Мусникова Наталья Алексеевна : другие произведения.

Штольманна. Проказы Купидона

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Как сказал Пётр Иванович, любовь - это самая опасная вещь на земле и на небе. Самая красивая и самая опасная. А ещё она подчас идёт рука об руку со смертию, с курьёзом и, разумеется, неустанно сопровождает молодую чету Штольман, коим и посвящает эти строки с глубоким почтением автор
  Пролог. События происходят через пару месяцев после дела о достойном наследнике
  Санкт-Петербург
  Дождь, на коий так щедра воспетая солнцем русской поэзии Северная Пальмира, печально барабанил в окна, заунывный вой ветра временами совпадал с безутешными рыданиями лежащей поперёк широкой кровати пышнотелой растрёпанной девицы, на коей из одеяния были лишь обшитые кружевом панталончики да тончайшего батиста нижняя рубашка. Вокруг кровати хлопотали старая, как злые языки уверяли, ещё Мамая поганого во младенчестве видевшая, нянька, тощая, с глупым рябым лицом девка в простом платье и сбившейся набок наколке горничной и дородная дама, мать девицы, в дорогом, но начисто лишённом вкуса туалете. В кресле подле камина прикорнул седоволосый мужчина, хозяин дома, участвующий в царящей в комнате суете редким угуканьем да звучными зевками, ведь часы на каминной полке непреклонно показывали четверть первого ночи.
  - Душечка, - восклицала маменька густым голосом, от коего печально звенела брошенная на столик кофейная чашка, - успокойся, не плачь, не рви нам с батюшкой сердец!
  - Угы, - отозвался хозяин дома, в очередной раз с тоской посмотрев на часы и широко зевнув.
  - Оставьте меня! - выкрикнула девица и заголосила пуще прежнего, уткнувшись лицом в подушку и дрыгая ногой.
  - Душечка! - всплеснула руками маменька и змеёй зашипела на горничную. - Что стоишь, дура, оботри барышне лицо, али ослепла, не видишь, что у неё от слёз великих глазки заплывать стали?!
  Девка потянулась было обтереть барышне лицо, да так негораздо, что перевернула фарфоровый, расписанный крупными розами таз, выплеснув на молодую госпожу прохладную ароматическую воду. Барышня взвизгнула, точно испуганный поросёнок, подскочила на кровати, отвесила служанке звучную оплеуху и рявкнула:
  - Что творишь, дура, смерти моей хочешь?! А и правда, скорей бы смертынька за мной пришла, нет больше мочи так му-у-у-учиться!!!
  - Угу, - некстати откликнулся папенька, за что удостоился мощного шлепка по плечу от своей властной и вспыльчивой супруги.
  - А-а-а-а! - самозабвенно голосила барышня, и на её вой откликнулся дворовый пёс Шарик, коего хозяину продал какой-то ушлый молодец под видом заграничного охотничьего кобелька.
  - Цыц! - рыкнула доведённая до крайности маменька так, что даже часы на каминной полке замерли, стрелки испуганно подтянув. - Душечка, успокойся, поведай матушке, об чём сердынько печалится.
  Барышня кулаками размазала по лицу слёзы, повернула к матушке покрасневшее заплывшее лицо с распухшим сизым носом и красными, воистину поросячьими глазками и прохныкала:
  - Ах, матушка, на бале нонеча поручик Иваницкий всё возле этой Глашки проклятой увивался, а на меня даже и смотреть не возжелал.
  - Тьфу ты, прости господи, я думала, что серьёзное, - в сердцах сплюнула матушка и рыкнула замершим у стеночки слугам. - Ну, что встали, кулёмы, уши развесили, али заняться нечем?! Пошли вон отсюда, никакой от вас пользы, вред сплошной. Да и Вы, Поликарп Петрович, шли бы почивать. Дела девичьи мужским разумением не осилить.
  - И то правда, матушка, - засуетился хозяин дома, с кряхтением выбираясь из глубокого кресла, - ты-то Ульяшеньку лучше утешишь, мне с тобой не сравниться.
  - Да где уж тебе, старому борову, - пробурчала чуть слышно женщина и тут же расплылась в притворной сладкой улыбке. - Ступай, голубь мой сизокрылый, я опосля приду.
  Когда за супругом закрылась дверь, матушка присела к дочери на кровать, приобняла всё ещё всхлипывающую Ульяну за плечи и пытливо заглянула в глаза:
  - Ну, а теперь всё обстоятельно сказывай да без утайки.
  Барышня опять носом захлюпала и поведала маменьке, как пришёлся ей по сердцу бравый гусар, поручик Иваницкий, роду старинного да известного, как на память легли ей очи его синие, стать его молодецкая, голос его звучный, а пуще того тридцать тысяч капиталу, коий он от тётки своей наследовал.
  - Тридцать тысяч? - ахнула матушка и даже губами зачмокала. - Да, что и говорить, добрый молодец, красавец мужчина. И что же?
  - А ничего, - скуксилась Ульяна, - он как на аменинах моих Глашку эту сухорёбрую увидел, так с тех пор на меня и смотреть не желает. Всё вокруг неё вертится, а что в ней хорошего-то? Только рожей и вышла, ни тела, ни стати, ни состояния приличного. Мамка одна воспитывает, батьки никто и не видывал, нагулянная, поди.
  - Твоя правда, доченька, - женщина поцеловала дочь в красную круглую щёку, - ну да ты не печалься, беду твою поправить можно.
  - Как?! - капризно скривила губы Ульяна. - Рази их теперь друг от друга оторвёшь, она его словно приворожила, ведьма сухорёбрая!
  - А на любой приворот другой найти можно, посильнее, - маменька обняла дочку, зашелестела ласково, - есть у меня знакомица, она любое зелье сварить сможет. Я к ней приду, две скляницы возьму: одну для Глашки проклятущей, чтобы красу её свесть, а другую для гусара, дабы приворожить его к тебе, чтобы никого кроме тебя он и видеть не замог.
  Ульяна притихла, носом шмыгнула:
  - Боязно, мамынька. Вон, госпожа Погодина-то, сказывают, следователя опоить пыталась приворотом, так потом рехнулась и в камере удавиться хотела на поясе, да тот лопнул.
  - Госпожа Погодина, моя милая, дурой была, - усмехнулась матушка, приглаживая всклокоченные волосы дочери, - она дерзнула покуситься на человека, у коего жена - самая настоящая ведьма, с покойниками, тьфу, мерзость, словно с живыми общается. Поручик же не женат, а значит, ведьмы-заступницы у него нет.
  - А коли найдётся? - опасливо спросила Ульяна, в глубине души мечтая, чтобы маменька её разуверила.
  - Откуда?! Глашка сухорёбрая с колдовством не знается, никто за неё на суд нас не потащит, так что, доченька, не об чем тебе плакать. Месяца не пройдёт, как станешь ты женой поручика Иваницкого. Верь мне, сердынько, маменька знает, что говорит.
  Дело Љ1. О благих намерениях, приворотном зелье и том, к чему приводят шалости Купидона
  Купец первой гильдии Ерофей Петрович Белозеров в торговых кругах считался человеком обстоятельным, слов на ветер не бросающим и любое, даже самое незначительное дело вершащим основательно, без суеты. Был он в той самой поре, когда сердечные порывы юности уже прошли, а отягощающие всевозможными недугами дни старческой немощи ещё не наступили, проживал в доме добротном, без лишней роскоши, кою считал развращающей и для души весьма пагубной. Из всех родственников была у него дочь Капитолина, племянница Варвара да воспитанница Ксения, которую злые языки также называли дочерью, только рождённой вне брака. Девиц Ерофей Петрович содержал в строгости, искренне считая, что ежели бабью дурость в узде не удержишь, то приведёт она непременно к сраму и разорению. На балы и прочие торжества барышни выезжали не чаще одного раза в месяц, визиты наносили исключительно к сродственникам, а в присутствии неженатого молодого человека уподоблялись соляным столпам.
  Представьте же себе безграничное удивление сих барышень, когда в один хмурый и дождливый день Варенька обнаружила в забытой намедни в гостях и переданной со слугой перчатке пламенное послание: "Сударыня, если Вы так же великодушны, как и прекрасны, то не откажете в моей нижайшей просьбе и подарите мне шанс увидеть Вас хотя бы мельком в толпе. Молю Вас приехать сегодня в час пополудни в торговые ряды, дабы я смог узреть ту, что стала Владычицей моего сердца".
  Подписи к великой досаде барышни не было.
  - Что бы это значило? - Варвара недоверчиво вертела записку в руках, испытывая равносильные желания сохранить сие послание и уничтожить, пока оно не навлекло беды.
  - Ну-ка, ну-ка, - Ксения проворно вытянула записку из пальчиков подруженьки, близоруко прищурилась, вчитываясь в строки, и мечтательно закатила глаза, - ах, это же послание любовное!
  - Сама вижу, что не счёт от портнихи, - огрызнулась Варвара, теребя ленту, коя была в косу заплетена, - только я в ум взять не могу, от кого сие послание. Что за поклонник такой тайный объявился?
  - Ах, а вдруг этот тот бравый военный, с коим ты, сестрица, вальс танцевала? - восторженно выдохнула Капочка, девица робкая и мечтательная, большая поклонница французских романов.
  - Да вря-я-яд ли, - с сомнением протянула Ксения, - господин Штольман, нянька сказывала, девиц бойких предпочитает.
  Платон Платонович, один из пяти братьев славного рода Штольман и единственный, к вящему огорчению своей единственной сестрицы Елизаветы, не женатый, находился в отпуску и пребывал у своего брата Якова Платоновича, наслаждаясь всеми прелестями жизни в столице с её балами, прогулками и прочими развлечениями, милыми сердцу военного. Самый обворожительный из всех сдержанных на проявление чувств братьев, Платон Платонович легко заводил знакомства и без труда пленял девичьи сердца, не спеша, впрочем, опутывать себя цепями Гименея. И то правда, зачем ограничивать себя одной, пусть и совершенной во всех отношениях барышней, коли всегда можно найти красавицу ещё великолепней? Платон был уверен, что тихие прелести семейного уюта никогда не смогут заменить ему блеска и азарта романтических отношений, не обременённых мелкими бытовыми вопросами, способными, как писал лорд Байрон, убить любую страсть. Братья неизменно подшучивали над Платоном Платоновичем, но в отличие от сестрицы не мешали блестящему военному наслаждаться всеми прелестями жизни, мол, пусть его, судьба придёт и под лавкой найдёт.
  - Тревожно мне, милые, - Варенька опять прочла записку, но написанное не изменилось, меж строк не проглянула ухмыляющаяся рогатая бесовская рожа. - Сердце чует: не к добру сие.
  - У тебя вечно всё не к добру, - пробурчала Ксения, нервно губу покусывая, - ты словно ворона кладбищенская...
  - Это я ворона, да ещё и кладбищенская?! - вскинулась Варвара, растопырив пальцы и нацеливаясь на косу Ксении. - Ах ты...
  - Девочки, девочки, ну что вы, перестаньте, - заметалась Капитолина, всплескивая руками и суетливо перебегая от одной к другой. - Девочки, папенька гневаться будет, коли опять заскандалите, и точно никуда не отпустит. Девочки, мы же тогда в торговые ряды попасть не сможем!
  - Скажи спасибо, что я нонче добрая, - пробурчала Варвара, смахивая упавшие на лицо волосы. - Капка, хорош суетиться, зови горничных, для прогулки одеваться станем.
  Ксения, у которой Варя успела-таки вытеребить пару волосков, хотела было мстительно фыркнуть, что Ерофей Петрович ещё своего благословения на прогулку не дал, но смолчала, не стала Капитолину огорчать, к коей испытывала нежную привязанность.
  Господин Белозеров супротив прогулки девиц возражать не стал, другим озабочен был: сватов поджидал. Хотел он укрепить торговый союз с купцом Сахаровым союзом брачным, а помимо этого имел желание выгодно отдать воспитанницу свою за банкира Немеризова, человека пусть и старого, зато денежного и в высший петербургский свет вхожего. Для племянницы тоже жених был подобран, из золотодобытчиков, правда, скуповат, да и по-старообрядчески суров, ну так это и ничего, главное, что золото от родственника рекой потечёт, а то, что невеста супруга ни разу даже не видала, не страшно. Жених карточку невесты созерцал, на прогулке встречал, в гостях наблюдать изволил и союз сей одобрил, вот и добро. А девку спрашивать никакого резона нет, потому как у неё в голове сплошные глупости, мужам солидным не интересные.
  Барышни, пребывающие в блаженном неведении о планах Ерофея Петровича, легкокрылыми бабочками устремились в торговые ряды на встречу с неведомым Варвариным поклонником. Правда, у самого входа, там, где пряничные ряды начинаются, отвага Варю покинула, девушка побледнела, голову в плечи втянула, затравленно по сторонам озираясь.
  - Ты чего это, никак отступить вознамерилась? - прищурилась Ксения.
  - Тошнёхонько мне чего-то, - Варя прижала ладонь к груди, - а ну, как обман это всё, баловство одно? А вдруг я ему не понравлюсь?
  - Если бы не понравилась, встречу бы не назначил, - рассудительно заметила Капочка, ободряюще гладя сестрицу двоюродную по ручке.
  Ксения задумчиво за ленты на капоре подёргала, нос наморщила, плечиком повела, близоруко хмурясь:
  - Чего зря гадать-то, с умным человеком посоветоваться надобно. Вон, я примечаю, нянька Ульяны Макаровой идёт, может она чем нам поможет.
  Барышни согласно кивнули и порхнули к осторожно ступающей по скользкой дороге старушке, закутанной во всевозможные платки и шали, словно капуста. В первый миг нянька охнула и судорожно прижала в груди небольшой узелок, потом признала девиц, заохала, закрестилась мелко:
  - Ой, касатушки, напугали бабушку! Рази можно так, у меня чуть сердце не выскочило, я ить и так с утра страху великого натерпелась, душу свою осквернила, теперь три недели в церкви прощение вымаливать буду.
  - Убила что ли кого, Егоровна? - фыркнула Ксения, чувствующая себя куда привольнее со слугами, чем с господами, кои редко когда упускали возможность напомнить, что она так, сбоку припёка.
  Нянька размашисто перекрестилась, по сторонам огляделась и зашептала таинственно, покачивая узелок:
  - У ведьмы я была, милые, у Василисы.
  - Да ты что, - ахнули барышни, всплеснув руками. - Это той, что три года назад Наташеньке Белкиной в глаза лишь взглянула и сказала, что она княгиней станет?
  - Той самой, - охотно отозвалась старушка, - меня к ней барыня послала.
  - Зачем это? - нахмурилась Ксения, привычная к ожиданию пакостей, на кои, к слову сказать, жизнь никогда не скупилась.
  Нянька огляделась, перекрестилась и зашептала сбивчиво, время от времени на узелок показывая:
  - Так, знамо дело, Ульяна-то Поликарповна в красавца гусара влюбилась, а он на неё и не смотрит, за другой хвостом ходит. Вот барыня и приказала сходить к ведьме за зельем, чтобы разлучницу извести. А его приворожить. А Василиса мне три пузырёчка дала, один ишшо для самой Ульяны, чтобы стала она чаровницей и все мужчины к её ногам падали.
  Барышни переглянулись, покраснели, а потом Капа робко, отчаянно робея и ковыряя носочком башмачка рыхлый февральский снег, попросила:
  - Егоровна, миленькая, а дай нам немножечко зелья того, чародейного. У Вареньки поклонник тайный объявился, да и нам с Ксюшенькой страсть как надоело в девках сидеть.
  Нянька была женщиной доброй и отказывать не умела совсем.
  - Только по глоточку махонькому, милые, - предупредила Егоровна, развязывая узелок и протягивая барышням тёмную скляницу с залитой воском пробкой.
  Девушки согласно закивали и, осторожно отколупав воск и сковырнув пробку, по очереди отпили пахучего травяного зелья, обещающего удачу в делах любовных.
  ***
  Полицейское управление, особливо столичное, повидало много всего: и ревнивых мужей, с пеной у рта требующих сообщить им, куда запропали неверные супруги, подчас повинные лишь в том, что связали свою жизнь с безумцами; и ловких мошенников, коих в пору кудесниками величать; и несчастных жертв чужого лицемерия или распутства. Случалось, что порой даже повинные головы с покаянием приходили, а один раз даже агитатор заглядывал с пропагандой. Его проводили к господину Варфоломееву, тот внимательно выслушал, а после так убедительно ответствовал, что стал пропагандист отличным информатором. Много разных людей повидали сотрудники полицейского управления, а потому удивить их багровым, яростно потрясающим кулаками посетителем было невозможно. Правда, городового Дубова несколько смутило то, что сим господином оказался купец Белозеров, человек в столице весьма известный, но беда, она ведь, как известно, в бумаги не смотрит и в равной степени приходит как к людям почтенным, так и весьма посредственным.
  - Это безобразие! - забушевал прямо с порога Ерофей Петрович. - Я требую, чтобы злодея нашли и наказали по всей строгости!
  Дубов с тоской подумал, что цыганка, кою он на улице толкнул и вместо извинений пригрозил в камере за мошенство закрыть, была ведьмой и не иначе, как прокляла его тихомолком, а ещё надо непременно улучить момент и в церкву сбегать свечку поставить, ведь матушка-покоенка часто говаривала, что как день начнётся, так он и пройдёт.
  - Чего глазами хлопаешь?! - продолжал бушевать почтенный купец. - Веди меня к своему начальству, да незамедлительно!
  - Извольте, - Дубов подскочил столь ретиво, словно ему угольев рдеющих под филейную часть сыпанули, поклонился неуклюже, - за мной следуйте, вот сюда, пожалуйста.
  Ворча, словно голодный волк, господин Белозеров двинулся следом за городовым, который привёл его в кабинет к Якову Платоновичу Штольману, коий в этот тёплый и неожиданно солнечный для февраля день занимался делом, совсем не подходящим торжеству природы за окном: бумаги разбирал. Ерофей Петрович так стремительно влетел в кабинет, что любовно сложенная стопа бумаг покосилась и с постепенно нарастающим шелестом осела. Яков Платонович досадливо губы поджал, на купца строго посмотрел:
  - Штольман, Яков Платонович, чем обязан визитом?
  - Белозеров я, - буркнул купец, подходя вплотную к столу следователя и поводя плечами, словно норовистый конь под седлом, - Ерофей Петрович. Дело у меня к Вам спешное и важное, отлагательств не требующее.
  Штольман покосился на груду бумаг, вздохнул неприметно и кивнул в сторону кресла для посетителей:
  - Присаживайтесь.
  - Ой, да оставьте Вы все эти куртуазности, - вспылил Белозеров, взмахом руки сметая ещё одну стопу бумаг, - беда у меня, а Вы расшаркиваетесь, точно мы с Вами на балу встретились.
  - Успокойтесь, Ерофей Петрович, - голос Якова Платоновича звякнул сталью, - и толком объясните, что у Вас произошло.
  Купец взглянул в холодные, точно воды Невы реки, глаза следователя, сглотнул, вытер платком вспотевший лоб, плюхнулся в кресло, судорожным движением распутывая шарф, и проворчал:
  - Вредительство у меня произошло, самое натуральное, всех моих девок супостат какой-то потравил.
  Бровь господина Штольмана выразительно приподнялась, хотя голос оставался ровным и ничем обуревающих следователя эмоций не выдал:
  - Вот как? Расскажите подробнее.
  - Да кабы я знал, - вздохнул Белозеров, устало обмякая в кресле, - у меня ведь три девицы в дому: дочка, племянница да воспитанница, дочка друга моего давнишнего, коий разорился да с горя пулю себе в лоб пустил. Злая-то молва, понятное дело, Ксеньку моей назвала, да мне-то с того что? Худые слова на вороту не виснут, а шибко длинные языки я и узлом завязать могу, чтобы не болтались.
  Яков Платонович понимающе кивнул, он тоже умел осадить болтуна, причём даже не словом, взглядом, а то, что хаять любимую супругу господина Штольмана чревато весьма серьёзными последствиями, поняли через месяц после венчания даже самые бедовые головы Петербурга.
  - Так вот, - Ерофей Петрович опять плечами повёл, мысленно костеря так некстати обострившийся прострел, - присмотрел я своим барышням женихов, чтобы, значит, дуростями вредными не увлекались и о всяких там учёностях не задумывались. Девице-то оно что надо? Мужа хорошего, дом справный, балы когда-никогда, подарки там, ну и протчее, любовь, забота, куда же без них. Ласку-то и собака бродячая ценит, девка-то и подавно, хоть мне подчас и кажется, что у собаки разумения-то поболе будет.
  Яков красочно представил себе, какую гневную отповедь услышал бы купец от Елизаветы Платоновны, доведись ей сии крамольные речи услышать, как вспыхнули бы гневом голубые глаза Аннушки, и прикусил губу, дабы подавить улыбку.
  - Конечно, иногда встречаются и исключения, - продолжал философствовать купец, оседлавший своего любимого конька, - но редко, да и те замужем успокаиваются и выполняют три главных правила замужней дамы: любить, рожать, молчать.
  "Любить, рожать, молчать, - мысленно повторил Яков Платонович, опять прикусывая губу, - что и говорить, отличная эпитафия".
  Следователь усмехнулся и покачал головой, он никогда не обольщался по поводу девичьего послушания. Сестрица Лизхен с малых лет демонстрировала упорство, которому и первооткрыватели позавидуют, ненаглядная Анна Викторовна тоже особой покорностью не отличалась. Да что там, даже Мария Тимофеевна Миронова, уж на что сторонница прежних взглядов, а и та, коли что ей не по нраву придётся, вскинется и на супруга, коий, конечно, глава семьи и хозяин, но отнюдь не истина в последней инстанции. Яков Платонович вспомнил свою матушку и то, как она ловко справлялась с пятью сыновьями и одной весьма характерной дочуркой. Ангелочками во плоти дети не были, озорничали как и многие другие. Но при этом всегда твёрдо помнили: гнев папеньки подобен молнии небесной, если сразу не настиг, жить можно, а вот коли матушка осерчает - беда. Сидеть тогда в библиотеке за перепиской Абеляра и Элоизы или на детском бале с девчонками скучать. Или же целую неделю не иметь возможности сопровождать папеньку во время его вечерних прогулок, на коих он охотно рассказывал о великих сыщиках и запутанных делах прошлого. А всего страшнее слёзы, на любимых глазах выступавшие, голос нежный, от обиды дрожащий, руки, устало на колени уроненные.
  Штольман тряхнул головой, закрывая воспоминания детства в тайный уголок сердца, и сосредоточился на купце. Ерофей Петрович, к счастью, тоже от материй высоких на дела земные перешёл:
  - Прошу прощения, я немного отвлёкся. Так вот, женихов для своих барышень я присмотрел весьма достойных, сговорился с ними, на небольшой семейный вечер, специально для знакомства и организованный, пригласил и что? - Белозеров возмущённо взмахнул руками. - Их отравили!
  - Женихов?
  - Если бы! Барышень моих. Ума не приложу, как душегуб ухитрился, но все три лежат с грелками на животе, кряхтят и стонут и если и выходят куда, то только, пардон, до уборной и обратно. Доктор Всеволод Аристархович говорит, что сие есть отравление каким-то там корнем.
  - Василисковым, - отозвался Штольман, устремляя взгляд на серую папку, пухлую от бумаг. - Уж не знаю, облегчу ли я вам горе или увеличу негодование, но Ваши барышни далеко не единственные пострадавшие.
  Купец удивлённо моргнул, недоверчиво глядя на следователя:
  - Как это, простите?
  - А вот так, - чуть развёл руками Яков Платонович, - по городу словно эпидемия прокатилась, несколько девиц слегли.
  - Так надо же что-то делать, - заволновался Ерофей Петрович, - а если душегуб, с девками натешившись, на мужчин перейдёт? Я человек деловой, мне времени в хворостях терять недосуг!
  - Ищем, - коротко ответил Штольман и выразительно приподнялся, мол, очень любезно с Вашей стороны было зайти, а теперь топайте себе подобру-поздорову, пока Вам ускорения не придали.
  ***
  Выпроводив посетителя, Яков Платонович устало потёр лицо, а потом громко крикнул:
  - Дубов!
  - Я здесь, Ваше высокоблагородие, - городовой вошёл так поспешно, словно специально под дверью стоял, дожидаясь, когда его позовут.
  - Платон Платонович не приходил?
  Городовой расплылся в улыбке:
  - Прибыл, внизу дожидаются. Я хотел было сразу сообщить, да у Вас посетитель был. Прикажете позвать?
  - Непременно, - Штольман открыл папку, в очередной раз перечитывая уже известные сведения о странных отравлениях.
  Дверь широко распахнулась, по полу зазвякали шпоры, с коими Платон Платонович расставался лишь отправляясь ко сну.
  - Дверь прикрой, - Яков выразительно покосился на брата, никогда не заморачивающегося мелочами вроде открытой двери или косо поставленного кресла.
  - Братец боится сквозняков? - белозубо усмехнулся Платон Платонович, бросаясь в кресло для посетителей.
  - Не хочу, чтобы нашу беседу слышало всё отделение.
  - О, мы будем секретничать, - проказливо улыбнулся Штольман-младший, всё-таки выполняя просьбу брата. - И о чём же? Хотя нет, постой, не говори, - небольшая с длинными тонкими пальцами ладонь предостерегающе взметнулась вверх, - тему нашей беседы и я сам угадаю, сие весьма просто. В первую очередь мы обсудим здоровье несравненной Анны Викторовны и наш с ней визит к врачу. Кстати, братец, мог бы и сам свою очаровательную супругу сопроводить, я, знаешь ли, никогда не мечтал узнать, о чём общаются дамы в ожидании приёма.
  Яков досадливо поджал губы. Видит бог, он самолично собирался отвести Аннушку к доктору, но дела служебные самым дерзновенным образом вторглись и смешали его планы, точно игривый котёнок оставленную на столе колоду карт. Платон Платонович заметил, как потяжелел взгляд брата, и поспешил его успокоить:
  - Поводов для волнений нет ни малейших, успокойся.
  - Анна по утрам себя плохо чувствовала, - Штольман поднялся из-за стола, спрятал руки в карманы, скрывая беспокойство.
  - В её положении это нормально.
  - В её положении? - насторожился Яков Платонович.
  - Господи, Яков, вот только не надо делать вид, что ты не понимаешь, о чём я, - не выдержал Платон, - я себя уже отцом проповедником в этой теме чувствую! Ты пятый, юбилейный, кому я сообщаю, что его супруга в деликатном положении. Слава богу, больше у меня родственников нет, а посему никому более нести благую весть не придётся. И вообще, вы, мужья любящие, могли бы и сами со своими жёнами к врачам таскаться, не сваливать на брата сию ответственную миссию.
  Яков честно попытался проникнуться раскаянием, но при мысли о том, что у них с Аннушкой будет сын или дочка, крохотный голубоглазый комочек счастья, на губах следователя расцвела лучезарная улыбка.
  - О, нет, - простонал Платон Платонович, хватаясь за голову, - ещё один разумный человек превращается прямо на глазах в фанатика семейного очага. Теперь с тобой и не поговорить ни о чём, кроме как пелёнок, режущихся зубиков и молочных кашек.
  - Не переживай, тема для беседы у меня всегда найдётся, - жёстко усмехнулся Штольман, скрываясь за привычной маской невозмутимого следователя. - Слышал о покушениях на девиц?
  - А то, только я никак в толк взять не могу, кому сие надобно. Все барышни, как на подбор... - Платон развёл руками, - не в укор им будь сказано, обычные. Миловидны, но не более, богаты, но не настолько, чтобы стать серьёзными конкурентками, длина их родословных тоже не уходит в глубину веков, у многих деды-прадеды небольшие лавчонки держали или адвокатской практикой занимались.
  - Дочери адвокатов - обворожительные особы, - отозвался Яков Платонович, чьи мысли были целиком и полностью посвящены одной голубоглазой особе, чей папенька весьма успешно занимался адвокатской практикой, добро что с зятем по службе старался не пересекаться.
