Аннотация: Сия история посвящена семейству Самсоновых, Алексею Эдуардовичу и Анастасии Петровне. Автор взял на себя смелость описать жизнь героев до того, как они встретились, а также после того, как они стали супругами.
Журавль и цапля
Глава 1. Не мечтай, долговязая цапля
Настёна, дочь портного Фомина, сызмальства славилась пригожестью да не по всей Слободке, а целому Затонску. Бывало, идёт по улице, в лавку там али по поручению какому, а встречные старухи так и ахают: "Ах, красавица, глаз не отвести!", "Ох, лебёдушка белая!". Дамы, на воды приезжающие, тоже мимо не проходили, всё норовили в щёчку поцеловать, пряничком мятным али леденчиком угостить, называли душенькой, розанчиком да ещё мудрёным непонятным девочке словом шарман, кое у Настёны упорно ассоциировалось с обидным прозвищем шаромыжник. Пока маменька жива была, девочка жила, беды не зная, только раз студёной зимой простыла сильно Ульяна, кашлять начала, а муж её, Пётр Гаврилович, за доктором съездить промешкал. Дочери сказал, что, мол, денег у них нет, а лекарства, да и визит врача - средств требуют, причём немалых. Настёна как могла маменьку спасала: чай ей с мёдом липовым давала, травки от простуды у знахарки выпросила (сама к ней бегала, не испугалась, хоть бабка ведунья и жила почти в самом леса, а в народе почиталась самой настоящей ведьмой). Только не помогали Ульяне ни мёд, ни травы, кашляла она всё сильнее, даже задыхаться начала. Понял Пётр Гаврилович, что хвороба сама не пройдёт, привёз доктора, да тот, осмотрев больную, только руками развёл. Сказал, что, если бы за ним раньше послали, тогда ещё можно было бы что-то сделать, а так... Порошки, конечно, выписал, но сразу предупредил, что шансов на исцеление практически нет. И весной, вместе с последним сугробом, отмучилась Ульяна, ушла в мир иной, на прощание поцеловав дочь да пожелав ей жить по советам сердца. Мужу своему Ульяна только и успела шепнуть: "Не погуби...", а к чему она сие сказала, дочь по малолетству не поняла. Позже, много позже осознание пришло.
После смерти жены Пётр Гаврилович горе да боль свою стал вином заливать. Руки его, прежде считавшиеся едва ли не золотыми, дрожать начали, богатые заказчики чураться его стали. Да оно и понятно, кто придёт заказывать платье из дорогой материи к портному, от коего разит, словно из винной бочки! А ну, как он ткань ему доверенную пропьёт или раскроит не так по причине рук трясущихся?! Фомин озлобился, ругался долго, проклинал богатеев проклятых, не желающих, его, честного человека, боль понимать и принимать. Настёна, конечно, папеньку жалела, но будучи девонькой разумной, заказчиков тоже понимала. Просила батюшку успокоиться, не пить больше, да Пётр Гаврилович от слов дочери взлютовал и отвесил Настёне звучную оплеуху. Не лезь, мол, малявка, к взрослому человеку со своими глупостями. Впервые в жизни Настасья испытала тяжесть отеческой длани, так испугалась, что даже плакать не смогла, лишь смотрела на тятеньку широко распахнутыми тёмными глазами. Пётр Гаврилович и сам перепугался, на колени перед дочерью бухнул, лепетал что-то невразумительное, ручки девичьи целовал, плакал. Простила Настёна папеньку, тем более, что после случившегося он вроде как и за ум взялся, пить стал меньше, заказов набрал. Правда, простых, рубах да тулупов, но это ничего, главное, что работа есть, а значит, будет на что в лавке и хлеба, и кваса, и мяска к празднику купить.
Не знала Настасья, да и знать не могла, что у отца его в голове совсем иные думки витали. Тошно ему шитьём простецких мужицких рубах заниматься, хотелось в шелках да бархате ходить, собственным выездом владеть, а, паче того, никаким трудом себя не отягощать. С чего он, спрашивается, должен спину горбить над шитьём этим, будь оно проклято?! У него дочь вон, какая пригожая, молодая, пусть она тятеньку и содержит. На молодое-то мяско, чай, охотник всегда найдётся... Фомин так и замер над очередной рубахой, осенённый неожиданной догадкой. А ведь и верно, Настасья красотка, каких поискать, её же можно пристроить выгодно, чтобы и самому в накладе не остаться. Конечно, она пока молода для брака, так это ничего, дозреет. Лишь бы не испортил никто, а то порченная резко в цене упадёт, за богатого её уже не пристроишь, им свеженьких-целеньких подавай.
- Куда она, дурында, подевалась? - Фомин оглянулся, но дочери не заметил. - Настасья, Настя, ёж тебя заколи, где ты?!
- Я здесь, батюшка, - Настя выпорхнула из кухни, руки в муке испачканы, видать, стряпала чего-то. - Звали?
- До тебя, дурёхи, не доорёшься, - пробурчал Пётр Гаврилович, оценивающе глядя на дочь, - сходи-ка в лавку, возьми мне наливочку маленечко.
- Батюшка, - укоризненно протянула Настя.
- Пошла, я сказал, - прицыкнул Фомин, - нечего мне тут, яйцо курицу не учит! А не принесёшь наливки, не погляжу, что этакой кобылицей стала, задеру юбку да вздую так, что седмицу сидеть не сможешь!
- А у нас денег нет, - Настя едва не плакала от отчаяния.
Пётр Гаврилович потянулся было к карману, где лежала припасённая аккурат для такого случая монета, но потом передумал, придержал руку:
- А ты попроси, милая, пусть тебе в долг дадут. Вдруг, да не откажут.
"А заодно и проверим, какая ты чаровница, - подумал Пётр Гаврилович и по губам его скользнула неприятная ухмылка, - готовы ли мужчины платить за тебя".
Хоть и не по сердцу Настёне была просьба батюшкина, да делать нечего, пришлось подчиниться. Хозяин лавки наливочки дал, не поскупился, ещё пряников медовых насыпал, а жена его лентами поделилась, мол, ей самой цвет не идёт, а Настасье в самый раз будут. Понял Фомин, что красота его дочери - это ключ золотой, способный отворить любую дверь, к почёту да богатству ведущую, возгордился шибко. Перед соседями гоголем заходил, парней молодых от дома отвадил. Нечего, мол, на дармовщинку такой прелестью любоваться, сначала пусть у вас золото в карманах забренчит, потом и приглашайте Настасью на вечёрки да прогулки. Саму дочку о её желаниях спросить Пётр Гаврилович и не подумал. Что она, девка, понимает? Не зря ведь родилась пословица, что у баб волос долог, да ум короток. Как папенька прикажет, так она и сделает, никуда не денется. Он в своей родительской воле, а её удел - молчать и исполнять волю сначала батюшки, а потом ещё и супруга.
Только сама Настёна иные мечтания имела, от папенькиных алканий далёкие. Хотелось ей мужа любящего да ласкового, чтобы с ним жилось, точно у святых праведников за пазушкой, детишек хотелось, чтобы дом звенел от детских голосов. Хотелось, чтобы на окне кошка грелась пушистая, на столе самовар пыхтел блестящий, а в саду цветы цвели ароматные, в окошко любопытно заглядывающие. Как-то раз Настасья отпросилась у отца на ярмарку. Пётр Гаврилович, в праздничный день по обыкновению откушавший водочки, с дочерью идти отказался, лишь пригрозил, что коли дознается, что она с кем-то из парней любезничала, выдерет её всенепременно. Настя побледнела, рука у отца была тяжёлая, а угрозы свои он завсегда исполнял. По лицу, правда, никогда не бил и сильно не калечил, но порол без всякой жалости, мог и на горох в угол поставить. Один раз и вовсе все платья в клочья разодрал, когда узнал, что она с соседом Гришей в парке гуляла.
