Женщина, милая! Вы поймите - глубокая кома. Истинная. Из нее не выходят! Не вы-хо-дят! Нет, мы не будем отключать его. И завтра не будем. Когда скажете. Мы дадим вам время - но рано или поздно вам придется это принять.
Чудеса? Бывают, да. Но не с такими больными.
Не плачьте. Постарайтесь трезво взглянуть на вещи. Обратитесь, я не знаю, к психологу, что ли. Таблеточек попейте.
Это жизнь, понимаете? Она несправедлива. Она бывает страшна. Мы часто бессильны.
Подумайте, он сам - пожелал бы себе такого?
*
В обычной жизни ее зовут Светкой, ей двадцать пять лет от роду.
Происходит Светка из славного городка Эн, что довольно далеко от столицы. Пахнет от нее немытым женским телом - пот, моча, перегар, сигаретные бычки, засохшая сперма на грязных трусах.
Губы, однако, накрашены дешевой рыжей помадой - условный сигнал. Женщина должна следить за собой, так учила Светку мама, школа и жизнь.
Светка не помнит, как попала в большой город; собственно, она и не знает, где находится.
Потому что по-настоящему она живет в Подлесье, ждет ребенка, отмывает по десятому разу и без того чистый пол, готовит завтрак, обед и ужин. На небольшом огородике влажно зеленеет петрушка трех сортов, лохматится укроп, стройным частоколом покачивается молодой лучок. А вечерами с работы возвращается ее муж Рустам, обнимает ее, целует, нежно гладит по животу. Он раньше жил в Душанбе, и это все, что она о нем знает.
Ах, нет. Еще она знает, что они любят друг друга.
У Рустама жизнь одна. В ней он слоняется по помойкам вместе со Светкой, спит с ней в подвалах, подворовывает, иногда дерется, иногда плачет. Светка обеспечивает их дешевым пойлом. Она привычно раздвигает ноги и закрывает глаза, десять минут темноты - и она снова в Подлесье. Порой низ живота сводит нудная тянущая боль. Светке кажется, что она теряет их малыша, она кричит, бьется в руках Рустама грязной летучей мышью. Он прижимает к себе ее голову, лицом в грудь, чтобы не шумела, подносит к накрашенным губам бутылку. Светка утихает, глотает коричневую обжигающую муть, смеется. Все хорошо. Рустам никогда ее не оставит.
Толик, на взгляд Рустама - везунчик, не понимающий своего счастья. У Толика есть свой настоящий дом. Там нечем дышать и некуда ступить ногой, не раздавив ненароком таракана ли, клопа ли, еще какую неопознанную букашку - но все же это настоящий дом, с дверью и ключом.
Многолетняя борода Толика пахнет плесенью, часто он вытаскивает из нее вшей и давит их - по-доброму, с прибауточками о невинных тварях, каждая из которых хочет жить.
Светкой Толик по дряхлости лет уже давно не пользуется, однако любит ее почти отцовской любовью. По зиме он пускает их переночевать, выносит древнюю шубу, кидает на пол и сидит, пригорюнившись.
Он вспоминает свою жену, знает Светка-из-Подлесья. В настоящей жизни он покупал ей и эту шубу, и вон то пальтишко - цвета уже не разобрать, но теплое, и сапожки, и разноцветные халатики. Потом она вдруг умерла, а Толик не поверил. Так и остался там, где она ждет его дома, да вот никак не может найти тот дом. Но где-то он есть, правда, малая?
Толик гладит Светку по волосам. В Подлесье ваш дом, Толик, вспоминает она, мы же соседи. Из наших окон видно, как тетя Тома возится с курями, задает корм поросятам, ругается по вечерам на Толика, когда он приходит подвыпивший.
Они счастливы, знает Светка. Особенно - когда их навещает дочь и внуки. Тогда Толик вспоминает, что он умеет вырезать деревянные свистульки, играть в мяч и подбрасывать визжащих малышей высоко к небу.
Дочку Толика зовут Катериной. Она появляется нечасто, пару-тройку раз за год. Светка и Рустам боятся Катерину - прошлой зимой она вызвала милицию, Рустаму перепало дубиной по ребрам, подвал оказался закрыт наглухо, и им пришлось всю ночь провести за мусорным контейнером.
Под утро Светка совсем было дошла до Подлесья, но Рустам растолкал и велел раздобыть пойла. Растаяли в тумане зеленые грядки, расплылся домик, перестал брыкаться в животе малыш. Настоящая жизнь осталась на обратной стороне привычно зажмуренных глаз.
