Вашингтона доведёт...
  
  
  
   Конец загадочной поэмы требует отдельного разговора. Он достоин того, и он великоле-пен. Лично я не знаю в допетровской литературе ничего более евангельского, чем мощный, жизнеутверждающий финал "Слова о полку Игореве"! Автор вдруг отказывается от ветхоза-ветной стилистики, уходит от символики мистерий, от чудес и знамений, столь излюбленных отцами-иезуитами, как главного доказательства превосходства их ордена над прочими... Он расстаётся с главным героем у церкви Богородицы Пирогощей (византийской "Пирготиссы", по-русски - "Нерушимая стена"), которая не только являлась небесной заступницей Киевской Руси и покровительницей всех пленных, но и жестко "конкурировала" с другой известной иконой - Богоматери Владимирской, тайно увезённой (а фактически - украденной) из Киева в 1155г. князем Андреем Боголюбским! Акцент, надо сказать, чисто "малороссийский", в духе XVII века. Однако нас должно интересовать даже не это - сей храм являлся ещё и родовой усыпальницей Мономашичей, т.е. политических соперников князя Игоря, как вассала и союзника черниговских Ольговичей (в половецкой истории их соперничеству идеально соответствовала вражда Шаруканидов и Бонякидов!)... Случайно ли в "Слове" оказались практически рядом Игорев "побег", радостные песнопения (богородичные акафисты?) "девиц" с берегов Дуная, "солнце" и Богородица ("Солнце светится на небе, - а Игорь-князь в Русской земле; девицы поют на Дунае, - вьются голоса их через море до Киева. Игорь едет по Боричеву ко святой богородице Пирогощей...")? Для Дмитрия Ростовского такое соседство было явно наполнено глубочайшим смыслом, ибо в его "Поучении на празднество Пресвятой Богородицы Донской, месяца августа, в 19 день" мы читаем: "... Пречистая Матерь Божия во время самой лютейшей брани, в самое злое время, когда мы боремся с супостатами, когда воюют против нас враги наши то блистанием похоти очей, то гласом гордости плоти, то громом внезапных страстных наваждений, то потрясением внутренних мятежей, то градом различных попущений Божиих на нас, - тогда Она, КАК СОЛНЦЕ, восходит к нам на помощь, ЧТОБЫ УКРЕПИТЬ ТЕХ, КТО ПОБЕЖДАЕТСЯ, ЧТОБЫ ИСЦЕЛИТЬ ТЕХ, КТО ИЗРАНЕН, ЧТОБЫ ВОЗДВИГНУТЬ ТЕХ, КТО ПАЛ В БОРЬБЕ, ЧТОБЫ ВОСКРЕСИТЬ И ВНОВЬ ВООРУЖИТЬ ДЛЯ ПОДВИГОВ ТЕХ, КТО УЖЕ УМЕР ДУШОЙ, ПОБЕЖДЕННЫЙ ВО ВРЕМЯ БРАНИ, но без отчаяния в Ее помощи, и чтобы уготовить мзду за подвиги тем, кто хорошо подвизается и достигает победы. Во все же это бранное время, чтобы не покрыла ночь своей тьмой борющихся, Она является облеченной в СОЛНЦЕ (везде выделено мной. - А.Н.), просвещая тьму нашу"... Думайте, уважаемые читатели, что хотите, но не могут внешне разнородные, разноплановые, разножанровые, разделённые более чем пятью столетиями, литературные явления и мотивы совпадать до такой степени...
  
  
   Не малопонятной "покаянной исповеди" князя Игоря (необходимость которой явно вну-шена нам ангажированными концепт-летописями), а братского примирения всех людей "русского племени", всех враждующих конфессий, родов и семейных кланов, всех "внуков" Ярослава Мудрого (аллегория "Русской земли-Руси-Украины") и Всеслава Чародея (аллего-рия "Литвы православной"), - вот чего алкает исстрадавшаяся душа святителя Дмитрия, вот его этико-политический "императив"! Более того, он тонко намекает нам, через древнетюркское "амин" (аман, амын) на то, что не было, в реальности, ни "рати", ни "кровавых ран", а за "ударами по шлемам" автор, видимо, иносказательно прятал напряжённость каких-то богословских дискуссий. Выражение "...а дружине аминь" (как у В.А.Жуковского, или в "Екатерининском списке"), которое, действительно, не надо было разделять, на языке степняков означало: дружина цела, она находится в безопасности, "под защитой духов предков"...
  