- Ты меня поняла? - дохнул в лицо сивушным духом отец.
- Да, батюшка, - пролепетала Настя, опустив очи долу.
Настроение, до этого солнечное и радостное, померкло, словно солнце тучами свинцовыми заволокло.
- Тогда ступай, - Фомин рукой махнул и отошёл к столу, где в центре красовался графин с водочкой.
Настя хотела было сказать, что не стоит папеньке так на водочку с утра налегать, да заробела, промолчала. Слушать он её точно не станет, отмахнётся лишь, а то и дома закроет, ярмарки лишив. А так хотелось потолкаться в празднично наряженной толпе, послушать разговоры, а то и потанцевать!
Ярмарка ожидания оправдала, шумная, пёстрая, весёлая, даже дух захватывает! Каждый торговец свой товар нахваливает, один другого перекричать старается.
- Поди сюда, красавица, гляди-ко, платок шелковый аккурат на тебя, - вопила крутобёдрая баба, размахивая платками, словно солдат знаменем над захваченной крепостью.
- Калачи, калачи прямо из печи, шибко горячи! - голосил рыжеволосый паренёк такой щуплый, что только удивляться оставалось, откуда в таком сухостое родится столь могучее голосьё. - Покупайте пряники для зазнобы-краленьки!
- Корзины, короба, сносу нет им никогда! - визжала сморщенная старушонка, кою едва разглядеть можно было за пирамидами корзин и коробов.
У Настёны от такой пестроты даже дух захватило, и голова слегка закружилась. Выбралась девушка из толкучки, выдохнула, платок на голове поправила, по сторонам огляделась, решая, куда бы направиться. И тут услышала чистый девичий голос, негромко выводящий: "Не мечтай, долговязая цапля о лихом удалом журавле..." Настя и сама петь любила, жаль только, батюшка сие занятие не уважал, всегда умолкнуть велел. Ещё и язвил, мол, выйдешь замуж, там и пищи, сколько душе угодно, а дома выть некогда, нужно делами заниматься. Настёна вздохнула горестно, плечиками повела и к певунье поближе подошла, послушать. И надо же было так случиться, что в тот же миг парень один из толпы вынырнул и тоже к певунье направился. Столкнулась Настя с незнакомцем, охнула, упала бы непременно, если бы парень не успел её подхватить.
Настя с любопытством смотрела в бедовые зелёные глаза, взирающие на неё с неподдельным восхищением.
- Как тебя зовут, лапушка?
- Кто знает, тот и зовёт, - прошептала Настя, опуская взгляд и тут же вспыхивая озорной улыбкой, - а кто не знает - мимо идёт.
Зеленоглазый всплеснул руками, по бёдрам себя хлопнул:
- Не сойти мне с места, ноги к земле приросли! Околдовала ты меня, красавица, не сойти мне с места, пока имя своё не назовёшь.
Настя рассмеялась, раскраснелась от смущения и удовольствия. Сколько раз о таком мечтала, а теперь и взаправду произошло!
- Зовут меня Настей, я дочь портного Фомина, - Настёна вспомнила папенькин наказ, побледнела и метнулась прочь, - только тятенька мне строго-настрого запретил с незнакомцами беседы вести.
- А меня Василием зовут, - крикнул новый знакомый девушке в спину.
Настя в ответ лишь рукой махнула, прощаясь. Девушка была уверена, что больше они с Василием не увидятся, на ярмарку народу много съезжается, вот и красавец зеленоглазый, чай, к завтрему уж Затонск покинет, а потом и вовсе свою случайную знакомицу из памяти выбросит. Только Васенька не собирался свою красавицу-цаплю, птицу счастья, из рук выпускать, тем более, что сам жил в Слободке, с другого края от Фоминых. На следующий день подкараулил Настасью, когда она в лавку вышла, букет цветов полевых протянул:
- Ну, здравствуй, красота моя ненаглядная.
- Не следует нам с тобой видеться, - прошептала Настя, а букет меж тем приняла, спрятала зардевшееся личико в нежных лепестках.
- Отчего же? Или есть у тебя суженый?
- Тятенька меня бранить будет.
Василий притянул пискнувшую от неожиданности девушку к себе, шепнул в ушко горячо, заговорщически:
- А мы ему не скажем.
Василий и Настя стали встречаться тайно, тем более, что Пётр Гаврилович, получив деньги за выполненный заказ, находился во полоне у змия зелёного и дочерью совершенно не интересовался. Дома чисто, еда есть, дочь ночует дома, не прекословит, красоты своей не теряет и добро. Всё остальное Фомина не волновало. Только когда у дочки башмачки новые появились, Пётр Гаврилович неладное заподозрил.
- Эт-то от кого? - хрипло выдохнул он, для равновесия кулаком в стол упираясь.
- От жениха моего, - пролепетала Настя, запоздала поджимая ноги под табурет, на коем сидела, рукодельничала.
Фомин носом задумчиво шмыгнул. Жених - дело хорошее. Особливо, ежели у него карманы битком набиты золотом.
- Как зовут?
По лицу Насти расплылась улыбка ясная, солнечная:
- Васенька.
- И кто он?
- Сапожник, - дочь увидела, как помрачнел отец, заторопилась, зачастила, словами захлёбываясь, - вот увидишь, он хороший, он самый-самый лучший. Он в Москву уехал, там денег много заработает...
- Значит, сейчас денег у него нет, - ровным ничего не выражающим тоном произнёс Пётр Гаврилович и внезапным пинком вышиб из-под дочери табурет. - Дура, дрянь, курва гулящая, с нищебродом спуталась! У-у-у-убью!!!
Настя скорчилась на полу, закрываясь от градом сыплющихся на неё ударов. В такой звериной ярости отца она не видела давно, пожалуй, никогда прежде. Фомин осыпал дочь площадной бранью, обвинял в дурости, неблагодарности, кричал, что она гулящая и место ей даже не в доме терпимости, а просто на улице, что он обрежет ей волосы и вышвырнет голой на улицу, а то и вовсе удавит, чтобы не позорила она его честный род. Выдохшись, Пётр Гаврилович отошёл к столу, залпом осушил рюмку водки и приказал тоном, возражений не терпящим:
- А теперь говори, было у вас чего или только женихались?
Настя молчала, всхлипывая и давясь слезами.
- Было, значит, - Фомин нагнулся над дочерью, за волосы поднял её голову, сунул кулачище под самый нос. - Принесёшь в подоле, на собственной косе удавлю, поняла? У, курва, глаза бы мои тебя не видели!
Настя кое-как добралась до кровати, свернулась калачиком, стараясь хоть как-то облегчить терзавшую всё тело боль и закрыла глаза, вспоминая Васю, его неуклюжие и такие нежные руки, горячие губы, слова страстные и тихий стон-всхлип счастья.
На следующее утро Пётр Гаврилович держал себя с дочерью так, словно ничего не произошло, за завтраком и вовсе по голове погладил и прошептал:
- Ничего, Настасья, будем жить, как и прежде, ничего ведь и не было, верно? Верно, я тебя спрашиваю? - рука отца с силой вцепилась в волосы, потянула, вынуждая дать правильный ответ.