  - Уверяю тебя, Анна Викторовна исключение из общего пресного фона восторженных девиц, - фыркнул Платон. - Второй такой девушки не найти.
  - Второй такой не найти, - эхом откликнулся Штольман и усилием воли заставил себя вернуться к делам служебным. - Нужно поговорить с пострадавшими барышнями.
  - Следователю они ничего не скажут.
  Яков Платонович поднял на брата светло-серые, словно туман над Невой, глаза, чуть дёрнул бровью:
  - Я с ними беседовать и не собирался, предоставлю это тебе.
  - Помилосердствуй, - Платон Платонович молитвенно сложил ладони, - я же отупею от их щебетания и озверею, отбиваясь от них.
  - А ты не отбивайся, - деланно-сочувственным тоном посоветовал следователь, прикусывая губу, чтобы не улыбнуться.
  - У меня здоровья не хватит всех осчастливить, - огрызнулся Платон, - и стреляться с их родственниками тоже никакого желания нет. Я, знаешь ли, не мечтаю изучить красоты Сибири. Анну Викторовну нужно попросить с ними побеседовать, барышня барышню всегда поймёт.
  Яков Платонович нахмурился, ответил резко:
  - Это исключено.
  - Почему? - искренне удивился Платон.
  - Это слишком опасно, - сухо ответил следователь, гоня прочь воспоминания о коварном куафёре из Затонска, чуть не отправившем Анну Викторовну в мир духов.
  Платон Платонович кашлянул, не зная, как сказать брату, что его супруга, вопреки настоянию доктора, собиралась после приёма не домой, а в полицейское управление. И если бы не случайная встреча с очаровательной Юлией Романовной, пригласившей госпожу Штольман в кондитерскую, пришёл бы Платон к братцу вместе с Анной Викторовной.
  Словно услышав, что разговор зашёл о ней, в кабинет впорхнула сияющая, точно весеннее солнышко, Анна.
  - Доброе утро, - прощебетала она, озаряя всё вокруг широкой улыбкой.
  - Я думал, после врача ты пойдёшь домой, - Яков подошёл к супруге, помогая ей снять модное пальто.
  Анна Викторовна удивлённо посмотрела на мужа:
  - Зачем? Я прекрасно себя чувствую. И кстати, Юленька мне сказала, что недуг, охвативший сразу нескольких девиц в нашем городе, - это отравление. Я думаю, мне стоит побеседовать с...
  - Нет, - поспешно, а оттого особенно резко выпалил Штольман. - Ты этим делом заниматься не будешь, это слишком опасно.
  Голубые, словно майское небо, глаза Аннушки укоризненно посмотрели на мужа, губки обиженно дрогнули:
  - Но, Яков...
  - Довольно, Анна Викторовна, я не намерен устраивать дискуссии по данному вопросу, - Яков Платонович нахмурился, словно ледяной бронёй покрылся.
  - Хорошо, Яков Платонович, как скажете, - великосветским тоном ответствовала Анна и кротко опустила глаза, дабы муж не приметил озорных огоньков. Отступать госпожа Штольман была не намерена, но любимому супругу совсем не обязательно об этом знать.
  Только вот Яков покладистостью Аннушки не обманулся, слишком часто ему приходилось сталкиваться с её излишней, с точки зрения безопасности, инициативностью. Следователь вздохнул, проклиная, в который уже раз, отсутствие у себя дара оратора, способного, если сие будет надобно, и течение реки вспять повернуть.
  - Аня...
  - Яша? - с готовностью откликнулась Анна Викторовна, преданно глядя мужу в лицо.
  - Это может быть опасно...
  - Для тебя тоже, - охотно поддержала Аннушка.
  - Я не хочу тобой рисковать...
  - А я тобой, - Анна Викторовна нежно провела прохладной ладошкой по щеке мужа, - я люблю тебя.
  Крепость ещё не пала, но уже основательно пошатнулась, оборона дала глубокую трещину. На упрямство следователь привык отвечать ещё большим упрямством, ехидные выпады и злые насмешки вдребезги разбивались о ледяное спокойствие и невозмутимость, но против нежности и любви орудия не находилось. Под ласковым взором любимых глаз Яков Платонович плавился, точно сугроб под солнышком, мягкая улыбка безошибочно проникала в самое сердце, а нежные слова выбивали почву из-под ног. Разум подчинялся велению сердца и не находил сей полон унизительным или неприятным.
  - Это может быть опасно, - опять повторил Яков, обнимая жену и прижимая её к себе.
  - Ни капельки, если мы будем вместе, - проворковала Аннушка, уютно кладя голову на грудь мужа.
  "Как называется мужчина, нашедший своё место в жизни? Подкаблучник", - хмыкнул Платон Платонович, но старая армейская шутка привычного отрезвления не принесла.
  Бравый вояка, очаровательный сердцеед, давно потерявший счёт своим победам, внезапно почувствовал себя одиноким и обделённым. Да, у него была отличная семья, где каждый не задумываясь встанет за него горой, у него замечательные лихие друзья, охотно разделяющие и жар схватки, и хмель пирушки, и нудные часы гауптвахты, он никогда не знал у дам отказа, но при этом рядом с самой блистательной красоткой неизменно посматривал по сторонам в поисках новой, пока ещё недоступной вершины. Ни одна барышня не смогла пленить его полностью, ни одна не могла похвастаться тем, что сумела удержать его больше, чем на месяц.
  Платон Платонович гордился своей независимостью пред женскими чарами, но рядом с Яковом и Анной невольно всё чаще задавался вопросом: а может, ни одна красотка просто не любила его по-настоящему? Анну Викторовну не отпугнули ни холодность Якова (всё-таки прозвище Сухарик ему до сих пор очень даже подходит), ни наличие соперницы (а Нина Аркадьевна дама весьма эффектная была и отступать не привыкла), ни сводящая с ума разлука, во время коей от Штольмана не было никаких известий. Даже его ядовитая насмешливость в самом начале знакомства и скептицизм не отпугнули барышню, даже скрытая, а потому особенно болезненная ревность. Аннушка принимала Якова любым: усталым и увлечённым расследованием, сердитым и отстранённым, немым от переполнявших чувств и неприлично резким. Ей нужен был не отважный рыцарь в блестящих доспехах, не сказочный принц, не легендарный следователь, а просто Штольман Яков Платонович, со всеми его достоинствами и недостатками.
  Платон Платонович грустно улыбнулся, осознав одну простую и печальную истину: у него самого пока такой вот барышни не было. И будет ли когда? Сие одному богу известно.
  ***
  Яков Платонович, пусть и не сразу, но всё же уступил просьбе горячо любимой супруги и взял её с собой в дом купца Белозерова. Правда, строго-настрого наказал никуда одной не ходить, бдительности не терять и в случае опасности сразу же звать на помощь. Анна Викторовна, разумеется, клятвенно обещала все наказы мужа самым добросовестным образом исполнить. Штольман в ответ лишь вздохнул, вспомнив, как Мария Тимофеевна в такие моменты губки поджимала и бросала в сторону: "Свежо предание".
  Дом купца Белозерова был точным его отражением: большой, богатый, но без лишней нарочитости, безвкусием отдающей. Слуга, коий дверь отворил, телосложением удивительно напоминал медведя, молча выслушал имена посетителей, поклонился, попросил в гостиную пройти и там Ерофея Петровича обождать. Долго ждать купца не пришлось, пятнадцати минут не прошло, как хозяин вошёл, вежливо поклонился:
  - Прошу прощения, коли сразу к делу перейду, чем я могу помочь?
  Анна и Яков переглянулись, он чуть заметно кивнул.
  - Ерофей Петрович, - Анна Викторовна обворожительно улыбнулась, - я пришла Ваших барышень навестить.
  Купец вежливо растянул уголки рта в улыбке:
  - Очень любезно с Вашей стороны, Анна Викторовна. Они у себя, Глафира проводит Вас.
  Прибежавшая на звон колокольчика пышнотелая русоволосая девка низко поклонилась и почтительно повела гостью к барышням. Господин Штольман остался с Ерофеем Петровичем, ещё раз уточняя детали произошедшего злоключения, беседуя со слугами и разыскивая способ, коим отрава могла проникнуть в дом.
  Аннушка же меж тем завела непринуждённую беседу с Глафирой, которая, польщённая вниманием знатной барыни, была готова выболтать всё, что знала, а также щедро поделиться своими предположениями, строить кои была превеликая искусница. Из разговора со служанкой Анна Викторовна узнала, что барышни о смотринах не знали, батюшке-дядюшке не перечили, несчастной любви также не имели, а потому самолично травиться повода у них не было ни малейшего.
  - Правду молвить, барыня, - Глафира опасливо по сторонам огляделась, предусмотрительно голос до шёпота понизив, - записка Варваре Петровне пришла, - девица округлила глаза, словно у неё внезапно запор случился, и выдохнула, - любовная.
  - От кого же? - полюбопытствовала Анна, вспомнив смерть несчастной госпожи Кулешовой и гадая, не ревность ли стала причиной отравлений.
  - Дык, знамо дело, от кавалера, - возвестила горничная, - а кто таков, мне не ведомо.
  Глафира огорчённо вздохнула, досадуя на собственную недогадливость, и тут же озвучила самое потаённое предположение, о коем в доме только барин да его лакей не ведали:
  - Полагаю, что от военного, с коим Варвара Петровна на бале танцевать изволила. Блестящий такой мужчина, по нему много барышень тоскует.
  Анна Викторовна вздохнула, безошибочно угадав, о ком речь, и подумав, что, может, не так сильно и ошибалась Лизонька, когда говорила, что из-за холостяка Платона барышни на любое отчаяние пойдут.
  - Прошу, - Глафира меж тем привела Аннушку в девичьи покои, в которых на диванах и высоком кресле расположились несчастные Варвара, Капочка и Ксения. - Барышни, к вам гостья.
  - Скажи, что мы... - начала было Ксения и сконфуженно замолчала, увидев, что посетительница уже на пороге, а значит выпроваживать её поздно и неприлично.
  - Ой, Анна Викторовна, - всплеснула руками Капитолина и приветливо улыбнулась, - как я рада Вас видеть! Тот сонет, что Вы мне перевести помогли, я на музыку переложила и на вечере у Артемьевых исполнила, мне так рукоплескали, так рукоплескали!
  - Да погоди ты, - прицыкнула на кузину Варвара, которую заботило совсем иное. - Анна Викторовна, а правда, что Вы духов видите?
  Аннушка кивнула, дружелюбно глядя на девушек, в порыве любопытства даже позабывших о своём недуге.
  - Ой, как же это, наверное, жутко, - охнула чувствительная Капочка, но Варвара пресекла её причитания властным взмахом руки:
  - Подожди, не до тебя. А Вы можете спросить духов, кто мне послание написал? И мне ли оно вообще предназначалось?
  - Что?! - взвилась тётка Катерина, с недавних пор взявшая Якова Платоновича и Анну Викторовну под свою опеку. - Ещё чего удумала, пусть гадает, как все нормальные девицы. Перед зеркалом сидит али башмачок кидает. Последнее, кстати, - надёжное средство, кто не увернулся, тот и суженый. Главное, обувку потяжелее взять, чтобы наверняка.
  - Катерина, - попыталась урезонить смутьянку бабушка, но та и при жизни не сильно правилами приличия заморачивалась.
  - Я не осведомитель и не карты, чтобы по мне о судьбе пытали, - отрезала Катерина. - Тем более не терплю глупых девиц, у коих разумения меньше, чем у бабочки.
  - Катерина, - повысила голос бабуля.
  Тётка фыркнула и замолчала, мстительно обдав холодным сквозняком ноги Варвары. Та ойкнула, по-мушиному потёрла ступни друг о друга, выжидательно глядя на Анну Викторовну.
  - Я... - Аннушка замялась, тщательно подбирая слова.
  - Не ерунди, Варька, духи такими глупостями не занимаются, - по-кошачьи сощурила глаза Ксения.
  - Прошу прощения, что вмешиваюсь, - в комнату заглянула раскрасневшаяся и запыхавшаяся горничная, - там офицер с визитом пожаловал. Ерофей Петрович приказали спросить, готовы ли вы к визиту?
  Барышни дружно ахнули, ручками всплеснули, переглянулись, на миг позабыв не только о духах, но даже и вполне себе материальной Анне Викторовне. Ксения, как самая рассудительная, первая спросила:
  - И кто же таков прибыл?
  Глафира почесала кончик носа и расплылась в улыбке:
  - Господин Шумский пожаловали-с.
  - Сейчас ему Яков Платонович устроит допрос с пристрастием по всей форме, - ехидно засмеялась тётка Катерина. - Опять потрава в доме, в коем он бывает.
  - Николай никого не травил, - возмутилась Аннушка, заступаясь за друга детства, пред коим чувствовала себя немного виноватой.
  - Ну да, он предпочитает стрелять своих жертв, что верно, то верно, - поддакнула тётка.
  Анна Викторовна стиснула кулачки, досадуя, что призрачные родственники неуязвимы для живых, сердито выдохнула:
  - Тётушка!
  Катерина на сей призыв лишь хехекнула, а Капитолина, единственная из барышень не увлечённая сборами для спуска вниз к кавалеру, удивлённо приподняла бровки:
  - Простите, Анна Викторовна, Вы что-то сказали?
  - Я хотела спросить, не получал ли кто-либо из вас в дар какое-нибудь угощение или питьё.
  - О! - цветом лица Капочка сравнялась с вышитыми на скатерти алыми маками, пальчики барышни затеребили манжету так, что даже нити затрещали. - Я... Мы...
  Аннушка ловко подсела поближе к барышне, глядя на неё с сочувствием и готовностью выслушать и поддержать.
  - Понимаете, - Капочка опять дёрнула манжету, - мы, точнее, не мы все, а Варвара, получила записку, от поклонника...
  Анна Викторовна кивнула и улыбнулась, вспомнив самое первое письмо от Якова, в котором он признался ей в любви. Сие послание согревало сердце госпожи Мироновой все убийственные часы разлуки, не давало сгинуть во мраке отчаяния и дарило надежду, которая порой ранила, словно тысяча отравленных кинжалов.
  - Кавалер приглашал нас на прогулку, ну, Вареньку, - Капитолина воодушевлённо взмахнула руками и зачастила, - мы, естественно, с Варей отправились, на неё у пряничных рядов такая робость напала, жуть просто. А тут как раз шла Егоровна, нянька Ульяны Макаровой, мы её сызмальства знаем, она нас малых тетешкала всё. Ну, не Ульяна, конечно, а Егоровна, папенька даже хотел её к нам забрать, да Уляша родилась слабенькая, болезненная, нянюшка её оставить не смогла. А к нам всё одно как к дочерям относится.
  - И что же? - Аннушка настороженно прислушалась, но шума не было, значит или встреча Якова Платоновича с Николаем Шумским проходит вполне мирно, или господин следователь уже пристукнул своего бывшего соперника с полного благословения хозяина дома.
  - Так вот, встретили мы, стало быть, Егоровну, и она, - Капочка опять покраснела и отчаянным рывком оторвала-таки манжет, посмотрела на него недоумённо и отбросила в сторону, - она нам зелья дала.
  - Какого зелья? - удивилась Анна Викторовна.
  Барышня воззрилась на гостью, искренне дивясь её недогадливости (а ещё духовидица!):
  - Дак знамо дело, какого. Чародейного, чтобы все кавалеры прямо голову теряли от нашей привлекательности. Правда, много мы не пили, так, по глоточку всего, Егоровна же сие снадобье для Ульяны брала, та в гусара влюбилась, а он на неё даже не смотрит.
  - А сразу после этого зелья вам и стало дурно, верно? - Аннушка прикусила губку, чтобы не расхохотаться.
  - Ну, не сразу, - протянула Капочка, - мы ещё до книжного ряда дойти успели, а потом живот как скрутило, я аж света белого не взвидела.
  - Аннушка, душа моя, напомни, как там Платон Платонович говорит, когда с сестрицей своей ненаглядной поцапается: "Баба дура не потому, что баба, а потому, что дура"? - ядовито вопросила тётка Катерина, материализуясь прямо напротив Капитолины и сладострастно посматривая на её косу.
  - Лиза не дура, - возмущённо прошипела Анна.
  - Лиза - нет, - Катерина щёлкнула ничего не подозревающую Капитолину по носу, - а эти матрёшки - самые настоящие дурынды. Напились невесть какой дряни, а потом удивляются, что у них животы скрутило. Господи, родятся же на свет такие курицы, ни во щи, ни в пироги, ни пера в подушку!
  - Тётушка! - тщетно попыталась воззвать Анна Викторовна к совести, коя ещё в младенчестве Катерины благополучно скончалась, если вообще когда на свете была.
  - Ты бы лучше к Якову спускалась да вместе с ним к няньке шла, - невозмутимо заметила призрачная родственница, - а то и сразу к знахарке, которая такие чудные слабительные декокты варит. Кстати, можешь и для себя пару пузырёчков прихватить.
  - А мне-то это зачем?
  - Ну, - Катерина выразительно закатила глаза, - мало ли. Сопернице какой презентовать, али упрямцу, не желающему в злодеянии каяться.
  Анна фыркнула, с трудом сдерживая смех, уточнила, знает ли она, где нянька Егоровна брала чудодейное зелье, и поспешно выскочила из комнаты. В коридоре не вытерпела, рассмеялась, вызвав серебристым своим смехом лёгкую гримаску боли на лице Николая Шумского и лучистую улыбку у Якова Платоновича.
  ***
  Планида никогда не была особо милостива к Николаю Шумскому. Рано потеряв родителей, юноша в полной мере познал горькую долю сиротства, добро, родственница престарелая пропасть не дала, помогала, чем могла. Только вот нрав у сей особы в силу ли возраста и идущих с ним об руку хворостей или же издержек воспитания, либо ещё каких причин, господину Шумскому не ведомых, был отнюдь не ангельским. С годами почтенная дама стала утверждать, что родственники терпят её исключительно из-за денег, что никому она, старуха, не нужна, и все только и считают дни до того момента, как она умрёт. Стоит ли удивляться тому, что Николай старался лишний раз в Затонск не приезжать, во избежание, так сказать.
  Служба армейская давалась господину Шумскому хорошо, он даже дерзнул поверить, что злой рок отвернулся от него, выбрав другую жертву, но тут пришло горестное послание от престарелой родственницы с просьбой приехать в Затонск. Мол, совсем стара стала, скоро помру, не откажи, милый друг Коленька, в последней просьбе умирающей, дай на себя хоть един раз ещё взглянуть. Николай приехал, даже не предполагая, сколь много открытий чудных ждёт его в провинциальном и, как ранее казалось, тихом городке. Во-первых, помирающая родственница на досуге тешила себя тем, что сталкивала лбами Шумского со своим племянником, неудивительно, что последний в конце концов не выдержал и дошёл до самой что ни на есть крайности. Это же надо было такое удумать: отравителя куафёра нанять! И следователь тоже хорош, пообещал душегуба не трогать в обмен на противоядие для Анны Викторовны. Хотя об этом чуть позже. Во-вторых, дочка соседей Анна Викторовна Миронова за то время, что Николай её не видел, чудо как похорошела, превратившись из озорной и чудаковатой девчонки в обворожительную барышню, не только пригожую, но ещё и добросердечную. Она прониклась к господину Шумскому состраданием, кое Николенька принял за симпатию, сердечное влечение. Да, право слово, кто бы мог подумать, что солнечной Аннушке сможет понравиться суровый и надменный прибывший из Петербурга, сосланный, если точнее, следователь! Выяснились сии тайны любовные после того, как подлый отравитель куафёр, отправивший в мир иной двух почтенных жителей города, дерзнул покуситься на Анну Викторовну, которая безрассудно ринулась в пасть этому коварному змею и едва уцелела. Точнее, это следователь её спас, пообещав отпустить отравителя, если он приготовит противоядие. Вот тогда-то, в тот памятный до последнего вздоха час всё и стало известно. Конечно, Шумский всё равно просил руки Анны Викторовны, но в глубине души понимал всю провальность своей задумки. Ему, Николаю, дали отставку, даже хуже того, его назвали другом, а это в делах любовных страшнее измены и самой смерти. У друга шансов нет никаких, а потому господину Шумскому осталось лишь пристрелить куафёра и уехать из Затонска, дабы не обременять своим соседством Анну Викторовну. Николай думал, что свершённое преступление не сойдёт ему с рук, и был готов отправиться на каторгу или в штрафные роты на Кавказ, но никаких преследований почему-то не было. Следователь дело или не начинал вовсе, или быстро сунул под сукно. А ведь казался педантом бесчувственным, даже дело об отравлении родственницы господина Шумского открывать не хотел!
  Потерпев крах в делах сердечных в Затонске, Николай вернулся в Петербург и с головой погрузился в дела служебные. Время летело незаметно, пока на одном из балов, куда затащили Шумского друзья, он не встретил миловидную барышню и, как писал незабвенный господин Пушкин: "В сердце вспыхнуло былое". Бравый военный танцевал с избранницей вальс, а затем героическим усилием воли целых три дня не только не встречался с ней, но честно старался даже не вспоминать, только вот мысли снова и снова возвращались к прелестной чаровнице. Решившись, Николай написал барышне послание, но злой рок опять вмешался, всё испортив. Господин Шумский лично видел, как во время прогулки его избранница побледнела и поспешно вернулась домой. Отправленные на разведку друзья донесли о болезни и даже отравлении. Горя желанием облегчить милой сердцу даме страдания, Николай прибыл в дом к её дядюшке, известному в столице купцу Белозерову и... наткнулся там на знакомого по Затонску следователя. Зорким глазом Николай мигом приметил обручальное кольцо, вызывающе блестевшее на пальце Якова Платоновича, умиротворение в стального цвета глазах и чуть уловимую улыбку в уголках губ. Вывод напрашивался сам собой: господин следователь был женат не очень долго, но, вне всякого сомнения, счастливо. Имя его избранницы стало известно совсем скоро, вниз, словно сказочная фея, летняя грёза, спорхнула над чем-то негромко смеющаяся Анна Викторовна, при виде коей на лице сдержанного следователя вспыхнула лучистая улыбка.
  - Добрый день, господин Шумский, - вежливо приветствовала Николая Анна Викторовна и тут же, захваченная какой-то идеей, повернулась к следователю. - Яков Платонович, мы побеседовали с Капитолиной и... - барышня оглянулась на насторожившегося хозяина дома и размеренно закончила, - я передала ей пожелания скорейшего выздоровления.
  - Отлично, в таком случае, полагаю, нам стоит вернуться к делам служебным, - Яков Платонович коротко кивнул хозяину дома и Николаю. - Всего доброго, господа.
  - Надеюсь, мне не придётся долго ждать конца следствия, - пропыхтел Белозеров, искоса посматривая на Шумского и определяя, насколько сей господин достоин чести наносить визиты барышням в этом доме.
  Анна бестрепетно положила свою ручку на локоть следователя, приветливо улыбнулась на прощание, вежливо кивнув Николаю и тут же словно позабыв о его существовании. Шумский судорожно выдохнул через плотно стиснутые зубы: мимолётная встреча пронзила его, словно пуля, высыпав пуд соли на растревоженную рану. Упрекать в чём-либо бывшую госпожу Миронову было глупо, в чужом доме, да ещё и в компании супруга, она не могла позволить себе ничего лишнего, иначе её репутация пострадала бы, но как же Николаю хотелось увидеть в ясных голубых глазах хоть что-то помимо лёгкого удивления и сострадания! Она ведь прекрасно помнила о том, что господин Шумский просил её руки, помнила, не могла, не смела забыть, так почему сейчас держится с ним как со знакомым и не более того?!
  - Господин Шумский, - строгий тон Ерофея Петровича заставил Николая вздрогнуть, словно вырываясь из горячечного кошмара, - с какой целью Вы прибыли в мой дом?
  Николай посмотрел на закрывшуюся за четой Штольман дверь, вздохнул, прощаясь с мечтами юношества, и вежливо поклонился купцу:
  - Если Вы позволите, я хотел бы засвидетельствовать своё почтение Варваре Петровне.
  Господин Белозеров губы поджал, помолчал, буравя Шумского взглядом, а после милостиво кивнул:
  - Дозволяю.
  - Вот ить паразит, а?! - бушевала тётка Катерина, проявляясь сбоку от Анны Викторовны. - Не зря он мне никогда не нравился!
  - Что случилось? - заинтересовался Платон Карлович.
  - Шумский-то, каков гусь лапчатый, не успел Аннушку взглядом проводить, как уже к другой клинья подбивает! - Катерина презрительно скривилась. - Волокита!
  - Так это и к лучшему, - улыбнулась Марта Васильевна, - Аннушка угрызениями совести терзаться не будет.
  - Что-то мне подсказывает, милейшая, что наша Аннушка и так не сильно печалится, - Иван Афанасьевич кивком головы указал на Анну, что-то оживлённо рассказывающую супругу. - В компании Вашего сына она забывает обо всём.
  - Ну-ка, ну-ка, - бабушка наклонилась пониже, оттопыривая ухо, - о чём это они толковать изволят?
  Призрачные родственники почтительно притихли, давая возможность пожилой даме услышать эмоциональный рассказ внучки о чудодейном зелье, добросердечной няньке, давшей его попробовать, и ведьме Василисе, сей напиток изготовившей.
  - Вот дурёхи, - сплюнула презрительно Катерина, - напились непонятно чего, а потом удивляются: чего это у них живот прихватило?! Они бы ещё тины болотной наелись да водицей из лужи запили!
  - На что только не пойдут девицы ради собственной привлекательности, - Иван Афанасьевич вздохнул мечтательно, - вот, помню, в пору моей молодости барышни целую лотерейку по искушениям на себя разыграли, дабы поклонников тайных обнаружить.
  - А тебя, друг милый, чуть на каторгу как душегуба не отправили, - строго осадила бабушка, но Ивану Афанасьевичу и при жизни укоры вреда да беспокойства мало приносили.
  - Так ить не отправили же.
  - Надо было, - проворчала бабушка, но далее спор продолжать не стала, потому как Анна Викторовна убедила-таки своего супруга, что отправится к Василисе вместе с ним.
  Яков Платонович, уступив жене, лишь вздохнул, понимая, что или он возьмёт непоседу Аннушку с собой, или она пойдёт одна. Вариант: послушается мужа и вернётся в управление (в идеале, домой) даже не рассматривался как несущественный. И ведь даже запирать её, непоседу, бесполезно, с Анны Викторовны станется и окном выскочить, в Затонском полицейском управлении она однажды так и сделала.
  - Анна, - Яков строго и требовательно посмотрел жене в глаза, - пообещай, что будешь очень осторожна.
  - Обещаю, - с готовностью отозвалась Аннушка, и господин Штольман опять вспомнил страдальческую гримаску Марии Тимофеевны и полное сдержанного недовольства: "Свежо предание".
  Василиса, вопреки страшным сказкам про ведьм, оказалась женщиной статной и не лишённой привлекательности. Толстая русая коса короной лежала на голове, глаза зеленью могли поспорить с весенней листвой. Посетителям она не удивилась, поздоровалась приветливо, в дом пригласила, за стол усадила и лишь после этого грудным голосом произнесла:
  - Зачем пришли не спрашиваю, и так знаю.
  - Готовы признаться в отравлениях? - резко спросил Штольман.
  - Господь с Вами, Яков Платонович, - укоризненно покачала головой Василиса, - никаких отравлений и в помине не было. Я, к Вашему сведению, предотвратила преступление.
  Яков выразительно приподнял бровь, усмехнулся:
  - Вот как?
  - Истинно так. Пришла ко мне дама одна, просила два снадобья: одно, чтобы молодца приворожить, а другое - чтобы девицу-соперницу изуродовать.
  - И что же за дама такая к Вам приходила?
  Василиса белозубо улыбнулась, пальцем погрозила:
  - Не пытайте, господин следователь, я при всём к Вам уважении всё равно не скажу, потому как, во-первых, сие не моя тайна, а во-вторых, она всё одно по заслугам уже получила.
  Штольман опять усмехнулся:
  - И что же с ней произошло?
