Полным распадом мира весна
Салютует всем нам, что она удалась.
Чует новые запахи стерва-страна,
Всё готовится жить, ты одна не спаслась...
А я не рад теплу, я разлюбил рассвет.
Я сижу в темноте, шевелю рукой.
И мне кажется, что меня уже нет,
Потому, что тебя, тебя нет со мной.
Сосны-виселицы, дождь-потоп,
Разлука-беда уже на крыльце.
Перелетные птицы кричат между строк.
Я стираю глаза на своем лице.
Мне они ни к чему: ведь тебя больше нет.
Тонет память обрывками в луже воды.
Я глотаю последний огонь сигарет,
Я впустил ее в дом, я в тисках у весны.
(Гр. "ДДТ", Ю. Шевчук "Беда")
Мама уйдёт так же продуманно свыше, так же спокойно-уверенно, как и всё, что она делала: отправится платить за квартиру, потеряет сознание в очереди, успеет упасть буквально на руки стоящих в очереди в душном помещении людей, через семь минут окажется лежащей на скамье перед врачебной бригадой, вскоре по набранному с её мобильника телефону приедет папа и на руках загрузит её вместе с врачами в "скорую помощь", заедет домой за мамиными документами для госпитализации и в полной растерянности позвонит мне.
Настало странное и непонятное для нашей семьи лето. Мама ушла, её не было больше в том пространстве и времени, где по непонятным причинам пока оставались мы.
Всё дома и на даче дышало мамой, её цветы и картины, одежда и сшитые для внучки игрушки, запасенные на зиму баночки солений и сушеные фрукты, книги по садоводству и кинологии, академическому рисунку и биографии обожаемого ею Пушкина, сувениры на оставшемся пространстве и блокноты с планами на будущее.
Мы с папой в течение года находили повсюду дома и на даче её вещи, записочки и картины, вышитые платочки и книги, стихи и наброски писем в компьютере и рыдали. Отец всё лето спрашивал, зачем он остался. Я молча думала то же самое о себе.
Птицы, провожающие маму все эти страшные дни, не оставили нас и после похорон.
Я помню сумасшедшее кружащихся и кричащих ласточек над тем холлом больницы, где лежала мама. Папе позволили разок навестить её в реанимации, возможно, понимая, что шансы на благоприятный исход ничтожно малы - слишком обширным получился инфаркт. Надев халат и бахилы, он на пару минут проник во врачебную святая святых, чтобы увидеть беспомощное тело, осторожно прикоснуться к её ноге, нежно погладить маму за руку и понять, ощутить беспомощно, как с каждым мигом он терял её любовь и заботу. Вернувшись из реанимационного отделения, он сник, сутулые плечи и шаркающая походка выразили увиденное лучше слов. Ласточки летали как сумасшедшие, почти бились в окна, и казалось, олицетворяли самые души умирающих людей, возносящиеся на небо и не желающие покинуть эту обитель.
В дни, пока мама была в коме, в раскрытые окна нашей квартиры тоже залетали птицы - воробьи и голуби, и, кажется, зарянка. Раскрыв от жары рты, они с любопытством заглядывали в дом. Мы с папой заворожено смотрели на них, вспоминая поверие о приносящих смерть пернатых гостьях.
В день похорон на ветке дерева прямо над маминым гробом громко протяжно кричала птица горлица. Особенно звучно эти крики раздавались ближе к ночи, когда мы остались с мамой одни и всю ночь по очереди сидели около неё и прощались. Я не знаю, как пережили эту ночь - но чётко понимала, что мама уже на пути туда, и новой встречи не будет. Папа курил, стряхивая пепел на землю, и его провалившиеся за все бессонные ночи глаза выражали запредельное опустошение и отчаяние оставшегося. Птица кричала, будто призывая нас к мужеству. Сил не хватало, но мы знали, что должны выдержать.
Похороны прошли спокойно, нам многие помогали, и старались не оставлять нас одних. Только на поминках мы ощутили вкус приготовленной пищи. Пришедшие с нами сидели и ели, вспоминая случаи из жизни и мамины заслуги, всё было тактично, и дочка сидела на коленках у деда, однако страшно было подумать, что мы вернёмся домой, где навсегда теперь останемся одни.