- Верно, - прошептала Настя, мысленно умоляя Васеньку вернуться скорее и забрать её из дома, ставшего постылым.
Увы, мечтам девичьим сбыться было не суждено. Через месяц пришло известие о том, что Василия в Москве зарезали. А следом за одной вестью и другая подоспела: в тягости Настасья, оставил ей Васенька свой прощальный дар. Перепугалась Настя, как узнала, что ребёночка ждёт, сердцем чуяла, не даст отец малышу на свет появиться, непременно изведёт его, коли прознает. Пока могла, растущий живот за юбками прятала, старалась отцу лишний раз на глаза не показываться, да верно людская молва твердит, что шила в мешке не утаишь.
- Что-то ты пузата больно стала, - Фомин окинул дочь колючим взглядом, - этот твой нищеброд испоганил? Али ещё кто расстарался?
Настя двумя руками живот обхватила, готовая любой ценой защитить своё дитя. К счастью, у Петра Гавриловича в этот день настроение было благодушное.
- Дура ты, баба, ох, дура. Дома сиди, носа на улицу не высовывай, пока не родишь своего пащенка. Станешь своевольничать, прибью так, что скинешь своего недоноска.
Настасья до самых родов сидела дома, с отцом почти не разговаривала, боясь словом лишним вызвать его гнев. Когда стали приближаться роды, Фомин привёз дочери бабку-повитуху. Взглянула в тёмные злобные глазки старухи Настасья да так и ахнула, сразу признав в ней ту, что по слухам детишек малых придушивала.
- Ты, милая, ложись, тебе лежать надобно, - прошамкала бабка, семеня к Насте, - я травок заварю, с них сла-а-адко спится.
Настя послушно легла, отвар принесённый старухой приняла, выпила беспрекословно, а дождавшись, когда старуха уйдёт, спешно два пальца в рот сунула, рвоту вызвала. После платок на плечи кинула, мимо кухоньки, где чаёвничали отец с повитухой, мышью проскочила, из дома выбежала и понеслась, сама не зная, куда. Долго бежала или не очень, Настя потом так и не могла вспомнить, как ни пыталась. Остановилась лишь после того, как живот судорогой невыносимой скрутило, а между ног мокро стало, точно обмочилась. Боль не прекращалась, Настя упала на землю, закричала от боли и отчаяния.
- Что с Вами? - склонился над Настей мужчина, в коем сквозь пелену боли Анастасия смогла разглядеть доктора.
Доктор, впрочем, её тоже признал, опешил от неожиданности, шляпу потянулся снять, почтение выражая:
Что доктор ответил и ответил ли вообще, Настя уже не слышала, закричала от очередного жуткого спазма, разрывавшего её напополам. А потом прозвучал младенческий крик, доктор довольно сказал:
- Поздравляю Вас, Пётр Гаврилович, у Вас внук родился, настоящий богатырь. Везите их скорей домой, я вообще не понимаю, как Ваша дочь в её-то положении оказалась одна в поле.
Пётр Гаврилович протянутого ему младенца принял, перед доктором извинился, что, мол, не доглядел за дочерью, затем проводил Настю к возку, подождал, пока она сядет и сунул ей в руки ребёнка:
- Подержи пока, а я схожу, доктора поблагодарю.
Причин сомневаться в словах отца у Насти не было, лишь много позже она поймёт, какой жуткой была так называемая благодарность Петра Гавриловича.
Вернулся Фомин непривычно спокойный, даже ни единого дурного слова Насте не сказал, лошадь подстегнул, к дому направил. В доме же сразу к себе ушёл и до утра не выходил. Настя облегчённо выдохнула, целиком посвятив себя малышу, которого требовалось и выкупать, и накормить, и запеленать. Целую неделю Пётр Гаврилович не замечал внука и дочь, и лишь когда новая седмица началась, а по городу поползли слухи о том, что спасший Настю доктор сгинул в грозу, пришёл в комнату дочери, поставил стул посреди комнаты и негромко, выделяя каждое слово, произнёс:
- Значит, слушай меня внимательно, Настасья, повторять не стану. Коли хочешь, тешкайся со своим щенком сколько угодно, но чтобы ни одна живая душа даже и не знала, что он твой. Коли хоть шепоток дурной о тебе услышу, враз пришибу пащенка, ты меня знаешь, я слов на ветер не бросаю.
- Нет, - Настя прижала маленького Сашеньку к себе, собой заслонила, пытаясь от отца закрыть, - не трогай его! Не смей!
- Не трону, сказал же, - Фомин навис над дочерью, - только ты крепко наш уговор помни, ни одна живая душа об этом щенке знать не должна.
Настя покорилась. В конце концов, она Сашеньку не на погляд толпе родила, ей восхищённого аханья над сыном не надо, лишь бы он, солнце ясное, вместе с ней был. Полгода длилось тихое материнское счастье Анастасии, а затем появился в городе богатый золотопромышленник Самсонов.
Глава 2. Кабы выпал журавушке случай
Алексей Эдуардович Самсонов приехал в Затонск в поисках успокоения и достойной девицы, кою он возьмёт за себя и тем самым обретёт семейное счастие. Сами посудите, уж пора бы, как-никак третий десяточек минул, пора и гнездо вить, а то так и не заметишь, как бирюком останешься. Конечно, любопытствующие непременно захотят узнать, с чего бы он вдруг в провинцию за невестой подался, в больших городах, той же столице, что ли девицы не нашлось достойной? В том-то и дело, что девиц в Петербурге хоть отбавляй, а вот чистых да верных, коим алчность глаза не застит, найти трудно. Тем более, что Алексей точно знал, какая она, семья любящая, его родители вместе тридцать пять годков прожили, надышаться друг на друга не могли.
Алексей родился в лихой для родителей год. Отец его, Эдуард Николаевич, делом для себя новым занялся, поддался убеждениям товарища своего и стал золото на Урале добывать. Мать Алексея, Зинаида Прокопьевна, во всём своего мужа поддержала, хоть и несладко ей было, единственной доченьке, всю жизнь в столице прожившей, с малым сыном да в далёкие края перебираться. Ан, не закапризничала, поехала, мужу верной опорой осталась. И сына, Алексея, тому же учила, что, мол, жену надо искать не столько красивую, пригожесть с годами портится, сколько надёжную, чтобы, коли придёт нужда, и в Сибирь без единого слова упрёка за тобой последовала.
Алёшенька рос в любви да холе, сызмальства к делу отцову интерес проявлял, занятно ему было, как это, золото такое невзрачное из земли добывают, ан потом оно ярче солнышка блестит. Эдуард Николаевич на вопросы отвечал охотно, случалось, с собой сынишку брал. С отцом Алёшеньке интересно было, да вот напасть, время приспело в гимназию поступать. Не по вкусу пришлось Алексею обучение в гимназии, тяготно там, только и дел, что сидеть за книгами, тексты учить, да задачки глупые решать. Хорошо, маменька совет мудрый дала.
- А ты представь, что в каждой книге своё золото таится.
- Да, как же, - наморщил нос Алексей, - нет там ничего.
- Так ведь и в земле золото не враз увидишь, а оно там есть, - поддержал супругу папенька. - Первое правило для золотопромышленника - не рубить с плеча, уметь видеть, слышать, чувствовать.