  - Губить невинных людей я, ясное дело, не стала, для соперницы вручила отвар успокоительный, а для доброго молодца сварила декокт, силы придающий, военному он как раз будет. Для самой же барышни, лихо задумавшей, слабительного приготовила под видом настоя, прелесть в глазах мужчин увеличивающего. Кто же знал, что старая нянька своим прежним воспитанницам сие зелье предложит, да ещё две девицины подруженьки украдкой к пузырёчку приложатся!
  Василиса сердито фыркнула, головой качнула досадливо.
  Штольман голову опустил, улыбку скрывая, Анна Викторовна тихонечко хихикнула, не сдержавшись.
  - И как долго Ваш отвар будет действовать?
  Василиса подумала, перебрала пальцы, ответила медленно, ещё раз всё просчитывая:
  - Да к вечеру уже лучше станет, не беспокойтесь. Так мне что, под арест собираться али как?
  Яков Платонович посмотрел в умоляющие глаза жены, вспомнил, как сам чуть не погиб от приворота, вспомнил утопившуюся от несчастной любви, изуродованную соперницей девушку и коротко бросил:
  - Больше подобных прецедентов чтобы не было. Честь имею.
  - Благодарствую, Яков Платонович, - в пояс поклонилась следователю ведьма и окликнула выходящую Анну. - Барыня, постойте.
  - Что? - обернулась Аннушка.
  Василиса вытащила из кармана серого холщового передника остро блеснувшую на свету серебряную снежинку на простом кожаном шнурке:
  - Вот, передайте Платону Платоновичу, лихо над ним кружит, сей амулет беду отведёт. И не спрашивайте ни о чём, - поспешно добавила ведьма, заметив, что Анна Викторовна готова разразиться многими вопросами, - всё, что знала, сказала. Пусть родственники призрачные станут Вам с мужем заступой и обороной. Прощайте.
  Тем же вечером Аннушка смогла-таки вручить куда-то спешащему Платону Платоновичу подарок от Василисы. Лихой военный коротко кивнул, приложился к ручке родственницы и из дома выскочил поспешно. Платон Платонович торопился на тайное венчание своего сослуживца, ещё не подозревая, какие испытания ждут впереди и его самого, и его товарищей, и самого господина следователя с супругой.
  Дело Љ2. О благих намерениях, в ад ведущих, о клятвах верности и любви до савана гробового
  Платон Платонович, хоть сам и не спешил сковать себя узами брака, гостем на венчальных обрядах бывать любил. Что и говорить, зрелище весьма эффектное: красавица невеста в белоснежном наряде с непременным цветочным венком на голове. Чудно, право слово, какой бы дурнушкой девица в обычной своей жизни не была, стоя рядом с женихом пред алтарём, непременно красавицей окажется, да ещё какой, глаз не отвести, сущая царевна-лебедь! Жених всегда такой бравый и при этом самую капельку неловкий, словно он, добрый молодец, ещё не опомнился толком, не свыкся с новым образом и новейшим, специально для свадьбы пошитым костюмом. И так робко он невесту за ручку во время венчания берёт, так трепетно с лица её вуаль поднимает, так целует застенчиво, непременно мимо губ промахиваясь и касаясь щеки, точно не с живой девицей венчается, а духом бестелесным, снегуркой, способной от слишком жаркого объятия растаять. А как дивно поют во время венчания, точно сами ангелы с небес спускаются, дабы благословить чету молодую! А священник в непременно дорогом, золотом расшитом одеянии, солидно выпячивающий вперёд живот и оправляющий широкую, с лопату бороду. А его бас, пробирающий до самых косточек в тот миг, когда он, строго и в то же время удивительно ласково глядя на рдеющую от смущения молодую, вопрошает: "Согласна ли ты, раба божия..." И сердце в этот миг сладко замирает, а ладони влажнеют, и будь ты хоть три тысячи раз уверен, что ответ будет положительным, всё одно червяк сомнения сердце гложет. И какое ликование охватывает, когда раздаётся чуть слышный вздох согласия, каким огнём торжества вспыхивают очи даже самого сдержанного жениха, как звонко и чётко даёт он свой ответ, окончательно и бестрепетно прощаясь с лихой холостяцкой жизнью!
  В тайных венчаниях, конечно, такой пробирающей торжественности нет, там и церквушку выбирают попроще, дабы родители суровые не прознали раньше времени да не воспрепятствовали, и гостей нет, только один либо два свидетеля, готовые подтвердить, коли нужда такая возникнет, что венчание прошло по всей форме. В ходе венчания никто не поёт, потому как сам обряд, как правило, проводится в пору позднюю, в тайности великой, так как иначе, честным образом, ни за что не сочетаться молодым законным браком, родители либо же иные родственники непременно воспрепятствуют. И почему-то, Платон так и не смог понять, отчего именно, чаще всего тайным браком венчалась именно военная братия. Лихие гусары, красавцы усачи, от одних имён которых трепетали полчища врагов, будь то шведы, французы, турки или прочие иноземцы, дерзнувшие посягнуть на спокойствие великой Российской империи, у строгих маменек и прижимистых батюшек популярностью не пользовались. Может, оттого, что дочки их таяли от одного огненного взгляда или небрежно спетого сонета и готовы были пасть в объятия, позабыв о чести девичьей? Вполне возможно, тем более что, насладившись запретным плодом, роковой усач терял к красотке интерес и оставлял её так же легко и без сожаления, как бросал в походе изорвавшиеся сапоги. Редкая милашка могла похвастаться тем, что сумела накинуть узду на горячего гусара и довести его до алтаря, ещё меньше находилось тех, кто оказывался счастлив после такого вот тайного венчания.
  Платон крякнул и головой покрутил, норовистого скакуна подгоняя. Конечно, вольного сокола в клетке не удержишь, ему простор нужен. Если барышня умная, она сие понимает и мужа своего на цепи, словно ярмарочного медведя, не водит. Вон, та же Анна Викторовна, например. Да и Лизхен, уж на что своенравна, а супротив мнения супруга в отрытую атаку не бросается, всё обходные манёвры использует. Конечно, сии дамы тайно и не венчались, у них всё честь по чести, как полагается и сотнями поколений предков завещано. Из тех же, кто готов венчаться тайно, редкая барышня сможет своего мужа так-то вот приручить, чтобы он, даже имея полную свободу, никуда не упорхнул. Уж больно шибко они за статус супружеский цепляются, словно стыдятся в глубине души, что всё вот так воровски, словно бы и не по-настоящему, случилось.
  Платон Платонович опять крякнул, в стременах приподнялся, оглядывая окрестности орлиным взором. Поскольку сам он ехал как раз на такое тайное венчание, где ему предстояла почётная роль друга жениха и свидетеля, размышления его отнюдь праздными не были, впрочем, будучи представителем славного семейства Штольман, Платон Платонович вообще не склонен был к пустому и бессодержательному мыслеблудию.
  - Где эта часовенка? - прошипел Платон, удерживаясь от резкости в отношении пропитанного благодатью небесной местечка.
  Конь всхрапнул, дёрнул ушами. Он тоже не понимал, чего ради любимый хозяин вывел его под ночь из уютной и тёплой конюшни. Чего ему, спрашивается, дома-то не сиделось? Там тепло и сытно, а тут темно, сыро, ещё и вьюга вот-вот начнётся. Конь опять всхрапнул, недовольно хлестнул хвостом по бокам.
  - Терпи, - строго приказал Платон Платонович и потрепал коня между ушей, - о, вот и часовенка, нам туда!
  Конь фыркнул, всем своим видом демонстрируя недовольство хозяйской жаждой приключений под ночь, да ещё и в непогоду, но, тем не менее, покорно направился в сторону приземистой часовенки, которую слабо освещал висящий перед воротами фонарь. Платон пощекотал коня шпорами, тот пошёл лёгким аллюром, и не минуло и пяти минут, как всадник въехал в небольшой дворик, казавшийся особенно крошечным из-за толпящихся на нём всадников.
  - Платошка, друг! - радостно воскликнул молодец, которого так и подмывало назвать богатырём за васильковую синеву глаз, пшеничного цвета кудри и воистину сказочный размах плеч. - А я уж думал, ты не приедешь!
  - Когда это я, Олежка, друзей бросал? - шутливо приобиделся Платон Платонович. - Это ты нашу лихую холостяцкую братию покидаешь.
  Олег мечтательно улыбнулся:
  - Любовь... Она, брат, озорства не терпит, тут всё по-серьёзному.
  - Родичи-то её не передумали? - встрял в разговор смуглолицый брюнет с жгучими цыганскими очами, шутя пленявшими девичьи сердца.
  Олег разочарованно махнул рукой:
  - Какое там, Илья, мне от дома отказали, даже имя произносить запретили. Одним словом, опала полная.
  - Не переживай, Ромео, будешь ты со своей Джульеттой, - белозубо усмехнулся Илья и, выхватив гитару, заиграл бравурный мотив, - проводим джигита песней да пляской, пусть семейная жизнь будет лаской!
  - Молодые люди, - выглянул из часовни невзрачный мелко крестящийся служка, - вы бы в часовню шли, на улице не шумели. Неровен час, увидит кто али услышит, греха будет не обобраться.
  - Грех - пока ноги вверх, - опять усмехнулся Илья, но друзья не сговариваясь ткнули его с двух сторон локтями в бока, чтобы он придержал не в меру длинный язык и не гневил батюшку, по крайней мере до тех пор, пока он честь по чести венчание не проведёт.
  Илья охнул, но влекомый сильной дланью Платона направился в часовню, а вот Олег замешкался, нетерпеливо глядя по сторонам и прислушиваясь.
  - Олег, ты чего? - Платон Платонович тоже оглянулся, услышал стук копыт и невольно напрягся, некстати вспомнив, что за такие вот самовольные браки по голове не гладят... особливо братья-следователи.
  На лице жениха расплылась ясная блаженная улыбка:
  - Василисушка моя едет.
  Илья выразительно вздохнул, покосился на Платона, тот в ответ кивнул. Да, гибнут люди не только за металл, Отечество, а ещё и насмерть путаются в тенётах любовных, словно мало им в жизни горестей с бедствиями!
  Тонконогая серая в яблоках кобылица легко влетела на двор, ставший ещё теснее, блаженно улыбающийся Олег спешно помог соскочить с седла закутанной в пушистую беличью шубку барышне и торжественно отвёл её в часовню на венчание. Илья и Платон согласно переглянулись, вздохнули молча: "Эх, пропал человек", кивнули разом и пошли следом.
  Ещё довольно молодой, не утративший духа авантюрного, а потому и соглашавшийся на тайные венчания, священник честь по чести провёл все подобающие обряды, показавшиеся изнывавшим от нетерпения друзьям жениха бесконечно длинными, и разрешил молодым поцеловаться, громогласно возвестив их мужем и женой. Дрожащими руками Олег откинул фату с личика невесты, смущённо потупившей взор, неловко коснулся губами её прохладных от волнения губ.
  - Получилось, - прошептал Илья и от полноты души хлопнул Платона по спине, - обвенчаны, теперь никакие родичи не помеха! Гей, гуляй, гусары!
  - Не кричите, молодые люди, - недовольно проскрипел служка, но его никто и слушать не захотел.
  Вся компания с шутками и смехом высыпала во двор, откуда-то появилось шампанское, зазвенели бокалы, жениху и невесте сунули специально приготовленные, щедро украшенные, доверху наполненные светло-жёлтым шипучим вином.
  - За здоровье жениха и невесты трёхкратное ура! - провозгласил Илья, и Платон с готовностью подхватил:
  - Ура! Ура! Ур-р-ра!!!
  Тонко звякнули бокалы в руках новобрачных, жених и невеста разом, не отводя взгляда друг от друга, пригубили вина и медленно, без единого стона или вздоха осели на грязноватый затоптанный снег.
  - Чего это они? - боязливо прошептал выглянувший из часовни батюшка, осеняя себя крёстным знамением. - Сомлели никак?
  Платон Платонович быстро склонился к новобрачным, заглянул в их медленно стекленеющие глаза, тщетно попытался нашарить пульс и, подняв взгляд на замершего рядом Илью, отрубил:
  - Кончены. Оба.
  Священник перекрестился и забормотал молитву, Илья тряхнул чёрной кудлатой башкой и ринулся к коню.
  - Стой, ты куда?! - крикнул Платон, бросаясь следом за другом.
  - Доктора надо, может, ещё не поздно.
  Платон Платонович посмотрел на новобрачных, на лицах коих даже смерть не стёрла ясной улыбки блаженства, и сумрачно добавил:
  - Полицию тоже стоит вызвать.
  ***
  Как мечтает провести вечер мужчина, счастливый в браке? Правильно, в компании своей обожаемой супруги, да чтобы непременно чуть слышно потрескивал огонь в камине, чтобы блестящий, бросающий блики в разные стороны самовар пыхтел на столе, а к нему разноцветной стайкой, словно утята к матери, жались пузатые чашечки. Чтобы на полу весело гонял свёрнутый шариком конфетный фантик котёнок, чтобы все хлопоты суетного дня отошли в сторону, отдав вечеру самые благостные, пропитанные умилением и спокойствием часы. Только вот не зря мудрые люди говорят, что самый верный способ рассмешить небеса - это рассказать им о своих планах. Яков Платонович с Анной Викторовной только-только после неспешного ужина расположились в гостиной за шахматной доской (в среде заядлых шахматистов Аннушка быстро приохотилась к этой изысканной забаве), как дверь распахнулась на всю ширину, звучно грохнув о стену. На пороге появился бледный и запыхавшийся, словно на нём дюжина ведьм каталась, не меньше, Платон Платонович, который даже не сбросив верхнюю одежду плюхнулся в кресло и выпалил:
  - Яков, тебе нужно срочно ехать со мной, только, умоляю, не спрашивай ничего, дело не терпит отлагательств!
  Бровь Якова Платоновича выразительно приподнялась, в серых глазах сверкнула сталь, в голосе чуть слышно громыхнули раскаты надвигающейся грозы:
  - И вот что ты... - Яков покосился на насторожившуюся Анну, готовую в любой момент сорваться с места и броситься на поиски неизведанного, и благоразумно решил все вопросы отложить. Да и головомойку лучше устраивать вдали от сострадательной супруги, вмешательство коей сведёт на нет весь воспитательный эффект планируемой выволочки.
  - Хорошо, едем.
  - Я с вами! - мячиком подскочила Анна, но мужчины были единодушны:
  - Нет!
  - Анна Викторовна, поверьте мне, зрелище не для Вашего нежного сердца, - выпалил Платон, и Яков окончательно простился с тихим семейным вечером.
  - Анна, это может быть небезопасно, - попытался урезонить супругу господин Штольман, но с тем же успехом можно было заклинать огонь утихнуть и ничего не разрушать.
  - В вашей компании я ничего не боюсь, - решительно произнесла Анна Викторовна и тут же умильно заглянула в глаза мужу, прекрасно зная всю безотказность данного способа, - кроме того, я тоже волнуюсь за тебя. И, честное слово, ни во что вмешиваться не стану, просто побуду рядом. Можно? Пожа-а-алуйста.
  Яков глубоко вздохнул, собирая в кулак остатки самообладания, и решительно произнёс, словно точку поставил:
  - Нет.
  Анна горестно хлюпнула носиком, но господин следователь остался непреклонен. Каблуками щёлкнул, повернулся крутенько, мало искры из-под каблука не прыснули, и вышел, коротко кивнув Платону Платоновичу, чтобы следовал за ним. Анна Викторовна с досадой кулачком по столику ударила, губку прикусила. Случись вся катавасия в Затонске, она не задумываясь отправилась бы следом, благо там городок маленький, серьёзных происшествий наперечёт, да и городовые все знакомые, без разговоров пропустили бы, куда угодно, даже вопреки приказу Якова Платоновича. Петербург же город большой, тут мчаться невесть куда, да ещё и на ночь глядя, рискованно, опять же толком не ясно, что приключилось, Платон Платонович ничего не рассказал, а Яков, как назло, не спросил. Анна опять кулачком шлёпнула. Экая досада, право слово!
  - Коли муж любимый ничего не говорит, родственников можно спросить, - тётка Катерина эффектно появилась из воздуха прямо напротив Аннушки, упёрла ручки в бока, глянула насмешливо.
  - Тётушка, - Анна Викторовна готова была расцеловать свою родственницу, - что случилось?!
  Взгляд Катерины омрачился, меж бровей залегла резкая складка, коей при жизни все домочадцы пуще огня страшились:
  - Душегубство, милая, безжалостное и циничное.
  - Катерина, может, не стоит волновать девочку? - неодобрительно спросила бабушка, укоризненно качая головой.
  - Я уже взрослая! - возмутилась Анна.
  - Тебе волноваться вредно, - отрезала бабуля.
  Катерина покачалась с пятки на носок, лоб поморщила, а потом насмешливо на племянницу взглянула и рукой махнула:
  - Да ладно, чего уж там... Всё равно узнает, рано или поздно.
  Анна Викторовна с готовностью закивала, всем своим видом демонстрируя непреклонную решимость докопаться до самой сути. Матушка в таких случаях страдальчески морщилась и утверждала, что Анна - невозможный ребёнок, отец чуть приметно улыбался, а дядюшка неизменно взгляд отводил, а потом обязательно к племяннице в комнату наведывался, дабы узнать, что она опять затевает.
  Катерина наморщила нос, глядя на племянницу как на ползущего мимо таракана: мол, сразу пришлёпнуть или не трогать, чтобы потом пол не отчищать, головой покачала. Анна молитвенно сложила ручки, умоляюще глядя на призрачных родственников, без помощи которых ей, хоть плачь, было не справиться.
  - Только, чур, потом не жаловаться и шибко не скорбеть, а то твой муж нас точно пеплом по ветру развеет, даром, что в духов верит с большо-о-ой натяжкой, - строго потребовала бабушка. - Давай, Катерина, показывай.
  - Правильно, как гадости, так сразу Катерина, - проворчала тётка и строго погрозила Анне Викторовне пальцем. - Только уговор: сильно в видения не погружаться, иначе дурно станет.
  Аннушка с готовностью кивнула. Призрачные родственники сим напускным смирением не впечатлились, однако же вредничать более не стали, вздохнули слаженно, а потом мягко, плавно, дабы, оборони господь, не навредить, открыли пред Анной Викторовной картины прошлого.
  Анна увидела молодую прелестную девушку, стоящую, словно первая христианка в кругу римских патрициев, пред почтенным обществом. Одна молодая дама смотрела на барышню с состраданием и сожалением, но, увы, кроме неё больше никто не спешил проникаться девичьими желаниями, наоборот, остальные дамы и господа взирали сверху-вниз с нескрываемым осуждением и презрением.
  - Олег Петрович вполне достойный, - дрожащим от слёз голосом твердила барышня, но тут седой старик, сидящий в глубоком кресле, словно медведь в берлоге, властно взмахнул рукой:
  - Довольно! Мы утомились выслушивать твои романтические бредни. Дарья, я не ошибся, когда утверждал, что ты никудышная мать и не сможешь воспитать достойно дочь. Полюбуйся, она смеет перечить старшим! Вот к чему приводит это потакание капризам!
  - Василиса молода, - попыталась было вступиться привлекательная дама, но высохшая, точно надломленная ветка, барыня с пожелтевшим от постоянных хворостей лицом прервала её стонущим, словно ветер в непогоду, голосом:
  - Прекрати, Прасковья. Тимофей Макарович прав, я слишком избаловала дочь. Что ж, ещё не поздно всё исправить. Глашка! Отведи барышню в покои да запри хорошенько! Седмицу, пока жених не приедет, она проведёт под замком.
  - Маменька! - Василиса бросилась к матери, но та заслонилась от неё рукой, точно от нечистой силы.
  - Прочь! Ступай, своевольница неблагодарная, прочь, бесстыдница!
  Тётка Катерина, наблюдавшая вместе с Анной за происходящим, не вытерпела, приблизила губы к самому уху племянницы и зашептала:
  - Ну что, убедилась, что твои родители ещё очень даже по-божески поступали? Тебя-то никто силком за Разумовского не отдавал, даром, что тот князь!
  - Ещё бы Маша своевольничать стала, - сердито прогудела бабушка, - уж я бы ей устроила!
  - Дамы, я, конечно, страшно извиняюсь, - Иван Афанасьевич изобразил поклон, в котором даже самая восторженная и романтичная барышня без труда бы насмешку определила, - но, может, прекратим пересудами заниматься и перейдём к делам сурьёзным?
  - С чегой-то ты это, милый друг, вдруг засерьёзничал? - фыркнула Катерина, меряя родственника пренебрежительным взглядом.
  Иван Афанасьевич почесал кончик носа, улыбнулся сконфуженно:
  - Смешно сказать, барышню погибшую жалко. И поднялась же рука у супостата в самый что ни на есть венчальный день извести!
  Родственники единодушно покивали и растаяли, оставив Аннушку созерцать рыдания несчастной Василисы. Правда, долго предаваться слезам барышня не стала, к столу порхнула, листок чистый из записной книжки выдернула и застрочила так, что даже чернила из-под пера брызнули. Закончив писать, Василиса оглянулась по сторонам, чуть слышно поцокала. Из-под кровати вылез небольшой лохматый пёсик, сладко потянулся, зевнул и сел у ног хозяйки, преданно глядя ей в лицо и умильно повиливая хвостиком.
  - Отнеси записку Олегу, - прошептала барышня, почёсывая пёсика за ушком, - только будь осторожен, крадись, чтобы тебя никто не видел.
  Пёсик коротко тявкнул и подошёл к двери, нетерпеливо поглядывая на неё и время от времени царапая. Василиса подошла к столу, нетерпеливо позвонила в маленький серебряный колокольчик.
  Не прошло и пяти минут, как дверь открылась, явив пышнотелую девицу в форме горничной. Девушка почтительно присела, по сторонам огляделась и в комнату шмыгнула, спросила приглушённо:
  - Чего желаете, барышня?
  - Отведи Чапу на прогулку, - приказала Василиса.
  Горничная глянула понимающе, опять присела, ответила кратко:
  - Будет исполнено, барышня. Сей момент всё сделаю, не извольте беспокоиться. Ужинать будете?
  - Потом, - отмахнулась девушка.
  Служанка подхватила пёсика на руки и вышла, в замке непреклонно щёлкнул ключ.
  Видение не прервалось, оно перетекло в другое так мягко и плавно, что Анна Викторовна сего даже не заметила, лишь удивлённо глаза распахнула, когда вместо девичьей комнаты разглядела полутёмные покои. Царивший в апартаментах беспорядок явно свидетельствовал о том, что живёт здесь холостяк, а гордо возлежащие на столе шпоры, а также небрежно брошенный на спинку стула мундир говорили о том, что комната принадлежит военному.
  "Да это же Олег Петрович, друг Платона Платоновича! - ахнула Аннушка, разглядев хозяина покоев, склонившегося над лампой и читающего принесённую псом записку. - Так вот, значит, в кого Василиса влюблена!"
  Закончив читать послание, Олег пылко прижал его к губам, подошёл к окну, прошёлся по комнате в глубоком волнении, а затем решительно сел за стол и принялся писать ответ. Послание было кратким, Анна Викторовна без труда смогла его прочесть (вот всегда бы так было, а то иной раз от духов и слова не дождёшься!).
  "Ангел мой, - гласила записка, - Ваше письмо вернуло меня к жизни. Уже завтра ночью я смогу назвать Вас своей супругой, и никто не сможет вырвать Вас из моих объятий. Вы решились, что может быть прекраснее! Завтра, как меж нами уже было условлено, проситесь с тёткой своей Прасковьей Макаровной на богомолье. Ваши родители хоть и суровы, а препятствовать Вашему общению с богом не станут. О дальнейшем Вы помните, писать не стану, сие послание и так опасно, коли в чужие руки попадёт. Целую Вас, мой ангел, многократно, вечно Ваш О."
  И опять видение перетекло в другое, словно кто-то незримый страницы перевернул. Василиса вместе со своей тётушкой и горничной, облачённые в скромные одежды, стояли посреди простого дешёвого нумера, постояльцев коих никто и никогда не запоминает, а за дополнительную плату и вовсе забывают начисто, так, что даже полиции не доискаться. Барышня спешно облачалась в подвенечное платье, служанка с тёткой ей по мере сил помогали.
  - Да неужто бежать решилась?! - охнула Анна Викторовна.
  - А чего такого? - моментально откликнулась тётка Катерина. - Сама-то, небось, за своим Яковом Платоновичем и в Сибирь не задумываясь последовала бы.
  Аннушка повернулась к тётке, но вместо неё увидела Олега и Василису, крепко держащихся за руки.
  - Как?! - ахнула Аннушка, прижимая ладошки к щекам.
  - Отравили нас, - вздохнул Олег Петрович. - Только и успели, что из часовни выйти да шампанского в честь венчания испить.
  - Вы не печальтесь, - Василиса коснулась Анны Викторовны призрачными пальчиками, - теперь нас с Олегом точно никто не разлучит, мы на убийцу зла не держим.
  Влюблённые растаяли в порыве прохладного ветерка, оставив после себя чуть приметный аромат нарциссов, Анна Викторовна зябко обхватила себя за плечи.
  - Ну что, теперь твоя душенька довольна? - сварливо поинтересовалась тётка Катерина. - Ты знаешь, что стряслось.
  - Шампанское, - Анна задумчиво затеребила локон, - кто-то отравил его.
  - Не соглашусь с Вами, Анна Викторовна, - мягко вмешался Платон Карлович, - если бы отравили вино, тогда погибших было бы больше.
  Анна так резко повернулась к своему свёкру, что даже юбка вокруг ног закрутилась:
  - Тогда что?
  Призрак виновато развёл руками:
  - Сие только надлежит следствию установить.
  ***
  Следствие же в лице Якова Платоновича Штольмана, глядя на мёртвые тела, пребывало в том состоянии тихой ярости, коей даже призраки опасались, потому как в такие минуты веяло от всегда сдержанного на чувства следователя силой невероятной и всесокрушительной.
  - Ваше Выс-родие, - верный помощник Прокофьев растерянно смотрел на Штольмана, не зная от волнения, куда деть руки, ставшие вдруг просто огромными, - это чего же деется-то, а? У кого же рука-то поднялась?
  - Это нам и предстоит выяснить.
  Прокофьев кивнул и замер, стараясь даже не дышать без острой необходимости, дабы не отвлечь господина Штольмана от тщательного изучения места преступления. Яков Платонович меж тем внимательно осмотрел всё вокруг, коротко поздоровался с только что приехавшим доктором, весьма недовольным тем, что после трёх тяжелейших часов у постели роженицы ему пришлось ехать не домой, а непонятно куда, да ещё и мальчишка-гусар, притащивший его в этот богом забытый угол, ничего толком сообщить не смог. Беда с этими вояками, коли доведётся толковать о делах, со службой напрямую не связанных, так и двух слов связать не могут! И всё-то у них спешно, срочно, безотлагательно, всё приказным тоном, словно не с почтенным человеком, а с самым распоследним солдатом общаются! Впрочем, недовольство почтенного доктора исчезло, едва лишь блестящие синие, точно весеннее небо, глаза остановились на двух телах.
  - Господи, - прошептал врачеватель и осенил себя крестным знамением.
  - Что скажете, Юрий Германович?
  Доктор помолчал, обуздывая вышедшие из-под контроля чувства, ответил негромко и размеренно:
  - Внешних повреждений нет...
  - Может, хворые были? - пробасил Прокофьев.
  - Это с каких, позвольте узнать, пор в гусары стали немощных брать?! - фыркнул Юрий Германович, насмешливо глянув на городового.
  - Игорь Петрович, отправьте людей осмотреть всё вокруг, - приказал Штольман, спасая проштрафившегося Прокофьева от докторского гнева.
  Городовой моментально вытянулся, махнул рукой стоящим поодаль служивым и исчез быстро и бесшумно, словно тень в ночном мраке. Яков Платонович присел на корточки рядом с Юрием Германовичем, спросил негромким доверительным тоном:
  - Кто из них Вам знаком?
