Аннотация: Боевые будни Юго-Западного фронта Второй Отечественной войны в мире царя Михаила. Писано Нико Лаичем и Василием Беляевым для 4-го турнира алтернативных историков
На Кошицком направлении.
Сегодняшнее патрулирование результатов не принесло. Железнодорожную станцию Сечовце, которую два дня подряд бомбили русские гиганты "Муромцы" прикрывали мы и ещё одно кеттэ* из Flik 1*, но русские так и не появились. Станция была практически разрушена и почти не функционировала. В назначенное время нас сменили Фениш и Хайфиц, а мы направились на аэродром. По пути назад нас обстреляли какие-то идиоты-пехотинцы из пулемётов. Моему самолёту крепко досталось, и я еле дотянул до дома.
На аэродроме нам сообщили печальную новость - погиб Циммерман. Его сбили при атаке на русский аэростат. Подробностей никто не знал. Не дождавшись механиков, я пошёл в штаб, необходимо было отчитаться о результатах вылета. Командира на месте не было, и я сделал доклад дежурному офицеру. В штабе меня ждал сюрприз - наконец-то доставили долгожданную почту - мне пришло целых два письма. Одно было от Луизы, второе - от моей сестры. Я ушёл в лес, и там в зелёной тиши вековых грабов принялся читать долгожданное письмо от любимой. В начале письма Луиза пылко клялась мне в любви и описывала горячую страсть ко мне. В середине письма тон сменялся и она уже начинала обвинять меня в том, что я как и все фронтовые офицеры провожу своё свободное время в пьянках и в общении с местными шлюхами. Я сперва не поверил своим глазам и начал перечитывать письмо заново. Сомнений быть не могло, весь текст письма был написан одной рукой - рукой Луизы. Горечь захлестнула мои чувства. Я постарался дочитать письмо до конца. Письмо заканчивалось обвинением меня во всех смертных грехах и в том, что я растоптал нашу любовь. Недоуменно покрутив письмо, и внимательно осмотрев конверт, я надеялся найти пояснение или приписку о том, что это всё шутка. Но ничего подобного я не обнаружил.
Стараясь успокоиться, я выкурил две папиросы, после чего вскрыл письмо от сестры. Анхен, как всегда была лаконична, её послание свободно разместилось на четвертинке писчего листа. Сестра в своей обычной манере бесцеремонно сообщала мне, что моя "ненаглядная медхен фюр аллес* окончательно изменила" мне, и в настоящий момент "подцепив семидесятилетнего старца - фабриканта из столицы", выходит за него замуж, "помолвка, кстати, состоялась в тот день, когда тебя сбили русские".
Я скомкал оба письма и сунул в карман брюк. Руки у меня тряслись так, что я с трудом подкурил от серных спичек папиросу. Я был оглушён полученными известиями, нервы мои не выдержали, и я заплакал. Упав на землю, я уткнулся лицом в траву и зарыдал навзрыд.
Сколько это продолжалось я не знаю. Мне казалось, что несколько часов. Я плакал от обиды на Луизино предательство, плакал от жалости к самому себе, плакал от несправедливости судьбы.
Когда слёзы иссякли, я поднялся, и отряхнувшись, выкурил ещё одну папиросу. Истерика излечила меня от переживаний, и я успокоился - выжег слезами свои растоптанные чувства. Я вытащил письма из кармана, и порвав их в клочья, сжёг. Мне стало легко и даже как-то весело. Носком ботинка я ударил по кучке пепла - плохие известия разлетелись в пыль. Я пошёл на аэродром.
Возле моего самолёта кипела работа. Группа солдат под руководством моего механика Отто Гайриша занималась ремонтом. Подойдя, я поинтересовался успехами. Гайриш, с которым у нас были практически дружеские отношения, не нарушавшие основных требований субодинации, ласково помянул всех святых мучеников и развёл руками.
- Герр фрегаттенлейтенант*, сегодня мы, скорее всего не закончим, а завтра тем более. В общем, раньше, чем через три дня " Барц" не взлетит. Вот такая суровая реальность нашего бытия.
До начала карьеры авиамеханика Отто успел поучиться на философском факультете Гейдельбергского университета, поэтому часто и не к месту козырял своей эрудицией перед господами офицерами. Некоторых это задевало, в результате чего периодически приводило Гайриша на гауптвахту. Гайриш шутил, что нахождение в тюремной камере способствует самосовершенствованию личности, и если бы не клопы, то все арестанты выходили бы из тюрьмы потенциальными философами.
И если собственный язык приносил Отто они беды, то руки его столь же часто его выручали. Мой механик прекрасно разбирался в самолётах, автомобилях, моторах, примусах, патефонах и всех остальных вещах, о которых бытует ошибочное представление, что они призваны облегчить жизнь человека. Когда в роте, к примеру, из строя выходила радиотелеграфная станция, то командир роты посылал не за специалистом в штаб армии, а за Гайришом, "загоравшим" на гарнизонной гауптвахте.
"Барцом" назывался наш с Гайришом аэроплан системы "Бранденбург". Для нас он был как родной человек. Я с " Барцом" ежедневно бывал в опасных переделках - мы сражались с врагами и не один раз выручали друг друга. Гайриш знал "Барца" как свои пальцы - бессчётное количество раз ремонтируя и латая его. Практически каждая деталь побывала в руках механика. И если " Барц" был для меня, как брат, то для Гайриша он был, скорее всего, как сын. С похожим чувством он относился и ко мне, хотя тщательно скрывал это.
А "Барцом" самолёт был назван в честь моего неаполитанского мастифа, оставшегося у родителей. Это имя для пса было придумано Луизой...
Хотя по регламенту на фюзеляжах и крыльях самолёта дозволялось наносить только опознавательные знаки национальной принадлежности*, это положение давно не соблюдалось. Сперва кто-то из первых асов* нарисовал на своём аэроплане изображение карточного туза, потом кто-то, страдая от несчастной любви, изобразил на самолёте сердце, пронзённое кинжалом и истекающее кровью... и пошло-поехало. По началу я осуждал это увлечение, но потом в одном из боёв столкнулся с русским асом, летавшим на истребителе с роскошным рисунком тигра на фюзеляже. Бой тогда закончился ничем - мы расстреляли все патроны и разошлись. Позже я узнал, что я встречался с одним из лучших лётчиков русской 8-й армии - подполковником дальневосточных казаков* Чертилиным.
Тогда я ещё удивился - откуда в России тигры*, но рисунок мне очень понравился. По возвращении домой я загорелся желанием обзавестись личным опознавательным знаком - на моём счету было уже шесть* сбитых самолётов, и я официально считался асом. По поводу темы рисунка раздумий не было - на аэроплане по имени " Барц" должен быть изображён именно Барц.
Вездесущий Гайриш нашёл во Вранове местного художника. За небольшое продовольственное вознаграждение непризнанный гений запечатлел с обеих сторон фюзеляжа морду моего пса. Художник рисовал с фотографической карточки красками, которые раздобыл для него всё тот же Гайриш. Вышло немного схематично, но - похоже. Благодаря Отто, и я, и художник остались довольны.
Диагноз Гайриша меня расстроил. Отто являлся профессионалом своего дела, и ему можно было верить без сомнения. Если он сказал, что самолёт не будет отремонтирован раньше назначенного срока - значит так оно и будет.
- Ну, ладно, Отто, я пойду к себе. Если что, я на месте.
Предупредив механика, я пошёл в дом, который мы квартировали на пару с Циммерманом. Треволнения дня сказались на мне, и я не раздеваясь рухнул на кровать и мгновенно уснул.
Часа через два меня безжалостно разбудили.
- Франц, - в комнату вбежал Буннер: - тебя срочно вызывают к Линке-Крауфорду*! У него два офицера генштаба из Ставки - по твою душу.
Я чертыхнулся и, приведя свой внешний вид в порядок, отправился к командиру.