Вот так постепенно Алёшенька к знаниям книжным и приохотился, а потом вспыхнула в нём думка новая: захотелось по миру поездить, самолично увидеть края те чужеземные, о коих в книгах написано. Родители сыновьей задумке препятствовать не стали, лишь послали с Алексеем человека опытного да надёжного, дабы он от беды сына уберёг, от дурной компании да речей сладких лживых закрыл. Целый год путешествовал Алексей Эдуардович, побывал и в сыром, пахнущем застоявшимся дымом Лондоне, и в легкомысленном Париже, где любовь живёт меньше, чем бабочка-однодневка, и в помпезном, всё ещё гордящимся тенями прошлого, Риме и в блистательном сверх всякой меры Петербурге. Познал он за время путешествия и силу денег, и чванство, часто рука об руку с властью идущее, и глупость учёных, составляющих благоразумные трактаты, а в обычной жизни не способные и дня без слуг прожить. Домой к родителям вернулся уже не вьюношей неоперившимся, а возмужавшим молодым львом. Подарков привёз ценных и отцу с матерью, и сестрице своей меньшой.
- Решили мы, Алёшенька, в Петербург податься, - через месяц после возвращения сына сказала за ужином Зинаида Прокопьевна. - Полине пора женихов присматривать, да и тебе пора бы уж о супруге подумать.
- Милее тебя, да краше сестрицы я всё одно никого не найду, так стоит ли и утруждаться поисками бесплотными? Кого вы мне с тятенькой в жёны назначите, с той под венец и отправлюсь.
Родители переглянулись, помолчали, слова сына серьёзно обдумывая. Что и говорить, у них жизненного опыта поболе будет, только любить-то по указке никому ещё не удавалось. А без любви, как прожить? Смысл супругу нелюбимую на шею сажать, чтобы потом от неё по службам да полюбовницам, тьфу ты, срамота какая, бегать.
- Нет, Алексей, - отец даже ладонью по столу прихлопнул, тем самым крепость своих слов подтверждая, - не скрою, приятственны зело нам слова твои, но супругу тебе ты сам будешь выбирать. Своим разумением, а паче того, своим сердцем.
- А коли я совсем никого не полюблю, что тогда делать?
Родители опять переглянулись, снова помолчали, не спеша совет сыну давать. Сказать-то легко, так ведь словом одним можно всю жизнь перевернуть, переиначить.
- Ты не спеши, Алёшенька, - Зинаида Прокопьевна сына по руке погладила, - годков до тридцати, а то и тридцати пяти поприсматривайся, повыбирай, а уж потом, коли сердце продолжит молчать, разумением жену себе и избери.
- Правильно маменька говорит, - снова поддержал жену Эдуард Николаевич, - сперва сердце, а уж потом голова. Сердце лгать не умеет, а голова от подлости и глупости убережёт. Вы же с Полиной у нас завидные пары, вокруг вас много всякого сора людского виться будет.
Алексей голову склонил, разумность слов родительских признавая. И хоть и не очень-то ему хотелось в шумный и, чего греха таить, чванливый Петербург ехать, а всё же спорить не стал. Чай, не единственный в мире, о сестрице тоже подумать надо. Да и маменьке наверняка с батюшкой хочется по местам юности пройтись, театры достославные посетить, балетом полюбоваться, а доведётся, так и с давними знакомыми свидеться. Опять-таки туалеты обновить, для женщин сие весьма значимо, хотя Алексей так и не научился видеть разницу между парижским туалетом и московским. Главное в одежде что? Правильно, чтобы от непогоды укрывала, да движению не мешала, да не разваливалась после первой же чистки, а кто и где её шил - дело десятое. Но раз дамам важно быть на пике моды, пусть будут. Чай, у них с батюшкой, слава Всевышнему, средства имеются любимых маменьку с сестрицей потешить.
Блистательный и светский Петербург каждого приезжающего встречает по-разному, в соответствии со статутом прибывшего. Коли крестьянин какой на заработки пожалует али разночинец мелкий, встретят его ветра студёные, комнатёнки сырые, да дворники с городовыми строгие, враз указующие, что прибывший - дрянь человечишко, коему места в столице нет, пусть за благо почитает, коли в какой рабочей слободке закрепиться сможет. Мещан столица встречает приветливей, гостиницами али комнатами меблироваными, кабаками да трактирами, сродственниками в Петербурге давно осевшими да новыми знакомства за время выездов на дачу заведёнными. По-за спиной, конечно, шепотки насмешливые звучат, дамские туалеты устаревшие да манеры кавалеров "непричёсанные" осуждающие, но в глаза завсегда улыбочки. Особливо, ежели прибывшие хоть и без титула, зато с деньгами и чем средств больше, тем улыбки шире. То же правило и для аристократов гоже, коли кроме титула ничего нет, то и ютиться изгнаннику фортуны на обочине столичной жизни, а если звание цветистое, да кошель золотом набитый, то при желании и сам дворец посетить сможешь.
Семейство Самсоновых титула не имело, зато капитал был таков, что перед Эдуардом Николаевичем, случалось, и графы с генералами навытяжку стояли, а потому получить приглашения на самые великолепные рауты труда не составило. Алексей с родителями и сестрицей по балам катался, с барышнями расфуфыренными танцевал, мороженым и шербетом их угощал, комплименты цветистые говорил, а сам сердцем томился. За красивым-то фасадом порой ничего, кроме пустоты не таилось. Иная девица пригожестью очарует так, что дышать неможно, а говорить с ней начнёшь, глаза от скуки слипаются, зевота одолевает. Потому как щебечет красотка исключительно о туалетах заморских, раутах каждодневных, да порой, оскорбляя красу свою ангельскую, ядом завистливым брызгать начинает. Иная же дама умная, речами сладкими, точно шелками, путь устилает, а у самой в глубине глаз прямо-таки костяшки счётные щёлкают, вычисляют, насколько кавалер выгоден да что с него при случае получить можно. Одна девица Алексея зацепила, потому как держалась независимо, на руке у кавалеров не висла и цену сюртуков бальных не вычисляла.
- Вы позволите, сударыня? - Алексей шагнул к барышне, в поклоне склонился, на танец приглашая.
Девушка глаза зелёные кошачьи прищурила, господина Самсонова взглядом окинула, головой качнула:
- Коли любезничать не станете, приму Ваше предложение.
- Отчего же Вам любезности не милы? - искренне изумился Алексей. - Али сердце занято, есть уже суженый?
- Господи, - с искренней тоской произнесла барышня, очи к потолку вскидывая, - ну почему, почему, даже самые благоразумные кавалеры всё общение с барышней сводят к жениховству?!
- А разве не об этом мечтает каждая девица? - опешил Алексей, едва фигуры танца не спутав.
- Представьте себе, нет, - кошкой водой окаченной фыркнула барышня. - Я, например, мечтаю капитаном стать, дальние страны открывать, чай, есть ещё такие на нашей земле-матушке. В крайнем случае, журналистикой хочу заняться, писать о том, что вокруг происходит!
Алексей кашлянул, скрывая улыбку. Сия барышня (кстати, надо бы её именем поинтересоваться, а то негораздо получилось, танцуют уже, а он даже не знает, как к ней, прелестной амазонке, обратиться), так вот, сия барышня, несомненно, быстро найдёт общий язык с Полиной, та тоже весьма вольнолюбива и боевита.