  
   Кто может вымышлять приятно,
   Стихами, прозой, - в добрый час!
   Лишь только б было вероятно.
   Что есть поэт? Искусный лжец:
   Ему и слава и венец!
  
  
  
   Ход событий в "Слове" останавливается в тот самый момент, когда обрывается повество-вание. Дальше уже ничего произойти не может. По гениальному наблюдению Юрия Лотма-на: "...подразумевается, что герой, который к этому моменту жив, уже вообще не умрет, тот, кто добился любви, уже ее не потеряет, победивший не будет в дальнейшем побежден, ибо всякое дальнейшее действие исключается". Возможно и то, что здесь мы сталкиваемся с ав-торским обращением к Богу о милости и пощаде для всех воинов-русичей. Косвенное под-тверждение мною было найдено у В.И.Даля (Пословицы и поговорки русского народа. М., "Правда", 1987, с.347): "Кто кричит аман, а кто атлан (т.е. сдается, пощады просит, а кто на конь садится)"... Так "атлантида" - это от тюркского "атлан", а "атланты" - что-то вроде "конеборных", по Гомеру? Ну, очень, очень интересно! А согласно одному из "древних ми-фов" ("Нептун и Минерва", из состава Первого Ватиканского Мифографа, найденного только в 30-е годы XIX века) Нептун, как легендарный прародитель племени "атлантов", ударяет своим трезубцем, в результате чего на свет появляется именно... конь, животное крайне ценное для любого "поганого кочевника".
  
  
   Своим пастырским, мудрым "словом" Дмитрий Ростовский словно оппонирует зарвав-шимся "чужебесам", а также поддерживает всех изуверившихся и упавших духом: "Люди! Человеки! Ненависть бесплодна и разрушительна, созидает только Божественная Любовь. Только её, а ещё Веру и Надежду, мы можем противопоставить вражде, междоусобицам и розни"...
  
  
   Меч замрет в разгаре битвы
   Не прольется долу кровь
   Может все - одной молитвы
   Чудотворная любовь
  
  
   Невероятно, но факт: внешне "антагонистичные" персонажи поэмы практически не испы-тывают друг к другу чувства злобы или мести, а половцы вообще нигде не произносят в ад-рес русичей каких-либо бранных эпитетов или обвинительных тирад! Князь Святослав Все-володович, говоря о "нечестно" пролитой крови "поганых", камня на камне не оставил от крайне сомнительных предположений - насчёт "острой ненависти" насельников Киевской Руси к тюркоязычным соседям. В "Алфавите духовном" читаем: "Зависть и ненависть за-творяют небо, ослепляют разум, помрачают душу, отягощают совесть, опечаливают Бога, веселят бесов...". А в "Поучении на день памяти девяти мучеников Кизических, ме-сяца апреля, в 29 день" св. Дмитрий словно бы продолжает эту мысль: "Ненависть - это дикий зверь, не знающий родства. Она восстает против своего естества, гонит и по-жирает своих, как чужих. О мирская злоба! О ненависть, не щадящая и своих не за что-либо иное, как только за высшее показание добродетели! Будь ты наилюбезен миру, как свой, как брат, как друг ближайший, но только яви добродетель, и ты увидишь его не-навидящим и враждующим против тебя... Сколь слепа всегда бывает неистовая ярость и ненависть мирских людей, когда, минуя злодеяние злых, вооружаются против неповинных!".
  
  
   "Руина" - так образно назывался тридцатилетний (с 1657 по 1687гг.) период в одном со-чинении, принадлежавшем "неизвестному архимандриту" из монастыря под Батуриным... Не был ли этим беспощадным свидетелем ("самовидцем") "деяний и злодеяний гетманов и прочих вождей народа малороссийского" наш герой? Косвенным подтверждением моего предположения является тот факт, что автор не находит добрых слов ни для одного гетмана, за исключением Ивана Самойловича (давнего благодетеля Дмитрия Ростовского!), характе-ризуемого как "муж благочестивый, веры греческой православной и народу русскому при-вержен"... Ныне уже совершенно точно установлено, что Самойлович пострадал невинно, что он был всегда верен Москве и ни о какой измене не помышлял, и свергнут был на осно-вании грязного доноса есаула И.Мазепы, а также в результате клеветы и интриг влиятельной казацкой "старшины" и ряда полковников (Гамалеи, Солонины, Забелы, Думитрашко, Лизо-губа и Кочубея)...
  