У командира действительно были гости - два лощенных франта с безупречной выправкой. Я доложил командиру о своём прибытии. Старший из генштабистов - седой оберстлейтенант*, умудрённый опытом армейской службы, младший - молодой гауптман с наглым и слегка бестолковым выражением лица. Франк с улыбочкой, которая как обычно скрывала его подлинные чувства, представил меня генштабистам:
- Господа офицеры, Вы видите перед собой лучшего аса русского фронта фрегаттенлейтенанта Франца Печека. На его счету сбитых 12 аэропланов и 1 аэростат. Именно он заставил приземлиться на нашем аэродроме вражеского лётчика, который сразу был взят в плен.
Затем он представил мне их.
- Представители штаба Верховного Главнокомандующего: оберстлейтенант Хецерих и гауптман Берль.
Оберстлейтенант молчал, заговорил гауптман: говорил он много и напыщенно.
- Герр фрегаттенлейтенант, Вам выпала высокая честь выполнить ответственное задание чрезвычайной секретности. Судьба будущего авиации находится в Ваших руках.
- Я весь во внимании, герр гауптман.
- Вам предстоит испытать новейшее секретное оружие. Вы готовы к этому серьёзному делу.
Я усмехнулся.
- Всегда готов, герр гауптман.
- Новейшее оружие, которое абсолютно изменит весь дальнейший ход воздушной войны, представляет собой патроны нового образца с зажигательными пулями. Для большего успеха первого испытания в боевых условиях принято решение в качестве самолёта-носителя использовать трофейный самолёт, захваченный Вами у русских.
- А если я откажусь, герр гауптман?
- По какой причине?
- По той причине, герр гауптман, что это не по-рыцарски - использовать разбойничьи уловки.
- А Вы рыцарь?
- Точно так. Я унаследовал титул риттера* от своего отца. Его заслужил мой прадед, сражавшийся с французами.
- Похвально. Но не разумно. В случае отказа Вы будете преданы военно-полевому суду за неповиновение.
Сказать, что я не испугался, было бы нечестно. Я прекрасно понимал, что угроза гауптмана вполне осуществима, а идти под суд мне не хотелось. Но одно дело, если бы судом мне угрожал кто-нибудь из боевых офицеров или генералов, в этом же случае, когда смертным приговором (за неповиновение грозил расстрел) мне угрожал штабной хлыщ, выслуживший свой чин и пару орденов, протирая штаны в канцелярии. Меня это взбесило.
- Я принимал участие в разработке планов многих военных операций.
- Вам приходилось убивать лично?
- Фрегаттенлейтенант, что за допрос? Нет, лично убивать мне не доводилось.
- А я отправил на тот свет больше двадцати человек. Десятки раз я был на волосок от смерти... И Вы угрожаете военно-полевым судом? А Вы сможете сами привести приговор в исполнение?
Гауптман налился краской и уже вскочил, чтобы что-то сказать, но его опередил командир. Но его опередил командир. Линке-Крауфорд закричал на меня:
- Молчать, герр фрегаттенлейтенант! Как Вы позволяете себе такое поведение в отношении к старшему в чине?!
Так ничего и неуспевший сказать штабист опустился обратно на стул. Командир продолжал бушевать. Для эффекта он стукнул кулаком по столу..
- Я Вас накажу, герр фрегаттенлейтенант! Я не оставлю Ваше бестактное поведение без наказания! Властью данной мне я объявляю Вам трое суток ареста.
Я открыл рот, но ничего не успел сказать. Линке-Крауфорд чуть ли не силой развернул меня к двери и скомандовал:
- Выйдите вон!
Я приложил руку к фуражке и чётко развернувшись, как на строевом занятии на плацу, вышел. На улице я перешёл на быстрый шаг. День выдался исключительно дурацким. За мной хлопнула дверь и раздался окрик:
- Фрегаттенлейтенант, стойте!
Я недовольно обернулся. Ко мне, прихрамывая на левую ногу, спешил оберстлейтенант Хецерих.
- Подождите меня!
Подойдя ко мне ближе он спросил меня негромко.
- Вы не сильно торопитесь?
Мне стало неудобно перед ним, и я отставил своё вызывающее поведение.
- Никак нет, герр оберстлейтенант. Мой самолёт серьёзно повреждён, а после произошедшего скандала меня наверняка вообще отстранят от полётов на какое-то время.