- Прошу прощения, сударыня, я не представился: Самсонов Алексей Эдуардович, - Алексей коротко поклонился и шаркнул ножкой.
- Знаю, нас представляли в самом начале раута хозяева, - опять качнула русоволосой головой, из строгой причёски которой упрямо выбивались на волю непокорные завитки, барышня. - Я так понимаю, что моё имя Вы не запомнили, верно? Полина Львовна Звягинцева.
- Искренне рад знакомству, Полина Львовна, - Алексей коснулся губами тонких пальчиков, один из коих украшал белёсый шрам.
- Скажу, что знакомство взаимно, коли перестанете вести себя как бонвиван, - категорически не пожелала принять ухаживания госпожа Звягинцева. - Или Вы со своими партнёрами деловыми тоже таким мелким бесом рассыпаетесь?
Алексей рассмеялся, отрицательно покачал головой. Вальс завершился, по правилам этикета следовало барышню к её спутникам препроводить.
- Если желание таковое имеется, приезжайте к нам на Малую Невку, дом пять. Только чур, - Полина Львовна предупреждающе подняла пальчик, - предупреждаю сразу: замуж я не хочу и не пойду, даже за Вас. Да Вам и другая супруга нужна.
- Это какая же? - улыбнулся Алексей, кусая изнутри щёку, чтобы в голос не рассмеяться и барышню, светлые да пречистые сохраните, не огневать.
Кошачьи зелёные глаза сощурились, кружевная тень от ресниц упала на щёки.
- Нежна и верная, ласковая да любящая, способная уют да покой подарить помимо обязательных наследников. Здесь Вы такую вряд ли встретите, за такой женой должно в провинцию ехать.
- И куда же Вы меня, о, прелестная сивилла, направите?
Барышня задумчиво покрутила веером, в окно посмотрела на сумерки сгущающиеся:
- Есть такой город, Затонск. Там даже самые закоренелые холостяки, вроде моего брата сводного любовь обретают.
- Коли буду в Затонске, непременно нанесу визит Вашему брату, поклон от Вас передам, - пообещал Алексей. - Как имя Вашего братца?
Девица забавно носиком повела, глазами сверкнула:
- Штольман, Яков Платонович. И, Алексей Эдуардович, я Вас очень прошу: коли свою любовь встретите, не упустите её, не повторяйте глупых ошибок, а то потом и избраннице Вашей беда, и Вам самому маета, и сродственникам Вашим боль головная.
Алексей клятвенно пообещал наказ сивиллы петербургской исполнить, ещё раз ручку барышне поцеловал и остался в зале, а Полина Львовна в компании недовольно поджавшей губы дамы бал покинула.
Алексей Эдуардович хотел непременно нанести визит Полине Львовне, да всё как-то не получалось. На следующий после бала день маменька с сестрицей изъявили желание оперу посетить, а для сего мероприятия нужны же и наряды, и украшения и прочие милые дамскому сердцу пустячки. Потом был обед в доме у давних знакомых, затем ещё один вечер, на коем произошло событие, жизнь Алексея основательно встряхнувшее: в сердце Алексея Эдуардовича разгорелся пламень страсти. Как увидел господин Самсонов статную, точно сосна белокосую и синеглазую красавицу, так разом понял, что именно её и искал всё время, создана она для него одного и ни для кого более. Родители страсти сына препятствовать не стали, наоборот, приняли Аллу Глебовну в доме, маменька с сестрицей и по магазейнам её с собой брали, и в театры, папенька один раз даже в кабинет, святая святых, пригласить изволил. И завершилось бы дело непременно свадьбой, кабы не один случай, на кои так щедра бывает жизнь. Захотел Алексей Эдуардович своей невесте сюрприз устроить, всю кровать цветочными лепестками усыпать, шёлком да бархатом бесценным гостиную устелить, ванну жемчугом наполнить. Безумство, само собой, да ещё какой, только когда же, позвольте узнать, влюблённые разумниками-то были? Тем более, что капитал на подобную задумку имелся в достатке, папенька идею хоть и назвал аффектацией, а всё же одобрил, потому как сердцем отеческим чувствовал, что не так проста Алла Глебовна, кроется в ней пакость какая-то, точно гусеница в бесценной лилии.
Проник Алексей Эдуардович к своей ненаглядной, тишком по комнатам прошёлся, присматривая, как лучше сюрпризец обустроить и услышал шум, аккурат из спальни девичьей. Вдруг, стрясло что худое, воры-грабители забрались? Алексей метнулся в спальню, распахнул дверь, а там... На простынях белоснежных под каким-то мужиком чёрным да мохнатым, чисто леший али чёрт окаянный, извивается его чистейшая лилия Алла Глебовна, стонет от страсти, ноги, стыдодейка, на плечи полюбовнику закинула, ногтями на его спине полосы багровые оставила. Опешил от увиденного Алексей Эдуардович, столбов в дверях встал, даже вздохнуть не в силах. Алла же закричала, глаза распахнула, на господина Самсонова уставилась, ещё не видя, не понимая, кто перед ней. Полюбовник возрычал аки волк лесной, дёрнулся несколько раз судорожно и на бок откатился, тяжело дыша.
- А... А... Алёша? - пролепетала Алла Глебовна, рукой грудь, всю в следах страсти пламенной, закрывая. - Я тебя не ждала...
Звуки когда-то дорогого голоса вывели Алексея из ступора. Он усмехнулся насмешливо, поклонился коротко, презрения не скрывая:
- Алка, это кто? Тот богатый дурак, за которого ты замуж собралась?
- Свадьбы не будет, сударь, - бросил Алексей через плечо, - развлекайтесь.
Бухнула дверь, разрушая остатки радужного замка, сбрасывая белокрылого ангела в грязь и пошлость. Алексей брёл по улицам Петербурга, сам не зная, куда направляется, ничего не видя и не слыша и пытаясь понять: как ему теперь жить, как вернуть веру в барышень, если чистейшей прелести чистейший образец оказался средоточием помоев. Хотелось выть в голос, безумно хохотать и крушить всё на своём пути, измолотить кого-нибудь в кровь, в мясо, чтобы ошмётки плоти человеческой разлетелись во все стороны. Только разве случайные прохожие виноваты в том, что он идиотом оказался? Алексей решил напиться. Недаром же древние латиняне утверждали, что в вине истина скрыта. Вот и пришло время проверить их слова на практике, тем более, что вон, трактир неподалёку. Господин Самсонов решительно свернул к трактиру, да путь ему перегородила невысокая барышня, чьи черты лица помстились смутно знакомыми.
- Здравствуй, князь ты мой прекрасный! Что ты тих, как день ненастный? Опечалился чему? - стихами приветствовала Алексея барышня.
Звук голоса моментально пробудил воспоминание о бале, о кошачьих зелёных глазах и оказавшихся такими пророческими словах о том, что достойной супруги в Петербурге господин Самсонов себе не сыщет.
- Полина Львовна, - Алексей обрадовался девушке как старому другу, - какими судьбами Вы здесь?
- Вообще-то, я живу в Петербурге, - фыркнула Полина, - и вообще, заканчивайте уже эти словесные реверансы, лучше расскажите, какая напасть с Вами приключилась?
Алексей сник, руками лицо закрыл, дабы Полина Львовна слёз, постыдного признака слабости, не приметила и не сдержался тоненько заскулил, точно щенок, на улицу в метель вышвырнутый.
