Моряков Леонид Владимирович : другие произведения.

An old man

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Пропасть, в которую он упал, оказалась глубоким котлованом. Когда и для чего его вырыли, почему бросили — беглец не знал. Знал другое: где-то, ближе или дальше от этой громадной ямы, есть много таких и поменьше, где лежат сотни, тысячи невинно убиенных, а креста над ними — ни одного, и никогда не будет. Миллионы загнанных в землю. Миллионы, которых больше нет...

AN OLD MAN

  
   Он понял: такой бег ему не под силу. Знать бы заранее, что стрелки так упорно будут преследовать, возможно, и не рискнул бы сражаться за свободу, не решился бы на побег. А теперь...
   Теперь бесчувственное ко всему тело летело вперед навстречу ярким и колючим солнечным лучам. Они разбивались о ветви деревьев, превращались в звезды. Звезды ослепляли. День оборачивался в ночь, ночь -- в ад. Сердце вырывалось из груди, бешеное дыхание сдавливало горло, ноги наливались свинцом. Он стал зверем. Загнанным зверем, которого оставалось добить.
   "Такой бег не для меня", -- снова пронеслось в сознании. Но тело, выдерживая нечеловеческие нагрузки, продолжало лететь.
   "Это помогает Бог! -- решил беглец, хотя уже ни во что не верил. -- Бог -- есть! Иначе почему, вконец обессиленный, я бегу? Откуда силы?"
   Беглец услышал отдаленные высокие звуки. Испугался: что это? Может, померещилось? Нет, это -- лай! По его следу пустили собак! Что ж, пусть они его разорвут. Это не самый худший теперь для него вариант. Хотя собакам вряд ли дадут его загрызть. Стрелки захотят продолжить охоту, поиграться, натешиться. Они не привыкли бегать, но уж если кто-то их заставлял, после сильно жалел об этом. Ребята долго отводили душу. Они умели убивать медленно, растягивая удовольствие.
   Вспомнилось, как живыми втаптывали в землю троих его товарищей. Тогда он должен был стать четвертым -- когда они клялись отомстить, их было четверо. Нет, об этом лучше не думать.
   И тело продолжало лететь. Ноги -- свинец, сердце -- колокол, дыхание -- огонь, глаза -- звезды, позади -- смерть. И тело продолжало лететь.
   Вспомнилось, как его шестнадцатилетний "крестник", над которым издевался лагерный заводила-уркаган, взглядом умолял: дяденька, помогите. И он бросился на них -- заводилу и его шакалов. Возможно, это была бы последняя для него битва. Но неожиданно вошел командир и пристрелил махавшего "пикой" бандита. Получил свое и заступник: месяц гнил в камере без нар и параши. Парашей была вся эта вонючая камера-карцер. Не получал и 300 граммов того, что называли здесь хлебом. И все же выжил -- мальчишка каким-то чудом передал ему сухари. Он выжил и не сделался иудой -- остался человеком. А человек всегда стремится к свободе. Поэтому он теперь и бежит. А смерть ему не страшна -- она для него та же свобода.
   Лай затихал.
   "Я не мог далеко оторваться, -- подумал беглец. -- Может, подводит слух?" Он и раньше замечал, что после того, как боксер -- так урки называли начлагеря -- кулаками отогрел ему обмороженные уши, время от времени переставал слышать.
   Снова лай! Нет, он не оглох. Собаки -- рядом! Он должен бежать!
   И человек устремился наперегонки со смертью. Он хотел жить. Любой ценой остаться живым.
   Вдруг оборвалось дыхание. Что это? Он падает? Летит вниз? Да, в пропасть! Он сорвался в пропасть!
   "Конец!" -- вспыхнуло сознание, пронизывая летящее вразнос тело, и человек ухнул в небытие.
  