  По горлу доктора скользнула короткая судорога, глаза повлажнели:
  - Василиса Тимофеевна. Осьмнадцать лет назад я помогал ей на свет появиться, да и потом заботами не оставлял. Она слабенькая была, хворала часто, я родителям говорил, что климат Петербурга ей не полезен, да они и слышать не хотели о том, чтобы столицу бросить. Очень сильно переживали, что дочка родилась, Тимофей Макарович, батюшка её, сына ждал, наследника, дабы передать ему со временем всё, чем сам владеет.
  - Иные дочери ничуть не хуже сыновей, - задумчиво заметил Яков, вспомнив о своей неугомонной, ни в чём удержу не знающей и братьям не уступающей сестрице, а также Анне Викторовне.
  Юрий Германович в сердцах рукой махнул:
  - Это мы с Вами, Яков Платонович, понимаем, потому как имеем достойные примеры пред глазами, а иные, - доктор опять махнул рукой и замолчал, кусая губы и борясь с раздражением. - Пусть тела доставят в покойницкую для дальнейшего обследования.
  Двое дюжих городовых проворно взялись за носилки и повлекли горестный груз прочь. Платон Платонович посторонился, давая им дорогу, перекрестился и шагнул к брату, протягивая ему откупоренную бутылку шампанского и два изукрашенных бокала.
  - Предлагаешь за упокой невинных душ выпить? - мрачно осведомился Яков Платонович, глядя на брата снизу-вверх, потому как отвлекли его от дела важного и для следствия полезного - изучения следов.
  - Балда, - оскорбился Платон, но тут же поправился, потому как последнее дело костерить следователя на глазах вверенных ему людей. - Это шампанское мы после венчания пили, все пили, понимаешь? А умерли только Олег с Василисой.
  - А пили они из этих бокалов? - взгляд Якова сделался острым, словно бритва, так и казалось, что ещё немного и след оставит.
  - Ну, - Платон Платонович передёрнул плечами, искренне посочувствовав тем бедолагам, коим приходится ответ перед следователем держать, - я их тебе потому и принёс. Только у Олега бокальчик треснул, когда на землю упал. Василисин-то прямо в сугроб свалился, а Олега на ледок угодил, вот и треснул.
  Яков Платонович чуть заметно усмехнулся, безошибочно угадав волнение брата, строгость поумерил:
  - Показывай, где ты их нашёл.
  - А чего искать-то? - удивился Платон и опять плечами повёл, уж больно неприятно к взмокшей спине рубашка липла. - Где новобрачные упали, там неподалёку и бокалы лежали, я их только убрал, чтобы городовые не растоптали, а то они же чисто кони дикие...
  Серые глаза брата сверкнули беспощадным клинком, младший Штольман прикусил язык, осознав, что ступил на тонкий ледок, за коим может разверзнуться самая настоящая пропасть. И как это Анна Викторовна ухитряется с Яковом обо всём на свете говорить, а подчас даже и спорить?! Он же был, есть, да, пожалуй, и будет Сухариком, чуть слово не то молвишь и всё, готово, сомкнулись ворота каменные, высунулись в бойницы узкие ружья, крепость приготовилась к глухой обороне.
  - Короче, вот тебе шампанское и бокалы, изучай, - Платон Платонович аккуратно поставил принесённые вещи на снег, помня о каких-то там отпечатках, что могут на гладкой поверхности остаться. - А я пошёл.
  - Не спеши, - остановил его Яков Платонович и коротко приказал, - бокалы и вино заберите и Юрию Германовичу доставьте, пусть как следует изучит на предмет яда.
  Платон невольно сглотнул. Как и все из славного рода Штольман, смерти он не страшился, но мысль о том, что по крови уже начала гулять отрава, обрывая нити жизни, неприятным холодком прошлась по спине и заледенила кончики пальцев. Или это ветерок, так некстати поднявшийся, сотворил? Платон Платонович покрепче натянул перчатки, потопал ногами, разгоняя кровь.
  - Замёрз? - усмехнулся Яков, от которого не ускользнули манёвры брата. - Сейчас поедем, больше тут делать нечего. Игорь Петрович, завтра утром жду от Вас рапорт о результатах осмотра.
  - Будет сделано, Ваше Выс-родие, - с готовностью отозвался Прокофьев. - Священника с гусаром в камеру отправить?
  - Вы что, с ума сошли?! Никого не трогать, завтра утром жду их в управлении.
  - Слава тебе, господи, - выдохнул священник, успевший в мыслях своих проститься не только с этой уютной часовенкой и рясой, но даже жизнью. - Слава тебе, отныне и навеки.
  Илья молиться и креститься не стал, сверкнул чёрными, воистину бесовскими, очами, мотнул кудлатой башкой, вскочил на коня, да и помчал прочь от часовенки таким галопом, что только снег из-под копыт полетел.
  - Вот ведь бесово отродье, прости господи, - сплюнул Прокофьев, - несётся, чисто кто за ним гонится, как бы шею не свернул в горячке-то.
  - Можа, проследить за ним? - откликнулся городовой Аникеев, парень исполнительный, но не сильно догадливый. - А то как бы не сбёг.
  - Куда он денется от Якова Платоновича, - с нескрываемой гордостью возразил Игорь Петрович. - От нашего господина следователя даже дух не ускользнёт.
  - Это верно, - с готовностью подхватил Аникеев и закраснелся как мальчишка, вспомнив о супруге господина Штольмана. По сердцу пришлись городовому глаза её васильковые, голосок её звонкий, улыбка её ласковая, да уважение к Якову Платоновичу было столь сильно, что даже себе не смел Аникеев в сих нежных чувствах признаться. Лишь украдкой, в самых потаённых мечтах, представлял, как его жена будет на Анну Викторовну, пусть хоть капелюшечку махонькую, похожа.
  То ли права народная примета, что у людей, служащих в одном месте, ход раздумий совпадает, то ли ночь была такая звёздная, на мечтания настраивающая, но сам Яков Платонович тоже думал об Анне Викторовне. Честно пытался произошедшее анализировать, примерный план действий набросать, а мысли, словно лесной ручеёк, нет-нет, да и сворачивали к Аннушке. Как-то она там? Сильно ли разобиделась, что с собой не взяли? А вдруг, оборони господь, сама навострилась к этой часовне, с неё станется!
  Штольман насторожился, но ничего, кроме хруста снега под полозьями саней, топота копыт по редкому ледку да редких усталых вздохов возницы слышно не было. У часовни господин следователь тоже никого не приметил, но к добру это или худу сказать было сложно. С Аннушки станется и в ночь за любимым мужем на место преступления отправиться, в Затонске сколько раз так делала! Яков Платонович усмехнулся, головой покачал. Украдкой наблюдавший за ним Платон ободрился, плечи расправил, надеясь, что удастся избежать братской выволочки, а то и так на душе паршиво, друг дорогой в один час сгинул вместе со своей молодой супругой. Право слово, вот ещё один довод за то, чтобы никогда не жениться!
  - Только ты, Платон, ухитряешься пойти за шерстью, а вернуться стриженым, - негромко по-немецки заметил Яков, не глядя на брата и рассеянно созерцая темноту вокруг, чуть разбавляемую редкими уличными фонарями.
  "Ну вот, началось, - приуныл Платон Платонович, - сейчас всю дорогу меня трепать будет, словно дворняга куклу".
  Так повелось ещё с прадеда, немецкий язык в семействе Штольман использовали исключительно в воспитательных целях: выволочку проштрафившемуся родственнику устроить, начальство, кое тоже не без греха, побранить, пройтись гневным словом по нерадивым коллегам либо же глупцам свидетелям, утаивающим важные сведения. Вот и теперь, перейдя на язык великого Шиллера и Гёте, Яков Платонович тем самым демонстрировал брату свою досаду и раздражение.
  Платон насупился, готовясь к обороне, ведь, право слово, он же уже давно взрослый мужчина, а не ребёнок, во время игры разбивший вазочку или подпаливший ковёр в библиотеке. Яков тоже молчал, привычно сдерживая мысли и чувства, прячась за маской невозмутимости, которая после встречи с озорной барышней на колёсиках всё чаще стала слетать, открывая живую, любознательную и, что самое досадное, ранимую натуру в каменных латах следователя. Как всегда при воспоминании об Анне Викторовне все мысли и чувства полноводной рекой хлынули к ней. Вспомнились встречи, взгляды, красноречивые, словно серенады трубадура, досадные размолвки и крупные ссоры, точно зимние вьюги убивающие всё живое на несколько вёрст окрест. Яков Платонович вспомнил о бешеной, до красных кругов перед глазами, вспышке ревности, обуявшей его, когда Аннушка, ЕГО АННА, ходила ночью в номер к инженеру Буссе (нет, не зря всё-таки мерзавца пристукнули, сам бы голыми руками его придушил за то, что посмел к Анне приставать!). Вообще мерзкое вышло дело с этим инженером: бумаги украли, Буссе убили (не велика и печаль, а всё ж досадно, что не сберегли), ещё и с Анной Викторовной поссорились так, что она из города сбежать вознамерилась. А всё потому, что не поняла, как дорога стала ему, Якову, как он ревновал её к инженеру. Ему-то самому казалось, что все мысли и чувства едва ли не на лбу прописаны, но Аннушка, душа доверчивая, видела лишь внешнюю холодность и смертельный яд слов. Нет, права Лизхен, не стоит надеяться, что окружающие мысли читать умеют, нужно называть вещи своими именами и не таиться, хотя бы от родных. Яков досадливо качнул головой (вечно сестрица права, а самое неприятное, что и сама знает об этом!) и негромко, на брата не глядя, уронил:
  - Я беспокоюсь о тебе, ты тоже мог пострадать.
  Если бы земля разверзлась под копытами коней, если бы из чахлых придорожных кустов выскочил отряд черкесов, если бы по Петербургу разнеслась весть о том, что Британия готова стать частью Российской империи на веки вечные, Платон Платонович и то меньше бы удивился. В политике, как и в любви, невозможного не бывает, черкесами бравого боевого офицера не испугать, землетрясения, пусть и редко, но тоже случаются, а вот то, что Яков, с детских лет за свою сдержанность и скрытность прозванный Сухариком, об этих самых чувствах, более того, страхах заговорил, было невероятно.
  - Яков, ты чего, заболел? - Платон машинально, как маменька всегда делала, протянул ладонь, лоб брату пощупать.
  Звучный шлепок по руке и колючий взгляд ставших похожими на осколки льда глаз показал, что со здоровьем, по крайней мере, физическим, у Якова Платоновича всё благополучно.
  - Дурак ты, Платон, - фыркнул следователь, отворачиваясь и замолкая.
  Платон Платонович задумчиво почесал нос, но толковых размышлений там не обнаружил, не нашлось их и в темечке, и в морщинке меж бровями, видимо, они перебазировались куда-то ещё. Штольман-младший нетерпеливо поёрзал, искоса поглядывая на брата, но тот не поворачивался и беседы не начинал.
  "Обиделся, - решил Платон, опять посматривая на брата, - вот же ёлки колючие, сосенки пахучие, Сухарик-то наш, похоже, оживает! Ай да Анна Викторовна, ай да умница! Только мне-то теперь что делать? Я-то тоже хорош, гусь лапчатый, ко мне по-человечески, а я как болван последний!"
  - Яш, - Платон Платонович положил брату руку на плечо, - прости. Я дурак, я знаю. Признаю свою вину, меру, степень, глубину.
  - Ты ещё лбом об пол побейся, - иронично посоветовал Яков, чуть улыбнувшись самыми уголками губ. - А как легче станет, скажи: это ведь не первое венчание тайное, верно?
  Штольман-младший принахмурился, помолчал, что-то прикидывая, и коротко кивнул. Что верно, то верно, тайных венчаний в столице хватало, некоторые совершались по зову сердца, иные корысти ради, а какие-то и во имя мести, дабы опорочить жениха или невесту, а вместе с ними и их почтенные семейства, как правило, хорошо известные в городе.
  - Тайное венчание не первое, - повторил Яков, - а смерть новобрачных сразу после венчания произошла впервые.
  Платон насторожился, словно почуявшая след гончая:
  - Хочешь сказать, что кому-то не угодил Олег?
  Следователь бровью повёл:
  - Что предположения строить, фактов нужно побольше собрать.
  - Я помогу, - Платон Платонович глазами сверкнул, - всех на уши подниму, а найду отравителя!
  - Всех не надо, просто узнай как можно больше об Олеге, - Яков Платонович помолчал. - Священника я беру на себя, а Василису и её семейство поручим Анне Викторовне.
  - Да стоит ли... - засомневался Платон, - дело-то нешуточное.
  Яков тепло улыбнулся, в серых глазах, обычно холодных, словно весенний лёд, точно солнце воссияло:
  - Анна Викторовна не простит, если мы её от дела сего отстраним. Она уж, наверное, своё частное расследование затеяла.
  И опять мелькнуло в голове Платона Платоновича, что не так и плоха женитьба, может она и радость подарить, и льды душевные растопить. Главное - избранницу достойную встретить, чтобы стала она не просто женой, а второй половиной, частью тебя самого, бесценным даром небес, ангелом, посланным во спасение души. И очень важно сего ангела не оттолкнуть, когда встретится он на твоём пути, не променять его на всяческие диавольские искусы, не загубить ревностью или холодом.
  Пока брат витал в облаках, Яков Платонович заприметил тощенькую девчушку, торгующую цветами. Видимо, не шли у торговки дела в этот день, она зябко ёжилась под порывами усилившегося к ночи ветра, переступала с ноги на ногу, посиневшими руками протягивая редким прохожим скромные букетики цветов, любовно взращенных на окошке.
  - Стой, - приказал Яков и, не дожидаясь полной остановки саней, спрыгнул и поспешил к девчушке.
  - Благодарствую, барин, дай Вам бог здоровья, - раздался в тишине вечерней улицы дрожащий девичий голосок, а потом стук башмачков по покрытой ледком мостовой.
  Платон Платонович с нескрываемым изумлением воззрился на брата, неловко сжимающего в руках букет. Цветы и Яков были, с точки зрения его родственников, понятиями взаимоисключающими друг друга, господин следователь в вопросах ботаники полный профан и, как порой шутила Лизхен, малину от крапивы отличить не мог.
  - Яков, - Платон понимал, что рискует, но остановиться не мог, - а ты точно не заболел?
  Штольман-старший глазами сверкнул и бережно спрятал за полу пальто скромный букетик. Не говорить же, что маленькие красные цветочки напомнили дело Демиурга, поздний вечер во дворе князя, красный цветок, сорванный с клумбы, и горячую от волнения ладошку, прижатую к губам. Сколько нежности было в ясных голубых глазах Аннушки, сколько тепла и заботы в короткой просьбе беречь себя! Тогда Яков, на миг позабыв о том, что он взрослый мужчина, как впервые влюблённый юнец загадал: коли примет Анна цветочек, значит любит она его, значит никто и ничто не разлучит их, все преграды одолеют. И ведь как ни наивен был загад, а сбылся, всё так и случилось, как мечталось, да что там, даже лучше! Яков поправил пальто, спасая цветы от становящегося всё сильнее холода, и бездумно принялся созерцать проносящиеся мимо дома, ворота, грязноватые переулки, закрытые на ночь витрины, облитые, словно маслом, неровным светом фонарей. Ему было тепло и покойно, дома ждала любимая жена, брату, притихшему рядом, ничего не угрожало, а душегуб, пока неведомый, непременно будет изобличён и наказан. Более же ничего господину следователю для счастия и не надо было.
  ***
  Анна Викторовна, за время отсутствия супруга успевшая выпытать у призрачных родственников всё, что они знали о Василисе, Олеге, их друзьях и родственниках, дремала в кресле в гостиной, вздрагивая и подскакивая каждый раз, как ей мерещился шум за окном. Нет, право слово, небольшие городки вроде Затонска определённо выигрывают в сравнении с Петербургом! Конечно, столица прекрасна, изысканна, словно признанная красавица бала, но тут на ночь глядя из дома не выскочишь и в полицейское управление делиться полученными сведениями не отправишься, потому как, во-первых, до этого самого управления ещё дойти надо, а во-вторых, позднюю посетительницу могут и не пустить.
  Аннушка досадливо вздохнула, к окну подошла, нетерпеливо в темноту выглянула, прислушалась и огорчённо отвернулась. А ну, как случилось что страшное? Вдруг Якову беда грозит?
  - Конечно, грозит, - поддакнула тётка Катерина, появляясь перед племянницей в ночном колпаке и нелепом халате в цветочек, - семейный скандал за то, что жену любимую дома оставил. Анна, кончай дурить и спать ложись, никуда твой супруг не денется.
  - Да какой сон, - отмахнулась Анна Викторовна, - не до него сейчас.
  За окном, наконец-то, раздался скрип снега, приглушённые голоса, среди которых любящая жена без труда узнала голос Якова.
  - Яшенька! - восторженной девчонкой пискнула Анна и опрометью бросилась из гостиной на улицу, мужа встречать.
  Выскочить в одном тонком домашнем платье на крепкий ночной морозец ей никто не дал, Яков поймал жену на пороге, крепко к себе прижал, утыкаясь лицом в пахнущие цветами волосы и мягко направляя обратно в тепло дома.
  - Яша, - Анна Викторовна погладила мужа по щеке, провела ладонью по хранящему ночной холод пальто, - у тебя усталый вид.
  - Розыск ничего не дал, - отозвался Штольман, не отрывая глаз от жены.
  - А помнишь, в Затонске, когда убили профессора Анненкова, ты тоже пришёл поздно вечером, - Анна поцеловала мужа в щёку, стараясь лаской стереть следы усталости с его лица, - и тоже уставший.
  - И тоже с цветком, - хмыкнул Яков, неловко доставая букет и протягивая его жене. - Знаешь, я каждый день готов повторять, что ты...
  Платон Платонович, который старался тише мыши проскользнуть наверх, дабы переодеться и смыть с себя навалившуюся на спину медведем тоску и сосущее чувство одиночества, оступился и громыхнул шпорой. Анна и Яков невольно вздрогнули и оглянулись, причём Штольман привычно прикрывал жену собой.
  - Общайтесь-общайтесь, я никоим образом не намерен вам мешать, - примиряюще поднял ладони Платон, спиной вперёд отступая к лестнице. - Я уже ухожу.
  Проводив брата взглядом, Яков повернулся к жене, обхватил её личико ладонями и выдохнул:
  - Я люблю тебя, Анна. Ты нужна мне.
  Аннушка спрятала закрасневшиеся от смущения щёчки на груди супруга, выдохнула чуть слышно:
  - Я тоже тебя люблю, Яшенька, сильно-сильно.
  Бывают моменты, которые становятся путеводной звездой для души, трепетно сохраняясь в памяти навсегда. Тихий, полный любви и нежности шёпот, мягкие пальчики, гладящие грудь, шелковистый завиток, щекочущий шею, и безграничное, пронизывающее всё вокруг, словно солнечный свет, ощущение радости и покоя. Что ещё нужно человеку для полного счастия?
  ***
  Яков Платонович хоть по делам служебным и имел доступ в прекрасное и коварное, словно дремлющая змея, высшее общество, светским человеком не был, предпочитая тихую размеренность спешке и суете. Аннушка, после опыта общения с князем Разумовским и Ниной Аркадьевной, тоже старалась держаться в стороне от ядовито-изысканных дам и внешне-обходительных господ, привыкших драпировать самые гнусные помыслы высокопарными фразами. У Платона же Платоновича горестное венчание, закончившееся смертью молодых, начисто вымело из головы всё, к трагедии не относящееся, а потому известие о венчании единственной дочери князя Горчакова стало для него, как и для брата с его супругой, новостью, о коей узнали они лишь за завтраком из газеты, посвятившей сему событию целую передовицу, да ещё и с разворотом.
  - Люди женятся, гляжу - не женат лишь я хожу, - зевнул Платон Платонович, небрежно откладывая газету.
  - А кого же на примете ты имеешь? - в тон ему спросил Яков, легко продолжая цитату сказки солнца русской поэзии.
  Платон от столь скабрезного вопроса даже кофием поперхнулся:
  - Типун тебе на язык, братец! Ты смерти моей хочешь, не иначе, я одну выберу, а остальных-то куда девать?
  - Амуров меньше заводить не пробовал? Чтобы не разрываться потом на части, не зная, которую предпочесть.
  - И-и-и, милай, - протянул Платон на манер старой нянюшки, - иные и между двумя не враз определялись с выбором. Нейтралитет всякий предлагали, а потом сами же его и нарушали.
  Анна хихикнула, без труда определив, в чей именно огород прилетел камушек, и этот её звонкий смешок спас младшего Штольмана если не от расправы, то выволочки точно. Платон Платонович посмотрел в потемневшие, словно грозовые облака, глаза брата и поспешно вскинул руки, сдаваясь на милость победителя. Военному, конечно, капитуляция без боя чести мало несла, зато неплохо сохраняла жизнь и нервы.
  - Всё, сдаюсь, не вели казнить. Я дурак, сам не знаю, что болтаю.
  Яков глубоко вздохнул, мягко, без стука отложил вилку, согнутую дугою, и ровным тоном ответил:
  - Извинения приняты.
  Платон бесшумно выдохнул и даже вознёс короткую молитву небесам, хотя особым благочестием никогда не отличался. Гневался Яков Платонович редко, удивительной выдержкой отличался, но уж если вулкан страстей пробуждался, то разрушительной силой своей легендарный Везувий, Помпеи загубивший, мог затмить. Впрочем, Платон Платонович относился к той категории людей, кои могли часами дёргать тигра за усы и плясать на кратере вулкана. Единожды отступив перед натиском стихии или же превосходящих сил противника, они непременно возвращались и одерживали победу, не признавая ни в чём и никогда поражения. Вот и сейчас стушевавшись пред братским гневом, Платон уже через пару минут как ни в чём не бывало вопросил:
  - Каковы будут наши планы?
  Яков помолчал, вращая в руках чайную ложечку, ответил медленно, раздумчиво, сопоставляя имеющиеся детали и отмечая то, что ещё предстояло выяснить:
  - Ты выясни всё про Олега и его окружение, убийство не спонтанное, значит корни его далеко тянутся. Я в управление направлюсь, допросы с обысками по всей форме проводить...
  Анна насторожилась, нетерпеливо покачивая ножкой и выразительно глядя на супруга. В очередной раз оставаться дома и ждать у моря погоды она не собиралась, в конце концов, её талант медиума никто не отменял, и в делах следствия он весьма полезен может быть!
  - А ты, Аннушка, - Яков отвёл взгляд, чтобы готовая расцвести на губах улыбка не выдала его раньше времени, - а ты...
  - Я с вами, - выпалила Анна и голову строго вздёрнула, - и в этот раз нипочём дома не останусь!
  - Да кто бы сомневался, - голос Якова Платоновича был чуточку насмешливым, точь-в-точь как в самые первые месяцы в Затонске, когда строгий столичный следователь ни в грош не ставил мистические таланты чудаковатой провинциальной барышни. Анна Викторовна хотела было возмутиться, да тут приметила, какой нежностью и любовью глаза супруга светятся, как дрожит в уголках губ лёгкая озорная мальчишеская улыбка, и сама разулыбалась, расцвела, словно цветик лазоревый под щедрыми животворными лучами солнца.
  "А может, и правда жениться, - подумал Платон Платонович, - найти такую вот как Аннушка или Лизхен, хотя, нет, лучше как Юлия, соседка наша. Лизка словно кобылица норовистая, замаешься доказывать, кто в доме хозяин".
  Штольман-младший вздохнул чуть слышно, из-за стола поднялся, дабы в чужом пиру чувств похмельем не быть, и отправился долг дружбы возмещать, сиречь искать погубителя Олега и его супруги, с коей тот только и успел, что обвенчаться да один раз поцеловаться.
  Яков Платонович проводил брата мимолётным взглядом и сосредоточил всё своё внимание на супруге. Анна улыбалась нежно и выглядела земным воплощением кротости и послушания, только вот господин следователь слишком хорошо знал своего голубоглазого ангелочка, чтобы верить обманчивому облику. Анна Викторовна обладала храбростью, опасно граничащей с безрассудством, и забывать об этом не следовало.
  - Анна...
  - С тобой, Яша, - Анну Викторовна упрямо сверкнула глазами, - я больше дома не останусь! В конце концов...
  Яков с приглушённым смешком подошёл к жене, мягко привлёк к себе. Аннушка возмущённо встрепенулась, словно птица, которую заботливые руки отправляли в клетку, выпалила, стараясь, чтобы голос звучал строго:
  - Я буду помогать.
  - Будешь, - Яков, всё ещё посмеиваясь, потёрся щекой о шелковистые волосы Анна, - тебя же всё равно не остановить.
  Сердце Анны Викторовны таяло, словно ком снега, брошенный на раскалённую сковороду, колени превратились в желе, и чтобы не упасть, Аннушка обняла мужа, прижалась к нему, щедро делясь теплом и нежностью и ничего не требуя взамен.
  - Анна, - выдохнул Яков, стискивая жену в объятиях.
  В душе Штольмана сошлись в неравной битве следователь и муж, долг и страсть, служба и любовь. Прежде такого никогда не было, Яков Платонович чётко отделял дела служебные от личных, стараясь ни в коем случае их не смешивать, ведь следователь должен быть невозмутим и беспристрастен. Анна Викторовна каждую, даже случайную, встречу делала яркой и незабываемой, то чуть не раздавив его своим велосипедом, то замирая статуей, то щедро делясь полученными от духов сведениями, а порой напуская на себя такую чопорность, что столичный следователь чувствовал себя нашкодившим мальчишкой, вызванным на разговор к отцу. Общение, начавшееся с моментов служебных, очень быстро перешло на личное, чувства вырывались из-под гнёта разума, и это было волнующе, беспокоило, словно заноза, но при этом будоражило, сбрасывая гнёт прошлого и открывая дверь в таинственный и неизведанный мир искренних улыбок, сердечных порывов и бесхитростных чувств, среди которых не находилось места расчёту и поиску выгоды.
  - Я люблю тебя, Аннушка, - Яков чуть отстранился, заглянул в блестящие голубые глаза жены.
  - А я тебя, Яшенька, - Анна погладила мужа по щеке, - но дома всё равно не останусь, и не проси.
  Штольман рассмеялся, громко, от души, как смеялся только в детстве, когда самой страшной бедой было чахнуть в библиотеке над письмами Элоизы и Абеляра, тихонько костеря того злодея, что опубликовал их переписку полностью, без всяких сокращений, а порой ещё и со своими собственными измышлениями, будто они кому-то интересны!
  - Я хотел попросить тебя сходить к родственникам Василисы. Что-то мне подсказывает, что со следователем они откровенничать не станут, а в управление их тащить, - Яков Платонович раздосадованно махнул рукой. Беда с этими столичными богачами, гонору на два железнодорожных состава, а разумения порой меньше, чем у кошки. Конечно, за время службы господин Штольман научился сбивать спесь, но если была хоть малейшая возможность добиться своего путями окольными, без лишнего шума, он такой шанс никогда не упускал.
  У Анны Викторовны от удовольствия даже щёчки зарумянились:
  - Я обязательно к ним схожу. Прямо сейчас и отправлюсь.
  - Только не огорчайся, если беседы не выйдет, - напутствовал жену Яков Платонович, провожая её до дверей и целуя в щёку.
  Аннушка согласно кивнула, подарила мужу ответный поцелуй и выпорхнула за дверь, на улице помахав рукой и, озорно улыбнувшись, послав Штольману воздушный поцелуй. Яков ответно улыбнулся, подхватил трость и саквояж, поправил шляпу и тоже покинул дом, направившись в полицейское управление. Нежного заботливого супруга сменил строгий следователь, суровый, словно холодное море, в коем и летом не тают ледяные глыбы.
  Вызванный в полицейское управление священник, например, так проникся строгостью следователя, что на пороге кабинета замешкался и просительно на городового взглянул, безмолвно умоляя его забрать куда угодно, пусть даже в камеру, лишь бы подальше от этого давящего, точно могильная плита, места.
  - Присаживайтесь, - Штольман кивнул на стул, расположенный напротив письменного стола.