  
   Вдоволь насмотревшись на кровавую круговерть казацко-польско-татарско-турецко-московских войн и религиозной нетерпимости в родной Украине, на духовную неприкаян-ность "русинской шляхты", добровольно отрекшейся от веры предков и ставшей на родной земле коллективным "волонтёром" иноземной культуры, на постепенное перерождение бла-городной "рыцарской идеи" в откровенный анархо-бандитизм, Дмитрий Ростовский словно предвидит аналогичный, грозный недуг, сразивший Россию уже на следующем, "петербург-ском" этапе её истории. А именно: шизофреническое разделение единого некогда нацио-нального организма на две субкультуры, практически на два различных "народа" - проза-падную аристократию ("элиту", эту своеобразную "европейскую колонию, брошенную в страну дикарей", по блистательному определению славянофила А.С.Хомякова) и всех ос-тальных... "А ты, Даниил, сокрой слова сии и запечатай книгу сию до последнего времени; многие прочитают её, и умножится ведение"... Умножится ли? И почему Дмитрий Ростов-ский, незадолго до своей кончины, так торопился завершить работу по краткому толкованию именно Псалма 38-го? Хотел оставить потомкам некий символический "ключ" к своим творениям, биографии и архиерейской эмблемате? Вполне возможно, что он сокрыт в следующих строках: "Я был нем и безгласен, и молчал даже о добром; и скорбь моя подвиглась. ВОСПЛАМЕНИЛОСЬ СЕРДЦЕ МОЕ во мне; В МЫСЛЯХ МОИХ ВОЗГОРЕЛСЯ ОГОНЬ; я стал говорить языком моим... Услышь, Господи, молитву мою и внемли воплю моему; не будь безмолвен к слезам моим, ибо странник я у Тебя И ПРИШЕЛЕЦ, КАК И ВСЕ ОТЦЫ МОИ" (везде выделено мной. - А.Н.)... "Пришелец" ("гер") - это, ведь, "реалия" ветхозаветная, но это - возможное указание и на то, что Савичи не были на Украйне "туземцами" во многих поколениях! Что же касается аллегорической эмблематы Дмитрия Ростовского, то я рискну дать такую её расшифровку: две литературные (генеалогические, духовные, языковые и пр.) традиции в творчестве (произведениях), писательское "оружие", которое обозначенно двумя скрещенными "гусиными перьями", - это тот единственный "ключ", которым возможно открыть его "пламенеющее" от любви к Богу сердце, посредством чего мы получаем доступ к тайне его аристократического, "высокородного" происхождения (символизируется "короной")... А ещё мне никак не даёт покоя "поясной" портрет казачьего сотника Саввы Тупталенко, кисти неизвестного художника XVIII века... в Библиотеке Конгресса США. Много ли мы знаем "простых и небогатых" украинских казаков, вышедших из "толщи народной", которые удостаивались подобной чести? Видимо, оперетточные наследники тамплиеров - "вольные каменщики" Северной Америки - сдуру (возможно я и ошибаюсь) приняли треугольник на гербовом "щите" рыцарей Савичей за схематическое изображение их собственной масонской "пирамиды"! Такое вот "сокровище нации". Только какой?
  
  
   Лишь художник, занавесью скрытый,
   Он провидит страстной муки крест
   И твердит: "Profani, procul ite,
   Hic amoris locus sacer est"*.
  
   *"Идите прочь, непосвящённые: здесь свято место любви" (лат.)
  
  
  
  
   P.S. Митрополит Дмитрий против учёных "бесов"...
  