   А слух-таки беглеца не подвел -- собаки, выбежав к обрыву, вниз не прыгнули. Ни прыгать, ни бегать-догонять они, на его счастье, не привыкли. Да их этому и не учили. Зачем? Собаки были лагерные, а из их лагпункта еще никто не убегал. Бежать было некуда -- кругом тайга. Сейчас, усталые и злые, собаки хотели домой, в вольер.
   Сознание постепенно возвращалось к беглецу. Он открыл глаза. Над ним было редкое для здешних мест чистое небо. Подумал: это сон, он дома, с мамой. Пришел отец с работы. Мама накрывает на стол. Берет на руки самого маленького -- его -- и кормит с ложечки. Он нервничает, ему хочется быть большим. Он плачет, и мать успокаивает, гладит по голове. Говорит отцу: "Этот у нас самый неугомонный".
   Да, неугомонный. Неугомонный и нетерпеливый. И еще умеющий заставить организм делать то, что было, казалось, не в его возможностях. Вот и теперь один из всего лагеря решился на побег. Один за всю его историю. Возможно, потому и удалось вырваться из клетки. Хотя -- нет, он еще не вырвался, он только пытается.
   Перед беглецом снова возникла мама. "А может быть, я никогда и никуда не уезжал?" -- задал себе вопрос.
   Его вновь окутал холод, заледенела спина. "Нет, это не дом, -- спохватился, -- это холодная чужая земля. Земля, которая никогда не бывает теплой. Чужая!"
   Подтянул под себя колени, встал. Шатало. Почувствовал боль в плече. Осторожно потрогал рану -- кровь вроде засохла, не сочится. Повезло, кажется, ничего не сломал.
   Пропасть, в которую он упал, оказалась глубоким котлованом. Когда и для чего его вырыли, почему бросили -- беглец не знал. Знал другое: где-то, ближе или дальше от этой громадной ямы, есть много таких и поменьше, где лежат сотни, тысячи невинно убиенных, а креста над ними -- ни одного, и никогда не будет. Миллионы загнанных в землю. Миллионы, которых больше нет.
   "Темнеет. Пора выбираться, -- решил. -- Должен же где-то быть выход наверх".
   Прислушался. Тихо. Стрелки не побежали за собаками до обрыва, иначе спустились бы сюда и нашли его: они -- не собаки; они те, кто спускает собак.
   Когда беглец выбрался из котлована, уже смеркалось, но небо оставалось чистым, и он мог ориентироваться по звездам. "Да, Бог есть", -- снова повторил и шагнул в ночь.
  
   Шесть суток человек пробирался сквозь тайгу. Шесть нескончаемо длинных суток. По всему, он уже должен был выйти к деревушке, мимо которой их когда-то гнали. Здесь, у последнего дома, молодая красавица бросила ему узелок с сушеными ягодами и хлебом. Только на эту мельком увиденную девушку беглец теперь и надеялся. Тогда, поймав узелок, услышал заставившее вздрогнуть: "Отец!" Это было как удар прикладом: в двадцать восемь лет его, словно старика, назвали отцом.
   Наверное, потому и стрелки бежали не в полную силу. Думали -- старик спечется сам. А старику -- двадцать восемь. И он не спекся, он ушел!
   Где же та деревушка? Неужели сбился с пути? Если сбился -- смерть!
   И он шел. Шел упрямо и тупо. Знал: главное -- не останавливаться, иначе голод и жажда сделают его больным, невменяемым. А это тоже -- смерть.
   И беглец двигался дальше. Двигался, пока не перестал понимать, видеть, чувствовать.
   И тогда он упал, забился в истерике, захохотал, закричал, завыл. Разум не выдержал напряжения. Человек переставал быть человеком.
  
   Его разбудили жажда и запах воды. Или это ему почудилось? Он не пил два дня. Встал и продолжил путь, изо всех сил заставляя себя верить: этот запах, это дыхание свежести -- не наваждение. Где-то недалеко вода, большая вода. Где-то недалеко свобода! Он вырвется из клетки, непременно вырвется.
   Вскоре он увидел нечто сказочное, невероятное и в который раз повторил: "Бог есть!" Перед ним расстилался океан. "Спал в нескольких сотнях шагов от него и не слышал, -- удивился беглец. -- И впрямь со слухом неладно. Или этот океан не зря назвали Тихим?"
   Он никогда не видел океана. Великолепие, открывшееся взору, завораживало. Бесконечная, сверкающая морская гладь успокаивала, порождала надежду. Человек стоял и смотрел, почти не дышал. Был счастлив -- он умрет не в клетке, в той большой клетке, где прошла вся его жизнь. Он умрет хотя и на чужой земле, но без помощи палачей -- свободным человеком, не рабом. Он умрет -- не рабом! Умрет с мыслью о спасенном мальчишке, о матери, о своей любимой и недосягаемо далекой Родине. Чего еще желать приговоренному к смерти?
   "Господи, что это? Что там вдали? Корабль? Мираж?"
   Как мог напрягал глаза, но далекий силуэт неумолимо расплывался -- организм терял последние силы, сознание снова покидало его.
   Вдоль берега медленно и бесшумно шел небольшой военный катер. Вот уже слышны голоса, различимы люди. Двое фотографировали побережье. Один из них сменил пленку и вновь навел аппарат на берег. В объектив попало скрюченное, недвижимое тело.
   Навел резкость. Словно ожегшись, человек на катере уронил фотоаппарат на грудь и закричал:
   -- Captain! There is somebody! What? No, any frontier-guards. An old man.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Капитан! Там кто-то есть! Что? Нет, не пограничники. Какой-то старик. (англ.).
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"