  Священник кротко вздохнул, осенил себя крестным знамением, молитву для укрепления духа прошептал и сел на стул, лица не пряча и спину не сутуля.
  - Следователь Штольман, Яков Платонович, - Яков окинул священнослужителя быстрым взглядом, от коего не укрылось и сдерживаемое волнение, и сплетённые, дабы дрожь не выдали, пальцы рук, и некоторая скованность позы.
  - Отец Никодим я, - священник коротко поклонился, - служу в часовне Святых праведников, что близ бывшего торгового тракта.
  - И часто Вы венчания тайные проводите?
  Отец Никодим губы поджал досадливо, помолчал, потом вздохнул глубоко, ладонью провёл по короткой бороде, живо напомнившей Якову Платоновичу Затонск, убийство профессора Анненкова и Антона Андреевича Коробейникова, переодетого послушником.
  - Скрывать не буду, случалось, потому как убеждён, что лучше пусть, хоть и тайно, обвенчаны будут, нежели во грехе и без благословения господнего жить станут.
  Яков Платонович хоть и был в глубине души согласен со священником, ничем сего внешне не проявил. Из-за стола вышел, на краешек стола присел, переводя разговор на более доверительный лад, и вопрос свой повторил, потому как желанного ответа не услышал:
  - Так как часто венчания тайные проводите?
  Отец Никодим опять бороду пригладил, губами пожевал, вспоминая:
  - В этом месяце два раза обращались, в прошлом четыре, в декабре ещё один раз приезжали, а до того с самого лета тихо было.
  - Вы не узнавали, все пары благополучно венчание пережили?
  Вопрос прозвучал резко, пожалуй даже на грани богохульства, но священник не обиделся, рукой махнул, отчего широкий рукав монашеского облачения птичьим крылом плеснул:
  - Господь с Вами, сын мой, все живы и в полном благоденствии, дай им бог и дальше всевозможной милости.
  "Все живы, - мысленно повторил Штольман, - все тайно обвенчанные пары живы, а Олег и Василиса погибли. Почему?"
  Яков Платонович вернулся за стол, передвинул справа налево чернильницу, строго посмотрел на священника:
  - Пару, которую Вы вчера венчали, Вы ранее знали? Или, может, видели? Рассказывал Вам о них кто-нибудь?
  Отец Никодим нахмурился, глаза вверх поднял, вспоминая, помолчал минуты три, а потом размеренно головой покачал:
  - Девицу видал неоднократно в дни больших церковных праздников, во время которых верующие обходом по всем церквям да часовням идут, а вот молодца, лукавить не стану, ранее не встречал. Оно и понятно, господин из военных, у них свои часовни с церквями имеются.
  Священник вовремя остановился, решив не озвучивать своих соображений о новомодных мыслителях, склонных сомневаться во всём, в том числе, вот богохульники, даже в существовании самого господа бога! Господин следователь-то, поди, из таких же будет, если вообще не иноверец, фамилия-то самая что ни на есть немецкая, а значит и веры её носитель католической. Отец Никодим перекрестился и зашептал молитву, некстати вспомнив взбудоражившую весной весь Петербург историю о коварных иезуитах, то ли погубивших, то ли едва не сведших в могилу сына благородного польского пана, решившего сменить католическую веру на православную, дабы обвенчаться с любимой.
  - Значит ни с невестой, ни с женихом Вы лично знакомы не были, - Яков машинально потянулся в ящик стола за картами, но в самый последний момент руку убрал, священник и так не спешит откровенничать, не стоит его ещё больше против себя настраивать.
  - Лично не имею чести знать, а девицу видел, - терпеливо повторил отец Никодим, подавляя нетерпение. Вот ведь, прости господи, служба у человека, по сто раз одно и то же вопрошать, мечом карающим на земле служить, от господ богатых да знатных пренебрежение терпеть, да ещё каждый день судьбу испытывать, со смертью в салки играть.
  Никодим, коего когда-то в миру звали Прохором Антипычем, человеком был незлобивым, а потому всем сердцем посочувствовал господину следователю и возгорелся желанием ему помочь. Только вот чем, если жених и невеста в одинокую часовенку пришли только один раз, на венчание, которое завершилось для них смертию? Священник задумчиво губами пошевелил, головой покачал, дабы мысли, вспугнутыми зайцами скачущие, хоть немного угомонились и стройными рядами встали, бороду пригладил, да и возопил во всё горло:
  - Вспомнил! Слава тебе, господи, вспомнил!
  От могучего баса отца Никодима господин следователь едва на месте не подпрыгнул, зыркнул так, что все мифические существа, способные взором в прах или камень обращать, почувствовали себя посрамлёнными, и вопросил строго, словно ангел в день страшного суда:
  - И что же Вы такое вспомнили?
  - Вспомнил, - отец Никодим от удовольствия даже в ладоши прихлопнул, по-мальчишески гордясь своей сообразительностью, - вспомнил, как есть вспомнил!
  - Вы меня заинтриговали, - Штольман насмешливо приподнял бровь.
  - Служка у меня другой был, - священник опять взмахнул рясой, словно намереваясь воспарить над столом господина следователя. - Так-то всегда Михаил на венчаниях, а тут другой был, Егор, он... - Никодим замялся, - милостью божией отмечен.
  - В каком смысле?
  Священник губы поджал, силясь совместить духовное с мирским, ответил осторожно, словно по тонкому льду шествуя:
  - Блаженен он, снисходит на него иногда милость божия, и становится он гласом божиим.
  Во взгляде господина следователя отчётливо читалось скептическое недоверие, левая бровь приподнялась и изломилась в холодной насмешке, но голос меж тем оставался ровным и сдержанным:
  - И что же Егор провозгласил Олегу Петровичу и его невесте?
  Отец Никодим от столь невинного вопроса даже взмок весь, плечи опустил, словно из него разом весь воздух выпустили:
  - Когда Егор имя новобрачных узнал, побелел весь, затрясся, а потом сказал, что не должно нам венчание проводить, потому как смерть за ними придёт и с собой обоих заберёт.
  - Так прямо и сказал: смерть придёт?
  Тон Якова Платоновича оставался скучающе-скептическим, словно он лишь из вежливости продолжал беседу и ни единому слову в ней не верил, однако те, кто имел честь хорошо узнать господина Штольмана, непременно заметили бы, как в глубине глаз его вспыхнул яркий огонёк интереса. Отец Никодим господина следователя знал плохо, а потому мнимым равнодушием оскорбился до глубины души, весь мальчишеский запал растерял, пробурчал неохотно:
  - Так прямо и сказал, какой мне резон Вам врать? И вообще, дел у меня в часовне не меряно, не считано, недосуг мне с Вами тут беседы разводить.
  Услышав обиженную отповедь, Штольман опустил голову, пряча добродушную усмешку. Будь в кабинете Анна, она непременно ринулась бы на защиту всего логике не поддающегося вообще и неправедно оскорблённого священника в частности. Анна Викторовна - натура впечатлительная, с обострённым чувством справедливости, ух, она бы по поводу скепсиса высказалась! Яков так отчётливо представил свою супругу, что на миг помстилось: рядом она, стоит за плечом, на священника с состраданием смотрит. Штольман не утерпел, оглянулся, никого не увидел и чуть слышно вздохнул, тут же за свою мимолётную слабость себя укорил, головой качнул, на служебный лад настраиваясь:
  - Егора где найти можно?
  Никодим бороду пригладил, ответил степенно, размеренно, как служителю церкви и подобает:
  - Так, знамо дело, где. У отца Иллариона.
  Яков Платонович резко втянул носом воздух. С отцом Илларионом у Штольмана знакомство было давнее и отнюдь не дружеское: оба упрямые, гордые, решительные, за свои убеждения горой стоящие, но при этом один верил в божественное, а другой в логику и разум. Когда один ревнивец, зарезавший жену, прикрыл свой грех облачением послушника, отец Илларион ни в какую не пожелал выдать его господину следователю. Штольман готов был обвинить священника в укрывательстве преступника, если бы через три дня душегуб не свалился в колодец и не сломал себе шею. Что это было: божий ли промысел или же вполне земная месть, Яков Платонович не знал до сих пор, так как провести расследование сей кончины ему никто не дал. Ясно было одно: отец Илларион греховодникам не попустительствовал, и на том спасибо.
  - Ну что ж, - Яков вздохнул тягостно, понимая, что неприятной встречи не избежать, - благодарю за помощь. Из города не уезжайте, могут возникнуть ещё вопросы.
  - Да господь с Вами, куда я поеду? Часовенка же у меня, - отец Никодим поднялся, помялся немного, а потом осенил следователя широким крестом. - Храни Вас господь, сын мой.
  Стального отлива глаза Штольмана смягчила лёгкая улыбка. Священник не знал, что Яков Платонович вспомнил о своём голубоглазом ангеле-хранителе, неустрашимой и романтичной непоседе Аннушке, ставшей его путеводной звездой.
  ***
  Случайно ли, что сама Анна Викторовна в сей момент тоже своего супруга вспоминала, призывая себе в помощь его невозмутимость и спокойствие? Конечно, Аннушка благодаря призракам уже знала, что родственники Василисы люди весьма своеобразные, если не сказать совсем уж жёстко, обвинив их в самодурстве, которое более пристало бесящимся от скуки провинциальным помещикам, чем уважаемым жителям столицы. Личная встреча показала, что Василисушке не просто не повезло с родственниками, а крупно не повезло. Зато сразу стало понятно, почему бедная девушка согласилась на тайное венчание, которое бросает тень на доброе девичье имя. Из такой-то семьи быстрее ветра понесёшься к любому, кто позовёт, даже на наружность и нрав смотреть не станешь.
  Анну Викторовну сначала держали в передней, словно просительницу какую, выпытывая, кто она и зачем пожаловала, затем, когда барышня начала уже закипать, точно походный самовар, пригласили в гостиную, где её принял не глава семьи, а какой-то то ли поверенный, то ли дальний родственник. Мужчина из глубин матово поблёскивающего кожаного кресла сальным взором обшарил Анну Викторовну, отчего она гадливо передёрнула плечами, и мурлыкающим тоном предложил присесть.
  - Благодарю, - холодно отозвалась Анна, опускаясь на низенький стульчик с пыточно-прямой спинкой.
  - Позвольте представиться, Герман Владимирович, - мужчина поднялся из кресла, отвесил глубокий поклон и опять сел, не сводя с Анны Викторовны блестящих глаз, - с кем имею честь?
  - Анна Викторовна Штольман.
  При упоминании фамилии Штольман по лицу Германа Владимировича скользнула лёгкая гримаска, голос потерял сиропность, а поза развязность. Мужчина посуровел, подобрался в кресле, словно готовился отражать незримую атаку:
  - Прошу простить моё любопытство, следователь петербургского отделения полиции Яков Платонович Вам родственник?
  - Муж, - гордо ответила Анна, и не думая скрывать столь милое сердцу родство. - Яков Платонович - мой супруг.
  Германа Владимировича откровенно перекосило, он невнятно пробормотал что-то, что в равной мере можно было считать и поздравлениями, и сожалениями, нервно вытер лоб и выпалил:
  - А говорят, Вы с духами общаться можете?
  - Совершенно верно, - сей факт Анна Викторовна скрывать тоже не собиралась, благо в Петербурге, да ещё и за широкой спиной любимого Яшеньки, а также полковника Варфоломеева, занятия спиритизмом ничем предосудительным не считались.
  Герман Владимирович окончательно скис, неуклюже поднялся из кресла, нервно рванул узел шейного платка и пробормотал, тщательно избегая взгляда голубых глаз Анны:
  - Пожалуй, Вам лучше побеседовать с Тимофеем Макаровичем, сей момент я его позову.
  Анна ответить ничего не успела, грузный Герман Владимирович выскользнул из комнаты быстрее ошпаренной кошки, за дверью звучно выдохнув и прошипев что-то неразборчивое. Какой из всего этого следовал вывод? Правильно, только один: Якова Платоновича тут знали и опасались. Аннушка улыбнулась, с нежной гордостью подумав о муже. Какой же он всё-таки замечательный, как ей с ним повезло! Яша самый чудесный, самый настоящий, с ним никто не сравнится! А какой у него голос, а глаза, такие проницательные, кажется, всё насквозь видят.
  - Угу, до мельчайших косточек просвечивают, только вот чувства девичьи неведомы остаются, - фыркнула тётка Катерина, появляясь перед племянницей и тыкая ей в грудь полупрозрачным пальцем. - Ты, душа моя, не о том думаешь, нынче не время в облаках витать, тебя, тетёху, неровен час из дома с позором выставят али потравят, а ты и знать не будешь.
  - Никто меня не отравит, - возмутилась Анна, - им это невыгодно.
  Катерина закатила глаза:
  - Невыгодно было Увакову со Штольманом связываться, князю Якова Платоновича на дуэль вызывать, герою нашему на обеих дуэлях в воздух стрелять, но их же ни одного сии расчёты не остановили, верно? А уж Яков-то Платонович должен был головой думать, тоже мне, рыцарь печального образа!
  - Тётя, - попыталась урезонить разошедшуюся призрачную родственницу Анна, но та и при жизни-то не спешила к воззваниям прислушиваться, считая их пустой тратой времени.
  - Не тётькай, - отмахнулась Катерина, - лучше слушай внимательно: в доме этом ничего не ешь и не пей, меньше говори да больше слушай, а самое главное - не спорь ни с кем, ясно? Ежели с тобой чего случится, Яков с нас всех головы снимет, даром, что в призраков не шибко верит.
  Анна собралась было возразить, что она не ребёнок и сама в состоянии о себе позаботиться, но не успела, дверь бесшумно отворилась, впуская седого старца, на изборождённом морщинами лице которого застыла печать вечного недовольства.
  - Значит Вы и есть та самая медиум, - проскрипел старец, бесцеремонно разглядывая Анну Викторовну, - и зачем пожаловали? Привет от Васьки передать? Так мы в её приветах не нуждаемся, так ей и скажите: как сбежала она к своему вояке, так и не стало у нас дочери. Распустёха бесстыжая, даже помереть тихо не могла, такую кашу заварила!
  Анна вспыхнула, вскинулась, готовая броситься на защиту несчастной девушки, но тётка Катерина положила ей на плечо ледяную ладонь и прошипела в самое ухо:
  - Молчи, станешь спорить, ничего не узнаешь.
  - Это же надо было такое учудить: отравиться сразу после венчания! Дура, ой, дура, нет, зря я всё-таки её маленькую не пришиб, ещё когда узнал, что папаша её беспутый... - старик так стремительно замолчал, что даже зубы клацнули, точно замок, запирающий семейные тайны. - Шли бы Вы, барышня, по своим делам, нечего Вам тут делать.
  Спорить Анна не стала, холодно простилась и покинула негостеприимный дом. Ей было над чем подумать и что рассказать Якову, а значит визит к Василисиным родственникам прошёл не зря. А всё-таки до чего же неприятные люди! Анна Викторовна поморщилась, пальто поправила (ветер крепчал всё сильнее, неприятно холодя лицо, теребя подол и проникая в рукава) и направилась в полицейское управление. Совсем как раньше, в Затонске, когда Аннушка прибегала к Якову Платоновичу в любое время, один раз застав сурового следователя даже дремлющим в кабинете. Яков лишь совсем недавно признался, что ждал визитов Анны, потому и засиживался допоздна, всенепременно выпроваживая верного Антона Андреевича, который никак не мог понять, почему его начальник не спешит домой после службы. Анна лучезарно улыбнулась, подставляя личико проглянувшему из-за туч солнышку. Вот уж, право слово, погода Петербурга, то дождь зарядит, то ветер ледяной подует, а через мгновение уже солнышко вовсю засияет. И всё это, между прочим, в один месяц, да что там, день единый произойти может, причём февральский, сиречь зимний. Пётр Иванович, помнится, всегда шутил, что в столице все времена года перемешаны, в единый ком сбиты, только календарь и подскажет, лето сейчас, зима или весна. Аннушка опять подставила личико солнцу, наслаждаясь его совсем уже весенним теплом. Вот и зиме конец скоро... Анна споткнулась и замерла, точно громом поражённая. Как она могла забыть, как?!
  - Ты чего? - соткавшаяся прямо из воздуха бабушка коснулась прохладной ладонью лба внучки. - Заболела что ли? Али, хе-хе, привидение увидела? Так это для тебя не редкость.
  - Не смешно, - отмахнулась Анна Викторовна от заботливой родственницы, - у Яши скоро именины!
  - А ты что, только сейчас об этом вспомнила? - тётка Катерина, чью ядовитость ещё при жизни сравнивали с воспетым Александром Сергеевичем Пушкиным анчаром, ехидно хмыкнула и поцокала языком. - Ай-яй-яй, душечка, как же ты могла!
  - Не переживайте, Анна Викторовна, Яков и сам, наверное, забыл, - Платон Карлович ободряюще улыбнулся.
  - Немудрено, уж который год не отмечает, - вздохнула Марта Васильевна и виновато отвела взгляд.
  Платон Карлович обнял жену, прижал к груди, поцеловал в висок, шепнул нежно:
  - Раньше не отмечал, а теперь всенепременно станет.
  - Ох уж мне эти, право слово, нежности супружеские, - поморщился Иван Афанасьевич, коий и при жизни-то считал супружество весьма обременительным и долго избегал цепей Гименея.
  - Помолчи, - прицыкнула бабушка, - без нежности никуда, она душе стареть не даёт, а сердцу сохнуть. А ты, Анна, не беспокойся, Якову Платоновичу не до именин пока, к нему от Горчакова человек послан, по спешному делу.
  - А что случилось? - насторожилась Аннушка, вспомнив объявление о венчании единственной дочери князя в утренней газете.
  - Да то самое, - помрачнел Платон Карлович, а Марта Васильевна печально добавила, прижимаясь к мужу:
  - Мария Витальевна вместе со своим супругом прямо на торжественном обеде скончалась.
  - Отравили?! - всплеснула руками Аннушка, и шедшая мимо с большой корзиной старушка испуганно шарахнулась в сторону, торопливо и мелко крестясь. - Как Василису с Олегом?
  Призраки кивнули, медленно растворяясь в ярких лучах солнца. Анна Викторовна поправила шляпку и быстро направилась в полицейское управление, надеясь успеть до того, как Яков Платонович уедет.
  Аннушке повезло, она перехватила супруга уже на выходе.
  - Яков... - выдохнула Анна, но Штольман лишь коротко кивнул в сторону пролётки:
  - Расскажешь по дороге, мы едем к князю Горчакову.
  - Его дочь была отравлена прямо на праздничном обеде вместе с супругом, - вздохнула Аннушка.
  Штольман пристально посмотрел на жену, коротко усмехнулся, головой покачал:
  - Ох уж эти Ваши частные расследования, Анна Викторовна!
  - Что делать, если полиция не справляется, - не осталась в долгу Анна и, махнув рукой на все правила приличия, поцеловала мужа в щёку. Тут же моментально смутилась, закраснелась, в пролётку вспорхнула, выбившийся завиток у виска затеребила:
  - Мы... едем?
  - Едем, - Яков Платонович едва ли не за шиворот вернул себя в рабочий настрой, становясь суровым следователем.
  Возница, сидящий на облучке, и стоящий у входа в управление городовой переглянулись и чуть приметно усмехнулись. Они прекрасно заметили счастливую мальчишескую улыбку на лице господина Штольмана, его сияющие глаза. А значит не так уж холоден, суров и неприступен господин следователь, есть у него и сердце пылкое, помимо души справедливой. Что ж, дай бог всего наилучшего этой голубоглазой красавице с задорными кучеряшками у висков, сумевшей сделать Якова Платоновича по-настоящему счастливым.
  ***
   Князь Горчаков обитал в фешенебельном особняке на Сергиевской, и дом его был хорошо известен многим жителям столицы. Почтенный Георгий Васильевич пользовался репутацией одного из самых хлебосольных хозяев не только в Петербурге, но даже Москве, а его супруга, Нина Александровна, славилась домовитостью. Долгое время в семействе Горчаковых не было детей, что до слёз огорчало Нину Александровну, проведшую многие часы на коленях пред иконами, много жертвовавшую монастырям и не реже двух раз в год проходившую лечение за границей. Когда же на свет появилась крохотная Настенька, радости князя и его жены не было предела. Девочка росла слабенькой, а потому детство своё, по совету врачей, провела в Ливадии, в фамильном поместье своей бабушки, не чаявшей во внучке души. Когда Анастасия Георгиевна прибыла в Петербург на свой первый дебютный бал, весь свет был очарован её красотой, грацией и свежестью. Некоторая скованность, вполне оправданная для юной дебютантки, придавала Настеньке дополнительный шарм, а немалое приданое становилось блестящей оправой для нового бриллианта. Стоит ли удивляться тому, что на следующий день князю Горчакову нанесли визит сразу несколько блестящих кавалеров, имевших счастие танцевать с Анастасией Георгиевной. Георгий Васильевич принимал гостей как всегда радушно, но на разговоры о замужестве дочери благоразумно отвечал, что неволить свою кровинку не станет, да и спешить резона нет, пусть порезвится ещё, понежится в лучах быстро преходящей светской славы. Успеет ещё из родительского гнезда упорхнуть да детишками обзавестись, время есть. Настенька с батюшкой была полностью согласна, она купалась в родительской любви, а сердечко её хоть и млело от куртуазностей кавалеров, а всё ж оставалось неподвластно стрелам Амура.
  Всё изменилось на балу в доме графа Арсеньева, куда Анастасия Георгиевна прибыла вместе со своими родителями. В ту пору в доме графа гостил его старинный приятель, полковник Алмазов, Дмитрий Кириллович, человек годами немолодой, успевший нажить и седины в волосах, и шрамы многочисленные на душе и теле. Граф представил Настеньку полковнику, барышня взглянула в чёрные, словно демонические, очи военного и... пропала. Исчезли все звуки, запахи, во всём мире осталась лишь она да этот мужчина, краше коего на всём свете нет и быть не может.
  - Вы позволите пригласить Вас? - Дмитрий Кириллович поклонился, протянул широкую крепкую ладонь девушке.
  Рука бравого военного, успевшего повидать за свою жизнь многое, подрагивала от волнения, убелённый сединами полковник чувствовал себя безусым кадетом на своём первом балу.
  - Да, - прошелестела Настенька, с душевным трепетом вкладывая свою ручку в широкую ладонь.
  Что они танцевали, о чём говорили, да и говорили ли вообще, Анастасия Георгиевна не смогла сказать бы даже под пытками. Когда танец кончился и Дмитрий Кириллович проводил барышню на её место, поклонился и отошёл, Настеньке показалось, что вместе с ним ушла и её весёлость.
  - Что с тобой, моя милая, - встревожилась маменька, - ты такая бледная, уж не захворала ли?
  - Я здорова, матушка, - ответила Настенька, не сводя глаз со стоящего поодаль Дмитрия Кирилловича.
  Нина Александровна за взглядом дочери проследила, разом отметила и солидный возраст, и шрамы, и седины в волосах господина полковника и недовольно поджала губки. Уж могла бы дочурочка и кого подостойнее выбрать, вокруг неё такие кавалеры кружат! Но сердцу, как известно, приказать нельзя, оно не поддаётся доводам разума, у него своя, особая мера на всё и всех. Князь Горчаков, когда вечером жена поведала ему обо всём без утайки, лишь улыбнулся и посоветовал не забивать голову глупостями. Девичье увлечение, что весенний ледок, только отвернись, а уж и нет ничего.
  Но увлечение оказалось гораздо серьёзнее, чем восторженный интерес юной барышни к бравому военному. У Дмитрия Кирилловича и Анастасии Георгиевны оказались схожие взгляды, им нравилась одна музыка, они искренне любили театр и балет, душной бальной суете предпочитали прогулки или же уютные вечера пред камином с книгой, причём всем произведениям предпочитали Вольтера, да могли иногда ознакомиться с входящими в моду готическими романами.
  Когда полковник Алмазов явился в дом князя Горчакова с официальным предложением, этому уже никто не удивился, всё ещё с открытия зимнего сезона было понятно. После официального обручения Настенька с матушкой с головой ушли в предсвадебные хлопоты, а Георгий Васильевич с женихом в заботы другие, менее занимательные, но не менее важные: нужно было позаботиться о доме, в который супруг приведёт жену после венчания, подписать кучу бумаг, укомплектовать штат слуг и ещё множество дел муторных и мешкотных, без коих невозможна безоблачная семейная жизнь. В день венчания Настенька была хороша, словно ангел, жених на её фоне наружностью сильно проигрывал, но безграничная любовь, сиявшая в демонических очах, всё компенсировала. Родители от всего сердца благословили дочь на долгую и счастливую жизнь, только старая нянька с трудом сдерживала слёзы. Накануне церемонии она бегала к блаженному Егору узнать о счастье своей воспитанницы, и тот провозгласил барышне скорую смерть. Нянька всю ночь простояла на коленях, моля небеса смилостивиться, но, видимо, не вняли святые горячим молитвам. Аккурат на праздничном обеде Настенька со своим супругом отпили из щедро изукрашенных золотом бокалов и упали бездыханные. Нина Александровна истошно завопила и рухнула в беспамятстве, разом постаревший лет на двадцать князь Горчаков, держась рукой за сердце, приказал звать доктора и послать человека за Штольманом Яковом Платоновичем, после чего упал на пол в глубоком обмороке.
  К тому моменту, когда Яков Платонович вместе с Анной Викторовной прибыли, в доме уже остро пахло камфоровым маслом и лавровишневыми каплями. Три заплаканные горничные и доктор хлопотали вокруг по-прежнему лежащей в беспамятстве Нины Александровны, а Георгий Васильевич, бледный, в расстёгнутой до середины груди белоснежной шёлковой рубашке, безучастно сидел в кресле, вертя в руке стопку коньяку.
  - К Вам следователь Штольман с супругой, - провозгласил лакей, тщетно пытаясь подавить в голосе дрожь сдерживаемого рыдания.
  Князь отшвырнул стопку, коньяк выплеснулся щедрой волной, испортив пушистый светлый ковёр, но на это никто даже не обратил внимания, не до того было:
  - Проси немедля!
  Первой в комнату скользнула Анна Викторовна, Яков Платонович вошёл следом за ней.
  - Сударыня, - Георгий Васильевич церемонно поклонился Анне, нервически дёрнул уголками губ, силясь изобразить улыбку, - прошу меня простить за столь неподобающий вид...
  В голубых глазах Анны Викторовны было столько сострадания, что князь махнул рукой, обрывая светскую фразу и отвернулся, пряча слёзы.
  - Примите наши соболезнования.
  Голос Якова Платоновича был приглушён, но серые глаза смотрели строго, стараясь не упустить ни малейшей детали.
  Георгий Васильевич, пересиливая себя кивнул, повернулся, неловко и поспешно вытирая щёки:
  - Сударыня... Простите, запамятовал Ваше имя...
  - Анна Викторовна, - с готовностью подсказала Аннушка, у которой сердце кровью обливалось при виде безутешного родительского горя.
  - Вина? - Князь сделал знак стоящему в углу бледному потерянному лакею, и тот поспешно наполнил три бокала бледно-розовым, источающий тонкий аромат вишни, вином.
  - Благодарю Вас, на службе, - отказался Яков Платонович.
  Горчаков понимающе усмехнулся, головой покачал:
  - А я, с Вашего позволения, выпью. За... упокой души дочери моей... и супруга её новоиспечённого, - хриплым дрожащим от непролитых слёз голосом провозгласил Георгий Васильевич залпом осушая свой бокал. - Анна Викторовна, а правда, что Вы с духами общаться умеете?
  Штольман невольно стиснул зубы, предугадывая просьбу, которая непременно последует за вопросом. Аннушка такая впечатлительная, ей нельзя волноваться, а остаться спокойным при такой неподдельной родительской скорби и ему-то, не отличающемуся особой ранимостью, непросто. Конечно, родителей понять можно, кто бы на их месте отказался от возможности сказать своему горячо любимому и стремительно ушедшему чаду последнее прости, но что после этого с Аней будет?!
  - Вы хотите, чтобы я вызвала дух Вашей дочери? - Анна Викторовна о переживаниях своему супруга не догадывалась, всем сердцем желая облегчить отеческую боль.