- Ясно, недуг, снедающий мужчину, есть женщина, - Полина ловко ухватила Алексея за рукав. - Едем, Вам нужно выплакаться, высказаться и лучше сделать это без лишних глаз и ушей.
Полина Львовна оказалась прекрасной слушательницей. Она не лезла ни с советами, ни с утешениями, не морщилась брезгливо, когда Алексей с отчаяния хлопнул рюмку коньяку, не закрывала уши, услышав крепкое словцо.
- История-то у Вас, прямо сказать, типичная, - Полина задумчиво почесала себя за ухом, - делать-то чего теперь станете?
Алексей усмехнулся шало:
- Вас за себя позову.
Полина побарабанила пальчиками по столу:
- Вариант, но оставим его на самый крайний случай. Ещё какие предложения?
Алексей глубокомысленно заглянул в рюмку:
- Напиться и забыться.
- Как итог - паршивое самочувствие с утра, хмельная жалость к себе, стыд передо мной и оставшаяся без решения задачка. Ещё идеи?
Самсонов понял самое главное: если никто над бедой не причитает, слезами неутешимыми её не поливает, бессилием да жалостью не прикармливает, то становится беда уже не горем бескрайним, а задачей трудной, кою решить требуется.
- Можно попробовать клин клином выбить.
Полина опять пальчиками постучала:
- В сией задумке мне не нравится то, что Вы из огня да в полымя кинуться собираетесь. Не очень благоразумно, можно ещё больше пострадать.
Алексей подбородок погладил, как всегда делал, размышляя:
- А что, если я воспользуюсь Вашим советом и уеду за невестой в провинцию, этот... как его... Затонск. Заодно и привет братцу Вашему передам.
- Моему брату приветы нужны как в слякоть сандалеты, - фыркнула Полина. - Задумка хороша, если чего с невестушкой не сложится, пишите. Я, конечно, не волшебница, но многое могу, потому как у меня разум с сердцем живут в согласии и содружестве, как чета супружеская многолетняя.
Барышня сдернула из стопки бумаги лист, размашисто, давя так, что ручка в её руках печально заскрипела, набросала пару строк и сунула бумагу Алексею:
- Берите, не сомневайтесь. Всего наилучшего.
Родители Алексея, конечно, удивились, узнав, что сын в Затонск уезжает, но опять-таки возражать не стали. Маменька потому, что любила своих детей и всецело верила в их разумность и порядочность, а Эдуард Николаевич ещё и потому, что сам давно помышлял контору в Затонске открыть, человека верного в управляющие присматривал. А кто же может быть лучше и надёжней, чем сын родной, плоть от плоти и кровь от крови твоей?
Глава 3. Если смотрит журавушка нежно
Затонск встретил Алексея Эдуардовича покоем, птичьим пением да сонной тишиной провинциального городка. Господин Самсонов полной грудью вдохнул свежий воздух, по сторонам по-хозяйски огляделся, рукой махнул, носильщика подзывая, хоть багажа и немного было. Это не столица, где людей, словно муравьёв, превеликое множество, тут каждый новоприбывший моментально едва ли не под лупой изучается, а потому сразу же, едва с поезда сойдя, должно показать, что ты из себя представляешь.
- Извозчика мне, милейший, кликни, - приказал Алексей Эдуардович, с места не трогаясь, так как люди степенные да солидные сами мелкие дела не решают, на то, чай, слуги имеются.
- Сию минуту, барин, - низко поклонился носильщик и не стерпел, спросил, - а Вы, чай, на воды прибыли?
Самсонов чуть приметно улыбнулся, глаза сощурил в лёгком уроке, тем самым намекая, что не пристало к нему с расспросами приставать, а всё же ответил, дабы его за спесивца не посчитали:
- Нет, не на воды. Дело тут планирую своё открыть.
- Дело - это хорошо, - носильщик, преисполнившись почтением, поклон поясной отвесил, - это очень хорошо. Василий, езжай-ка сюды, барина отвезти надобно, куда прикажут.
Уже по тому, как споро подкатил извозчик, как лоснилась шкура двух тонконогих лошадок, как блестел свежим лаком возок было понятно, что господина Самсонова оценили по высшему разряду.
- Куда прикажете, барин? - прогудел извозчик, искоса посматривая на седока, дабы, с одной стороны, не прогневать его излишним любопытством (мало кому понравится, когда на него, точно на зверушку диковинную, таращиться начнут), а с другой - самым обстоятельным образом запомнить и семье своей обрисовать. А то и не только семье, мало ли, кто сим благородным господином заинтересоваться может.
Алексей помолчал, потирая подбородок. Никаких сродственников и знакомцев в Затонске у него не было, сразу дом покупать - трата лишняя. Правда, жить в гостинице удовольствие весьма сомнительное, но что ещё остаётся?
- Отвези-ка ты меня, милейший, в самую лучшую гостиницу.
Извозчик сначала озадаченно нахмурился, тем самым выдав, что гостиница в городе одна и местные жители самой лучшей её явно не считают, но после поклонился низенько почтительно:
- Живой ногой домчу, барин!
Извозчик не обманул, доехали быстро, только при виде облезлой помпезности гостиницы у Алексея Эдуардовичу словно иголочка тонкая в сердце ткнула.
"Вот и моя амурная история такой же оказалась, - подумал Самсонов, глядя на облезающую местами краску, - с виду красиво да пёстро, а пригляделся внимательнее - сплошная разруха да грязь".
Жалеть себя долго Алексей не любил, считая дело сие весьма глупым, а подчас и опасным, ведь жалость, она по рукам бьёт, по ногам хлещет, лишая возможности подняться и вперёд идти. Вот и сейчас ещё раз вздохнул тягостно по рухнувшей в одночасье сказке, а затем голову вскинул, шляпу поправил и в гостиницу вошёл. Правда, на пороге заминка небольшая вышла, в тот миг, как Алексей Эдуардович заходить собирался, барышня какая-то из гостиницы выскользнула. Самсонов посторонился, девушке дорогу уступая, незнакомка же, мимо проходя, голову вскинула и словно опалила Алексея своими очами тёмными.
"Ух, какая, - подумал Алексей, часто смаргивая, точно на солнце глянул, - это надо же... Ишь ты... Ух..."
Уже после того, как все бумаги были оформлены, ключи от самого лучшего седьмого нумера (в нём сама фрейлина Её Государыни Императрицы проживать изволила!) получены, Алексей небрежно, словно бы лишь для поддержания беседы спросил:
- Это кто же такая из гостиницы вышла недавно?
Портье глуповато глазами хлопнул, видать, не враз сообразив, о чём приезжий барин речь ведёт, потом ладонью по бедру хлопнул, вспомнив:
- А-а-а, ты Вы, видимо, о Настасье Петровне спрашивали! Барышня, с коей Вы в дверях столкнуться изволили!
Алексей весь внутренне насторожившись, точно гончий пёс, дичь почуявший, плечом неопределённо повёл, мол, ну да, вроде как она.
- Так это портного Фомина, Петра Гавриловича, дочь единственная, Настастья, - портье так и засветился весь, довольный, что может оказать услугу богатому господину, - мать-то её, упокой Господь её душу, померла, они с отцом вдвоём живут-мыкаются. Пётр Гаврилович он рубахи шьёт да тулупы, раньше-то знатным мастером был, да после смерти жены попивать стал изрядно, вот приличная публика к нему и перестала заходить. А Настасья она вышивальщица преизрядная, у ней многие барыни вышивки заказывают, столичные и то не брезгуют.