Катерина приехала под утро. Открыла дверь своим ключом.
В зале в обнимку спят батины друзья-алкаши, девка и мужик. На маминой шубе, укрывшись маминым же демисезонным пальтишком. Батин храп доносится из спальни. В квартире не продохнуть, на кухне - стада тараканов и груда пустых бутылок. Когда помрет, придется делать сначала пожар, а потом ремонт, обреченно подумала Катя. Иначе всю нечисть не вытравить.
*
Еще сутки назад я прощался с любимой женщиной, уезжая в недолгую командировку, и звали меня Сергеем. Она обнимала меня так, как будто я ухожу на войну. Той ночью я сказал ей то, что никак не мог сказать уже много-много лет - что она самая лучшая, самая родная, самая красивая. Что каждый день я благодарю судьбу за счастье быть с ней, видеть ее, брать за руку, спать в одной постели. Что она - свет всей моей жизни, и я никогда не оставлю ее. Если хочешь, можешь считать морщинки на лице, сказал я; если хочешь, можешь даже всплакнуть по уходящей молодости - только не забывай, пожалуйста, никогда не забывай, как сильно я тебя люблю.
Сергей вернется через неделю, и она будет знать все то, что я сказал. Глаза ее засияют при встрече, она обхватит его и поцелует в колючую с дороги щеку. Они будут счастливы еще долго-долго. И, скорее всего, умрут в один день.
А в моем кармане прорастают новые ключи от следующей жизни.
*
Катерина нажала на отбой. Милицию вызвать она всегда успеет.
Девка во сне улыбалась солнечно и счастливо. Жалко ее. Тебе всегда было ее жалко, встрял внутренний голос, да только ты никогда себе в этом не признавалась. И батю жалко, так он и не смог с мамой расстаться. Что же делать, что же мне делать со всем этим счастьем?
Ты ведь точно знаешь, что можно сделать. В Подлесье который год стоит и чахнет ваш дачный домик. Тебе туда ездить недосуг. Одного батю отправить боязно. Рискни! Хуже, чем есть, все равно не будет.
Так, с кем тут можно разговаривать? Отец не в себе, понятно. Девка, похоже, тоже с придурью. Остается немытый красавчик.
- Иди-ка сюда! - поманила пальчиком. Рустам поднялся, послушно приблизился, взгляд в пол, руки по швам.
Не местный, сильно не местный. Сколько ж лет мыкается, интересно. Глаза еще ничего. Толковые.
Ладно, попробуем. Хуже не будет.
- Слушай сюда, красавец. Как звать-то? Так вот, Рустам, у меня есть дом. И я пущу вас туда жить. Но только если - слышишь меня - только если ты будешь отвечать за Толика и эту твою чучундру. Огородик вскопаете, еду буду подвозить иногда, денег немного дам. Как заработать - на месте сообразишь. В Подлесье сплошь старые бабки, кому дров нарубишь, кому воды натаскаешь - на хлеб хватит. Согласен?
Рустам затрясся, упал на колени.
- Руку... ханым ... руку целовать дай! Спасла Рустама! Ты не бойся, Рустам от работы не бегает! Я хороший, ханым! А Светка, она добрая, очень добрая, ласковая! Жизнь у нас кривая вышла, несчастная - а мы хорошие! И Толика присмотрим, не волнуйся, ханым! Я плов готовить буду, приезжай - пальчики оближешь, такой плов! Спасибо тебе, добрый человек!
Катерина брезгливо отмахнулась:
- Всем мыться дочиста! Шмоток с собой не брать, там тряпья хватает, оно почище вашего будет. И запомни, милок - узнаю, что дрянь какую задумал - сдам ментам к чертовой матери, и покатишься в свой Чуркестан! А я узнаю, у меня на каждой улице свои глаза и уши!
В электричке девка растерянно хлопала серыми глупыми глазами и улыбалась, крепко вцепившись в руку своего Рустама. Батя, отмытый и подстриженный, выглядел совсем молодцом. У Катерины зашлось сердце, когда он спросил: "Ты меня к маме везешь, доченька? А что ж так долго не забирала?", но она сглотнула комок и даже не изменилась в лице. Правда, промолчала, отвечать - было бы уже слишком.
Ничего, подумала Катерина. Как-то проживут. Может, и хорошо проживут. А сейчас надо поспать. Ехать еще долго.