  - Если этой возможно, - Георгий Васильевич судорожно вздохнул, прижимая трясущуюся ладонь к опять защемившему сердцу. - Не для себя прошу, для жены моей... худо ей, врач говорит... умереть может... она жить не хочет... - по щеке мужчины скользнула предательская слеза, кончик носа покраснел, веки набрякли, как тучи перед дождём, - если это возможно, пусть она с Настенькой... или хоть привет прощальный от неё услышит... я не переживу смерть жены...
  Яков Платонович затеребил левый манжет, что всегда было верным признаком душевного смятения хладнокровного сыщика. Вспомнился, как живой пред глазами встал Платон Карлович, деятельно-бодрый, никогда не теряющий хладнокровия и чувства юмора. Только вот после смерти любимой жены что-то словно надломилось в нём, не смог он без своей Марточки, даже многочисленное потомство не удержало. Убедился, что у всех сыновей всё благополучно, дочурка счастлива, и последовал за своей супругой в райские кущи.
  "А ведь это очень важно, успеть сказать о своих чувствах, - подумал Яков и вздохнул, - важно и непросто".
  - Вы нам поможете? - князь Горчаков умоляюще смотрел на Анну Викторовну. - Прошу Вас.
  - Конечно, - Анна сморгнула слёзы, решительно расправила плечи, - где Ваша супруга?
  - Дуня Вас проводит, - Георгий Васильевич позвонил в небольшой серебряный колокольчик, стоящий на столе и коротко приказал появившейся на пороге заплаканной конопатой девушке в платье горничной. - Проводи Анну Викторовну к Нине Александровне.
  - Будет сделано, - пролепетала девчушка, низко кланяясь и глядя на Аннушку со смесью страха и восхищения. - Прошу-с, барыня.
  Анна Викторовна ушла, князь Горчаков устало опустился в кресло, махнул бледной, словно из мрамора выточенной рукой:
  - Присаживайтесь, Яков Платонович, как говорится, в ногах правды нет.
  "В том месте, на которое мы садимся, её тоже нет", - подумал Штольман устраиваясь в широком добротном кресле.
  Георгий Васильевич поднялся, подошёл к окну, постоял немного, невидяще глядя вдаль и хрипло выдохнул:
  - Найдите того, кто это сделал. О большем я не прошу.
  - Как погибли Анастасия Георгиевна с супругом?
  Князь усмехнулся, налил себе коньяку из уже изрядно опустевшей бутылки, залпом выпил, поморщился от опалившей горло горечи:
  - Как... Да ничего, богом клянусь, ничего беды не предвещало. Ни соперниц никаких не объявлялось, ни писем подмётных, ни угроз, ничего, понимаете, вообще ни-че-го!
  Георгий Васильевич опять вскочил, заметался по комнате, терзаемый душевной болью, исцелить которую было не в силах даже время:
  - Всё начиналось так хорошо, Настенька была такой счастливой, - князь вытащил из кармана платок, вытер им слёзы, - всё смеялась, шутила, даже напевала. Нянька старая сказала ещё, что, мол негоже так радоваться перед венчанием, наоборот, поплакать бы стоило...
  - Зачем? - нахмурился Яков Платонович, которому в день собственного венчания плакать не хотелось совершенно, да и Аннушка тоже так и лучилась счастием.
  Князь усмехнулся, головой покачал:
  - Примета такая, перед свадьбой девице непременно плакать надо, чтобы все слёзы горькие в девичестве остались.
  "Чтобы все слёзы горькие в девичестве остались", - мысленно повторил Яков. Сама Анна не говорила, но Штольман точно знал, что его исчезновение, внезапное, без всяких объяснений, было весьма болезненным для Аннушки. А потом ещё и убивающая, на куски раздирающая неизвестность, бросающая из пламени отчаяния в озеро надежды и обратно. Туда-сюда, и нет конца и края этим адским качелям.
  - Яков Платонович, Вы меня слушаете? - окликнул следователя князь Горчаков. - Может, вина?
  - Нет, благодарю вас, я на службе, - Штольман усилием воли загнал воспоминания об одной голубоглазой прелестнице в самое сердце и запер там, сосредотачиваясь на делах служебных.
  - А я, с Вашего позволения, ещё выпью, - Георгий Васильевич горестно покачал головой, - из груди моей словно сердце выдрали, а хмель не берёт, боль меньше не становится.
  Князь осушил ещё одну рюмку коньяку, опять подошёл к окну, напряжённо всматриваясь вдаль, словно надеялся узрить идущую к дому Настеньку, можно даже без супруга.
  - Ждала Настенька венчания, почитай, сама обо всём хлопотала, во всякую мелочь вникала. Мы с Ниной не возражали, думали, - Георгий Васильевич тяжело сглотнул, в глазах его заблестели слёзы, - думали, после свадьбы Настасьюшка хозяйкой станет, пусть опыта набирается.
  - Анастасия Георгиевна и её супруг погибли сразу после того, как пригубили шампанское из фужеров? - Яков Платонович пристально посмотрел на князя, тот наморщился, растерянно потёр лоб, вспоминая:
  - А ведь верно... Провозгласили здравицу молодым Настенька с Дмитрием поднялись, фужеры подняли, по глотку сделали и... и...
  Голос Георгия Васильевича прервался, по щекам побежали слёзы, правая ладонь уже привычно легла на сердце, пытаясь хоть немного утешить терзавшую его боль. Штольман поджал губы. Ему было жаль безутешного отца, потерявшего единственное и любимое чадо в миг светлого праздника, но для изобличения преступника требовалось продолжить терзать несчастного вопросами и дальше. Снова и снова погружая его в бездну пережитого кошмара.
  - Где теперь фужеры и где их заказывали?
  Князь Горчаков растерянно посмотрел на следователя, словно разучился понимать человеческую речь:
  - Не знаю... не помню... Неужели это важно... сейчас?!
  Яков Платонович встал напротив убитого горем отца, пристально посмотрел ему в глаза и медленно, стараясь, чтобы каждое сказанное слово непременно было услышано и понято, произнёс:
  - Это очень важно и нужно. И именно сейчас.
  Георгий Васильевич подобрался, убрал платок в карман, нахмурился, пытаясь вспомнить детали, кои в силу своей незначительности просто вылетели из головы, но быстро утомившись от тщетности изысканий опять откинулся на спинку, обречённо махнув рукой:
  - Не помню, у слуг надо спросить.
  На звон колокольчика явилась уже знакомая конопатая Дуня, низко присела, со слезливой жалостью глядя на барина и лёгкой опаской на следователя, коий казался ей словно бы высеченным из гранита.
  "Чисто статуй с набережной, - горничная нервно затеребила ворот платья, - смотрит так, словно на сорок аршин во все стороны зрит. И кто бы мог подумать, что у такого статуя такая милая супруга окажется. Наверное, несладко ей, бедняжке, с таким мужем-то".
  Дуня так прониклась жалостью к очаровательной духовидице, что громко шмыгнула носом и с ноткой сварливости спросила:
  - Чего изволите, барин?
  Штольман прекрасно уловил неприязнь в голосе горничной, чуть вздёрнул бровь, глядя на девчушку с холодной насмешкой, мол, а не белены ли Вы, милая, объелись, раз на людей-то почтенных кидаться вздумали? Дуня отчаянно покраснела, как умеют только конопатые, солнцем поцелованные, как говорят о них в народе, затеребила фартук, по мышиному часто-часто шмыгая носом, опять спросила, в этот раз уже негромко и пристыженно:
  - Чего прикажете, барин? Может, чаю?
  Князю страшно хотелось попросить водки, да не хотелось в глазах непьющего следователя показаться человеком, не способным совладать со своими страстями, а потому выдохнул резко и строго:
  - Господин Штольман хочет задать тебе несколько вопросов, отвечай без утайки и лукавства, как на исповеди.
  Дуня опять отчаянно покраснела, большие светло-карие глаза заволокло слезами, пальцы нервно затеребили фартук:
  - Так я ведь не со зла, барин. Я ить с краюшка, из-под самого низу, там и не видно ничего.
  Георгий Васильевич нахмурился, головой качнул, пытаясь сквозь стремительно густеющий алкогольный туман понять, что происходит:
  - Евдокия, ты о чём?
  Горничная разрыдалась горько, искренне, как плачут только в детстве, когда душа до самого донца открыта людям, а сердце не умеет ещё лукавить и безоговорочно верит в чудо:
  - Я крем со свадебного торта отведала... он чудный такой, лиловато-розовый, я такого отродясь не видела. Не гневайтесь, барин, я ей-же-ей с самого низу кусочек махонький сковырнула!
  Князь Горчаков махнул рукой:
  - Господи, нашла, о чём слёзы лить. Да хоть весь съешь, за упокой души Настеньки, нам-то с Ниной... - Георгий Васильевич резко замолчал, отвернулся и сдавленно закончил. - Ешь, Дуня, Настенька наша тебя всегда среди прочих слуг выделяла.
  По не утратившим детскую округлость щёчкам горничной потекли слёзы, девчушка тоненько заскулила, точно щенок, пинком выгнанный на улицу из тёплого дома. Князь первым взял себя в руки, мягко похлопал ладонью по столу:
  - Полно, полно, хватит слёзы лить, не задерживай господина следователя, ему нужно душегуба, Настеньку загубившего, найти.
  Дуня насторожилась, опасливо глядя на Штольмана. О чём этот строгий господин вознамерился с ней беседовать? Из-за торта? Так барин простил, а этому статую гранитному какая с того печаль? Он-то сам, поди, сладкого не ест, не может человек, сладости любящий, быть таким невозмутимым, словно сфинкса с набережной. Горничная хотела украдкой перекреститься, да под пристальным взглядом, словно насквозь её пронзающим, не насмелилась, спросила осторожненько:
  - Чего угодно, господин следователь?
  - Фужеры для молодожёнов где заказывали?
  Если бы Яков Платонович сбросил одежду и встал на руки, Дуня, наверное, изумилась бы меньше. Глазами озадаченно хлопнула, шею вытянула, прислушиваясь, переспросила:
  - Ась?
  - Фужеры где заказывали? - терпеливо повторил Штольман.
  - Отвечай, не молчи, - повелел князь, - это очень важно.
  Горничная хлюпнула носом, плечиком повела:
  - Дык, знамо дело, у Евграфия Капитоновича на Малой Никитской. Он признанный мастер, все, кто в красоте понимают, непременно к нему обращаются. И мы с барышней, - Дуня горестно всхлипнула, - упокой господь её душу, тоже к нему ходили.
  - Дмитрий Кириллович сопровождал вас?
  Дуня опасливо покосилась на повернувшегося к ней князя, шмыгнула носом, виновато опустив глаза:
  - Ну что Вы, негоже жениху с невестой совместно к венчанию готовиться, примета шибко дурная.
  - Евдокия! - строго прицыкнул Георгий Васильевич и даже пристукнул по подлокотнику кресла.
  Слёзы градом хлынули из глаз горничной, девчушка жалобно заскулила точно котёнок, которому наступили на хвостик, а потом ещё и заперли одного в страшном тёмном чулане.
  - Барин, я-ить не хотела, вот Вам крест, я говорила, барышне покойной, что нельзя вместе, а она смеяться изволила. Сказала, что, мол, енто всё енто, - девчушка глубокомысленно наморщила лоб - суеверия, вот. Они мне денег дали и в кондитерской оставить хотели, а я не осталась, с ними пошла, потому как не пристало барышне молодой да пригожей с кавалером по городу в одиночестве без сопровождения гулять. Шибко сие неприлично.
  Яков Платонович сдавленно кашлянул, вспомнив, сколько раз он в Затонске гулял с Анной Викторовной без всякого сопровождения. Пётр Иванович, интриган провинциальный, ещё и частенько устраивал будто бы случайные встречи, в ходе которых неизменно отлучался то по каким-то срочно возникшим делам, а то и просто незаметно отставая. Князь Горчаков, видя, что господин следователь не спешит обрушивать на голову горничной громы и молнии, устало махнул рукой:
  - Хватит голосить. Чего уж теперь...
  Дуня послушно замолчала, часто шмыгая покрасневшим носом и размазывая кулачками слёзы по щекам, а тут и Анна Викторовна вернулась. При виде побледневшей едва ли не до синевы супруги, сердце Якова Платоновича тоскливо сжалось. Ну нельзя же так, право слово! Помогать другим, спору нет, дело важное и полезное, но о себе-то, своём здоровье, тоже забывать не следует! Тем более, теперь, когда... Штольман сжал губы, укрощая в очередной раз вышедшие из-под контроля чувства, подошёл к жене, нежно сжал её похолодевшие пальчики.
  - Ну, что?! - Георгий Васильевич взирал на Анну Викторовну словно на истину в последней инстанции. - Она... пришла?
  - Да, - Анна слабо кивнула, с трудом сдерживая слёзы.
  Трудно передать все чувства матери, потерявшей единственную дочь и обретшей призрачный шанс хоть на пару мгновений вернуть её обратно, пусть не обнять, но хотя бы просто поговорить с ней, услышать последнее прости и сказать о своей безграничной любви, против коей бессильна и сама смерть.
  - Анастасия очень вас любит и просит, - Анна глубоко вдохнула, чувствуя огромное облегчение оттого, что муж рядом, без него она бы не смогла сдержаться, совладать с бурей чувств, - просит не убиваться по ней. Она счастлива со своим супругом.
  Князь Горчаков упал в кресло, закрыв ладонями лицо, горничная тоненько завыла, раскачиваясь из стороны в сторону как от сильной боли.
  - Поедем домой, Яша, - тихонько прошептала Анна Викторовна, - пожалуйста.
  Штольман крепко обнял свою ненаглядную Аннушку, помогая ей выйти из дома и удерживаясь от тех резкостей, что жгли ему язык. Сейчас Ане нужна его поддержка и защита, а обсудить её безрассудство можно будет и позже. Тем более, что наверняка ещё не раз будет повод, Анечка же не умеет не влипать в истории.
  - Сердце моё, да что ж ты не бережёшь-то себя! - выпалил Яков Платонович и тут же крепко сжал губы.
  Анна с глубоким вздохом прижалась к мужу, наслаждаясь мерным перестуком копыт, прохладным ветром, несущим покой суетливому и шумному городу, постепенно сгущающимся сумеркам.
  - Я люблю тебя, Яша, - прошептала Аннушка и потёрлась щекой о пальто мужа, пахнущее свежестью и чуть-чуть порохом.
  В ответ Яков Платонович обнял жену, прижал к груди, щедро делясь своей силой, теплом и безграничной нежностью. В сердце крутились тысяча нежных слов, горячих клятв, более подобающих влюблённым юнцам, чем зрелым мужчинам, но все эти благости никак не желали становиться в стройные предложения. Да и к чему слова, когда глаза становятся зеркалом души и передают всё напрямую, без лукавства, недомолвок и сдерживающих рамок этикета?
  Анна Викторовна прочла в серых, словно туман над Невой, глазах мужа всё, что он хотел ей сказать, благостно вздохнула, прижалась покрепче и прикрыла глаза, наслаждаясь тишиной и умиротворением. Аннушка даже и не заметила, как задремала, проснулась, когда супруг на руках нёс её по лестнице, смущённо ойкнула, попыталась слезть.
  - Не ёрзай, свалишься, - голос Якова звучал строго, но в уголках губ таилась улыбка, - ты так сладко спала, не хотел тебя будить.
  - Прости, - Анна смущённо потупилась.
  Штольман приостановился, целуя жену в пушистый завиток:
  - Ты просто устала, тебе нужно отдохнуть.
  Анна Викторовна вспомнила, как однажды слышала брошенную в сердцах Платоном Платоновичем фразу о том, что женщины, едва их подхватываешь на руки, тут же норовят залезть на шею, хихикнула и спросила, лукаво блеснув глазами:
  - А не боишься, что я, как иногда говорят, на шею залезу?
  Яков Платонович мысленно сделал заметку всенепременно с братцем побеседовать, а то его язык слишком уж длинным стал, и опять поцеловал жену, наслаждаясь мягкостью её кожи:
  - Я с тобой ничего не боюсь, Аня.
  Аннушка обняла Якова, прижалась к нему, прошептала на ушко, щекоча кожу дыханием:
  - Я люблю тебя.
  От избытка нежности кружилась голова, Штольман ощущал себя влюблённым мальчишкой, восторженным щенком, только-только выскочившим на улицу и увидевшим снег. Дверь в спальню Яков открыл ногой, бережно уложил свою бесценную ношу на кровать, ласково поцеловал в висок:
  - Тебе нужно отдохнуть.
  - А ты? - Анна капризно надула губки, лукаво поблёскивая ясными голубыми глазами.
  Следователь в душе Штольмана сурово твердил, что пока дело с душегубом, изводящим новобрачных, не закрыто, расслабляться нельзя, но влюблённый мужчина, в кои-то веки раз, не желал ничего слушать. Да и Аннушку одну оставлять не стоит, вон она какая бледная и несчастная вышла от матери погибшей княжны Горчаковой.
  Яков присел рядом с женой, мягко отвёл упавший на лицо локон:
  - Я буду рядом.
  Анна затеребила завязки на платье, взмахнула длинными ресницами, глядя смущённо и чуть провокационно:
  - Поможешь? А то у меня ленточка затянулась.
  - Конечно.
  Штольман потянулся к ленточке, без труда распутал нехитрый узелок, чуть потянул, распуская кокетливую шнуровку, призванную не столько удерживать наряд, сколько привлекать внимание к спрятанным под платьем сокровищам. Аннушка притихла, точно птичка, которую взяли в руки, прикрыла глаза, целиком и полностью доверяясь мужу. Яков ещё расслабил шнуровку, потянул платье вниз, мягко погладил шею жены, чуть заметно коснулся округлых полушарий груди.
  - Яша... - всхлипнула Аня, открывая потемневшие от страсти глаза.
  - Тш-ш-ш, - Штольман приложил палец к губам жены, - доверься мне.
  Анна хотела сказать, что верит целиком и полностью, безгранично, всей душой, но слова потеряли смысл, смешались с тенями в углу спальни, вытесненные шквалом чувств, не поддающихся описанию, потому как язык человека, ограниченный разумом, выразить такое не в силах. Платье улетело куда-то в сторону, за ним последовала сорочка, руки Якова заскользили по телу жены то едва касаясь, то властно и уверенно.
  Когда-то давно, ещё на заре своей службы Яков Платонович в пылу погони налетел на нож спрятавшегося в засаде бандита. Рана оказалась неожиданно глубокая, да ещё и молодой амбициозный следователь не придал ей должного внимания, спохватившись лишь тогда, когда от боли стал ночью плохо спать. Всегда сдержанный, как и все мужчины рода Штольман, Михаил долго и со вкусом, на трёх языках (четырёх, если считать ещё и изречения на латыни, которые господин доктор произносил как самые страшные проклятия) ругал своего героического на всю голову братца, а после прописал лечение, в кое входил и царапнувший слух массаж. После первой же процедуры Яков Платонович понял, почему во времена буйства инквизиции десятки, а подчас и сотни людей оговаривали себя и шли на костёр. Он и сам готов был признаться в самых страшных преступлениях человечества за последние триста лет, лишь бы прекратить пытку, во время которой его несчастное тело растирали, скручивали, только что на изнанку не выворачивали, но Михаил Платонович был непреклонен: сеанс массажа включает в себя десять дней и ни минутой меньше. Довод за продолжение мучений был неоспоримым: ты же не хочешь хромать всю оставшуюся жизнь? Хромота Якову Платоновичу была совершенно точно не нужна, а потому пришлось, стиснув зубы, продолжать проклятое лечение, возможно, и дающее исцеление телу, но убивающее болью душу. Чтобы хоть как-то облегчить существование брату Михаил стал рассказывать всё, что знал о массаже (а знал он немало, потому как любознательность и желание докопаться до сути любого встреченного на пути явления также была семейная и ярко выраженная). Сначала Штольману-старшему все эти россказни были сродни птичьему щебету или треску огня в камине, но постепенно Яков стал прислушиваться, а потом неожиданно для самого себя даже увлёкся. Михаил, довольный тем, что норовистый (ох, уж это фамильное упрямство, прямо беда с ним!) пациент перестал взбрыкивать и увиливать от лечения, охотно показал брату простой способ расслабления и даже (гулять так гулять!) массаж, коий решительно вываливался за рамки приличий. Яков Платонович морщиться и корчить из себя ханжу не стал, показанное запомнил, но на практике ни разу не применял. Как-то желания не возникало прибегать к столь изысканным ухищрениям, да и какой в них резон, если дамы, в стремлении привлечь к себе внимание, сами готовы из платьев выскочить?
  Таких вот легкодоступных девиц Яков Платонович не любил никогда, он тянулся к дамам, умеющим себя ценить. На том и сыграла Нина Аркадьевна Нежинская, сумевшая покорить если не сердце, то по крайней мере, воображение блестящего следователя. Да что там, Штольман был уверен, что любит её, даже с князем Разумовским на дуэли из-за неё стрелялся, подставив под удар свою жизнь и репутацию. Потом была ссылка в Затонск, но ещё до неё открылся ряд нелицеприятных фактов в отношении блистательной Нины Аркадьевны. А потом жизнь господина Штольмана совершила очередной крутой поворот, едва не сбивший его с ног как весёлая барышня на колёсиках. Анна Викторовна, неординарная барышня, способная общаться с духами и раз за разом вторгающаяся в дела следствия, причём не ради славы или эпатажа, а исключительно по доброте душевной, решительно и бесповоротно изменила жизнь следователя, научив его радоваться и удивляться, волноваться и даже ревновать. И как-то очень незаметно милая голубоглазая Анна Викторовна стала драгоценной Анной, родной и единственной Аней, которой Яков готов был отдать всего себя без остатка.
  И сейчас Яков от всего сердца поблагодарил Михаила за те уроки массажа, что тот ему преподал. Руки Штольмана скользили по телу жены, поглаживания перемежались поцелуями и не было в мире слаще мелодии, чем стук сердец, ставших едиными, чем хриплое дыхание и тихий вскрик, полный безграничной нежности:
  - Яшенька!
  ***
  Едва лишь серая, всенепременно туманная и промозглая, хмарь, предвещающая начало нового дня, сменит ночной мрак, на улицах Петербурга начинают появляться первые прохожие. Самые ранние пташки - это, разумеется, всевозможные нищие да калечные, спешащие занять места у храмов да монастырей, вяло переругивающиеся между собой и потирающие красные, все в мелких цыпках руки. Следом наступает пора публики хозяйственной: спешат на рынки, трепетно прижимая к бокам пухлые корзины, крупнобёдрые бабы в низко повязанных ситцевых платках, раскладывает на прилавке одуряюще вкусно пахнущую сдобу булочник, шаркают мётлами дворники, зорко поглядывая по сторонам. Помимо прямых служебных обязанностей есть у них ещё негласный приказ от полицейского управления присматривать за жильцами, а потому, в случае надобности, опытные городовые в первую очередь бегут именно к этим господам, коих без метлы и длинного фартука, а также форменного картуза и представить-то невозможно. Сразу за дворниками появляются мальчишки, те, что постарше, с видом обречённых на вечные муки грешников плетутся в гимназию, а те, что помладше али из семейств победнее, высыпают на улицу побегать, поиграть, а то и прихватить что-либо у нерадивого хозяина. Затем приходит черёд публики посолидней: кухарки богатых домов отправляются за снедью, горничные бегут по поручениям своих барышень, на пути успевая перемигнуться, а то и позубоскалить с пригожим приказчиком из модной лавки, который всенепременно угостит то калёными орешками, то сахарным пряничком, а то и ленту новую шёлковую в косу подарит. После слуг, когда церковные колокола начинают разноголосый перезвон, выходят разновозрастные богомолки, все в одинаково скромным платьях, с покрытыми платками или шляпками головами. Мужчины же спешат чаще не в церковь, а по делам служебным, с видом деловым и непременно чуточку озабоченным, а как же иначе, ведь каждый при первом же взгляде на уважаемого господина должен видеть его сопричастность к делам империи! В тот момент, когда утро плавно переходит в день, а подчас и позже, появляется на улицах публика приличная, те, чьи фамилии неотделимы от шелеста шёлка, блеска бриллиантов, интриг, сплетен, а подчас и скандалов высшего общества.
  Движущуюся уверенным шагом невысокую пышнотелую даму в скромном дымчато-сером пальто можно было при первом взгляде принять в равной степени и за богомолку, и за задержавшуюся дольше возможного у возлюбленного аристократку, и даже за горничную, ставшую верной хранительницей тайн своей госпожи. С одной стороны, наряд добротный, но скромный, в таком самое оно с небесами беседу вести, дабы не отвлекал блеск кружев и вышивки от небесных высот, куда каждая благочестивая душа стремиться должна. Если же от одежды отвлечься да к наружности и манерам присмотреться, то дама явно не чужда благородного воспитания, держится с достоинством, кое может быть лишь врождённым, поколениями достославных предков выпестованным. Одно слово, порода, она сразу видна и у собак с лошадками, и у таких вот барышень. Городовой Приходько, бдительно позёвывающий на вверенном ему посту и от нечего делать наблюдающий за занимательной дамой, вспомнил свою супругу, Прасковью, а паче того маменьку её, Еротиаду Хрисанфовну и не удержался от вздоха печального. В тёще, чего греха таить, тоже порода сразу заметна, волкодава, который одним взглядом на мелкие клочки растерзать может. Приходько опасливо оглянулся по сторонам, до повлажневших ладоней опасаясь узрить "горячо любимую" родственницу, а когда успокоившись решил вернуться к созерцанию заинтриговавшей его дамы, той уже нигде не было. Видимо, в дом зашла али за угол свернула. Городовой тихим ласковым словом помянул своё семейство, поёжился от ветра (у, проклятущий, как ни утепляйся, а всё одно достанет, до самых косточек проберёт!) и бдительно рявкнул на шедшую с корзиной торговку. Та молчать не стала, ответила по всем правилам, а когда Приходько замахнулся угрожающе, снизила обороты, назвала городового касатиком и соколиком и угостила ватрушкой. Бравый страж порядка моментально вернул себе привычное флегматичное благодушие и отвернулся, лениво наблюдая за вальяжно бредущими прямо посреди дороги голубями. Наглые, раскормленные птицы до того обленились, что взлетали едва ли не из-под колёс и копыт, заставляя лошадей нервно всхрапывать, а извозчиков нарушать благость утра простыми, но весьма энергичными словами.
  Меж тем примеченная городовым незнакомка всё тем же уверенным твёрдым шагом дошла до одного уютного и ничем не примечательного дома, машинально, по врождённой, с молоком матери впитанной привычке прихорашиваться поправила шляпку и подошла к двери. Постучать не успела, дверь широко распахнулась, едва не угодив посетительнице по лбу.
  - Еxcusez-moi, - Платон Платонович обезоруживающе улыбнулся, - я так неловок. Чем я могу искупить свою вину?
  Лучистая улыбка, а пуще того голос, коему господин Штольман без труда мог придать очаровывающую бархатистость, действовали на барышень безотказно. Девушки непременно вспыхивали нежным, будоражащим кровь, маковым цветом, начинали теребить локоны или перчатки и лепетали что-то ласковое и маловразумительное. Пышнотелая же незнакомка даже бровью не повела, посмотрела с вежливой строгостью, чуть склонила голову в лёгком поклоне и ответила без всякого жеманства:
  - Доброе утро, Платон Платонович. Извинения излишни, Вы меня не задели. А сейчас прошу меня простить, мне нужно идти.
  Привыкший к восхищению Платон почувствовал себя задетым, да что там, даже оскорблённым этой незнакомкой! В груди пробудился огонёк любопытства, голос стал ещё более чарующим и обволакивающим, словно у легендарной Сирин-птицы:
  - И куда же Вы так спешите, сударыня? Возможно, я смогу быть Вам полезен?
  Дама вздохнула, в глубине угольно-чёрных глаз сверкнуло что-то удивительно похожее на раздражение:
  - Вы вне всякого сомнения сможете оказать мне любезность, если пропустите. Разве Вам не говорили, что неприлично держать гостя, тем более даму, на пороге?