- А живут они где? - всё тем же небрежно-скучающим тоном спросил Алексей и засунул руки в карманы, чтобы никто не приметил, как пальцы от волнения дрогнули.
Портье поморщился, щекой дёрнул, взглядом по углам зашнырял, словно воришка, коего за руку в чужом кармане изловили:
- Дык эта... место-то у них больно не гораздое, в Слободке. Почтенным людям туда лучше не соваться, публика не самая почтенная обитает, в основном мастеровые да прочий работный люд... Ну, всякое бывает, одним словом...
Алексей работный люд не боялся, свято помнил слова отца, что от благосостояния рабочих и их капитал зависит. Удивился лишь:
- А как же барыни вышивальщицу приглашают?
Портье с видимым облегчением рукой махнул и даже присвистнул:
- Тю, это-то как раз легче лёгкого! Я мальчонку посыльного пошлю, он Настасью и пригласит, уж сколько раз бегал, с закрытыми глазами дорогу найдёт. Прикажете послать, барин?
Господин Самсонов помолчал, привычно поглаживая подбородок. Ну, пригласит он девушку к себе, а дальше-то что? Нет, с личной встречей спешить не стоит, лучше сначала присмотреться, а то не хватало ещё раз на те же самые грабли наступить.
- Ты мне лучше адрес дай, посмотрю, что за портной её отец. Может, рубах у него для своих людей закажу.
Портье плечами пожал, мол, как барину угодно будет, на листе не первой чистоты да свежести каракули начертал, Алексею с поклоном протянул. Господин Самсонов записку небрежно принял, в карман сунул, а портье монеткой наградил, после чего к себе в номер поднялся и как ни рвалась душа вновь на девицу-красавицу полюбоваться, а до вечера из номера не выходил, бумаги разбирая, да дела на новый день планируя. Ввечеру же Алексей Эдуардович сходил поужинать и опять к себе вернулся, настрого себе заказав три дня о Настасье не думать. Сейчас-то она ему единственной да неземной блазнит, так поди, пойми, усталость да душевная боль с ним шутки шутит али и правда, чего серьёзное намечается?
Задумки свои господин Самсонов привык в жизнь претворять, а потому ровно три дня занимался исключительно делами, порой нагружая себя так, что засыпал прежде, чем голова подушки коснётся. Только вот образ темноглазой прелестницы никак из головы не выветривалась, как ни уставал Алексей, а чуть слабину даст, тут опять Анастасия Петровна перед ним и возникнет, опять огнём очей своих опалит. На четвёртый день Алексей словно бы случайно в Слободке оказался, мимо дома Фомина прошёл. Анастасия у окна сидела, шила что-то, на улицу даже не смотрела. Чувствуя себя мальчишкой, впервые испытавшим томление любовное, Алексей шагнул с дороги в кусты, притаился, за девушкой наблюдая. Настя шила, негромко напевая, потом обернулась, прислушалась, лицо её ясное омрачило облако то ли печали, то ли скрытой боли. Отложив шитьё, девушка отошла от окна, мелькнула в глубине дома, да и исчезла, словно предутреннее видение, самое сладкое и чистое, но неизбежно тающее с пробуждением. Алексей вздох досады и недовольства сдерживать не стал, покинул свой пункт наблюдательный, вышел на дорогу, размышляя, вернуться ли ему в гостиницу или ещё немного постоять, вдруг, Настенька из дома выйдет? Пока раздумывал, заскрипела негромко дверь, на улицу Анастасия Петровна вышла, в платок закутанная так, что лица почти не видно. В руках у барышни корзина, видимо, в лавку собралась. Упускать такой шанс хоть словечком перекинуться Алексей не стал. Подошёл не таясь, улыбнулся приветливо, дабы не смутить и не спугнуть красавицу, спросил мягко:
- Прошу прощения, путь до гостиницы не подскажете? Кажется, я заплутал.
Анастасия вскинула тёмные глаза, в глубине которых притаилось облако печали, улыбнулась вежливо, глядя на солидного барина, коему совершенно точно не место в Слободке, ответила негромко:
- Вам нужно всё прямо идти, а на первом перекрёстке налево свернуть.
- Благодарю, - Алексей поклонился, шляпу приподняв, - позвольте представиться: Самсонов Алексей Эдуардович.
Лицо Насти окаменело, в голосе звякнули хрустальные льдинки:
- Прошу прощения, господин Самсонов, но я спешу.
- Я могу Вас проводить.
Настя взглядом, точно плетью хлестнула:
- Не стоит.
Приподняв подол, дабы в ногах не путался, девушка заспешила прочь. Конечно, Алексею не составило бы труда настичь беглянку, только чего бы он этим добился бы? Барышня явно не намерена продолжать знакомство, оно и понятно, приличные девушки на улицах не знакомятся.
"Значит, приличная, - отметил Алексей и улыбнулся, впрочем, улыбка быстро погасла, стоило мелькнуть догадке, - а может, есть у неё суженый?"
Фомин наблюдал из окошка за тем, что произошло на улице. Видел, как богато одетый барин подошёл к его дочери, как заговорил с ней, как она, дура, убежала от него. А может, не всё так и плохо? Кабы Настька сразу уступила, барин натешился бы, да и бросил. А так можно его посильнее завлечь, чтобы он не просто на пару ночей девку взял, а на содержание или же и вовсе замуж. А что, есть же ещё дурни на белом свете, которые покупаются на симпатичные личики и нежные голоса!
- Настька, Настька, золотая ты моя, - Пётр Гаврилович наливочки хлопнул, рукавом занюхал, - яхонтовая. Я уж тебя, красоточку, выгодно пристрою, ты мне, золотенькая, мно-о-ого денежек принесёшь! Надо только узнать, что за барин к тебе, красоточка моя, клинья подбивал, богатый ли, а то теперь каждый прощелыга норовит солидным человеком прикинуться, пыль в глаза пустить.
Когда это сулило выгоду, Пётр Гаврилович мог действовать быстро и весьма энергично, а потому к возвращению Насти домой он уже знал, что знакомство с его дочерью пытался завязать человек весьма солидный, золотопромышленник, из хорошей семьи, в Затонск по делам прибывший.
- Это же надо, какой человек на мою дочку польстился, - Фомин жадно потирал руки, широко шагая по дому и нигде не находя себе покоя, - а она, дура, с ним говорить отказалась, - Пётр Гаврилович остановился, задумчиво глядя себе под ноги, - хотя... нет, не дура. Правильно поступила, молодец. Кабы она сразу к нему льнуть начала, он бы быстро натешился и остыл, а так она его распалит, завлечёт, глядишь, он её на содержание возьмёт. А то и замуж, чем чёрт не шутит.
Настя, едва войдя в дом, услышала невнятное бормотание отца и так и похолодела от предчувствия чего-то дурного. Тряхнув головой, дабы хоть на миг отогнать сковывающий всё тело страх, девушка заглянула в комнату, окликнула негромко диким зверем мечущегося отца:
- С кем это Вы беседуете, папенька?
Пётр Гаврилович резко обернулся, впился в дочь огненным взглядом, рыкнул, словно зверь голодный:
- Сбрось платок.
Опешившая Настя послушно скинула плат, глядя на отца со смесью удивления, тоски и испуга. Проклятая красота, коей наградила, а точнее будет сказать, наказала её матушка-природа, неужто опять всё дело в ней? Ну, почему, почему она не родилась дурнушкой или миленькой невзрачной девчушкой, взгляд по коей скользит, точно по поверхности пруда, не задерживаясь?!