  
  
   Я обещал читателям, что обязательно приведу доказательство того, что известная нам всем историографическая "схема" давнего прошлого "Руси-России" впервые была поставле-на под вопрос вовсе не М.Т.Каченовским, и не А.Н.Морозовым, и уж тем более - не "ново-хронологами". Первым, однозначно, был Дмитрий Ростовский, пусть и не совсем осознанно! Так вот, о пользе чтения чужих писем... В личном послании к другу, монаху-типографщику Феологу, датируемому 19 мая 1707 г., святитель Дмитрий жаловался: "... Все летописные книги с епархии Ростовской взяты к вам, а у нас токмо той, иже списася с оного, его же взымах во дворе печатном, в нем же, аще и довольно суть историй, но летосчисления от создания мира не обретается. Аще же латинстии и имам, но с нашими летами не сходны". В следующем письме, от 31 декабря 1707г. жалоба повторялась: "... Все хронографии с епархии нашей к вам взяты, а нам не даны. Без книг нуждаемся мудрствовати, якоже слепни без руководителя путешествовати... Написах малую хронологию и послах к моему Преосвященному (Стефан Яворский. - А.Н.); мню, что и Ваша честность ю видели. Возвращена убо ко мне, юже Преосвященный не охулил, прочим же не понравилася". Более того, здесь мы встречаем глухой намёк на то, что кое-кому не нравилась работа св. Дмитрия по написанию "Келейного летописца"...В начале 1709 г., обращаясь к "честному отче" Феологу, ростовский митрополит фактически подготовил почву для полновесной историографической сенсации! Вот это место из его письма: "... Слышах, аще и не подлинно, яко нецыи от благоразумных начаша летопись (Какую это? - А.Н.) в царствующем граде Москве делати? Чаю, во дворе печатном, для чего и книги летописные многи отвсюду взяты. Молю твою честность, благоволи известить мне подлинно, каким (образом) тая летопись будет: от создания мира или от Рождества Христова, или только о Российском государстве и о вселенной, и кто в том трудитися изволит?"... Кто ещё не понял куда я, собственно говоря, клоню, тому объясняю популярно: в 1707-1709 годах, в граде Москве, в обстановке строгой секретности и в режиме "служебной тайны", недоступной даже для одного из первоиерархов РПЦ (!), создавалась КОНЦЕПТУАЛЬНАЯ (а иначе зачем были нужны такие беспрецедентные меры предосторжности?) летописная история России, для чего "подчищались" монастырские скриптории и архивы, в т.ч. и Ростово-Ярославской епархии! Об истории создания "Степенной книги" я наслышан, про "беду" дьяка Кудрявцева, безуспешно пытавшегося выполнить волю Алексея Михайловича по сбору историографических первоисточников по монастырям и редким тогда "вивлиофикам", что-то такое читал, о деятельности "археографической комиссии" Екатерины II читал неоднократно. А вот та тёмная история, о которой пишет митрополит Дмитрий, лично мне известна не была совершенно...
  
  
   А теперь (внимание!) обещанная, просто роскошная "свинья", которую святитель Дмит-рий "подложил" официозной историко-филолгической науке, изъятая мной из его письма к монаху Феологу (1708 г., "после 24 июня" - так в оригинале): "... Писах прежде к твоей честности, что то есть за страна Варяги и где город нареченный Тмутаракани, не при-ях ответа? Молю, аще что о том весте, известите моей худости"... Дождались, черти, допрыгались? Как прикажете понимать сие высказывание? На дворе - лето 1708-го, в сле-дующем году состоится известная Полтавская битва, а знаменитый киевский (!) богослов-энциклопедист, один из самых образованных людей своего времени, свободно цитировав-ший Плиния, Иосифа Флавия, Тацита, Светония, Иеронима, Амартола, Кедрина, Ксенофон-та, Матея Стрыйковского, и совсем уж "экзотических" авторов - "хронистов" Иоанна Навк-лира и Иоанна Клувера, "историографа" Иакова Бергамитского, "хроника" Кариона, "хал-дейского историка" Берозуса (Бероза) и "амстердамского хронографа" Петра Опмеера (а вот злополучного "отца истории" Геродота, столь излюбленного академиком Б.А.Рыбаковым, даже не упоминает, ни разу... гм...), толком ничего не знает о "варягах" и "Тмутаракани", притом что последняя, согласно всем известным "древнерусским летописям", как бы при-надлежала черниговским князьям, а сам Дмитрий Ростовский провёл немалое количество лет именно в Чернигове?.. На первый взгляд, это сенсационное признание митрополита Дмитрия обрушивает всю мою стройную гипотезу, ибо "Тмуторокань" в "Слове о полку..." присутствует несомненно: "град Тмуторокань", "петухи (или стены) Тмуторокани", какой-то таинственный "болван" (кстати, покойный А.Л.Никитин считал, что это искажённое прочтение "блъбанъ", т.е. сокол-"балобан"; и в этом я согласен с ним целиком и полностью). Ан нет, уважаемые! Во всей этой "тмутороканьщине" напрочь отсутствуют какая-либо историческая конкретика, и тем более - точные пространственные координаты. Автор "Слова", как и святитель Дмитрий, не располагал никакой достоверной информацией об этом историко-географическом "феномене"...
  