Оберстлейтенант усмехнулся и взяв меня под локоть, повёл прочь от дома, котором размещался
штаб.
- Как Вас зовут, Печек?
- Франц, - ответил я и зачем-то добавил: - отец называл Франтишеком.
- Я знал Вашего отца, Франц. Он был отличным офицером и добрым товарищем.
Я был приятно удивлён.
- Вы с ним служили?
- Да. Несколько лет во Втором полку Земельных стрелков, - подтвердил мой собеседник.
Остановившись, он смущённо спросил:
- Франц, Вы курите?
- Да.
- Позвольте у Вас попросить папиросу. Я забыл портсигар на столе.
Я с готовностью достал из кармана папиросы и предложил их оберстлейтенанту.
- Пожалуйста.
Закурив, генштабист продолжил разговор.
- Глядя сейчас на Вас, я невольно вспоминаю себя в молодости. Я был такой же резкий и колючий.
Прервавшись для того, чтобы сделать очередную затяжку, он с грустью добавил:
- К сожалению, прожитые годы сильно изменили меня, при чём не в лучшую сторону.
На этом вводная часть разговора, тон оберстлейтенанта стал жёстким и он перешёл к главному.
- Франц, напрасно Вы повели себя таким образом с гауптманом Берлем. У него высокие покровители и он может Вам поломать судьбу серьёзнее, чем Вы можете себе это представить... Почему Вы отказываетесь лететь на русском аэроплане?
- Потому что это противоречит духу рыцарского ведения воздушной войны. Это подло: рядиться волку в шкуру овчарки для того чтобы сожрать овцу.
- Ха-ха, милый Франц. Откуда Вы набрались такой ерунды?! Из рыцарских романов? Подлинная история рыцарства гораздо непригляднее и подлее. Настоящие рыцари давно ушедших веков были настоящими разбойниками. Они не останавливались ни перед чем ради наживы. Вы оканчивали морское военное училище, и поэтому, наверное, слабо интересовались историей сухопутных войск Императора и Короля. История же полна примеров, когда рыцари нарушали данные ими же клятвы, прятались под чужими штандартами и обманом захватывали города и замки противника. Тем более это и не подлость, как Вы говорите, а военная хитрость. И эта военная хитрость успешно применялась и применяется армиями всех времён и народов. Русские, между прочим, тут тоже не исключение. Во время Северной войны русский генералиссимус Меньшиков таким вот образом обманул шведского короля Карла XII. Переодев два полка фузилёров в шведскую форму и подняв шведские знамёна. В результате этой хитрости была захвачена важная крепость Полтава.
Доводы оберстлейтенанта были столь убедительны, что я начинал соглашаться с его точкой зрения. После получасового разговора с ним я дал согласие на то, что проведу испытания нового оружия. Затем мы вернулись в штаб, и я насупившись, подтвердил командиру своё намерение совершить вылет на трофейном самолёте для испытания секретных патронов.
Вечером мы встретились с Линке-Крауфордом на аэродроме. Он похлопал меня по плечу и сказал:
- Франц, своей горячностью, ты наживёшь себе врагов. Надо быть хитрее.
- Да брось, Франк, не надо меня воспитывать.
- Ты, уж меня извини, что накричал на тебя. Я видел, что ещё пару секунд и Берль бы взорвался, пришлось его опередить.
- Спасибо, Франк. Я догадался. Извини, что подвёл тебя.
- Всё нормально. Я тоже всё понимаю. Иди отдохни перед вылетом, дружище!
Я послушался командира и отправился отдыхать.
***
Первоцветов
Квартирьеры удачно подобрали место. Прямо за околицей начиналась поле - плантация хмеля. Выдернуть несколько шестов, и получится отличная стоянка для аэростата.
Нижние чины закончили расчистку поляны, расстелили брезент и под наблюдением прапорщика Лисовского начали раскатывать оболочку. Первоцветов подошел к группе солдат, суетившихся вокруг баллонов с водородом, подсоединявших резиновые шланги к коллектору. От коллектора, к месту, где раскатывали оболочку, уже тянулся толстый, но мягкий перкалевый рукав, серого цвета, лежащий пока спокойно и напоминающий узкую тропинку в лесу.