Вечером нас привезли в опустевшую квартиру; я поставила чайник, папа пошел курить на балкон, после мы все встретились на кухне. Мелкая запросилась спать, папа, поев, лег трупом на кровать и, ещё всхлипывая, провалился в некое подобие забытия; я прошла по дому и поняла, что мысли лучше отключить, и последовала примеру родных.
В ночь, когда мы прощались с мамой на даче, папа внезапно сказал:
- Маш, знаешь - я мысленно обратился к ней и к Господу. Всегда считал себя неверующим в классическом понимании, но тут вымолвил "Если ты есть, Господь, и если ты, Наталья, слышишь меня - дай знак, прошу...". В этот момент поднял глаза и увидел, что исправно идущие всё время часы на стене остановились.
Взглянула на циферблат; обе стрелки встретились на пространстве вечного состязания и больше не радовали звуком точного потенькивания.
Еще папа рассказал мне о своём однокурснике, жившем в Америке. Они редко общались, хотя крепко дружили в институте. Но именно в эти дни он решил позвонить папе в Скайпе. Сказал, что перечитывал Булгакова и в середине книги непреодолимо захотелось набрать Володин номер. Удивительно, но папа в тот же день тоже открыл томик Михаила Афанасььевича, и это тоже был том "Мастера и Маргариты". Друг был настолько потрясён фактом маминого ухода и тонко прочувствовав папину боль, сам слёг с сердечным приступом на другом конце глобуса.
На работе, куда я вышла после наших событий, большинство сотрудниц были мамиными ровесницами, довольно пожившими и знающими жизнь. С уверенностью политтехнолога, закусывая доморощенными огурчиками, они, хрустя, повествовали о том, что "все мужики сволочи, бабники и им только одно надо". Рассказывали о семейных изменах, в которые все мужья дружными колоннами уходили вдаль к молодым бабам, трясясь над каждой новой юбкой. Я молча сидела и думала, что сейчас делает папа, который не хочет больше жить без мамы. Сопоставлять такие разные картины мира бесполезно: если человек не видел альтернативы своему мировосприятию, то другому жизненному опыту он просто не поверит. Не в этом ли проблема религиозного уклада?
Итак, мы остались совершенно одни в мире, который не заметил потери. Всё, что я делаю, это заслуга моей мамы, потому что она воспитала меня именно такой. То, что я говорю дочке - суть трансляция жизненного опыта моей мамы, её бабушки. Да и папа часто признаётся, что до встречи с мамой был совершенно другим: "Не мог гвоздя забить, страшно было в кабинет к начальнику войти, попросить о чём-то. С мамой научился смелости, вере в себя, стал следить за внешним видом. Как теперь без неё...". Мама прожила полноценную насыщенную жизнь, сделав практически всё, о чём мечтала и влюбив в себя всех, кто знал её.
Никто из нас не мог предотвратить случившееся; я просто пока не понимаю, как возможно жить без неё - и существую так, если бы она видела меня ежесекундно. Мамы больше нет, и папа прав: нет какой-то части меня и его, части маминой внучки, и, как сказал великий - со смертью одного человека умирает целая Вселенная.
Страшное слово "никогда" осмысливается достаточно долго, ведь наша психика инертна, а вот память расцветает с каждым днём с новой силой, и это мучает нас, но спасает души...
Наступало жаркое, решительное и неминуемое лето, безоговорочное как расстрел.
Люблю этот ветер прогретый и влажный,
И эту сочную россыпь морошки -
Пунцовые искры на зелени мха.
Люблю этот запах смолы и хвои
И мягкую зыбь приливной волны.
Ветер заденет тростник прибрежный -
Словно тихонько коснется струны,
Словно откроет шкатулку с секретом
Люблю этот ветер, прогретый и влажный,
Облака, задевающие купола **
* Стихи автора
** Стихи матери автора, Наклейщиковой (Колесниченко) Натальи Анатольевны