  
   А вот мы располагаем совершенно точными данными о том, что в XVII веке на Украине были отлично известны два, примечательных во всех смыслах, галичанина по происхожде-нию, два "соколика" - преосвященные Гедеон и Дионисий Балабаны. Отметим в истории Руси-России и ещё одного "хищно-пернатого" выходца из "Тмуторокани", да такого, что долго-долго по его милости православную Русь-матушку в XV-XVI веках кочевряжило и трясло немилосердно - печально известного "жидовина Схарию", или Заккарию из генуэз-ского рода рыцарей и торговцев Гизольфи (?), предполагаемого основоположника "ереси жидовствующих" (впрочем, полное отождествление новгородского "ересиарха" и черкесско-итальянского аристократа представляется мне довольно-таки сомнительным), состоявшего в переписке (а вот это - факт!) с такими VIP-персонами того времени, как посольский дьяк-дипломат Фёдор Курицын, невестка Ивана III Елена Волошанка, да и самим великим князем московским. В письмах ("грамотах") царя Ивана он именовался и "фрязином", и "черкасином", и "евреином", и "жидовином", а ещё - "князем Таманским"!
  
  
   Конечная цель всего предприятия Игоря и его "полков", по мысли автора, - "испить ше-ломом из Дона... посмотреть хоть на синий Дон... отведать Дон великий" (вновь вспомним оценку Азовских походов у М.Аджи). Глупейшую версию "добыть города Тмуто-роканя" озвучили в "Слове" киевские бояре, которые никак не могли знать истинных наме-рений новгород-северского князя Игоря Святославича! Неужели сам автор этого не пони-мал? Не мог он не понимать и того обстоятельства, что сколько-нибудь эффективное "управ-ление" Тмутараканью из Чернигова (Но как? При помощи ковра-самолёта? По спутниковой связи? Или "меча" властные указы и распоряжения "чрезъ облакы"?), и само многодневное движение на Таманский полуостров для её "завоевания / отвоевания" - суть исторические "анекдоты" самого скверного пошиба... Не верьте, уважаемые читатели, академикам на сло-во, не стоит слепо "доверять" и мне, - лучше сами взгляните на любую географическую кар-ту юга России!
  
  
   Последователи учёных "бесов" прошлого, нелюбопытные до крайности советские учёные "балбесы" (извиняюсь за одну-единственную резкую оценку в моей работе, и за тавтологию) обоего пола, лишь однажды допустили вопиющую "утечку информации", и ту я обнаружил! В обширном лингвистическом справочнике "Слова о полку Игореве" в 6 книгах, под редакцией Б.Л.Богородского, Д.С.Лихачева, О.В.Творогова, составителем которого была уже знакомая нам В.Л.Виноградова (Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1965-1984), в словарной статье "Тмуторокань, Тьмуторокань", кто-то слишком "умный" неосторожно процитировал малоизвестного широкой публике исследователя И.П.Козловского ("Тмуторокань и Таматарха - Матарха - Тамань". Известия Таврического общества истории, археологии и этнографии, т. II. Симферополь, 1928, с. 58-59): "Еще нарубеже XVII-XVIII вв. ученый м. Димитрий Ростовский задавал вопрос, что такое Тмуторокань, и не находил ответа...". Вот так-так! Я чуть дара речи не лишился, и едва не свалился со своего прикомпьютерного кресла... Брависсимо, дорогой товарищ Козловский И.П.! Покойся с миром, Русская земля никогда не забудет твоего научного подвига... Больше всего в этой ситуации меня возмутило то, что академические "осмомыслы", издавшие вышеуказанный справочник, даже не озаботились тем, чтобы прокомментировать слова И.Козловского, будто и говорить было не о чем. Но налицо - серьёзнейшая историографическая "нестыковка", ставящая под сомнение "седую древность" любых южнорусских летописных источников, включая ПВЛ, и "варяжские" вставки в других сводах! Митрополит Ростовский недоумённо вопрошает (хотя, ничего не знать про "Кройнику" Софоновича и "Синопсис" Гизеля, напечатанные в Киеве в 1673-1674гг. он просто не мог!), исследователь из Симферополя явно в растерянности, а господам Богородскому, Лихачёву и Творогову сие было как бы совершенно не интересно...
  
  
   Но не спешите удивляться вместе со мной, уважаемые читатели, ибо в "Поучении на пре-честную память великого святителя Николая, Архиепископа Мирликийского Чудотворца, месяца декабря, в 6 день" (знать бы ещё точно, когда оно создавалось) мы находим подлин-ную "квинтэссенцию" исторических представлений и познаний святителя Дмитрия о "нача-лах" русской истории: "... в те древние времена славяне не знали Бога и в нечестии своем назывались не теми именами, которыми называемся мы ныне православные христиане. Имена их, по нечестивому их обычаю, были: Кий, Щек, Аскольд, Дир, Гостомысл, Свя-тослав, Ярополк и прочие, какие носили русские князья. Бояре Вышгородские были: Блуд, Путша, Елович, Телец, Ляшко и другие. Посланные князем Олегом из Киева в Грецию по-слы для переговоров о мире носили такие имена: Карлофарлос, Велмуд, Рулав, Стелмид, - имена все какие-то дикие" (согласно ПВЛ должно быть: Карлы, Фарлаф, Веремуд, Рулав, Стемид. - А.Н.)... Вот, в сущности, и всё. Процитированный пассаж святителя Дмитрия ос-тавляет какое-то странное впечатление самим подбором персоналий: Кий и Щек указаны, но нет Хорива и Лыбеди. Упоминаются Гостомысл (почему-то - после Аскольда и Дира) и рю-риков родственник Олег "Вещий", но нет самого Рюрика, и его якобы ближайших сподвиж-ников-братьев Синеуса и Трувора. Мы не находим здесь ни князя Игоря, якобы растерзанно-го древлянами за свою непомерную алчность, ни даже его христианнейшей супруги, святой Ольги-Елены! А список "вышеградских бояр" был, похоже, извлечён святителем из агио-графического "Сказания о житии Бориса и Глеба", ибо практически все они были причастны к истории с подлым убийством князя Бориса Владимировича на р.Альте! Знающие люди (Татищев и др.) говаривали в своё время, что существовала т.н. "Моравская летопись", якобы V века, с Кыем, Чехом (Щеком) и Хоривом, легендарными родоначальниками куявов, чехов и хорватов; а место Лыбеди занимал там Лех, от которого-де пошло племя полян-ляхов... Обязательно отметим про себя и это: "...имена все какие-то дикие". Если что и может нас в этой запутанной ситуации ещё интересовать, так только одно: писал Дмитрий Ростовский "Слово о полку Игореве" ДО, или ПОСЛЕ этого невольного признания?..
  
  
   Меня терзают смутные сомнения, что - ранее, ибо (повторюсь) в нём нет и следа вышепо-именованных исторических персонажей. Помнится, что я недоумевал по поводу неточного знания Дмитрием Ростовским ряда сюжетов из ПВЛ. Так вот, А.Д.Нечволодов в своих "Сказаниях..." вновь оказал мне неоценимую услугу: "...И Царица Небесная вняла мольбам своего грешного, но раскаявшегося народа и во второй раз, ПОДОБНО ТОМУ КАК ЭТО БЫЛО В 628 ГОДУ (sic!), ВО ВРЕМЯ НАБЕГА АВАРОВ И СЛАВЯН (выделено мной. - А.Н.), она явила свою чудотворную помощь и отвратила неминуемую гибель от города!"... На кого ссылается Нечволодов? На Георгия Амартола? Иоанна Малалу? Или Константина Манассию? Теперь практически ясно, откуда у Ростовского взялись "каган" в единственном числе, и "древнейшая победа" VII века, которых в ПВЛ, по понятным причинам, не наблюдалось... А прятали от посторонних глаз и ваяли на Москве, по всем признакам, именно Ипатьевскую летопись, список (копию) которой, считающийся "старейшим", обнаружил через столетие первый "штатный" историограф России Н.М.Карамзин, в Костромском Ипатьевском монастыре... Почему именно её? А потому, что эта летопись уже не была привычным, механическим соединением разнородных, разновременных текстов и сводов, но опытом создания всеобъемлющего и последовательного "курса" истории России, по типу Никоновской ("Патриаршей") летописи, или татищевских "штудий". Кроме того, в ИЛ осутствовал важнейший 8-й ("хронологический") лист, зато наличествовали:
   1) "Начальная летопись" (другое название ПВЛ) с необъяснимыми для киевского "нестора" (зато извинительными для "несторов" московских) хронологическими "дырками" в 3, 4, 5, 6, 7, 8 лет, с литературной басней о "призвании на Русь варягов", "корсунским трубо-водо-проводом" (Из "колодцев"! Неужели - без насосов?), стабильно-постоянным написанием имени "Иисус" (Однозначно - XVII век!), многочисленными "хартиями" (но употребляемыми не в смысле "бумаги", как и должно было быть, а неких "договорных грамот"), латиноязычными названиями месяцев и страной "Италией" (Это в начале-то XII века?);
   2) "Киевский летописный свод", о существовании и содержании которого Дмитрий Ростовский просто обязан был знать. Озадачивает здесь ещё и то, что многие исследователи называли среди его источников т.н. "Черниговский летописец Игоря Святославича" (sic!), оканчивающийся сообщением 1198г. о смерти Ярослава Всеволодовича и вокняжении в Чернигове Игоря, и содержащий подробный рассказ о событиях 1185 года;
   3) ещё одна "литературщина" чистейшей воды, называемая в народе, вероятно по какому-то недоразумению, "Галицко-Волынской ЛЕТОПИСЬЮ".
  
  
  ...Если же то была не Ипатьевка, у меня остаётся единственно возможный вариант - вскользь упоминавшаяся известным исследователем С.В.Алексеевым (см. Проблемы ис-точниковедения и политической истории: Сб. ст. М., 1995), и мало знакомая массовому читателю, пространная компиляция начала XVIII века "Подробная летопись Российского государства", больше известная в виде фундаментального исторического труда под названием "Подробная летопись от начала России до Полтавской баталии" (СПб., 1798-1799). Издан он был менее чем за двадцать лет до выхода 1-го тома "Истории Государства Российского" Карамзина усилиями двух людей - Н.А.Львова, известного поэта, музыканта, архитектора, графика, теоретика искусстваа, фольклориста, изобретателя и издателя, а также профессионального историка И.Н.Болтина. Найденная в Спасо-Евфимиевом монастыре анонимная рукопись долгое время приписывалась Феофану Прокоповичу (1681-1736). Об исключительной серьёзности отношения в Петровскую эпоху к легендарной русской истории свидетельствуют уже названия некоторых её глав: "О начале великого града Словенска, еже есть ныне Великий Новград; о первых князьях новгородских и их потомках", "О начале Старой Русы", "О Мосхе прародителе словенороссийском и о племени его", "О наречении Москвы, народа и царственного града" и т.д. В основу первых двух глав было положено "Сказание о Словене и Русе", как отправном пункте писаной русской истории. Известно и то, что его высоко ценил (sic!) сам Император Всероссийский Пётр Великий, а повсеместное распространение "Сказания..." продолжалось вплоть до конца XVIII века!.. Прокопович, как известно, посещал в молодости университеты в Лейпциге, Галле, Йене. В 1701 г. в Риме он поступил в прославленную тогда иезуитскую коллегию св. Афанасия (sic!). Прослушав в этой коллегии полный учебный курс, он приобрёл обширные познания, изучая все доступные ему исторические, богословские и философские сочинения, а также классическую латиноязычную литературу. Поговаривали даже, что своими (якобы) "выдающимися дарованиями" он обратил на себя внимание самого папы! Тем не менее, он не пожелал остаться в Риме, и в 1704 году вернулся в Киев. Здесь, снова обратившись в православие, Ф.Прокопович стал преподавать в Киево-Могилянской академии: сначала пиитику, потом риторику, философию и, наконец, богословие... Cобственно говоря, каких-то серьёзных оснований сомневаться в его авторстве нет и по сей день: от Киева до Москвы - рукой подать, Дмитрий Ростовский вполне мог и не знать его лично, возраст для писательства - самый подходящий (27-28 лет), степень доверия к "брату Феофану" у российских "преображенцев" всегда была наивысшей, а порученное ими ответственнейшее задание в точности соответствовало образованности и эрудиции "крипто-иезуита" Ф.Прокоповича... Есть информация и о том, что в мае 1706 г. будущий Пётр Великий находился в Киеве лично, где прослушал льстивую проповедь оного "вундеркинда" в свою честь. А историческую "трагекомедию" (литературная "разминка" перед серьёзным делом?) под названием "Владимир" Прокопович опубликовал ещё в 1705-м...
  