Через несколько минут по нему пойдет газ в оболочку, и он оживет.
День был солнечный, безветренный и начальник отделения - капитан Соловьев - решил не ставить щитов, которые могли бы понадобится на время наполнения оболочки, чтобы ветер не сдувал полунаполненный шар, обладавший довольно значительной парусностью.
Аэростат называли шаром скорее по традиции, так как на самом деле он имел вытянутую форму, напоминавшую скорее огурец или баклажан. Впрочем, в пехоте их чаще называли сосиской или колбасой или просто "пупырь".
Несколько солдат уже разносили по периметру полянки пудовые мешки с песком - балласт. По мере наполнения аэростата мешки будут привязывать к поясным веревкам, дабы наполненная оболочка не подалась по собственному почину в свободный полет.
Первоцветов болтался на площадке заправки собственно без дела, в обязанности артиллериста-наблюдателя не входило присутствие при наполнении шара, но Василию нравилось наблюдать, как из ничего получается воздушный корабль.
- Пристыковать аппендикс, - раздалась команда капитана Соловьева.
Два солдата подняли край рукава и вставили его в клапанное отверстие торцевой части оболочки аэростата.
- На баллонах! Отдать вентили!
Фельдфебель и два солдата начали быстро крутить маховички на баллонах с водородом.
Зашипело... пошел газ. Рукав зашевелился и, с открытием новых баллонов, стал округлятся, превращаясь из ленты в бревно. Заколыхалась и оболочка, сначала у клапана, потом и дальше, по поверхности стали появляться в некоторых местах пузыри. Пузыри сливались, и постепенно оболочка расправлялась, принимая форму гигантского кита.
Первоцветов пошел от площадки, отойдя метров на пятьдесят, достал папиросу. Водород - штука опасная, огня не любит - загорится - не погасишь. Папиросы у Василия были еще петроградские - "Ира", с длинным мундштуком, прикурив, он с удовольствием затянулся.
На поясных! Закрепить балласт! - донеслась команда.
"Ну вот", подумал Василий, "еще минут пятнадцать и закончим". Аэростат тем временем округлился, принял, наконец, свою "пупырную" форму. Докурив, Первоцветов пошел к лебедочникам, там же, где находились и повозка с корзиной аэростата и парашютами. Вокруг повозки с мотолебедкой суетились три солдата, что-то там подмазывая-подкручивая. Шестерка привычных ко всему артиллерийских лошадей, запряженных в повозку, стояла спокойно. То одна, то другая лошадь, вытягивая шею, пыталась дотянуться до неподщипанной еще травы, помахивая хвостами - отгоняли слепней.
- На баллонах! Закрыть вентили.
Ну что, пора корзину подавать. - обратился Василий к ездовому.
Тот взял вожжи.
- Но-о пошла! - повозка тронулась.
Первоцветов пошел рядом. Аэростат уже оторвался от земли и удерживался только балластными мешками. Такелажники разобрали веревки, подхватив корзину, быстро привязали. Василий закрепил свой парашют с правой стороны корзины, прапорщик Лисовский - с левой. Парашюты были французские, системы Жюкмеса, и хранились в упаковках похожих на африканские барабаны. Первоцветов уже прыгал с парашютом, еще в Гатчине, в учебном отряде - главное в этом деле не запутаться в лямках, надевая их в спешке.
- Пристегнуть лебедочный!
- Ну что? Все готово! - Обратился капитан Соловьев к Василию, - сейчас лебедочники заведутся и начнем.
- Я готов, - ответил Василий.
- Хорошо! Телефон подключим, надо обязательно связь проверить. Поднимем вас метров на 100 и спустим. Садись.
Василий залез в корзину, Лисовский влез с другой стороны.
- На лебедке!
- Есть на лебедке!
Фыркнул заведшийся мотор...
- Разобрать поясные. Отдать балласт.
Солдаты такелажной команды быстро отвязали мешки, удерживая аэростат руками за поясные веревки.