*
Им будет хорошо в Подлесье, всем троим. Светка так и продолжит жить на две жизни, но уже не такие разные. Рустам, все понимая, станет уверенно и нежно заботиться о ней и о старике. В его краях добро помнят долго. Старик, спотыкаясь временами о невысокий порог, будет все чаще встречать давно умершую жену, разговаривать с ней, вспоминать времена, когда он покупал ей шубу, размазывать по щекам слезы. Шубу, безжалостно выкинутую суровой Катериной, ему будет особенно жалко.
Могло быть и лучше; но чудеса такого уровня мне неподвластны.
Да, ребеночек родится здоровым.
А в моем кармане одиноко болтается новый ключ.
*
- Сынок! Приехал! Дай расцелую тебя, сыночка мой драгоценный, Колюнчик-малышунчик! Опять подарки маме привез, золото мое ненаглядное! А это кому? Ну, так я и знала. Проститутке своей колечко привез. Ладно. Не буду. Не буду, говорю, не ори на мать!
Он давно уже не Колюнчик. Ему скоро тридцать. Самое время пойти в группу анонимных маменькиных сынков.
"Здравствуйте. Меня зовут Колюнчик, и я шагу не могу ступить без своей мамы. Она поссорила меня с моей девушкой. И с предыдущей тоже. Я, как последний идиот, каждый час звоню ей, чтобы она не волновалась. Потому что, опоздай я со звонком хоть на пять минут - в лучшем случае меня затопят презрением, а в худшем - оглушат сердечным приступом."
Ему самому смешно, детский сад, стыдно кому рассказать, но деться некуда - они друг у друга одни.
Скажи правду, подзуживает внутренний голос. Раз в жизни - скажи ей правду. Нельзя все время врать, терпеть, ждать, что все рассосется.
Он решается - не сразу, ближе к вечеру, когда мама заваривает традиционный чай и рассказывает, что он будет делать завтра.
- Нет. Не сердись, мама, но у меня другие планы. И я давно хотел тебе сказать - я переезжаю. Да, к Лене. Стоп. Не надо оскорблять женщину, которую я люблю.
- Ты никогда раньше так со мной не разговаривал! - уже кривится в гримасе нижняя губа, еще минута - и жизнь потечет по привычному сценарию слезы-валидол-скорая-плохой сын.
- Да, мама. Надо было давно уже, ты права. Пойми - или прими просто так. Я не бросаю тебя. Я остаюсь твоим сыном. Но мою жизнь я проживу сам. И ты проживи свою. Пожалуйста.
*
Через два дня Коля зайдет к маме в гости. С Леной. Вечер пройдет напряженно, но в целом терпимо. Взрослеть всегда больно; пожилым людям - особенно. Останется обида, останутся злые слезы. Не так хорошо, как должно бы; просто лучше, чем было.
Но единожды сказанное слово творит чудеса. Если это правда.
А мне снова отправляться на вокзал.
Двое суток, всегда двое суток. Две ночи в поезде - одна, чтобы забыть, кем ты был; вторая, чтобы вспомнить, кем становишься. Ключи в кармане, каждый раз новая связка. И одно только право, одна задача, одна возможность - говорить правду. Сказать - себе ли, другим ли - то, что всегда хотел, но все не случалось. Стать собой.
Тихий внутренний голос; самая заветная детская мечта; отвага обреченного; последний всплеск сознания перед смертью - это все я. Хорошо не будет; будет чуть светлее.
И когда нужное сказано, вышептано, написано - я снова отправляюсь на вокзал. За новыми ключами, за новой судьбой, в которой промелькну незаметной тенью.
Я даже не знаю, кто я.
Где-то есть и мой дом. Дом, куда я непременно вернусь; дом, где ждут и любят именно меня - не тысячу прожитых мной мимоходом жизней, не свою привычку, не мои таланты и золотые руки - меня. Просто потому, что я есть.
С каждым новым ключом я приближаюсь к своему дому. Я пойму, когда вернусь; не знаю как, но пойму.
*
- Он открыл глаза! Доктор, скорее, посмотрите, он меня услышал!
- Женщина, милая моя, вам кажется! Не обманывайте себя! Хотя... Виктор Иванович, слышите меня? Моргните, если слышите! Еще раз моргните! Девочки, заведующего быстренько сюда!
- Чудо, да. Но вы не расслабляйтесь - работы еще ой как много. Хорошо, если за год восстановится. Но... да, чудо. Вы молодец. И мы молодцы.
Нет никаких карманов. Я лежу голый под тоненькой простыней. Болят веки - пересыхают, как ни закапывай; болит горло - там пластиковая трубка; болит левая рука - в нее через катетер капает лекарство.