  
   А ещё святителю Дмитрию не было нужды вопрошать отца Феолога про "страну Варяги", о которой он мог бы и сам легко узнать из этнографического предисловия к ПВЛ (конечно, если он её читал): "...Ляхи же и пруссы, чудь сидят близ моря Варяжского. По этому морю сидят варяги: отсюда к востоку - до пределов Сима, сидят по тому же морю, и к западу - до земли Английской и Волоцкой". Наконец, как умудрённый православный (!) богослов Рос-товский мог не заметить в изложении "символа веры", которому якобы обучали Владимира Равноапостольного корсунские попы, видную невооружённым взглядом, ересь ПОДОБО-СУЩИЯ пресвитера Ария, этого "нахального демонского воина" (так - у Ростовского), яко-бы отвергнутую и проклятую, как нас уверяли, Никейским собором 323 г.н.э., то есть за 519 лет до первой погодной записи в ПВЛ, и за 1328 лет до появления на свет самого Дмитрия Ростовского? Что останется от русского христианского "правоверия", и от самой "живона-чальной Троицы", если отказать Иисусу Христу в "сыновней Божией ипостаси", и в том, что он - "Бог равночестный и единосущный"?.. Я не считаю себя большим специалистом в области догматического богословия, но рискну оценить данную литературно-историческую "провокацию", как явную попытку какого-то высокообразованного, изобретательного и хитроумного "псевдо-Нестора" (совершенно очевидно - западной теологической выучки) принизить, поставить под сомнение (и даже дискредитировать) "кафолические" фундаменты крещения Руси. Этого голубчика "раскусил", точно гнилой орех, ещё Аполлон Григорьевич Кузьмин, когда писал об авторе ПВЛ: "В отличие от Библии, а также Хроники Георгия Амартола русская летопись подчеркивает единство человеческого рода, выводя отсюда идею равноправия народов (sic!)... Обращает на себя внимание и то, что апостол Андрей здесь поставлен как бы ниже Петра, о котором в тексте речи не было, но который почитался в Риме как "князь апостолов"... И данный летописец по своим взглядам ближе к римской, чем к византийской церкви. Почерк его проступает в летописи неоднократно" (см. его комментарии в кн.: Откуда есть пошла Русская земля. М., "Молодая гвардия", 1986, т.1, сс. 697, 698, 700). А четыре года спустя, в предисловии к книге "Златоструй" (М., "Молодая гвардия", 1990, с.17), тот же Кузьмин отмечал: "Западные" черты в тексте "Повести временных лет" проявляются в известной расположенности к "прозападным" князьям, прежде всего к Изяславу и Ярополку, непосредственно тяготевшим к клиру Десятинной церкви. Проявляются эти симпатии и в том, что Анастас (Корсунянин, поп. - А.Н.) не осуждается даже и после его очевидного предательства - бегства в Польшу. И в чисто догматическом плане в рамках этой традиции замечаются некоторые особенности: это отрицательное отношение к разделению церквей, обильное цитирование текстов Ветхого завета, вера в непреложность предопределения. Все это явно не византийские черты"... Финита ла комедиа, господа! "Sapienti sat", - как любил говаривать святитель Дмитрий.
  
  
  
   Андрей Нарваткин
  
   Республика Беларусь
   г. Кобрин
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"