  "Ого, а у дамочки не язык, а жало осиное, - Платон Платонович едва сдержался, чтобы не прицокнуть языком, - интересно знать, к кому она так рвётся? К Анне Викторовне, чтобы попросить её сеанс спиритический провести? Нет, сия особа если и верит, то уж точно не в духов, а исключительно в себя саму. Значит к Якову. Любовницу отметаем сразу, несчастную жертву, молящую о помощи, тоже. Что остаётся? Или земное воплощение богини Немезиды, взывающей к отмщению, или..."
  Платон даже поперхнулся и закашлялся от неожиданной догадки. Конечно, он давно знал, что у столичного следователя много агентов, иначе никак, Петербург слишком большой, чтобы во всём полагаться на себя самого и горячо любимую супругу, тут волей-неволей начнёшь привлекать в помощь людей разного сословия, включая тех, кто не в самых дружественных отношениях с законом. Но то, что агентом, точнее, агентессой может оказаться столь примечательная особа, оказалось для бравого военного полнейшей неожиданностью. Платон Платонович всегда испытывал особый интерес к барышням, скажем так, приятно отличающимся хоть чем-либо от всех прочих. Конечно, благовоспитанная особа, держащая очи долу и не смеющая рта раскрыть без дозволения супруга, в быту, чего греха таить, определённо удобна, но с ней же от тоски или повесишься через месяц (и это в лучшем случае!), или во все тяжкие пустишься. То ли дело барышня с характером, способная, если возникнет необходимость, и отпор дать, и в ночь за тобой следом помчаться, и в окошко, минуя все преграды и запоры, выскользнуть. С такой, само собой, беспокойно, подчас хлопотно, зато никакая тоска не одолеет. А если девица помимо своеволия ещё и разумом наделена да при этом не норовит командовать, точно фельдфебель на плацу, то становится она не просто занимательной особой, а самой настоящей мечтой. Неудивительно, что именно такие и стали спутницами жизни мужчин славного рода Штольман, жаль, что на долю самого Платона такой не досталось.
  Платон Платонович самым любезным образом принял у незнакомки пальто, вызвался проводить к Якову в кабинет (точно агентесса, не подвела логика!), но получил мягкий и оттого ещё более категоричный отказ. Мол, мерси, но мы сами справимся, а Вы, сударь, помнится, шли куда-то, вот и идите, нечего тут ушами хлопать. Конечно, незнакомка всего этого не говорила, но военный, привыкший по долгу службы читать и между строк, угадал всё безошибочно. Картинно хлопнув себя ладонью по лбу, Платон Платонович провозгласил:
  - Я забыл совсем, меня же Яков зайти просил!
  Незнакомка в ответ даже бровью не повела, лишь в самой глубине глаз искорка малая вспыхнула, да в голосе сладком до сиропности насмешка едва приметная скользнула:
  - Ну что ж, раз Вы такой послушный брат, полагаю, я вполне могу Вас пропустить вперёд.
  - Ни в коем случае, - Платон Платонович одарил даму своей самой лучезарной и обаятельной улыбкой, - мы последуем к Якову вместе.
  По всем канонам романтического жанра дама должна была дрогнуть, в конце концов даже самые неприступные крепости падали под напором русского воина, но черноглазая особа явно относилась к породе несокрушимых твердынь. Она вежливо поклонилась и направилась к кабинету Якова Платоновича, даже не дожидаясь спутника. Платону, чтобы догнать агентессу, пришлось прибавить шаг, благо хоть, не довелось трусить, словно собачонке за любимой хозяйкой. Упрямый, как и все мужчины рода Штольман, записной сердцеед предпринял ещё одну попытку обратить на себя внимание.
  - Сударыня, Вы изволили назвать меня по имени, но я, к своему искреннему сожалению, не могу ответить любезностью на любезность, так как не имею чести знать Вас.
  Дама помолчала, явно не желая завязывать знакомство (интересно знать, почему?), но правила приличия всё-таки взяли верх.
  - Госпожа Терёхина, Аглая Николаевна.
  Платон Платонович расплылся в довольной улыбке, ещё бы, хоть и крошечная, да победа, и проворковал словно голубь по весне:
  - Я сохраню Ваше имя в самом заповедном уголке памяти.
  И опять черноглазка поступила не так, как обычно принято у барышень. Вместо того чтобы кокетливо хихикнуть, засмущаться или же ещё как-то проявить интерес, дама лишь плечиком повела:
  - Не стоит. Вряд ли нам доведётся ещё раз встретиться.
  - А если я буду настаивать?
  Чёрные глаза вперились в самую душу Платона Платоновича, звонкий голосок отчеканил деловито и строго:
  - Платон Платонович, я не сомневаюсь, что Вы легко найдёте себе как забаву на час, так и верную спутницу на всю жизнь, а потому настоятельно прошу оставить меня в покое. Я здесь по делам служебным.
  Будь господин Штольман более горячим и менее наблюдательным, сей отповедью и закончилось бы его краткое знакомство с госпожой Терёхиной, но Платон Платонович сумел приметить в глазах неприступной дамы тщательно скрываемую от досужих взоров боль. А ещё тоску, смешанную с отчаянием и безысходностью. Таким взором смотрит потерявшая кормильца и схоронившая ребятишек вдова, вернувшаяся на пепелище когда-то родного и любимого дома. И надо жить дальше, вставать на ноги, только где сил взять, за что зацепиться в этом мире, ставшем таким холодным и враждебным? Платону стало стыдно.
  - Уверяю Вас, Аглая Николаевна, у меня не было ни малейшего намерения оскорбить Вас. Примите мои самые глубочайшие извинения...
  И опять госпожа агентесса поступила не так, как принято и ожидалось. Вместо того чтобы разразиться высокоморальной проповедью или покуражиться (глупости это, что повинную голову меч не сечёт, только по-настоящему благородный человек откажется на сгорбленной покаянием спине обидчика чечётку отстучать), госпожа Терёхина плечиком пожала:
  - Извинения приняты. Так Вы проводите меня? Полагаю, Яков Платонович уже давно ждёт, мне не хотелось бы опаздывать.
  Платон Платонович готов был весь путь до кабинета братца на руках преодолеть, лишь бы черноглазая агентесса взглянула ласковее, но дама явно была настроена на дела служебные, а потому Купидону только и осталось, что повесить печально лук за плечо и улететь на поиски более доступной для его стрел жертвы. К счастью, Фортуна, дама прелестная, а потому взбалмошная и капризная, одарила своего любимца Платона Платоновича благосклонной улыбкой. Яков не стал брата из кабинета выпроваживать, кивнул на кресло, предлагая приобщиться к делам служебным. Штольман-младший ощутил себя семилетним мальчишкой, которого старшие братья и папенька, о, счастье безграничное, взяли с собой на охоту. К слову сказать, на той охоте Платоша был весьма полезен, потому как подхватывал подстреленную дичь едва ли не прямо в воздухе.
  Яков прошёл по кабинету, собираясь с мыслями, остановился у кресла, в котором уютно расположилась Анна Викторовна, помолчал, тщательно взвешивая все детали, после чего посмотрел на Аглаю:
  - Тебе нужно непременно связаться с кем-нибудь из мастеровых Евграфия Капитоновича на Малой Никитской.
  - Яд был в фужерах? - агентесса не спрашивала, скорее утверждала очевидное, из вежливости, дабы недопонимания не возникло.
  - Нанесён на самое дно внутри под видом узора, - на скулах Якова заиграли желваки. - Все свидетели как один утверждают, что после того, как фужеры были упакованы, их никто до самой свадьбы не доставал.
  Аглая Николаевна задумчиво постучала подушечками пальцев друг о друга:
  - У Евграфия Капитоновича трудится Макар Огурцов.
  - Всё ещё? - Яков жёстко усмехнулся. - Его не выгнали?
  Агентесса пожала плечиком:
  - Скупость не глупость, тем более что хозяин наверняка и сам радуется, если траты снижаются.
  Штольман хмыкнул недоверчиво, но спорить не стал, перешёл к главному, чего ради и пригласил Платона:
  - Сама к Огурцову не ходи, пошли человека надёжного.
  Чёрная бровь, словно нарисованная рукой опытного художника, вопросительно приподнялась, но вопросов никаких не последовало. Чай, Яков Платонович и сам всё расскажет, для того и собрались.
  Штольман опять прошёлся по кабинету, манжет на левой руке затеребил, выдавая тем самым смятение душевное:
  - Лучший способ поимки этого отравителя, как говорят охотники, ловля на живца. Молодая и доверчивая невеста, бравый военный с репутацией не самой благостной...
  Аглая Николаевна очаровательно хохотнула, вызвав сим смешком сладостный спазм в груди Платона Платоновича:
  - Если я правильно понимаю, роль невинной и доверчивой предстоит мне изображать? Робею спросить, кто же тогда будет моим женихом?
  Яков Платонович выразительно посмотрел на своего брата:
  - Не стоит робеть, сударыня, уверен, вы будете чудесной парой.
  Анна Викторовна поспешно зажала рот рукой, глуша смешинку. Нет, совершенно точно зря Яшеньку Сухариком в детстве дразнили, он самый-самый лучший, другого такого на всём свете нет!
  Платон Платонович, оказавшись под обстрелом трёх пар глаз, поднялся, одёрнул мундир, каблуками звучно щёлкнул и провозгласил:
  - Я готов.
  Где-то в незримой вышине серебристо хохотал, кувыркаясь от восторга в воздухе, крошечный пухленький мальчуган, потрясая зажатым в толстеньком кулачке луком. Вопреки воле злодея, словно целью задавшегося погубить всех влюблённых, он, Купидон, может торжествовать: ещё два сердца совсем скоро начнут стучать в унисон, возвещая вечный победный гимн любви.
  ***
  Куда отправляются жители Петербурга, когда погода радует их ясным солнышком, по меркам столицы, большой редкостью и диковинкой? Правильно, на Невский прошпект, там можно и себя показать, и на других посмотреть, туалеты новомодные выгулять, вопросы торговые да политические обсудить, с барышнями очаровательными взглядами обменяться, а если повезёт, то и беседу завязать. Недаром в среде пишущей братии, которую люди влиятельные обидно именуют щелкопёрами, Невский сравнивают с филиалом "Петербургского листка", там-де все новости скапливаются, только успевай ловить да в газету заносить. Появление на Невском прошпекте ясным солнечным, уже совсем весенним, даром, что конец зимы, днём молодой приятной пары внимание общественности почти не привлекло. Мало ли таких галантных кавалеров своих зазнобушек выгуливает, почитай, на каждом шагу можно на таких вот голубков натолкнуться. Конечно, военный мундир взоры притягивал, особливо романтических барышень, для коих звон шпор являлся самой желанной мелодией на свете, но аффектации сильной всё одно не вызывал, мало ли добрых молодцев на воинской службе в столице! Некоторые прохожие, впрочем, на пару засматривались, иные и вовсе останавливались переброситься парой фраз, но и этим никого во время променада не удивить. Для того и прогулки устраивают, дабы можно было без лишних трат встречу организовать и новостями переброситься.
  - Платон, ты ли это? - голубоглазый златокудрый красавец, словно сошедший со страниц сказки про прекрасного принца, остановился, глядя на Платона Платоновича широко распахнутыми глазами. - В час променадов, на Невском, да ещё и с дамой... Неужели и твоё сердце пробил проказник Купидон своей стрелой?
  Платон лучезарно улыбнулся, предусмотрительно накрыв своей ладонью лежащую на локте ручку Аглаи:
  - Да, мы решили прогуляться, погода просто чудо.
  Блондин заторможенно кивнул, про себя решая, насколько происходящее реально и не является ли последствием всё ещё гуляющих в теле винных паров, а также старой армейской контузии.
  - Кстати, позволь представить: Аглая Николаевна, моя невеста. Аглая, это мой старинный полковой приятель, Иван Денисович Образов.
  - Твоя... кто? - осторожно переспросил Иван Денисович, решив, что с участием в кулачных боях всё-таки придётся заканчивать. Вон, какие видения причудливые начались, так недолго и совсем с ума сойти, оборони Спаситель и все апостолы.
  - Невеста, - Платон Платонович поднёс ручку Аглаи к губам и нежно поцеловал. - У нас скоро свадьба.
  Товарищ похлопал длинными, завивающимися кверху ресницами, за которые многие девицы не задумываясь год жизни бы отдали, и по армейской привычке рубить с плеча брякнул:
  - Это что, шутка? Или родственники у невесты суровые с ножом к горлу пристали, женитьбы требуют?
  Штольман уныло подумал, что у него и самого родственники не сахар, особенно сестрица, та вообще как смола, коли уж пристанет, не отдерёшь, но Аглае надоело изображать колонну, под прикрытием которой беседы ведутся, а потому она широко улыбнулась, распахнула глаза, став похожей на провинциалку, уверенную во всемогуществе закона и никогда не сталкивавшуюся с подлостью и мерзостью, и прощебетала:
  - Мы с Платошей любим друг друга!
  От столь сладостного сокращения передёрнуло не только жениха (к счастью, внешне он смог сохранить полную невозмутимость), но и Ивана, поспешившего рассыпаться в поздравлениях и спешно покинуть влюблённую пару. Платон и Аглая в свою очередь разразились не менее краткой тирадой, уверяя Ивана Денисовича в том, что безмерно рады были его встретить и в дальнейшем надеются продолжить крепкую дружбу. Когда милый друг скрылся из виду, влюблённые чуть приметно перевели дух и продолжили прогулку, время от времени интимно наклоняясь друг к другу и перешёптываясь.
  - Аглая Николаевна, я Вас очень прошу, - Платон Платонович даже вперёд шагнул, просительно заглядывая даме в глаза, - никогда более не называйте меня Платошей.
  Аглая улыбнулась, хихикнула, ручкой прикрываясь, словно ей комплимент сделали, и спросила с безмятежным видом:
  - Отчего же?
  Платон вздохнул тяжко, на миг даже помрачнел, но быстро взял себя в руки, наклонился к своей спутнице и шепнул ей жарко в самое ушко:
  - Меня так только дома называют, когда хотят подчеркнуть, что я младшенький. Лизхен особенно этим грешит, хотя она, а-а-ай, - Штольман махнул рукой, - коза она редкостная. Пользуется тем, что единственная девчонка, вот и творит всё, что левая нога вздумает.
  - А я всегда мечтала о брате или сестричке, - Аглая рассеянно затеребила ленту шляпки. - В детстве одной так скучно было.
  Платон Платонович мягко подвёл барышню к блестящему на солнце гранитному парапету, приобнял за талию и бархатистым чарующим тоном, который действует на девиц безотказно, попросил:
  - Расскажите о себе.
  - Зачем Вам это? - хмыкнула Аглая, опираясь на сильную руку, словно это был ствол дерева.
  - Должен же я знать свою невесту.
  Аргумент, коий вогнал бы в краску многих прелестниц, на Аглаю Николаевну впечатление произвёл прямо противоположное. Дама напряглась, отстранилась и отчеканила:
  - Глупости это всё. У нас с Вами поручения от Якова Платоновича...
  - Он Вам нравится? - Платон легко переменил положение, чтобы видеть глаза дамы. - А может, Вы в него влюблены?
  В чёрных глазах отразилось неподдельное изумление:
  - Кто... нравится?
  - Мой брат, - Платон вспомнил о том, что братьев у него буквально на любой вкус, и добавил, - Яков.
  Аглая Николаевна звонко и заливисто расхохоталась, вызвав улыбки прохожих и превратившись в озорную и проказливую девчонку. Платон же испытал странную смесь досады и... облегчения. Неужели он так проникся ролью жениха, что начал ревновать эту даму, такую загадочную и непохожую на других, к Якову? Платон Платонович потряс головой, опять завладел ручкой Аглаи и промурлыкал, нежно целуя тонкие пальчики:
  - Неужели Вы считаете моего брата недостойным своего внимания?
  - Прошу меня простить, - Аглая мягко высвободила руку, смахнула выступившие на глаза от смеха слёзы, - Яков Платонович, вне всякого сомнения, достоин той любви, что ему дарит Анна Викторовна и вся ваша семья, но для меня он друг, - дама задумалась, с рассеянной улыбкой глядя на Неву, - точнее, наставник, ангел-хранитель, если угодно.
  Платон вспомнил строгие, словно из камня высеченные черты лица Якова, затем честно попытался представить брата ангелом и не смог. На трезвую голову подобные фантазии не приходили.
  - Вы меня заинтриговали, сударыня, - Платон Платонович продолжил прогулку, ласково придерживая спутницу за локоток. - Я молю Вас поведать мне историю Вашего знакомства с моим братом.
  Аглая пожала плечами. До лавки, где им предстоит заказывать фужеры, путь неблизкий, особенно, если учесть этот променад по Невскому, отчего бы и не скрасить дорогу беседой. Тем более, что собеседник хорош, внимателен, наблюдателен, заботлив... Эх, сердце проклятое, до чего же плохонький материал пошёл на твоё создание, под любым жарким взором плавится, от любой нежности распаляется, и ведь никакой устойчивости со временем не возникает. Кажется, раз обожглась, довольно, заперла все мечтания глупые на замки пудовые, ан нет, стоило только надежде бредовой пальчиком поманить, и опять сердце затрепетало, любви взалкало! Дама досадливо вздохнула, пальчик наставительно подняла:
  - Расскажу всё без утайки, только при одном условии, - Платон Платонович горячо пообещал исполнить любой каприз своей спутницы, - Вы меня жалеть не будете.
  Платон молча поклонился, в силу фамильной наблюдательности и рассудительности уже предугадывая ход истории.
  Рассказ оказался прост, а потому ещё более страшен и печален: родилась и выросла Аглашенька в семье солидной купеческой в Нижнем Новгороде. До осьмнадцати лет росла в доме родительском в холе и неге, ни в чём отказу не зная, а потом беда стряслась лютая. Маменька застудилась и померла, папенька еле потерю жены пережил, все свои надежды и чаяния на дочь возложил. Аглаша же полюбила гусара лихого, приехавшего к ним в город в права наследства вступать, да так сильно полюбила, что поверила его речам жарким, обо всём на свете забыла. Красавцу военному, как оказалось при оглашении завещания, в наследстве отказали, батюшка же Аглашин, вопреки чаяниям дочери, жениха не принял, более того, из дома выгнал и на порог велел не пускать. И сколько девушка ни рыдала, сколько в ногах у сурового родителя ни валялась, решение своё купец не изменил. Гусару сия строгость сильно не по вкусу пришлась, задумал он отыграться, да ещё как, с размахом, коим славится душа русская. Подговорил он Аглаю бежать с ним из родительского дома, божился, что непременно женится на ней, как только в Петербург приедет. Влюблённая девица согласилась, толком даже и не раздумывая.
  Дорога до Петербурга прошла в жарких ночах да сладких речах, а едва лишь в столицу прибыли, как гусар исчез. Сказал, что ему-де надо в церковь съездить, приказал пролётку подать, да и отбыл в неизвестном направлении. Аглаша его день прождала, ночь проплакала, а наутро искать кинулась. Только где же его сыщешь, соколика, Петербург, чай, не деревенька в три двора, в столице людей много проживает, да и не факт, что гусар в другой город не подался, другую дурёху обольщать. Что было несчастной брошенной девице делать? Домой ворочаться? Боязно, папенька в гневе лих, с него станется и зашибить, да и кто её после такого срама возьмёт в жёны в родном городе? Все пальцем станут показывать, вслед плеваться, ворота дёгтем измажут, никто с их семейством и дел вести не захочет. Аглая попыталась найти хоть какую ни есть службу, но в приличные места девицу сомнительной репутации не брали, а совсем уж на дно валиться и самой не хотелось. В отчаянии барышня решила повеситься. Выбрала ночь потемнее да сук покрепче, набросила на него сделанную из оборок верёвку и...
  - Осмелюсь заметить, сударыня, без Вашего тела это дерево смотрится ничуть не хуже.
  Спокойный голос подействовал на Аглаю как выплеснутое в лицо ведро воды. Барышня ойкнула, развернулась крутенько, едва на ногах устояв, и во все глаза воззрилась на рослого широкоплечего мужчину в штатском. Незнакомец набалдашником трости чуть коснулся конца шляпы, приподнял уголки губ, не улыбнувшись, лишь обозначив улыбку, и коротко отрекомендовался, словно встретились они в бальной зале, а не в сумрачном парке поздним вечером:
  - Штольман Яков Платонович. Что, совсем плохо?
  Аглая всхлипнула, напоминая себе, что нужно быть сильной, непременно сильной, а потом не выдержала и разрыдалась в голос. Яков отвёл барышню на скамейку, терпеливо переждал потоп, затем протянул платок и ровным тоном, словно речь шла о погоде, уточнил:
  - И что Вы намерены делать?
  - А что мне остаётся, - Аглая мотнула головой в сторону петли.
  - Домой, я так понимаю, возвращаться не будете?
  Барышня так отчаянно замотала головой, что волосы выбились из причёски и прилипли к мокрым щекам. Штольман задумчиво покрутил трость, похлопал ей по ладони:
  - Что ж, есть у меня для Вас одно интересное предложение.
  - Я в публичные не пойду, - выпалила Аглая и тут же отчаянно покраснела под насмешливым, пронизывающим насквозь взглядом.
  Яков Платонович одним взором не ограничился, бровь приподнял, кашлянул весьма выразительно и едва ли не на распев протянул:
  - Вынужден признать, сударыня, у Вас весьма занимательные представления об интересных предложениях. Уж не знаю даже, разочарую я Вас или нет, но я полицейский, всё противозаконное мне глубоко чуждо.
  Аглая, пунцовая настолько, что об её щёки можно было зажигать лучины, облегчённо выдохнула. В том, что господин Штольман говорит правду, барышня ни капельки не сомневалась, кому ещё, как ни полицейскому, могли принадлежать такие сдержанные манеры, проницательный, кажется, насквозь тебя просвечивающий взгляд и буквально каждым жестом излучаемая сила и уверенность? Позднее, уже став агентессой, Аглая узнает, что данные качества присущи также шпионам, профессиональным шулерам и опытным наёмным убийцам, но в полутёмном парке барышня этого ещё не знала. И слава богу, иначе она вряд ли бы столь опрометчиво согласилась на интересное предложение Якова Платоновича, и кто знает, что бы тогда было дальше.
  - Что мне нужно делать? - Аглаша машинально, по исконной женской привычке, унаследованной если не от прародительницы Евы, то прекрасной и коварной Лилит всенепременно, поправила волосы и одёрнула платье. - Я умею вести дом, вышивать шёлком, а также золотыми и серебряными нитями, заполнять домоводческие книги...
  - Достаточно, - Штольман с лёгкой усмешкой приподнял ладонь, - я уже понял, что нет числа Вашим талантам. Давайте продолжим наш разговор в более уютном месте, полагаю, Вы проголодались, да и я, признаться, не откажусь от ужина.
  Приглашение разделить трапезу таит в себе немало опасностей для прелестных барышень, но Аглая разумно решила, что терять ей всё равно уже нечего, а Яков Платонович за всё время ужина не дал ни малейшего повода усомниться в собственном благородстве.
  - Сударь, - Аглая с удовольствием проглотила приятно остужающее язычок мороженое и улыбнулась, - Вы предстали передо мной подобно рыцарю в блистающих доспехах, спасли от неизбежного, не докучали вопросами и нравоучениями, накормили... Полагаю, теперь самое время обсудить Ваше интересное предложение, иначе я окончательно поверю в чудеса, а это в моём положении воистину смерти подобно.
  Штольман, весь ужин внимательно наблюдавший за своей спутницей и пришедший к выводу, что верные люди не подвели и барышня определённо стоящая, сделал глоток чая и улыбнулся:
  - Что ж, если Вы готовы выслушать меня...
  Аглая отодвинула опустевшую вазочку из-под мороженого и сложила ручки как примерная ученица на экзамене. Яков Платонович, достаточно хорошо представляющий, что может скрыться под таким обманчиво-примерным видом (сестрица любимая обожала ангелочком прикидываться) иронично бровь приподнял, но от комментариев воздержался, сразу перейдя к делу.
  Предложение, как господин Штольман и обещал, действительно оказалось интересным: Аглае предстояло с букетом цветов прогуливаться по Летнему саду, особое предпочтение уделяя тенистым и малолюдным, в идеале, вообще пустынным, дорожкам. Видимая простота задания вызвала нехороший зуд в затылке, словно сама смерть воззрилась бездонными пропастями глазниц на прелестную барышню.
  - Позволено ли мне спросить, в чём подвох данной просьбы? - сметка, унаследованная от батюшки, оборотистого купца, ещё более обострившаяся в дни тяжких испытаний, требовала прояснить ситуацию до того, как прозвучит окончательное и бесповоротное согласие. - Уверяю Вас, Яков Платонович, то, что Вы мне сообщите, никоим образом не повлияет на моё намерение исполнить Вашу просьбу, но, - Аглая глубоко вздохнула, вздёрнула подбородок и отчеканила, - я не хочу больше быть безвольной марионеткой в руках мужчин.
  - Браво, - Штольман коротко усмехнулся, - Вы не разочаровали меня, Аглая Николаевна.
  Простое и безобидное на первый взгляд поручение таило в себе смертельную опасность. Оказывается, в Летнем саду последние три недели открыл сезон охоты на черноглазых пышнотелых барышень маниак, чьё описание было столь различно, что впору предположить наличие целой банды безумцев.
  - Но банду, насколько я понимаю, Вы исключаете? - Аглая строго прищурила бездонные угольно-чёрные глаза.
  Штольман досадливо дёрнул уголком рта:
  - Почерк один во всех преступлениях. К сожалению, ни один из случайных свидетелей не мог основательно рассмотреть преступника, во всех деталях его видели только жертвы, которые, увы, уже ничего и никому рассказать не могут.
  Аглая задумчиво побарабанила пальчиками по столу:
  - Как именно маниак убивает? Поймите, я спрашиваю это не пустого любопытства ради, мне нужно продумать способы защиты в случае нападения, ведь Вам потребуется какое-то время для того, чтобы подоспеть мне на помощь.
  В светло-серых, стального отлива глазах Якова Платоновича сверкнуло, подобно грани бесценного алмаза, восхищение:
  - Браво, сударыня, Вы не устаёте меня радовать.
  Аглая вежливо улыбнулась, с трудом удержав на кончике языка колкую фразу о том, что истинный долг любой женщины состоит в том, чтобы приносить мужчинам радость.
  После того памятного разговора в ресторане для Аглаи Николаевны началась новая жизнь, полная хлопот, порой бессонных ночей, а порой и смертельной опасности. Маниак был изловлен, причём барышня сумела сбить нападавшего с ног и всем телом навалиться на него, препятствуя побегу. Отвага и благоразумие Аглаи пришлись по вкусу чиновнику по особым поручениям Петербургской сыскной полиции, а именно такой была должность господина Штольмана. Госпожа Терёхина стала агентессой, причём даже ссылка Якова Платоновича в Затонск не повлияла на службу барышни, плавно перешедшей под опеку самого полковника Варфоломеева, который отнюдь не считал, что место женщины лишь в церкви, на кухне да ещё в спальне.
  - Вот и вся моя история, - Аглая очаровательно улыбнулась, кокетливо наклоняясь к Платону Платоновичу. - А вот и нужная нам лавка. Прежде, чем мы войдём, я бы хотела ещё раз просить Вас не жалеть меня. Поверьте, я счастлива гораздо более, чем многие замужние дамы. У меня есть то, о чём они не могут даже мечтать.
  - И что же это? - мрачно осведомился Платон, представляющий себе лоскутное одеяло из предателя-гусара, брошенное к стройным ножкам агентессы.
  - Свобода. Согласитесь, не каждая дама, да даже и господин, может похвастаться подобным богатством.
  - Свобода не отгонит дурной сон и не согреет в пустой, холодной постели, - вздохнул Платон Платонович, пристально глядя на даму.
  Аглая помрачнела, прикусила губу и порывисто отвернулась:
  - В моём положении об этом глупо даже думать. Не всем злат венчальный венец выпадает, кому-то и терновый достаётся.
  - Не стоит зарекаться...
  - Довольно! - дама резко взмахнула рукой, но тут же обольстительно улыбнулась, хихикнула. - Оставим этот разговор, mon ami, я уже давно не верю сладким обещаниям господ офицеров.
  Платон Платонович даже крякнул от такой отповеди. Ему, привыкшему купаться в восхищении барышень и даже опытных дам, ему, способному прогнать облако печали с лица любой (ладно, практически любой) красотки одной лишь искренней улыбкой, такое равнодушие было подобно брошенной к ногам перчатке. Конечно, можно хладнокровно пожать плечами и перешагнуть, забыть и Аглаю, и её историю, но... что-то цепляло, царапало, не давало уйти. Словно крошечная заноза поселилась в сердце и с каждым часом, проведённым рядом с этой удивительной дамой, проникала всё глубже. Платон вспомнил, как Яков, во время мальчишеских посиделок накануне венчания уютно развалившись в глубоком кресле с бокалом, на дне которого плескался коньяк, рассказывал о своей самой первой встрече с Анной, которая чуть не сбила его на своих колёсиках. Мимолётный эпизод отчего-то врезался в память, вызвав при следующей встрече неожиданное тепло и какой-то иррациональный мальчишеский восторг. Платон тогда посмеялся, назвав брата романтиком в стальных доспехах следователя, лишь сейчас поняв суть таких вот судьбоносных встреч, способных в считанные даже не минуты, секунды, переменить всю жизнь. Недаром господин Пушкин, коего пафосно величают Солнцем русской поэзии, писал: "Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты..." У Платона Платоновича, как и у его братьев, у каждого в свой черёд, тоже наступило такое чудное мгновение, только вот гений чистой красоты добровольно и чистосердечно отрекается от манящего мира любви. Что ж, как говорил отец, умный мужчина не спорит с женщиной, он лишь предугадывает её истинные желания и намерения.
  - Вы похожи на полководца, обдумывающего решающее сражение, - с лёгкой иронией заметила Аглая и добавила чуть слышно, - знать бы ещё, с кем именно Вы будете сражаться.
  Штольман обиделся:
  - К Вашему сведению, сударыня, с дамами я не воюю.
  Агентесса пристально посмотрела на своего спутника угольно-чёрными глазами, пытаясь понять, не пытается ли он играть на извечной слабости женской души и кроющемся в глубине сердца стремлении сберечь и защитить, но Платон Платонович был невозмутим, словно мраморная статуя. И так же беспристрастен.
  "Дура, не смей его жалеть, - ругала себя Аглая, кусая губы и теребя завязки шляпки так, что они начали опасно трещать, - разве не понятно, что он именно этого и добивается?!"
  Увы, сердце было с разумом категорически не согласно, помаявшись ещё немного, агентесса положила дрогнувшую ручку на плечо Платону:
  - Прошу прощения, я не хотела Вас обидеть.
  Штольман хотел сказать, что цена его прощения - поцелуй, но вспомнил грустную историю Аглаи и широко улыбнулся, уверенно возвращая ладошку дамы на свой локоть:
  - Я был бы последним негодяем, если бы посмел обидеться на Вас, мой ангел. Идёмте, нам пора выбирать бокалы.
  Мудрец-поэт сказал: "Любовь от тех бежит, кто гонится за нею, а к тем, кто прочь спешит, кидается на шею". Не потребовав ничего в качестве платы за прощение, Платон Платонович получил гораздо больше, чем самый сладостный поцелуй: он заслужил благодарность своей дамы. И восхищение, разумеется. Немного, самую капельку, но ведь даже великий мировой океан начинался с единой капли.
  ***
  При звоне дверного колокольчика стоящий за прилавком приказчик встрепенулся, словно почуявший добычу сеттер, а при виде привлекательной пары расцвёл лучезарной, с ноткой подобострастности улыбкой и низко поклонился:
  - Чем могу служить?
  Платон Платонович эффектно обвёл рукой магазин:
  - Выбирай, дорогая.
  В чёрных глазах барышни сверкнул чуть приметный огонёк насмешки и глубинной тоски по несбыточному, резанувшей сердце Штольмана. Платон, как и его братья, с младых ногтей учился держать под контролем свои мысли и чувства, получалось, конечно, хуже, чем у того же Карла или Якова, которого даже домашние дразнили Сухариком, но не в этом суть, главное, что особой сентиментальностью никто из Штольманов не отличался. А сейчас Платону Платоновичу физически больно было от той тоски, что мелькнула в глазах Аглаи, сразу захотелось подхватить даму на руки, собой заслонить от всех бед и напастей. Штольман представил себе смущение приказчика, ставшего невольным свидетелем опасно балансирующей на грани приличий сцены, гнев, а то и ярость Аглаи и, смущённо хмыкнув, повторил:
  - Выбирай, родная.
  - Mersi, mon amore, - прощебетала Аглая Николаевна и порхнула к прилавку, словно семнадцатилетняя девчонка, не ведающая никаких печалей и уверенная, что солнце восходит лишь по её желанию.
  - Любезнейший, нам нужны самые красивые фужеры!
  Улыбка приказчика стала столь сладкой, что у Штольмана даже в горле пересохло и запершило.
  - Уверяю Вас, сударыня, у нас Вы найдёте всё, что только пожелаете, бокалы и фужеры на любой вкус и по любому поводу! - приказчик только что сиропом не капал и не мироточил от умиления и благости.
  - Нам нужны на свадьбу, - голос Платона прозвучал неожиданно строго и резко, приказчик испуганно вздрогнул, а Аглая удивлённо приподняла бровь, безмолвно интересуясь, какой именно слепень и в какое место ужалил её жениха.
  Штольман откашлялся, взял невесту за руку с видимым удовольствием целуя нежные пальчики:
  - Мы будем венчаться.
  Если бы приказчику сказали, что он избран, аки Михаил Феодорович Романов на трон, он, наверное, не смог бы возликовать сильнее. Круглая, физиономия залоснилась от счастия, точно намасленный блин, белые ухоженные ручки, более подходящие престарелой кокетке, чем мужчине, вспорхнули вверх в восторге, коий пристал бы ребёнку, порадованному пряничком. Только узкие, татарского разреза глаза глянули холодно, словно сверкнул вытащенный из ножен кинжал. Платон Платонович встрепенулся, машинально одёргивая мундир, но приказчик уже расплылся в очередной приторной улыбке:
  - Позвольте мне от всего сердца поздравить Вас и Вашего жениха со столь выдающимся событием в Вашей жизни.
  Платон широко улыбнулся, по-хозяйски привлекая Аглаю к себе. Агентесса сначала внутренне встопорщилась, но потом, мысленно обругав себя за совершенно неуместную в данный момент робость, прильнула к плечу Штольмана. Хотела вообще личико на груди спрятать, да решила не переигрывать. Как батюшка говорил, во всём нужна быть разумная бережливость, в проявлении чувств тоже.
  Заказав фужеры, Платон и Агнесса вышли из лавки и неспешным прогулочным шагом направились в сторону набережной. Штольман с огорчением заметил, что агентесса держится отстранённо, сама более ничего о себе не рассказывает, вопросы не задаёт, да ещё и всё время норовит, будто бы случайно, отодвинуться. Терзаться сомнениями Штольман не привык, в его семье было принято факты собирать, а не предположения строить, потому свернув в неприметный тупичок, Платон Платонович прижал охнувшую от неожиданности даму к стенке и спросил мягким тоном, от коего у самых лихих рубак мороз по коже полз:
  - Что происходит?
  Аглая Николаевна рванулась, ресницами с вызовом затрепетала:
  - Не понимаю, о чём Вы.
  - Да всё Вы понимаете, - с досадой выпалил Платон Платонович, - после той проклятой лавки Вас словно подменили!
  Агентесса плечиком дёрнула:
  - Первый этап задания выполнен успешно, не вижу смысла продолжать лицедействовать.
  Платону на миг показалось, что ему в лицо кипятка крутого плеснули, запылали щёки и даже уши.
  - Лицедействовать?! - прошипел Штольман, стискивая кулаки так, что даже пальцы заныли. - Значит, для Вас это всего лишь представление?!
  - Можно подумать для Вас всё очень серьёзно, - фыркнула Агнесса, ничуть не испугавшись и устало вздохнула. - Полно, Платон Платонович, я же уже говорила, что сладким речам не верю.
  Штольман насупился и замолчал, едва ли не до крови прикусив губу, дабы не наговорить ехидной и колючей, точно заросли крапивы, даме всё, что он думает по поводу её недоверчивости. Агнесса же Николаевна всем своим видом демонстрировала полнейшую невозмутимость и довольство жизнью, она давно уже научилась прятать свои мысли и чувства, и чем сильнее были переживания, тем беззаботнее выглядела дама. А на сердце Агнессы Николаевны было, ох, как неспокойно, Платон Платонович задел такие струны, коим полагалось бы уже давно умолкнуть и рассыпаться трухой. Нет, всё-таки до чего же непрочен материал, из коего сделано женское сердце, чуть повеешь на него тёплым ветерком и готово дело, растаяло! А потом собирай осколки несбывшихся надежд, вздыхай о растаявшем воздушном замке и тяни руки к радужной мечте, показавшейся лишь затем, чтобы исчезнуть безвозвратно!
  Яков Платонович по насупленному виду брата и нарочито-безмятежному облику агентессы решил было сначала, что задание провалилось. Не поверили в лавке Евграфия Капитоновича молодой паре, а то и вовсе, по какой-то причине на порог не пустили. Конечно, Платон не из тех, кому можно из-за двери кукиш показать, да и Аглая не овечка безответная, а, тем не менее, от ворот крутой поворот могли и им сделать. Мол, хозяин болен и никого не принимает, заказов много, ещё что-нибудь придумать. Первая же фраза короткого скупого отчёта развеяла подозрения в провале задания, но ничуть не объяснила общую сумрачность агентов. Если всё хорошо и замечательно, то почему у обоих вид погорельцев на пепелище?
  - Какая муха их укусила? - вопрос относился к разряду риторических, ответа на него Яков Платонович не ждал, но для Аннушки, привыкшей больше доверять сердцу, чем холодным доводам разума, всё было вполне понятно и объяснимо:
  - Аглая и Платон понравились друг другу.
  Штольман сначала недоверчиво хмыкнул, а потом вспомнил, как его самого в Затонске при встрече с Анной кидало от обескураживающего волнения и восторга к испепеляющей ревности и убийственному отчаянию, как после ссоры хотелось в прямом смысле слова на стену ползти, как сильные чувства запечатывали уста, и только строгие официальные фразы могли прорваться, не принося облегчения и только растравляя душу.
  - Я люблю тебя, Аня, - выдохнул Яков Платонович, притягивая жену к себе и целуя в непослушный завиток на виске. - Ты моё счастье.
  Анна Викторовна прижалась к мужу, наслаждаясь переполняющей душу нежностью и покоем. Отодвинулись хлопоты служебные, ушло в тень пренеприятное известие о гибели блаженного, предвещавшего смерть молодожёнам. Даже опасение за жизнь Платона и Агнессы стихло, сменившись незыблемой уверенностью: всё будет хорошо. Да разве может быть иначе, ведь они с Яковом вместе, а значит, смогут преодолеть любую беду. И отравитель, каким бы он ни был коварным, непременно потерпит поражение и будет изобличён. Потому что миром правит справедливость и любовь. Так было, есть и будет с момента сотворения мира и во веки веков.
  Пока Штольман старший предавался тихому семейному счастию в объятиях супруги, Платон Платонович проверял на практике старинное латинское изречение "in vino veritas", гласящее, что истина кроется в вине. То ли древние латиняне употребляли что-то иное под видом вина, то ли во время пития ни о чём серьёзном не задумывались, философствуя о вещах маловажных и значимых, только проклятая истина никак являться не желала. Ряд фактов, таких, как несомненный интерес его, Платона, к Аглае, его влечение к ней, равно как и её симпатия к нему, указывали на возможность продолжения служебной линии в романтическую. Так какого, спрашивается, рожна, агентесса всё время осаживала его, словно заигравшуюся собачонку?! В конце концов, они уже давно не дети, и оба знают, как можно весело провести время в компании друг друга! Платон осушил бокал, даже толком не прочувствовав вкус, и тут же наполнил его снова. Ну хорошо, не готова Аглая Николаевна к короткой интрижке, не хочет скороспелого флирта, так он ведь человек холостой, может и по серьёзному присвататься. Платон покрутил в руке бокал, прикидывая, насколько готов к браку. В принципе, дело это весьма приятственное и заманчивое, не прыгать кузнечиком с одного ложа на другое, а остепениться, засыпать и просыпаться рядом с той, кого пред богом и людьми назвал женой. Штольман сделал глоток, смакуя не столько вино, сколько саму перспективу семейной жизни. Что и говорить, заманчиво, чёрт побери. Вон, братья женатые цветут и пахнут, аки майские розы, даже Сухарик Яков стал на человека похож, Аннушке своей под ноги весь мир постелет, от любой напасти собой заслонит. А она смотрит на него так, словно он единственный мужчина на свете, истина в последней инстанции, идеал, не знающий себе равных. Платон сердито поставил бокал на стол, едва не расплескав вино. Вот почему всегда так, а? Почему барышни восхищаются военными, охотно распахивают им свои объятия, но выходить замуж упрямо предпочитают за людей солидных и степенных! Штольман вспомнил Вильгельма, в своей дипломатической службе порой пускающегося в такие авантюры, какие не придумать и самым популярным авторам приключенческих романов, вспомнил Якова, под ледяной оболочкой коего прятался самый настоящий вулкан чувств. Ладно, по поводу степенности он погорячился, правильнее сказать благоразумных, но во всём остальном-то всё правильно! И Аглая такая же, как узнала, что он военный, сразу же носик воротить начала, а уж ей-то должно быть хорошо известно, какие они, военные. Платон Платонович усмехнулся. Да, госпожа агентесса на собственном горьком опыте убедилась в твёрдости гусарского слова, потому теперь и сторонится мужчин. Штольман круто повернулся на каблуках, одёрнул мундир и вышел из комнаты, звучно чеканя шаг, словно собирался на поле боя.
  Дверь в кабинет Якова Платоновича была категорически против того, чтобы её распахивали едва ли не с ноги, а потому протестующе взвизгнула и заскрипела. Удобно расположившийся за столом с бумагами следователь изогнул бровь, укоризненно глядя на брата, но Платону Платоновичу было не до реверансов. И вообще, с родственниками, как известно, можно и не церемониться, не чужие же люди.
  - Мне нужен адрес Аглаи, - выпалил Платон, нависая над столом брата, словно грифон над добычей.
  - И тебе долго здравствовать, Платон, - сухо поздоровался Яков, осторожно вынимая из-под руки брата заключение доктора о яде, нанесённом на фужеры.
  - К чёрту реверансы, Яков! - Штольман-младший взмахнул руками, смахнув пару бумажек на пол и даже не заметив этого. - Мне нужен адрес Аглаи, срочно!
  Яков Платонович побуравил брата строгим тяжёлым взором. На Антона Андреевича Коробейникова, помощника из Затонска, сей взгляд действовал молниеносно, но у родственника, очевидно, наблюдалась врождённая устойчивость к оку осуждающему. Или совесть окончательно и бесповоротно скончалась, если вообще когда была.
  - И с чего бы вдруг тебе понадобился адрес Аглаи Николаевны? - насмешливо спросил Яков, выразительно приподнимая бровь и глядя на брата со смесью понимания и насмешки.
  Платон хватанул ртом воздух, словно его ледяной водой окатили, но быстро взял себя в руки, насупился и пробурчал:
  - Нам, между прочим, любящую пару изображать надо, чтобы отравитель искусился.
  Яков Платонович вздохнул, присел на краешек стола, глубоко засунув руки в карманы брюк:
  - Вот то-то и оно, что ты изображаешь влюблённого, да ещё и по служебной необходимости. А об Аглае ты подумал?
  Платон вспыхнул, точно поднесённый к огню просмолённый факел:
  - Хватит мне нотации читать, я уже давно взрослый и сам решаю, что мне делать, когда и с кем! И если ты не дашь мне адрес Аглаи, я её сам найду, без твоей помощи!
  Штольман-младший вылетел из кабинета, звучно бухнув дверью, в коридоре натолкнувшись на Анну Викторовну, едва не сбив её с ног, но даже не извинившись.
  - О, как, удила-то закусил молодой рысак, - Иван Афанасьевич поцокал языком, глядя вслед Платону Платоновичу со смесью сочувствия и осуждения. - Кровь горячая так и кипит.
  - Как бы глупостей не наделал, - вздохнула Марта Васильевна, качая головой и прижимаясь к мужу точь-в-точь как это делала сама Анна.
  - Кхе! - одним коротким возгласом тётка Катерина выразила всё, что думала по поводу мужского благоразумия вообще и Платона Платоновича в частности.
  - Катерина, - прицыкнула бабушка, но на тётку подобные воззвания и при жизни-то не сильно действовали.
  - Что, Катерина? Можно подумать, это я обо всём на свете позабыла и готова небо и землю во имя обнаружения своей ненаглядной перевернуть. Ох, уж эти Штольманы каждый раз одна и та же история, сначала держатся буками, а потом жизнью ради своей ненаглядной рискуют!
  Анна Викторовна вспомнила, как часто её царапали холодные формальные фразы Якова Платоновича, как непросто им далось признание и при каких обстоятельствах оно произошло. Неужели Платону Платоновичу и Аглае тоже придётся рисковать жизнью, дабы обрести счастье друг с другом?
  - Иначе никак, девочка, - бабуля ласково погладила Аннушку по щеке. - Счастье - оно дорогое, плата за него высока.
  - Да ты не переживай, мы нашего Ромео не оставим, присмотрим за ним, - Иван Афанасьевич задорно подмигнул.
  Катерина громко фыркнула и закатила глаза, всем своим видом демонстрируя, что она не ангел господень, чтобы всех заплутавших от бед оберегать и на путь истинный наставлять, но Анна Викторовна была уверена: тётушка новую пару без своей помощи не оставит. Сердце-то у неё доброе, а то что нрав шалый, так это не беда, у розы-то тоже шипы имеются, дабы цветок нежный защитить.
  ***
  Однажды приняв решение, Платон Платонович ни на шаг не отступал от своей цели, решительно двигаясь вперёд и сметая со своего пути всё, что не удаётся обойти. За обликом обворожительного ловеласа, сибарита, скрывалась стальная воля славного представителя рода Штольман, в словаре коего слово "невозможно" практически не использовалось.
  Взятие крепости по имени Аглая было спланировано так же тщательно, как планировал генералиссимус Суворов штурм Измаила. Всё: неизвестный душегуб, отравленные фужеры, даже риск, коему подвергалась жизнь, отошло на второй план, стало неважным. В конце концов, искать преступников - обязанность Якова, вот пусть он и проводит допросы, устраивает негласные наблюдения и даже с помощью своей нежной супруги общается с духами, в существование коих до сих пор до конца не верит. Ему же, Платону, нужно найти Аглаю и расположить её к себе. Зачем? А потому, что зацепила сердце бравого военного черноглазая дама, вынужденная стать сильной, но при этом сохранившая в глубине души пленяющую мужское сердце девичью слабость.
  Аглаю Николаевну намерения Платона Платоновича отнюдь не прельщали, она ценила то, что у неё имелось и не стремилась потерять всё, в очередной раз доверившись сердцу. Только вот внешние обстоятельства не способствовали благоразумному намерению агентессы, поскольку согласно легенде, она была невестой Штольмана и ей необходимо было хотя бы раз в день появляться с ним на публике, да ещё и не просто так, а старательно изображая влюблённую. А как известно, мир лицедейства очень зыбкий и быстро уничтожает грань между реальностью и вымыслом.
  - Платон Платонович, Вы меня прижимаете к себе слишком сильно, - шипела агентесса, делая неубедительные попытки освободиться.
  - Сударыня, учитывая, что мы обсуждаем дела служебные, нам надлежит быть как можно ближе друг к другу, иначе нас могут подслушать, - парировал Штольман и жестом фокусника протягивал даме пряник в форме сердечка.
  В другой раз Платон Платонович увлекал свою даму в парк, где недавно обосновался фотограф, делающий снимки гуляющих даже, о чудо чудное, в цвете. Аглая Николаевна твердила себе, что все эти ухаживания не более, чем декорации, но сердце не желало замолкать. И щёки помимо воли розовели, когда агентесса читала в устремлённых на неё серо-голубых глазах восхищение и нежность, на губах вспыхивала улыбка, при каждой новой встрече становящаяся всё шире и ярче. Единственное, в чём Аглая Николаевна оставалась непреклонной - она не позволяла жениху провожать её до дома. Жилище агентессы было её убежищем от суеты мира, защитным коконом, куда она пряталась и восстанавливалась, только полковник Варфоломеев и Яков Платонович знали, где живёт Аглая и хранили бережно хранили эту тайну. Каждый день Яков выдерживал атаки своего брата, продолжая хранить упорное молчание, благо упрямства господину следователю было не занимать. Господину военному, впрочем, тоже.
  Как-то вернувшись домой с очередного свидания Аглая с изумлением обнаружила терпеливо дожидающийся её у двери букет цветов. В нежных лепестках скрывалась короткая записка, начертанная решительным летящим почерком: "Я нашёл Вас, моя звезда. И более терять не намерен". Короткий росчерк подписи не оставлял сомнений в имени отправителя. Агентесса заколебалась, ей хотелось завизжать от счастия и захлопать в ладоши как маленькой девочке, и одновременно убежать и забиться в тёмный уголок от страха. Изгнанная довольно давно любовь возвращалась, но к добру или худу подобное возвращение? Не придётся ли в очередной раз зализывать раны, обливаясь слезами и пытаясь понять, как дальше жить. Страшно, очень страшно поверить, но ещё жутче упустить шанс, оттолкнуть того единственного, кто сделал мир вокруг ярче, наполнив его звуками и запахами райского сада.
  - Матерь божья, помоги мне, - стоном вырвалось из груди Аглаи, и одинокая слезинка упала на нежные лепестки.
  Пока госпожа агентесса пыталась примирить ум с сердцем, Платон Платонович всей душой понял муки древнегреческого царя Сизифа, отчаянно толкавшего огромный валун на вершину горы. Убедить Якова Платоновича в чём-либо задача вообще не из лёгких, господин следователь упрям невероятно (впрочем, сия черта присуща всем представителям рода Штольман), а уж принудить его рискнуть жизнью родственников практически невозможно. Впрочем, как уже писалось выше, ничего невозможного для Платона не было, а потому охрипнув и удержавшись-таки от соблазна придушить старшего брата (остановили не только родственные чувства, сколько нежелание огорчать Анну Викторовну), Штольман-младший добился-таки согласия на проведение тайного венчания. О том, что венчаться они с Аглаей будут на самом деле, Платон Платонович сообщать не стал, резонно решив, что тогда его просто развеют пеплом, а остатки сметут в угол, чтобы не расстраивать Аннушку.
  - Будь по-твоему, - Яков присел на край стола, строго глядя на брата, - приказчик хитёр, поймать его никак не получается, придётся рискнуть.
  - А я о чём, - просиял Платон, - ты сам говорил, что он непременно проверял, как яд действует, приходил посмотреть на дело рук своих, значит, и к нам заявится. И в этот раз отвертеться не получится, пригляд в лавке строгий, муха не пролетит.
  - Главное, чтобы на мух отвлекаясь, ничего серьёзного не просмотрели, - буркнул Штольман.
  Платон Платонович плечами пожал, мол, сие уже не моя печаль, и бодро заявил, не тая широкой улыбки:
  - Пойду к свадьбе готовиться.
  - Обидишь Аглаю, придушу, - ровным будничным тоном предупредил Яков Платонович.
  Платон круто повернулся на каблуках, отчеканил звонко, словно присягу давал:
  - Даже не надейся, не обижу.
  ***
  Если бы кто-то сказал Аглае, что она будет невестой, дама расхохоталась бы провидцу в лицо, назвав его безумцем. Не для неё наряд подвенечный, не для неё слова венчальные, скреплённые веками повторений и освящённые строгими ликами икон. А меж тем вот, пожалуйте, стоит в подвенечном уборе в церкви, слушает чистый голос священника, и в руке у неё трепещет то ли от сквозняка, то ли от душевного смятения, свеча венчальная. Рядом стоит Платон Платонович и глядя на его одухотворённое лицо никому и в голову не придёт, что вся церемония не более, чем обман, лицедейство, ловушка для отравителя, не более. Аглая прикусила губу, хрипло выдохнула: "Да" на вопрос священника и протянула ледяную от волнения руку Платону. Блеснуло в неровном свете свечей обручальное кольцо, водружаемое на тонкий девичий пальчик.
  "Зачем всё это?! - хотелось крикнуть агентессе в голос. - Нельзя же так, это кощунство!"
  Аглая Николаевна скользнула взглядом в сторону, встретила сияющую незамутнённым счастием улыбку Анны Викторовны и немного приободрилась. Самое главное - отравитель приказчик, изводящий новобрачных, будет пойман, а всё остальное неважно. Она сильная, справится со всем, ведь она даже ни капельки не верит происходящему.
  - Можете поцеловаться, - провозгласил священник, и губ Аглаи коснулись горячие губы Платона. Мир подёрнулся туманом, пропало всё, остались лишь мерцающие загадочным светом серо-голубые глаза и полный скрытого торжества шёпот:
  - Моя.
  Всё дальнейшее смешалось, закрутилось, понеслось галопом, оставив в памяти лишь отдельные самые яркие эпизоды. Вот Прокофьев легко и словно бы даже без малейших усилий скрутил приказчика, который визжит, брызгая слюной, что единственный способ сохранить верность венчальным клятвам - это умереть сразу после венца. Иначе, мол, девки маяться начнут и всенепременно мужьям рога наставят, али мужья жёнок постылых колотить начнут, а их детишки несчастные свихнуться, на скандалы родительские глядючи. Вот блестит тускло фужер с игристым вином, приказчике отказался пить из него, тем самым признав, что знал о яде, более того, сам же его и наносил.
  Аглая передёрнула плечами, дрожащей рукой потёрла лоб.
  - Устала? - Платон Платонович приобнял агентессу, с тревогой заглядывая ей в лицо.
  Дама растянула губы в улыбке, чуть встрепенулась, пытаясь высвободиться:
  - Я домой поеду. Моя помощь больше не требуется.
  - Я отвезу.
  Аглая Николаевна посмотрела строго и печально:
  - Пора заканчивать игру, Платон Платонович. Спектакль закончен, преступник пойман. Боже мой, подумать только, он убивал, чтобы спасти новобрачных от разочарования семейной жизни!
  - Лучше бы он спасал от собственной дурости, - фыркнул Штольман. - И кстати, венчание не было спектаклем. Вы моя жена перед богом и людьми.
  Чёрные глаза Аглаи заволокло слезами, горло стиснул спазм рыдания, даже дышать тяжко стало.
  - Зачем Вам это? - хрипло выдохнула агентесса.
  Платон Платонович нежно стёр со щеки жены одинокую слезинку и ответил тихо и просто, от всего сердца:
  - Разве Вы ещё не поняли, сударыня? Я люблю Вас. И готов потратить всю жизнь, чтобы услышать ответное признание.
  На губах Аглаи Николаевны появилась робкая несмелая улыбка:
  - Возможно, для этого потребуется не столь много времени.
  Время подобно птице, оно летит, не зная преград, засыпая пеплом забвения руины когда-то великих творений, создавая из небытия целые империи и так же легко, шутя, не поморщившись и не всплакнув, обрушивая их в небытие. Но всегда и во все времена будет кружить над людьми маленький упитанный мальчуган, перекинув через плечо колчан со стрелами и зажав в пухлом кулачке лук. И будут звучать вечно короткие, словно выстрел, таящие в себе всю мудрость жизни слова: "Ты мой. Ты моя. Я люблю тебя". И от этих слов упитанный мальчуган будет звонко смеяться, трепеща короткими блестящими крыльями. КОНЕЦ
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"