- К окну подойди, - последовал новый приказ.
"Чисто кобылу на ярмарке смотрит", - с досадой подумала Настя, а перечить не насмелилась. Во-первых, тятенька уже давно грозит, что убьёт али в приют сдаст Сашеньку, а во-вторых, Пётр Гаврилович, особливо, когда вот как сейчас, в подпитии, мог и приколотить, силушка-то в руках у него была немеряная.
- Ну-ка, покружись, - приказал Фомин, придирчиво глядя на дочь, точно кусок ткани оценивал. - Да медленно, медленно.
- Зачем, тятенька? - взмолилась Настя, чувствуя себя героиней одного романа, коий они с подружкой тишком три года назад прочли, когда тоска любовная в них глазки открывать начала.
В книге, помнится, героиня во полон к пирату попала, так он на неё тоже так таращился, а потом и вовсе, тьфу, срамота, раздеться приказал. А ну, как папенька то же самое прикажет? Нет, оголяться Настя не станет, на такое она нипочём не согласится, пусть он её хоть, как в прошлый раз, верёвкой пеньковой всю исхлещет.
- Тебя, дуру, спросить, забыл, - огрызнулся отец, - платье-то у тебя есть поприличней? Что ты как голытьба последняя в отрепье ходишь?!
У Насти от дурных предчувствий сердце захолонуло.
- Не для кого мне обряжаться, - прошептала девушка и добавила с ноткой вызова, - да и не во что.
Сильный удар в плечо ринул Настю на пол, Фомин склонился над дочерью, намотал на кулак распустившуюся косу, зашипел, слюной брызгая:
- Я сказал, платье найди приличное да улыбайся добрым людям приветливее. Когда со своим голодранцем на лугу кувыркалась, чай, ласковая была.
Как и всегда воспоминание о Васеньке вызвало в сердце глухую боль. Настя глаза закрыла, слёзы пряча, только Пётр Гаврилович всё не унимался, тряхнул дочь так, что у неё что-то в шее хрустнуло, рыкнул:
- Ты меня поняла или нет?
- Поняла, - пролепетала Настя, не открывая глаз.
- Не слышу!
- Всё сделаю, батюшка, как Вы приказали.
- То-то же, - Фомин отпустил дочь и направился к столу с настойкой. - Сейчас переоденешься и в гостиницу пойдёшь в седьмой нумер.
- Госпожа Добранецкая в девятом проживает, - возразила Настя, подспудно желая, чтобы отец в гневе как-нибудь уж зашиб её, чтобы больше не мучиться.
Девушка давно бы сама на себя руки наложила, да Сашеньку было искренне жаль, Пётр Гаврилович возиться с ним не станет, вслед за матерью отправит, живым в землю закопает, с него станется. Да и грех это страшный - самоубийство, с маменькой тогда на небесах уж точно не свидеться.
- Рот закрой, дура, и слушай, - рявкнул Фомин, наливая себе ещё рюмку, - зайдёшь в седьмой нумер, как бы случайно, ошиблась, мол. Там барин остановился...
- Да как Вы можете родную дочь барину на потеху отправлять?! - не выдержала Настя. - Да я лучше из дома уйду!
- Проваливай, не держу, - Пётр Гаврилович по-волчьи оскалился, чисто оборотень затонский, - только пащенок под замком, я тебе его не отдам.
- Как под замком?! - ахнула Настя, бросаясь в комнату к сыну и натыкаясь на внушительный замок на двери. - Открой, отдай, не трогай его, Христом-богом молю!
Фомин длинно сплюнул на пол, привалился плечом к двери, руки на груди переплёл:
- Коли кобениться не станешь, ничего твоему щенку не сделаю. А начнёшь дурость свою показывать, враз ему шею сверну.
Настя голову опустила, поникла вся, точно цветок без тепла да заботы. Фомин хлопнул дочь по спине:
- Давай, поторапливайся, барин, к коему я тебя посылаю, человек занятой, он, в отличие от тебя, дармоедки, сиднем дома не сидит. Ты должна беседу с ним завязать и вообще, хоть из шкуры выпрыгнуть, а понравиться ему, чтобы он страстью разгорелся. Только под юбку его сразу не пускай, а то он в очередной раз тебя обрюхатит да и бросит, как этот шаромыжник твой.
Анастасия смахнула со щеки одинокую слезинку, ушла к себе в горницу, дверь за собой притворив. С тоской покосившись на кровать (эх, уткнуться бы в подушку да выплакаться, так ведь нельзя, от слёз лицо распухнет, тятенька прибьёт, а то и Сашеньке навредит как-нибудь, изверг проклятый), девушка подошла к сундуку, извлекла свои немудрёные наряды, разложила их вкруг себя. Если сердцем выбирать, то облачилась бы Настасья в наряд траурный чёрный, закуталась бы в плат вдовий, чтобы даже глаза не враз разглядеть можно было. Только вот нет у неё траурного ничего, отец на лоскуты порвал в пьяном угаре. Нарядных платьев тоже нет, пропил он их. Всего и осталось серое да бледно-голубое платье, какое из них предпочесть?
"В сером пойду", - зло подумала Настя, путаясь в юбках натянула на себя наряд, подошла к мутноватому небольшому зеркалу, в отражение всмотрелась.
Если бы глаза девушки не туманили боль да страх с обидою, непременно заметила бы она, что наряд простой подчеркнул прелесть всей её стройной фигуры, оттенил роскошь волос (куда там мехам заграничным!), придал загадочную глубину глазам. Фомин при виде дочери плечом вздёрнул да кулак показал, напоминая, что за непослушание расплата будет жестокой.
***
Алексей только-только на отдых в номере расположился, когда в дверь кто-то робко постучал, скорее, даже поскрёбся, словно тот, кто в коридоре стоял, сам толком не знал, нужно ли ему, чтобы его впустили.
"Кого ещё волки несут?" - мысленно скривился Алексей, однако дверь всё же отворил и даже вдохнул глубоко, дабы сообщить, что ничего ему не надобно, гостей он не ждёт, ужинать пока не намерен, а хотел бы лишь отдохнуть в тишине да покое.
Только вот при виде стоящей в сумраке коридора хрупкой девичьей фигурки, коя никак не желала покидать глубин памяти, все слова, заготовленные заранее разбежались по сторонам, точно тараканы от запалённой свечки. Алексей кашлянул, головой мотнул, но дивное виденье испаряться не спешило, молчало и смотрело на него большими тёмными глазами, в коих сплелись тугим узлом боль, страх и тоска неземная.
Анастасия вздрогнула, побледнела так, словно собиралась в обморок упасть и пролепетала сбивчиво и чуть слышно:
- Прошу прощения, я... к госпоже Добранецкой...
- Никогда даже не слышал о такой, - улыбнулся Алексей, всем своим видом приглашая барышню продолжить беседу.
Увы, красавица оставалась неприступной, точно крепость Измаил, улыбкой не подарила, взгляд от пола так и не подняла, лишь ещё больше побледнела и прошелестела:
- Значит, я ошиблась. Прошу меня простить.
Анастасия развернулась и медленно направилась в сторону лестницы. Алексей всей душой понял, что если барышня уйдёт, он никогда больше её не встретит, а потому, махнув рукой на суровые и даже беспощадные правила приличия, окликнул девушку: