Мусин Ринат, Гусаров Андрей : другие произведения.

Ратичи

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    На конкурс романов

  Синопсис.
  Историческое фэнтези. Начало 11-го века, Киев, Владимир Красно Солнышко укрепляет государство. Попытка провести перепись приводит к недовольству народа, и пивовар Егорий вместе с купцом Сотко Сытинцем под предлогом пивного праздника решают собрать народ и выразить недовольство государственной политикой. Параллельно Юрий, сын Егория, вступает в богатырскую дружину, участвует в отражении печенежского набега. Традиция богатырства поначалу была выгодна власти, так как создавалась для отражения внешних врагов с помощью быстрого сбора ополчения лучших воинов (богатырей) со всех поселений, затронутых войной (набегом). Но теперь, когда угроза порабощения народа идет изнутри, богатырство становится серьезным препятствием для государственности. В последний день осени Сотко и Егорий собирают вече, власть в растерянности, однако мирный характер народного собрания дает время для подавления их выступления. Сотко и Егорий убиты, однако богатыри в последний момент выступают против князей, и на поле боя провозглашают Егорьев (Юрьев) день. Сын Егория, Юрий, в соответствии с легендой '....когда ветры буйные разметали насыпь с глубокого погреба, куда замуравлен был богатырь, выходил он на святую Русь, увидать света белого, солнца красного, и отправился вымещать обиды, нанесенные ему и отцу его...'. Однако по совету Ильи Муромца Юрий отправляется в Муром - от греха подальше. По пути молодой человек ввязывается в сомнительную авантюру вместе с оборотнями, потомками Волхова (князь Славен). Вместо приобретения золота Юрий и его попутчик Коська пробуждают славянское божество - Лихо, которое немедленно вселяется в Коську, а потом и в Люта, сына князя Свенельда. К этому времени Юрий понимает, что во время авантюры был перенесен по времени в прошлое (10 век), и вместо Мурома попадает к остаткам племени гипербореев - ратичам.
  Отступление: совсем недавно на реке Лух, в Мугреевском лесу, в Ивановской области, местные археологи обнаружили остатки крепости-поселения и разнообразные доказательства, что там, в болотах, проживали странные люди - слишком высокие для своего времени, беловолосые и голубоглазые.
  Поначалу поселение кажется Юрию мирным, но вскоре он узнает, что основное занятие не совсем обычных с виду крестьян состоит не в хохломской росписи и плетении кружев - но в совершенствовании воинского искусства. Мало того, местные жители уверены, что они являются божественными воплощениями - по легенде ратичи - это воины, произошедшие от искр из-под молота Сварога. Узнав о пробуждении Лиха, ратичи собирают дружину, и выходят из своих болот, дабы "наказать и искоренить". Предводитель отряда - Никитка Олешанин, богатырь, чьим именем в свое время "прикрывался" Илья Муромец. Дружина ратичей состоит из тридцати трех богатырей, но кажущаяся малочисленность с лихвой окупается опытом и выучкой. Князья Икмор и Свенельд (будущие сподвижники Святослава) оказываются в затруднительном положении, но хитростью выманивают ратичей в открытое поле, и давят массой. В битве взята в плен колдунья Полянка (сестра Олешанина), а из мужчин в живых остаются сам Олешанин и Юрий. Однако их пути расходятся, Никитка Олешанин пытается поднять лесной народ (волков и медведей) против людей, а Юрий получает задание от лешего - остановить эту странную войну, в которой главным оружием будет выжигание лесов. В это же время Полянка с помощью амулета усыпляет Лихо-Отца (божество для безопасности решило воспользоваться примером Святой Троицы). Лихо-Дух тоже пленен, но война между людьми и зверями начинает набирать обороты. Около селения ратичей собирается три войска: сами ратичи, княжеские дружины и орда зверей. В поединке Юрий убивает Никитку Олешанина, люди объединяются, а звери побеждены.
  Юрий, получивший смертельную рану, переносится обратно в 11 век - невредимым, и узнает, что все его подвиги сыграли только на руку врагам. Старшие богатыри-бояре уничтожены, Илья Муромец убит, Добрыня Никитич (Мистишич, сын Полянки и Люта, Лихо-Сын) - перенимает богатырскую силу и силу Лиха, и, пользуясь авторитетом всех слоев населения, укрепляет государство. Время "гардариков" кончается, вокруг поселений снесены частоколы, людям запрещено иметь оружие для защиты, Юрьев день становится предлогом для "закрепощения", перепись завершена, и теперь государству четко известно - кто и сколько должен платить за право проживания. Юрий с помощью волков уничтожает один из "налоговых" отрядов, произносит богатырскую клятву, и остается в маленькой деревеньке защищать свой мир - в одиночку...
  Кажется, всё...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Пролог.
  Наверху - мороз и снег, но здесь, глубоко под землей, этого не ощущается. Земляные стены уходят вниз на пять косых саженей. Сверху от света надежно защищают толстые бревна, в которых прорублено маленькое оконце, забранное железной решеткой. На влажной земле лежат два человека. Они неуловимо похожи друг на друга. На одном - порванная крестьянская одежда, рубаха и порты из холстины, запачканные землей и старой кровью. Второй одет в балахон тонкой вязки, обитый по вороту свалявшимся от сырости лисьим мехом. Человек в балахоне широк в кости, высок, почти толст; русые волосы лежат на широких плечах, и борода, несмотря на грязь, пышно покоится на груди. Второй - молод, худ, с впавшими щеками, без бороды и даже без усов. У обоих на правой руке по железному кольцу - окова, которая короткой цепью вклепана в березовый комель. Каждому - своя. Но похожи эти двое не оковами, а глазами. Обычно человек в неволе ломается мало что на третий день...
  Веки опущены, словно от усталости, но стоит глазам раскрыться - и пламень загорается в полутьме подземелья. Не видно отчаяния в чистых зрачках, но есть настороженность, опасность, желание жить, бесшабашная смелость и ярость.
  Необузданная сила живет в этих глазах.
  Пленники похожи на двух невероятно опасных зверей. Те, которые смотрят за ними сверху, что каждый раз подходят к яме с осторожностью, как будто внутри сидят два громадных медведя, которым нипочем взобраться по земляной стене на самый верх, мимолетным движением просунуть сквозь редкие зубья решетки гибкую лапу, вооруженную двухвершковыми когтями - и утащить неосторожного вниз, в самую глубину.
  Но сейчас стражникам не до пленников. На внутреннем дворе - суета. Слышится стук множества копыт.
  - Опять этот пивовар Егорий... громаду поднимает, - говорит кто-то басом, и его слова легко проникают в земляную тюрьму.
  Молодой узник усмехается.
  - Первая сотня! - и стук копыт превращается в дробь. Ржут и фыркают кони, слышится брань и невнятные проклятия.
  - Богатырей - вперед! - надрывается наверху голос, но от этих слов оба пленника вздрагивают, поднимаются на ноги. Вслед за ними вздрагивают глиняные стены. Кажется, что пришла в движение сама земля. Ровный ропот копыт трясет воздух. Старший поворачивается к младшему, смотрит в расширенные глаза.
   - Тятька твой молодец. Не хочет рабом жить, - говорит он, но молодой словно не слышит, лишь раздуваются ноздри, скрюченные пальцы левой руки впиваются в толстое ржавое кольцо, пытаются разорвать равнодушное железо.
  - Мне туда надо, - говорит молодой, и его старший товарищ понимающе кивает.
  На миг стены подземной темницы светлеют - осеннее солнце сквозь тучи и решетку пытается разогнать мглу.
  
  
  
  Часть 1. Егорьев день.
  
  Едва загорланили первые петухи, Егорий, "хмельного дела мастер", зашел в солодовню. Это было просторное, хотя и низкое темное помещение. У правой стены стояли четыре пузатых чугунных котла. Егорий прикоснулся к одному из них. Теплый. А три дня назад стенки полных ледяной водой чанов запотели, покрылись тысячами капелек. Пивовар заглянул внутрь, запустил в белесую темноту деревянную лопату-весло, помешал, и вытащил широкой белой поверхностью одно зернышко. Поставил торцом между пальцами, легонько нажал - семечко согнулось, но не сломалось.
   "Хорошо воды набрало", - подумал Егорий, осторожно разрезая зерно тонким ножом вдоль. В середине зерна была видна белая точка. Какое-то время пивовар стоял неподвижно, погрузившись в собственные мысли. За тридцать лет работы он на взгляд мог определить влажность зерна, но сегодня не простой день. И нельзя делать ошибок. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю, ни через месяц.
   Узловатые натруженные пальцы, сжимающие рукоять ножа, побелели.
   "Раб, - думал Егорий. - Я раб. Скотина бессловесная. Тварь. Я".
   Он отшвырнул нож в сторону, поднялся.
   - За что? - продолжал он вслух яростным шепотом. - Кто посмел? Кто осмелился назваться моим хозяином? Клянусь всеми богами, сколько ни есть их на небе, под землей и среди нас, этот человек - безумен. Но в ком же дело? В нем, или во мне самом?
   Тело горело свежими рубцами, но он не чувствовал этого. Зато сердце было готово выпрыгнуть из груди. Лицо исказилось, спина сгорбилась, ясно обозначив под мешковатой одеждой могучий медвежий загривок.
  
  
  
  
   Еще день назад Егорий стоял в Крючном дворе, дожидаясь своей очереди к княжескому управляющему. Лешка-долгополый и его писцовая братия соизволили открыть ворота, только когда пастухи начали разгонять животину по дворам. К тому времени уже набралось больше сотни переминающихся с ноги на ногу мужиков. Многие - с кадушками, с мешками, с корзинами. Большинство же - с подарками попроще: серебро не пахнет и не ворчит. Вместо того, чтобы работать, мужики ждали - когда их соблаговолят выслушать, обокрасть и обидеть.
   "Сварожич меня разбери, неужели все такие глупцы, а не только я один?" - в бессильной ярости думал Егорий.
   Только к вечеру, и то - за большие деньги, за серебряную гривну, ему удалось попасть внутрь.
   - Кто таков? - невнятно спросил неряшливый человечишко за столом.
   - Егорий, хмельного дела мастер, - степенно ответил мужик.
   - Этот по вызову княжескому. Посмел сына в Чернигов отправить. Без сговора и разрешения, - раздался голос справа. Егорий же смотрел на сидящего перед ним писца.
   - Ясно, - вновь невнятно пробормотал тот. - Где грамотка? Струп, подай, у тебя в ларце должно быть. Да, вот эти, с печатями.
   Получив небольшой берестяной короб, гордо именуемый ларцом, писец долго в нем рылся, перебирал свернутые трубками листы пергамента, пока не нашел нужную.
   - Ага, - наконец сказал он. - Вот твоё. Раб Егорий, под Киевом, к фамилии пивоваров. Так?
   - Так, - ответил Егорий, чувствуя капельки пота на лбу. - Только я не раб.
   - Раб, - равнодушно повторил писец. - Слушай. Владимир, князь краше самого красного солнышка, владыка и владетель всех времен и народов, древлян, полян, радимичей, северян, дреговичей, полочан, кривичей, словян и вятичей, великий владыка над Муромой и Чудью, над Мерей и Весью, Голядью и Мещерой, победитель датгалов и печенегов, готов и римлян, ратичей и булгар, поляков и прусов, покровитель богов и их приемник, наделенный всей властью земной и небесной приказывает ослушнику, рабу своему Егорию, что без ведома княжеского посмел сына отправить в Чернигов, да и еще и будучи приписан в грамотке за князем, - тут писец сделал паузу, видимо раздумывая, стоит ли еще раз перечислять все титулы князя Владимира. Но перечислил, быстро глотая гласные, - ... влстью земной и небсной, - чтец сделал еще паузу, набрал воздуха, - приказывает рабу Егорию: вернуть сына обратно по месту приписания и самому заплатить штраф в размере десяти гривен. А за непослушание получить десять плетей и славить после наказания князя Владимира по полному титулу.
   - Что? - пробормотал ошеломленный Егорий. - Вы здесь что? Совсем? Ты чего мелешь...?
   От стены отделился человек в долгополом кафтане, лениво мотнул головой. Два молодца, появившись неизвестно откуда, быстро и сноровисто заломили пивовару руки, обыскали, сорвали с отчаянно сопротивляющегося Егория верхнюю одежду, выкинули в черный двор. Там за мужика принялись уже четверо. Утихомирив разбушевавшегося мастера в четыре полена и восемь сапог, ему дали плетей без счета - видимо, за противление власти. Затем одежду вернули, а самого пивовара бросили в подвал - чтобы отошел на холодке. Вот и все. Напоследок Егорий получил еще одну грамотку, правда, берестяную, что через полгода должен явиться снова, чтоб засвидетельствовать, значит, свою добрую волю князю.
   Пивовар вернулся домой чуть ли не к полуночи, грязный, в разорванной одежде, в крови. Жена запричитала, но он только рявкнул на неё, умылся и накрыл себе сам. Поел и, ни слова не говоря, завалился спать на лавку. С утра проснулся рано, и чувствуя, как в груди начинает ворочаться бешеная злоба, ушел в солодовню - проверять, не перемок ли ячмень за потраченный попусту и во зло, день... А заодно решил заглянуть к соседу, к купцу Сотко Сытинцу. Неделю назад Егорию пришлось наблюдать из оконца, как княжеские слуги приволокли избитого до полусмерти сладкоголосого развратника домой. Видимо, тот сопротивлялся до последнего и не хотел молчать даже в подвале...
  
   - Ну, что? - прервал мрачные размышления Егория насмешливый голос. Пивовар обернулся. В дверях, прислонившись к косяку и лениво покусывая соломинку, стоял статный молодец в расшитой рубахе и алых портах тонкого шелка. На широком, в восемь пальцев ремне висели объемистый кожаный кошель и кинжал в ножнах.
  - Поговорить надо, - буркнул Егорий.
   - Поговорить? О чем нам говорить с тобою, раб?
   Пивовар дернулся, словно от удара.
   - Ты тоже, Сытинец? - хрипло спросил Егорий.
   - А ты как думаешь? - тотчас же отозвался купец.
  - А что за напасть такая - фамилия? - пробурчал пивовар.
  Сотко шаркнул пол подошвой сапога, словно пытался отчиститься.
  - Это, брат, слово заморское, - процедил купец. - Паскудное слово. На нашенском значит, что рабы одному хозяину принадлежат.
  - Ясно, - скривился Егорий и снова взялся за весло. - Ладно... зачем пришел?
  - Ты же сам сказал - поговорить надо...
  - Я с тобой попусту говорить не буду. Не жди, - Егорий говорил так тихо, что Сотко едва разбирал слова. - Одно спрошу - ты со мной или...? - пробурчал в бороду пивовар.
   - Или - что? - медленно и внятно спросил купец.
   - Или мы будем смотреть, как нас в рабов превращают? - тихо отозвался вопросом на вопрос Егорий.
   - Да уж, хорошего мало. Не думал я, что доживу до такого, - также тихо продолжал Сотко. - Страшные дела творятся на земле нашей. Словно вернулись мы во времена дикие, когда людей тоже как скот продавали.
   - А знаешь, почему так происходит? - снова склонившись к чанам, бормотал Егорий, а потом вдруг вскинулся, отшвырнул весло в сторону.
   - Я знаю, - сказал он, распаляясь. - Потому что мы с тобой молчим, ничего не делаем. Вздумали с людей пошлину на дороги собрать... А я что делал? Я скажу - что делал. Думал: богатый, откуплюсь. Что такое алтын, а? Страховую пошлину на обозы тележные? Ледовый сбор на сани? Пожалуйста! А почему нас вдоль дорог не охраняют, а только побирают? Грамотки нет - заплати, да еще, и еще. Я откуплюсь, я богатый. А простой человек? - упрямо выставленный палец Егория уперся в грудь Сытинцу. - Реньше у любого - три, четыре коня было! А сейчас? Один, да и того дорого содержать! Раньше по две избы хозяин держал, а теперь - налог на дым. Одну, даже баню не рубят - дорого потому что! Вот я откуплюсь, пусть все смотрят, каковы мы, пивовары, богатые. А вот в рабы не хочешь поступить? За просто так, не за откуп? Сначала - грамотка, потом без этой грамотки никуда не выйдешь, а потом? Раб? Да рабов в бою берут! Я им устрою бой!
   - Погоди, - резко сказал Сотко. - Не кипятись.
   Егорий враз остыл. Повернулся спиной к купцу:
   - Князь думает, что игрушками занимается. Думает, что один имеет власть. Но он не знает, что играть может каждый. Только нужно знать настоящие правила.
   - Ты хочешь стать тем, кто знает правила? - резко прозвучал ясный тенор под низкой крышей солодовни.
   - А я уже знаю. Если хочешь, могу объяснить их тебе.
   Сотко присел на скамью, протер вспотевший лоб ладонью.
   - Объясняй, - коротко произнес он.
  
   Милолика, жена Егория, ловко орудовала в печи ухватом. Подняв горшок со щами, быстро подвинула на самые угли противень. Едва утерев испарину со лба, принялась месить тесто. Старшая дочь, Малуша, вернулась с колодца.
   -Что отец? - спросила Милолика.
   - Варит, - отозвалась девица и, недоуменно пожав плечами, выпорхнула в дверь.
   "Вот уж которую неделю варит свое пиво, - с тревогой думала женщина. - Будто с цепи сорвался. Говорит - хочу всю землю напоить. Смурной ходит, горюшко луковое. Словно маленький. И не говорит ничего. И сосед наш, Сытинец, с ним на пару. Продает все, покупает глупость всякую. Лада его скоро совсем одичает. Такого красавца заполучила - а он словно и не замечает её. Сама виновата - плохо ухаживала, значит. У меня бы такой мужик не пропал... А своего спросить надо, что задумал. Не подскажи вовремя - и пропадет ведь, дурная голова".
   Смутное чувство погнало Милолику в темную комнатку. Там стоял большой, окованный железом сундук, запертый хитрым замком. Но жена прекрасно знала, где муж хранит ключи. Милолика отомкнула механизм, подняла предательски скрипнувшую книжку. Так и есть! Двух кожаных мешков не оказалось. В одном, маленьком, Егорий хранил золото. В другом, поболее - серебро. Все это копилось на черный день, на лихую годину. Милолика почувствовала, как внутри вскипает злость. Что он удумал? Не пошел же пропивать деньги! С одной стороны, если б наступили тяжелые времена - тогда бы Егорий тронул неприкосновенный запас только посоветовавшись с ней.
  В голову Милолике пришла еще одна мысль. Она успокоила, погасила негодование на мужа.
  'Верно, Егорий дело большое готовит, - поняла она. - Может, деньги взял, да с Сотко связался потому, что хочет за море пиво продавать...'
  Женщина утерла вспотевший лоб, рассмеялась.
  'Конечно, - думала она, и удивлялась собственной недогадливости. - Если бы он мне рассказал, или еще кому - тогда бы идею его мог бы кто другой перенять... Вот молчун... Ну и пусть себе тешится. Пусть работает, пиво варит...'
   А Егорий и в самом деле варил пиво. Он с оказией послал письмо сыну в Чернигов, будто исправляя свою провинность перед властью. К тому же, в дополнение к артели, нанял сразу двадцать работников. Вместе с Сотко они скупили весь ячмень в округе. Пришлось брать внаем несколько складов, заказывать кузнецам новые котлы для варки сусла, а бондарям - деревянные чаны для сбраживания и дубовые бочки для хранения готового пива. Егорий мог бы просто получить из зерен ячменя или пшеницы солодовенный хлеб, заквасить его в бочках, сбродить и процедить, получив огромное количество напитка сомнительного качества. Но разве имел он право приглашать людей опробовать дешевое пойло?
   Вместе с работниками Егорий собирал зеленый солод в садила, а потом, не чувствуя усталости, перемешивал его. Затем шел к дробилке, или к сложному, многослойному платяному фильтру, заливал кипяток, или перегружал затор. Кипятил, перемешивал, погружал, засыпал, колол дрова, подметал ток, не желая терять и крупицы зерна.
   В свою очередь Сотко занялся оповещением всех, до кого только мог дотянуться. Были посланы вестники в Псков и Муром, в Переславль и Галич, в Полоцк и Новгород. Гонцы на подводах, с дешевым пивом (четыре медяка - ведро) зазывали народ на будущий праздник. В деревнях и городах слышался клич:
   -Купец Сотко Сытинец на спор с переваром Егорием хотят в последний день осени весь народ напоить отменным пивом! Каждый, кто явится в этот день к Опечень-озеру, получит столько пива, сколько его душа примет!
  
  ***
  Солнечный зайчик пробился таки в подземную тюрьму, уселся на стене, словно с удивлением глянул вниз. Наверно, ему было интересно - что делают здесь два человека, почему их лица напряжены, а по щекам стекает пот? Зачем один из них вцепился в березовый комель пальцами, будто и в самом деле думает, что может разорвать крученые волокна, которые невозможно разъединить даже колуном?
  - Сейчас, - говорит тот, кто старше. - Сейчас мы отсюда выйдем.
  Молодой смотрит с надеждой, но на лице написано недоверие, перемешанное с отчаянием.
  -Ах ты... мать... сыра земля, - кряхтит старшой. - Помоги...
  Но дерево не расщепить, не сломать.
  - Свара! - кричат сверху. - Сеча!
  - Открыть ворота! - гудит густой голос. - В подмогу!
  От этих слов младший узник с рычанием бросается на стену, ломая ногти, пытается взобраться по мокрой глине. Старший сначала с сожалением смотрит на обезумевшего, а потом вновь подхватывает свою колоду.
  - Руби стену, - говорит он негромко. - Сбивай ее вниз. Сейчас выберемся...
  Младший с глухим рычанием колотит торцем своего комля по стене. Куча глины растет под ногами узников с невероятной скоростью.
  - Держитесь, робяты, - сквозь зубы говорит старший. Дыхание со глухим уханьем вырывается через зубы.
  - Мы уже идем...
  
  ***
  
  Старшего сына Егорий назвал новым, византийским именем - Юрий. Говорили, что имена Егорий и Юрий созвучны, а на самом деле - одно и тоже имя, и пивовар был рад этому. Он видел в сыне продолжателя дела, малыш рос на диво крепким. Уже в четыре - на год раньше, чем остальные - мог управиться с лошадью, в шесть запрягал вола в ярмо; в десять отец доверил ему не борону-суковатку, но самую настоящую соху, хоть и маленькую, сделанную специально под заказ. Любо было смотреть статной и видной Милолике на двух мужиков, большого и малого, которые ровно шли по полю, поднимая черную землю, чтобы потом бросить туда ячменное семя. Еще шестерых подарила она мужу за два десятка лет: вечно капризного Надо, остроглазого Новомира; грозящий превратится в красавчика сорванец Овсень, пухлый Мякуша, крикливый Ждислав и единственная дочь - Малуша, в которой духа не чаяли отец и мать. Старший сын Егория ушел в Чернигов без благословления, просто подошел однажды к отцу и сказал, что уезжает. Егорий уже давно свыкся с этой мыслью, потому и отпустил сына:
  - Иди, - просто сказал он, и вернулся к бродильным чанам.
  Не лежало сердце молодого Юрия к отцовскому ремеслу. Воротил нос от запаха бродила, морщился от груд гниющего 'отжима' за околицей, пива не пил никогда. Зато обнаружился в молодом человеке талант редкий, нечасто дарует такое мать сыра земля. Еще в раннем детстве замечали родители и соседи, что вся домашняя животина в присутствии мальчика успокаивается - без трепета заходил мальчуган в стойло к необъезженному жеребцу, бешеные дворовые псы смирели от одного его взгляда, одним словом Юрий мог унять разъяренного быка. Умел найти юноша такие травы, о которых даже древние ведуньи не знали, любую хворь побеждал, любые раны заговаривал. Даже старый колдун Барма, что жил при дворе князя, сказал, что такого не видел никогда, и юноше 'только одну смерть победить невозможно'.
  Понимал отец, что не удержать ему сына при себе, да и незачем это - губить парня, которому отмерено больше чем остальным. Гордился отец сыном, виду не показывал, ворчал только в бороду. Вот и хватились княжьи слуги молодого лекаря-коновала, к которому зачастую и видавшие виды конюшенные ходили на поклон. Как это так - сам ушел? А почему разрешения не спросил?
  - Точно я разрешения у всего мира спрашивать должен, - бросил в сердцах Юрий.
  Юноша ехал по лесной дороге, слушал, как шелестят деревья, как растет трава, с удовольствием подолгу останавливался у муравейников, и смотрел, как лесные труженики, не обращая никакого внимания на склонившегося великана, продолжают заниматься своими маленькими важными делами. Запах зверя Юрий почувствовал издалека. Это был старый волк, больной и плешивый. Отошел от стаи, и теперь вылавливал лягушек, которые на свою беду имели неосторожность попробовать перебраться через глубокую колею человеческой дороги. Серая лошадь, которую молодой человек купил за гроши еще в Киеве, а потом выходил (у кобылы неопытный кузнец пробил все копыта) фыркнула и попыталась остановиться, но Юрий наклонился, потрепал жилистую шею.
  - Ништо, ништо, - сказал он негромко.
  - Эй, разбойник! - обернулся Юрий к лесу. - Вылезай, хочу посмотреть на тебя.
  Волк наверняка услышал, но показываться не спешил. И в лес не удирал. Молчание затягивалось, и Юрий даже вздрогнул, когда грозная серая тень показалась из малинника. Громадный зверь, с седым загривком, но по-юношески зоркий глаз сразу определил, что матерый волк совершенно слеп. Как это произошло - Юрий понял тотчас же. Звериная оспа, что часто валит стада коров, находит жертв и в лесу. Этому зверю посчастливилось отделаться двумя язвами - но если подумать, то было ли это удачей?
  Волк мягко спрыгнул в колею, зарычал, и попытался поймать лошадь за ногу.
  - Еще чего? - чуть ли не со смехом крикнул Юрий, когда Серая поднялась на дыбы и едва не выкинула хозяина из седла.
  А волк уже метнулся в лес, почуял опасность. И вовремя:
  - Ты кто? - спросил Юрия строгий голос.
  Юноша поднял голову. Прямо перед ним на дороге стоял воин в полном доспехе, на косматой бурой лошади.
  - Юрий я, - спокойно ответил молодой человек, хотя у самого душа ушла в пятки. Не могло быть такого, чтобы оружний, обвешанный железом человек на коне незаметно к другому подобрался. Да не на полет стрелы - десять шагов отделяло Юрия от незнакомца.
  - Юрий? - удивился дружинник. - Рожа у тебя наша, а имечко чудное.
  - Я сын пивовара Егория, - твердо сказал Юрий. - Иду из Чернигова в Киев, к отцу. Могу грамотку показать. - И молодой человек полез в котомку.
  - Брось, - со смехом сказал всадник. - В грамотке что угодно можно написать. А словам твоим верю. Степняков видел?
  - Сам не видел, - угрюмо отозвался юноша.
  Далеко в лесу уже слышался топот копыт. Ветер принес конское ржание. Сочный бас затянул песню:
  - Постелюшка - мать сыра земля,
  Одеяльце - ветры буйные
  Умывальце - частый дождичек
  Утираться - слезы горькие
  А второй, тенор, подхватил:
  -По горам девки ходили,
  Да по крутым красны гуляли
  Да и мечом горы шибали
  Горынюшке покою не давали...
  Раздался хохот - буйный, разливистый. Из-за поворота показались первые всадники. Юрию захотелось протереть глаза. Конечно, он и раньше видел Святогора и Горыню - на праздниках и гуляниях. Все вокруг говорили, что это богатыри, хотя молодому человеку казалось, что так их прозвали только за рост и силу. Но сейчас юноша видел перед собой настоящих воинов. В полном доспехе Святогор был просто огромным. Седые волосы вьются из-под высокого шлема с полумаской. Спокойно мужественное лицо старика, старые шрамы исполосовали кожу щек и лба - но от этих шрамов Святогор казался еще величественней. Исполинский меч покоился в простых ножнах на луке седла. Юрию показалось, что такому великану достаточно поднять руку - чтобы сорвать с неба звезду. Рядом с богатырем ехал Горыня - личный телохранитель великого князя. Росту Горыня был непомерного - три аршина с четвертью. А по весу богатырь намного перевешивал берковец - десять пудов. Лицо его, покрытое жестким черным волосом, носило первобытное выражение жестокости и силы. Движения - медлительные, спокойные - были лишь напускной осторожностью и даже скромностью. Горыня в глубине души немного стыдился своего страшного и грозного вида, своего большого тела, своих длинных, корявых рук, больше похожих на медвежьи лапы. Но сейчас, в лесу все это производило нереальное впечатление. Казалось, что медвежий царь напялил на себя доспехи, взобрался на коня и взял в руки копье.
  - Илия? Кого нашел? - трубно спросил Святогор.
  - Мальчонка, - отозвался воин, а Юрий открыл рот от возмущения. Его, двадцатилетнего, назвали мальчонкой?
  Святогор подъехал, остановился, и Юрий почувствовал холод под ложечкой. Казалось, что на него смотрит живая легенда, голубые глаза буравят так, что затылку больно.
  - Ну что, Юрий, сын Егория, пойдешь с нами? - спросил вдруг богатырь.
  Юноша даже сам не понял, как у него вырвалось:
  - Пойду.
  - Пусть Вакула доспех и оружие даст молодому воину, - распорядился Святогор.
  
  Вакула обнаружился позади колонны. Это был бородатый, угрюмый мужик, лет под сорок. От него пахло огнем и железом - он и сам казался железным. Черные руки, узлы пальцев будто выкованы из каленой стали. Вакула бесцеремонно ощупал Юрия с головы до ног, бурча что-то невнятное. Под руководством бывшего кузнеца находился целый обоз - четыре телеги, груженные оружием и доспехами.
  - Князь броню богатырскую зажилил, - заявил, наконец, Вакула в полный голос. - Кольчуга есть тебе, но бронь наплечную подгонять придется. Шелом тебе высокий нужен, мисюрка тонкая. Любишь голову склонять, правой рукой бьешься, короткая рука-то... ноги не бережешь, порты у тебя с маслом... а у меня малых бедренных лат нет. Разве что юбка кольчужная, да ты в ней на коне не сможешь...
  Вакула все говорил и говорил, а Юрий никак не мог опомниться. Богатырская дружина, взаправдошняя, не сказочная, один к одному сидят воины на могучих конях. И он, Юрий, сейчас станет радом с ними!
  Вакула меж тем уже доставал из телеги ком блестящих колец, встряхнул, придирчиво осмотрел со всех сторон железную рубаху. Потом бросил Юрию круглый щит, бережно достал из второй телеги нечто длинное, завернутое в ворох тряпиц.
  - Настоящий меч тебе тяжел, - заявил Вакула. - Рука слаба и короткая. Длинный клинок нужен, легкий и гибкий.
  - Восточная сталь, таким обвязаться вокруг пояса можно, - говорил кузнец, подавая Юрию богато украшенные незнакомыми рунами ножны.
  Юрий взялся за теплую рукоять, в душе подивившись, что Вакула назвал это оружие - 'легким'. Какого же веса меча у Святогора? - подумалось ненароком. Сталь клинка оказалась темной, и выкована будто небрежно - словно покрыта волнами, как если кузнец только один раз прошел тяжелым молотом по железу.
  - Хороша ковка, - цокнул языком Вакула. - Набедренный меч еще дам. Этот, - кузнец кивнул на темный клинок, - когда 'один на один' пойдешь. А короткий в общей сваре пригодится.
  - Не стой, - подгонял Вакула. - Одевайся, я тебе помогу, потом остальных догонять будем. Здесь отставших не ждут.
  Кольчуга оказалась в самый раз, а с пластинами нагрудной брони пришлось повозиться. Бедренных лат малого размера у Вакулы не оказалось.
  - Догоняй остальных, - заявил в конце концов кузнец. - Ноги береги, - в десятый раз напомнил он, а потом помог взобраться на лошадь.
  Серая только фыркнула и недоверчиво покосилась на хозяина. Мало что железом стал пахнуть, так еще тяжелый, словно не человек, а каменная глыба.
  - Куда теперь? - спросил Юрий Вакулу.
  Кузнец прищурился, подергал себя за бороду:
  - Имя как твое?
  - Юрий, - сказал юноша.
  - А настоящее как?
  - Оно и есть настоящее.
  - Нововерный, значит, - протянул Вакула. - Что умеешь?
  - Коновал я, - признался юноша.
  - Ну, раз коновал, иди к Илие в сотню, пусть он тебя в звериный десяток определит.
  - А почему в звериный? Как я Илию найду? - спрашивал Юрий.
  Кузнец только рукой махнул. Он уже не обращал внимания на новоиспеченного воина, взобрался на первую телегу, на задке которой стояла широкая клетка с голубями, дернул вожжи.
  - Потом вопросы задавать будешь, - только и бросил Вакула.
  Илией оказался тот самый воин, которого Юрий встретил первым. Вообще Илия оказался Ильей, на толстой шее богатыря болтался деревянный крестик.
  - В 'звериный' десяток пойдешь, - сразу сказал сотник. - Имя твое ни в какой смысл не идет, но ты с зверями разговаривать умеешь. Там тебе место. К Дубыне иди, - Илья указал плетью на широкоплечего воина в приземистом шлеме.
  Дубыню Юрий тоже знал. Не в лицо, конечно - имена богатырей были на слуху у всех, про них ходили легенды. Но, глядя на почти квадратную фигуру Дубыни, (и эта квадратность, однако, не мешала богатырю сидеть в седле как влитому), юноша подумал, что такой человек запросто может пусть не трехсотлетний дуб из земли выдернуть, а вот приличных размеров березку - точно.
  - В строю ходил когда? - сразу насел на нового воина десятник. - С кольями иль кулаками? На чьей стороне, Слободской или Зареченской? Мечом не махай в бою, не для этого твой меч сготовлен. Колоть будешь. Жердину дайте парню подлиннее.
  Вокруг заулыбались, один из воинов заехал в лес, срубил не очень толстую, но длинную сосновую жердь.
  - Бери, - приказал Дубыня. - До привала с ней поедешь. Терпи, моченьку в руке сожми, хотелку подальше закинь. Увижу что положил кобыле на голову - об твою голову эту жердь сломаю, - с такими словами десятник отстал от Юрия.
  Справиться с жердиной оказалось непросто. Весила она, пожалуй, пуда два, при каждом шаге колыхалась, норовя уйти вниз или вверх. Кроме того, нужно было смотреть, чтобы не задеть едущего впереди и не стукнуть по голове Серую. Рука скоро заныла, кисть свело судорогой.
  - На другую руку положи, - посоветовал воин, едущий рядом с Юрием.
  - Волк я, - представился мужик. - У нас в десятке Заян есть, Лиса, Сокол, Мураш. А Илью в первый раз вижу, - продолжал меж тем дружинник. - Говорят, издалека пришел он. Богатырь, говорят, из-под Мурома. Следопыт он хороший, это точно, но вот на счет силушки - надо опробовать нового сотника. Ты слушай меня. С разговором и ноша легче покажется. Привыкнешь - в бою копье игрушкой будет. С обеих рук сможешь врага одолеть.
  - 'Звериный' десяток - это потому что имена звериные? - пропыхтел Юрий, пытаясь пристроить 'копье' под мышку.
  - Точно так, парень. В каждой сотне свой 'славный' десяток есть, там 'славичи' - Ярослав, Пакослав, Славята. 'Гордый' есть, 'братский', 'ярый', 'живой'... Люди как одно целое становятся, хоть из разных селений. Из одного котла едят, на одно имя отзываются. Вот и Микула пожаловал! - громко сказал Волк.
  - Селянинович? - Юрий даже привстал на стременах, стараясь разглядеть легендарного ратая-пахаря.
  - Нет, это боярин из Денницы. Сколько новых привел? - говорил сам с собой дружинник. - Воротилу вижу, Радобой пришел... Трое молодых, - определился Волк.
  Новых ратников разобрали по десяткам, а троих 'молодых' (как заметил Юрий, самому молодому из них верно перевалил третий десяток) - послали в хвост колонны. К Вакуле - догадался Юрий. Совсем скоро они вернулись, вооруженные и в доспехах. Самое странное - новоиспеченные дружинники сразу подъехали каждый к своему десятнику.
  'Вакула их по местам определяет, - думал Юрий. - Ай да кузнец. Оно и понятно - он насквозь видит. Короткоруких, как меня - в одну сторону. Здоровяков - в другую...'
  Одному из новичков вручили в руки большой камень. Второму на пояс привязали бревно на длинной веревке. Что сделали с третьим - Юрий уже не узнал.
  - В копье, - проревели в унисон Горыня и Святогор.
  - Бросай жердь, - рявкнул Дубыня Юрию.
  Ратники пришпорили коней. Меж деревьев появлялись просветы - дружина выходила на открытое пространство. Юрий крутил головой, шумно втягивал воздух. Пахло гарью, с каждым шагом все сильней и сильней. И еще пахло жареным мясом - словно кто-то неподалеку жарил целого быка на вертеле.
  На опушке запах мяса превратился в вонь паленой кожи. Впереди горела деревня. Точнее, она уже догорала - на месте домов остались только головешки, и сизый дым клубами поднимался от бывших домов.
  Богатыри не задержались у пепелищ. Кони перешли на быструю рысь, дружина растянулась по полю, шла, обтекая хлебные наделы.
  - Ах ты... - грязно выругался Волк. Воин на полном ходу склонился к земле:
  - Печенеги, это точно. Утром ушли. Мы их к завтрему догоним.
  Юрий тоже склонился, попытался увидеть, но перед глазами мелькала лишь высокая трава. Как только Волк успевает читать следы?
  - Если они в Заграде, - прокричал Дубыня, - то мы уже сегодня с них порты спустим. Тысяча их всего. Задавим как щенков.
  Юрий от слов десятника дернулся. Тысяча? Десять сотен печенегов, профессиональных всадников, с детства знакомых с саблей и луком? Не слишком ли много мнит о себе богатырь, обзывая многочисленных и умелых врагов - щенками?
  Юрий постарался пересчитать дружину. В лесу казалось, что их ('нас' - поправил себя Юрий) много - но на самом деле едва ли наберется три сотни. Конечно, все уже мужики - ни одного молодого безбородого лица не нашел Юрий в строю. Бывалые, умелые, плечи кольчуги рвут, все - в полном доспехе, словно в железо закованы. Кочевники, говорят, почти без доспехов ходят. Но тысяча...
  - Тише, - властно приказал Илья.
  - Тише, - подхватил приказ командира Дубыня.
  Дружина сбавила ход, навершия копий уперлись в небо. Юрий увидел перед собой вола, невесть как уцелевшего после набега. Бык стоял на поле, недовольно морщил лоб.
  - Цыть, - прикрикнул на скотину Дубыня, и вол посторонился, замычал обиженно.
  Дружина снова вытянулась в шеренгу, шли споро, снова по дороге, поднимая тучи пыли. Вскоре показалась и Заграда. Это была застава, обнесенная частоколом. Она высилась на холме, которую обтекал спорый ручей. Воины прошли прямо по воде - мост через речушку был разобран. Кое-где валялись груды тряпья, кружили вороны, и Юрий сразу понял, что не тряпье это, а мертвые люди. Кочевники лежали вперемешку с селянами, но мало где виднелись серые посконные рубахи - все больше кожаных доспехов, особенно около стен.
  - Открывай, - прогудел Горыня, постучавшись в ворота копьем.
  - Святогор, - послышался сверху сильный голос. - Сколько лет, сколько зим!
  - Да, Елиня, давненько не виделись, - согласился снизу богатырь.
  Частокольные ворота медленно легли на землю, в проеме стоял старый человек. Видно было, что когда-то он был силен и могуч, но время сделало свое дело - потемнело лицо, пошло морщинами как кора древнего дуба, поседели волосы, а главное - выросло у бывшего богатыря на месте живота огромное брюхо, словно куль хлебный спрятал под рубаху. Зато два парня, которые встали за плечами старика - вот они то были крепки. Угрюмые лица, пудовые плечи, кольчуги - как вороново крыло.
  - Давно ли ушли? - сразу спросил Святогор.
  - Далеко не уйдут уже, - с отдышкой проговорил Лесиня. - Сунулись ко мне - я их со стен косой сметал. Тяжеловат мне меч стал, брат Святогор.
  - Старость, - проворчал великан.
  - Ты, однако, прежним остался. Я ведь полвека назад в дружину пришел - ты уж тогда сотником был. Все такой же - силен, могуч, на коне ровно сидишь.
  Святогор хотел ответить, но Лесиня уже здоровался с остальными богатырями.
  - Смотри, Сила, каковы у меня орлы выросли, - простодушно хвастался старик, поглядывая на двух молодцев в черных кольчугах. - Старшой, пожалуй, и с тобой тягаться может.
  - Посмотрим ужо, - смеялся вятич Сила, руки которого, наверно, могли поспорить толщиной с торсом Юрия.
  Меж тем к дружинникам стекался народ, все галдели, обсуждая недавние события, мальчишки с восхищением смотрели на воинов. Юрий обратил внимание на мужичка, который, не обращая на богатырей никакого внимания, побежал на поле, за ручей.
  - Здесь ночевать будем, - приказал десятникам Илья. - На опушке станем.
  Юрий заскучал. Он уже представил, что его, как самого младшего, да еще и безбородого - сразу пошлют за водой, а потом поставят кашеваром. А едят богатыри не меряно - это Юрий не раз видел. Потом посуду мыть заставят. Однако этого не произошло. Главным по костру Дубыня поставил Вепра. С едой разобрались скоро - отступающие степняки завалили всю скотину, которую только смогли найти в окрестностях. Поэтому 'добытчики' - Беляк и Лиса - вернулись скоро. Они принесли с собой бычью ногу, и скоро в котле кипела вода, варилось и жарилось мясо, воины с шумом глотали слюни.
  - Два раза в день едим - на закате и с восходом, - объяснял Волк походный порядок Юрию. - Завтра с утра вообще есть не будем. Если к полудню печенегов не нагоним - пообедаем. Ты с утра мяса нарежь полосами, да коню под попону положи. Оно уж за день солью пропитается, провялится. Можно сразу перекусить...
  Меж тем вновь прибывшие ровняли друг другу бороды - под ремешок шлема, подгоняли доспехи, пробовали крепость и остроту мечей на молодой березовой поросли, привыкая к весу и балансировке оружия, правили лезвия точильными камнями. Юрий тоже решил заняться шлемом, но его оторвал от дела Дубыня.
  - Пойдем, силушку твою испробуем, - предложил десятник.
  Втроем, вместе с Волком они подошли к амбару, который стоял рядом с частоколом заставы.
  Дубыня поговорил с коренастым кривоногим мужиком, и тот отомкнул замок с тяжелых ворот, пустил воинов внутрь.
  - А как это все не сгорело? - поинтересовался Юрий у хозяина амбара. Мужик усмехнулся:
  - Хотели печенеги красного петуха пустить. Да только у нас на заставе две сотни стрелков, каждый белку в глаз бьет. Со всех деревень народ сбежался. Да и времени у ворогов не было. Прознали, видать, о вас, подались дальше. Потому как на две стороны даже печенегам биться неудобно. Вы бы их к стене прижали, ну и мы бы... не подкачали...
  - Бери, - приказал Дубыня, указав на сложенные у дальней стены кули. Юрий подошел, примерялся. Хорошие кули, из двойной пудовки-рогожи. Приподнял и понял - рожь. Овес в таком куле шесть пудов с осьмухой весит, ячмень - ровно девять, а рожь - девять пудов с четвертью. Такую тягу на спине носят, крюком цепляют, потому что никаких пальцев на не хватит удержать грубую рогожу. Правда, пришлось в свое время Юрию немало таких кулей перекидать. Отец, хоть и владел под Киевом изрядным куском земли, но половину ячменя покупал в близлежащих деревнях. С четырнадцати лет Юрий мог девять пудов от земли оторвать, да на телегу бросить. Вслед за Юрием из темноты амбара вышел и Волк.
  - Биться на кулях будете, - прояснил ситуацию Дубыня. Почесал лоб и добавил: - Кто проиграет, тот котел будет отскребать. До блеска.
  Юрию, конечно, полировать котел вовсе не улыбалось. Волк смотрел на юношу с задорным весельем:
  - Ну что, приготовился? - и единым движением, будто и не сгибался только что под тяжестью - пустил куль по кругу, вместе с самим собой. Юрий не отскочил, наоборот - он сделал шаг вперед, перенес вес на левую ногу. Приподнял страшную тягу, качнул ее: вперед-назад. Еще раз. Вперед-назад. Близко уже Волк, напряжено красное лицо, стиснул зубы воин. А Юрий убрал вес с левой, согнулся, пропуская квадратный мешок за спиной. И пустил его снова, но не каруселью, как Волк, а колесом. Страшный удар обрушился на крутящегося юлой воина. Его словно накрыло рухнувшей крышей, но и Юрий получил кулем в бок, не удержался, полетел клубком под ноги собравшимся посмотреть забаву дружинникам.
  - Силен! - крякнул довольный Дубыня. - Наша жилка, богатырская.
  - Да, хорош парень. Силушки наберет - знатный будет муж, - согласился поднявшийся с ног Волк. Мужик будто и не получал удара, поднялся быстро и резво. Юрий же до сих пор лежал и стискивал зубы от боли. А болело у него все - и плечи от непривычных доспехов, и руки от жерди, и бок от куля. В момент удара ему показалось, что сама земля поднялась и со всего размаху опустилась на ребра. Голова гудела, а тело казалось пустым, и почему-то звонким: тронь - зазвенит мышцами, забряцает костями.
  - Кто еще будет? - спросил Дубыня.
  - Я буду, - толпа расступилась, и в круг вышел вятич Сила. Дружинники загудели - многие бы хотели попробовать, но с таким богатырем... опасно...
  - И я, - раздался сочный бас, и люди расступились второй раз, давая проход Илье.
  - Знаю, многие хотят на мне свою силушку испробовать, - пророкотал сотник. - Так пусть же самый сильный будет. Иль не прав я?
  - Ты в своем праве, - согласился Дубыня, и отошел в сторону.
  Сила вышел из амбара, и многие ахнули. Вятич нес девятипудовый мешок на вытянутой руке, только ноздри раздуваются, как у быка. Не опуская куля на землю, Сила принялся раскручивать его над головой, словно котомку с пухом - медленно, неторопливо, даже осторожно, точно боялся порвать крепчайшую дерюгу.
  Илья только пожал плечами. Подошел к кулю, оставшемуся от Юрия, взял его правой рукой, поднял (ни один мускул на лице не дрогнул), потом схватил куль Волка. И разом закрутил вокруг себя, словно гигантская мельница пришла в движение. Казалось, что огромные кули вот-вот разорвут человека, однако по лицу Ильи было не похоже, что его сильно тревожит их вес. Сделал шаг Сила, но сотник тут как тут! Сложил Илья оба куля в один, едва удержался на ногах от стремительного движения, но уже через мгновение в толпе дружинников открылся широкий проход. Как птица выпорхнул из круга Сила - в три ряда не сдержали его стремительный полет дружинники. Восемнадцать пудов с лишком ударило богатыря в грудь. Юрию подумалось, что, верно, он видел первую смерть в этом походе, но Сила почти сразу поднялся, обалдело помотал головой:
  - Силен, однако, Муромец.
  Дубыня посмотрел на сотника с уважением. Даже вдвоем с братом Усыней они не могли уложить вятича. А этот - и кольчуги не снял, ведь немало рубаха железная весит. Да кистень на поясе висит, немалый кистень - на целый пуд.
  - Заноси кули в амбар, - повернулся Дубыня к Юрию и Волку. - А сами - на ручей. Будете вдвоем котел до блеска чистить. Вдвоем и в дозор пойдете.
  
  Солнце уже зашло. Последние лучи, невидимые из-за горизонта, все еще трепетали на верхушках сосен, когда Юрий с Волком пошли к ручью. Долго им пришлось отмывать старый прокопченный котел.
  - Если десятник сказал - до блеска, значит - будет блестеть, - пыхтел Волк, натирая черный бок посудины песком. Возились старательно, но едва ли остались довольны своей работой.
  - Сам Илья мало что рассказывает, - завел разговор Волк. - Больше слухам верим. Говорили, что ноги его не слушались. Он на печи не лежал, тридцать с лишком лет на руках ходил. Землю пахал, вместо вола в ярмо впрягался. Лес валил, бревна таскал обезноженный. Вылечили, говорят, его 'калики' - священники византийские, которые по народу ходили, в новую веру всех обращали. Только чудится мне, что не одни они ходили. Отряд, верно, с ними тоже ходил. Обидели они богатыря, вот и встал он от обиды. Устроил им баню, - усмехнулся Волк.
  - Тихо, - зашипел дружинник через минуту. - Плачет кто-то.
  Юрий перестал плескать водой, и тоже услышал. В наступающей ночи кто-то плакал. То ли ребенок, то ли старуха. Тоненько так, но с едва уловимой хрипотцой.
  - Мужичок плачет, - уверено сказал Волк. - Верно, похоронил сегодня жинку и детей. Не будем горю мешать.
  - Ну уж нет, - прошептал в ответ Юрий. - Может, это раненый? К нам из лесу ползет, силы кончаются...
  - Если бы раненый, то орал бы благим матом...
  - Я еще на тебя посмотрю...
  - Типун тебе с задницы, да на язык... Иди да посмотри, я здесь буду...
  Юрий пошел в сгущающуюся темноту, на звук. Трава шуршала, поднимался туман, но найти плачущего оказалось несложно. Это действительно был маленький мужичок, по виду - совсем мальчишка, если бы не борода на остром подбородке.
  - О чем плачешь? - тихо спросил Юрий.
  В темноте зло блеснули глаза, но отвечающий голос тих и спокоен:
  - Был у меня, паря, вол-кормилец. Наказал меня Бог, а другого купить мне не по силам. А я с него сейчас и мяса не возьму, все приели богатыри-оглоеды...
  Юрий присмотрелся к туше, лежащей у лаптей мужика. Все что осталось от быка - голова, шкура, да ком внутренностей.
  - Да ты не плач, - проговорил Юрий. На память пришел вол, которого они видели у сожженной деревни. - Возьми оборот-недоуздок, да иди к пожарищам. Бери того вола, который первый на глаза попадется...
  - А ты чей такой...? - Юрий еще не знал, что об этом случае сложат легенду. И совсем не предполагал, что легенда стыдливо умолчит о том, что случится впоследствии, буквально через мгновенье.
  - А ты чей такой умный? - повторил вопрос Гликерий, поднялся, подошел к юноше, и внезапно, вместо благодарности за совет - ухватил советчика за ухо.
  - Юрий я, Егорьев сын, - просипел юноша, стараясь сдержать боль.
  - А ну, Егорьев сын, страстотерпцем побудь маленько, да укажи мне, который костер сотника.
  - Я тебе покажу... "Бери того, который первый на глаза"... Хочешь меня позором покрыть? У соседа отобрать? Сразу видно - городская голодьба, только у них такое может быть, - бормотал мужичок, крепко держа Юрия за ухо и прытко продвигаясь по кочковатому полю.
  Сердце молодого воина упало в самые пятки. В первый же день - такой промах. Хотелось вырваться из цепких пальцев, смешно будет, если будущего богатыря какой-то мелкий огнищанин к костру приведет. Только понимал юноша, что не стоит этого делать. Лучше смешным сейчас показаться, чем потом оправдываться.
  - Вот! - тонко выкрикнул мужичок, отпустив ухо Юрия. - Привел!
  Молодой человек поднял глаза, щеки пылали не хуже углей в костре. Святогор, Илья и Горыня изумленно смотрели на Юрия. Чуть поодаль стояли десятники-богатыри, в недоумении смотрели на подошедших.
  - Вол у меня пал, - неторопливо объяснял мужичок. - Пошел я на поле, от вола моего - рожки да ножки остались, хотя точно помню - недолго кочевье около наших стен стояло.
  Богатыри от этих слов почему-то потупили головы.
  - А этот собачий сын ко мне подходит, да и говорит: 'Укради, мол, соседского вола'.
  - Не говорил я такого, - пробурчал Юрий.
  - Я его за ухо - и сюда! - повысил голос мужик. - Что делать будем, люди добрые? Вор на воре сидит, вором погоняет. Уж князь - и тот вор. А чтобы богатыри... Да еще как падальщики!
  - Остынь, мужик! - вышел из темноты кузнец Вакула. - Парень первый день с нами. Не пообтесался еще. А ты уж напраслину возводишь...
  - А как же не возводить, - взвился криком крестьянин. - У меня детей - Мал, Мала и Меньше, да еще семеро по полатям сидят. А вол всего один. Бортником я был, понимаешь! Скотину никогда не держал. Сто колод на зиму готовил под улья. Все вы, княжьи люди, побор с каждой колоды... где это видано! Разорили меня, по миру пустили, а теперь еще хотите вором сделать. Крепись мужик, крутись как хочешь... А я не хочу крутится. И вором никогда не буду! Жить я хочу, своим трудом проживу, без указок ваших. Ни в жисть падали не подберу...
  - Ты говори, да не заговаривайся, - хмуро предупредил Горыня.
  - А ты мне не указывай, - ярился мужичок.
  - Стойте, други, - рявкнул Вакула. - Негоже, чтоб такие слова делом становились. Послушай меня... Как зовут тебя, бывший бортник?
  - Гликерий, - насупился мужичонка.
  - Так вот, доброуважаемый Гликерий, - не спешил словами Вакула. - Я вот тоже падаль поднимаю. За войском иду, по кострищам собираю. Молот кузнеца, найденный на поле боя. Топор лесоруба. Кочерга старухи. Серп молодайки. Собираю все это. Ярость и силу отчаявшихся людей, их надежду на чудо и глупое желание умереть, но с оружием в руках. Меч, выкованный даже из лучшей стали - не будет иметь такой силы. А это железо особое, в них душа и надежда того, кто последним держал его. А из вражьих сабель и кольчуг я лемеха да серпы делаю, тебе же за копейку отдаю. Чуешь, о чем разговор веду, Гликерий?
  Мужичок насупился, поник головой, потом рванул ворот рубахи. Юрий зажмурился.
  - Ладно, уговорили вы меня, - прокричал тонкий голос. - С вами пойду. Наравне в сече встану. Только, Чур нас слышит - уговор. После победы - десять лошадей себе беру. На всю семью...
  Несколько мгновений висела тишина, даже костерок не трещал сучьями. Первым всхрапнул Горыня. Муромский сотник Илья отвернулся, Дубыня согнулся вдвое, Усыня закрылся шлемом.
  - Ур-га, - зарычал вятич Сила.
  Юрий приоткрыл один глаз. Смертоубийство откладывалось - это точно. Но вот богатыри, пожалуй, имели немало шансов досрочно погибнуть от смеха. Колыхался необъятный живот старика Лесини, кривили лица два его сына, дружинники один за другим валились в траву.
  Не смеялся лишь Святогор. Внимательно смотрел он на маленького мужичка, хмурил седые брови. И Вакула улыбнулся лишь краешком рта.
  - Не мыслит этот человек поражения нашего, - встал с бревна богатырь. Многим показалось, что сам огонь отпрянул от исполненных силой слов.
  - Благодарен я тебе, Гликерий, - и Святогор низко, в пояс поклонился бывшему бортнику. - Веру хранишь ты крепко.
  - А вам, - Святогор поворотился к товарищам, - стыдно должно быть за смех свой. Человеку этому вы служите. Пока Русь себе верит, мужеством вот этого крестьянина сильны будем. На том стоит сторона наша. Во веки веков стоять будет. Пока есть такие мужики, пока они веру и правду хранят - ничто нас с пути не собьет.
  Затихал смех, и лица богатырей потемнели. Если уж такой мужичок не боится на рать печенежскую выйти - то чего страшатся они, которые в десять раз сильней, в сто раз опытней? Поклонился торжественно крестьянину муромский мужик Илья. Склонил голову вятский витязь Сила. Братья Дубыня и Усыня сняли шеломы. Даже боярин Лесиня, воевода и глава здешний, поддерживаемый двумя сыновьями-богатырями - и тот пригнул голову.
  - Подходи, Гликерий, - продолжал меж тем Святогор. - Вола твоего мы разделали. Но я уж тебе обещаю - будет твоя доля в добыче. Десять коней не обещаю. Сколько сам добудешь - все твое. А пока - угости нас из общего котла.
  Мужичок напустил на себя серьезный вид, надул щеки:
  - Подставляй посуду, не то в ладонь положу, - и взялся за черпак.
  Свою долю получил и Юрий. Волк примчался с пустым котлом - его Гликерий тоже одарил куском вареного мяса.
  - На будущее, значит. Крепче на ногах стой, воин.
  К мужичку подошел сотник Илья, протянул свою миску для второй порции наваристого бульона.
  - А какое будет оно, будущее? - спросил Илья будто невзначай.
  - А Волот его знает, - отозвался тотчас Гликерии. После заступничества Святогора мужичок осмелел, встревал во все разговоры. Но на сей раз Илья не оборвал болтуна, прислушивался, а сам низко опустил косматую голову, словно тяжкие мысли смогли согнуть могучую шею.
  - Дороги будут каменные, - болтал меж тем мужичок. - Хорошие будут дороги, не чета нынешним. У каждого дом будет, да не простой. Окна не бычьим пузырем затянуты, и не слюдой даже, а горным стеклом заложены, так что внутри свет будет, сказка. Высотой дома в пять окон будут, а может и в девять...
  - Почему в девять? - усмехнулся в свою очередь Юрий.
  - А змей его знает, - беззаботно отозвался Гликерий. - Просто на ум пришло. Что говорю, то и думаю, то есть - наоборот. Не путай меня, паря. Человек вопрос спросил - кто ему еще ответит?
  Теперь улыбнулись все, кто слышал мужичка. Тусклый вечер осветился улыбками, движения стали вольней и смелей, точно маленький человечек одной только шуткой смог вычистить из памяти тяжелые мысли.
  - Но это уже скоро будет, может я доживу, - разглагольствовал дальше Гликерий. - Может, у внуков моих такие дома будут, ну пусть не в девять, а в два окна всего. А потом таких волов выведут, что... - при этих словах мужичок поперхнулся куском мяса, вздохнул, и продолжил:
   - ...что такая скотина не соху потащит, а плуг, да не один, а два, три, четыре. Я за день смогу все поля в окрестностях вспахать. Тогда ни одно дите у меня с голоду не вспухнет, всех на ноги поставлю. Всем дома справлю, всех обую, накормлю. А там, глядишь, грамоте обучу, станут они большими людьми, сильными. Не такая темнота как я... Сад у меня будет, прудик себе придумаю, чтобы карпы золотые ходили со сковороду шириной. Банька там, амбарчиков парочка, рига новая, не худая. Красота будет, благодать, воевать будет не за что - у всех все есть. А если кулаки зачешутся, то за околицей места много - пусть помашутся, дело молодое...
  Гликерий вздохнул, задрал кудлатую голову, словно там, в вышине, старался разглядеть то самое будущее, о котором только что рассказывал.
  - А вот теперь, мужик, меня слушай, - вдруг глухо произнес Илья. - Хорошую сказку ты складываешь. Да только иначе будет, совсем иначе, - и снова показалось, что пламя костра колыхнулось от мрачных слов.
  - Про дороги ты правильно сказал. Раньше тропы были лесные, теперь гатят кой где, скоро и камнем будут заделывать. Хорошие дороги будут, ровные да короткие. Да вот только не тебе по ним разъезжать. Уж сейчас подорожную берут неподъемную, а потом с тебя и вовсе порты спустят - здесь заплати, да там заплати. Наплодим себе Соловьев-разбойников на шею... И дома будут высокие, красивые, да чистые. Только тебе не жить в тех домах. Твое дело будет - за своим волом, который четыре плуга тащит, день и ночь ходить, чтобы было чем кормить тех, кто в домах на девять окон живет. А людей много будет, до только с голоду все равно пухнуть будут, потому как если вол сдохнет - кому человек без вола нужен? А те, кто с тебя за каждою грамотку спросит, да не медью, а серебром-золотом... те, конечно, много наплодят... чтоб тебе крепче на шею сесть. Никакие болезни им не страшны. Вот такие умники, - Юрий опустил голову, не в силах вынести тяжелого взгляда из-под косматых бровей, - они такие травки и заговоры найдут, что захочешь - не помрешь. Помяни мое слово. Много грамоток будет, все грамотные станут, да только не дают силы береста да сажа. Ежели сейчас не поймешь - где свободный человек, а где слуга, - то потом всех рабами сделают. В кого ни ткни - раб, раб раба, десять раз раб. Раньше никто не мог заставить человека что-то против его воли сделать. А сейчас даже боярин, даже правая рука князя... - Илья поймал тяжелый взгляд Горыни, выдержал, продолжил спокойно:
  - Даже боярин - и тот княжий раб, ты спроси. Человек только родится, а на него уже десять грамоток кабальных заведут, чтобы он и помыслить не посмел о воле.
  - Рабство будет серое, - рявкнул неожиданно Илья. - Беспросветное. Даже те, кто на самом верху - и те рабы. Вот только работать тебе одному придется. Все на шею сядут, а ты будешь рад-радешенек, что твои дети с голоду не пухнут... Темнота ты, темнота русская...
  - И что? - прорезал темноту тяжкий голос. Воины, что поневоле поднялись на ноги от жгучих слов муромского богатыря, расступились, давая проход старому Святогору. Много легенд ходило о седоволосом великане, который не уступал ростом Горыне, а мощью - вятичу Силе. Никто точно не мог сказать, сколько лет Святогору, и немногие поверили его словам, если исполин захотел бы открыть, сколько лет и зим он встретил и проводил.
  - Что ты надумал? - проговорил Святогор. - Вижу, что темны твои мысли, черней осенней ночи.
  Илья задохнулся от нахлынувших чувств. Он бы много мог рассказать. Он помнил, как пришли золотой осенью на реку Оку воины в сверкающих доспехах. Как шли они огнем и мечом по деревням и городам, не забирали, но сжигали урожай, насиловали и убивали женщин, разоряли подворья, словно забавились, а не воевали. Даже отца Ильи, старого Ивара, который вышел на ворогов с топором - не лишили жизни, но избили так, что старик еще долго плевал легкими и ходил под себя кровью. Встал тогда Илья, поднялся на немощные до поры ноги. Тридцать лет и три года он сам выбрал судьбу, возвратил себе тело, вершок за вершком, против воли богов, против самой судьбы. Родился ведь он и вовсе недвижим, только и мог - глазами ворочать... Встал и пошел против целого войска, но не один, а с народом вятским и муромским, который поднялся стеной за бывшим калекой, за его мужеством и силой. Напрасно думал Святослав, внук Рюрика, что одним набегом и страхом сможет подчинить вольных лесных людей. Но некому уж было мстить - погиб князь в стычке с печенегами, украсил черепом ханский шатер. Тогда и понял Илья, что нужно идти в Киев, в одиночку продолжить борьбу, не допустить, чтобы повелители подобно завоевателям свои же земли разоряли. Но сейчас совсем не об этом думал богатырь. Мечту, настоящую мечту видел он перед собой. Едва сдерживаясь, он заговорил вновь:
  - Может быть, это никогда не сбудется. Может быть - ветер в голове гуляет. Шальной ветер, свободный, как мы с вами. Широка степь, много места в ней, издалека врага видно, и каждому место найдется. Хоть кочевнику, хоть пахарю. Уже сейчас собираются в степи люди вольные, которые в живых остались после войн невиданных, бесчеловечных. Это же надо - целый народ вырезать, всего за один поход! - не выдержал, сорвался Илья. Вокруг молчали, даже Святогор молчал, потому что хорошо помнил, как дружины под его руководством вырезали хазарские города и деревни - подчистую, не жалея даже грудных младенцев. Нет врага - нет проблем... Вот куда только совесть девать?
  - Скифы, аланы, татары, черкесы, касоги, бродники, черные клобуки, торки, - перечислял Илья, - древляне, поляне, радимичи, северяне, дреговичи, полочане, кривичи, словяня и вятичи, мурома и чудь, меряне и веси, голядь с мещерой, даже датгалы и печенеги, готы и ромеи, ратичи и булгары, поляки и прусы, литва и латы - пусть из каждого племени приходит человек, чтобы свободу обрести. Соберется войско дивное, невиданное, свободное. Не будет им границ, весь мир своим домом считать будут. Уж сейчас собираются люди, идет весть по землям - на хазарской земле собираются. Не хазарами себя кличут, а казаками. Нет над ними ни князей, ни царей, ни императоров. Один атаман, и того выбирают на войну. Он, прежде чем главой стать, три раза отказывается, три раза все войско просит. Воля там, волюшка светлая, человек свободно по земле ходит, что хочет - то и делает. Оружие из рук не выпускает, чтобы ни одна гадина ползучая на свободу человеческую не посягала. Добычу в один котел кладут, поровну делят. Свой труд каждый себе забирает, нет среди них ни обмана, ни лжи, потому как не грамоткам те люди верят, а словам и другам своим. А если соврешь и обманешь - житья нет тебе среди вольницы честной... Как такое будущее? Не сладкий кус за хрустальным стеклом, а тяжкий труд и совесть нараспашку?
  Илья закончил, и Юрий вдохнул прохладный воздух полной грудью. Юноша почувствовал, что спина и лоб взмокли - столько силы и страсти он слышал в словах дружинника, что сам захотел и поверил, что когда-нибудь станет вольным.
  - Складно говоришь, - прогудел неожиданно для многих Святогор. - Было такое, даже на моей памяти было. Только вот прошло. Не будет человек вольным никогда. Рано или поздно сам себя под плеть погонит. А знаешь - почему?
  Молчание застыло в темном воздухе. Даже костер перестал трещать сосновыми сучьями.
  - Почему? - глухо спросил Илья.
  Святогор оглядел дружинников, казалось - каждому в глаза посмотрел, в душу заглянул.
  - Веры нет у человека, - тяжко обронил богатырь. - В кого угодно верит. Во что угодно верит. Даже грамоткам верит. А вот себе самому - не верит. Оттого и слаб человек. А теперь, други, спать пора. Тяжкий день будет завтра.
  Святогор развернулся, давая понять, что разговор закончен. Костерок затухал. Воины устраивались на ночлег, негромко переговаривались, но никто не смеялся. Странные думы переполняли каждого. Слова Ильи и Святогора всколыхнули каждого. Многие не могли понять, как получилось, что они не видели очевидного. Уходили старые времена, когда человек мог решать свою судьбу согласно совести и разумению...
  - Что-нибудь да будет, - проворчал Гликерий, укрываясь попоной. - Хоть бы седмицу себя вольным почувствовать...
  Мужичок, наверно, даже сам не понял - что сказал, но Илья долго смотрел на Гликерия.
  - Будет тебе вольная седмица, - наконец сказал богатырь.
  
  Утром Юрий проснулся... точнее, его разбудили - легким прикосновением к плечу. Юноша открыл глаза, мысли были ясными, словно и не спал. Наверно, всегда так, когда перед боем - подумал еще Юрий, а сам, стараясь не греметь в сером тумане железом - влезал в доспехи, проверял оружие, седлал лошадь.
  - Шагом, - проворчал Дубыня. - Тихо обходим. Близко вороги. Мимо хотят проскочить.
  Юрий озирался по сторонам, но видел множество размазанных теней вокруг себя. Предательский влажный воздух четко приносил звуки, и казалось что вокруг собирается огромная армия. Кони гулко били землю, тяжело дышали, выпуская из широких ноздрей легкие дымки пара. Квадратный Дубыня, поперек себя шире в полном доспехе, единым движением взлетел в седло. Тускло блеснуло копьё. Холод юркой змейкой пробежал по спине Юрия - настолько велик и могуч показался ему в это мгновение десятник.
  - Волк, - глухо звал Дубыня. - Заян. Лиса. Олель. Сокол. Хрысь. Мураш. Беляк. Вепр... Юрий.
  Воины быстро собирались вокруг командира. Хмурые лица, спокойные взгляды, кажется, что для них сейчас не существует ничего невозможного.
  - Первый, Третьяк, Нечай, Друган, Ждан, Меньшак, Старшой... - звал свой десяток Усыня.
  - Доброгост, Любомир, Радомир, Милострый... - слышалось дальше.
  - Чтибор, Томислав, Болеслав, Всеслав... - собирался 'честный' десяток. - Властибыт, Жирослав, Домажир... - садились на коней воины, имена которых сослагались со словом 'жизнь'.
  Все, что происходило в последующем, Юрий помнил до единой детали, до последней мелочи.
  Казалось, что слитный стук копыт разгоняет скопившийся за ночь туман. Впереди, в двух десятках шагов от общего строя, скакали богатыри-сотники: Горыня, Святогор, Илья. Следом шли десятники. Широкая спина Дубыни загородила Юрия.
  - Заманивают, - проворчал Волк, сосед Юрия по строю.
  Далеко в поле остроглазый Юрий разглядел несколько фигурок. Было видно, как беспокоятся враги. Лошади под ними постоянно вставали на дыбы, точно сами просились в бегство.
  - Строй держи, - меж тем продолжал говорить Волк. Мужика, похоже, нисколько не смущало, что отряд, по всей видимости, идет в ловушку. - Ближнего бей. Копье сломаешь - бросай. Я тебя, уж как могу, прикрою. Но и ты меня не забывай. Сам погибай, но не забывай...
  Юрий снова поднял взгляд - фигурок уже не было, а сотники все так же неторопливо рысили дальше. Поджимало живот, руки казались крыльями, а ноги так и просили пришпорить лошадь - от этой неторопливости, от спокойной уверенности, которую буквально излучали богатыри. Никогда еще Юрий не чувствовал себя так уверено, хотя не раз ходил в строю на богатырских забавах - деревня на деревню, улица на улицу, вместо копий - колы в руках. Но здесь не было места бесшабашному азарту, не было слышно криков, даже кони не ржали, словно прониклись важностью дела. Они ведь и шли - на дело, на опасную и кровавую работу, и сделать все надо было без ошибок, без крика, который зачастую просто сбивает дыхание...
  - Десятника смотри. Он за сотником смотрит, а ты за ним... Что он делает, то и ты делай, - продолжал поучать меж тем Волк. - Сейчас покажутся...
  - Почему покажутся? - удивился осведомленности Юрий.
  - Мы на взгорок пошли. Они нас на спуске взять хотят.
  Юрий снова взглянул на горизонт, и заметил, что край поля идет вверх, потихоньку загибаясь, словно к небу.
  'Вон из того леска и выйдут' - догадался юноша и тотчас же, словно услышав мысли молодого воина, из темноты стволов показались первые всадники.
  Великан Святогор поднялся на стременах, поднял руку. Дубыня натянул поводья, заставляя лошадь перейти на шаг, потом и вовсе остановился. Отряд замер, Юрий сглотнул слюну, не в силах отвести взор от врагов.
  Святогор развернул коня, и в какой-то момент молодой человек подумал, что сейчас последует сигнал к отступлению.
  - Стойте дружно! - проревел вдруг великан, подъехав к замершему в ожидании строю.
  - Нет страха в душе того, кто за свою землю стоит, - продолжал Святогор. - Нет нам и шага назад, не воевать мы пришли, - колосс поднял вверх гигантский меч. - Не воевать, но наказывать. Ибо нет никого, кроме нас на этой земле. Лучше умереть с честью, чем страх показать.
  - Славой покроем имена наши! - казалось, что голос властвует над землей, в воздухе, над телом каждого, убирает дрожь из рук и туман из головы.
  - Слава! - понеслось над строем.
  - Слава! - выкрикнул Дубыня.
  - Слава! - орал рядом Волк, и Юрий кричал, вслед за всеми, вплетая юный голос в яростный рокот, который все набирал силу, крепчал, летел над полем:
  - Слава!
  ...Не было им равных. Не было никого, кто бы мог их остановить. Мужики, прожившие десятки лет и зим на своей земле, оставившие за спинами жен, сыновей, а некоторые - и внуков. Дома и поля, поднятые непосильным трудом, чистые реки, бескрайние леса и поля, жизнь в свободе и достатке - разве этого не достаточно, чтобы превратить человека в неистового зверя, способного сокрушить все на пути? Пусть их всего три сотни... Разве количество врагов имеет значение? Славой покроем имена наши...
  Святогор поднес к губам рог. И в тревожном звуке, который поднял птиц из травы, Юрию вдруг почудились человеческие слова:
  - Иду на вы!
  Все так же, спокойной рысью строй начал движение. Отозвалась земля ровным рокотом, никто еще не склонил копий, только глаза блестят из-под высоких шеломов.
  - Клином! - проревел Святогор, сам встал на острие, оставил позади, на полкорпуса коня - Илью и Горыню. Десятники сжали строй, пристроились за сотниками, и мужики пошли за командирами, прижимая фланги, выстраиваясь подобно наконечнику стрелы.
  Печенеги разлились гигантским полумесяцем. Их было много, слишком много.
  - Значит, трое на одного, - проворчал рядом Волк, словно прочитал мысли Юрия.
  Все шире и шире шаг лошадей, все ближе враги, можно разглядеть лица под приземистыми шлемаками.
  Святогор, Илья и Горыня вошли в первый ряд врагов - словно нож в свежий мед. Сшиблись десятники, Дубыня покачнулся - на острие его копья уже извивался человек.
  В самый последний момент Юрий увидел своего врага - молодой парень, скуластый, без бороды, только пробиваются усы над губой. Копье скользнуло по щиту; показалось, что лошади столкнулись - такой силы был удар. Юрий удержался - но и противник тоже, они разъехались так близко, что ударили друг друга плечами, и только потом Юрий осознал, что копья в его руке уже нет, а в груди молодого кочевника торчит короткий набедренный клинок. Юрий выхватил меч - единственное оставшееся оружие, стараясь действовать плавно и быстро, не зацепится за ножны.
  И снова - простор, ветер на щеках, они прошли сквозь строй печенегов. Юрий глянул по сторонам, увидел воинов своего десятка, только Волка уже не было. Скакали лошади без всадников, в землю воткнулась стрела.
  - Держись! - кричал Дубыня.
  Строй сломался, превратился в клубок, и не поймешь - кто? где? Такое впечатление - что вокруг одни враги.
  - Хорош мечом махать, - проворчал, наконец, знакомый голос.
  - Волк?! - еще успел спросить Юрий.
  - Бой! - кричал Дубыня, а Юрий видел, как сотника Илью сбили с коня, а Святогор, легко поднимая на копье особо ретивого кочевника, ревел:
  - Не тронь его!
  - Выходим! - перекрыл гвалт битвы Горыня.
  Юрий помнил только, что надо держатся Дубыни, а десятник, словно захотел улизнуть из свары, прижег коня плоскостью клинка. Юрий пока не понимал - что происходит, пока прошедший сквозь печенегов отряд не выстроился снова. От необычности зрелища Юрий вздрогнул. Со стороны могло показаться, что они и не вступали в бой. Только оружие в крови, да доспехи у некоторых сбились. Юноша покосился на соседа. Волк скалился, он почему-то перевесил щит на правую руку, меч держал в левой...
  - Иду на вы! - Святогор, Горыня и Илья снова впереди. За ними - Дубыня. И строй воинов, набирающий ход, сжавшийся в острие стрелы, направленной на рассеянное войско кочевников. Раздробленный и растерянный полумесяц противника попытался собраться в кучу.
  - Ломи! - выкрикнул Волк, и Юрий поднялся на стременах, огрел Серую так, что та прыгнула - чтобы обрушится на врага. Юрий не старался махать мечом - он колол и рубил, с буйной радостью считал удары, не замечая собственных ран, щедро сея смерть направо и налево. Десяток действовал как единый организм. Стоило одному ввязаться в обмен ударами, как на помощь приходил другой клинок, а то и два, и три... Еще Юрий никак не мог взять в толк - почему он все еще в седле. В этой бойне человеку выжить сложно, а уж большой и почти беззащитной лошади - тем более. И Дубыню Юрий давно уже не видел, но понимал - надо держаться, еще немного, надо еще чуть-чуть... Все меньше вокруг знакомых лиц, рвутся из глоток незнакомые бранные слова, кипит брань, словно смола в котле, тяжело руке, кольчуга давит на плечи, раскаленный воздух хрипом рвется из груди... Ломит силу богатырскую сила вражья, хоть жив еще Святогор, ни одного боя в жизни не проигравший. Свистит гигантский меч в крепкой руке старика, рассекая воздух, сталь и плоть. По правую руку богатыря бьется Горыня, копьем поднимает очередного противника в небо. Ухает слева Илья Муромец, кроша кистенем шлемы и черепа. Вятич Сила с ревом медвежьим выдрал из груди копье, могутным ударом валит лошадь кочевника, самого степняка голыми руками в ком кровавый собрал. Не торопясь, чуть поодаль от свары, мужичок Гликерий пускает стрелу за стрелой, ни разу еще не промахнулся бывший бортник.
  Но лежит на земле Дубыня, стоит над раненным братом Усыня, разгоняя врагов обломком копья. Едва держат старика Елиню два сына в кольчугах воронова крыла. Кое-как отбивается левой рукой от кривых сабель Волк. Лежат тут и там тела в блестящих доспехах - многих могучих мужей смерть сегодня позвала... Приготовился уже кузнец Вакула открывать железные клети, выпускать на волю голубей, давать весть дальним заставам - легла, но не отступила дружина богатырская. Славно научили князья печенегов воевать! Подмога требуется, полетят вестники в десять раз большую дружину звать. А надо будет - и народ поднимется, вся земля на дыбы встанет, никому не поздоровится... Неподвижен молот в железных руках кузнеца, не поменять ему ход сечи, но готов, уже готов Вакула взять и свой кусок от кровавой тризны. Упал Горыня. Второй раз свалили с седла Илью Муромца. Один Святогор остался...
  - Пора, - решил Вакула и уже поднял свое оружие, как понеслось над полем, заглушая звон оружия:
  - Слава!
  Пригнувшись к шее лошади, скакал во весь опор в сечу Добрыня, княжич, богатырем стать возжелавший. Погибал в неравной битве брат его названный.
  - Горыня! - трубно кричал Добрыня, а всадники, что шли за княжичем, ревели в пять сотен глоток:
  - Слава!
  От этого клича даже уставший Юрий вновь нашел силы взмахнуть мечом. Хохотал Волк, отбросил в сторону щит, тяжелый ему сейчас для правой руки. Поднялся из-под кучи врагов Илья Муромец. Диким кабаном пошел на трех конных врагов пеший Горыня...Кочевники бежали, не в силах снести такого напора.
  - Гони! - слышалось в горячем терпком воздухе. - На лес его! Уходит! Имай его, имай!
  - Назад! - перекрывал все и вся зычный Горыня.
  - Победа за тем, кто своих на поле подбирает, - задавленным голосом объяснил Волк, подъезжая к обессиленному Юрию. Мужик левой рукой достал плеть, и принялся перетягивать правую руку чуть повыше локтя. Юрий с ужасом увидел, что правой кисти у Волка нет. Побледневший, он закрепил рукоять плети, провернул три раза, побелел, покачнулся.
  Юрий соскочил с седла, только сейчас заметил, что у него самого течет по портам. Попытался подхватить падающего человека - и упал сам.
  'Я ранен', - успел еще подумать он, и только сейчас почувствовал насколько велика резанная рана на бедре. Мир качнулся, туман заволок взор, Юрий попытался встряхнуть головой, прогнать предательскую усталость - но понял, что валится в затоптанную траву.
  - Ну, паря, не балуй, - еще услышал юноша твердый голос Волка.
  
  В голову лезли голоса, слабость не отпускала, но надо вставать, подниматься, делать... Что делать? - спрашивал Юрий сам себя. При чем здесь волк? Рука срезана - словно толстый ствол лопуха под косой... Юрий попытался почувствовать свои руки. Все в порядке, как будто, только вот правая нога не шевелится, и тяжесть непонятная на нее навалилась. В горле пересохло, но жить можно...
  - Половина легла, брат, - тяжело говорил рядом голос.
  - Из этих, брат, тоже половина ляжет, - отозвался другой.
  - Волхва надо. Князь волхвов разогнал, один Барма остался, самого лечит-ворожит.
  - Князь из крайности в другую бросается. Жен своих по домам отправил, волхвов разогнал... Вера новая свободы не терпит...
  Юрий открыл глаза и увидел, что рядом разговаривают Илья и Святогор. Рядом кто-то стонал, юноша с трудом повернул голову, и увидел, что это на расстоянии протянутой руки лежит Дубыня, побелев лицом, закрыв глаза и обхватив руками живот .
  - Живот разворотило, - сотники приблизились. - Владимир с нас шкуру спустит...
  - Пусть спускает, - твердо отозвался Святогор.
  - Сейчас, - пробормотал Юрий. - Сейчас. Встану.
  - Лежи уж, - хмуро произнес Илья. - Крови много потерял.
  - Я коновал, - через стон отозвался Юрий. - И людей могу. Сейчас, поднимусь только. Суму мою с седла снимите.
  Седобородое лицо оказалось совсем рядом, твердая рука поддержала спину.
  - Можешь? - спросил Святогор. - Делайте, как молодой коновал скажет. Не стойте. Суму его несите.
  - Костер разведи, - слабо проговорил Юрий. - Воду на огонь ставь. Дай встану.
  Юрий с изумлением огляделся. Ему казалось, что он провалялся в небытии несколько дней. Меж тем по полю все еще бродили лошади убитых кочевников; Гликерий, ведя за собой уже пяток коней, примеривался петлей на шесте к коротконогой кобыле... Все вокруг в доспехах, солнце едва перевалило за полудень.
  - Пить дайте, иначе свалюсь, - гораздо тверже сказал Юрий. - А этому, - он указал на своего десятника, - даже если очень просить будет - ничего не давать. Ни есть, не пить, смерть это для него.
  До захода солнца Юрий перетягивал и промывал раны, зашивал их чистой льняной ниткой, вправлял кости, гонял воинов то за подорожником, то за тысячелистником, то за дурман-травой, а иногда - за холодной родниковой водой.
  - Зачем это? - удивился Илья, когда Юрий приказал лить воду на грудь вятичу Силе.
  - Ему сейчас дышать трудно будет. Мы воздух закрыли кожей, да кровь в груди скопилась, - бормотал меж тем Юрий. - А холод ему полезен, он кровь остановит. Лей потихоньку, не жалей. Выживет к вечеру - и завтра жить будет.
  Дубыне Юрий потихоньку заправил внутренности, посыпал белым порошком хлебного гриба, аккуратно зашил брюшину.
  - Смерть гоняешь, - нашел в себе силы улыбнуться десятник.
  - Не шевелись, - строго приказал Юрий. Он встал, ослабил ремень на бедре, позволил ране закровоточить, только потом устало опустился на землю.
  - Как ты? - подошел к коновалу Святогор. За эти часы богатырь проникся глубоким уважением к этому мальчику, который, сам раненный, нашел в себе силы помогать другим.
  - Сегодня стоим здесь. И завтра тоже. Тут многих не то что трясти - им двигаться нельзя, - приказал Юрий своему начальнику, и повалился в траву, чтобы забыться тревожным сном. Богатырь улыбнулся в бороду, потом снял с плеча плащ и накрыл им молодого воина.
  - Хороший сын у пивовара Егория растет, - проворчал Святогор.
  
  Отряд простоял на поле не один, а целых три дня. К изумлению дружинников, на ноги поднялись не только калеки и легкораненые, но и Сила с Дубыней, раны которых, по мнению многих, были смертельны. По крайней мере, даже Святогор недоверчиво качал головой, слушая уже третий день, как 'звериный' десятник бранится и умоляет дать ему пить. Юрий заставлял воинов держать голову богатыря, протирал кожу мокрой тряпицей, смачивал губы, увещевал взрослого мужика как маленького ребенка:
  - Терпи, Дубынюшка. Моченьку в руке сожми, хотелку подальше закинь. Повезло тебе, что с утра ничего не ел. Иначе бы сгорел в час. Как сейчас - жар в брюхе чуешь?
  - Пить дай, изверг. Повелеваю тебе. Иначе сам сейчас жар кое-где почуешь, - бранился воин.
  - Ты мной на поле ратном повелеваешь, а сейчас - слушай, что я говорю, - строго и твердо отвечал Юрий.
  - Хватит меня сказками кормить, - ярился дружинник.
  - Не сказки это, - словно обиженно говорил юноша. - Вот послушай, - продолжал Юрий. - Про соседа моего, славного купца Сотко Сытинца, который из Новгорода в море-океан отправился и там с морским царем разговаривал. Как есть не вру, не сказка это, он мне сам рассказывал...
  - Уберите его от меня, - стонал воин, а дружинники вокруг прятали улыбки в широкие бороды.
  На утро четвертого дня Дубыня на спине дополз до кожаного бурдюка, и вволю напился, а потом встал - и пошел, с изумлением ощущая, что смерть, к которой он уже был готов - отступила, как будто прогнал молодой коновал ее своими сказками.
  Юрий долго бранил добровольных сиделок богатыря:
  - Сыть вы волчья, а не сторожа, - выговаривал он косматым мужикам. - Раненый из-под присмотра уполз, а вы и ухом не повели.
  - Да он как вода просочился, - нехотя отбрехивались мужики.
  - Оправданий не потерплю, - наседал Юрий.
  - Чистый князь, - проворчал Горыня. - Хватит тут языками трепать. По коням, други, и так долго стоим.
  Юрий не решился возражать гиганту, только попросил:
  - Надо жердей срубить. Повезем тех, кто идти не может. Шагом надо, не то худо будет.
  - Шагом пойдем, - согласился богатырь, под которым во время битвы убили коня, а найти лошадь, которая бы могла нести немалый вес Горыни в полной броне - не удалось даже среди трех сотен, доставшихся победителям от побежденных.
  - Я на коня, - подошел Дубыня.
  - Нет, - сказал Юрий.
  - Экий ты бестолковый, - внезапно насел Горыня на богатыря. - Парень тебе дело говорит, от смерти спас. А ты как дите малое. Я сотник, как скажу, так и будет. А тебе, Юрий, приказываю на время десятником стать. Принимай 'звериный' десяток. Головой будешь вот над этим, - Горыня кивнул в сторону Дубыни. - Чтобы он твои приказы сполнял. А теперь - домой идем...
  
  Возвращались богатыри с ратного дела. Не было слышно посвиста молодецкого, не тревожила боевая песня притихший лес и замершее поле. Рядом со Святогором степенно покачивался в седле муромский сотник Илья. Богатыри побратались прямо на поле боя, под звон оружия и яростный крик, предвещавший победу. Сейчас они ехали молча, каждый думал о своем.
  - Смерть моя близко, - вдруг сказал Святогор.
  Илья недоверчиво посмотрел на названного брата.
  - Зачем так говоришь? - угрюмо спросил он.
  - Чувствую ее. Совсем рядом. Точно обручем железным сдавила. Уходит сила богатырская, - глухо ронял слова Святогор. - Не перебивай меня. Когда еще так поговорим?
  Илья невольно оглянулся, заметил, что за ними идет юный десятник Юрий .
  - Пусть слушает, - проворчал Святогор. - Быть ему на роду богатырем, нас забудут, а его помнить будут - это я точно говорю. Мало нас становится, сами себя сживаем.
  - Давно это было, - продолжал Святогор. - Не упомню даже. Совсем молод был тогда, как вот этот несмышленыш, - великан кивнул в сторону юноши. - Варяги из северных стран пришли к нам. Без злого умысла пришли, без войны. И беду с собой не несли. Сами бедой стали. Жили мы испокон веков дружно. Погоди еще, с печенегами и татарами будем спокойно жить. Ничто, казалось, не может Русь поколебать. Однако времена лихие настали. Бросил князь Олег клич по богатырским селеньям и заставам, собиралось войско могучее, две тьмы ладей у нас было, восемьсот сотен бойцов. Из них только три сотни - Олеговы. Сманил нас князь речами боевыми. Никогда до этого богатыри не воевали. Только наказывали, и всякий нашу силу знал. Сколько бы врага не пришло - всех били, всегда били. За одну седмицу войско собиралось со всей земли необъятной... Выбрали мы врага огромного, страшного, который полмира завоевал. Казалось, что промедли - и нас завоюют. Знали мы, сколько силы в нас. Почему пошли? Зачем? Города мы брали, воинов побеждали, а княжья дружина там, за стенами, от мала до велика - всех жизни лишала. Двадцать тысяч за одну ночь, как волки...
  Голос богатыря звучал глухо, словно через силу выталкивал слова.
  - Говорят, Олега змея укусила, когда он на череп конский встал. Не было такого. Убили его, из стыда убили, далеко на Ладоге закопали, а сами неправду его родичам сказали, да еще его могилу в Киеве показали. Потом Святослав был. Многих богатырей собрал. Сманил честных мужей и бояр. Думали - что хазар наказываем, мы ведь им платили, за то, что их землями пользуемся. Пообещал, что хазар напугаем, чтобы без откупа жить. А сам только о войне мыслил. Польстился князь на богатства иудейские. И дружина у него побольше олеговой была - сотен пять иль шесть. Всех хазар порешил, целый народ изничтожил. Стыд и срам дружинам богатырским. Бросили мы его, ушли, под ноги князю плюнули. Сгинул он от руки печенежской, одолел всю его дружину печенежский засадный отряд, то ли Куря, то ли Редедя у них начальником был. Без богатырей ни одна дружина не поможет. Гнусный был человечишко, до крови жадный.
  - Как же? - вырвался вопрос из груди Юрия, который внимательно слушал рассказ Святогора. В голове молодого человека не укладывалось, что человек, рядом с которым он сейчас находился, участвовал в событиях более чем вековой давности.
  - Да, молод я был тогда, - степенно отвечал Святогор. - Молод и горяч. Мало нас осталось, от племени Велесова. Ратичами зовем себя, кое-кто нас бореями кличет. Да и богатырей все меньше и меньше. Исчезает племя могучее, в народе слабость, неуверенность в завтрашнем дне появляется. Все чаще князья детей своих не за силу, мужество и мудрость - за одно лишь право рождения князьями наречают. Забывают, что люди на свет разными являются. У Владимира дружина еще больше стала. Две тысячи бойцов под копье поставил, на мирных церковниках христианских тренирует своих волков. Сначала Корсунь разорил, потом их веру принял, а они его чуть ли не святым зовут.
  - Может, хорошо это? - поинтересовался Илья, и не понять - то ли всерьез говорит, то ли с усмешкой?
  - Мы землю бережем, врага грудью встречаем, - продолжал меж тем Святогор. - А князь по нашим следам набеги делает. Мы кровью землицу орошаем, он золото за нами подбирает. Слабеем, а он силу копит. Времена близятся лихие. Сто лет назад дружина богатырская сто тысяч копий сзывала, сейчас и три сотни поднять трудно. Будь побольше войско степное - и все бы в траву легли. А еще сто лет пройдет - некому будет за землю русскую постоять, нагрянут вороги с востока и запада, на многие века будем под ярмом жить. Пропала Русь изначальная, новый порядок идет, рабами станем, рабов рожать будем, навсегда сгинем.
  - Не сгинем, - упрямо произнес Илья. - Не бывать такому.
  - Это хорошо говоришь, - одобрительно кивнул Святогор.
  Юрий приблизился, и поежился от пристальных взглядов двух пар глаз - одни голубые, как ясное небо, а вторые - карие, словно мокрый лесной серозем.
  - Нельзя войной жить, - говорил Святогор. - Нельзя соседей бить. Они злобу таят, и умение воинское принимают. Ромеи научили племена германские воевать, византийцы себе на шею османов готовят, а мы - степь кочевую. Тебе после нас жить. Голову на плечах носить. Нельзя воевать, запомни накрепко. Нельзя народы войной объединять. Если деревня на деревню с кольями выходит, то после первой же крови мужики миром любую тяжбу решают. А войско, которое в единый кулак собралось - оно эту деревню под корень изничтожит. Нельзя войска собирать, нельзя давать собой командовать. Крепко стой на этом, и слово твое еще крепче будет.
  У Юрия голова пошла кругом от этих слов. Как это - нельзя войско собирать? А они, богатыри? Что они делают?
  - Народ, сам народ должен вставать на беду лютую. Только тогда - победа будет. Не войско другое войско побеждает. Сила народная всех ломит. Всегда так было, и сейчас есть, и через тысячу лет будет. Помни отрок, слова мои, некому их больше помнить, - глухо закончил богатырь.
  - Денница скоро, - напомнил Илья, и дорога словно вильнула в сторону, припадая к холму, на котором за густым частоколом размашисто стояли высокие избы. Возвращаясь, дружина каждый день проходила мимо шести-семи таких небольших городов. Народу в них жило немного - сотен пять или шесть, но приезжим, особенно иноземцам, казалось, что весь здешний край заселен необычайно плотно. Недаром заезжие норманны прозвали Русь - 'Гардарики', что в переводе означало: страна городов. Каждый раз от богатырского отряда отделялись несколько человек - их встречали со слезами на глазах, ребятишки бросали под ноги боевых коней полевые цветы. Но при подъезде к Деннице никто не вырвался вперед строя. Помрачнели лица, глухой ропот пронесся по рядам.
  Люди, позабыв о делах, сбегались от поселения к показавшимся воинам. Набирал силу шум многих голосов, но никто не кричал, не приветствовал воинов. Напрасно глаза жадно искали в пыльных рядах знакомые лица.
  - Легли отцы и братья ваши за славу и жизнь, - глухо произнес Святогор как только толпа окружила его. Народ охнул в едином порыве, но не слышно воплей - только глаза опустились в землю.
  - Воротила, Радобой, Болемир, Живан, - перечислял богатырь. - Стожар, Милота, Заслав, Простигнев, Славата и боярин, брат наш - Микула.
  - По обычаю должен остаться один из нас, молодой богатырь, защита ваша и опора, - продолжал после недолгой паузы Святогор. - Выбор пал на Ставра. Пусть будет среди вас. Богатырь он добрый, помогать будет, а вы ему поможете. Выйди, молодой боярин. Смотри, честной народ, люб ли вам Ставр, хоть и знаю - тяжело Микулу забыть, славный был муж...
  - Никого нам не надо! - вдруг выкрикнул звонкий голос.
  Юрий увидел девушку, которая стояла чуть поодаль толпы. Тяжелая коса едва не стелилась по земле, кулачки сжаты, голова гордо задрана.
  Ряды воинов раздвинулись, и к толпе выехал Ставр. Он вовсе не был молодым. На вид богатырю было лет сорок. Он слез с коня, снял шлем. Русые волосы копной упали на налитые силой плечи.
  - По своей воле, не по злому умыслу, - начал говорить Ставр. - Не по приказу и не по корысти иду к вам. Первым хочу быть, а не последним. Не люб буду - прогоните. Понравлюсь - жить оставите. Примете ли нового селянина?
  Вперед вышел седой старик. Он долго смотрел на богатыря, качал головой, потом произнес сиплым, тихим голосом:
  - Не девка ты, чтобы нам нравится. Живи, примем тебя. А на Полянку не смотри косо. Горе в ней говорит. Микула ее отцом был, - старик говорил, больше погладывая на Святогора. - Устали с дороги, или без остановок идете?
  - Путь дальше держим, - ответил вместо Святогора Горыня.
  Старик смерил великана взглядом, кивнул одобрительно:
  - Пусть дорога скатертью кажется...
  Горыня меж тем заметил несколько подвод, которые стояли на 'конном' дворе. Странные подводы, с десятиведерными бочками.
  - Что в бочках? - поинтересовался богатырь у сопровождающих.
  - Пиво, - тотчас отозвался парень со значком-ладьей на плече. Именно этот знак больше всего заинтересовал Горыню. Такой носили люди из купеческой 'водной' гильдии. Что они делали здесь, вдалеке от большой воды, на подводах, с пивом?
  - Купец Сотко Сытинец на спор с пивоваром Егорием хотят в последний день осени весь народ напоить! Каждый, кто явится в этот день к Опечень-озеру, получит столько пива, сколько душа пожелает, - говорил меж тем парень, выучивший слова наизусть. - Подходи, первый глоток бесплатно.
  Горыня недоверчиво повертел головой. Странные споры у богатых купцов. Да если бы такой спор вышел, весь Киев бы гудел, готовился. Меж тем в городе ничего не слышно.
  - Сытинец нас по деревням тайно послал, - к разговору подключился один из возниц. - Пусть народу побольше придет, вот тут мы пивовару нос и утрем...
  - Сколько? - спросил Горыня.
  Возница и молодец с ладьей на плече переглянулись:
  - Четыре медяка - ведро, - заявили оба враз.
  - Всю подводу беру, - заявил богатырь и полез за пазуху.
  
  Следующие дни для Юрия прошли как в кошмарном сне. Три дня пили богатыри, хвалили отменный вкус, заливали пенную жидкость в юношу, спорили - кто быстрей сосну повалит, кто на руках сильней, кто бочку кулаком пробьет... Давно уже ушла княжеская дружина с Добрыней. А богатыри продвигались медленно, в каждом селении подолгу провожали товарищей.
  - Если с заставы никто не вернулся, - объяснял Юрию изрядно хмельной Волк, - то дружина должна хоть одного в том селении оставить. Тот богатырь боярином становится, малую дружину готовит, чтобы по первому зову под копье стать. И приемника себе выбирает, да в Киев засылает. Доспехом его обеспечивает, житом и мясом снабжает. Кушать мы горазды... Слушаешь меня?
  - Слышу, - задавленно отзывался Юрий. Серая под ним пыхтела и постоянно оглядывалась на ополоумевшего хозяина. Юрию оставили броню и оружие ('Твое теперь', - сказал Вакула), но Дубыня, снова ставший к тому моменту 'звериным' десятником, заставил опять взять в руки жердь. Мало того - еще одну жердь привязали к поясу: 'Чтоб с коня не падал', - заявил Илья. А Горыня вручил булыжник в левую руку - щит крепче держать. Вот и фыркала Серая под внезапно отяжелевшим всадником.
  - Киев скоро, - заявил Волк. - Пришла и моя пора.
  - Прощайте, други! - закричал он через мгновение, огрел кобылу плетью, и скакнул прямо в лес. Только его и видели...
  - Бросай, - подъехал к Юрию Горыня. - Сейчас перед князем ответ держать...
  Юноша хотел спросить - за что, и почему - ответ? Но вместо этого молча отшвырнул подальше опостылевшее жердяное 'копье' и каменный 'щит', отвязал бревно от пояса...
  
  Никто не встречал богатырей. Не было слышно приветственных возгласов, не бросали цветы под ноги. Тихо и молча пробирался по улицам небольшой отряд, и княжьи дружинники косились на каждом перекрестке. Юрий недоумевал - их встречали не то чтоб как врагов, а будто послов из враждебной державы. Въехав на 'красный' двор, юноша насторожился от количества вооруженных людей, которые взяли богатырей в кольцо, словно зверей на облаве. Мечи, правда, все держали в ножнах. Хотя молодому человеку очень хотелось сжать ладонь на теплой рукояти и почувствовать тяжесть гибкого темного лезвия.
  Богатыри молчали, не спешивались. Тишина заполнила широкий двор, лица дворовых хмурны, воины насупились.
  Князь гневается!
  Не к Владимиру прискакал гонец с вестью, что рать печенежская через Донец и Десну перешла. Мимо 'красных' ворот промчался мальчонка, правил коня к богатырской гриднице. Даже не успел сказать ничего, по лицу все было видно - повскакивали богатыри со скамей, доспехов они отродясь не снимали, всегда остры мечи в ножнах. Тридцать человек всего... Лошадей с конюшен забрали, хоть не раз предупреждали - не для того конюшни сделаны, чтобы коней неведомо куда забирать. Кулаками посшибали пудовые замки с оружейных - забрали броню и оружие. Сколько раз говорить можно, что без княжьего слова ничего делать нельзя! Что за правило негодное - оружие без замков держать, по первому же кличу мужиков-лапотников вооружать отменным доспехом и лучшей сталью? Не для того княжеские ключники замки на богатырские оружейные вешали... Но даже это можно простить... Кабы заехали богатыри к властителю своему, посоветовались, может быть - помощи попросили... Наверно, это и стало последней каплей.
  - Олухи! - ярился Владимир. - Без разведа, без совета и приказа... Неужель так войны ведутся! А может, кочевников там десять тысяч! А эти - соберут по заставам бояр да десятников - и сразу в бой! Ничего делать не буду - пусть сами расхлебывают!
  - Князь, - твердо сказал тогда Добрыня. - Своих не бросаем. Да и небольшой отряд пришел. Всего тысяча их, мальчонка все рассказал.
  Скрепя сердце выделил князь пять сотен. И приказ дал странный - то ли врага отбивать, то ли своих наказать...
  Юрий впервые увидел князя так близко - буквально в двадцати шагах. Владимир вышел на высокое крыльцо в домашнем, без оружия - так он хотел показать, что много чести для богатырей, чтоб князь к ним в праздничном платье выходил. Обычный человек, невысокий, волосы жидкие, глаза блеклые, животик небольшой, щеки свеклой тронуты. Чтоб, значит, на красно солнышко быть похожим... Юрий едва сдержал улыбку.
  - Ну что, вернулись? - громко спросил князь. - Не надорвали животы?
  Князь уцепился в балясины, обвел присутствующих грозным взглядом:
  - Добрыню благодарите! Его заслуга, что сейчас живыми передо мной стоите! Слава Добрыне! - выкрикнул князь.
  - Слава! - рявкнул весь двор. Юрий тоже выкрикнул, мрачное настроение исчезло, улыбка играла на молодом лице. Больно уж забавно все это видеть.
  - Славу надо на бранном поле звать, - внятно сказал знакомый голос. И вновь - тишина. Решится ли Владимир на дерзость Святогорову ответить?
  Князь тем временем задыхался от гнева. Среди бородатых рож он увидел одного, молодого. Мало того, что наравне с остальными шелома не снял, так еще и улыбается! И лошадь... Владимир чуть не заорал, как в далеком детстве:
  - Моя лошадь!
  Князь и помнить не хотел, что сам приказал продать порченную арабскую полукровку, а негодного кузнеца - засечь до смерти... Мало того - на поясе молодого висел тот самый меч, новое оружие горских умельцев - булатный клинок - бесценный своей прочностью, остротой и гибкостью. Князь давно его приметил, да все не решался взять в открытую. А эти - отдали какому-то сопляку, молокососу...
  - Кто таков? - совладал с собой Владимир.
  - Это я, - чуть насмешливо ответил надтреснутый бас, Святогор ухмыльнулся, огладил бороду. Совсем Красно Солнышко памятью ослабло...
  Но князь только отмахнулся.
  - Кто таков? - грозно спросил он, указывая на Юрия.
  - Юрий, Егорьев сын, - снова подал голос Святогор. - Богатырь молодой. Коновал хороший. В бою любо себя показал...
  - Коновал? - Владимир почти успокоился. - Хорошие коновалы мне нужны. Пока конюхом у меня будешь. Крышей и едой обеспечу. Оружие сдашь, лошадь в стойло ко мне поставишь, - добавил князь как будто между прочим.
  - А вам, бородатым, надо ума разума поднабраться, - почти ласково, не дожидаясь ответа, говорил князь. - Как же можно? А если бы головы сложили на поле ратном? Много ли от этого толку? Прошли бы сквозь вас печенеги, подошли бы к городу - а у меня оружейные палаты пусты. А ведь вы клятву давали, да не простую, а на крови. Служить, говорили, будем. Вы ведь как дети мои. Я же вас кормлю, пою, все что хотите сделаю. Дружину от стольного града оторвал - вам на выручку...
  Насупились богатыри, но не от стыда, а от лжи. Не стыдно сложить головы за Русь. Ей они и клятву давали. Не князю служить, не людям его, а всему народу. И не кормил их князь, не поил, деньги только выделял - двенадцать гривен в год. На такое богатство дружине богатырской только и дожить до обеда. У каждого из них была своя застава, свои друзья, братья, семья. Они и кормили, да и то - зимой, потому как разъезжались богатыри ранней весной по землям - пахать да сеять. Никогда не ходило кочевье в набег летом. Только зимой, по замерзшим болотам и рекам. Теперь, видать, научились, посреди лета нагрянули... Потому и оказалось в гриднице, которая больше тысячи человек вмещает - всего лишь тридцать богатырей... Будь их хотя бы пять сотен - ни один печенег с поля не ушел.
  - Оружие - сдать, - уже чеканил князь. - Коней - в стойла. Ставра из Денницы вернуть. Нечего ему там делать, он мне здесь нужен. На эту заставу я своего человека поставлю. А вам последний раз говорю - своеволия не потерплю!
  Сказал так, развернулся и ушел с крыльца. За ним степенно прошел высокий человек в сутане, с гусиным пером за ухом. Потупя взгляд сошел с крыльца Добрыня. Вздох облегчения пронесся по двору. Княжьи дружинники утирали лбы - с ними бы Владимир не так разговаривал.
  Богатыри взобрались на коней, не спеша двинулись с красного двора.
  - Куда пошел? - чья-то рука поймала Юрия за штанину. Молодой человек поморщился - рана давала о себе знать.
  - Ты чего, коновал, слов не понял? Оружие сдавай, коня ставь. Иди в людскую, там сегодня каша с репой, - наседал на Юрия немолодой человек в опашне с длинными рукавами. Это был старший конюшенный, юноша сразу узнал его.
  - Да ты что, дядька Стогнев? Я же...
  - Слова княжьего ослушаться хочешь? - Стогнев поднял руку, и тотчас на знак из нижних ворот выскочили дружинники.
  Юрий как мог отпихивался, но его стащили с седла. Молодой человек отбивался, до последнего думая, что это лишь глупая шутка... Тень загородила солнце, могучая рука подняла Юрия за шиворот, усадила в седло.
  - Этот парень - брат мой. Он мне жизнь спас, - заявил вятич Сила, и дружинники тотчас отшатнулись, схватились за рукояти мечей.
  - И мне такоже, - заявил хмурый Дубыня, а Усыня мрачным движением огладил пышные усы.
  - Ты, Стогнев, конями занимайся, - заявил подъехавший Святогор. - А с князем мы сами переговорим. Горыня и переговорит, он у нас - правая рука...
  В знак согласия пеший Горыня кивнул головой.
  - Ты мне вот чего скажи, - Святогор положил палицу на плечо конюшенного. - Кого князь вместо Ставра ставит?
  - Кого надо, того и ставит, - огрызнулся Стогнев.
  - Большой вроде, - задумчиво протянул богатырь, и приподнял палицу. - А голова пустая. Проверить бы надобно.
  - Дворянина Тимоху в Денницу пошлют, - зло сказал конюх.
  - Что за дворянин? - изумился Святогор.
  - Это так теперь дворовых холопов кличут.
  - Найди мне этого Тимоху, - обратился великан к Горыне, сразу потеряв интерес к конюшенному.
  
  Богатыри новых обычаев не принимали. Когда они шумной толпой ввалились в гридницу - все уже было готово. Горели по стенам факела, дымилось жареное мясо, щедро распространяли запах подовые пироги величиной с хорошую плошку. Янтарный квас наполнял кубки, стояли на огромном столе заморские вина и местная медовуха. Статный Вернигора с хохотом подхватил на руки двух женщин.
  - Ну что, красавицы? Заждались? - обе были его женами.
  Громадная зала заполнилась голосами и смехом. Пять жен и восемь сотен любовниц имел Владимир Красно Солнышко до того, как перешел в новую веру. А теперь богатыри без зазрения совести пользовались тем, что князь разогнал наложниц - многие из них нашли себе место в богатырской гриднице, а утешение - в боярских объятиях.
  Князь, конечно, об этом знал и наверняка таил злобу, тем более что острые языки поговаривали, что Владимир новую веру принял, когда слабость мужскую почувствовал.
  Князь тогда еще советовался с боярами, слушал их речи.
  'Если бы был плох закон греческий, - говорил тогда без подвоха галичанин Дубодер, - то тогда бы не приняла бы его баба твоя Ольга, а она ведь мудрая'. Князь за этими словами издевку услышал: жену умней себя выбрал!
  А Дубодер выбрал себе болгарыню из Вышгорода, бывшую любовь князя!
  Спрашивал Владимир у богатырей: 'Где крещение примем?'
  - Да где тебе любо, - отвечал буйный Поток, сразу трех жен после князя заимевший.
  Приняли тогда богатыри и бояре крещение, накупались вволю и с радостью, девок попугали...
  А на берегу тогда стояли волхвы. Они то и спросили у попов, сам Барма вышел-выкатился:
  - От кого же человек произошел? Кто первого человека родил?
  Недолго совещались священники, всегда ответ наготове:
  - Адам, - говорят.
  Усмехнулся тогда старый мудрец:
  - А я вот думаю, все же Ева...
  Князь после этого долго буйствовал, приказал идолов срубить, капища разорить, волхвов прогнал. Барму, правда, оставил. Плохо новые молитвы от хворости помогали...
  А богатырям что? Ну, поменяли веру. Всяко в жизни бывает, малые дети в кого угодно верят. Главное, чтобы человек хороший получился.
  - Привел, - прогудел в дверях Горыня, впихивая в гридницу молодого мужика в льняной рубахе и таких же портах, подпоясанного красным кушаком.
  - Это любо, - заметил Святогор, обгладывая телячью ляжку. Остальные не обратили внимания на вошедших - все так же весело смеялись, шутили, Валигора незаметно улизнул от стола в темную комнату - там его уже ждали.
  - Надо мне отца и мать проведать, - сказал сквозь шум Юрий, и поднялся со скамьи.
  - И это любо, - проворчал Святогор, пытаясь запихнуть в рот круглый творожный пирог величиной с переднее тележное колесо.
  - Погоди паря, - остановил Юрия Илья. - Задержись чуть. Дело серьезное.
  Святогор дожевывал, зыркал на нахмуренного дворянина.
  - Тебя, значит, за место Ставра посылают, - бурчал гигант. - Что умеешь, Тимоха?
  - Все умею, - сразу пришел дерзкий ответ.
  - Всего даже бог не умеет, - не обратил внимания на тон богатырь. - Мы тебя пытать не будем. Времени на это нет. Садись и слушай, что говорить буду.
  Святогор утерся расшитым полотенцем, начал не торопясь:
  - Неправду говорят, что тяжела доля богатырская. Что в ней тяжелого? Ешь да пей вволю, на коня садись вовремя, сабелькой умей махать. Правильно все это. Только прежде чем за стол садится - надобно, чтобы на столе хоть что-то стояло. Прав я?
  Богатыри закивали головами, не отрываясь от еды.
  - Испытания каждый из нас проходит. Сила в землю плуг по рукояти загоняет, - Святогор кивнул на вятича. - А ты вытащить должен. Кто-то на кулях бьется, - Дубыня от слов великана нахмурился. - Кто дерева валит, кожи мнет, горшки обжигает. Всему этому боярин обучен должен быть. Да не просто обучен - он первый среди первых. Не в том дело, что лучше всех умеет, а в том - что первый за работу берется.
  - У соседа дом сгорит - ты первый с топором в лес уходишь. На покосе все на одной меже стоят, а ты вторую успеть должен - в одиночку. Жита у тебя больше всех должно быть. Не потому, что ты у других отбираешь... Скажи мне, - Святогор повернулся к Елине. - Как так получается, что человека ставят народу служить, а он приказы людям начинает отдавать? Как так получается? У меня в голове не укладывается. Как получилось, что не к тебе, богатырю, за помощью приходят - а ты своих сыновей посылаешь, чтобы на твоих наделах люди работали?
  - Зря обижаешь меня, - насупился Елиня. - Негодный народ пошел нынче. Землю бросают, ко мне бегут - защити, обогрей. Так ведь у меня самого, как Гликерий сказал - мал, мала да меньше. В крепость народ сбегается, легче жить, говорят...
  - В крепость, говоришь, - проворчал Святогор. - Легче, говоришь? А потом вот у таких бездельников дети бездельниками рождаются. Только и могут - приказы слушать. Или сами - приказывать...
  - Ваша правда, - вмешался вдруг в разговор Дугиня, сын Елини. - И думать не хотят, и работать не хотят, лежать бы на завалинке - в небо поплевывать...
  - Незачем таких под крыло брать, - взял слово Илья. - Ты им поблажку - они еще больше затребуют. Гнать в три шеи, сдохнут - и хорошо...
  - Тяжелы слова твои, Муромец, - снова взял слово Святогор. - Да только вот правда в них. Все зло идет с крепостей, вся беда - из города. Хоть с земли их стирай. Крепость - она для того, чтобы женам и старикам в лихую годину за дрекольем отсидеться. А теперь такие крепости строят - старик на стене хорошему воину равен. Да только в этом ли правда? В этом ли честь и слава? Ради кого живем?
  - Ради детей и жен, - проворчал Елиня. - Ради народа нашего...
  - Не гни в сторону, старик, - вдруг вмешался Горыня. - Не для этого человек живет. Ради самого себя, единственного, самого лучшего. Так пусть живет! И ты живи! Только вот детей своих и жену к тому, что других батрачить на себя заставляешь - не примешивай.
  - Богатырю сила дадена, чтобы он сам жил так, как хочет. Ворам да разбойникам укорот давал. И за помощью обратятся - помочь. Сам же он права не имеет - мир по своему разумению творить. Защити и сохрани что есть - вот наша доля, вера и право.
  - Понял ли, дворянин Тимоха, - снова посмотрел на парня Святогор, - о чем здесь речи ведутся?
  - Умные вы больно, - глухо отозвался молодец. - А мы темные, не ученые, дальше столицы не езживали...
  Святогор даже крякнул. Бесполезно, не наша жилка - как говорит Дубыня.
  Поднялся со скамьи вятич Сила. Подошел мягко к парню, положил ему лапищу на плечо. Сжал легонько - чтобы не до смерти калечить. Раздался сухой хруст, и сразу же - истошный вопль.
  Святогор взялся за пивной жбан и сказал:
  - Пока ключица зарастет, у Ставра время будет, - отхлебнул глоток, утер бороду. - Сыновей твоих, Елиня, я при себе оставляю. И тебе самому в Денницу дороги уже нет. Будешь в думной палате у князя сидеть. Таково мое слово. А теперь, Юрий, можешь идти, отца-мать повидать...
  
   Мать, конечно, обрадовалась. Да и отец нет-нет, да хмыкнет в бороду. Целоваться не стал, просто положил руку на плечо:
  - Возмужал отрок-то, - проворчал Егорий. - Снимай железки свои, дай плечам отдохнуть.
  - Сейчас пироги будут, - засуетилась Милолика.
  Малышня с криками бегала по горнице. Новомир с восхищением смотрел на старшего брата.
  - Да я вот, - топтался у порога Юрий, - и подарков-то не привез...
  Хорошо вновь оказаться дома, где знаком каждый угол, и пахнет по-особому приятно. Еще на улице, проходя по знакомым местам, Юрий чувствовал - что вот он, здесь, вернулся туда, где нужен, где его родина. Непонятное чувство грело душу, и молодой человек казался сам себе большим и значительным. А вчерашние девчонки-то как подросли! Ишь как зыркают глазами на молодого воина в доспехе, с мечом на поясе.
  - С богатырями сошелся? - хмуро спросил отец, усаживаясь во главу стола.
  А в дверь уже стучали, зашел сосед - посмотреть на Егорьевского старшого. Потом заходили еще и еще - будто не человек приехал, а диво заморское. Да как же и не зайти к пивовару? Каждый бы день заходил - да свои дела мешают...
  Под конец даже у Егория заблестели глаза. Не скрывая любовался он сыном, присматривался к мужикам, сидящим по лавкам.
  'У Зыряна девка всем хороша, - думалось Егорию. - Самая пара будет. Намекнуть надо мельнику. Пусть завтра к вечеру приходит с семьей'.
  Но вот забухали по половицам подкованные сапоги, распахнулась, жалобно прозвенев щеколдой, дверь в горницу.
  - Кто тут Юрий? - сразу, с порога. Ни тебе 'здравствуйте', не представились, не осмотрелись - только и умеют спрашивать. Затихли разговоры. Смотрят на вошедших, кто с интересом, кто с опаской, но больше всего - с ненавистью и злобой.
  - Куда по чистому? - визгливо спросила Милолика.
  - Цыть, баба, - почти участливо проворчал вошедший. В голубом кафтане, с коротким мечом на поясе, толстый - он словно олицетворял собой порядок и уверенность.
  - Я - Юрий, - поднялся сын Егория, и теперь все смотрели на него.
  - Собирайся, отрок, - гудел вошедший. - С нами пойдешь. По приказу.
  - Где приказ? - весело спросил Юрий.
  - Сейчас будет тебе приказ, - уже без всякого участия объявил человек в голубом. - Развелось умников. Сейчас поползешь у меня.
  - Ну, пойдем, выйдем, - не было веселья и за улыбкой Юрия.
  Народ в горнице засуетился, многие вспомнили о домашних делах, с Егорием прощались скупо. Но никто и не подозревал, что они увидят около крыльца.
  Юрий стоял в окружении стражников, белая рубаха полощется по ветру, на поясе - длинный клинок в ножнах.
  - Оружие отдай, - пытались еще по мирному решить княжеские люди.
  - Не тобой дадено, не тобой и забирать, - процедил сквозь зубы Юрий.
  Толстяк только головой помотал. До чего же непонятливый народ! Всего то и надо - отдать меч, отдать коня, отсидеть тихо-мирно недельку-другую в холодном погребе... И все! Иди на конюшню, возвращайся к лошадям, следи, чтобы князь на тебя не гневался... Что может быть проще? Зачем так усложнять жизнь?
  Юрий не заметил, кто ударил его кистенем. Сильно ударили, метко, по незащищенной голове. Вот только сознания он не потерял, упал головой вперед - и тотчас же навалились со всех сторон, заломали руки, сорвали клинок с пояса... Словно сквозь туман - яростный крик матери:
  - Да что вы делаете, изверги!
  - Молчи, стерва... - и звук сочного удара.
  И от этого удара что-то перевернулось в сознании. Да, Юрий был дерзок, да, не хотел ничего отдавать (за что отдавать? разве он кому-то должен?). Но первыми начали они, думают что сильнее - пусть думают.
  Толпа людей около крыльца подалась в стороны. Клубок из голубых тел на земле вдруг пошевелился, крики стражников стали отчаянней:
  - Держи его! Руку ломай! Стоять, смердило!
  Но Юрий уже поднимался. Кровь текла по русым волосам, окрасила рубаху в веселые пятна.
  - Бей его! Клади его! Ломай!
  Поздно бить и ломать... Не чувствует такой человек, не соображает, не думает. Толстяк так и не понял, как меч, который он отобрал в первую очередь, вновь оказался в руках сопротивляющегося юнца. Да и юнца ли? Да разве он сопротивляется? Нет, все, кончилось время для сопротивления - Юрий нападал.
  Толстяк удивленно крякнул и ухватился пальцами за черную сталь, торчащую из живота. Через мгновение Юрий вырвал оружие из тела, развернулся, пропустил клинок перед собой - как учил Дубыня - и с ходу распластал следующего стражника. Не помог и вовремя подставленный меч - оружие кавказских кузнецов с легкостью перерубило отнюдь не худшую сталь. Восемь на одного - какая разница? Юрий двигался все равно быстрее... Один потерял ногу, другой - руку, кровь брызнула из разрубленного плеча, кто-то ударил по бедру, потревожив еще не совсем зажившую рану. Темная сталь рвет горло, кто-то кричит, люди разбегаются в разные стороны, Юрий присел на полусогнутых ногах - и снова напал на оставшихся... Точнее, оставшегося - двое уже убежали, и пятеро лежат...
  Когда все кончилось - на дворе остались стоять только трое. Остальные лежали - кто тихо, кто с воплями. Юрий молчал, зажимал рану на плече, и чувствовал, как ползет липкая кровь по бедру, но старался не подавать виду, только морщился. Егорий, побелевший, стоял с колом в руках. Милолика шаталась, не отрывала ладонь от лица - от расплывающегося синяка.
  - Сволочь, - сказала женщина, подошла к раненому толстяку. Тот пыхтел и старательно зажимал обеими руками рану. Милолика плюнула толстяку в лицо, не попала... Постаралась ударить ногой - опять не попала. Ее мотало из стороны в сторону, она явно была не в себе. Юрий доковылял до раненного, положил человеку лезвие меча на горло:
  - Вот теперь пойдем, - прохрипел юноша. - Я тебя отвезу. И запомни, гад, если я умру - вы все тоже сдохнете... У тебя кровь внутрь идет. Кроме меня никто не поможет...
  
  Но в княжьем тереме распорядились по иному.
  - Барму не дам, - заявил князь на просьбу толстого десятника. - Если каждого десятника лечить - кто обо мне заботиться будет? Сам на ногах стоит? Как на собаке заживет... Бунтовщика в темницу.
  - Что с Егорием делать? - угодливо спросили князя.
  Владимир думал недолго.
  - Тысяча гривен штрафу, - отрубил князь. - И кобылу серую - немедленно в стойла! Вечером проверю...
  
  Юрия, ослабевшего от потери крови, осторожно спустили в специальный погреб - "холодную" для богатырей. Яма на заднем дворе княжьего терема была вдвое глубже, чем обычная. Сверху закрывалась не деревянной, а железной решеткой. Сверху, от дождей и снега земляную тюрьму закрывали пологом. Кормили отменно, чуть ли не с княжьего стола... Нередко случалось, что богатыри под хмелем бросались выручать своих товарищей, и тогда освободившийся мог так наподдавать неугодившему стражнику - мало не покажется. А так... вроде бы неволя, но одновременно и честь, признание исключительности. Никогда не знаешь - может, завтра бывший пленник поведет многотысячную армию? Сиживали в таком подземелье и Святогор, и Илья Муромец, и Сила, и шальной богатырь-разбойник Соловей. Где они сейчас? По палатам при полном оружии ходят...
  А через две седмицы к Юрию, осторожно придерживая окову-комель, спустился русоволосый Ставр.
  - И ты здесь? - удивился боярин, провожая взглядом лестницу.
  - Чем-то князю не угодил, - хмуро отозвался Юрий. Злоба давно прошла, раны заживали, и потихоньку Юрий стал думать, что выбираться отсюда придется своими силами. А тут такая удача... Вдвоем всегда легче.
  - Оно правильно, - хохотнул Ставр. - Князь, он, брат, в голове у каждого свой...
  
  
  
  
  
  
  ***
  Казалось, что о пивоваре забыли. Егорий, хоть и был удивлен, но виду не показывал. С того памятного вечера, после того, как со двора сволокли мертвых дружинников, а приказчик зачитал грамотку о невиданном штрафе, пивовар вообще перестал разговаривать. Только буркнет что-нибудь работникам - те его понимали с полуслова. Милолика боялась подходить к мужу. Дети косились на вечно нахмуренного отца. Гости обходили дом стороной. Только Сотко изредка заходил к пивовару. От своего плана они не отказались, хотя купцу иногда казалось, что пивовар не вполне понимает, что ему говорят.
  Осень тянулась долго, и казалось, что все идет по-прежнему. Вновь тянулись подводы к мытному двору, учетчики до хрипоты ругались с селянами, цены под зиму упали. Урожай нынче получился на диво... Крестьянин радовался каждой монете, ростовщики считали барыши, купцы - прибыль. И вот как раз последние были сильно удивлены, когда пивовар Егорий через морского купца Сотко пригласил их на сбор.
  - Нашего пива попробуете, - с легкой усмешкой говорил каждому Сытинец, и почему-то при этих словах всегда касался рукояти кинжала, висевшего на поясе.
  
  ***
  В просторной горнице было тепло и пахло горячими пирогами. Гости степенно рассаживались по лавкам. Их было немного, но все - большие, толстые, в дорогих, отороченных мехом кафтанах, в высоких шапках - поэтому казалось, что десять человек занимают всё место, заполнили собой отнюдь немалое помещение. Милолика суетилась над столом, Новомир орудовал кочергой в раскаленной печи. Егорий не боялся налога 'на дым' - над крытой дубовой дранкой дома торчало три трубы, была труба и над баней, еще три штуки - над солодовней. Непомерный налог на простого человека, но Егорию он под силу. Хотя, говорят, в деревнях уже стали ставить дома с 'темными' печами. Огонь лизал стены, выкрашивая их черной сажей, дым выходил через дверь - Егорий даже морщился, когда представлял, каково жить в таком доме.
  - Зачем звал? - последний из гостей, торговец железом и оружием Богота не любил зря терять время. Пожалуй, среди приглашенных он являлся самым 'бедным'. В его артели состояли все десять сыновей, чеканкой и кожей занимались невестки, и только продавали - нанятые со стороны.
  Егорий оглядел собравшихся. Как они примут его слова? Что сделают? Кто донесет? А кто пойдет с ним? Пивовар одними глазами указал жене и сыну на дверь.
  - Завтра мы с Егорием громаду поднимаем, - плавно произнес Сотко. Несколько мгновений царила тишина.
  - Будем князя заставлять за слова отвечать. Рабом жить никогда не буду, - продолжал меж тем купец. - Вас собрали... Пойдет с нами кто, или в стороне стоять будете - дело ваше. Наше дело - вас предупредить. Громада людская дух наш купеческий не любит, дело может в любую сторону повернуться. Сметут под чистую...
  - Бунт? - ухнул Зырян, хлебный воротила, глава гильдии мельников и пекарей. - Понятно. Ждать недолго пришлось. Я уж думал, что слабы мы стали, никто головы не подымет. Ничего, Егорий, - купец смотрел не на Сотко, а на пивовара. - Я завтра на торг выхожу. Калачи в лет пойдут...
  - Я не пойду, - скрипуче заявил 'тканный' купец Покрыш. - Мой товар самым первым снимают. Погорим только зря. С какой это поры вы с князей слово спрашивать стали? И людей подведете. За народ хотите заступиться? Ну и пропадайте не за грош... А еще мнится мне, что пивовар наш хочет сына вызволить...
  Тут уже взял слово Егорий:
  - Прав ты, Покрыш, - сказал пивовар негромко. - Я не за других, а о себе забочусь. Меня рабом назвали, сына забрали... даже не знаю - мертв ли, жив ли... Вот я и спрошу. А до народа мне и дела нет. Только вот если всех вокруг рабами сделают - кто же мое пиво покупать будет? Рабам за работу не платят...
  - Правильно говоришь, Егорий, - взял слово кузнец Богота. - Когда рвы Змеевы под Киевом ставили - никому не заплатили. А я одного инструмента извел пропасть. Кому эти рвы теперь нужны? От кого Владимир обороняться хочет? От своих крепость держит, я это сразу понял...
  - Выйти не выйду, - снова заявил Покрыш. - Но жерди, на которых товар вешаю - все в землю воткну. Будет мужичкам - чем князя угостить...
  - Я тоже пойду, - заявил необъятных размеров купец Борил. - Горшков моих, пожалуй, не тронут. Но цену на них я вдвое снижу. Чтобы весь Киев завтра на торге собрался...
  - Богатырей надо, - заявил вдруг единственный тощий в этой комнате. - Богатыри, хоть и принимали клятву, да только не князю, а народу служат, - говорил купец Семуш, похожий на вяленую селедку в длинной турской шубе, которую носил 'для солидности'.
  - Сейчас ошибаться нельзя, - возразил Сотко. - Дружина - она дружина и есть. Что прикажут - то и сделают, на войне указов не обсуждают.
  - Ладно, - согласился Семуш. - На торг пойду, да только цену на рыбу прежнюю оставляю. Лучше я, Егорий, тебе все долги спишу. Так хорошо будет. Чтобы ты, пивовар, раз такое дело завариваешь - не остановился на полдороги.
  - Что говорить будешь? - спросил теперь у Сотко Зырян. - Куда рукой укажешь?
  - Свободу буду пытать, - тотчас отозвался красавец. - Грамотки - сжечь. Налоги - убрать. Свободу - вернуть.
  - Закон устанавливать, - произнес Зырян под одобрительный рокот голосов.
  Егорий вдруг приподнялся со скамьи, лицо его покраснело, вздулись вены на висках.
  - Закон, - почти прошептал Егорий.
  - Закон? - спросил мужик чуть громче.
  - Закон! - грохнул, наконец, бас.
  - Какой такой закон? - с внутренним напряжением спросил Егорий. - Кто его установит? Ты? Или я? Скажите мне, скажите по совести... Будет вам закон, такой закон, что вздохнуть страшно. Неужели ослепли вы, неуж совсем гордость потеряли? В этом законе что будет написано? Я скажу вам, чтобы прозрели... Жить нам разрешат . Права наши - нам же напишут. Дышать будешь иметь право. Работать будешь иметь право. Думать можешь. Закон тебе даже право на крышу отпишет. Рабу ведь надо жить, дышать, работать, покушать вовремя, кров над головой иметь, да только вот заплати сначала - за все... Вот твое право - остальное не твое дело. Все остальное за тебя решат. Оскорбят - молчи. С оружием на обидчика выйдешь - тебя же убьют. Сказать что-то захочешь - только по разрешению, грамотку подготовь, что тебе говорить дозволено.
  - Такому закону не место среди людей. Нет ему места, рабский это закон, поганый. Но не боись, его самым справедливым назовут, самым лучшим. Только вот знать не будут, что мы готовы... - Егорий опустился на скамью. Его трясло.
  - Я готов, - пробормотал Егорий. - Я уж точно готов. Жизнь положу - не пожалею. Жалеть меня не надо. Сам кого хочешь - пожалею... Должен быть хоть кто-то в этом мире... А если нет - то достойны того, что выбрали, - речь пивовара становилась все тише, пока не стала совсем неразборчивой.
  Сотко ждал. Он здорово перепугался. Всплеска ярости, готовности действовать, и, главное - купец только сейчас понял, за какую ношу взялся. Тяжко будет, неподъемно. И непонятно - что дальше? Сокрушит громада кремль княжеский. И что? А что такого? - спросил сам себя купец. Тысячу лет жили без всяких князей - и сейчас проживем. Одно только разорение от них, да войны бесконечные...
  - Кто? - поднял косматую голову Егорий. - Со мной?
  Купцы смотрели в спокойные глаза и видели, что отступать нельзя. Довольно уж отступать. Еще один шаг - и пропасть... уже назвали рабами... давно на шею сели... силен мужик, много может нести... моченьки больше нет...
  - Я с тобой, - твердо сказал Зырян.
  
   Старый дуб, росший перед домом Егория, сегодня потерял последние листья. Они долго сопротивлялись пронизывающим ветрам осени; пережили все желуди, что тяжелыми коричневыми градинами усеяли землю под деревом. Но вот выпал первый снег, и тяжесть замерзшей воды стянула непослушные жесткие листочки с ветвей.
   Егорий отправил очередную подводу, а сам вошел в дом. Не снимая сапог, прошел через кухню и горницу, склонился к тяжелому сундуку, который притаился в углу маленькой комнатки. Вздохнул, и, погремев ключами, поднял зловеще скрипнувшую крышку. Долго смотрел Егорий внутрь черного проема, затем опустился на колени и достал из нутра сундука меч в ножнах. Осторожно размотал промасленную тряпку с рукояти, чуть обнажил лезвие. Холодная сталь насмешливо брызнула в глаза невесть откуда взявшимися бликами. Егорий еще раз вздохнул, положил оружие на место и закрыл сундук. Хрустнув суставами, поднялся с пола, неуклюже обернулся.
   Побледневшая Милолика смотрела на мужа.
   Перевар подошел к ней, мягко обнял и, боясь, что его перебьют, зашептал на ухо:
   - Лисонька моя, милая. Подожди, не перебивай. Дело мы задумали. Большое, страшное. Потому что никому, кроме нас, такое не по силам. Поэтому прошу и умоляю, любовь моя, будь со мной хоть в мыслях. Это только мое, ничье больше, но ты пойми. Пойми и благослови.
   Егорий отпустил жену и, отступив на шаг, посмотрел на нее. Мысли, что промелькнули в голове женщины, вдруг угасли, столкнувшись с неодолимой силой, которую она увидела в спокойных и внимательных глазах мужа. Она поняла, что никому не в силах свернуть его с дороги, а попробуй она - и превратится лишь в препятствие, которое предстоит преодолеть... Немногие женщины поступили бы так...
   - Благословляю тебя и дело твоё. Иди и возвращайся и пусть ноша не покажется тебе тяжелой, - сказала она слабым голосом.
   Егорий отступил еще на шаг, с восхищением глядя на маленькую женщину. Потом рванулся к ней, обнял могучими лапищами, закружил по горнице, хрипло смеясь.
   - Я приду, - сказал он звонко.
   - Приходи хоть к ужину, - с усилием проговорила Милолика. - Ладно уж, иди, герой.
   - Я приду, - упрямо выкрикнул Егорий.
  
   Вся низина между Опечень-озером и Днепром была заставлена палатками и столами. Центральная улица в этом городке-однодневке была выложена холщовыми дорожками. Через каждые двадцать шагов горели костры. Бочки с пивом, тронутые инеем, стояли на подводах. Разливалы-целовальники с шуточками расставляли по столам кружки и нехитрую снедь. Но в центре полотняного поселка, около высокого помоста, на котором стояли двое, был пусто и почти тихо.
   - Народу будет много. Утро еще, а пол-Киева здесь, - вполголоса проговорил Сотко.
   - Да хоть пол-Руси. Всем хватит и еще останется, - спокойно отозвался Егорий.
   - Тут не в пиве дело, - нахмурился купец.
   - Мое дело - пиво варить. Твое - народ зазывать. И то и другое надо сделать хорошо. А за свое пиво я не волнуюсь, - размеренно отвечал пивовар.
   - И за меня не бойся. Я тоже свое дело знаю, - словно зарядившись от товарища спокойствием, также размеренно ответил русоволосый красавец.
  
   Через три часа у помоста было не уже не протолкнуться.
   "Открывают, открывают", - зашумела толпа. Возле бочек замелькали сотни лиц. Мужики в серых армяках, вытертых заячьих тулупчиках, в грубых казакинах и сношенных шубах окружили подводы. В воздухе мелькали тысячи рук с глиняными кружками. Пена широкими потоками устремлялась вверх, а потом и в посуду. Слышался смех, многоголосый гомон, кто-то пробовал балалайку. Счастливчики устремлялись к столам, держа в руках по две, а то и четыре кружки, радостные, уже пьяные одним своим настроением. В воздухе стоял ровный пряный запах.
   - Люди! - раздался над площадью зычный голос. - Люди!
   Море голов повернулось к помосту. На какое-то мгновенье установилась тишина, и было слышно, как дышит многими легкими, перемалывая морозный воздух в пар, толпа.
   - Люди, наполняйте кружки, наставляйте на столы, садитесь и слушайте, - громко и внятно говорил стоящий на помосте Сотко. Сказал он эти слова так, что веселое настроение, уже готовое прорваться у многих - исчезло, испарилось. Мужики спешно занимали места на лавках, скупо ругались, но гомона не было.
   - Выпивайте! Выпивайте, гости дорогие, - негромко говорил купец, и всем приходилось прислушиваться и невольно замолкать, чтобы расслышать его слова. - Долго мы готовились к этому празднику. Много пива хмельного припасли. А чтоб оно не прогоркло - добавляли туда траву чернобыльник и полынь. Пейте, гости-господа!
   И вправду, пиво было свежим, но чуть горчило. Тем, кто выпил уже две-три кружки, казалось, что внутри появилась некая неудовлетворенность... Вкусом? Вкус был отменный. Запахом? Пряный, но не более. Но любому, кто пробовал сегодня пиво, сваренного Егорием, вдруг начинало казаться, что чего-то не хватает... в пиве? в воздухе? В чем же? - задавал себе вопрос каждый.
   - Люди, откуда вы пришли сюда? - внезапно заговорил Сотко в полный голос. Нелегкая ему предстояла задача. Сейчас каждый кто чем занят. Кто товар по малой цене хватает, кто пивом заливается, кто просто поглядеть пришел, покуражиться.
  В руках Сотко появились гусли. Купец чуть тронул струны, и они отозвались веселым переливом.
   - Кто вы? Откуда вы?
   - Из Новгорода! - донесся, наконец, крик из толпы.
   - А еще откуда?
   - Из Любеча! Из Пскова! Из Галича! Из Суздаля! С Белозера! - отзывались люди.
   - И как живется простому народу? - гремел Сотко.
   - Не дюже, но хорошо, - выкрикнул кто-то у помоста. Послышались робкие смешки.
   - А еще как? - рыкнул купец, и гусли вторили ему бесшабашной нотой.
   - Разбойнички шалят, - отозвались вдали.
   - А еще как? - не унимался тенор и многие, стоящие близко к помосту, невольно сморщились от силы этого голоса.
   - Князья распоясались, - перекрыл все крики густой бас из середины людского моря.
   - Князья распоясались? - гневно переспросил гусляр.
   - Да! - слышались в ответ все усиливающиеся крики. - Совсем лихими стали. Рабами нас хотят сделать. Чтобы все холопами у них... Хуже разбойников... Сладу нет, - волновалась толпа.
  
   - Странное пиво! Светлое, а горчит. И самое странное - чем больше пьешь, тем лучше оно становится, - бурчал Святогор, приканчивая третью кружку пенистого напитка. Богатыри пропустить праздника не могли. Да и какой праздник без них? Огромные, в доспехах и при оружии, они заняли сразу три стола, сдвинув их в линию. Пива пили столько, что целовальник едва успевал откупоривать бочки.
   - Интересно, оно всё такое хорошее, или нам специальное подносят? - спросил Горыня под нос, будто у самого себя. Медленно обернувшись, он тронул за плечо мужика за соседним столом. Тот повернулся, с недоверием уставился на дружинника. Потом глаза косматого мужика округлились.
   - Мать честная, - ошарашено пробормотал огнищанин, снимая шапку.
   - Пива дай попробовать, - попросил дружинник.
   - Да запросто, - пришел в себя косматый мужик. - А чо случилось? Думаешь, из разных бочек наливают? Горчит? Так оно всегда горчит...
   - Ты откуда такой говорливый? - спросил Горыня, с недоверием отпивая из своей гарнецовой кружки пиво, что перелил туда мужик.
   - Новгородцы мы, - послышалось в ответ.
   - Вот складно кладет, - вдруг послышался сочный голос. - Горыня, брат мой, и ты здесь?
   Дружинник тотчас же потерял интерес к новгородцам:
   - Здравствуй, Добрыня Мистишич, - прогудел богатырь, поворачиваясь. - Присаживайся. Ешь, пей всласть. А купец правду говорит.
   - Какая ж правда? Князя нашего в хвост и гриву кроет. Да еще на гуслях поигрывает, - вертел головой Добрыня.
   - А такая правда, что давно уж мужика в раба превратить хотят. Мы с тобой присягу принимали не князю служить, а народу. Так вот он - народ. - Горыня медленно повел рукой. - Разве князь когда народ слушал? А этот, - дружинник ткнул пальцем в сторону помоста. - Слушает и думает, что делать надо.
   - И что делать надо? - простодушно гудел Добрыня.
   - А я скажу, - проговорил молчавший до сих пор Святогор. - Закон нужно устанавливать.
   - Закон повернуть в нужную сторону всегда можно, - вдруг вмешался в спор широкоплечий и широкобородый Илья.
   - А нужно, Илюшенька, чтоб не поворачивали, - гнул свое Святогор. Они, Илья и Святогор - два сотника, два иногородца, два побратима теперь всегда стояли друг за друга.
   - Тогда нужно такой закон, в котором точно было б сказано, что и когда можно делать. Справедливость нужна.
   - Людям свобода нужна! - рявкнул внезапно Горыня. - А князь этого не понимает. На день, на три, на седмицу сделай мужика свободным. Ему больше и не надо. Каплю уважения!
   Дружинник сделал глоток и продолжил дальше:
   - А больше сделай, так разброд начнется, брожение. Люди друг друга уважать перестанут, зло свободу почует, - хмуро продолжал он. - Так что правильно купец говорит. Негоже рабам молчать. Раба ведь положено в бою брать. Если князь наш хочет всех закабалить, так пусть сам с каждым бьется.
   - А мы...? - начал Илья.
   - А мы Руси служим, не князю.
   - Так князь же и есть...
   - Глупость. Вот она Русь. Перед тобой. Посмотри вокруг.
   - Купец свои слова хочет народными сделать. Каждому свою мысль вставляет...
   - А ты, допрежь чем мысль себе в голову вставить, поразмысли немного. Голова - она ведь не для того, чтобы только есть... - внезапно разъярясь, гремел Горыня.
   Разговоры за столом умолкли, все со страхом и подозрением смотрели на спорящих.
   - Хорош вам, - крикнул с другого стола вятич Сила. - Тем более народ...
   - Пошел... Пошли, братан, спросим... Негоже... - слышались вокруг не сотни, а тысячи голосов. Народная громада, влекомая единым порывом, направилась к Киевскому кремлю.
  Богатыри, побросав кружки и закуску, сбившись в грозный кулак, (потные ладони на рукоятях мечей), двинулись следом.
  
   -Князь... Князь! Князь!!! - шумела толпа.
   День стремительно убывал, зажигались факела. Князь Владимир замирал, глядя, как под стенами его неприступной твердыни беснуются тысячи, а то и десятки тысяч мужиков. Правильно говорил отец: "Крепость нужна не для того, чтобы от врага оборонятся. Крепость - это чтоб тебя твои же смерды не сожрали".
   И, как назло - почти вся дружина в городе. Сделал глупость - отпустил погулять на бесплатном празднике. Еще, помнится, сам хотел пойти - попить пивца. Две сотни бойцов осталось в кремле. Пойдет громада на штурм - ничего не поможет.
   - Князь болен! В жару лежит. К вам выйти не может! - раздался твердый голос с воротной башни. Владимир даже вздрогнул от неожиданности: "Молодец, поповский сын. Он сейчас их угомонит. Не на того напали".
   Разрозненные выкрики умолкли, зато послышался голос - громкий, четкий, ясный:
   - Есть слово к князю.
   - Говори, - твердо отозвались с башни.
   - Князю и скажу, - не менее твердо выкрикнул Сотко.
   - Ты что, не слышишь, что говорят тебе? Князь болен. Даже идти не может.
   - Ну, так пропусти нас. Мы сами дойдем.
   "Сами. Сами дойдем", - загудела толпа.
   - Нельзя князя беспокоить. Приходите, когда выздоровеет.
   - Так мы сейчас хотим! Нас, когда в кабалу загоняют, не спрашивают - болен ты, или нет, - Сотко играл голосом, говорил размеряно, с угрюмой усмешкой. Но он чувствовал - так долго продолжаться не может. Еще минут десять купец продолжал напирать, но все без толку.
   - Ну что? Взяли мы день? А, Егорий? Вся ночь наша будет, - тихо, но весело говорил Сотко, обращаясь к подошедшему пивовару. - Голос я проморозил. Зато сейчас другая работа найдется...
  -Угрм, - проворчал голос за плечом купца и пивовар, приглядевшись, узнал кривоногого Братшу. Маленький, но на удивление жилистый мужик не спеша натягивал бойцовые рукавицы. Посмотрел на кремль, как будто не камень перед собой видел, а обыкновенную людскую 'стену', через которую можно пройти и победить... Сейчас гаркнет порубежник, как всегда гаркал перед боем 'стенка на стенку': наших бьют! Озверевшая толпа пойдет вперед, свистнут стрелы каленые, упрется громада в ворота, а сверху упадут камни, польется кипяток, светлая сталь будет рубить буйны головы...
   - Стоять, - глухо сказал Егорий.
  Не будет сегодня ни штурма, ни крови. Не для того пивовар полгода надрывался, чтобы на душу тысячи грехов положить. Пьян народ, речами хмельными разбужен, все что угодно сделает. Но не сегодня. Пусть пройдет хмель, пусть уляжется буйство. Утро вечера мудренее. А если уж идти на приступ - то с настоящими воинами...
  Эти воины стояли рядом, буквально в десятке шагов. Богатыри, огромные, могучие; гневно блестят глаза из-под шеломов. Но молчит Святогор, только положил ладонь на Говорящий рог на поясе. Твердо блюдет старый богатырь данную себе самому клятву - никогда не нападать первым. Если бы князь решился выйти на бой, если бы единственная стрела прилетела со стены - взметнулся бы над седой головой меч, позвал бы голос, полный силы:
  - На штурм!
  Стерли бы с лица земли оплот рабства, никого бы не пощадили. Сожгли бы и запахали, и рвы бы засыпали, чтобы не смел больше человек на своей земле кого бы то ни было бояться. Вот о таком законе мечтал Святогор. Любой человек прежде всего право на смерть имеет - вот это были бы первые слова в законе. Но тих кремль, ни словечка, даже шепота не доносится. Затаились пауки перед грозой, молятся, но не для того, чтобы каплю мужества заиметь, а чтобы их - спасли и защитили...
   Ждал Егорий, держал руку на плече Братши. Народная толпа кричала, свистела, улюлюкала, но Егорий чувствовал, что боевой настрой народа пропадал. Ушел горький хмель, наступила блаженная сонливость, многие вновь потянулись к столам. Еще полчаса - и около стен останутся лишь купец и пивовар.
   - Люди! - вдруг пронесся над головами клич. - Люди! Слушайте сюда!
   Сотко с немым изумлением смотрел на товарища. Он не мог поверить, что его немногословный, хмурый товарищ сможет вот так, с ходу, без подготовки приковать внимание всей толпы.
   - Князь наш - трус. Пусть наберется смелости за ночь сегодняшнюю, - слова Егория уходили в темную тишину, исчезали и наполняли силой каждого. - Пусть он ответит на мои слова. Я не мастер говорить. Никого не хочу подводить, но пусть тот, кто чувствует правду, придет сюда завтра, в полудень.
   - Князь! - рыкнул пивовар. - Слышишь ли мои слова?
   На некоторое время установилась тишина, только морозное дыхание вырывалось паром из многих ртов.
   - Не слышу ответа, - глухо проговорил Егорий.
   - Князь придет, - послышался голос с темных стен.
   Эти слова словно разорвали невидимые путы. Люди, не веселясь, с мрачными разговорами начали расходиться. Егорий, напряженный до последней степени, в поту, почувствовал на плече руку.
   - Пойдем, друг, - просипел Сотко. - Все, что в наших силах, мы сделали.
   Егорий, сдвинув брови на переносице, последний раз глянул на неприступные стены. Со вздохом он повернулся, ссутулился, вновь обнаружив под одеждой горб, и, ничего не говоря больше, двинулся домой.
  Перед рвом остались лишь богатыри. Они с изумлением осознавали, что только что явились свидетелями странного и удивительного события. Не оружием, но словом поднялся народ. Не крови искал, но справедливости.
  Со стен уже кричали:
  - Кто такие? Почему на расходимся?
  - Ты чего, своих не узнаешь? - громко выкрикнул Добрыня, и, словно от единственного крика - ворота распахнулись, приглашая вооруженных людей внутрь. Без единого слова вошли богатыри в кремль. А куда еще им идти? Гридница богатырская и оружейные внутри располагались. Только раньше стены пониже были. И рва не было. Стены для того служили, чтобы дети, старики и женщины за ними отсиживались, пока отцы с братьями в чистом поле врагов укорачивают...
  
   Сотко Сытинец, расставшись с Егорием, тоже спешил домой. Он жил на краю города, у самой пристани. За его высоким теремом, крытым дубовой дранкой, начинались амбары и склады. Купец не успел сделать и сотни шагов, как сзади послышался осторожный скрип снега. Сотко не колебался и секунды. Тонкий кинжал с едва слышимым шипением покинул ножны, купец припал на колено, резко развернулся. Через мгновенье он понял, что попал куда-то. А точнее - в кого-то. И этот кто-то не вскрикнул, не ухнул, а только злобно зашипел, гася готовый вырваться из глотки крик боли.
   Именно от этого тихого стона-шипения у купца побежали мурашки по спине. Люди, что пришли за ним, не собирались шутить. Они знали, на что идут. Они хотят убить его.
   Купец еще раз взмахнул оружием. Сильно ударило по ногам. Тотчас же на спину навалилась мягкая тяжесть, руки оказались за спиной, на запястья лег твердый кожаный шнурок. Сотко попытался закричать, напряг легкие, но простуженное за день горло подвело. Изо рта вырвалось едва слышное сипение. Тотчас же Сотко почувствовал сладковатый запах льняной дерюги; по лицу, садня кожу в кровь, проехалось косматое полотнище. Запакованного в мешок человека взяли на руки и быстро потащили куда-то вниз, прямо через сугробы.
   "К воде спускаемся. Топить будут. В полынью бросят", - догадался купец. В этот момент он был почти спокоен. Набрал побольше воздуху, и, срываясь в фальцет, произнес:
   - Если отпустите, откуплюсь всем, чем пожелаете.
   Ему не ответили, но по напряжению, буквально повисшему в воздухе, Сотко догадался, что его слова были услышаны. И он вновь произнес - твердо, внятно:
   - Денег у меня раз в десять больше, чем у князя. Захотите - сами князьями будете. Куда угодно сможете уехать. Владимиру до вас не дотянуться будет.
   Его сильно и со злобой ударили по голове. Сотко терпеливо переждал боль и хотел было заговорить вновь, как почувствовал, что они уже пришли. Внизу, под тонким слоем льда, катил свинцовые воды Днепр.
   - Дальше не пойдем. Тонко. Трещит. Не выдержит столько, - прозвучали первые слова похитителей. Под ногами и вправду чавкало и скрипело.
   - Промоина, - услышал купец, прежде чем почувствовал обжигающий холод. Течение сразу утащило его под лед, но Сотко до последнего мгновения чувствовал крепко уцепившиеся за него чужие руки.
  
   Двери гридницы распахнулись, и в залу ввели охающего при каждом шаге человека.
   - Осторожней, звери, - стонал раненый.
   - А почему один? - строго спросил сидевший в резном кресле князь Владимир Красно Солнышко, владыка и владетель всех времен и народов, великий владыка, победитель, покровитель богов, и прочая. Обладатель многочисленных титулов был высок, худ и лысоват. Блеклые водянисто-голубые глаза с подозрением смотрели на вошедших.
   - Великий князь! Не вели казнить, вели слово молвить, - простонал охающий. Все знали пристрастие князя к высокопарным обращениям.
   - Велю, - соблаговолил Владимир.
   - Все, как ты сказал, сделали. А проклятый купец меня поранил прямо в причинное место. Я не пошел к воде, потому и жив остался. Лед не выдержал. Всех под воду утащило. В море к весне выплывут.
   - Откупиться предлагал? - спросил князь Владимир.
   - Предлагал, - тотчас же отозвался спрашиваемый. - Много чего сулил.
   - И не взяли? - с хитрецой спросил князь.
   - Нет!
   Владимир повернул голову вправо. Там, прислонившись к стене, стоял человек в долгополом кафтане. Князь вопросительно задрал подбородок. Темный человек угрюмо кивнул.
   - Ну, теперь пускай царю морскому свои богатства предлагает, - весело продолжал князь Владимир. - Завтра же описать все имущество охальника. А на вопросы так и отвечать - подался Сотко наш сладкоголосый к морскому царю. И всех других смутьянов туда же отправим.
  
   Утро встретило Егория оттепелью, мокрым снегом, колючим ветром. Упрямо шагая по сугробам размытой дороги, он вышел на Велесов ров. Город словно вымер. На холме никого не было. Не было видно и стражников на воротах. Казалось, что вообще во всем городе никого не осталось, кроме пивовара, который стоял на дороге перед высокими створами. Сгорбившийся, со впавшими щеками, в центре мокрой снежной пурги, бросая вызов самой судьбе - он ждал.
   Морозное солнце вышло из-за горизонта. Пурга улеглась, и снег заблестел, словно приветствуя наступающий день.
   "Помоги мне выстоять этот день, - думал про себя Егорий. - Если ты есть, то помоги мне. Я давно не верю в тебя. Все, что я ни делал в этой жизни - делал вопреки тебе. Я проращивал семена зимой. Под старой соломой получал по два урожая. Все это время ты только мешал мне. Ты травил и выжигал посевы. Ты бил меня болезнями. Ты хочешь забрать моего первенца, Юрия, а это не прощается. Но сегодня я прощаю все. Прощаю нужду и непосильный труд. Прощаю напасти и горести. Прощаю непогоду, ветры и засухи. Но прошу лишь одно взамен, единственную малость. Помоги. Сохрани. Защити. Ибо если не поможешь, то значит - нет тебя. Есть только я. Сила моих рук, мои знания и умение. И даже если сам встанешь на пути моем, то знай - перешагну и через тебя. Ты любишь вставать на пути, но сегодня - мой день. А если не умеешь помочь - очень прошу - не мешай. Не мешай мне сегодня", - молился пивовар.
   Егорий открыл глаза. Сзади слышался скрип снега и звон железа. Нахмурившись, пивовар обернулся.
   - Возьми, - просто сказала Милолика, отдавая мужу кольчугу и меч в ножнах. - Сегодня тебе это понадобится.
   Дети - Малуша, Надо, Новомир, Овсень, Мякуша, Ждислав - стояли, посверкивая глазенками.
   "Ни у кого и никогда не было такой жены", - невольно подумалось Егорию. Упрямо наклонив голову, он принял из рук жены оружие и доспех.
   Егорий, скинув тулуп, не спеша стал переодеваться в ратное. Милолика с детьми отошла в сторону, глаза ее были сухи и красны, горячечные губы что-то шептали.
   - Угрм, - проговорил низкий голос за плечом Егория. - Ну что бы не подраться? Пропадать, так весело.
   Послышался треск и Егорий взодхнул, узнав порубежника Братшу. Старый задира, зачинщик всех киевских кулачных драк встал к правому плечу пивовара, взял кол наперевес, как копье. Братша признавал честным только рукопашный бой. То, что сейчас у него оказался кол, говорило об одном - порубежник готовился к смерти.
   - Кто тут Егорий? - произнес молодой звонкий голос. Пивовар повернулся налево. Совсем еще молодая, красивая, в мужском платье, некогда густые волосы обрезаны по плечи, в руке - копье.
   - Я - Василиса. Ставра моего Владимир в темнице держит, - сквозь зубы процедила юная воительница.
  - А вот и мы, - произнес мрачный голос справа. Большой косматый мужик, с топором наперевес, встал рядом с девушкой.
   - Новгородцы мы, - просто пояснил космач.
  - А я - Волк - сказал высокий, плечистый, с обрубком вместо правой кисти. В левой руке он крепко сжимал короткий меч. Легким движением пошевелил плечами - и на снег упал меховой плащ, обнажая кольчугу.
   - Держись, Егорий, - вдруг раздалось множество голосов справа, слева, позади. Мужики, простоволосые, с дрекольем, с топорами и ножами, быстро окружали пивовара. Но их было мало. Слишком мало.
  
   - Сотни две, не больше, - проговорил вполголоса Владимир.
   - Это может быть ловушкой, - ответил в унисон темный человек в долгополом кафтане.
   - Я ничего не боюсь, - заносчиво ответил князь.
   Конечно, он не боялся. Никакой ловушки не было. Перед крепостью стояла плоховооруженная кучка смердов, за спинами которых притаились их жены, матери и дети. Конечно, крови будет много, но оттого, что дружинники перережут сотню-другую холопов, ничего не случится.
   А действовать надо быстро - это князь понимал, пожалуй, лучше всех. Промедли он еще час - и толпа разрастется до вчерашних размеров.
  
   Ворота детинца распахнулись, всадники на темных мохноногих лошаденках начали выезжать из крепости. По четверо в ряд они стали выстраиваться, окружая полумесяцем кучку мужиков.
   - Кто из вас, рабы, называл меня вчера трусом? - громко спросил князь. За ним, мрачные и тихие, стояли двадцать сотен хорошо вооруженных дружинников. Князь Владимир всегда был уверен: главное в государстве - это армия. Пускай смерды едят кошатину и собачатину, пусть дохнут тысячами, пусть ходят голяком - дружина всегда должна быть сыта, одета, обута, на коне и в полном снаряжении. Чтобы и к византийскому цезарю было не стыдно показаться. Это еще Олег со Святославом доказали. И до них - множество других. Владыка славен только воинскими победами. Чем больше воюешь - тем крепче тебя помнить будут. Чем больше убьешь - тем дольше в истории пробудешь. Вот смысл жизни грозного и великого государя.
   Но Горыню, стоящего по правую руку от господина, одолевали другие мысли. Он смотрел на мужиков, а видел жестокую несправедливость. Народ пришел к одному-единственному человеку. Не очень умному, не очень ученому, немного простодушному, по-детски хитрому и жестокому, вознесенному на вершину мира прихотью судьбы. Невеждой называли Владимира иностранные послы. Но этот невежда один решал судьбу всего народа... И он даже не захочет никого выслушать.
   Отец воспитал из Горыни настоящего богатыря. Всегда учил: "...если ты сильней, то будь сильней во всем - даже в великодушии". Могучее здоровье и колоссальная сила - все это было у Горыни. И в какой-то момент ему пришла в голову мысль. Эта мысль приходит в голову почти каждому: ощущение того, что ты - единственный и неповторимый. "И если Мать сыра земля дала мне силы чуть больше, чем остальным, то не для разрушения и жестокости. Моя доля - любить и защищать. Я на это способен. Силушки хватит" - говорил себе Горыня. Никогда богатырь не обижал слабого. Никогда не выходил оружним на невооруженного. Никогда не предавал друзей и всегда искал правду. Пусть для себя самого - но только правду.
   - Я назвал, - скрипуче отозвался Егорий и сделал шаг вперед.
   И в тот же миг сделал шаг Горыня. Князь еще успел подумать, что его телохранитель сам хочет поразить смутьяна. Но богатырь, развернувшись, встал напротив дружины.
   - Я беру этого человека под защиту, - заревел Горыня. - Он ищет правду. И я хочу найти ее. Я не хочу драться. Кто еще со мной?
   - Змей, - зашипел князь Владимир. Он открыл было рот, чтобы разразится проклятиями, но его прервали два голоса, которые сказали вместе, разом:
   - Мы с тобой, - Дубыня и Усыня тоже вышли из строя, склонили копья перед Егорием.
  - Я еще, - проворчал вятич Сила.
  - Погоди чуток. Мы тоже, - отозвались голоса. Их было немного, но кто смыслил в ратном деле, понимали: сотня ушла с одной стороны и сотня прибавилась с другой. Было десять на одного - стало дюжина на двоих.
  А ушли лучшие из лучших - покинули сторону князя почти все богатыри. Братья Вернигора, Валигора и Вертигора, галичане - Дубодер, Вертодуб, Вырвидуб. Вышел старик Елиня, уведя за собой сыновей - Лесиню и Дугиню. Три брата-северянина: Вернивода, Запривода, Поток; радимич Медведко, словянин Попялов, вятич Соловей; неожиданно для многих вышел Василий Буслаев, уводя с собой малую дружину. Словно железная стена загородила коренастого мужика в простой кольчуге.
  Люди замерли - пошевелился великан Святогор. Седой воин тронул коня, косматая белогривая громадина шагнула вперед, и показалось - земля содрогнулась под могучими копытами. До сих пор великий воин не проигрывал ни одного сражения - это знали все. Где Святогор - там победа, будто намертво прикована к исполинской руке и тяжелому мечу. Ни говоря ни слова Святогор встал к плечу Горыни, взял в руки знаменитый рог, посмотрел на побратима, который сейчас остался рядом с князем...
   - А змей у нас многоголовый, - наконец брызнул слюной Владимир. - Взять их. В копье! Уничтожить! - закричал он через секунду.
   - Князь! Ошибку делаешь! - успел еще закричать Добрыня, но войско уже пришло в движение. Воины взяли копья наперевес, показались мечи из ножен. В тоже мгновенье раздался рык:
   - Иду на вы! - звучал знаменитый клич над полем. Воины смешались, не зная, как поступить. Но уже через мгновение опомнились - ведь не зря же они столько лет учились военному ремеслу. Зазвенела, словно нехотя, но все набирая силу, сталь. Раздались первые вопли.
   - Убить их! - бился в истерике князь. Его хотели увести, но он обнажил меч и грозился изрубить каждого, кто подойдет. Даже верный друг - полянский князь Вольга не решился приблизиться, а скоро всем стало и не до князя.
  
   В первые мгновения битвы Егорий старался вообще не думать. Но одна мысль грызла изнутри, не давала покоя. "Сейчас убьют", - эта фраза прокрутилась в голове пивовара раз сто, прежде чем он преодолел двадцать шагов, которые отделяли его от ближайшего противника. А потом стало все равно. Совершенно естественно, будто только и делал всю жизнь, что убивал, пивовар отступил на шаг, спасаясь от просвистевшей сабли, и ударил сам. Едва слышный хруст - и в руке у Егория осталась рукоять с третью клинка. Остальное торчало из тела медленно валящегося на бок дружинника. Егорий ухватился за подвернувшееся копье, удар коленом - и оружие поменяло хозяина, а заодно и направление удара... Ему, пивовару, способному на кончике жерди поддеть единственное зернышко, это показалось забавой. "Воины? - успевал еще думать он, раздавая неимоверно точные и быстрые удары направо и налево. - Это - воины?"
   Битва быстро превращалась в свалку. Никто не понимал - кто свой, кто чужой? - рубились направо и налево, не помня себя, не понимая ничего. Вольга спешно отводил своих людей в сторону. Трубно орал Илья: "Святогорушка, не надо! Не трогай его!". Добрыня пытался найти в водовороте схватки Горыню, и нашел - растерзанного, хрипевшего сквозь разрубленные губы: "Добей".
   Егорий шел вперед как медведь. Говорят, даже смертельная рана не может остановить хозяина лесов. Давно погиб порубежник Братша, позади остался богатырь, вышедший из княжеских войск первым. И, увидев всадника, беснующегося на длинноногой серой кобыле, Егорий сразу понял, кто перед ним. Ловко увернувшись от меча, бывший раб недрогнувшей рукой сгреб называвшего себя Красным Солнышком с седла, огрел князя по ребрам обломком копья.
   - Стоять всем! - яростно закричал Егорий. - Стоять, а то убью!
   - Стойте! - заорал широкобородый воин.
   - Стойте! - вторил ему человек в длинном кафтане.
   Некоторое время схватка продолжалась, но совсем скоро начала стихать.
   - Не убивай, - задыхаясь, попросил мужика сотник Илья. - И так много смерти сегодня.
   - Твоя взяла, пивовар, - трубно гудел белобородый воин в богатом доспехе, припав на одно колено перед хрипящим кровью гигантом.
   - Отпусти, - проскрипел темный человек.
   Но Егорий и не собирался никого убивать. То, что произошло сегодня, было страшной ошибкой. Конечно, человек под копьем заслуживает смерти, но что от этого изменится? Придет другой - и только...
   Медленно он отвел остриё копья от незащищенного горла. Князь, вывернувшись кошкой из узловатых, натруженных пальцев, нащупал на поясе рукоять кинжала, коротко размахнулся и ударил пивовара в горло.
   Что-то закричал Илья, медленно поднимался с колен княжич Добрыня, губы темного человека в долгополом кафтане шевелились.
   Князь Владимир безумными глазами посмотрел на поверженного врага, плюнул ему в лицо, переступил, сделал шаг.
   - Нет, - сказал широкобородый Илья, сдерживая князя клинком. Владимир в изумлении поднял голову, обернулся. И увидел лица, на которых была растерянность, страх, непонимание, гнев, ярость. Дружинники, как один, обнажили спрятанное было в ножны оружие. Смерть плотно взяла великого князя в кольцо.
   - Негоже так. Грязно, - медленно, едва сдерживая негодование, начал Добрыня. - Такое бесчестье кровью смывается.
   - Не кровью, но делом, - зарычал Илья. - Должно исполнится то, ради чего кровь пролита. Хотел я сам просить, чтобы землепашцам свободный день дали. Да вижу - мало. Седмица будет. По ту и другую сторону от этого дня кровавого. Никто в эти дни и слова сказать мужику не посмеет. Свободен будет любой русич, самый последний бобыль сможет любому князю отворот указать...
   - А чтобы слово крепче было, - произнес внезапно для всех темный человек. - Поставим на воротах храм в честь пивовара Егория.
   - Егорий? - протиснулся сквозь латные ряды косматый мужик с топором. - Егорий его звали?
   Новгородец встал над пивоваром, стянул шапку, запрокинул окровавленную голову.
   - Егорьевым днем будет это время называться, - сказал он.
   - А тебе князь, - продолжил Добрыня. - Мы больше не слуги. После того, как ты клятву на крови произнесешь, я уйду в Белгород. Буду там справедливость блюсти. Да за тобой присматривать. И каждый из нас, думаю, также поступит. Правильно, друже?
   - Правильно. Правильно княжич говорит, - отозвалась толпа.
   - Ничего у вас не выйдет, - злобно прошипел князь.
   - Выйдет, еще как выйдет, - скрипнул голос справа и Владимир со страхом посмотрел на своего темного слугу. - Слава Егорию - освободителю и победоносцу! - внезапно, во всю мощь своих легких закричал поповский сын Алексей.
   - Слава! Слава! - покатился над полем клич, все набирая и набирая силу.
  Улыбнулся изрубленными губами Горыня, с тоской смотрел в небо умирающий Святогор. Не проиграл великий богатырь последнего боя.
  - Слава!
  
  ***
  В подземелье уже не пахло нечистотами и гнилью. Запах свежеразрытой земли заполнил узкий колодец. Два жадных рта заглатывали холодный воздух, над обнаженными спинами курился пар - пленники скинули верхнюю одежду. Молодой не отставал от старшего товарища - каждый взмах колоды отваливал от стены солидный кусок перемешанной с песком глины. Они не разговаривали и не останавливались, словно никакая работа не могла уменьшить силу, которая жила в их руках, плечах, глазах...
  За каких-то два часа они умудрились засыпать подземелье наполовину. Темница стала гораздо шире, до решетки оставалась лишь сажень - кажется, что уже можно допрыгнуть, дотянуться рукой. Старший первым заметил опасность.
  - Побег! - заорал кто-то сверху. - Тревога!
  - Тыкай его! - и в полумглу скользнуло тонкое острие.
  - Держись! - еще успел крикнуть бородач, когда слой земли, лишившись подпоры снизу, начал съезжать - вместе с бревнами, решеткой и людьми...
  
  ***
  Илья с Добрыней бежали к темницам, которые располагались на заднем дворе княжьего терема. В стойлах ржали кони, здоровенный медведь, прикованный к столбу, встал на дыбы, воронье черной тучей поднялось над кремлем.
  Живы ли?
  Стражники на стенах вполне могли перебить пленников - едва увидев безлошадного князя, который возвращался под охраной. На такие случаи существовали вполне четкие указания. Ценности - спрятать; грамотки - сжечь; узников - перебить. Закон жестокий, но вполне разумный.
  Так и есть - к вырытым в земле темницам бегут дружинники, в руках - багры и копья. Кто-то уже стоит на решетке, резким толчком бросает рогатину вниз.
  Илья уже раскрыл рот, готовясь голосом отогнать опасность... Но земля пошевелилась, медленно и тяжело внутрь темницы поползли бревна, истошные крики и брань стражников заполнили внутренний двор. Из образовавшегося проема в земле выскользнула гибкая тень. Колода на правой руке мешала движению, но, казалось, что человек, который вырвался из заточения, не замечает этого. Наоборот, окова превратилась в оружие, устрашающий комель взлетел над головой. Второй пленник едва протиснулся за первым. Громадное тело вывернуло бревна, земля водопадом скатывалась с красных, дымящихся на морозе плеч. Два человека, уставшие, на последнем пределе сил - встали спина к спине, словно влипли друг в друга.
  - Ну, кто первый? - усмехнулся старший, и после этих слов молодой оскалился окровавленным грязным ртом.
  - Стоять! - рык Добрыни перекрыл все звуки. - Всем стоять! Ставр!
  Княжич пошел к разрушенной темнице, довольный тем, что здесь, похоже, все закончилось хорошо. Живы... Оно и ясно, таких голыми руками не взять. Да и молодой, по всей видимости, не уступит своего...
  И тут Добрыня словно уперся в невидимую стену. Казалось, что дыхание сперло, а внутри, на груди, словно просыпается что-то... холодное, дикое и злое. Лицо молодого узника было знакомо - настолько, что княжич был уверен, что знает этого человека всю жизнь, а может - и больше. И воспоминания эти - кровавые, страшные, беспощадные - не хотели всплывать.. но хотели выплеснуться, взорваться, смести этого молодого; смять и уничтожить.
  - Ты - Юрий? - сиплым голосом, через силу спросил княжич.
  Безусый парень кивнул, щурясь от света. Он еще не понимал, не осознал, что смерть прошла мимо.
  - Я - Юрий, - сказал он просто.
  
  
  
  Часть 2. Лихо.
  
  
  Снег. Куда не глянь - снег. И тишина, такая, что голова гудит, и зубы начинают ныть. Низкое солнце едва пробивается из-за горизонта. Красный диск насилу разгоняет мглу в лесу, и узкое поле, которое протянулось до горизонта, кажется ледяной рекой между высоких стен, заросших темно-зеленой хвоей.
  Два путника, изредка понукая лошадей, неторопливо трусили по заснеженной дороге. Юрий давно снял с себя тяжелые доспехи, укутался в овчинный тулуп, нахлобучил на голову собачий треух. Холодно, а к ночи, пожалуй, еще холодней будет. Эту ночь путникам придется провести в снегу. И в этом не было ничего страшного. Расчищенная от снега площадка, огромный костер из цельных сосновых лесин, широкое и толстое, опять же овчинное, одеяло... Теплый бок лошади. К утру можно здорово замерзнуть.
  Сотоварищем Юрия был местный деревенский парень - Коська. Сошлись они случайно и знали друг друга всего ничего - три дня. На Руси не было ни постоялых дворов, ни кабаков, ни ночлежек. Но одинокий странник всегда мог зайти в любую деревеньку или городок, даже если они обнесены частоколом. Достаточно было назвать свое имя и попроситься переночевать - и вечно сонный сторожевой, глухо ругаясь, открывал неподъемные ворота. Деревянные дома в любой общине стояли тесно - впритык друг к другу - для того, чтобы легче было хранить тепло зимой. Чем дальше на север - тем беднее земля, а люди - степенней, суровей и проще. Каждый даст ночлег замерзшему, а иначе и невозможно. За постой, за здоровенную лохань разваристых щей и полведра пшенной каши, за самое теплое место, почти у самого очага - не возьмут и малой деньги. Хозяева запросто могут обидеться - предупреждал молодого богатыря-коновала сотник Илья.
  - А как дойдешь до Мурома, там и мое место найдешь. В селе Карачарове, - говорил Муромец. - Меня там все знают. Отцу моему и матери доброго здоровья пожелаешь. Надо тебе, парень, эту зиму подальше от Киева пережить. Князь Владимир долго обиду помнит, никогда не прощает. Она, власть, всегда такая. Слабины не дает... О себе помалкивай... Имени не выдавай, у князя рука длинная...
  Поэтому Юрий, едва попрощавшись с матерью, вновь отправился в дальний поход. Серую лошадь богатыри под шумок свели из княжьих конюшен. Снова постукивает бедро черная сталь булатного клинка. Доспехи томятся в заседельной сумке.
  Тишину разорвал далёкий жуткий вой. Молодой коновал сразу понял, что это воет не собака, и даже... не волк. Воображение услужливо нарисовало гигантское лохматое существо с горящим взглядом и огромной пастью. Олег встревожено посмотрел на Коську:
  - Что это?
  - Ведовская забава, - спокойно ответил тот.
  - Ведун?
  - Не ведун, - невесело усмехнулся Коська. - Говорят, здесь, на болотах, звери бродят, которых нигде больше нет.
  - Что за звери? - спросил Юрий.
  - Белого волка видели. Здоровущий - страх.
  - Больше медведя? - с улыбкой спросил Юрий.
   - Какое там! - серьезно ответил Коська. - Выше деревьев. Ему медведь - на один зуб. Он своим воем вьюгу насылает. Мы его сейчас и слышали. Когда Отец Волков воет - все вокруг замерзает. Дойдем до болот - дальше на снегоступах пойдем.
  - А лошади? - спохватился Юрий.
  - Ничего, - почти равнодушно отозвался Коська. - На один повод их повяжем - вместе в деревню прибегут. Волки их пропустят...
  - Волки? - Юрий поежился, ему вовсе не улыбалось сейчас встретиться со стаей волков. С тревогой он вглядывался в проемы между заснеженными деревьями, боясь увидеть между стволами серые тени.
  - Слушай, Коська, а тебе самому не страшно?
  - Не страшно, - отозвался парень, и скользнул рукой к топору на седле. Хороший топор, с блестящим закругленным лезвием на длинном топорище. Нечасто встретишь такое оружие. Оно казалось не совсем уместным в руках простого крестьянина. Слишком уж оно приметное. Лезвие словно светится, живет-переливается собственной жизнью, рукоять-топорище вытерто до блеска, и сделано не из дуба или березы. Странное дерево, Юрий даже ненароком подумал, что это - огромная кость... и молодой коновал не сомневался, что его товарищ владеет этим оружием по праву.
  
  Два дня назад Юрий остановился перед распахнутыми настежь воротами в малую крепостицу-деревеньку. Называлось она Лихотопь, и в округе слава об этой деревне ходила не самая лучшая. Лихотопские мужики считались самыми что ни на есть разбойниками, скотины держали мало, и поля у них были небольшие. Зато охотниками они были знатными. И еще любили выпить, повеселиться, сойтись стенка на стенку... В общем, веселый народ... И в стеношной битве всегда верх брали.
  Все это Юрий узнал из разговора с местными парнями, которые тоже ехали в Лихотопь. У семерых парней в санях, куда была запряжена старая облезлая лошаденка, увешанная явно неподъемными для нее медными бляхами, имелось по крайней мере три причины, чтобы посетить не слишком гостеприимных "лихотопцев".
  - Чудак человек, масленица идет. Праздник! - внушал Юрию веснушчатый парень, понукая фыркающую от негодования кобылу.
  Но одеты молодцы были вовсе не по-праздничному: все как один в старых нагольных тулупах, в разбитых сапогах, глаза сверкают хмельным буйством.
  - На меч идем невесту брать, - пояснял второй, в расстегнутой одежде, полной грудью вдыхая морозный воздух.
  - В стеношном бою будем ломать! - бахвалился третий.
  - Да их всегда больше, и Коська с дядькой Демьяном..., - не поддержал браваду молчаливый крепыш.
  - Сломаем! В клочья порвем! В мясо! - орали молодые голоса.
  После очередного поворота показалась и сама Лихотопь. Городок, обнесенный крепким частоколом, был выстроен вопреки всем правилам военного искусства - в самой низине посреди широкого поля. Свистнул кнут, изнуренная кобыла всхрапнула, а парни в санях сами заржали не хуже лошадей, засвистели, заулюкали.
  - Успели! На самую потеху успели!
  Юрий и его попутчики попали в Лихотопь в самый разгар веселья. Последний день масленицы, любимый праздник у крестьян, когда более чем скромные улицы любого поселения преображаются - красны девицы и древние старухи, крепкие старики и малышня в еще необшитой одежде, полупьяные парни и мужики - все и вся высыпает на улицы, из душных изб на светлый и ясный мороз. Смех, крик, ругань, хохот, слезы...
  Большая толпа стояла, загораживая собой распахнутые ворота: молодые вперемешку со старыми, дети мельтешили под ногами, а впереди стояли девушки - все как одна - разряженные, щеки розовеют от холода.
  Вторая толпа, сплошь мужского пола, противостояла первой. Лихотопцев было явно меньше, чем приезжих. Похоже, что на драку приехали посмотреть (скорее всего - поучаствовать) все окрестные жители мужского пола. Снег давно утоптан, с тучами морозной пыли носятся сани, горят костры - и неумолчный дребезг колокольчиков.
  Юрий с улыбкой смотрел на это представление. Конечно, городские гуляния отличались куда большей многочисленностью, но здесь, на огромном поле посреди вечного леса, когда глаз давно привык к пустоте, а слух - к тишине, толпа в четыреста человек казалась огромной.
  Парни, приехавшие на санях, посыпались в снег. Нагольные полушубки полетели в стороны, молодые люди с хохотом обтирались снегом, били друг друга по спине, в грудь... Веснушчатый с гиканьем поставил обезумевшую кобылу на дыбы. Обычно крестьянин лелеит и холит лошадь куда больше, чем собственных детей. Но на масленицу всякая жалость к скотине пропадает начисто. Вот на таких облезлых одрах и клячах делают десятки верст, чтобы попасть на "съездки", то есть катания, устраиваемые в каком-либо торговом селе.
  - Столбы! Столбы! - громко кричали девушки. Невеста, закутанная с ног до головы в белое, с лыковым венцом на голове - зарделась, отвернулась. Жених, невысокий, простоволосый, в темной медвежьей шубе, шагнул к ней.
  - Эй, - грубо оттолкнул жениха высокий молодой селянин. - Не спеши за столбами миловаться. Давай на меч. Откупа хотим.
  - Уйди, Коська, - вступились за жениха трое сватов, каждый из которых не уступал "обидчику" ростом или шириной плеч. - Невеста не краденая, сегодня все по чину сделано. Наш откуп - ваш выкуп. Квиты...
  - Ничего не квиты, - уперся тот, кого назвали Коськой. - Хрен вам морковкин нашу невесту украсть. В коленках слабы. Так на меч попробуйте взять.
  Юрий все внимательней приглядывался к неожиданной сваре. Он внезапно понял, что сваты, здоровенные мужики, опасаются нескладного Коськи.
  "Коська с дядькой Демьяном" - вспомнил коновал слова разухабистых парней.
  Веселье поутихло, девицы отступили, мужики подались вперед, между двумя толпами остались лишь жених, невеста, и их неожиданный враг - Коська. Побледневший суженный принял из рук сватов тяжелый сверток.
  - Сотню кун даю, - заявил он громко, и бросил куньи шкурки под ноги Коське.
  Долговязый парень наступил на сверток, вдавил мех в снег. На миг повисла тишина, все замерли, ожидая...
  - Мало, - выкрикнул Коська. - Две сотни давай.
  - Оборзел лихотопец, - послышался голос позади Юрий, и круглоголовый крепыш из тех, кто приехал в санях на разбитой кляче, поспешил к толпе.
  - Совсем, лихоимец-киловник, одичал! - рявкнул парень, подходя к Коське. Одновременно "заступник" скинул нагольный полушубок, обнажив налитый силой и мышцами торс. Толпа ахнула, девушки захихикали, а круглоголовый обиженно засопел, поддернул съехавшие порты.
  - А тебе чего..., - только и успел сказать Коська, как крепыш размахнулся и прыгнул; распластался в воздухе, кулачище нацелен в голову, на один удар... Юрий не совсем понял, что произошло. Крепыша вдруг развернуло, отбросило в сторону - словно и не человек это, а льняной сноп.
  - Наших бьют! - заорали со всех сторон голоса, и людская масса заволновалась, кто-то побежал назад, но другие - мужики и парни - уже сбились в две плотные тучи, летели в стороны рубахи и полушубки.
  - Наших бьют!
  Одна толпа, поменьше, состояла из самих лихотопцев, а вторая, человек сто пятьдесят, не меньше - из приезжих. Глухо ворча, словно настоящие звери, мужики поперли друг на друга. Юрий замер, вцепившись в гриву Серой похолодевшей рукой. Ох и жутко... Еще не успели сойтись, а в стороны летят обрывки сорочек, над толпами стоит густая брань, люди сжимаются все плотнее и плотней, словно входят друг в друга, и вся эта масса, темная, потная на морозе, прет, подталкиваемая десятками ног, сотнями глоток...
  Вопреки общепринятому мнению, дневной стеношный бой недолог. Это потом, вечером, при свете костров - мужики снова сойдутся, но уже не "стеной", а "лавой". Смешаются, каждый сам за себя, обезумевшая толпа похожа на громадное раненое животное, которое мечется, разбрызгивая пот, кровь и зубы в истоптанные сугробы. Ночной бой может продолжаться несколько часов, пока не угомонятся самые ненасытные. А в дневной бойне побеждает большая сторона. Либо та, которая лучше организованна, плотней сбита, исполнена большей решимости, ярости, хмельного бешенства, когда двое смелых равны десятку робких. Есть в каждой "стене" свои лучшие бойцы, способные ударом голой руки расколоть камень, движением плеч разорвать цепь, и кулаком оглушить не то что другого человека - быка.
  Уже наметанным глазом Юрий выхватил двоих таких умельцев. Первый - Коська, а второй - невероятно толстый мужик, наверно, втрое толще самого Юрия, с необъятным животом. Поначалу молодой человек решил, что толстяк напялил на себя мохнатую вязаную жилетку, но потом понял, что на груди (сама грудь казалась впалой от выпирающего пуза) никакая не жилетка, а самые натуральные волосы. Жесткие, рыжие, плотные, отчего казалось, что здоровяк с головы до ног укутан в одежду, связанную из нечесаной собачьей шерсти.
  "Стены" сошлись, но меньшая не дрогнула. Казалось, еще немного - и лихотопцев сомнут, затопчут, утрамбуют в снег. Но мужики, сбившись вокруг Коськи и Демьяна, не робели. Наоборот - вот уж приезжие дрогнули, начали рассыпаться, орали не яростно, а затравленно. Еще мгновение - и "лихотопы" пошли вперед, сметая остатки сопротивления.
  Юрий, присмотревшись, заметил странную особенность. Дядька и племянник, один длинный, нескладный; другой приземистый, необъятный в поясе - они были похожи не лицами, не одеждой и уж не телосложением. Молодой коновал вдруг понял, что у этих двоих чересчур длинные руки. Оба размахивали ручищами как оглоблями, иногда казалось - вовсе не к месту, но каждый удар заканчивался одинаково - противник, оглушенный, валился в сугроб. Стена не потеряла своей монолитности даже когда начала преследование. Казалось, что каждый знал свое место, понимал собственную важность и стоял насмерть - пока на помощь не приходил Коська или Демьян.
  Наконец, приезжие окончательно рассыпались по полю черным горохом, начали выкрикивать оскорбления:
  -Лихотопцы! Лихоимцы! Киловники! - кричали со всех сторон.
  - Голозадые! Косоглазые! Хилоногие! - не отставали победители, и эти взаимные оскорбления готовили почву для новой, куда более серьезной драки в темноте...
  Получилось так, что "стена" лихотопцев не дошла до Юрия, который все еще сидел в седле, всего три-четыре десятка шагов. А тот не мог прийти в себя от завораживающего зрелища стеношного боя. Он не мог знать, что вот так же будут стоять еще многие и многие - князья и ханы, цари и императоры, диктаторы и короли - не в силах понять, как окровавленная, почти безоружная толпа русских мужиков может выдержать натиск лучших войск, отборных отрядов, закованных в сталь, намного превосходящих эту деревенскую "стену" численностью и вооружением. Не раз и не два лучшие воители скажут простому мужику: "Можно убить, но нельзя победить". Эта традиция несгибаемости и непобедимости зарождалась здесь, на громадном поле посреди бескрайнего леса. Эти люди, закаленные годами непосильного труда; сплоченные общиной в одну большую семью на много сотен верст; владеющие всеми воинскими умениями - стрельбой, битвой на оружии и кулаках, с рогатиной на медведя - все они стояли перед Юрием. Десятки глаз впились в молодого богатыря. От этих взглядов - угрожающих, задорных, изучающих - Юрию стало не по себе. Коновал вздрогнул, когда встретился с глазами Коськи. Такие глаза Юрий много раз видел - но не ожидал встретить их у человека.
  "Эти двое не люди" - пронеслась в голове дурная мысль. Надеясь на обратное, Юрий глянул в лицо Демьяна. Абсолютно черные зрачки - без радужки, почти без белка - буравили всадника. Серая под Юрием всхрапнула.
  "Не люди" - с ужасом понял Юрий.
  - Эй, паря, ты откуда? Слазь с лошади, - крикнул глухой голос. - Становись в круг, коли не боишься!
  - Да он уже порты обмочил! - звонко поддержал Коська.
  Юрий покраснел, сжал рукоять меча.
  - А ты сам не боишься со мной встать? - отозвался Юрий, стараясь чтобы голос не дрожал. Жутко... а кровь уже вскипела в жилах, бросилась в голову, в лицо. Тот, кто по своей воле выходит в бойцовский круг, знает это невероятное ощущение, которое заставляет руки налиться силой, стать легкими, и, одновременно, неподъемными, свинцовыми, могутными... Ноги напряжены, готовы прыгнуть - вперед, чуть ли не на две сажени. Грудь сжимает от почти сладостных предчувствий, плечи помимо воли расправляются, кулаки сжимаются в пудовую железную гирю - будет славный бой.
  - Это ты не боись, - когда Коська шагнул вперед, то Юрий понял, что его будущий противник немного хромает на левую ногу. - Я тебя сильно калечить не буду. Помну маленько...
  Ругань затихала - все, затаив дыхание, следили за бойцами.
  - Давай, голыдьба городская, киевлянин беспортошный, - Коська удивительно точно определил, откуда явился всадник на серой лошади.
  - Ну что, лихотопец хромолапый, ложись сразу, пока я добрый...
  Коське эти слова явно не понравились. Он потемнел лицом, поднял руки, и попер прямо на коновала.
  "Богатырь всегда первый" - вспомнились далекие слова, а Юрий уже знал, что он будет делать. Он словно видел, как, и главное - куда он должен ударить. На него шел не человек, и даже не зверь. Просто мешок мышц и костей, опутанный сухожилиями, кожей; кровь толчками бежит по венам. Это знание на миг ошеломило его. За какое-то мгновение он понял, что его дар коновала - и не дар вовсе, а проклятие... Одним движением, одним легким касанием Юрий мог убить любого на этом поле.
  Коськин кулак рассек воздух, пришелец неведомым образом увернулся. А в следующее мгновение открытая ладонь обидно и больно ударила в нос. В глазах потемнело, а потом киевлянин ударил еще раз - по шее, и ноги сами собой подогнулись. Коська тщетно боролся со слабостью и пустотой - ноги и руки не слушались, снег лез в горящие ноздри, и рот наполнился кровью.
  Демьян с удивлением и недоверием смотрел на племянника, который от двух несильных ударов сучил ногами в сугробе. Поднял взгляд на непонятного человека - и отступил на шаг, голова сама собой склонилась:
  - Обознались мы, - проворчал Демьян. - Не признали ратича.
  Мужики за его спиной заворчали, но не угрожающе, а скорее одобрительно.
  - Ратич, - понеслось над полем. - Молодой ратич...
  
  ***
  Отпустив лошадей, Коська и Юрий стали готовится к ночевке. Блестящий топор в руках Коськи быстро срубил две мохнатые ели. Вытоптанный снег укрылся толстым слоем лапника. Расстелен войлок, Юрий набивал в котел снег, Коська возился с костром.
  - Чтобы утром огонь сохранился, надо с вечеру два бревна в костер ложить, - объяснял селянин хитрую науку выживания в зимнем лесу. - Если три положишь, то прогорят. Одна будет - затухнет. А эти пусть тлеют. Одинаковы должны быть, сырые... Летом еще от комаров защита. Знаешь, сколько их здесь? У, брат... Хотя в Топях меньше, гораздо меньше. А на Лысом камне вообще нет.
  - Летом к Лысому камню не пройти? - поинтересовался Юрий. Он толком и не знал, почему позволил себя согласится на авантюру. Может, из-за уважительных взглядов, которые ловил на себе? А девки так и липли к новоявленному "ратичу", хоть Юрий и пытался объяснить, что никакой он не ратич, и прожил почти всю жизнь в Киеве. О "егорьевом дне" богатырь уже не рассказывал. Здешний полудикий народ жил как хотел, пришлых князей и местных властителей посылал к лешему, и на все призывы к свободе отвечал одинаково: "этого у нас не отберут"...
  - Летом не пройти, - отозвался Коська. - Летом там топи. Сгинешь на полпути. Никто еще не проходил.
  - А ты пытался?
  - А как же, - сказал Коська. - Не пройти. Точно. Только после самых лютых морозов, и то под ногами пучина хлюпает...
  - И много раз пытался? - спрашивал Юрий дальше. Ему очень интересно было узнать: не являются ли местные сокровища выдумкой? Но столько было желания и упорства в глазах дядьки и племянника! Демьян сразу сказал, что сам пройти не может: стар стал, и тяжел чрезмерно.
  - А золота там видимо-невидимо. Камни, смарагды настоящие. Жемчуг не речной, а морской, крупный, как яйцо перепелиное. Сделай милость, помоги..., - уговаривал Демьян Юрия.
  - Видно, судьба богатырская - помогать, - вздохнул тогда коновал.
  - Вот видишь - судьба, - подхватил необхватный мужик. Коська во время всего разговора стоял в стороне, молчал. И посматривал - пристально, тяжело, как на быка, которого на убой ведут. Юрию этот взгляд очень не понравился...
  - Три раза пытался, - отозвался Коська, помешивая воду в котле. - Первый раз - с дядькой, а потом - еще с двумя...
  - И что?
  - Ничего, - совершенно спокойно сказал парень. - Сожрали волки. Они Топи охраняют, только через них можно к Лысому холму пройти.
  - Как - волки? - оторопел коновал. - Ты же живой, и Демьян тоже.
  - А мне что? - Коська обернулся. - Ты же понял, кто мы такие.
  - Кто? - спросил Юрий, страшась ответа.
  - Мы из рода Славенов, который потом Волховым стал зваться, - Коська отвернулся. - У нас в семье много таких. В медведя оборощаемся, когда рядом человека нет.
  - Ты это что? - не совсем понял Юрий. - Серьезно?
  - Да уж куда там! - проворчал Коська. - Ты не бойся. Меня не бойся. Пока ты рядом, я оборотиться не могу. Вот когда...
  Юрий встал, взялся за рукоять меча. Он хорошо знал древнюю легенду о знатном и древнем роде князей Славенов. Один из них построил город Славенск, который потом стал Старым городищем, а еще позже - великим Новгородом. Что там случилось - до сих пор никому не ведомо, но дети того самого князя получили в дар или в проклятие умение обращаться в зверей. Поговаривали, что полянский князь Вольга своими корнями тоже восходит к этой семье. Так или иначе, считалось, что последний из рода Славенов-Волхов был задушен глубоко в лесах злыми духами. Где-то в этих местах это и произошло...
  - Я обратно иду, - медленно сказал Юрий. Драться не хотелось.
  - Обратно нет дороги, - долговязый лихотопец тоже поднялся. - Сзади дядька Демьян идет. В человечьем обличьи ты нас победишь, а вот в зверином, пусть и с сабелькой своей... А уйдешь от меня далеко, я сразу оборощусь, не посмотрю, что мы с тобой из одного котла ели... - Коська отрицательно помотал головой.
  А Юрий уже понял правоту своего невольного сотоварища. Стемнело быстро, вокруг стоянки сомкнулся еловый лес с густым подлеском. Следов не видно, даже на расстоянии вытянутой руки - хоть глаз выколи.
  - Ты людей с собой брал, чтобы в зверя не оборотиться, - медленно и жестко проговорил Юрий. - Когда в зверя обращаешься, тебе уж дела нет ни до золота, ни до смарагдов, ни до жемчуга. Волки твоих товарищей разрывали, а ты под медвежьей шкурой домой уходил...
  - Твоя правда, киевлянин, - не менее резко отозвался Коська. А потом добавил, но уже гораздо мягче, словно в укор непонятливому ребенку:
  - Спать ложись. Завтра день трудный.
  Не смотря на шок и огромное внутреннее потрясение, Юрий уснул, как только его голова коснулась войлочной "подушки". А Коська еще долго сидел у костра, затухающий пламень кроваво отражался в его зрачках. И только когда огонь унялся, а в костре остались тлеть два толстых еловых ствола, он откинулся прямо на снег, и закрыл глаза. Вдали раздался волчий вой, повис в колючем воздухе, вырвал из косматых туч почти полную, мертвенно-яркую луну. Коська скривился в усмешке, когда последние отголоски жуткого воя перекрыло низкое, едва слышимое медвежье рычание.
  
  Просыпаться зимой, ночью, в лесу - занятие не из приятных. Тем более, Юрий прекрасно понимал - что его разбудило. Чувство опасности складывалось из тихого поскуливания; мягких, гасимых глубоким снегом шагов; звериного запаха. Коська сопел и похрапывал, но эти привычные звуки не могли погасить пламени страха в душе. Коновал почувствовал, как спина и лоб покрываются холодным потом. Стараясь не скрипеть лапником и снегом, он поднялся, подтянул меч, взялся за рукоять - лезвие наглухо примерзло внутри ножен. Юрий, не теряя головы, поставил оружие к костру, и попытался растолкать Коську. И здесь - неудача. Парень лишь повернулся на другой бок. Волна ужаса чуть не помутила сознание. Юрий было подумал, что Коська заодно с волками, что никакого клада нет, а есть он, молодой киевлянин, уготованный лесному зверью на поздний ужин. Но потом вспомнил, что медведи цепенеют от холода, залегают в спячку, разбудить их можно теплом. Молодой человек уже не таясь метнулся к костру. Осторожно, стараясь не загасить угли, раздул огонь, подкинул лапник, валежник - и уже сверху - пару здоровенных промерзших коряг. После этого вернулся к Коське (а мороз ночью ударил нешуточный! Не только в лицо колет - пальцы не сгибаются), подхватил парня под мышки, поволок к теплу, бросил едва ли не в огонь.
  - Холодно, - проворчал Коська. Юрий чуть не закричал от радости, но Коська и не думал просыпаться. Глаза закрыты, на ресницах - иней, губы едва шевелятся.
  - Холодно, - совсем глухо сказал Коська. - Дядьку... верно, в лесу свалило... Волки к нам... идут...
  Меч упорно не хотел выходить из ножен. Юрий подхватил Коськин топор. Пока еще никого не видно, но слышно... Близко уже, подлесок шевелится от быстрых движений, волки потявкивают. Юрий не строил иллюзий. Он знал, что такое - волки. Много раз приносили молодому коновалу собак-волкодавов. Местные или заморских кровей; взрощенные на морозе или на жарком юге; купленные за сотню гривен, или выменянные на целое стадо быков - все эти громадные псы после встречи с волком представляли собой жалкое зрелище. Шкуры разорваны, словно кожевенник поработал тупым ножом на живом теле. Брюхо вспорото. По загривкам топором прошелся сумасшедший плотник - все это следы волчьих зубов. Ни одна собака, даже из тех, кого привозили из заморских стран для охоты (как уверяли ромейские и греческие купцы) на слонов и львов - один на один с матерым волком не справлялась. После набега волков в деревне не оставалось ни одной собаки, в стойлах - ни одной лошади; тот, кто вышел из дому - считался покойником...
  Один против стаи. Отрешенное равнодушие навалилось на Юрия. Он перестал суетиться, поднял топор, встал спиной к костру. Одного бы свалить - подумал он обессилено, и скинул тулуп. Все...
   Огонь разгорался, весело трещала горящая хвоя, наверху едва заметно побелело небо. Откуда вылетел первый волк - Юрий не понял. Взметнувшийся снег отсвечивал рыже-красным светом костра, а вокруг бесились тени. Но не серые, а белые - это коновал понял еще через мгновение. Белые, белоснежные твари, почти невидимые на снегу, огромные, каждая, похоже, едва ли уступит размером лошади. Пальцы вцепились в топорище, словно намертво примерзли. Лесные братья не спешили нападать - они словно кружили в веселом танце вокруг огня. Юрий не мог различить отдельных движений, он не мог даже сосчитать зверей. Сколько их? Пять? Десять? Да нет, похоже, что в здешней стае их сотня - только матерых хищников, а в лесу ждет своей очереди молодежь. Навалятся все разом - понял Юрий. Не получится свалить и одного... Коська заворчал, похоже, он начал отходить, или огонь его поджарил - ведь чуть не в костре лежит...
  Слишком долго! Что же тянут? Ну!
  Богатырь всегда первый. Он и нападает первый - чтобы успеть хотя бы одного.
  Но волки уже не плясали, бешенная лиховерть кончилась, снег улегся. Три десятка острых морд повернулись к Юрию. Не сотня - облегченно подумал коновал. Всего три десятка... Уверенность и сила возвращались, ратич или богатырь, коновал или сын пивовара - Юрий снова видел в полумгле лишь мешки белого меха, набитые под завязку острейшими зубами. Ненависть и жажда крови туманит волчьи глаза.
  Он возьмет их всех.
  - Ату! - сказал сам себе Юрий.
  - Стоять! - хрипло выкрикнул Коська. - Стой! Они... тебя... не тронут...
  А волки и в самом деле потеряли уверенность. Пышные хвосты уже не стоят трубами - поджаты между задними лапами. В рычании - неуверенность. Еще чуть-чуть - и бросятся наутек.
  - Ну, кто первый? - процедил Юрий сквозь зубы. - Пошли отсюда.
  И произошло то, чего он не ожидал совершенно. Белые звери, каждый из которых мог завалить в одиночку быка, вдруг развернулись - и исчезли, словно и не было. Даже непонятно - были? Или привиделось?
  Юрий уронил топор в снег, руки тряслись, волосы стояли дыбом.
  - Они не испугались, - хрипло прокаркал Коська от костра. - Они тебя за своего приняли. За своего... за главного...
  
  Теперь Юрий не видел в глазах долговязого Коськи снисходительной усмешки. Лицо оборотня оставалось спокойным, но видно, уже невооруженным глазом видно - боится.
  - Ты кто? - пришла очередь Коськи говорить медленно и недоверчиво. Он взвешивал каждое слово.
  - Я - Юрий. Сын пивовара Егория. Киевлянин, - молодой человек говорил, словно сам с собой, пытаясь в собственных словах уловить непонятный смысл. - Коновал. Богатырь. Еще ратич... Не понимаю.
  - Эти волки никого не слушают, - проскрипел Коська. - Они дети Отца Волков. И даже его не слушают. У них вожака нет. Они всегда нападают. Я от них на дерево залезал. Демьян меня выручал...А тебя - послушали...
  - Меня все звери слушаются, - проронил вдруг Юрий.
  - Они не совсем звери. Их тут три десятка и еще двое. Говорят, что они раньше людьми были, только потом стали волками. Они Лихо не уберегли, - Коська пятился от взгляда Юрия. - И вожака своего дали убить, он, говорят, самым сильным был... из людей.
  - Если кто-то идет к Лысому камню - они всегда нападают, - Коська едва не хрипел от ужаса. - Всегда. А нас - пропустили. Не просто пропустили - послушали... Домой надо нам, домой...
  - Домой, - повторил Юрий.
  
  Они попытались выбраться из леса. Коська держался позади Юрия, боясь показать спину непонятному пришельцу-горожанину, направляя того окриками. Шли на снегоступах, сплетенных на манер лаптей, только в два раза шире и длиннее. За морозную ночь на снегу образовался наст, идти было легко. Но стоило двум путникам показаться на открытом пространстве, как произошло то, чего не ожидали ни тот, ни другой.
  С противоположной лесной опушки словно сорвалось облако. Полетело-побежало, скользя над снегом, зияя разинутыми красными пастями.
  - Волки! - отчаянно закричал Коська, намереваясь опять податься в лес, но звери уже рядом. Снова скользят вокруг бешенным хороводом. Сейчас Юрий смог их хорошенько разглядеть. Ему не показалось - все тридцать два волка оказались не просто большими - огромными тварями.
  - Как они здесь кормятся? - проворчал Юрий.
  Стоило ему сделать шаг по направлению к деревне, как волки зарычали. Один из них припал к земле, приготовился броситься - как только Юрий сделает следующий шаг. Они явно не хотели, чтобы путники уходили из леса.
  - Они нас гонят, - снова закричал Коська. - К болотам гонят! К Лысому камню...
  Как только они повернули, волки прекратили кружить, растянулись длинной цепью, потрусили по свежим следам. Один из них обернулся, посмотрел прямо в глаза коновалу, и словно бы усмехнулся.
  - Пойдем, - пробормотал сбитый с толку Коська, без особой надежды озираясь по сторонам. Но дядьки Демьяна, на которого так надеялся молодой огнищанин, нигде не было.
  
  День стоял ясный, снег трещал от шагов и мороза, березы покрылись толстым слоем измороси, и стояли, словно невесты на выданье. Сосны и ели остались далеко позади, скоро лес начал редеть. И наст уже не скрипел под ногами, сугробы так и норовили утащить двоих неосторожных в самую толщу своих снежных объятий. Юрий обернулся, чтобы увидеть, как в его следу, широком от снегоступа, проявляется талая вода.
  - Болото? - спросил он Коську.
  - Топи скоро, - отозвался парень. - Сейчас начнется... и Лысый камень увидишь.
   Скоро впереди раскинулось абсолютно ровное поле. Но Юрий чувствовал каждой жилкой - под ногами не земля, а тонкий лед, готовый каждое мгновение податься, расступится бездонной жижей парящей трясины.
  - Пройдем, - в голосе Коськи не было уверенности.
  - Ты когда-нибудь здесь проходил? - спросил Юрий.
  - Нет, - пришел краткий ответ. - Вот оно...
  Далеко, на две версты по бездонным топям, едва видимая, но уже зловещая - виднелась темная точка.
  - Лысый камень. Ночевать здесь нельзя, - Коська торопился, подгонял словами.
  - А там - можно? - поинтересовался Юрий, и указал на цель их путешествия.
  В ответ огнищанин только пожал плечами, со злобой на лице обернулся. Белые тени скользили меж редких кустов.
  
  По топям белые звери не пошли, остались на краю, проводили двоих до того места, откуда еще никто не возвращался. Солнце клонилось к горизонту, волки задирали к небу морды, но не выли. Рано еще. Не скоро взойдет волчье солнышко.
  Один из белых зверей вдруг принюхался к ветру. Остальные тоже вскочили. Прямо на них перло косматое, пыхтящее, огромное - ожившая гора. Волки зарычали, но страшно сопящая махина даже не обратила на них внимания. Когтистая лапа смахнула с дороги одного, чересчур наглого, а потом громадный медведь, проваливаясь в снег, пластаясь на пузе, оставляя за собой канаву, полную гниющей жижи - пошел за двоими, так похожими на простых людей.
  
  Юрий и Коська почти бежали. Не оглядывались, боялись не успеть. Под ногами кряхтело, скрипело и ворчало. Тут и там пробивались фонтаны пара вперемешку со снегом.
  - Духи балуют. Мы болотников разбудили. Жарь, богатырь! - кричал осипшим голосом Коська, вырываясь вперед. Юрий к снегоступам еще не привык. Когда лихотопец уже взбирался на твердую поверхность, киевлянину осталось пробежать еще добрых двести шагов. Но Юрий понимал - они прошли. Что дальше? Ради чего такие усилия?
  Вблизи Лысый камень оказался не очень большим. Круглая площадка, в какой-то момент Юрий подумал, что блестящая поверхность должна быть теплой. Снял рукавицу - и чуть не примерз потной ладонью. Гладкий, что лысина у купца Покрыша. Даже снег не держится - сметают его ветры. Но как на камне умудрился вырасти дуб?
  Юрий вначале не сразу понял, что такое торчит на самой вершине Лысого камня. Подойдя поближе, он увидел, что старые узловатые корни растеклись по гладкой поверхности, но не ушли в нее, не проникли вглубь. Совсем рядом с деревом создавалось ощущение, что оно живое, может двигаться. Давным-давно само залезло наверх, а сейчас судорожно вцепилось, раскинуло корни-руки, и как будто само держит камень, словно бы кисть деревянного великана осторожно положила круглый катыш посреди болота - а потом осталась здесь... А великан выпрямился, примерзшая к камню рука оторвалась - и гигант пошел дальше, не заметив потери.
  Темнело быстро, болото под снегом скрипело и ухало. Такое впечатление, что мир потихоньку сходит с ума, еще немного - и треснет земная твердь, и полезут чудища.
  -Давай! - закричал Юрий. - Ищи свой клад! Какого лешего мы здесь?
  - Не торопи, горожанин, - Коська в полутьме обошел дуб, осторожно положил топор на землю. - В дупле оно, видимо... Подожди-ка, - сказал Коська, отодвинув Юрия.
  Он ловко взобрался по ломаной коре, уцепился за край провала, по пояс залез внутрь и с шумом и странным лязгом потянул что-то оттуда. Это оказался скелет воина в древнем доспехе. В проржавевшем нагруднике торчал дивный кинжал бело-голубого цвета, с богато отделанной рукоятью. Коська вытащил клинок, сунул за пазуху, а скелет скинул на землю. Тот с глухим хрустом развалился под тяжестью доспеха. Череп откатился, наставив бездонные глазницы на потревоживших его покой людей.
  "Что происходит? - встревожено думал коновал. - Я кожей чувствую опасность, аж волосы на теле дыбом стоят. Не надо было сюда приходить... Елки-иголки! А как мы назад пойдем?'.
  С прогнившей шеи свалился амулет. Юрий нагнулся за ним, нащупал сухой твердый шнурок, поднял толстенького глиняного человечка со сложенными на груди руками. Рассматривая странный оберег, Юрий обратил внимание, что весь вид фигурки выражает спокойствие и удовлетворение. Но, приглядевшись, можно было подумать, будто глиняный болванчик только притворяется спящим. Вспомнив клинок, что Коська спрятал за пазухой, коновал судорожно вздохнул, сунул трофей в потайной карман своего широкого ремня. Юрий покачнулся, голова потяжелела, будто стала свинцовой, руки ослабли, и он увидел, будто наяву, такую сцену. Болото осталось прежним, даже мертвый дуб был на том же самом месте. Только Заруба (Юрий почему-то знал, как зовут мертвеца), здоровый, широкоплечий, но немного сухощавый воин в доспехах, суетясь, прятал в дупло кожаные, даже на вид тяжелые мешки. Когда последний провалился в темный зев дупла, он обернулся. Юрия словно ударило взглядом багрово горящих глаз. Но Заруба обернулся не просто так. Сверху, с неба, донеслось ржание - к болотному камню приближался всадник на белогривом коне. Заруба, злобно оскалясь, выхватил меч, но неведомый воин легко ушел от удара, спрыгнул с волшебного жеребца. Кинжал бело-голубой стали, с рукояткой, украшенной рубинами, легко пробил доспех, и наполовину ушел в грудь. Победитель успел поймать тело, и одним ловким движением набросил бьющемуся в конвульсиях воину что-то на шею.... обернулся к молодому богатырю, будто видел его - сквозь время.
  - Боги не колдуют, - с изумлением услышал Юрий сильный и приятный голос.
  'Боги не колдуют', - повторил он про себя. Эта фраза повисла в воздухе, обрела вес и силу, проникла в разум. Боги не колдуют, они живут в волшебстве, - словно молнии мелькали в голове Юрия. - Мы собираемся разбудить не ведуна, не демона, и не волшебника. Просыпается Божество!
  'Опасность! Опасность!' - колотилось в висках, стыло в жилах, повисло в воздухе, горел на груди крест...
  - Кхе-кхе, - не своим голосом, то ли низко пропищал, то ли высоко пробасил Коська. - И кто это мы нынче будем?
  'Кого это он спрашивает?' - соображал едва отошедший от видения Юрий. Коська оглянулся, в его глазах плясал багровый колдовской огонь, что Юрий видел в своем видении у Зарубы-воина.
  Ухмылка, обнажившая острые, словно волчьи, зубы, перекосила коськино лицо до неузнаваемости - одержимый! Тварь, одержавшая Коську, отвернулась и посмотрела на скелет, вынутый ими из дупла, покачала укоризненно головой и стала напевать:
  
  Вот я вышел за порог,
  Стал на сходе трёх дорог.
  Солнце село за плечо.
  Ворон кружит высоко.
  Ты скажи мне, воронок,
  По которой из дорог
  Я пришёл. Коль скажешь мне,
  Ложку каши дам тебе.
  Ворон, ворон, воронок,
  Чёрный, словно ночка бок,
  Ты поспрашивай мой след,
  А потом скажи ответ.
  
  Коновал, пользуясь моментом, пока одержимый отвлёкся, потихоньку пятился назад, запнулся о топор. Памятуя, что больше оружия никакого у Коськи не было, Юрий, размахнувшись, забросил топор далеко в болото. Не хотелось убивать парня, но и самому подставляться не резон. Молодой коновал знал, какими ловкими иногда бывают одержимые. А через секунду понял, что правильно поступил. Тварь закончила напевать, кивнула самой себе, словно 'воронок' из песни и в самом деле что-то поведал ей, и резко развернулась. Словно тень крыла птицы скользнула длинная и неожиданно костлявая длань. Ударила, будто по-дружески, по плечу молодого богатыря, зацепила веревочку на шее. Серебряный крестик оказался в руке одержимого. Юрий попытался махнуть саблей по руке, уже не очень заботясь о здоровье своего попутчика, но опоздал. Тварь опережала его в любом движении. Меч ещё опускался, когда одержимый уже закончил свою фразу:
  - А! Интересная вещица.
  Это относилось уже не к крестику, а к кинжалу, что существо вытащило из-за пазухи. Некоторое время оно смотрело на бледно-голубую сталь, украшенную кровавыми драгоценными камнями. Потом длинные худые пальцы с сухим звоном сломали оружие. Рукоятка полетела в болото, а существо, понюхав клинок, легко переломило его пополам еще раз.
  Юрий понял, что бой будет не из легких. Он взмахнул саблей, проведя серию рубящих ударов, но... все его движения словно тонули в густом киселе. Тварь почти не реагировала на них, перетекая, как скользкий угорь с места на место и в то же время почти не двигалась! Невидимый кисель опал, расплескался у ног, зло вспыхнули огоньки в глазах одержимого, и уже нёсся навстречу его сердцу черный клинок, как тварь подняла руку и, столкнувшись с ней, сталь жалобно зазвенела; оружие вырвалось, а правая ладонь занемела от страшной отдачи. Тварь что-то зашептала, и снова Юрия стал окутывать кокон, уже хорошо видный в воздухе прозрачными розовыми нитями. 'Вырваться! Вырваться!' - кричал сам себе, чувствуя, как мягкая тяжесть начала перекручивать суставы, легла плотным ремнем на шею, охладила кровь в жилах, вдавила желудок до самого позвоночника...
  Мелькнули белые просторы перед глазами, земля словно стала дыбом и прихлопнула сухощавую фигуру, что протянула костистую руку к розовому свертку, где отчаянно бился человек... Громадный медведь с ревом подмял Коську под себя.
  Юрию показалось, что на самом горизонте он видит белых волков - они словно плясали в свете угасающего солнца, поднимались на задние лапы, принюхиваясь к луне, а их хоровод превратился в снежный буран... И он рванулся туда, к волкам, ощущая, что белые звери - это самое меньшее зло из тех, что сошлись в поединке у Лысого камня. Юрия закрутило на край гигантской белой воронки, которая возникла на месте схватки. Медведь бился и ревел рядом, пока снег не поглотил все звуки, словно накрыл плотным одеялом.
  
  Существо же, хоть и потеряло равновесие, но смогло удержаться на месте. Снег, из которого состоял неведомый смерч, заполнил все пространство. Свист ветра утихал, белые хлопья падали все реже, пока не установились полная тишина и спокойствие. Болото, старый высохший дуб, лысый камень - все было запорошено снегом, лежало под сугробами. На земле снова царствовала зима. Древнее заклинание выбросило его назад, в прошлое. Но для того, кто раньше был Коськой, это не имело значения. Двадцать пять или столетье в любую сторону - что это значит для того, чей возраст которого измеряется десятками тысяч лет? С тихим рычанием Лихо выбралось из сугроба.
  Коська за те несколько минут, что длилась схватка, полностью переменился. Изменилось не только лицо - создавалось такое впечатление, что кроме костей в этом теле вообще ничего не осталось. Кожа туго обтягивала скулы, огромный кадык упрямо выпирал вперед, мышцы на руках опали, превратившись в высохшие веревки сухожилий. Существо, что вело свой возраст от сотворения Земли, полностью овладело телом Коськи.
  Голова с горящими глазами повернулась, словно принюхиваясь - вправо-влево. Удивление лишь на миг занимало это обтянутое кожей лицо, потом появилась злобная ухмылка. Тварь не стала искать оружие под снегом. Непутевое дитя отца богов сделало первый шаг, потом второй. Глумливая усмешка пробежала по лицу Коськи. Лихо заступило на землю...
  
  Часть 3. Богатырский предел.
  
  Варяжская конная дружина шла по дороге, сопровождая обоз из десяти телег. На горизонте собирались тучи, предвещая буран, а пока небо развлекалось над проезжими, пугая их легким снежком. Сугробы в конский рост солидно лежали по краям утоптанной тропки, а лес скрипел, тревожимый стылым ветром. Доставалось и всадникам - холод норовил забраться в каждую щель стальных доспехов, чтобы поостудить горячую кровь пришельцев. Поэтому лица дружинников и их воеводы - молодого княжича Льота Свенельдсона были неприветливы и даже враждебны.
  Зима - время дальних походов в непроходимом летом крае рек, озер и болот. Зима словян сурова, но закаленным варягам не привыкать к морозам. Они сами дети холода и льда Скандинавии. Что же делают светловолосые свеи так далеко от моря, среди безбрежных лесов?
  Но это легко объяснимо. Два года как скончалась Великая Ольга. Ее сын, князь Святослав со своим верным воеводой Икмором и киевскими дружинами ушли в поход на Болгарское царство, оставив при малолетнем княжиче Ярополке доверенных бояр. Знатному князю Свенельду и его сыну - Льоту, за которых стояла одна из самых больших и сильных варяжских дружин, было доверено править на подвластных Киев-граду северных землях. Казалось бы, радоваться волку, что хозяева сами пустили его в овчарню, да так, в сущности, и было по началу, если бы не попрятались люди податные кто в лесах дремучих непроходимых, кто за стенами городов крепкостенных. И вместо лёгкой весёлой прогулки Льот (иначе Лют на славянский манер) шёл по своей земле, как захватчик. Осада мелких крепостиц, переговоры с неуступчивыми боярами съедали его время и подрывали силы дружины. Если бы Святослав не увёл с собою столь многих! Лют чувствовал, что ему не собрать нужной для Киева дани, её разве что хватит на содержание отцовской дружины. Оттого-то и так погано было на его душе, что, вернувшись, князь спросит с него по всей строгости. Но не столько Святослав пугал Свенельдсона, сколько отец, он-то припомнит каждую упущенную гривну, каждую сотню мехов, каждую кадку мёда.
  В таком настроение и наехала лютова дружина по дороге на странника. Первым его заметил молодой Ульф. Предвкушая развлечение, он подстегнул плетью коня и поскакал навстречу путнику. Дружинники ехавшие в голове обоза, заметили его порыв и оживились - вслед за Ульфом сорвалось ещё двое. Не доехав до странника каких-то два десятка шагов, конь Ульфа, испуганно заржав, поднялся на дыбы, скинув со спины седока. Ульф упал, получив копытом по рёбрам. Кости хрустнули, заалела кровь на снегу.
  Двое, что сорвались вслед за Ульфом, осадили коней. Один спешился, проверить упавшего.
  - Скули, он мёртв, - удивившись, сообщил он товарищу.
  - Плохой знак, - процедил тот, сплюнув через зубы.
  Взгляды обоих обратились на незнакомца, ставшего невольной причиной смерти молодого варяга.
  Путник был высок, выше их обоих, а невероятная худоба делала его в глазах варягов просто великаном. Одет он был, как обычный огнищанин, но впечатление портило то, что одежда на нём была с чужого плеча - слишком широка и коротка для него. К тому же он был хром на правую ногу, но, тем не менее, посох в его руках казался в большей степени оружьем, чем необходимым подспорьем. Лицо незнакомца было неприятным - всё в нём казалось большим и неестественным: глаза навыкате, нос - длинный и толстый, словно прилеплен неумелой рукой, губы - тонкие и длинные, бескровные, а вот уши - маленькие, их почти не видно за космами волос цвета вороного крыла. Вдобавок лицо уродовало отсутствие усов и бороды, словно странный человек брил его по ромейскому обычаю.
  Тут подошла голова обоза: знатные дружинники и сам Лют. Бросив взгляд на тело Ульфа, княжич обратил свой взор на странника.
  - Ты кто, холоп? - поинтересовался вперёд господина один из дружинников.
  - Я - это я! - проскрипел незнакомец.
  Обрадованный подобной дерзостью, воин обернулся к Люту, как бы прося разрешения наказать дерзкого. Лют кивнул, приветствуя развлечение, и удалец соскочил на землю, отцепляя от пояса тяжёлую булаву. Дружинники мигом образовали круг, в котором остались вой и странник. Только Скули остался за спинами товарищей, не стремясь присоединиться к алчущим зрелища. Теребя ус, он с тревогой поглядывал в сторону наплывающих на отряд туч. 'Плохой знак, - прошептал старый варяг. - Погибнуть от своего коня. Плохой знак', - и покачал головой.
  В это время противники сошлись в круге. В исходе боя никто не сомневался - прирождённый воин в полном доспехе и с оружием вышел против огнищанина. От него только требовалось продлить забаву на радость зрителям. Сделав пару разминочных движений булавой, воин двинулся вперед. Его удары были широки и эффектны, поэтому не стоило особого труда уклониться от них, что огнищанин и делал. Противники закружили в круге, один нападал, второй уклонялся.
  - Что ты бегаешь от меня, жердявый? - принялся издеваться дружинник. - Не бойся, я тебя только булавой поглажу.
  Из круга шутку поддержали смехом несколько голосов. Воин, играючи подбросив булаву над головой, перехватил её в воздухе левой рукой и нанёс широкий удар с прогибом вперёд. Если бы не явная наигранность его движений, то подобный удар сокрушил бы противника, будь он хоть даже латном доспехе, но так булава лишь взрыхлила снег на том месте, где только что стоял огнищанин. В тот же момент на голову дружинника обрушился сильный удар, что-то хрустнуло, и он повалился на землю. Огнищанин же стоял спокойно, только рассматривал свою руку, будто впервые видел ее. Варяги молчали, не веря глазам, уставившись на тело товарища. У него была сломана шея.
  Лют пришел в ярость - за несколько минут потерять двух дружинников, причём не в битве, а по дороге. Если так пойдёт дальше, то скоро за ним закрепится слава невезучего, а за такого ни один карл не подымет меча. Незнакомец дерзко смотрел на князя, словно не чуял, что смерть стоит рядом. Дружинники разорвали круг и зароптали. Кое-кто уже потянул из ножен меч. Взгляды Люта и странного человека пересеклись.
  'Возьми меня в дружину, - зашептал в сознании княжича голос незнакомца. - Я знаю, ты боишься не собрать этой зимой достойной дани - дружина мала, вороги хитры. Я помогу, только возьми меня. Возьми меня к себе. Не бойся, это не больно...'.
  Лют, покачнулся в седле, медленно, словно во сне кивнул. Что-то проникло в него, он уже не понимал - что, но сознание гасло, не в силах справиться с неожиданной напастью.
  - Возьми меня, боярин, к себе в дружину, - услыхал он скрипучий голос странника.
  - Да, - слегка растерянно, потирая переносицу, сказал Лют, и дружинники уставились на княжича в недоумении. - Поедешь на одной из телег, - более твёрдым голосом продолжил тот. - Оружие и броню добудешь сам, - некоторые воины заухмылялись. - Я вижу, это не составит тебе труда, - закончил Лют, повернувшись спиной к незнакомцу.
  - Ну, вы! - прикрикнул он на дружинников. - Седлайте коней, идём дальше.
  - А что делать с мертвецами? - обратился к Люту Скули.
  - А то вы не знаете! - вскипел тот. - На телегу их, вечером погребём как положено. А сейчас по коням!
  'По коням, по коням', - разнеслось, словно эхо, по дороге. Обоз медленно начал приходить в движение, первыми двинулись конные, за ними уже потянулись телеги, запряжённые быками. В одной из них расположился странный незнакомец.
  - Ты кто, молодец, будешь? - поинтересовался у него мужичок-возница. - Ловко ты того варяга уделал. Звать-то тебя как? Зачем в Киев шёл? - старик просто зачастил вопросами.
  - Космятин, - сказал тот.
  - Что 'космятин'? Коська? - не понял мужичонка.
  - Да, я - Коська.
  - Вот это по-нашему будет. А меня Спех зовут. Плотник я, - засуетился возница.
  Незнакомец ничего не ответил, словно молчаливо соглашаясь.
  - Так откуда ты, Коська, путь держишь, - не унимался Спех. - Странно ты как-то дерёшься. Наш бы в грудь ударил, а ты его оплёл как-то. Нет, нет, я не говорю, что плохо, просто странно.
  Коська молчал, предоставляя старику самому отвечать на собственные вопросы, что того по-видимому устраивало. Если бы он прислушался, то из монолога возницы мог бы многое узнать о нем. Например, что идёт он из-под Мурома, там у него была когда-то семья, но один из князей разорил их деревню за невыплату дани, и он хотел податься в Киев - пытать счастья, и с благоволения Велеса - покровителя дорог и супруги его Макоши - ткачихи судеб, встретился он с дружиной Люта Свенельдовича, княжича знатного, но злого под стать своему имени. Плотник умудрялся одновременно и хулить, и хвалить варяжское племя, его князей и бояр. Разговаривал один Спех, но Коське было все равно. Он задремал, а когда пошел густой снег, забрался под рогожу, словно только сейчас почувствовал холод.
  Дружина шла к Лыбеди.
  
  ***
  Мир завертелся, и Юрий, захваченный гигантской воронкой, упал лицом... в снег. Он поднялся, поискал оружие, не понимая, что происходит, но ясно чувствуя подступающую тошноту. Его вырвало, и в перерывах между спазмами он отчетливо осознавал одну единственную мысль: 'Вот тебе и вырвался'. Когда все кончилось, он встал с четверенек, оглянулся.
  - Н-да, действительно, хорошо вырвался, - сказал он сам себе с чувством, ощущая странную легкость в теле.
  С дрожью в руках Юрий прошелся по немногочисленным карманам. Слава богу, огниво на месте. Нож на поясе. Сейчас бы травы сухой за пазуху, в штаны, в сапоги для тепла, на голову тоже можно жгут соломенный приспособить...
  'А не так уж и холодно. Снег сыплет мокрый, - размышлял Олег. - Главное, побыстрее к жилью выйти'.
   Однако это оказалось не так просто. Солнце упорно не хотело рассеивать полумрак. Не сделав и нескольких верст по лесным сугробам, но уже порядком устав и замерзнув, он думал:
  'Попал как кур в ощип. Не любит лес людей. Ох, как не любит! Особенно зимой. Тишина, страх лютый, снег под ногами, снег под руками...Тут больше березы да осины. Редеет - вроде бы поле...'.
  Юрий остановился в раздумье и представил, как он будет идти по лесу: проскочит одно селение, второе, не заметив жилья за плотно стоящими деревьями. 'Приземистую избу бортника непросто найти и летом. А запорошенную сугробами, да еще во время снегопада как найдешь? - думал он. - Надо выйти на равнину, и держаться реки'. Буквально через полчаса молодой человек уже стоял у опушки, до боли в глазах вглядываясь в окружающее его безмолвие, пытаясь найти хотя бы признак жизни на огромном, окруженном лесом, поле. Ни дымка, поднимающегося над заметенной избой, ни звука топора, ни тропинки, ни единого следа. Зато прямо посреди поля, уходя к самому горизонту, располагался широкий пологий овраг. Сейчас стылая вода была надежно укрыта толстыми слоями снега и льда. Вероятно, это был всего лишь маленький ручеек, но к весне он мог превратиться в широкую, глубокую и грязную реку. Спустившись к самому руслу, Юрий пошел, проваливаясь по пояс в сугробах, наметенных вокруг кустов и камыша, что в изобилии росли на самом дне широкой вымоины. Логично рассудив, что большинство поселений располагаются около воды, киевлянин рассчитывал рано или поздно добраться до людей, идя вниз по течению. Вскоре снег прекратился, а впереди открылось море утонувшего в сугробах кустарника. Пришлось выбираться из оврага и идти полем. На открытом пространстве сугробы были меньше, хотя иногда попадались такие торосы, что их приходилось обходить стороной. Через час таких плутаний Юрий потерял овраг, и снова, неожиданно для самого себя, оказался в лесу.
   'Поле - лес. Лес - поле. Ополье, - хмурился молодой богатырь. - Страх, а не ополье. Что это была за река? Клязьма? Шача? Здесь каждый второй ручей - Шача. А когда шли - не было никаких ручьев...'
  Темнело быстро. Есть не хотелось. Хотелось пить. И очень хотелось в тепло. 'Терпи казак, переночуем и завтра выйдем к людям, - говорил сам себе шепотом. - Куда ты поперся? Предупреждали ведь... А, к лешему! Лишь бы на тропку выйти. Или просто следы найти. Ну, хоть что-нибудь!'.
  Молодой человек спокойно готовился к ночевке, вырывая в снегу яму около двух лежащих друг на друге лесин. Старые поваленные сухостоины будет гореть долго и жарко, так что переночевать можно будет в относительном тепле.
  
  
  - Тук, - звук пробился сквозь снежное одеяло.
  Юрий, не веря себе, отчаянно работая руками, выбирался из берлоги, которую устроил ему ночной снегопад. Голова кружилась, за ночь в руках накопилась слабость. Костер засыпало, даже не видно обгоревших лесин под свежим, искрящимся снегом. Гораздо холодней, чем вчера, тишины лесной - как ни бывало. Где-то снег тяжело соскальзывает с хвойных лап, где-то коряга сухостойная от мороза покрякивает.
  - Тук, - раздался снова удар топора.
  Быстрей, быстрей. На звук, к людям, будь это хоть сам Кощей со своей свитой.
  - Тук, - звонко разносится в морозном мареве. Ноги - неподъемные и замерзшие до того, что не чувствуешь пальцы - не идут, а наоборот, будто цепляются за наст. Впереди, среди берез, заворочалось что-то черное, косматое.
  'Медведь' - обречено пронеслось в голове. Но что это? Медведи не ходят с топорами, не рубят деревья, они вообще зимой спят в берлоге. Человек в длинной, до пят, медвежьей шубе обернулся. Олег только и увидел - васильково-голубые глаза и косматую белую бородищу.
  Силы оставили его не сразу, он успел осознать, что перед ним находится человек, как в глазах появились алые круги, голова стала тяжелой, налилась словно чугуном, потянула за собой и Юрий упал. Ноги в отороченных мехом сапогах потоптались прямо перед лицом, появилась рука, сняла с коновала шапку, повернула голову. Но ему уже было все равно. Волна радости и неземного блаженства захлестнула его. Выбрался! Сильные руки подхватили его под мышки, взвалили на плечо. Он еще хотел воспротивиться, сказать, что пойдет сам, но тело не слушалось. Голова безвольно болталась в воздухе, а прямо напротив его лица - голубые, словно небо в зените, глаза. Или это не глаза? Голубой снег? Он бредит? Откуда здесь взялся Добрыня?
  
   В бреду, он слышал несколько раз:
  - Легкие застудил...
  - Пальцы отморожены...
  - ... по три раза в день...
  - ...питье...
  Эти слова неведомым образом успокаивали, вселяли надежду. Как хорошо дома!
  
  Юрия разбудили голоса, что бубнили чуть ли не под ухом. Несколько минут он пристально вглядывался в белые стены, окружающие его. Наконец сообразил, что никаких стен нет, а есть лишь материя, чистый льняной холст, пологами окружающий ложе. Слабой рукой поискал выход... Бревенчатые стены, единственное окно с едва пробивающимся куском солнца, огромный очаг в углу комнаты, скамьи, сундуки, лучина, прялка...
  - Где я? - спросил Юрий в пустоту, и поразился слабости собственного голоса. Люди продолжали ходить за ширмой, но никто не подошел, даже не откликнулся.
  - Где я? - спросил он гораздо громче. И снова никто не отозвался.
  - Где я? - Юрий приготовился заорать что есть сил.
  Толстые пальцы отодвинули полог в сторону, показалась здоровая лохматая голова. В полутьме блеснули сталью синие глаза.
  - В Богатырском пределе, - сказал густой сочный голос, и голова исчезла.
  - А вы кто? - спросил Олег, обращаясь на 'вы' к собеседнику.
  - Ратичи мы, - донеслось из-за ширмы.
  'Великолепно', - подумал юноша, откидываясь на подушку, набитую травами.
  
  Выйдя первый раз после болезни на крыльцо, Юрий зажмурился. Капель, солнце, весна. Сколько же пролежал без памяти? Едва выкарабкался. А должен был (он повторил про себя: 'Должон был') умереть, погибнуть. Не в лесу, так здесь, на кровати, под пуховыми перинами. Не отрываясь, он смотрел на березу, что стояла на краю двора. Для Юрия сейчас не существовало ничего, кроме этой березы, лопнувших почек с ярко-зелеными точками на концах в путанице тонких и длинных ветвей. Зима заканчивалась, и вместе с ней уходило в прошлое все, что окружало молодого человека до того, как он увидел белый в черных царапинах ствол и буйное желание жизни. Снег продолжал барашками белеть на прогалинах, а воздух был резок и свеж весенним холодом, но для распускающихся почек это уже не было помехой. 'Если только ты по сезону одет', - додумал Юрий, возвращаясь в тепло избы изрядно продрогнув.
  В доме, где его приютили, проживала одна семья. Хозяин - кузнец Микула - оказался неразговорчивым мужиком лет пятидесяти, коренастым, чуть пониже Юрия. Но крепок еще, плотен. То, что Микула был кузнецом, коновал сразу определил по кузнице во дворе - маленькой, под навесом, с горном на один огонь и старой наковальней.
  Старший сын Микулы превосходил все представления о размерах, которых может достичь человек. Конечно, Юрий встречал и знал очень больших людей, но такого - первый раз. Никитка, как его все называли, был блондином с роскошной шевелюрой, которой, казалось, никогда не касался гребень. Он был высоким, гораздо выше молодого коновала, даже если бы последний встал на аршинную скамью. Вероятно, даже Горыня уступил бы Никитке в росте... Человечище, да какой! Шея - в юрьев торс толщиной, медвежьи плечи, ляжки в штаны не убираются. Как такой гигант мог родиться у маленькой, юркой женщины, что едва доходила Олегу до плеча, и которую все здесь называли просто - Мать, он не понимал. Не укладывалось в голове, хоть тресни. Гигант был очень похож на Добрыню Мистишича, но теперь было видно, что княжич был гораздо меньше своего двойника. Юрий сравнивал их, и находил (несмотря на абсолютную схожесть в лицах), что плечи у Добрыни уже, и ростом пониже, и руки, хоть и могучие, но в толщине заметно уступали рукам Никитки.
  Еще была рыжеволосая зеленоглазая красавица, невероятно привлекательная даже в бесформенном балахоне, который она надевала, чтобы не мерзнуть. Юрий чуть было не принял ее за жену Никитки, но она оказалась его сестрой.
  Дом за сенями разделен на две половины. Первая - кухня, вторая - зал. И на кухне и в зале - очаги из речного камня и глины, полукруглые, с фундаментами, огромными топками и решетчатыми колосниками, сзади - каменное подобие воздуходува. Кровать, покрытая мешковиной, широкая, с покрывалами, отделенная ото всех пологами - была только одна. Принадлежала она, насколько понял Юрий, Полянке - старшей дочери. Остальные спали по лавкам. Самая широкая, под которой стояли три драных сапога служила ложем Никитке, а малышам сделали самые настоящие нары - двухъярусные, в самом дальнем углу. Но малышня спала гурьбой, вперемешку, и киевлянин не сомневался, что им было даже теплей, чем у огня. По одному окну в каждой половине. Но окна не были заткнуты тряпьем на зиму, как обычно поступали по всей Руси, в уже привычных Юрию избах, больше похожих на свинарники. Стекло, небольшое по размеру, очень толстое. 'Горный хрусталь, - решил про себя коновал, памятуя рассказы Сотко Сытинца. - Ничего мужички живут, богато. Ну надо же - полы настелили. И по стенам холстины'.
  Много позже Олег узнал, что горным хрусталем окна были 'застеклены' только у Микулы, местного главы - высокого седого старика, да еще у двоих. На вопрос, откуда в глухомани взяться горному хрусталю, Микула ответил коротко:
  - От отца достались.
  Юрий быстро привык к бешеному темпу семейных застолий. На стол ставилась бадья с супом, мать открывала крышку, и от варева поднималось густое облако пара, распространяя по комнате запах, будивший зверский аппетит... Отец пробовал. Следующий - Никитка, потом - Полянка, за ней - Артемий, Ратша, Рагбор, Боян, Анка, и последним - Креп. Стук ложек - пулеметной дробью. Юрий должен был опускать ложку в чан перед хозяином. Было ли это честью, или наоборот - здешних обычаев он не знал. Один раз кто-то из малышей - Боян, кажется, - попал не в свой счет. Тяжелая темная ложка, больше похожая на половник, с ошеломительным хрустом опустилась на макушку провинившегося. Паренек ойкнул, бросил обеденный инструмент и пока справлялся с болью и обидой, пропустил три 'круга'. С тех пор гость старался всегда есть сосредоточенно и в очередь. Хотя пару раз он сбивался, и, хотя никто за столом не подавал виду, Юрий замечал, как недобро в этот момент поблескивали глаза хозяина.
  Очень много ели медвежатины. Юрий был поражен этому. Для живущих в лесу медведь - хозяин. Однажды он решился спросить об этом Никитку. Парень на мгновенье замер, соображая. Потом почесал голову, развел руками:
  - А что? Я завалю медведя - съем его, значит. Медведь меня завалит - тоже съест. Все честно, - и отправился далее, оставив молодого коновала в недоумении.
  Однажды, когда Юрий уже совсем оправился после болезни, Микула прямо во время обеда обратился к нему. Отложил ложку (остальные тоже перестали хлебать) и сказал:
  - Разговор есть к тебе, парень.
  Юрий ждал, но молчание затягивалось. Наконец хозяин, подумавши, снова взял ложку, запустил ее в чан со щами из кислой капусты. Обед возобновился вновь, а Микула проворчал в бороду:
  - После с тобой Никитка поглаголит. Вы с ним ровня по возрасту, договоритесь.
  После обеда Юрий, заинтригованный, не спешил подниматься с места. Микула же, встав из-за стола, поблагодарил Мать и вышел из избы. За ним потянулись и остальные домочадцы. За столом остались лишь они с Никиткой.
  - Вот что, - прогудел Никитка. - Придется тебе здесь остаться.
  - Зачем? - удивился Юрий. У него уже были планы на будущее, и в них не было желания торчать здесь, в богами забытой деревушке.
  - Ты нужен. Нам. Ну, скоро сам поймешь.
  - И на сколько?
  Громила с сомнением посмотрел на собеседника:
  - Пока, скажем, до лета. А там посмотрим, что за гусь, - Никитка осекся. - Ну, в общем, жить будешь у нас, харчеваться за этим столом. Спать тебе отдельную лавку выделим, хватит на Полянкиных перинах разлеживаться. Добро?
  - Добро, - повторил Юрий. Нельзя сказать, что он был обескуражен или уязвлен. Ну, попросили остаться. Так останемся. Тем более, что попросили вежливо, не настаивали, но и не упрашивали. Нужен, так нужен, тем более что от верной смерти спасли, выходили, вылечили.
  'Доживем до лета - а там посмотрим', - подумал еще молодой богатырь.
  
  Если бы Юрия спросили, где находится приютившее его поселение со странным названием - Богатырский предел, то он бы ответил: 'Где-то между Муромом и Суздалем, на реке Лух, в дремучем-дремучем Мугреевском лесу'.
  Поселение произвело на него странное ощущение. Больше всего поразило отсутствие заборов и даже всякого намека на изгородь. Обычно крестьяне ну хоть как-то отгораживали усадьбы и огороды от соседей. А здесь - ни плетня, ни самой замухрыжной городьбы. Избы - высоченные пятистенки, подстать княжеским хоромам, некоторые - совсем старые, а соседний дом - еще незакончен.
  Странная деревня, населенная странными обитателями. Юрию пришлось немало потрудиться, чтобы перезнакомится только с ближайшими соседями Микулы. Люди здесь жили угрюмые, неразговорчивые, и постоянно были заняты домашними делами. Найти праздношатающегося в этом селе оказалось совершенно невозможно. На радушные приветствия многие просто не отзывались, будто не слыша. Высокие, крепкие молчуны словно сговорились, и на любой разговор с чужаком шли с трудом. Практически у всех мужчин были русые волосы, а некоторые - так и вообще ослепительные блондины; у большинства - голубые глаза разных оттенков, от голубовато-серого до ярко-василькового. Но женщины, которые изредка попадали в поле зрения Олега, были совсем не голубоглазые. И опять таки, малышня (причем, в большинстве своем - мужского пола) - голубоглазая. Объяснения этому Юрий с ходу придумать не мог, а потом привык и вообще перестал обращать внимание. Нет, конечно, это была необычная община. Беспрепятственно заходя на подворья, Юрий с удивлением обнаруживал, что у каждого хозяина во дворе есть конь. А вот телег было три-четыре на всю деревню. У каждой семьи - три или четыре коровы. Овцы есть, и козы; куры с петухами бродят степенно.
  Странную реку с тягучей, густо-коричневой, цвета хорошего чая водой, местные называли - Лух, а окружающий лес - Мугрой. На вопрос Олега: 'А где Мещера?' каждый неизменно пожимал плечами. Сами себя местные называли ратичами, и когда Юрий спашивал: 'Из Муромы?' - опять недоуменно вертели головами. В конце концов, молодой человек решил, что это остатки какого-то племени ратичей. Ведь он сам был свидетелем, что деревни древлян и полян встречались чуть ли не за тысячу верст от Киева, а северяне жили гораздо южнее словян.
  Олег пытался спрашивать имя здешнего князя, но сельчане опять не понимали, о чем идет речь.
  - Ну, в Суздале кто правит? - допытывался Юрий у соседа Микулы Явтяга, высокого и крепкого космача с оторванным левым ухом. Олегу пришлось приложить немало усилий, чтобы разговорить своего собеседника, занятого важным делом - тот подправлял покосившийся за зиму курятник. Зато разговор получился более чем интересный.
  - В Суздале? Правит? Странное дело... Зачем править? Правь она всегда правь, - искренне недоумевал мужик, ловко орудуя топором. - Хотя, может и есть там кто, как у нас - староста. А зачем тебе?
  Тут пришла очередь недоумевать Юрию:
  - Ну, как зачем? Князь, он же воюет, волю свою справляет. С мирян мыт, то есть дань, то есть..., - запутался молодой человек, - то есть оброк собирает...
  - Он что, немощный, твой князь? Сам прожить не может? - не отрываясь от работы, бурчал Явтяг.
  - Да нет, наоборот, за князем сила. Дружина у него, - объяснял Олег.
  - Странно, сила есть, а чего-то там со слабых собирает. Зачем он нужен, князь-то твой?
  - Ну, князь же правитель, всем указывает - как жить, - Олег будто оправдывался, пытаясь объяснить бесхитростному мирянину функции власти доступным языком.
  - Да что ты! - мужик хитро прищурился. - А ты, я понимаю, жить не можешь по-своему. Везде указчики требуются. Странный ты человек...
  'Это вы тут все страннее некуда', - захотелось крикнуть Юрию. Но сдержался, спросил спокойно:
  - Ну, а вы как же?
  - Что мы? Мы вольные пахари-ратичи. Князь, он у каждого в голове быть должен. А так жить, чтобы кто тебе указывал без твоего согласия... Да еще что-то там с тебя собирает. Мыт, ты сказал, парень?
  - Угу, - буркнул Олег.
  - То-то, - назидательно крякнул Явтяг. - А князья, они, конечно есть. Вроде, в Лыбедь прислали с год назад какого. Говорят, из варягов северных. Только если он что-то начнет с нас собирать, так я тебе слово даю, долго не протянет на нашей земле.
  - В Суздале, вроде, тоже его поставили. Свин и еще что-то... Вроде, Свин... на сосне? Или Свин на ели...? - негромко вспоминал бородач.
  - Свенельд? - подсказал Юрий знакомое имя.
  - Точно, Свинельд, - проговорил Явтяг, упрямо нажимая на букву 'и'. - У сына его имечко еще мудренее...
  - Лют? - замирая, спросил Юрий.
  - Угу, вроде бы.
  - Спасибо, Явтяг, - сказал Юрий.
  - За что? - удивился мужик. Но киевлянин уже не слушал его. Сразу три знакомых имени: Свенельд, Лют и Суздаль. 'Уже хорошо', - думал он про себя. - Вот только я ж там недавно был. Не князь варяжский, а боярин ростовский тогда сидел. Неужели за год всё так изменилось?! Или...'
   - А князь старый? По возрасту? - не унимался Юрий.
  - Зачем старый? Говорят, в летах, но не старый. Я его не видел, но бают, что могучий, с меня, - усмехнулся ратич, гордо расправившись во весь свой почти саженный рост.
  'Так, - совершенно спокойно подумал Юрий. - Чудеса... - соображал молодой человек. - Свенельд - не старый. А я, когда год назад уходил из Киева, помню могилу князя. А прожил Свенельд девять десятков лет без малого. И Люта уже не было. Да, князя Льота, вместе со Святославом печенеги завалили, когда я еще под лавками ползком ползал... Очень интересно'.
  - А Суздаль где? - спросил коновал, желая переменить тему. - Далеко до него?
  - Дня три пешим, - махнул Явтяг на северо-запад. - Только один не ходи. Заплутаешь в нашем лесу. - предупредил он.
  - Ладно, - согласился Юрий. - Один не пойду.
  Он уже знал, что дороги из поселения не было - только тропки, что уводили глубоко в лес и там терялись. Это проверил в первую очередь, едва смог держаться на ногах, как под предлогом сбора березового сока убедился, что обыкновенной двухколейной дороги из села нет. А все тропки, что вели в лес, быстро кончались, упираясь то в малинник, то в болото, или терялись в ельнике.
  
  ***
  
  Юрия очень занимали сапоги около кровати Никитки. Обычно их было три. Драные, из старой, задубевшей от времени кожи, с толстыми и хорошо потертыми деревянными подошвами. Свои мастерски сделанные громадины-бахилы на шнуровке сын Микулы обычно вечером клал под лавку, к изголовью. А это старье пододвигал на середину между ножек, прямо под руку. Юрий сначала полагал, что в этих раскоряках Никитка ходит во двор, если приспичит ночью. Но зачем три? - недоумевал молодой человек. Да и дранье это на Никиткину лапищу не налезет, а вот на ногу Микулы сапоги пошли бы в самый раз. Но опять таки - почему три?
  Прояснилось назначение сапог однажды утром. Юрий проснулся рано - выспался за день, ворочался, пытался уснуть, но все без толку. Как только заорали первые петухи, он заметил на нарах малышни движение. Не было слышно ни скрипа, ни зевков, ни шороха одежды. В полутьме скользили лишь серые тени - мальчишки наскоро одевались, и по одному исчезали во дворе. Дверь не скрипела, но Юрий явственно чувствовал сквозняк, когда очередной из мальцов, одевшись, открывал её. Было слышно, как во дворе шаркает метла, как загремело в сарае. Потом двое - Юрий сумел разобрать, что это были Артемий и Ратша, - неслышно вошли с полными охапками дров в дом. Ратша остался на кухне раздувать огонь, а Артемий, беззвучно скользя подобно настоящей тени, ловко и неслышно накидал поленьев в очаг посреди комнаты. Дунул широко открытым ртом, и пламя на миг осветило сосредоточенное юношеское лицо. Все также неслышно он начал отступать к кухне. Ратша, который находился за его спиной, неожиданно грохнул полено на пол. Мальчуганы замерли, а Никитка, не открывая глаз, спустил на пол руку, пошарил, и одним точным движением, так и не приоткрыв веки, метнул сапожище прямо в мальчишек. Олег даже привстал на лавке от изумления. Артемий сместился, крутанулся волчком, ловя сапог, что летел в голову брату. Все это происходило очень быстро и в полной тишине. Братья замерли. Прошла почти минута, Юрий даже почувствовал, как затекает рука, на которую он опирался, чтобы лучше видеть. Ребята не шевелились.
  Наконец, Артемий решился. Все также осторожно шагая на полусогнутых ногах по предательскому бревенчатому полу, он буквально проявился на миг у Никиткиного ложа, положил обувку на место. Сделал шаг, и одно из бревен стукнуло другое, совсем тихо и незаметно. Никитка приоткрыл один глаз, снова спустил руку. Полога качнулись от скорости, которую развили в этот момент оба парнишки. Первый сапог летел, вдогонку ему уже собирался запуститься второй, Никитка привстал, ища глазами третий. Прошел сквозняк, Ратша вылетел за дверь, Артемий, на ходу поймав первый метательный снаряд, скользнул за непутевым братом. За все время раздалось только два звука - первый раз упало полено, второй - стукнуло бревно. Обувь летала беззвучно. Никитка с ворчанием опустил так и не запущенный второй воспитательно-метательный снаряд рядом со своей лавкой, откинулся, и снова засопел во сне.
  Юрий долго всматривался в полумрак, пораженный разыгравшейся сценой. 'Интересно, а девчонок, например, Анку, здесь так же воспитывают?' - подумал он и решил проверить, не спит ли девчушка, пока ее братья в поте лица и под обстрелом делают ранним утром домашние дела. Юрий поднялся, сунул ноги в собственные сапоги, ступил шаг, второй, третий. Бревно, надежно заделанное в паз, но ни в коем случае там не закрепленное, застучало, заскрипело под неосторожным. Юрий услышал за спиной шорох, и почувствовал, как волосы встают на затылке дыбом. Он повернулся, чуть не упав от резкого движения. Никитка, держа в руке сапог, смотрел на него в оба глаза. Но не кинул, а положил на место, повернулся на другой бок, пробурчав что-то вроде: 'Полуночники спать не дают', и захрапел.
  Юрий, стараясь по возможности не сильно греметь шатким бревенчатым полом, выскочил во двор, громко хлопнув дверью. Как мальчишки могли так бесшумно передвигаться?
  Во дворе во всю кипела работа. Креп старательно мел дорожки. Анка в загоне кормила корову и теленка. Рагбор и Боян шли с колодца. Артемий выпаивал коня, а Ратша уже возился на огороде. Все это совершалось в полной тишине, быстро и сосредоточенно. Юрий почувствовал себя каким-то лишним, ненужным. Для него сейчас во дворе места явно не предусматривалось. 'Пойду досыпать', - решил он, сходив до ветра. И понял, что теперь осталось их только двое - он и Анка. Девица сосредоточенно кормила кур из решета, на Олега не смотрела. Но пацанва исчезла, будто растворились мальчишки в холодном полумраке утра. 'Спать, что ли, снова завалились?' - недоумевал Юрий. Вошел в дом, снова прогремев дверью и полом, заглянул на нары. Никого.
  'Странно, - думал Юрий. - Куда их в такую рань понесло? На рыбалку, что ли? Пойду и я пройдусь', - решил он.
  Вышел снова, уже одевшись по погоде. Анка заливала корыто свиньям. На улице - почти никого, только истошно орали петухи. Два соседских паренька тащили, как только что Рагбор и Боян, бадейки от колодца. Дымили широкие жерла очагов, слышалось довольное мычание в хлевах, топали копытами кони...
  Казалось, что никто уже не спал. То есть из детей уже никто не спал... Юрий не понимал, откуда у него такое ощущение. Просто вдруг показалось, что он очутился в странной сказке, где дети, пожелав остаться без взрослых, в конце концов, добиваются своего.
  Он пошел вдоль домов, подмечая суетящиеся во дворах серые тени. В какой-то момент ему стало жутко. Дети-невидимки. Дети, умеющие очень быстро, и при этом совершенно бесшумно бегать. Дети, делающие работу взрослых рано утром... Бред...
  Три мальчугана быстрым шагом шли к лесу. Юрий увязался за ними, пытаясь поспеть, но все равно отстал. Куда ему, взрослому, тяжеловесному, угнаться за легкими мальчишками по весенней распутице?
  'Где они могут быть? - растерянно озирался Юрий по сторонам. - Разве что в лесу?'
  Двинулся к деревьям, что дымели первой листвой, а потом - услышал...почувствовал... Кто-то был около реки. Юрий спустился к желто-тягучей воде. Лух, во время половодья напоминал широкое длинное озеро цвета хорошо заваренного чая. Что-то было в этой реке непонятное и таинственное. Дальний берег был пологим. Сейчас его почти полностью, до самого леса, залила вода. Но тот, на котором стоял Юрий, был крутым и спускался к самой воде. Когда он, ступая осторожно по самой кромке песчаной насыпи, подошел, то застал престранное зрелище. На дне овражка, что образовал говорливый ручей, стремясь к старшему разлившемуся собрату, стояло три незнакомых паренька. Двое, с медными мечами в руках, рассекали воздух. Третий, постарше, ходил рядом с розгой наготове. Только подойдя ближе, Юрий понял, что мальчуганы рассекают старыми тупыми клинками совсем не воздух. Тонкие струйки воды, стекая неторопливо с двух сторон из желобка, составленного в виде стрелки, направленной острием вверх, и были мишенями для мальчишек. Юрий долго стоял, недоумевая, желая понять, в чем состоит смысл странного занятия.
  'Где-то я о таком уже слышал, - мучительно пытался вспомнить Юрий. - Где-то далеко на юге, в горах... Вот таких же мальчишек ставят на целый день у ручейка с тупым клинком в руках. А потом, вечером, проверяют, как молодой джигит научился не высекать брызг из текущей воды. Изо дня в день, неделя за неделей, месяц, второй... Прошедший такую школу может ссечь любую голову с одного удара. Но откуда это здесь? До гор далековато. Или я чего-то не понимаю? Может, местные жители еще более странны, чем мне показалось? И слово 'ратич' по смыслу совсем не совпадает со словом 'пахарь'? 'Орать', 'уйти на рать' - всегда означает работать в поле. Но в поле можно по всякому работать. Вот как эти пареньки, например'.
  Подойдя поближе, Юрий стал смотреть, заинтересованный результатами упражнений. Оба паренька усердно рубили воду, брызг не было, но струя, когда через нее проходил клинок, колебалась. В какой-то момент рука одного из ребят дрогнула, капельки воды сверкнули в воздухе, и тотчас же раздался свист розги, опускающейся на спину провинившегося. Юрий думал, что мальчонка вскрикнет, а то и заревет, но тот даже не вздрогнул.
  'Ничего себе, - чуть не присвистнул Юрий. - Да тут все очень серьезно. Не хочешь - заставим. Не можешь - научим'.
  Он присел на корточки, дожидаясь, что будет дальше. Мальчуганы уже несколько раз бросали на него неприветливые взгляды. Юрий явно тяготил их своим присутствием и минут через пятнадцать, по знаку старшего, экзекуция воды закончилась. Паренек поднял голову, посмотрел прямо в глаза. Тот, кто недавно называл себя богатырем, даже поежился от этого взгляда внимательно изучающих и анализирующих глаз. Паренек перехватил один из клинков, и Юрий стал свидетелем удивительного зрелища. Мальчишка, которому едва можно было дать пятнадцать лет, быстро рассекал воздух тяжелым, даже на вид, клинком. Рубил струйку сверху вниз, справа налево, вбок и наискось... Брызг не было. Мало того - струйка не колыхалась. Юрий почувствовал, как его собственные глаза начинают расширяться от удивления.
  - Уходим, - буркнул старший, подхватил меч поудобней, рванулся вверх. За ним скользнули оба младших. Один напоследок обернулся. В его взгляде явно читалось: 'Ну что, чужак? Видал?'. Ребятишки рванули так, что только лапти засверкали, но не в деревню, а опять куда-то в лес.
  'Пешком здесь по утрам не ходят, что ли?' - раздраженно думал Юрий, возвращаясь в деревню, таща на сапогах по пуду липкой грязи. Новая мысль пришла в голову. Он встал, чуть ли не посреди лужи, посмотрел на свои измазанные сапоги и вспомнил сверкающие лапти, на которых не было заметно и следа грязи.
  'Они что, летают? С ума сойти. Я сплю? Или брежу? Если ни то, и ни другое, то из этих парнишек вырастут замечательные воины. Только с кем они собираются воевать? И давно ли тут такой порядок установлен? Судя по всему - давненько...' - думал горожанин, слыша, как просыпается деревня.
  
  
  Постепенно снег полностью сошел с полей, в лесу потихоньку исчезали белые талые сугробы. В воздухе чувствовалась весна - начало жизни. Прилетели грачи. Важно вышагивая по весенней, еще не обросшей травой земле, пытались найти первых насекомых. Дети, веселые и шумливые, - обычные дети, а не беззвучные призраки, - кормили важных желтоносых птиц хлебом. Этим же днем, совпавшим с прилетом грачей, селяне выпустили первый раз на поле скот. Юрий поначалу хотел искренне удивиться, увидев неторопливых коров и нервных овец на голой земле, где еще местами лежал снег, если бы не обряды, которые сопровождали выход животных из хлевов. В воротах и в дверях хлева клали пучки крапивы или лебеды. Хозяйки, старые и молодые, этими же травами застилали всю дорогу до пастбища. Крапивные веники Юрий заметил и на воротах дома Микулы.
  
  Полянка долго убиралась по всему дому, собрала весь мусор, но не выбросила его, как обычно, в выгребную яму, а положила в угол под курятник.
  - Не трогай, - строго сказала она пришедшему ей на помощь Юрию. А потом неожиданно объяснила смысл своих действий. - Это для того, чтобы яиц было много, да не неслась птица где попало. А у тебя рука тяжелая. Лучше не мешай. Иди весну звать и новый год встречать.
  Порывисто встала и, видимо, не желая продолжать разговор, ушла. Только мелькнула рыжая коса в полумраке сарая.
  Выйдя на улицу, Юрий убедился, что миряне шумных гуляний устраивать не собирались. Пахло пирогами, клохтали потревоженные куры.
  За обедом Микула сказал, глядя прямо в глаза:
  - Как поедим - не уходи. Дело есть. Пойдешь со мной.
  Юрий не подал виду, что насторожился. Однако задавать много вопросов здесь не принято. Все равно не ответят.
  После пирогов они, недолго прособиравшись, вышли на улицу. Без лишних слов пошли по направлению к большому, старому амбару, что прирос мрачной тенью к деревеньке. Этот амбар давно занимал воображение Юрия. Сегодня в первый раз широкие ворота были распахнуты настежь, и Юрий был неприятно поражен количеством находившихся там мужчин. Привыкший к тому, что по меркам Киева он являлся довольно высоким, сейчас он ощущал себя карликом. Все были выше его на голову, а некоторые - и на две.
  - Проходь, - буркнул Микула, и тычком направил гостя в круг, на центр амбара.
  Юрий, хоть и был слегка встревожен, постарался напустить на себя независимый вид, скрестил руки на груди. Толпа одобрительно засопела. Молодой богатырь медленно и будто с безразличием поглядывал вокруг. Пол из опилок и песка, стойки с тренировочным оружием, кукла для борьбы, кожаный мешок, набитый песком и опилками (такой он уже видел рядом с богатырской гридницей в Киеве), набор гирь, мишень на противоположной стене; несколько длинных лавок, на стене висят испещренные палочными ударами старые кожаные доспехи.
  - Так ты и есть Юрий?
  Молодой человек, не торопясь, обернулся к обладателю рыка. Седоволосый, с темными провалами глаз, высоченный сухощавый старец восседал в деревянном кресле, как судья. Обступившие кресло оказались пожилыми мужиками, наверняка - главами семейств. С изумлением Юрий отметил в их рядах Полянку.
  - Говорят, ты великий воин? - продолжал старец.
  Юрий и виду не подал, что удивлён. До сих пор никто им особо не интересовался. Казалось, что всем было глубоко наплевать - кто он, откуда и как здесь появился. Юрий уже привык к такому положению вещей. Кроме того, он и сам не хотел, чтобы о нем знали больше, чем нужно. А тут, сразу, с порога - 'воин', да еще и 'великий'.
  'Как ответить? Воин? Пожалуй, да. Великий? Может быть. Что мужчина - несомненно. На счет остального - не знаю, вам виднее'.
  С изумлением Юрий понял, что проговорил эту ахинею вслух. Ого, а здесь надо быть осторожным. Как так получилось?
  - В круг, - скомандовал старец.
  Юрий с изумлением осмотрелся: он и так стоял в круге.
  'А, вот кому', - понял через мгновение. Молодой, крепенький, на пару вершков повыше. В руке - шест.
  - Отрывать руки от шеста не принято. Засмеют, - шепнула на ухо Полянка.
  'Господи, она-то хоть что здесь делает? - промелькнуло в голове. - Из круга выходить, насколько понимаю, тоже нельзя'.
   Парень, что стоял напротив Юрия, хоть и из молодых, но держался уверенно. Не робея, смотрел в глаза, поигрывал плечиками. Конечно, он здесь хозяин.
  Ничего, сейчас чуток спеси с тебя собьем... И тотчас же Юрий понял, что смотрит парню в глаза, лежа на полу. Движение, подсечка. Почему он не мог оторваться от этих ясных, светло-синих глаз? 'Колдовство!' - чуть не крикнул Юрий, но в последний момент оторвался, отцепился, крутанул вокруг себя шест. И сильный удар - по голове.
  Кувырнулся, прогоняя движением сумрак в глазах. Ах, так? Сейчас все поймете, на что способен настоящий богатырь. Юрий собрался - в единый кулак, в одно движение -смять, отбросив собственную боль, превратить человека в кусок мяса. Тупой конец шеста до обидного больно стукнул в губы, в долю секунды превратив их в кровавые подушки.
  Юрий уже и не помышлял о нападении, держал шест перед собой, отступая и кружа по кругу, старался не пропустить очередной выпад паренька с русой бородкой. Хлопс! Тычок прямо в лоб. Круги перед глазами, но надо встать? Уже стоя, подумал: 'Зачем вставал? Чтоб перед Полянкой покрасоваться?'.
  Время, ему нужно время, одно биение сердца. Неожиданно бросить противнику шест, самому - в ноги, сгрести, заломать, взять на залом, а лучше просто - сломать шею. Обманное движение, как будто противник хочет ударить вверх, в лицо, а на самом деле... На самом деле стоящий напротив Юрия отшатнулся вбок, присел, выставив шест перед собой, дождался пока противник налетит, и резким движением вздернул деревянное оружие вверх. Юрий ощутил, как его ноги описали дугу в воздухе и тотчас же больно врезался лицом в опилки.
  - Полено, - сказал паренек.
  - Что? - ошеломленно спросил Юрий распухшими губами.
  - Шест подыми, - спокойно повторил соперник.
  Юрий только сейчас понял, что его шест лежит на полу.
  - Сейчас, - пробормотал он. 'Только бы дотянуться...'. Юрий взвился в воздух, был пойман на излете, и сухое дерево аккуратно ударило его чуть пониже уха. Но в последний момент он увидел, что конец его шеста сильно ткнул соперника в горло. Крепыш издал горловой звук, но Юрий уже валился на опилки бесформенной кучей, еще что-то соображая, что-то понимая, борясь с подступающей темнотой и тошнотой.
  
  Мужики, что внимательно наблюдали за схваткой, недовольно качали головами. Микула густо хмыкнул, а Никитка проговорил, обращаясь к победителю:
  - Улеб, он тебя достал.
  Невысокий русоволосый юноша набычился:
  - Но победил-то я. Он убит уж десяток раз.
  - Ты победил десятерых, а следующий победил тебя, - с нажимом на каждое слово проговорил сын кузнеца.
  - Но он хороший воин, - уже оправдывался названный Улебом.
  - Да, он хороший боец, - старец, до этого сидевший на резном кресле, поднялся. - Но ты - Ратич. Ратичи не ошибаются, и не проигрывают. Ратича-богатыря можно убить, но нельзя победить. А будь против тебя сейчас дюжина таких врагов, как он, - посох в руке старика указал на лежащего, - и ты сейчас лежал бы с пробитым горлом, а враг стоял над тобой. Сын, ты проиграл.
  - Да, отец, - тихо произнес молодой человек, понурившись и всем своим видом выражая согласие.
  Высокий, седой, но все еще сильный, широкоплечий старец не спеша подошел к распростертому телу, присел, легонько коснулся волос.
  - Никитка, ты ничего не перепутал? - Его голос был громкий, слишком густой и сильный для высохшего тела.
  - Нет. Барма все правильно сказал. Нашел я его в лесу, зимой. Там, кроме него, никого и не было, - несколько обиженно (в который раз уж спрашивают!) пробурчал сын Микулы.
  - Хорошо, - пробормотал старейшина и отвернулся от Юрия. - Зело хорошо!
  - Ничего хорошего, - пробормотал Юрий. Он справился с болью, с позывами к рвоте, с мраком в глазах. А сейчас справится и с тем, кого называют Улебом. Конечно, Юрий не готовился быть бойцом с самого младенчества. Не проходил воинских наук. Не умеет рассекать клинком воду... Зато крепко стоит на ногах. И руки словно выросли, превратились в крылья. Никому не видимая, никем не измеренная сила заполняла тело. Теперь он не смотрел на ратичей снизу. Наоборот, Юрий стал словно на голову выше. Люди, его окружающие, сделали умение убивать искусством, они словно бы играли, словно не понимали - все это всерьез.
  Юрий знал, что через несколько мгновений Улеб будет лежать на полу со сломанной шеей. Это знание не удивило, не поразило молодого богатыря. Юрий без сомнения шагнул вперед - и лица ратичей помрачнели - они явно что-то почувствовали.
  - В круг, - процедил Юрий.
  Улеб усмехнулся, поднял шест, неуловимо размахнулся...
  ....а ладонь уже легла на затылок, вторая уперлась в подбородок противника...
   Сбоку мелькнуло, и громадный Никиткин кулак отбросил Юрия к стене...
  
  ***
  Круги светлые перед глазами... Словно в тоннель засасывает. Юрий безразлично отдался видениям и грезил. Тоннель в сознании обрывался, солнце ярко брызнуло в широко раскрытые глаза. Сначала, как в тумане, или скорее - как в первые секунды выныриваешь из воды. Деревья. Какие деревья? Захотелось протереть глаза руками.
  Купы деревьев, широколиственные дубы и клены. Ручейки прихотливо извиваются меж холмов, покрытых свежей травкой. Юрий поднял взгляд повыше и увидел бескрайние поля, переливающиеся тягучими желтыми волнами, море и горы далеко на горизонте. Высокие горы и бескрайнее море. Но вот он вновь обратился к деревьям. Душа его, словно обретя крылья, плыла над шапками листвы. Вот показались цветущие свечи каштанов, большие оранжевые цветки неизвестных растений. Все больше и больше цветов, разных - оранжевых, красных, желтых, синих. Вот Юрий прекращает свой воздушный полет, опускается на землю, средь цветущих вишен. Тропинка, изгибающаяся призывно, выводит к полянке, на которой в глубокой чаше белого мрамора бьется животворный ключ родника.
  Чуть поодаль раскинулась яблоня. Средь листвы застенчиво сверкают желто-красными боками тяжелые плоды. Юрий почувствовал, как скапливается во рту слюна. Он гулко сглотнул и, легко шагая, направился к дереву. Уже собирался сорвать одно, не самое большое, но замер. Среди широких листьев и узловатых ветвей вдруг заметил плоскую широкую голову и два изумрудных глаза. Огромная змеюка казалось, смотрела прямо в глаза. И в плоских зрачках твари Юрий вдруг увидел чувства: понимание, одобрение, скрытое желание. Рука замерла, пальцы почти касались наливного бока яблока. Но Юрий уже знал - он не сорвет и тем более не откусит. Взглядом скользнул вдоль тела змея, и обомлел. Толстое туловище твари плотно прижалось к темной коре, почти сплелось с древесиной, и ветка, на которой висит выбранное Юрием яблоко - совсем и не ветка, а покрытая чешуей живая плоть. Змей открыл пасть, длинный раздвоенный язык метнулся... Но Юрий уже падал, проваливался сквозь землю, скользя и обдирая руки, пытаясь уцепится, а к ногам вдруг оказался привешен неодолимый груз. Но странным образом Юрий продолжал видеть и под землей. Он видел, что у яблони нет корней, а точнее все это - змеиное тело, а не ствол, тысячи змеиных хвостов, а не корни. Падение, только раздвоенные хлысты нервно трепещут, все еще пытаясь достать. Он падал в огненную пропасть. Мрачные кровавые горы одобрительно наблюдали за его падением.
  Гул и дикие крики. Внизу бесчисленное море огней, бесконечные потоки людей, едва различимых с такого расстояния. Буро-черные тени метаются здесь и там, свищут бичи и слышатся крики избиваемых. Горький дым забивает горло, заставляет слезиться глаза. Жирные даже на ощупь тучи задерживают его падение, взор странным образом проясняется, и Юрий в полной красе может наблюдать за происходящим. Нет таких слов, чтобы описать все то, что здесь происходит с людьми...
  Но что это, вдали? Едва заметная темная полоска, то поднимающаяся, то опускающаяся в такт дыханию. Что за блестящие звездочки, вспыхивающие на миг над строем? Воины? Откуда они здесь? Десятки тысяч, если не больше. Шаг в шаг, ровными колоннами, огромной шеренгой шагают бесстрашно. Юрий уже видит в просветы между щитами мужественные лица... Стяги трепещут на ветру, а навершия копей блистают в кровавом свете, заливающем все вокруг. Внизу все приходит в движение. Мириады существ, слишком извращенных, чтобы их вообразил человеческий разум, размахивая отвратительными конечностями с зажатыми в них клещами, молотами, кнутами и факелами бросаются навстречу воинам. Слишком мало, очень мало людей в доспехах. Но вот и другие люди, свободные теперь от своих мучителей, бросаются к горстке смельчаков, бросивших вызов князю Тьмы. Залитые кровью, обоженные, с оторванными конечностями, с распоротыми животами они обгоняют своих палачей. Хрипя, крича и воя, истерзанный людской вал приближается к своим...избавителям? 'Они собираются атаковать воинов' - понимает Юрий. А вокруг, насколько хватает взгляда и дальше поднимается гигантская волна истерзанных тел, вопли и стоны заполняют воздух, давят остатки воли. Еще мгновенье и несколько жалких десятков тысяч будут смяты, растерзаны, развеяны по ветру... Суровы бледные лица за деревянными стенами щитов. Но вот раздвигается проход в самой середине войска, и на пространство, которое все еще остается между двумя армиями, вылетает всадник на белом волке. Желтая грива волос развевается за широкими плечами, длинный меч замер в руке, отведенной для удара. За ним, чуть отставая - богатырь в золотых доспехах, на странном коне. Воины, молчаливые до сих пор, вздымают оружие, и рев десятков тысяч глоток сотрясает смрадный воздух. Богатырь на золотом коне скачет вдоль строя, а бледный всадник... Его взгляд замирает на Юрии, что продолжает падать...
  Но пылающее жерло все ближе, жар опаляет, и волосы начинают трещать. Еще мгновенье...
  И Юрий выныривает из сна, с него пытаются содрать кожаную маску, безвкусный клейстер забил горло. Вдох. Рождение. Ему стало больно, воздух обжигал сморщенные легкие.
  - Юрка, миленький, вставай, - сквозь шум в ушах услышал он голос Полянки.
  Тепло. Даже не тепло - жарко. Мягкая мокрая тряпка на лице пропитана травяным отваром. Пар так окутывает тело, что и не поймешь, что ты - без одежды. Чуть пахнет смолистым дымком и сильно - влажной осиной. Чьи-то руки умело и приятно мнут плечи, живот, бедра. Через мгновенье Юрий понимает, что это - женские руки. Со стоном он попытался приподняться, сорвал тряпку с лица, и тут же накинул ее на бедра. В глазах у него двоилось. От стыда? Какой тут стыд?
  Полянка нельзя было назвать голой. Только - обнаженной. Да, обнаженная красота. Поняв, что Юрий очнулся, она спросила:
  - Ну, что?
  Он не ответил.
  'Краса, - думал он ошеломленно. - А ведь, пожалуй, хочет... Точно, хочет... Повалить на полок...?'. Он попытался встать, но движение отозвалось такой болью в голове, что не то что пойти - сесть страшно... И тотчас Юрий вспомнил кучу мужиков в амбаре, сильного и верткого соперника с шестом. В толпе, среди русых бородачей - женское лицо, строгие зеленые глаза, толстая коса. Что делала девка среди воинов? Если... Или Полянка - сама воин? Да еще какой, если ей разрешается присутствовать на мужских собраниях!
  Нет, Юрий не испугался. Сомнение коснулось хребта, расползлось по спине мурашками, вздыбило волосы. Богатырка. Вот было бы позору, если бы она его, голого, из бани выбросила. Такое до конца жизни вспоминается.
  - Одежонка твоя здесь. Смоешься - выходи, - дверь хлопнула, и голос умолк.
  Кряхтя, стараясь не слишком трясти голову, Юрий слез с парной полки и, ухнув, окатился холодной водой.
  -Дурища, - сказал он в сердцах. - Неужто бессознательного в баню несут?
  
  А дома у Микулы Юрия уже ждали. Сухонький старичок в рваном рубище забился в самый дальний и темный угол кухни, посверкивал оттуда ясными, совершенно детскими глазами. Высокий костлявый старик - отец Улеба - сидел во главе стола. Микула был рядом, по левую руку; Никитка по правую. Полянка сидела на скамье, теребила косу. Мать возилась около печи.
  Юрий вошел, нахмурился, и кивнул Никитке:
  - Хорошо ты меня...
  - Неча рот разевать, - неприязненно отозвался гигант.
  - Цыть, олухи, - вдруг повелительно прикрикнула Мать. - Потом будете балаболить. Парень этот, - она говорила, продолжая возится с ухватом. - Темный парень. Сила в нем есть. Не та, что снаружи, а та, что внутри... Так ли?
  - Так, так! - высоким голосом согласился старичок в углу.
  Юрий от этого голоса вздрогнул.
  - Ты, паря, меня знаешь, - старичок поднялся, колобком подкатился к молодому человеку. - Откуда?
  - Ты - Барма, - сказал Юрий, с внутренним трепетом выдерживая взгляд веселых васильковых глаз. - Ты у князя Владимира лекарем состоишь...
  - Князь Владимир? - захихикал старичок. - А это кто такой?
  - Так как же? - Юрий тряхнул головой и поморщился. - Вы чего... за дурака меня...
  - Да нет, не держим, - вмешался в разговор отец Улеба. Огладил бороду, прищурился:
  - Рассказывай, парень...
  
  Слушали молча, почти не перебивали. При имени Святогора Микула и Никитка переглянулись. Известие о смерти богатыря на них впечатления не произвело. Зато Барма захихикал, когда Юрий стал рассказывать о волках.
  -Что смешного? - проворчала Мать.
  -Ничего, - отозвался старичок. - Сказывай дальше...
  После того, как Юрий рассказал о пробуждении Лиха, Никитка грозно засопел, поднялся из-за стола.
  - Нишкни, - грозно сказал Микула. - Утром проверишь.
  - Башку ему оторвать, - гигант сверкнул глазами на Юрия.
  Юрий не утаил ничего. Он рассказал со всеми подробностями, даже про свои видения. На некоторое время повисла зловещая тишина. Первой взяла слово Мать:
  - Один и Тюр вывели свое войско из Валгаллы, - произнесла она задумчиво. - Недолго ждали они своего часа. Теперь я понимаю, почему Отец битв был так жаден до новых воев.
  Старуха замолкла. Прошло несколько минут, прежде чем она заговорила вновь.
  - Один проиграл. Канули в Лету все его витязи. Одни мы остались. Одни как перст.
  - Отец, надо собирать поход, - почти выкрикнула Полянка.
  - Это наш последний поход, - покачала головой Мать. - Близится час забвенья. Все там будем, кто раньше, кто позже. Цепи судьбы уж откованы, но некому теперь даже разорвать их. Наворочал парень делов...
  - Дела еще раньше наворочены, - внезапно вступился за Юрия Барма. - Раньше надо было думать.
  - Князей - к ногтю, - зарычал Никитка. - Слуг чернобоговых в навозе закопать. А сеструха правду говорит. Пройти колесом огненным по всей земле... чтоб ни одна сволочь... ни одна гадина...
  - Замолкни! - рыкнул молчавший до этого высокий старец. - Великие воины, которых тысячи лет собирали - и те проиграли. Чем ты лучше? Вот что, паря, - обратился отец Улеба к Юрию. - Амулетик с шеи Зарубы-воина... У тебя?
  - Вот он, - протянул юноша покрытую лаком фигурку. Старец отшатнулся, зато Полянка сразу схватила игрушку на шнурке.
  - Вот это? - зеленые глаза горели недоверием.
  - Ну да, - ответил Юрий. Полянка с Никиткой переглянулись.
  - Да нет, Юрка, ты что-то путаешь. Здесь ни капли магии нет, - вернула она ему амулетик. - Уж я в этих делах разбираюсь. Правда, Никитка?
  - Это точно. Да и я ничего не почувствовал. Глина... и глина на веревочке. Ум нам крутишь, - ворчал гигант, недоверчиво посматривая на Юрия.
  - Магия здесь не снаружи, а внутри, - еще раз рассмеялся Барма. - А тебе, Микулин сын, уже сегодня к Лысому камню идти придется... Одному. А кто с тобой пойдет - тому худо будет, - и снова заливистый смех, как звон колокольчика.
  
   Утром Юрия ждал не кто иной как Улеб. Юрий умывался из бочки, когда почувствовал, что за спиной кто-то стоит - и сразу развернулся - быстро, плавно, готовый к любому повороту событий.
  - Сказали тебя Явтягу показать, - без приветствия заявил бывший противник.
  Явтяг приходился Микуле ближайшим соседом, и молодой коновал удивился:
  - А почто он сам не пришел? Лошадь к кузнецу не ходит...
  - Разговорчивый ты больно, - скалясь, заявил Улеб. - Старшому к младшому идти зазорно.
  - Что хоть надо?
  - Там узнаешь...
  
  Одноухого ратича они нашли за сараем. Явтяг рубил дрова. Беззвучно. Юрий от неожиданности даже сглотнул. Толстый широкий топор-колун взлетел над лохматой головой - в самое небо - и опустился блестящей молнией; вошел, как в масло; пропорол неподатливую древесину с легким треском, будто гнилую материю.
  - Пришли? - не повернул головы Явтяг.
  - Привел, - отозвался Улеб.
   - Пойдет, - пробурчал ратич. - Можешь идти, Улеб.
  Явтяг отбросил колун в сторону, подошел ближе, и Юрию стало не по себе. Казалось, что в простом мужике столько силы, что захоти он - и разорвет голыми руками, на десять частей, даже глазом не моргнет.
  - Так, - протянул учитель. - Становись спиной.
  Он быстро ощупал Юрия железными пальцами, проверил мышцы на руках, плечи, спину. А вот говорить начал неожиданно мягко:
  - Не боись, Юрий. Я изучаю искусство, и вколачивать его в тебя розгой не собираюсь. Возьми оружие по руке, - и указал на стойку возле сарая.
  Молодой человек пригляделся. Боже ты мой! - вперемешку с косами, граблями и вилами - мечи, копья, клинки разных размеров. Юрий подошел, долго и в изумлении разглядывал чудное сочетание, а потом быстро выбрал простой, чуть изогнутый клинок.
  - Сабля, - задумчиво поглядел на ученика Явтяг, - оружие конника. Благородство и честь. Рубить и колоть одновременно. Победа любой ценой. Хм...
  Юрий уже собирался направиться в круг, чтобы показать новоиспеченному учителю собственные умения, но мягкий голос остановил:
  - Постой. Садись. Слушай.
  Юрий послушно сел прямо на землю.
  - В самом начале у человека не было ничего, кроме рук. Крепость рук и все. Но и человек тогда не совсем походил на сегодняшних людей. Первое, что взял он в руки - палка. Бревно. Жердь. Это оружие человека. Первое. Изначальное. Им зачастую не надо уметь пользоваться. Надо вспомнить. Память тысяч поколений, защищавших дом и семью с палкой в руке. Такое знание дорого стоит.
  Юрий уже не удивлялся ничему. Он слушал слова, скроенные в куцые предложения, и даже из них выделял лишь главное, нужное. Когда придет время, он примется так же четко и цепко усваивать движения, удары, блоки, замахи - воинскую науку.
  Явтяг продолжал:
  - Но человек не стоит на месте. Что стоит привязать к палке камень? А заостренный камень? Первым помощником человека стал топор. Оружие-инструмент. Каменный, медный, железный, стальной. Но есть отличия. Палку можно вспомнить. Топором нужно уметь. Вставай. Начнем с топора...
  Юрий рывком поднялся, пожил саблю на место, взял из стойки топор с длинным топорищем.
  Много часов спустя Юрий, взмокший, со сверкающими глазами, пытался, в который раз, достать стоящего на месте Явтяга. Глаза бородача тоже сверкали, он почти кричал:
  - Используй как щит! Перехватывай! Что такое - сабля? Что такое - кистень? Неподвижная гибкость и застывшая сила!
  Топоры встретились. Юрий едва устоял. Отдача чуть не выбила оружие у него из рук.
  - Скользи рукой по древку! Ты можешь! Разрезать! Разрубить! Расплющить! Даже кинуть! Вот так!
  Юрий скользнул к бородачу. Удар! Звон и искры!
  - Ты хорошо двигаешься. Но этого недостаточно! Слейся с оружием. Вспомни палку! Пойми сталь! Ничто не может устоять перед вами!
  Явтяг сделал шаг, взмахнул - и топор Юрия отлетел в сторону.
  - Это восхитительное оружие. Каждый рано или поздно возвращается к нему. Ошеломительная мощь и мастерство, не имеющее предела.
  Юрий подобрал оружие и сделал еще попытку. Удар, промах. Явтяг стоял над ним, а иззубренное лезвие застыло в пяти сантиметрах от головы Юрия.
  - Все! Хватит на сегодня, - гаркнул мастер.
  
  Юрий возвращался в дом с улыбкой на лице. Явтяг не обманул. Это действительно искусство. Это знание стоит многого, оно красиво и притягательно. Но смогут ли общинники устоять против слаженной атаки монолитной колонны?
  Дома никого, кроме малышни, не оказалось. Зато Юрию послышалось... Даже не послышалось - почувствовалось... Дрожь многовековых сосновых бревен, из которых сложен дом. Он приложил руку к стене и почувствовал: тук - тихонечко. Бух! - словно молотом. Так это и есть: молот. Кто-то работает в кузнице.
  Юрий заглянул под кузнечный навес, где обычно и работал Микула, правил себе и соседям гвозди, скобы, оси, подковы. Никого здесь не было, а удары, между тем, раздавались все четче.
  'Неужели есть еще кузница? - метался по двору Юрий. - Но где она тут?'
  Он вышел на улицу, миновал сарай и овин. Внезапно его внимание привлекла дверца. Как не замечал раньше? Такая живописная дверца... Медные, с узором, петли, кольцо-ручка вся в рунах. Звуки молота доносились из-за неё.
  Юрий толкнул темное дерево. Казалось, что тронул легонечко, кончиками пальцев, но дверь отворилась словно от богатырского тычка. И сразу же - жар, металл стонет и воет зверем под мерными ударами. Микула, спиной к горну, голыми руками держит раскаленные до красноты клещи. Маленьким молоточком-ручником бьет по заготовке. Бу-бух - громада тела Никитки сотрясается, боевой молот заставляет содрогаться землю под ногами. Он же к Лысому Камню ушел, - подумал молодой человек. - Неужели так скоро вернулся. С какими вестями?
  На мехах стоял Артемий. Юрий замер, оглушенный звуками и зачарованный запахом горячего железа. В песне молотов ему вдруг послышались слова:
  -Гибель... Погибель... Далеко... Восток... Богатырь... Доблесть... Евпатий... Погибель...Только... Далеко...
  Что это было? Заклинание? Пророчество?
  - Легенда...
  Грохот оборвался. Только меха мерно и мощно гонят воздух сквозь кожаные легкие. Микула взял с горна клинок. Юрий, не отрываясь, смотрел, изумленный красотой и совершенством линий. Узловатая рука легко держала блестящий, будто полированный, полуторный меч. 'Он же должен быть раскаленным! - подумал про себя коновал. - И весить, при таких размерах, никак не меньше двух-трех пудов'.
  - Давненько я не делывал таких вещей, - сухо сказал Микула. Казалось, что кузнец как-то подозрительно смотрит на только что откованное оружие. С презрением, будто недовольный собственной работой. Но Юрий даже отсюда видел, насколько совершенен меч и насколько хороша проковка. Наконец, Микула произнес:
  - Артемий, возьми. Отдашь Полянке, пусть что надо наложит, рукоять обтянет.
  Подросток, оставив рукояти мехов, кивнул. Никитка с рычанием, через голову, сорвал с себя кузнечный фартук и погрузил голову в чан, что стоял у самого горна. Микула, со спокойным лицом, даже не запыхавшийся, повернулся к Юрию. Тот сглотнул, приготовившись к наихудшим вестям.
  - Пропало Лихо, - проворчал кузнец. - Всем обедать.
  
  ***
  Вечером Юрия привлек свет лучины в клети. Молодой человек толкнул коротко проскрипевшую дверь, и увидел Полянку. Девушка расположилась на пустой корзине, и, закусив губу, в неровном свете обтягивала рукоять выкованного днем меча. На вошедшего она даже не взглянула, а Юрий прислонился к косяку и с удовольствием стал наблюдать за работой. Точнее - за самой Полянкой. В полумраке та казалась невероятно красивой, высокая грудь вздымалась, втягивая воздух и выпуская его тягучим протяжным звуком. Тонкий кожаный шнурок ложился на рукоять - петля за петлей, вдох-выдох, пламя словно колебалось в такт мотиву. Но Юрий отвалился от косяка, замер в напряженной позе - он вдруг понял, что вовсе не воздух качает пламя...
   - Боги и великаны еще дружили друг с другом, а о людях они только начинали говорить, - произнесла вдруг Полянка. Юрий замер. Тихий, спокойный голос внушил ему такой ужас, что лоб покрылся испариной.
  - Грозные то были дни, полные великих деяний и свершений, - продолжала Полянка все тем же безжизненным голосом. - Темные и светлые существа еще только обживали Мать Землю. И среди них было одно существо, невидимое и непонятное до сих пор, называло себя Лихом. Никто не слышал, чтобы Лихо делало зло, но и добра оно не творило. Пока не появился Чернобог.
  Только благодаря Лиху Чернобог чуть не поглотил всю землю. Нелегко их было победить. Самому Родителю Роду пришлось вмешаться в жизнь своих творений. На землю пришел дивный и могучий воин - Крышень. Отец Битв выбрал ему коня. Белогривым назвал Крышень своего друга. Бог Велес считал честью стоять в битвах рядом с Крышнем. Они победили Чернобога, но Лихо оказалось им не по силам. Для Лиха жизнь также неизбежна, как для всех нас - смерть. Поэтому они заточили его здесь.
  - Ладно, понял. Что мы еще знаем?- протянул Юрий. Он пытался спросить уверенно, но голос подвел. Вопрос получился смешным и совсем неуместным.
  - Ты хочешь спросить меня о том, что сам не знаешь. Ну что ж, похвально. Слушай дальше, с самого начала. Из пены вод Океана явилась Мировая Уточка, породившая многих богов. Самыми сильными из них были Сварог, закончивший за Рода мирозданье, и Чернобог, Черный змей. Однажды он языком пролизал три небесных свода и влез в небесную кузницу. И тогда Сварог с сыном Семарглом ухватили раскаленными клещами язык Черного Змея, укротили его и впрягли в плуг. Потом боги разделили Землю этим плугом на царство Яви и царство Нави. В Яви стали править Сварог и Семаргл, а в Нави - Черный Змей.
   Было время, когда воины Чернобога - Черного Змея захватили почти весь Мир. Великие Льды покрыли большую часть земли. Злой бог лишил людей огня и тепла. Он спрятал огонь в Черных горах и земля переполнилась злом. Тогда Крышень, сын Вышня и Златы Майи, был рожден в земном мире, дабы победить зло и передать людям знание. Крышень и его верный товарищ Белогривый конь похитили огонь у Черного бога. Но Чернобог не хотел отдавать людям огонь. Он бросился за Крышнем, приняв вид Змея. На берегах Северного Океана противники сразились, Крышень заковал Черного бога в Великие Льды. После этого Крышень принес огонь людям и дал такую заповедь:
  
  Зажигайте Огонь Священный!
  Пусть пылают огни горючие -
  высоко до самого неба!
  Почитайте и помните Крышня!
  Сына Златы Майи и Вышня!
  
  Полянка перевела дыхание. Юрий, изумленный, не отрываясь смотрел на нее.
  - Долго пребывал Чернобог во льдах. Но оттуда смог он выбраться. Замерзший, жалкий и бессильный, скрылся в жарких песках, далеко отсюда. Там люди строят великие каменные усыпальницы своим царям, и там же, в жарких песках, отогревшись от холода, начал свое дело Черный Бог. Сначала он был слаб и действовал хитростью. Одни боги были беспечны, и допустили его на гору Олимп. Никто и никогда теперь не узнает их судьбу. Потом он разверз землю на другой горе и уничтожил богов, что жили среди ромеев. Асы поздно догадались, что это проделки Чернобога. Напрасно Тор метал свои молнии, напрасен был подвиг воинов Валгаллы. Это была славная смерть, и все же боги-асы канули в небытие. Даже Крышень под властью Черного Бога. Ему, Крышню, отведено главное место в пыточном аду Змея. Сейчас и на нашей земле Чернобог хочет навести свои порядки. Он умен и хитер. А теперь еще и силен.
  - Стой, подожди, - вышел из задумчивости Юрий. - Ты что-то путаешь. Бог ведь один.
  - Так я про то и говорю. Всевышний един. Но богов множество. Я не хочу говорить, что Зевес из Эллады, ромейский Юпитер, и бог северян Тор, как и наш Перун - одно и то же. Это воплощения одного бога, только для одних людей он был Юпитером, а для других - Тором. Возьми Велеса, владыку лесов, животных, богатства, поэзии, бога Лунного Света, брата Солнца и Великого Хранителя Прави. У Велеса много имен, он имеет множество воплощений. Само имя Велес значит 'великий властитель'. В стране, что далеко на юг, а потом на восток, Велеса зовут Валой, где-то он прозывается Асилой, еще дальше - Гесером, Мергеном или Ермельчинеком. Люди, что строят гигантские гробницы зовут его Осирисом. А у нас он был богом Велесом и Доном. От него и от Ясуни Святогоровны пошли люди русские. Теперь Велес снова воплотился в человека и готов сразится с Черным Змеем. Только бы знать, где у змея голова, а уж Никиткина секира любую голову отрубит, - закончила Полянка почти мечтательно.
  - Так, стой, человек... Ты хочешь сказать, что Никитка - бог Велес? - открыл рот Юрий.
  - Конечно. Только не сам, а одно из воплощений.
  - А ты чье воплощение? - почти ехидно поинтересовался он. Молодой человек стряхнул с себя странное, словно наколдованное оцепенение. Теперь перед собой он видел девицу, которая решила позабавить и напугать сказкой неожиданного гостя.
  - В другой раз Велес был рожден дочерью Земун Коровой Амелфой вместе с сестрой Алтынкой, - нараспев процитировала Полянка. - Слово 'альт' произошло от Алатыря - волшебного камня, что прикосновением обращает все в золото. Алтынка значит - 'золотая', а надо быть слепцом, чтобы не увидеть, какого цвета мои волосы.
  - Твоя мать, что, получается, Амелфа?
  - Она не моя мать.
  Вот так новости. Впору и голову почесать. Да не один день придется почесываться.
  - Так, дай сейчас определю, кто у нас твой отец, Микула. Наверняка - Сварог, он же кузнец.
  - Да, точно ты зришь, - тоже язвительно ответила Полянка.
  - Тогда Никитка должен быть не Велесом, а Сварожичем.
  - Сварожич-Семаргл у нас Артемий.
  Юрий присвистнул. Час от часу не легче.
  - А Барма кто, тоже бог?
  - Конечно, он бог-ведун. А наш староста - Числобог, бог времени и звездочетов.
  - И остальные тоже боги? - не унимался Юрий.
  - Да нет, зачем же? Люди мы, русские люди, хоть и необычные. Просто так пришлось. По одному сейчас мы бессильны. А если ты насчет богатырей, так они все небесные Ратичи - воины Сварога.
  - Ну, хорошо, - у Юрия уже не было сил удивляться. - А я-то вам на что? Раз вы тут все божьи дети, что вам стоит стереть все с лица земли, нарожать новых детей, пусть они в вас верят, а не в Чернобога. А Сварог, по-моему, вообще может земле новый облик придать.
  - Ты как маленький ребенок, Юрий. Тебе все время требуются доказательства того, что происходит прямо у тебя на глазах. Зачем ты потребовался? Это отдельный вопрос. Макошь предсказала давно, но никто тогда не придавал значения. 'Придет время, - сказала она, - и народится трое: богатырь, которого еще не видела земля, зеленоглазая колдунья с рыжими волосами, и последним придет человек, что живет столь далеко, что туда и зверю не добраться, ни птице не долететь. Один совершит предательство, а другой - спасет старых богов'. Но мало ли колдуний рождается каждый год, пусть даже и с зелеными глазами? Но этой зимой предсказание начало сбываться. Сначала Барма приказал Никитке тебя найти. Потом ты увидел последнюю битву Одина. Или скажешь - не видел? - Полянка смотрела на Юрия с недоверием и негодованием.
  И тут Юрию стало смешно. Он, человек из стольного града Киева, христианин - и в низкой темной клети слушает бредовые мысли полусумасшедшей девчонки о ее божественном происхождении. Деревня, населенная богами и детьми богов? Или, как они сами себя называют - воплощениями? А, каково!?
  - Успокойся, маленькая, - проговорил он, уже не слушая ее. Обнял ее за плечи, повернул к себе, с любовью глядя в сердитые зеленые глаза. Руки, сами собой, даже против воли, начали задирать подол, развязывать гашник. Полянка не сопротивлялась. Наоборот, обняла, начала целовать в щеки, в глаза, все еще шепча что-то, с какими-то щенячьими поскуливаниями. Он повалил ее на лавку, задрал сорочку почти до горла, дрожащими пальцами ласкал горячую кожу.
  'Дверь запереть надо', - еще успел подумать сквозь наслаждение Юрий, и в тот же миг Полянка вывернулась из-под него, легонько толкнув руками в грудь.
  В проеме стоял Микула, придерживая предательски-нескрипучую дверь кончиками пальцев. Полянка (вот чертовка!), запахнув поневу, рыжей молнией скользнула из кузни, проскочив под рукой отца. С внутренним трепетом Юрий смотрел в лицо Микуле. Борода хозяина нервно подергивалась, желваки наверняка ходили ходуном по щекам.
  'Пришел мой час', - невольно подумалось Юрию. Сейчас будет. Розгами от Микулы не отделаешься.
  - Вот что, охальник, - произнес, выждав паузу, громила. - Собирайся.
  'Чтоб ноги твоей в моем доме не было', - закончил про себя молодой человек.
  - С послезавтрева пойдешь в поход. Если повезет - воротишься сюда. И вот я с тобой ужо поговорю, - с расстановками, очень многозначительно договорил Микула. Развернулся и вышел, аккуратно притворив за собой дверь.
  Оставшись один в полумраке, Юрий понял, что его трясет.
  'Вот позорище', - подумал он, с опаской выходя из клети.
  Меж тем дом словно проснулся, шумел и скрипел приготовлениями. Никитка привел трех здоровенных коней
   - От Китовласа, - коротко объяснил он. Таких красавцев-гигантов молодой коновал еще не видел. Все местные лошадки едва ли были выше коновала. Но эти... Они были выше человеческого роста уже в холке. Копыта - с хорошую сковороду. Гривы длинные, гладко вычесаны. Не могло быть таких коней, разве что прямиком из сказки. Всю вечер эти громадины нервно фыркали, стучали копытами, грозя развалить сарай, и призывно ржали. Юрию показалось, что заснул он только под утро. Но едва начало светать, Никитка уже тряс Юрия за плечо:
  - Собирайся.
  - Куда? - заворчал Юрий спросонья.
  - Тиша! - шепотом, от которого дрогнули стены, зашипел Никитка. Потом, уже спокойней, добавил:
  - На игры молодецкие.
  На улице - утренний туман и предрассветный холод. Никитка жестом приказал следовать за собой, направились они на задний двор, к кузнице. Сердце Юрия предательски дрогнуло, помня о вчерашнем приключении. Однако он, стараясь не подавать вида, следовал за гигантом.
  В кузнице Никитка, подойдя почти к самому горну. Повозился немного с замком, толкнул неприметную дверцу, и, согнувшись почти втрое, протиснулся внутрь.
  - В кузнице Сварога двенадцать дверей, двенадцать кузнецов куют там чашу, плуг и меч, - послышался сзади насмешливый голос Полянки. - Ну что встал, входи, коли не боишься.
  - Не боюсь уже, - пробормотал Юрий, втискиваясь в проем и стараясь не поскользнуться на ступенях.
  Сухой, выложенный древним камнем, подвал. В подставках на стенах ярко горят факелы. Первым делом в глаза бросаются доспехи, развешенные по стенам. Не меньше десятка полных лат висят, подобно стальным куклам в подсобке сумасшедшего кукольника. Внимание Юрия сразу привлек странно знакомый панцирь и шлем с гребнем. Доспехи римского легионера, словно только что из-под руки мастера. Блестящие накладные пластины плотно нашиты на кожаную, подбитую войлоком рубаху.
  Никитка, сопя и фыркая, словно медведь в улье, копался в высоком сундуке, который стоял у дальней стены.
  - Держи, - буркнул он, бросая Юрию нечто, больше похожее на небрежно смотанный кусок проволоки. Киевлянин с трудом устоял на ногах, недоверчиво посмотрел на доспех. Жилет. Плетен не кольцами, как обычные кольчуги, а восьмеркой-волной, будто из одного, цельного куска проволоки. И, не смотря ни на что, жилетка оказалась очень легкой, словно бы даже из дерева - только гибкого и прочного.
  - Нравятся? - спросила Полянка, ловко снимая с крюка ромейский доспех.
  Юрий кивнул.
  - Тебе не пойдут. Отец специально делал. Они точно на меня. А ты еще и выглядеть будешь смешно, - колдунья коротко хохотнула, примеряя доспех. И вправду, грудные пластины немного выпирали, будто чашами, и только теперь Юрий понял - для чего.
  Никитка выбрал себе железные поножи и наручи, Юрию на плечи предложил кожаную, шипастую броню. Полянка защелкнула на руках широкие, с украшениями и гравировкой, браслеты. От поножей отказалась, но долго выбирала шлем, и Юрий понял, что она выбирает не по 'удобности', а по 'красивости'. Наконец, Полянка со вздохом приладила на голову низкий шишак, который, ни смотря ни на что, удивительно ей шел. В ее лице вдруг проявились восточные, немного даже хищные черты.
  Никитка нахлобучил на себя коническое чудовище со сплошным забралом, Юрий остановил свой выбор на удобном шеломе с полумаской. С противоположной стены Никитка снял себе огромную секиру. Сталь угрожающе зашелестела, сделав круг в воздухе тесного помещения. Юрий даже пригнулся, опасаясь, как бы поход для него не закончился прямо здесь, в кузнице. Полянка выбрала из стойки прямой, длинный и тонкий клинок в простых ножнах. И тут Юрий увидел, тоже в стойке, то, к чему давно и прочно прикипел. Сабля, чуть изогнутая, длинная. Он вытащил клинок из ножен. Ни единого изъяна, блестящая, даже без тех крапин, которые многие мастера называют - 'кровяные пятна'. Хотя, по правде сказать, никакая это не кровь, а ржавчина, которая, между прочим, свидетельствует еще и о плохой закалке лезвия.
  - Нравится - бери, - предложил Никитка. Потом еще пришлось взять три сборных лука, пока без тетив, столько же колчанов и в придачу - пять связок стрел. Гигант удостоил свои руки тремя навершиями копий. Полянка сунула за пояс охотничий нож (у Юрия был свой), нагрузилась круглыми, обитыми кожей, щитами.
  - Ну, все, - буркнул Никитка, с удивительной для своей комплекции ловкостью протискиваясь в узкий зев прохода.
  Юрий с Полянкой, громыхая щитами и цепляясь за оружейные стойки луками, последовали за ним. На выходе Юрий опомнился:
  - А огонь кто гасить будет?
  - Само погаснет, - отозвалась девица.
  'Вот чертовка', - в который раз восхищенно подумал Юрий. Ему определенно нравились женщины, умеющие обращаться с оружием. Подпоясанная широким ремнем, в кожаных штанах, с убранными под шелом волосами она казалась пареньком, юным воином. Однако искушенный взгляд сразу бы заметил плавные обводы тела, хрупкие плечи, хоть и скрытые под блестящими доспехами. 'Интересно посмотреть на нее в битве', - продолжал размышлять Юрий.
  На дворе уже поджидали кони. Артемий заканчивал седлать последнего, здоровенного бугая с широкими бабками, предназначавшегося, судя по высоте, Никитке. Юрий сразу увидел, что подпруги здесь были не простыми, а плетеными, из широких полос мягкой кожи. В глазах рослого паренька Юрий заметил плохо скрываемую зависть.
  - Вы Сивку не забижайте, он молодой. Не любит, когда сильничают, не привык, - сразу предупредил Артемий.
  - А как этого зовут? - спросил коновал, указывая на никиткиного гиганта. - Не Бурка?
  - Бурка, - серьезно отозвался отрок.
  - А этого - Каурка, - пробормотал Юрий.
  - Точно. А ты откель знаешь? - с подозрением глянул Артемий.
  - Да так, в детстве сказок наслушался, - неопределенно проговорил Юрий, вскарабкиваясь на даже не покачнувшегося от его потуг коня.
  - Но! - толкнул Юрий пятками Сивку. Коняга не двинулся с места, только повернул голову. А в глубоких черных глазах появилось выражение недоумения, а потом и раздражения. 'Кто таков?' - будто вопрошал конь.
  - Понял, - вслух сказал Юрий, слез с седла, перекинул узду, и погладил коня по толстой теплой морде. - Пойдем ужо...
  
  Молодецкие игры напомнили ускоренные курсы молодого бойца в условиях общинно-патриархального строя. Юрий, только что обретший маленькую веру в себя из-за сабли на поясе и довольно успешного совладания с конем, был тотчас же разбит физически и растоптан морально. Ни одного пешего поединка выиграть у молодых богатырей не получилось. Ему снова довелось полежать на земле от жерди, несколько раз досталось сильно по голове, бокам и рукам дубинами, что заменяли бойцам настоящие мечи и топоры.
  В конце концов, Никитка вынес вердикт:
  - Не боец, - и от Юрия тотчас отстали.
  Потом пришлось показывать свое умение владеть луком. Стрелы мужиков точно и кучно ложились в цель. Колода Юрия, поставленная стоймя и заменяющая мишень, напоминала разорванного волками дикобраза. Из ратичей лучше всех стрелял Алвад. Он был в легком кожаном доспехе и смешном толстом шлеме. Но его длинный лук казался продолжением руки, а небрежно опускаемые стрелы словно сами знали - куда лететь. Он стрелял не по колодам, как все, а по ивовым прутам, которые Юрий едва разглядел гораздо дальше обычных мишеней. И каждый раз мальчишки приносили ему десяток прутов, расщепленных стрелами надвое. Такой меткости Юрий еще не видел. Жилистый, тощий и невысокий по сравнению с гороподобными соплеменниками, Алвад тем не менее пользовался большим уважением.
  - Не стрелок, - еще более мрачно, чем до этого Никитка, проговорил Алвад, взглянув на потуги Юрия.
  'Не возьмут', - подумалось ему, почему-то с облегчением.
  - Может, колдовать все-таки умеет? - с надеждой протянул одноухий Явтяг.
  - Может, - неопределенно ответил Никитка.
  - Эй ты, недомерок, вставай, - обратился он к присевшему на траву Юрию. - Попробуй всадника остановить. Эй, Слуд, садись на коня.
  Слуд, русоволосый, крепкий мужик в посеребренной кольчуге, взгромоздился на коня, по-разбойничьи свистнул, и, проскакав метров пятьдесят, остановился, взял на манер копья длинную жердь.
  - Защищайся, - крикнул он, и взял с места в галоп.
  Глядя на быстро приближающегося всадника, Юрий закусил губу. Вынимать саблю? От него требуется не это. Остановить, волей, силой разума, волшебством... Как Соловей-разбойник... На лице Слуда, заросшем буйной растительностью, играла улыбка. 'Нет, не получится', - безнадежно пронеслось в голове. Три секунды, две...
  - Я куст, я дерево, я камень, я ветер, я ручей и карающая молния, - шептал Юрий, от напряжения закусив до крови губу. Еще один шаг, время будто замедлило свой бег, и в этот промежуток Юрий выставил свою ладонь, уперев ее прямо в грудь коню. Конец жерди тоже уперся Юрию в грудь и замер, больно давя на ребра. Подкованное копыто размером с добрую сковороду промелькнуло буквально на расстоянии волоса от лица...
  Наблюдающие за поединком всадника и пешего даже не успели заметить, что произошло, настолько все быстро кончилось. Конь Слуда словно налетел на врытый в землю валун. Бородач был опытным воином и сразу понял, что происходит. Вместо того, чтобы попытаться удержатся в седле, он позволил жерди, упершейся в непреодолимую преграду, отбросить себя назад. Если бы Слуд не сделал этого, то полетел бы вперед, сломал шею и был бы придавлен обрушившейся сверху массой лошади. Черный коняга, мелькнув в воздухе копытами, с ужасным хрустом рухнул на землю в туче пыли.
  Юрий стоял, как и прежде, на том же месте, только тонкая струйка крови стекала из прокушенной губы.
  - Могёт, - одобрительно сказал Никитка.
  Миряне уже бежали к поверженному Слуду, послышались женские причитания. А Китовлас, здоровый дядька с совершенно лошадиным вытянутым лицом, первым делом бросился к коню. Некоторое время он смотрел, как вздымается черный бок, как ноги жеребца все еще пытаются преодолеть предательскую слабость и поднять тело.
  - Не жилец, - сказал Китовлас. - Грудь проломлена.
  Вытащил нож и быстрым движением оборвал жизнь, ударив куда-то вбок, в шею, на ладонь ниже уха. Потом внезапно наклонился, поцеловал вороного в морду.
  - Прости, Воронко. Так надо было, - в глазах мужика стояли слезы.
  - Ох, и всыпал бы тебе Китовлас, случись такое в обычное время. Хотя и Слуду с Никиткой бы досталось, - хлопотала Полянка, ощупывая Юрия, охлопывая его по груди, бокам, спине. - Ну что, жив? Скажи что-нито, а, Юрик?
  - Что-нито, - сказал он слабым голосом и улыбнулся. - А при чем здесь Китовлас?
  - Так это его кони, - удивленно произнесла Полянка.
  - Все?
  - Ну да. Только он один богатырских коней выхаживает, холит да труду воинскому учит. Эти кони стойла не терпят, для них специально пашут и овес сеют, чтобы поутру кони могли в овсе поваляться.
  - А зимой?
  - Что зимой? - непонимающе переспросила Полянка.
  - Ну, зимой куда коням деваться, кочуют на юг они, что ли?
  - Так я и говорю, зиму они у Китовласа на подворье проводят, - разъясняла ему Полянка таким голосом, которым взрослые объясняют детям прописные истины. - Ты не особо увлекайся на богатырских забавах. Хорошо еще ухо, как Явтяг, потеряешь. А бывало, что и головы теряли, калеками становились. Закон тут такой: 'Лучше в забаве башку сломать, чем в бою друга подвести'. Пойди, подойди, извинись Китовласу и коню. Дядька Китовлас за тебя жизнь взял. Кони ему простят, а тебе бы никогда не простили.
  Юрий подошел сначала к коню. Неровен час, снесет Китовлас челюсть в область затылка. Вон, какой дядька здоровый, чисто сам конь богатырский.
  - Прости меня, Воронко, - тупо глядя в землю, повторил Юрий слова коневода. И показалось, что вздохнул черный конь, выпуская воздух последним выдохом.
  - Простил, - проговорил позади Юрия Китовлас. Невольный убийца Воронка повернулся к мужику:
  - Прости и ты меня, дядька Китовлас.
  Некоторое время они стояли друг напротив друга. Потом Юрий почувствовал, как крепкие пальцы ухватили его за ухо. 'Вот так Явтяг ухо и потерял', - успел подумать Юрий.
  - Я б тебя, щенок, по земле размазал! - в сердцах крикнул мужик.
  - Да уж чего, сделано - не воротишь, - продолжал он, скрывая за криком дрожь в голосе. - Вернешься - три года будешь за конями ходить!
  - Согласен, согласен, дядько! - Юрий, чуть было не сморозил: 'Только ухо отпусти' - да вовремя остановился.
  Когда Китовлас все-таки отпустил ухо, и, тряся лохматой головой, отправился домой, чтобы заменить Слуду коня, подошел словоохотливый Явтяг.
  - Хороший знак. Значит, наш поход благословлен богами. Они даже торопят, забирая жертву не в урочный час. Перед походом всегда след принести богам жертву, желательно черную, чтоб, значит, смерть крепче сидела на острие оружия.
  Тут подоспел и Никитка:
  - Молодца. Будешь в строю на первом месте. Тебя, вроде, и сосной не придавить. Ты уж извини, что назвал тебя недомерком, - неуклюже извинялся гигант, не слезая с седла.
  
  Скоро небо заволокло тучами, пошел мерзкий, мелкий дождь, больше похожий на колючую водную пыль. Миряне давно разошлись по домам, остались только неугомонные мальчишки. А Юрий с остальными ратичами учился держать строй, группироваться, одновременно поворачиваться и атаковать бегом в сомкнутом строю. Когда, наконец, у них получилось разворачиваться в конном строю 'все вдруг', да в противоположную сторону, Никитка рявкнул:
  - Хорош!
  Честно говоря, услышав это слово, Юрий даже удивился. Ему под вечер начало казаться, что 'молодецкие игры' никогда не кончатся. Но направились они не в сторону деревни, а к реке. Там, на холме, в роще, был собран стол и поставлены палатки. Будущие ратники принялись за вареное и жареное мясо, хлеба и зелени тоже было в достатке. Явтяг объяснил Юрию, что воинам перед походом нужно приспособиться, поспать под дождем, привыкнуть к комарам. Правда, еду приносили из села, и поэтому лично он, Явтяг, советует не задавать лишних вопросов, а покрепче набивать пузо. Затем пришла очередь и хмельных напитков. Юрий пригубил тяжелого медвяного настоя, но больше не стал: опасался, что не успеет остановиться (уж больно приветлив был светлый и сладкий напиток), и наутро будет мучаться похмельем. Да и не хотелось совсем. Чарку выпил с устатку, да и хватит.
  Солнце незаметно зашло за тучи, опустился промозглый дождливый вечер. Воины, раззадоренные вином и предстоящими событиями, никак не могли успокоиться. Кто-то метал ножи на спор, кто-то похвалялся убитым прошлой зимой медведем-бродяжником. К Юрию, уже было задремавшему, подсел Слуд.
  - Ну, как ты?
  - Что? - не понял Юрий.
  - Ну, там, на поле, ничего не повредил? Я вот всю руку ободрал, пока падал.
  - Да нет. Вроде все хорошо.
  - Слушай, научи, а? Как ты это делаешь? Я бы тож так, а? Против конного како великое дело...Словно на скалу налетел, право слово.
  Единственное, что хотел Юрий, так это избавиться от собеседника. Поэтому сказал:
  - Ладно, научу. Но не сегодня. Когда готов будешь, я тебе сам скажу. А ты еще не готов. Понял?
  - Конечно, понял, что тут не понять, - пробормотал, смутившись, Слуд.
  - Слушай, - сказал мужик, внезапно воодушевившись. - Пойдем, посмотрим. Никитка с Явтягом пошли на топорах спорить.
  - Ладно, пошли, - мрачно отозвался Юрий, понимая, что Слуд уже просто так не отвяжется. А в темноте, в куче народа будет проще улизнуть и, в конце концов, поспать спокойно.
  Богатыри, освещая пространство факелами, собрались на лесной опушке. Около деревьев стояли оба спорщика: Никитка в полных доспехах, но без шлема; Явтяг - по пояс раздетый. Топоры наперевес. Трое или четверо бегают вокруг деревьев, выбирают. Скоро все готово. Выбраны две сосны, не толстые и не тонкие, как раз под спор.
  Судья машет рукой. Тотчас же секира Никитки начисто срезает ствол двадцатиметровой красавицы-сосны. Остается лишь колом торчать скошенный пенек. Явтягу потребовалось три удара. Толпа разочарованно стонет.
  - Еще! - закричали горячие головы.
  Никитка нахмурился. Юрий не очень понимал смысл забавы. Для него деревья были словно живые существа и смерть каждого из лесных великанов он воспринимал с не меньшим участием, чем смерть, например, коня или, даже, человека. Однако, - напомнил себе Юрий, оглядываясь на поля, - эту землю отбирали у леса. Выжигали, выкорчевывали пни и тоже сжигали, а удобренную золой землю пахали. Года три-четыре, не больше. Вот и балуются богатыри, рубя дерева направо и налево, забавляются силушкой молодецкой. Кроме этого, человек, подобный Никитке, способный за час сделать солидную просеку, спасая остальное от пожара, просто необходим лесу.
  - Не буду, - говорит Никиткаю - Пусть вон Юрий с вами силой меряется.
  Раздались недружные смешки, и молодой богатырь почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Что за подначки, он уже доказал сегодня всем... Или мало? 'Самый смелый поступок в глазах этих людей и есть самый правильный', - всплыли в памяти чьи-то слова.
  - А что, и я сумею, - с удивлением он услышал собственный голос. - Никитка, давай сюда свою секиру.
  - Ну, уж нет. Сломаешь еще, знаю я тебя, - проворчал богатырь.
  Опять смешки. Дремоту как рукой сняло.
  - Давай, Юра, я тебе свой топор дам. Он у меня знатный, топор-то, - это Явтяг.
  - Давай, - согласился Юрий. И добавил:
  - Ну, кто?
  - Я, - раздался ясный голос Полянки. Опять посмеяться хотят. Ну ладно, стерпим, и не такое терпели.
  Опять разбежались судьи, ищут подходящие стволы. Вот и нашли, не на опушке, правда, но совсем рядом. Опять сосенки.
  Юрию досталась потолще. Самую малость, но потолще, лезвие явтягова топора едва шире ствола. Полянка, подойдя к своей сосне, отказалась от всех предложенных топоров, вытащила собственный меч, больше похожий на шпагу. Мужики удивленно загудели: 'Волшба... Колдунья...Сейчас покажет, робяты, только отходи...'.
  Полянка не стала ждать сигнала судей. Коротко размахнулась. Вспыхнули зеленые изумруды во внезапно запавших глазницах. Неведомый ветерок разметал рыжую копну волос. Застонали коряги, лес словно очнулся от сна, тоже желая поглядеть. Где-то далеко взвыли волки, и их дружный стон на самой высокой ноте совпал со свистом девичьего клинка.
  Сначала всем показалось, что она промахнулась. Сосна стоит, Полянка, присев и облокотившись на колено, ждет. Но нет, вот колдунья поднялась, клинок, прошелестев, исчез в ножнах. Она подошла к дереву, коснулась кончиками пальцев темной коры. И вот застонало, затрещало, и сосенка, кряхтя, будто изумленно, начала валится. Когда перестала трепетать потревоженная листва соседних берез, повисла тишина. И тотчас лес наполнился шумом. Тридцать с лишним мужиков свистели, улюлюкали, кричали, потрясали оружием.
  - Вот так деваха!
  - Что я говорил?
  - Как его - вжить - и все!
  - А ты сумлевался, я тебе говорил уж давно, когда в первый поход ходил...
  - ...а - а - А...Ах..!
  - Давай, бродяга!
  Юрий встал, широко расставил ноги.
  'Помоги мне, Мать сыра земля', - подумал в последний миг, и вороненая сталь вошла в древесину. Вошла почти наполовину, но этого слишком мало, чтобы повалить дерево. 'Ну, давай же, падай', - яростно полыхнуло в сознании.
  - Падай, сволочь! - заорал Юрий, что было сил. И непоколебимый до этого ствол начал выворачиваться, размалываясь в щепу...
  - Давай, паскуда! - радостно вопил Юрий. Дерево трещало, раскачивалось, дрожало от напряжения. Юрий подскочил, двумя руками уперся с истекающее смолой тело. И вот, последний раз задрожав, ствол медленно пошел вниз. Удар! Не веря своим глазам, Юрий стоял над поверженной сосной.
  - Вот, - с чувством сказал он и оглянулся. Никитка стоял, непоколебимый, уверенный в своей силе. Остальные лежали, повергнутые неведомой силой, неосознанно вложенной Юрием в простые слова. Все, даже Полянка.
  - Ничего себе... Да, брат, тут не поспоришь... Откель взялся...
  - Что это было? - спросила, с опаской приблизившись, Полянка.
  - А? - не понял Юрий. Собственный крик до сих пор стоял в ушах. - Не знаю. Ведовство какое-то. Пойдем отсюда. Спать охота.
  Усталость медведем навалилась на тело. Каждая клеточка молила об отдыхе. Даже думать невозможно: мысль о том, каким разбитым он встанет с утра, получилась равнодушной. Не дожидаясь никого, Юрий поплелся к шатрам. Потихоньку за ним потянулись и мужики.
  
  Когда он проснулся, и выполз из-под полога шатра, его поразило, насколько высоко стоит в небе солнце. Ощущения восхитительные: ничего нигде не болит. Наоборот, каждая клеточка словно налилась силой.
  За Юрием выбрался Слуд. Из соседнего шатра тоже послышались покряхтывания, невнятные проклятия, грубая ткань заволновалась. Видимо, кто-то не мог найти выход, и теперь медведем ворочался прямо по ногам и головам друзей, имеющим несчастье делить кров с непутевым товарищем. Наконец, заблудший снес центральный шест, и шатер обрушился внутрь. Проклятия стали гораздо внятней, послышались глухие удары.
  'Ногами бьют' - с удовольствием подумал Юрий. Из дырки входа высунулась голова Улеба:
  - Во пихаются, чисто медведи в берлоге, - радостно заявил он.
  - Сам ты медведь, - отозвался Юрий.
  Лагерь просыпался. Вот уж и Полянка выскочила простоволосой из отдельно стоящего шатра, побежала, босоногая, к реке. Вслед выбрался Никитка, в полном доспехе.
  'Он что, спит так?' - изумился Юрий. Никитка только хмуро глянул на него и принялся свистом созывать коней. Позавтракали на скорую руку, но плотно. Со вчерашнего осталось еще столько, что хватило бы и до следующего утра. Шатры не скатывали, и Юрий понял, что теперь им придется ночевать под открытым небом. Собрались быстро. Юрий еще раз проверил седельные мешки. Так, запасная пара белья, плащ на волчьем меху вместо одеяла, моток веревки, оселок, шило в колчане... Доспехи - на себя, ремень, сабля и нож на пояс. Длинное копье намертво застыло в седельном чехле. Харчи: мясо вяленое, хлеб, орехи и сушеные яблоки. Все вроде.
  Первым делом направились в село. Там их уж ждали.
  - Едуть! - завопили вездесущие мальчишки и понеслись по заборам, как обезьяны.
  - Едут! - закричали женские голоса, и тотчас же дружину окружили. Девицы надевали на послушно склоняющиеся головы венки и даже целые ожерелья из цветов, бабки запихивали в подседельные сумки пироги и караваи. Старики стояли поодаль, около домов, и мелодецки подкручивали седые бороды:
  - А мой-то каков, а? Орел, а не парень. Ишь, девки больше всех цветов на шею понавешали...
  Ребятня бросалась чуть не под копыта, и воинам пришлось сбавить ход, а потом и совсем остановиться. Все вышли, даже Микула стоял в дверях и улыбался краем рта:
  - Ништо, ништо... Молодцы, соколики, - шептал он.
  К Юрию пробилась тоненькая как прутик девчонка, лет семи-восьми:
  - Дядько Юрий! Дядько Юрий!
  Он нагнулся, и тотчас получил здоровенный венок на шею.
  - Дядько Юрий! - кричала девчушка, задорно встряхивая пышными, в завитушках, волосами.
  - Что? - крикнул он.
  - Возвращайся, дядько Юрий. Этим же летом и возвращайся. Ты мне нравишься, - без обиняков заявило юное создание. - Я подрасту, и ты меня замуж возьмешь. А? Дядько Юрий! Я тебя буду в бане парить!
  Юрий почувствовал, как краска заливает ему лицо. Рядом, почти под самым ухом, разъяренной рысью фыркнула Полянка. Конь шарахнулся, а Анку (только теперь Юрий узнал дочь Микулы) - как ветром сдуло. Прощания затянулось чуть ли не на час. Юрия такие долгие сборы начали тяготить. Ему не терпелось вырваться в лес, а еще лучше - в чисто поле. Вдохнуть свежего ветра, почувствовать собственную значимость и тяжесть сабли в руке.
  - Вперед, - наконец рыкнул Никитка. Дружина галопом вылетела за околицу. И тут же раздался тяжкий рев, напоминающий разве что утробный рык хищника невероятных размеров. Никитка, надув щеки и покраснев, изо всей силы дул в отделанный серебром рог.
  - Иду на вы! - слышалось в этом реве, и Юрий вначале не поверил, не понял, стал прислушиваться, не показалось ли это ему...
  - Говорящий рог, - пискляво после могучего звука сказал Улеб. - Ратичи никогда не бьют в спину. Прежде чем атаковать, мы всегда предупреждаем противника...
  - Зачем? - удивился Юрий, улыбнувшись, когда услышал свой, такой же писклявый, голос.
  - Враг должен выбрать, что принять: смерть или бегство. Ратичи непобедимы! - гордо проговорил русый мужик, сидя на перекормленном мерине.
  - Вот даже как. Посмотрим... - тихо и насмешливо произнес Юрий.
  Маленький отряд нырнул вглубь леса. Сидя на плавно прокачивающемся Сивке Юрий размышлял:
  'Ну, все. Выбрался. Теперь бы только до людей добраться. Боярину, что ли, какому в дружину пойти?' - думал он, не замечая, что грызет ногти. И тут у него зазнобило в сердце от таких мыслей.
  'Неужто прикипел? - мрачно размышлял Юрий, поглядывая время от времени на Полянку. - Зачем и куда идти? Не лучше ли плюнуть на все, вернутся после похода сюда. Жениться, дом срубить, детей завести десяточек. Вырастут богатырями, знания им свои передам. Если Полянка замуж не пойдет, то так уж и быть, дождусь, пока Анка подрастет'.
  Сердце тотчас сладко заныло от таких перспектив.
  'Точно, плюну на все. Была - не была! Только бы живым вернуться'.
  А Полянка, как только избы скрылись за лесным поворотом, подлетела, сорвала венок со словами:
  - Вот змеюка мелкопузая! Заклинание приворотное наложила!
  Юрий только рот открыл. Через минуту, держась за живот и заходясь от беззвучного хохота, к нему подъехал Улеб:
  - Что, чуть не окрутила малышня? Эт точно, палец в рот девке не клади. Хоть и маленькая, а соображает.
  Парень был увешан венками и издали напоминал сенную скирду, только в цветах.
  - Вот я точно домой вернусь. Посмотри, вот веночек от Ядвиги. Защитное заклятье целую ночь творила. Это, - парень указал на тонкую цепочку синих анютиных глазок на шее. - Для отвода глаз. Лада моя сделала. Вот это, с ромашками - против мечей и копий тетка Годава наложила. А это - мать дала. Чтоб быстрей вернулся.
  Улеб достал из-за пазухи платяной мешочек, поцеловал, и бережно положил на место.
  - Мне и доспехов не надо, - похвалялся он.
  К ним тотчас подскочил Никитка:
  - А ну тиша, волчья сыть. Чтобы ни шороха. Голову сыму. Не по бабам собрались, - и сунул Улебу под нос громадный кулачище.
  
  В пути они были недолго. Вечер застал дружину едва ли в двенадцати-пятнадцати верстах от родного поселения. Идти приходилось в основном лесом, очень часто попадались крутые овраги, где надо было спешиваться и терять много времени, переходя вброд мелкий ручеек, текший по дну впадины, годной под небольших размеров реку. Под конец вообще пошли пешком - слишком много стало попадаться поваленных деревьев. Тропинка, по которой они пробирались, часто пропадала в траве или густых кустах, но Никитка четко и уверенно держал направление, каждый раз находя утоптанную непонятно чьими ногами дорожку. Юрий заметил, как неслышно идут ратичи по лесу. Не было скрипа седел, не трещали ветки под копытами и ногами, не сползала неожиданно земля, потревоженная неосторожным движением. Даже трава и кусты, сквозь которые иногда проходилось пробираться ратичам, шуршали в такт ветру под осторожными шагами. Юрий вспоминал серые утренние тени, что скользили по утрам в доме Микулы, и старался идти хотя бы просто осторожней. И все равно, нет-нет, да и скрипнет коряга под сапогом, а то и предательский сучок треснет. Никто не делал замечаний, только Сивка иногда, когда Юрий уж чересчур громко шуршал высокой травой, оборачивал толстую морду, и с удивлением поглядывал на неуклюжего человека, идущего рядом.
  Остановились ночевать в лесу, на берегу большого озера, в которое впадало несколько ручейков, образовывая на выходе целую речушку с прозрачной и теплой водой.
  В деловитой тишине, переговариваясь едва слышным бурчанием, ратичи умело развели три костра. Только теперь Юрий смог сосчитать воинов. Их ('Нас', - поправился Юрий) было тридцать четыре.
  Действительно, дружина насчитывала тридцать четыре бойца. Руководил всем сын Микулы. Маленький отряд был разбит на десятки. Одним десятком командовал Явтяг, который, к тому же, выполнял при Никитке роли воеводы, посыльного и начальника обоза (за Явтягом тянулись аж три заводные лошади, увешанные связками стрел и припасами). В десятке, возглавляемой Алвадом, собрались одни лучники. Еще одним десятником был Аминодов. Под его руководство и попал Юрий.
  - Юрий, - окликнул его негромко Никитка. - Собирайся. Пойдешь в первый дозор. После полуночи тебя сменят.
  Молодой богатырь, конечно, стоял в дозорах, но по собственному, пусть не слишком большому опыту знал, что лучше лишний раз переспросить, чем потом подвести всех и вся.
  - Условный сигнал? - деловито осведомился он. Никитка с Явтягом переглянулись.
  - Свистеть неслышно умеешь? - спросил Явтяг.
  - Умею, - спокойно ответил Юрий. Такому искусство научится трудно, но можно. Хотя зачастую просто не слышишь собственных потуг. Но все равно, таким свистом можно овладеть. - А кто услышит?
  - Кто надо, тот и услышит, - проворчал Никитка. - Далеко не отходи. Держи нас на слуху, а лучше выбери кусты, и сиди там тихо, только прежде сменщику покажи, где будешь. Попусту не зови, сначала убедись, что опасность есть. А то знаю я этих молодых-зеленых...
  Юрий не обиделся. В поход с такой командой он еще не ходил, но, судя по всему, ребята здесь подобрались бывалые. Может статься, что он сам обузой для них окажется. Обижаться ведь легче всего - это Юрий тоже знал по собственному опыту.
  - Погоди, куда пошел? - остановил Юрия Явтяг. - Сначала поешь, и до ветру сходи.
  - Не торопись, - с усмешкой добавил одноухий ратич. - Тут еще наш лес.
  'Зачем же тогда дозор? - спрашивал себя Юрий, выбирая место для будущего полуночного бдения. - Зачем, если мы еще на своей земле?'
  'А затем, - отвечал же сам себе, - что порядок должен быть во всем'.
  Он приметил холмик, заросший малиной. Отличное место. И лагерь хорошо видно, и впереди все как на ладони. Юрий приподнялся на цыпочках, махнул рукой Алваду, который стоял отдельно от ратичей, наблюдая за тем, куда пойдет Юрий. Лучник ответил кивком головы, развернулся и пошел обратно, к кострам. 'Когда он меня сменит? - размышлял Юрий. - Полуночь - это равное время между заходом и восходом. Значит мне удастся поспать всего ничего. Эх, тяжела доля богатырская', - в который раз подбодрил себя коновал.
  
  Ничего интересного, как и предполагал Юрий, не происходило. Когда стало совсем уж темно, он перестал попусту вглядываться в темноту, сел, обхватив колени руками, и стал слушать. Молодой месяц в небе света практически не давал, а наоборот, слепил глаза. Звенели сверчки, на озере время от времени плюхало, гудела изредка сова. Медведь ломился сквозь малинник. Медведь? Дремоту с Юрия как рукой сняло. Не хватало еще, чтобы лесной хозяин его с поста снял.
  Юрий поднялся, чтобы лучше видеть сквозь густые заросли... И замер. Впереди он увидел холм, по размерам примерно такой же, на котором стоял сам. Но холм этот шел. Переставлял лапы, а на груди белело пятно... Огромные, отсвечивающие желтым, глазищи смотрели прямо в душу. 'Что делать?' - билось в этой душе. И когда Юрий уже сложил губы трубочкой, чтобы засвистеть, ходячий холм вдруг развернулся и пропал в неверной ночной темноте. Напрасно дозорный пытался уловить хоть звук, напрасно напрягал зрение, вглядываясь до рези в глазах туда, где только что видел невозможное чудище. Секунда - и все пропало.
  'Наверно, померещилось... - думал уже успокоившийся Юрий через полчаса, - Мерещится всякое. Скорей бы уж Алвад шел'.
  Алвад пришел ровно по полуночи, а Юрий, уже окончательно успокоенный самим собой, отправился спать.
  
  Когда дружина вновь собралась в путь, солнце уже высоко висело над лесом. Никитка погнал рысью, и внезапно занывшая спина возмущенно напомнила Юрию о вчерашнем переходе и бессонной ночи. Миновав очередную лесную чащу, всадники выбрались на открытое пространство. Большое поле, длиной в целую версту, не меньше. Прямо посередине тянулась тележная колея и Юрий был рад дороге. Она ему напомнила, что цивилизация рядом. Хотя дорогой это можно было назвать с натяжкой. После проливных дождей колея напоминала две канавы, заполненные жидкой грязью. В некоторых, особо грязных местах колея раздваивалась, расстраивалась и даже приобретала свойства бесконечности, снова сходясь через сотню шагов воедино. В обе стороны от следов тележных колес расходились десятки тропинок и дорожек. По всей видимости, конные и пешие путники пытались спастись от дорожной грязи, отходя от нее все дальше, сохраняя лишь направление, пока дорога не разрослась всеобщими усилиями до умопомрачительной ширины. Тракт, одним словом.
  По этому тракту, где пешком, а где прыжками, навстречу конникам двигались два путника. Один, как заметил Юрий, в темной широкополой одежде и подпоясан широким кушаком, второй одет по-деревенски: порты, рубаха и сверху что-то наподобие зипуна. Они споро шагали, не особо разбирая дороги, постоянно оглядываясь назад, словно опасались преследования. 'Паломники, что ли? Или странствующие монахи? А может, миссионеры или просветители какие, кто их разберет. Да нет, один - точно миссионер. Вон, какой крест на груди. А паренек, получается, служка из новообращенных', - размышлял Юрий, едущий впереди вместе с Алвадом.
  Священник-миссионер, завидев вооруженных конных, поторопился отойти подальше в сторону. Юрию показалось, что он заметил страх в глазах и движениях путников. Немолодой человек в рясе стоял на краю дороги, перебирал в руках четки, и, кажется, молился. Юрий уже миновал их, как вдруг от отряда отделился Слуд, и не спеша направился к двоим, что пережидали, пока дружина пройдет мимо. Все дальнейшее походило на кошмарный сон. Слуд в мгновенье ока выхватил топор и с ужасным хрустом разрубил старшему из путников голову.
  - Стоять! - закричал Юрий, не веря своим глазам. - Брось топор!
   Если бы на месте Слуда был другой, то он вряд ли послушался. Слуд, конечно, топор не бросил, но остановился и с недоумением обернулся в седле.
  Юрий пришпорил коня. Через несколько секунд он оказался рядом со Слудом, но все было кончено. Церковник валялся в луже крови, что ручьем текла из разваленной надвое головы. Молоденький послушник, по-собачьи завывая, бросился прочь, споткнулся, упал на четвереньки, но бежать не перестал.
  Поняв, что одного уже не спасти, а второй вот-вот получит стрелу в спину, Юрий помчался вслед мальцу. Догнал, но тот и не думал останавливаться, хотя Юрий уж раз десять крикнул: 'Стой!'
  - Чтоб тебе в ребро два раза. Стоять, щенок! - в конце концов разозлился Юрий, и, поравнявшись, огрел лохматую голову плашмя саблей.
  - Ой! - крикнул паренек и свалился на колени.
  Юрий, заломив пареньку руку, вел его обратно. Довел, повалил на землю. Наступив на спину парнишки сапогом, как бы заявляя: 'Этот мой!', обвел взглядом угрюмые лица. Вокруг убитого священника уже собрался весь отряд.
  - Ты чего, Слуд? Это же церковник, мирный человек.
  Ему вдруг ответил голос Полянки:
  - Власть Чернобога велика - ему подчинена вся темная сторона Бытия. Черный бог воюет со всеми богами. Черный бог любит надевать черную сутану, перебирать четки. Так он насмехается над верой, ибо он отрицает и бытие Бога, и свое существование.
  Молодой человек изумленно посмотрел на нее. 'Так вот что сгубило священника. Он стоял, в черной рясе и быстро перебирал четки', - вспомнил Юрий.
  - Мужики, какой же это Чернобог, чтоб вам всем..., - продолжал упорствовать он. - Это же божий человек, это же - христианин.
  - Знаем мы этих божьих людей, - неуверенно ввязался Явтяг.
  - Не знаешь! - в бешенстве заорал Юрий, решив, что надо идти до конца, иначе за жизнь паренька через минуту никто не даст и крысиной шкурки. - Не знаешь! А я вот знаю. Они никому не делают вреда, они молятся за нас перед Богом. И за тебя в том числе. И никто, слышите - никто! не тронет этого! - закончил он остервенело, упрямо выдвинув подбородок в сторону лежащего.
  - Вставай, - сказал он парнишке, убирая ногу со спины. - Иди.
  - Ладно, пусть идет, змееныш, - прогудел молчавший до этого Никитка.
  - Иди, - снова сказал Юрий, когда они остались одни. Руки у него тряслись. Парень взял с места в карьер, побежал змеистым зигзагом к лесу. 'Хорошо начал... Везде неправ оказался. И у товарищей доверие потерял, спасая этого 'змееныша'. И спасибо не дождешься', - с тоской подумал Юрий, взбираясь на спину Сивке.
  Догнал дружину, поплелся в хвосте, не желая встречать ничьих взглядов, чувствуя себя чуть ли не виноватым.
  Навстречу им резво скакал, постоянно пришпоривая коня, Улеб. Подлетел к Никитке...
  - Берендеи... Берендеи в Годове, - пронеслось по рядам.
  - Точно они? - громко переспросил Никитка Улеба.
  - Да не знаю. По домам шастают. Около сотни. Берендеев примерно половина, остальные, верно, лихие люди, - говорил, уже не таясь, Улеб.
  - Братья, впереди мирское село. Там - вороги, лихие люди, грабят и сильничают! - проревел, перебивая шепотки, Никитка. - Постоим за землю русскую! Возьмем ворогов в копье! Пусть, собаки, земли наедятся.
  Тридцать четыре конника тотчас сбились в клин. Юрий оказался на краю правого крыла, рядом с Улебом. Лицо воина напряглось, посуровело, ноздри раздувались, точно у гончей, глаза угрюмо сверкали из-под сдвинутых бровей. Повернувшись к Юрию, он громко и внятно стал объяснять:
  - Въезжаем в село тихо, чтоб ни звука. А то знаем мы молодых да удалых, сразу орать начинают, как одиночку в поле заметят. Бери на копье все, что движется. Главное - ранить, а потом найдем по следу, добьем. Хорошо, чтоб ни один ни ушел, - договорил он с ноткой кровожадной мечтательности.
  - Вот собаки, - начал он снова через мгновение. - Ничего не боятся. Ночью сегодня нагрянули. А гонца послать миряне, верно, не успели. Лихие люди окружили село и порезали всех. А то бы Никитка с Явтягом еще вчера им баню устроили.
  Юрий хотел спросить ратича, как двое смогли бы изрубить сотню вооруженных людей, но Улеб уже снова кричал ему:
  - Чуть не забыл, опосля, как с коней сойдем, по избам смотри. Любят они, собаки, за женщинами да за детишками прятаться.
  Никитка шел во главе клина, как только показались первые, крытые соломой избы, с мелкой рыси перешел в галоп. Разбойники, не ожидавшие нападения, споро разбегались по огородам. Монолитный строй разорвался, дружинники по трое, по двое, а то и в одиночку сворачивали во дворы. Истошные крики, звон стали. Улеб взмахнул рукой, приколов к земле замешкавшегося разбойника в сером халате. Юрий тоже свернул, сдерживая удилами разгоряченного коня. Соскочил с седла, ворвался на подворье и едва уклонился от просвистевшей стали, чуть не снесшей голову. Здоровенный берендей, в небрежно залатанном бешмете, спрятавшись наверху поленницы, попытался достать Юрия. В следующий миг сабли столкнулись; кочевник дико завизжал. Юрий отбил один рубящий удар, второй. Сделал выпад, вложив в движение всю силу. Сверху тотчас обрушился удар, берендей попытался рукоятью сабли пробить шлем, но сил уже не хватало. Их хватило лишь на то, чтобы отшатнутся и сняться с лезвия. Враг упал навзничь, в вонючую грязь. Краем глаза Юрий успел заметить, как другой разбойник, хорошо одетый, в кожаном доспехе, поскакал по огородам, в лес, ловко перемахнув жердяную городьбу на маленькой, мохнатой лошаденке.
  - Ушел, зараза, - вслух выругался Юрий. Но тут же спохватился. - Врешь, не уйдешь.
  Тягучий свист, больше похожий на тонкий волчий вой, разорвал тишину. Лихому оставалось преодолеть последнее препятствие, как конь под ним споткнулся, полетел вперед головой. Разбойник вскочил, дернул сгоряча уздечку. 'Нет, брат, врешь. Наверняка шея сломана', - думал Юрий, вскарабкиваясь на Сивку. Остальное не заняло и минуты. Разбойник, пытаясь ускользнуть на своих двоих, упал, схватившись за голову, настигнутый саблей Юрия. Копье довершило дело.
  Юрий вернулся на двор. Он помнил слова Улеба и решил первым делом проверить дом. Сначала - в избу. Отодвинув в сторону плетеную дверь, богатырь остановился: уж больно темно было внутри, не разберешь ничего. На сотую долю секунды плотно сжал веки - так быстрей привыкаешь к полумраку. Выставив щит, с саблей наготове, он двинулся вперед, каждую секунду ожидая удара. Земляной пол, единственное окошко, больше похожее на щель между бревнами. Закопченные стены, низкая крыша без потолка, запах нечистот и под ногами похрюкивает неведомо как спасшийся от разбойников поросенок. Местные обитатели жмутся по стенам, детишки держатся за подол матери, древняя старуха равномерно раскачивается на чурбаке, отец семейства в нарядной рубахе... Никого больше. Теперь на очереди - сарай. В сарае частично порубленная живность, а в углу еще один мужик валяется. Мертвый. Странно, очень странно. Взглянув на грязную, разодранную одежду мертвеца, Юрий все понял.
  - Эй, мать, у тебя сарай горит, выводи детей! - закричал Юрий в дверь избы. - Сейчас все сгорите!
  Сначала прыснули во все стороны детишки. Потом, смешно тряся развесистыми ушами, прошмыгнул поросенок. Наконец, в дверях показалась и молодайка, ведя под локоть старуху. Юрий волком прыгнул в дверь.
  Мужик в светло-серой, нарядной рубахе. Видно, нашел у хозяина в сундуке. Тот, наверно, эту рубаху только по праздникам надевал. Хорошо выделанный, почти белый лен.
  - Ну что, сволота, доигрался?
  Разбойник ощерился хорьком, выставил вперед длинный нож. Но Юрий уж не тот, давно не тот. Раз! Летит в сторону отрубленная кисть вместе с ножом. Мужичонка громко мычит, хватается за обрубок, кровь хлещет во все стороны. Позади Юрия - тень. Он прыгает в сторону, заносит саблю. Но нет, это молодуха, с белыми от бешенства глазами, занеся над головой топор, медленно, как в страшном сне, приближается к лихому. Тот кричит, пытается отползти, продолжая сжимать культю.
  - Гад, - выдыхает женщина.
  Два! Топор бьет его по бедру, раздается хруст. Разбойник уже не кричит, а верещит. Три! Топор опускается на голову. Все. Больше Юрию здесь делать нечего. Он выбегает во двор, взлетает в седло, а позади, словно железом по живому: чавк! чавк! Никогда бы не слышать такого.
  
  Бой уже закончился. Еще слышны были азартные крики, звон железа, но Юрий ясно чувствовал победу. Хотя применимо ли слово 'победа' к маленькой разборке с местными бандюгами? Три десятка хорошо обученных и прекрасно тренированных бойцов и не одну сотню таких сметут. Или он ошибается и переоценивает ратичей и самого себя в том числе? Да нет, победа досталась просто и легко, он даже не поцарапан.
  Никитка с десятком бойцов стоял прямо посреди деревни. Юрий поспешил к ним. Уже издали он заметил, что лица воинов хмуры и совсем не веселы. Тот, кто одержал победу, не стоит понуро с таким лицом. Только подъехав ближе, он увидел Улеба. Можно было не сомневаться - тот был мертв. Уж Юрий в своей жизни мертвецов навидался. Боевой конь понуро стоял около хозяина, робко тыкался тупой мордой в бок Улебу. Стрела, пущенная хладнокровной рукой, либо, наоборот, навскидку, от отчаяния, нашла самое уязвимое место. Она вошла холодным блестящим жалом в шею, ниже подбородка, ровно в кадык, пробила гортань и вышла точно из позвоночника. 'По крайней мере, он умер быстро', - невольно подумал Юрий.
  Полянка сидела на корточках поодаль от Улеба, сосредоточенно вытирала окровавленный меч об одежду одного из убитых разбойников. Заметив Юрия, нетерпеливо махнула рукой:
  - Давай быстрей. Тебя жду. Истр ранен. Тяжело.
  Юрий, не желая прекословить, молча направился за ней. Истр, здоровенный парнище, с едва заметным брюшком был ранен в грудь. Кольчугу и поддоспешную рубашку он уже снял, и сидел, раздетый до пояса на коряге. Пузырящаяся кровь не спеша, в такт дыханию выплескивалась из раны. 'Сейчас он выдохнет посильней, потом вдохнет, легкое сложится и не станет Истра', - понял Юрий.
  - Да ничего, Полянушка, сейчас посижу, и встану, - уверял колдунью богатырь.
  - Молчи уж, дыхание береги.
  - Да я уж и так едва дышу...
  - Кому говорят - захлопнись, - уже с угрозой проговорила девица. Из седельной сумки достала большое белое полотнище, расстелила прямо на земле.
  - Ложись и ничего не говори, - приказала Истру. Здоровяк послушно лег. Оттерев кровь тряпицей, она присыпала края раны зеленовато-белым порошком, потом смазала густо жирной мазью из глиняного горшочка. Упираясь обеими руками, плотно наложила на дыру в теле здоровенный кусок хорошо выделанной, почти глянцевой, кожи.
  - Помогите, - коротко приказала она. - Накладывайте тряпицы поплотней.
  Тотчас же ей на помощь пришло с десяток крепких рук. Кто-то приподнимал раненого, кто-то плотно перебинтовывал накрытую кожей рану.
  - Плотней, чтобы воздух не прошел, - просила Полянка, продолжая крепко держать кожаный 'пластырь'. Лицо Истра покраснело, он с трудом удерживался от стонов.
  Полянка достала из другой сумы увесистый сверток. Там оказался (Юрий даже присвистнул) набор блестящих инструментов. Такие киевлянин видел только у заезжих греков, и то - один раз.
  - Я никогда такого не делал, - пробормотал он.
  - Ничего, научишься. Держи, вот тебе игла, - она подала ему зловещего вида спицу, полую внутри, с тонкой кожаной трубкой на конце. - Откачивай кровь из-под легкого. Это вот здесь и вот так, - показала она ему место и направление, куда должна войти игла. Сама себе она взяла такую же, только собиралась, судя по всему, воткнуть ее выше раны, между ребрами.
  - Это очень просто. Не трогай руками, - закричала она, заметив, что Юрий уж было собрался проверить грязными пальцами прочность металла. - Главное - все вместе. Это и к тебе относится, слышишь, Истр?
  Бородач послушно кивнул.
  - Немного больно будет, - ворчала колдунья себе под нос, - Потерпи. А иначе сегодня к вечеру помрешь. Давай, Юрий.
  Он коснулся иглой кожи, надавил. И в тот же миг - словно увидел... Это он там был, на острие иглы, он сам стремился к быстро разрастающемуся кровью пузырю в диафрагме, между легким и желудком. Это было непонятно, невообразимо, страшно и радостно одновременно. Он - видел!
  Темная кровь закапала из трубки, сделанной из куриной кишки.
  - Вдыхай и не выдыхай. Сильней вдыхай! - приказала Полянка Истру. И Юрий увидел, как кровь уходит, выжимается богатырским легким, а губка пузырьков вновь приобретает объем.
  - Вытаскивай.
  Кому это она? Ах, да. Кровь-то уже вышла, а воздух сюда попасть не должен. Юрий тихонько потянул свою иглу из подвздошья. Штырь остался сидеть в груди Истра, куриная кишка была опущена в кувшин. Каждый выдох раненого отзывался бульканьем пузырьков в воде.
  - Дыши глубже! - строго сказала она. - Юрий, да заткни же рану. Опять крови наберем. Вот, держи, - протянула она чистую тряпицу и несколько мокрых листьев подорожника.
  - Менять рушник на груди сразу. Не дожидаться, пока нагреется. Прямо на повязку, ничего страшного. Я заткнула рану. Воду брать только ледяную, со дна колодца. Льда бы где найти, - говорила колдунья Аминодову, брату Истра, что оставался при родиче заместо медсестры.
  - Кто еще в крови? - обратилась она к остальным ратичам, стоящим поодаль и внимательно наблюдавшим за 'операцией'.
  - Да вроде никого больше не задело. Царапина...
  - К царапине подорожника приложите, - посоветовала колдунья, - И полог мне потом постирайте. Мыльницы только наберите, а не золой, как в прошлый раз. Понятно?
  - Понятно, - эхом отозвался Аминодов, стоя на четвереньках над раненым братом. - Слушай, Юрий, поможешь? Постираешь?
  - Постираю, - вздохнул Юрий. 'Никакого уважения к лекарскому труду!' - подумал он про себя, возмущенно покосившись на десятника.
  
  Каждый дом в деревушке был похож на соседний, как две капли воды. Маленькие, приземистые строения, крытые соломой, либо, в редком случае, дранкой. Печных труб видно не было. Кирпичное ремесло здесь было либо не изобретено (как и во многих других местах), либо не в почете. Дома топились по-черному, и Юрий который раз удивлялся, как такие деревеньки не горят каждый день подряд. Достаточно единственной искры, попавшей в солому на крыше, и домишко заполыхает, словно спичечный. Единственное строение, выделяющееся крышей, сделанной из толстой осиновой дратвы, стояло в самом центре поселения. Подъехав к нему, Юрий заметил искусно вырезанный восьмиконечный крест, навешенный прямо над входом. 'Церковь', - подумал Юрий. Внутри никого не было, голые стены, перевернутый стол, заляпанный жиром с самодельных свечей. Единственная икона, намалеванная на скорою руку бледными красками была порублена в щепу. Выйдя из церкви, он столкнулся нос к носу с Никиткой.
  - Ну что, защитил этот бог мирян? - внезапно начал космач, сверкнув глазами.
  - Этот бог не защищает, ему молятся, чтобы не было бед, - отозвался Юрий.
  - Так зачем он нужен, такой бог-то? - не унимался сын Микулы.
  - Так к кому-то нужно обратится за поддержкой в трудный час, - отпарировал Юрий.
  - А я думаю, что в трудный час не молиться надо, а брать в руки топор и защищаться.
  - Жизнь состоит не из одних сражений.
  - Это точно, за соху держаться тоже уметь надо, - прогудел Никитка, - А не дожидаться у опушки погоды. Это плохой бог. Он не помогает. Только мешает, беду насылает. А еще говорят - крепость веры проверяет. Ты посмотри, как он веру здешних мужичков проверил. Все полегли. Ведь поначалу народ за топоры взялся. Бабы за вилы, мальцы - за серпы. Отец святой уговорил не сопротивляться, баил - 'Надо приютить заблудших'. Как баранов порезали, безоружных, ночью. А теперь ты мою веру проверь, - богатырь тряхнул секирой, как перышком.
  И добавил, оборачиваясь:
  - Зажигай, братья. Ветра нет, хорошо пойдет огонь. Прямо на небо, пусть там полюбуются, что еще могуч молот в руке Сварога.
  На этот раз Юрий решил смолчать. Какое его дело до разборок между богами?
  Под вечер все собрались за околицей. Разбойников уже похоронили, вырыв в болотине ямищу, побросав скопом тела и накидав сверху солидный холм земли. Мирянам вырыли ямки на холме, в песочке. Собрались все, Юрий прикинул, что в деревне осталось не меньше двух сотен женщин, детей и старух. Лихие не пощадили никого, кто мог оказать сопротивление. Полторы сотни мужиков, стариков, юношей и совсем еще мелких мальчишек легли в заготовленные могилы. Ратичи стояли молча, с непокрытыми головами, потные, раскрасневшиеся от долгой работы с землёй. Самому Юрию пришлось вырыть три могилы, не считая участия в стаскивании разбойничьих трупов со дворов. Воздух дрожал от воя и плача женщин, некрасивых, грязных, со сбившимися в колтуны волосами. Детишки тихонечко поскуливали, держась за подолы матерей.
  Солнце уже касалось верхушек леса, когда воины, собравшись в колонну, двинулись от кладбища. Впереди несли носилки с убитым Улебом: каждый ратич старался подставить плечо под жердь. Впереди, как всегда, Никитка - топор на поясе, шелом в руках.
  Медленно, не спеша, они пошли в сторону леса. Только сегодня не бежала за ними веселая ребятня, женщины с воем и громким шепотом потянулись в противоположную сторону, к домам. Но многие, особенно старухи, остались у свежих могил.
  Юрий услышал, как кто-то затянул песню. Приятный густой бас разошелся над полем, простые слова тревожили душу, нехитрая мелодия взяла за живое:
  
  Буря воет и гром грохочет,
  Солнце Красное не встает...
  Вдоль по морю, по тихой зыби
  тело Сокола лишь плывет...
  
  То не Лебедь крылышком взмахивал -
  то стрела прилетела лихая.
  То не жемчуг скатился на пол -
  то пролилася кровь Улеба.
  
  Юрий с удивлением понял, что бархатистый бас принадлежит Никитке. 'Оказывается, богатырь силен не только в махании топором. С таким голосом и на княжеском пиру не стыдно показаться', - подумал киевлянин. Кровавые лучи заходящего солнца упали вдоль редко стоящих деревьев. Юрий догадался, что они вошли в местную Капищную рощу. В какой-то миг идущий впереди Никитка остановился, потом ускорил шаг. Ратичи вышли на полянку, окруженную столетними дубами. Ропот пронесся над головами воинов. Вместо деревянных идолов остались головешки, каменные статуи были порушены и расколоты.
  - Да что же такое на свете творится, - прошептала позади Юрия Полянка. - Зачем они это сделали? Неужель люди не верят в силу предков? Зачем с огнем и ненавистью они приходят сюда?
  - Стойте, люди! - хрипло проклекотал Никитка, едва сдерживая рвущуюся наружу ярость. - Умерьте гнев. Не для того мы сюда пришли.
  Воины затихли, положив носилки с Улебом на землю.
  - Великий Сварог! - начал громко Никитка, подойдя к одому из сожженных столбов. И закашлялся, стараясь неумело унять дрожь в голосе.
  - Великий Сварог! - начал он заново. - Много лет ты куешь в небесной кузнице. Много искр сошло с твоего горна, из-под священного молота, рождаясь на земле великими воинами - ратичами. Но прими обратно одного из твоих сыновей. Доблестной искрой пронесся он по небосклону битв, и доблестной была его смерть в бою.
  - Великая мать Сва, - продолжил он, повернувшись к следующей сожженной статуе. - Прими и ты своего сына. Долго ты растила его и кормила на своей груди. Он достойный сын, хорошо работал, и многое успел сделать в жизни. Прости, что не уберегли его.
  - Простите нас, отцы и деды, что не уследили за вашей мудростью и позволили нечестивцам прийти сюда с бедой и ненавистью, - тихо закончил Никитка, обводя взглядом порушенное капище.
  - Уходи спокойно, Улеб, - проговорил богатырь, подойдя к носилкам. - Ты был мне братом в бою и верным другом в жизни.
  С достоинством он поклонился мертвецу, положив рядом с холодной рукой боевой шест - любимое оружие Улеба.
  Следующим подошел Явтяг.
  - Не раз косили мы вместе и стояли напротив друг друга в Воинском круге, - проговорил бородач. - Делили в походах хлеб и воду. Прими от меня в дар хлеб, что я делю сейчас с тобой.
  И Явтяг достал из сумы полкаравая, разломил и положил четверть Улебу в ноги. Ратичи стали подходить, по одному, кто с грустью, кто с горьким весельем говорили слова, одаривали нехитрыми подарками. Подошла и Полянка.
  - Я любила тебя, - тихо сказала она, и у Юрия вдруг кольнуло сердце.
  - Прими от меня вот это, - положила она на грудь венок. - И будь счастлив там, на небе.
  Настала очередь Юрия.
  - Я..., - замешкался он. - Ты, Улеб, был хорошим другом. И учителем тоже был хорошим, - проговорил он торопливо, чувствуя, что все важные, красивые слова остались где-то далеко.
  - Я благодарен тебе за все, что ты для меня сделал. Я..., - Юрий понял, что должен сделать хоть что-то, прямо сейчас, сию минуту. - Очень хотел бы, чтобы ты был моим братом. Прими от меня вот это.
  Юрий вытащил из-за пояса нож, сжал в руке, легко потянул рукоять. Смочив пальцы собственной кровью, коснулся ледяных губ. Ратичи, стоящие за спиной, заворчали:
  - Братание... В память о ратиче... Долг..., - слышал Юрий голоса сзади. Чувствуя, что больше не может здесь находиться, повернулся и пошел, почему-то закрывая лицо рукавом. Потом опомнился, вновь встал рядом со всеми, почему-то сердясь на себя за проявление слабости. Улеба несколько раз завернули в рогожу вместе с носилками. Никитка выбрал дуб, через узловатую ветвь полетели веревки и вот уже печальный гроб качается среди зеленой листвы. Слуд с Явтягом взобрались на дерево, еще несколько раз обвязали скрытое под тканью тело веревками, для пущей надежности намертво приторочив его к дубу.
  Возвращались в тишине. К Юрийу подошла Полянка:
  - Ты теперь - Ратич. Побратавшись с Улебом, стал им. Тебе теперь хранить о нем память. Смотри, чтобы названному брату не было стыдно за твои дела. С тебя сейчас как с двоих спрос.
  - Понял, - с облегчением проговорил Юрий. Он уж начал было думать, что совершил нечто непотребное, отдав мертвому свою кровь.
  - А почему Улеба..., - Юрий замешкался, но быстро поправился. - Почему брата похоронили на дубе? Ведь воинов принято сжигать или насыпать курганы. По крайней мере, там, где я раньше жил, поступали именно так.
  - Улебу оказана великая честь. Он похоронен среди ветвей священного дерева. Мы поступили так потому, что он умер за дело. Погибнуть в бою, на войне, отправившись в поход за лихими делами - невелика честь. Встать на защиту обиженных, сирых и малых перед сильными - вот это слава, это подвиг. Ты, может, и не заметил, но мы - мирный народ.
  - Куда уж мирнее, - проворчал Юрий в ответ.
  - Нет, это правда, - горячо возразила Полянка. - Мы не воюем. Мы защищаемся. А это требует доблести. Ты заметил, что ратич предпочтет мечу топор, топору - палицу, а палице - простую дубину? Это потому, что меч - лишь орудие убийства, оружие трусов и бездельников. Мечом нельзя работать, им не срубить дом, не обтесать колоду, не сделать простой резьбы на дереве. Это можно сделать только топором. А без дерева, то есть дубины, и топором ничего сделать нельзя. Мы не любим тех, кто любит войну и оружие. Я тоже ношу на поясе меч, но я не мужчина, мне можно. А мужчины, в чьих жилах вместо крови течет желчь, а трусость заполонила всю душу готовы драться не только мечом. Они и силу Солнца хотели бы использовать, чтобы убивать. Такие хотели бы лишь пальцем шевельнуть и убить человека. Просто так, потому что больше ничего не умеют...
  Юрий, немного оторопевший от такой тирады, попытался возразить:
  - А копье?
  - Что - копье? - не поняла Полянка.
  - Ну, копье, это что - средство для удаления волос?
  Колдунья даже остановилась, с изумлением глядя на Юрия.
  -Копье, - медленно проговорила она, - становится оружием только в войну, когда на древко надевают навершие. Но и тогда копьем, или по-другому - острогой, можно добывать рыбу. Копьем можно опираться вместо посоха при ходьбе, и с него всегда можно снять остриё. Скажи мне, Юрий, как можно снять остриё с меча? Копье ближе к мечу от чаши, но все же это не оружие убийц. А мне иногда кажется, что ты не притворяешься, а на самом деле такой...
  -Какой? - недоверчиво спросил коновал, уже подозревая, что ему ответят. Но Полянка, не обратив внимания на вопрос, продолжала дальше:
  -Помнишь, я говорила, что двенадцать кузнецов куют в кузнице Сварога плуг, чашу и меч? Так вот: чаша - это символ равновесия. Туда можно положить что угодно - как плохое, так и хорошее. Плуг - символ жизни, созидания. Он служит лишь одному - продолжать жизнь - плугом нельзя больше ничего делать. А меч - только для плохих, черных дел. Мой отец не любит такие игрушки. Он говорит, что от людей, которые любят оружие лучше сразу избавляться, иначе они могут придумать такое, что и всем людям на всей земле плохо придется.
  
  ***
  На ночлег расположились за околицей деревни, в чистом поле. Никитка настрого наказал не трогать немногочисленные стога сена, что стояли вокруг лишенной мужиков деревни. Юрий, помогая ножом, надрал травы, большинство ратичей сделали тоже самое. Разожгли огонь, поужинали хлебом с остатками пирогов. Не успели они прилечь после трудного дня (двое отправились в дозор), как к ним явилась делегация из деревеньки. С десяток баб, уже умытых и приодетых, нарушили тишину и спокойствие, упрашивая ратичей разделить с ними хлеб и ночлег.
  - Бабоньки, так мы ж не голодные, осень на носу, а вам еще зиму переживать, - гудел Явтяг.
  - Мясца отведайте, скотина ведь порубленная лежит, есть-то некому, - не унимались женщины.
  Бородач вопросительно глянул на Никитку.
  - Солить надо, вялить или в мед прятать мясцо, - проговорил богатырь.
  - Соли нет, а бортники у нас все оброчные, под князем мы, - слышалось в ответ.
  - Значит, не перевелись еще мужики на вашей земле, - понимающе кивнул Никитка. Ответом был горький смех.
  - Пошли, ратичи, в деревню, - решил наконец гигант. - Коней оставить в поле. Утром созову сам. Явтяг, дозорникам скажи, чтоб вокруг мира ходили.
  Юрий, уже приспособившись поспать, был вынужден заново собирать во мраке вооружение, взвалил на себя седло, удивившись его тяжести, поплелся с остальными в сторону погруженной во тьму деревушки. Зашел в первый же дом.
  - Хозяйка, я на двор пойду. Покажи, где овин, на сеновал залягу, силушки больше нет, - ворчал он, отодвигая в сторону блюда, наполненные дымящимся мясом, которые словоохотливая хозяйка дома чуть ли не с порога принялась подсовывать ему. Аппетита у него, после долгого общения с мертвыми, не было никакого. Только он добрался до сена, как повалился и заснул богатырским сном.
  
  Проснувшись в сене, долго соображал, где он. С досадой подумал:
  'Сто раз тебе в шею, все вещички мои по селу разбросаны. Или потерял половину ночью'. Повернулся, шурша пахучим сеном, и с удивлением обнаружил около себя Полянку. Та уже не спала, глядела сонно мутными глазами.
  'Досталось девке, - продолжал размышлять Юрий. - Вчера наравне с мужиками дела делала'.
  Но через миг зеленые глаза вспыхнули, сна в них не оставалось ни капли. Она без малейших признаков усталости поднялась, со смешком скатилась с сеновала. Уже оттуда крикнула:
  - Вставай, засоня. Никитка коней зовет.
  Юрий ничего не слышал, но встал, вышел во двор. Его вещички стояли в сарае, аккуратно сложенные, все на месте, даже копье.
  По дороге, что лежала меж домушек, ехали на конях Никитка с Явтягом. Юрий услышал часть их разговора.
  - ...соль по домам пораздай. Всю. Мы еще возьмем...
  - Как с Истром быть, нельзя оставлять. А рана такая, что растрясет и снова протыкать надо буде.
  - Оставим пока здесь, - говорил Никитка, - а место для встречи назначим. Мне еще надо к Малиновому ручью, за делом. На обратной дороге и подберем их около перекрестья ветров...
  - Ты где? - Полянка высунулась из темного проема двери. - Давай, налегай. Скоро уж выходим, а ты не поевши.
  Юрий, ощутив пустоту под ребрами, с радостью воспользовался предложением. Когда он вышел на двор вновь, чувствуя приятную вкусную тяжесть мяса в животе, Сивка и Каурка уже стояли около избы, мирно пощипывая травку. Пока седлали коней, хозяйка успела всунуть им здоровые шмотья мяса, вперемешку с клейким темным хлебом. Наскоро, но тепло попрощавшись, направились к месту сбора около сожженной церкви. Постепенно подтягивались и остальные ратичи, последними подъехали дозорные. Юрий запоздало сообразил, что их с Полянкой сегодня в дозор не вызывали, видимо, не нашли, или очередь еще не дошла. Никитка долго разговаривал с Аминодовом, и десятник, кивнув, поворотил коня к ближайшему дому.
  'Останется с Истром', - догадался Юрий, вспомнив случайно подслушанный разговор Никитки и Явтяга.
  Едва выехав за околицу, Никитка свернул с дороги и широкой рысью направил коня к темнеющему невдалеке лесу. Скоро пришлось спешиться, сын Микулы повел отряд звериными тропами, сквозь бурелом и густой ельник. Время от времени попадались ручьи и овраги, толстые сосны, погибшие в борьбе со временем. Один раз пришлось идти даже по краю болота, утопая чуть ли не по пояс в толще влажного мха. Весь день прошел в ходьбе, только раз останавливались перекусить. Расположились на ночлег на лесной поляне, окруженной огромными соснами. Конечно, Юрий и раньше видал такие большие деревья, но чтобы в таком количестве - впервые. Самый маленький из лесных великанов был не меньше пяти-шести обхватов в толщину, из одного такого ствола можно было бы выдолбить целый струг на всю дружину. Кора у комлей сосен растрескалась чешуями, каждая из которых размером была не меньше Юрьева щита. Но самое неудобное, что во время похода такие поваленные вечностью гиганты приходилось обходить, и это занимало немало времени.
  - Всем спать. Дозоры не ставим, - тихо скомандовал Никитка. - Тут на десять верст ни единой души нет.
  Юрий, не снимая доспехов с удовольствием повалился на свеженарубленные еловые лапы, завернулся в плащ Рядом, спиной к спине, кто-то привалился. Юрий, не сомневаясь, что это Полянка, повернулся. И тут же уткнулся в бороду Алвада.
  - Чего, Полянку высматриваешь? - с усмешкой проговорил стрелок. - Вон она, с Никиткой рядом прилегла.
  'Вот чертовка, - подумал Юрий. - А в деревне, небось, следила, чтоб с какой селяночкой не схлестнулся... в ближнем бою'.
  - Ну что, пойдешь? - ехидно подначивал дружинник.
  - Не пойду, - буркнул Юрий и отвернулся.
  - Правильно. А то, мотри, ночью перепутаешь сестренку с братом, вот ужо мы утром посмеемся, - не унимался ратич.
  Юрий вновь повернулся, желая резким словом унять дружинника, но тот уже спал, смачно похрапывая в бороду.
  
  Утром быстро и тихо собрались. Небо, едва видное сквозь шапки лесных великанов, нахмурилось, покрапал мелкий дождичек. Юрий быстро промок, но быстрый темп, заданный Никиткой, разогрел тело, успевшее за ночь продрогнуть. Правда, Юрия разобрал насморк и заложило нос, поэтому он ехал, словно обложенный ватой, не чувствуя запахов и не особо воспринимая звуки.
  Солнце перевалило за полдень, как дружина, наконец, вышла на открытое место. Это оказалась узкая ложбинка посреди дремучей чащи. Неторопливый ручей прятался в густых зарослях осоки. Увязая в иле почти по брюхо, кони перенесли ратичей на противоположный берег. Они прошли еще немного вдоль ручья, пока не увидели старый, неведомо кем рубленный амбар. Крыша его, состоящая из плотно подогнанных жердей, несмотря ни на что, надежно укрывала от дождя сено, которым амбар был набит чуть ли не под крышу. Поодаль от амбара, возвышаясь над осокой мокрой черной спиной, покоился камень-валун.
  Ратичи спешились, стали разбивать лагерь. Двое пошли за дровами, остальные принялись расседлывать коней, рубить лапник, расстилать прямо на земле плащи.
  Полянка пошла к амбару, за ней увязался и Юрий. Строение оказалось огромным, сложенным из толстых сосен, уже потрескавшихся и потемневших от времени и непогоды. Ворот не было, Юрий ткнул кулаком в сено и понял, что оно утрамбовано чуть ли до каменной крепости. Из монолитной травяной стены можно было выдирать только клочки, да и то - с трудом.
  - Откуда здесь это?
  - Дядька Китовлас эти стены рубил. Давно. Много зим назад, меня еще и на свете не было, - тихо отозвалась Полянка. - Сюда лютыми зимами приходят богатырские кони, когда у него на подворье стоять притомляются.
  - Так это Китовлас столько сена накосил? - удивился Юрий.
  - Нет, это не он. Это, говорят, лесной народ старается. Видишь, нигде покоса нет. Откуда они сюда его приносят - я не знаю. Тут ведь не одни кони, но и лоси, олени, зайцы зимой кормятся.
  И точно, Юрий стоял посреди девственного, нетронутого заливного луга, но нигде нельзя было обнаружить следа косы. Ни единой выкошенной лужайки он не заметил и по пути сюда.
  - Сено здесь необычное. Говорят, оно любую хворь у животины может исцелить, да и у человека тоже. И, поговаривают, какой бы голодной и холодной не была бы зима, сколько бы сюда коней и лосей не пришло - амбар всегда полон, - продолжала рассказывать Полянка. - Только к весне пустеет.
  - Давай-ка, Олежек, надери мне травы, - тряхнула колдунья платяным мешочком. Когда же они, вышли к стоянке, то увидели необычное зрелище.
  Мелкий едкий дождь продолжал моросить из низких серых туч, но раздетому до пояса Никитке это не мешало. Да и что может помешать такой махине! Киевлянин, конечно же, и раньше видел Никитку раздетым до пояса, но все мельком. В бане попарится вместе тоже как-то не довелось. Но сейчас Юрий на мгновенье застыл в восхищении, очарованный живой мощью, которую олицетворял собой брат Полянки. Нет, у Никитки не было огромных бугров вместо мышц, и правильных пропорций тела. Даже наоборот, казалось, что у богатыря слишком толстые талия и шея, непропорционально длинные руки, слишком волосатая спина. Никитка вдруг резко наклонился вперед, затем, быстро распрямившись, откинул махину тела назад, постоял так чуть-чуть, едва не касаясь макушкой земли, снова выпрямился, развел руки в стороны, повернулся. Спереди он производил еще более устрашающее впечатление. Грудь его равномерно вздымалась, выдыхаемый воздух рвался из нее с паровозным урчанием. Широченные грудные мышцы нависали над кубиками-подушками пресса.
  'Разминается, тело согревает, - догадался Юрий. - В одиночку. Но для чего? Не собирается же он...'.
  И тут сложились в памяти Юрия сказки: длинный сверток, похожий на так нелюбимый ратичами меч, завернутый во много слоев ткани и кожи, Малиновый ручей, тысячепудовый камень и амбар, около которого можно увидеть богатырских коней...
  Никитка подпоясался широким ремнем. И тотчас же обозначилась талия, а мышцы словно приподнялись вверх, налив силой толстенные плечи. Не торопясь, поигрывая бычьим ляжками, которые мать-природа случайно вставила ему вместо бицепсов и трицепсов, он приблизился к камню.
  'Почему в одиночку? - соображал Юрий. - Не легче ли всем вместе, жерди принести и поднять...'.
  Никитка нагнулся, запустил руки под камень. Длинные мышцы ходуном заходили под мокрой кожей, спина напряглась до каменной неподвижности, ноги чуть дрогнули...
  - И-э-ах! - выдохнул богатырь, и Юрий тотчас понял, насколько тяжел черный камень. Огромный валун вздрогнул, резко пошел вверх, Никитка взял край на плечо...
  'Это невозможно, - Юрий мучительно пытался выделить из вихря в голове хоть одно правдоподобное объяснение увиденному. - Тут весу на тыщу пудов. Даже если он поднимает не весь камень, а половину - вторая стоит на ребре... Да нет, чушь какая-то'.
  Снизу валун оказался плоским, чуть ли не гладким. Дойдя до верхней точки, то есть, поставив камень на ребро, Никитка остановился. И только сейчас ему пришли на помощь десятки рук, ратичи всей дружиной удерживали махину от падения. Никитка же, тяжело шагая, подошел к Бурке, отвязал притороченный меч. Снял кожаный чехол, размотал тряпки, укутывающие оружие. Как только блестящая сталь сверкнула, покинув ножны, Юрий тотчас вспомнил кузницу Микулы, клинок, при рождении которого он присутствовал. Никитка вставил меч в ножны, угрюмо глянул в сторону Полянки, стал снова наматывать тряпки и кожу, зачехляя ножны и рукоять. Потом, так же неторопливо, переваливаясь, словно медведь, вернулся к камню. Не обращая внимания на дружинников, стал руками выкапывать канавку прямо посередине того места, где лежал камень. Каждое его движение, тщательное, неторопливое, говорило дружинникам-ратичам: 'Я вам доверяю'. Они могли отпрыгнуть или отбежать, начни глыба падать, а Никитка - нет. Он копал довольно долго, потом положил в получившуюся ямку меч, поднялся. Руки-поршни вновь легли на край камня. Секунду еще ратичи продолжали удерживать вес, а потом все разом, словно по неслышимой команде, отошли. Никитка, пятясь и сипя, медленно положил камень на место.
  'Вот так одновременно тяжело и просто рождается история, чтобы потом стать сказкой. И неважно, кому и зачем предназначается это оружие. Может статься, что положен меч именно потому, что придет время, когда и это бесчестное оружие придется применить в борьбе со Злом', - подумалось Юрию. Он вдруг поймал себя на мысли, что рассуждает так, как на его месте думал бы ратич. И почему-то не сомневался, что меч дождется своего нового хозяина. Клинок не заржавеет, даже не потускнеет, ножны не развалятся прахом. То, чему он сейчас был свидетелем, было чудом. Человек в одиночку, будь он хоть трижды силачом, не смог бы поднять такой камень. Тут вмешались силы, во много раз превышающие все мыслимые человеческие пределы.
  И когда придет время, новый богатырь подойдет к валуну, возьмется могучими руками за черный край, ухнет, напрягая все силы... И расступится Мать Сыра Земля, выпустит из своих неодолимых рук непомерную тяжесть, и блеснет серебром на солнце меч-кладенец, предвещая гибель врагам.
  
  Утром пал туман, расщелина с ручьем превратилась в туманную реку. Однако когда вошли в лес, туман кончился, но холодный воздух был напитан влагой, которая оседала на одежде, оружие, упряжи. Сивка под Юрием смешно фыркал и чихал, будто заразился от хозяина насморком. Однако Юрию было вовсе не до смеха. Переносицу у него ломило. Он шел позади всех, постоянно сморкаясь и чихая. Ехали обратно совершенно другой дорогой, широкой тропой, на которой почти не попадалось поваленных деревьев. 'А что сюда нас несло через бурелом? Вот ведь есть прекрасная дорога... Или ратичи легких путей не ищут?' - думал он про себя. И тут же вновь сосредотачивался на собственном носе. Собственно, вот по этой причине Юрий и не смог предпринять что-либо, когда дружина, выехав из леса, столкнулась с сотней вооруженных людей у моста через безымянную речку.
  Никитка, возглавляющий отряд, поднял руку, призывая остановиться. Остановились и едущие навстречу. Они только что переправились по мосту. Многочисленный обоз, состоящий из четырех, а то и пяти десятков телег, медленно поднимался по размытой дороге в гору. Часть воинов спешилась и пересела на телеги возницами, поэтому на коне оставалось не более полусотни воинов. Все они были хорошо одеты и вооружены.
  Вперед выехал немолодой воин в кольчуге, без бороды, но с длинными обвислыми усами, которые придавали его лицу печальное выражение.
  - Кто вы и откуда будете? - обратился он к Никитке.
  - Мы вольные ратичи, - проревел в ответ гигант. - А вы кто будете?
  Немолодому такой ответ пришелся не по вкусу. Встреча с некими ратичами, да еще и вольными, никак не входила в его планы. Он скривился, будто раскусил гнилой орех, но ответил, тем не менее, вежливо:
  - Я сотник Борич, а со мной дружинники князя Свенельда. Идем с его имений на юге, везем оброк и дань.
  И тут произошло то, чего ожидать было никак невозможно. Юрий, понявший ситуацию быстрей всех, но отставший от ратичей метров на сто, пришпорил Сивку. Тяжелый конь фыркнул в очередной раз, но хода не прибавил. 'Сивка, миленький, быстрей!', - сипел Юрий коню на ухо и тряс перед мордой плетью. И все равно не успел.
  С телеги соскочила фигура, облаченная в черную рясу. Широко шагая, молодой священник, отец Арсений, только что окончивший семинарию под руководством лучших отцов-учителей из самого Константинополя, желая побыстрей и погромче выделится в этой глуши, уверенно направился к очередной партии язычников, попавшихся ему на этой дороге.
  - Во имя Отца и Сына и Святаго Духа аминь, - скороговоркой приветствовал священник ратичей. - Готовы ли вы к испытанию верой?
  Никитка от этих слов отпрянул, словно увидел змею. Пальцы его сжались на рукояти секиры.
  - Да снизойдет на вас, путники, благодать божья. Долг мой просветить вас и души ваши да обратятся к святой троице и порушатся капища богохульные, - продолжал тарабанить священник, осеняя крестом Никитку. Отец Арсений знал, что главное - обратить на себя внимание, стать таинственным, употребляя как можно больше красивых и малопонятных слов. В любом случае, Библия способна дать ответы на все вопросы, буде они возникнут у невежественных язычников. Рука священника коснулась четок, что висели на поясе. Отец Арсений готовился к долгой беседе с воинственными неверующими, а это потребует много душевного спокойствия и равновесия...
  Никитка услышал только два слова: 'порушатся' и 'капища'. Рука, перебирающая в пальцах янтарные четки, подтвердила страшное предположение. Священник так и не сумел ничего понять. Скорее всего, молодой, высокий и благообразный даже в своей молодости отец Арсений не услышал даже звука приближающейся смерти.
  - Хруст, - сказала секира, развалив церковника на две половины. Обратным движением Никитка располосовал снизу вверх грустноусого сотника.
  - Ух, - ухнула дружина ратичей, и тридцать воинов князя Свенельда погибли, даже не успев осознать, чем вызвано столь внезапное нападение. Остальные пытались сопротивляться, но скоро поняли, что напавший враг им не по зубам. Двадцать оставшихся на конях дружинников погибли в короткой и почти бесшумной схватке. Юрий только успел подскакать, как всё кончилось. Самые быстрые из возниц бежали к реке, самый умные бросили оружие, и подняли вверх руки в традиционном жесте: 'Сдаюсь'. Умных оказалось большинство, быстрых ссекли стрелы. Ратичи, быстро и споро связывали оставшихся в живых, без сожаления добивали раненых.
  В телегах обнаружилось зерно, яблоки, лесные ягоды, орехи, мед. Главную ценность представлял собой груз звериных шкур. Толстые медвежьи, жесткие волчьи, блестящие бобровые, мягкие лисьи и пушистые беличьи шкуры и шкурки с горкой набили одну из телег.
  - Князь последнее взял. Летом забрал, что добыто зимой. И что летом добыто - тоже взял, - ворчали ратичи.
  Никитка приказал подвести к нему одного из пленных.
  - Как зовут? - грозно начал богатырь.
  - Синко.
  - Откуда оброк, Синко?
  - Да тут оброк только частью. Остальное взяли с деревень, что креститься не желали, - быстро отвечал молодой, безусый парень.
  - Что так?
  - Так получилось, но я никого не забижал, кровью клянусь!
  - А остальные, значит, забижали, - вмешался, не стерпев, Явтяг.
  Никитка укоризненно глянул на него, затем вновь обратился к пленному.
  - Убили, что ли тех, кто не хотел, ... этого самого, креститься? - спросил он, оскалясь волчьей ухмылкой.
  - Ну да, - неуверенно улыбнувшись в ответ, сказал паренек.
  У Юрия скулы свело от ненависти. Так вот кто виноват! А еще скалится, змееныш. Но одновременно и гора с плеч упала. Ни при чем оказалось христианские священники. Если б не было на земле вот таких волчат-гаденышей, как бы легче дышалось? Все могут испоганить, изгадить, любую идею утопят в крови, а потом, когда придет время отвечать, будут стоять, улыбаться в ответ и думать: 'А я тут при чем?'
  - Не хотели креститься, говоришь? - тяжело повторил вопрос Никитка. В голосе зазвучала угроза. С лица парня стерлась гаденькая улыбочка, глаза забегали, глубоко в зрачках появился ужас. - А ты не хочешь сам окреститься, заново? А?
  - Да нет, зачем мне? Ишо чего вздумал, - паренек явно впадал в панику, судя по истерическим ноткам в голосе.
  - А ну, срубите мне крест под человека, на какой они своего Христа вешают! - гаркнул Никитка на весь лес.
  Явтяг со Слудом тут же побежали выполнять приказание. Паренек же повалился в ноги Никитке, заверещал, точно зажатый в углу поросенок:
  - Дяденька, не губи! Что хошь сделаю! Хошь - рабом твоим буду? Хошь, сеструху приведу свою, а? Она красивая, сеструха-то у меня.
  - Цыть, захлопнись, паскудник, - Полянка с размаху разбила губы парнишке.
  Слуд же тащил недалеко срубленный осиновый ствол, Явтяг шел ему вслед с жердиной побольше, но тоже осиновой. Втроем с Никиткой они быстро смастерили кривой черный крест. На парне не было лица от страха. Он уже не кричал, а выл, захлебываясь от ужаса. Сквозь рыдания и бессвязные вопли прорывались слова:
  - Не-е-т! Что хочешь... Матерью клянусь... Кровью, последней... До капли...
  - Ложись, - сурово сказал Никитка.
  Паренек распростерся, обхватил руками мать сыру землю, вцепился в траву побелевшими скрюченными пальцами.
  - Значит - клянешься? - так же медленно и грозно спросил Никитка.
  - Да! Да! Клянусь! Чем хошь клянусь! - бывший дружинник подполз к богатырю, принялся целовать сапоги окровавленными губами.
  Никитка, с отвращением на лице, выдирая собственные ноги из объятий паренька, громко приказал:
  - Повторяй: клянусь кровью своей и памятью предков!
  - Клянусь! - эхом откликнулся парень.
  - Верой и правдой служить земле Русской и всем богам ее: Сварогу и Сварожичу, родителю Роду и матери Макошь...
  - ... и матери Макошь, - торопливо повторял за ним юноша, и лицо его, недавно залитое слезами и кровью, вдруг просветлело надеждой. Словно лучик света, будто скрываясь до сих пор где-то внутри, скользнул по грязному, залитому кровью и соплями лицу.
  - Почитать Барму и Числобога, служить Всевышнему в большом и в малости. Быть сильным и честным, защищать с оружием в руках сирых и слабых, биться насмерть с Чернобогом и слугами его.
  - ...быть сильным и честным...биться насмерть... с слугами его, - шевелились окровавленные губы.
  - Не творить криви на земле и слушать только правду, жить по совести и чтоб не стыдится никогда своих дел правых.
  - ... не стыдится никогда дел правых, - закончил бывший княжеский дружинник, уже стоя обеими ногами на земле.
  - Хорошо. Молодец, что встал. Негоже слова за свою честь произносить на коленях...- зашумели ратичи.
  Никитка не торопясь, враскоряку подошел к остальным пленникам:
  - Ну что, миряне? Кто еще хочет веру проверить? Подходи, знак готов, - и указал громадной секирой на крест, лежащий в истоптанной траве.
  Мужики недружно повалились на колени:
  - Не губи...Подневольные мы... Только что в дружину взяли... Не виноватые мы...
  Юрий внимательно вглядывался в их лица. Практически все - молодые. Только-только вылетели из-под отцовского крыла, и сразу - в поход, к оружию, к маленькой власти, которую имеет вооруженный над безоружным. Так же легко, как и сейчас, готовые принять любую веру: хоть в Христа, хоть в Сварога, а то и самому Дьяволу готовые служить. 'Предавшие раз - будут предавать до конца', - как не хотелось Юрию говорить это вслух!
  - Предавшие раз - будут предавать до конца, - сказал он громко.
  Все взгляды тут же обратились не него. Все, кроме Никиткиного.
  - Вера проверяется не словами, а делом! - проревел гигант, так и не обернувшись. Потом, не сводя взгляда с пленных, уже спокойней сказал им:
  - Клятву эту даете на всю жизнь. Вздумаете предать - сам вас найду и лютую смерть принесу. Пока уста ваши закрыты, а руки связанны - скажу только одно: кто побежит, смерть тотчас же найдет его. А чтоб слова крепче в голове держались - пойдете со мной, и будете делать, что скажу. Согласны?
  - Согласны...согласны, - послышались голоса.
  - Подходи за клятвой по одному, - сказал, наконец, Никитка и только тогда обернулся к Юрию. Молодой богатырь даже поежился от тяжелого, полного ярости взгляда темно-синих глаз.
  
  На следующее утро шесть десятков мужиков в сопровождении четырех десятков телег отправились назад, на восток, по направлению к Годове. Бывших вчерашних пленников-дружинников развязали, но оружие, естественно, не вернули. Они, как и вчера, до встречи с ратичами, уселись на телеги возницами. Отряд не был в пути и часа, как навстречу попалась захудалая деревенька, опять без городьбы, дворов на тридцать. Никитка долго здесь не задержался, только кликнул местного голову, дородного старика, и отдал из обоза одиннадцать (как успел сосчитать Юрий) телег, в основном с зерном и овощами.
  Солнце давно перевалило за полдень, когда дружина вышла на открытое пространство - этакий островок в лесном море. Там, на этой поляне, сходилось несколько дорог. Одна, широкая и грязная, шла с северо-запада на юго-восток. Другая, по которой они пришли, заросла травой и шла ровно с востока на запад. Еще несколько едва видных в траве тропок расходились по дремучим лесам.
  - Перекрестье ветров, - сказала Полянка, указав на перекресток.
  Там их уже поджидали Истр и Аминодов. Братья прятались в лесу, но как только распознали во всадниках своих - вышли на дорогу. Похожие издали на двух переросших волкодавов, случайно залезших на коней, квадратнолицые, квадратноплечие, они явно были чем-то смущены.
  Никитка, поравнявшийся с братьями, поздоровался за руку, спросил:
  - Как рана, Истр?
  - Не зело, но хорошо, - прогудел бородач.
  - Да я уж вижу. Давайте, кликайте своих баб, - усмехнувшись в бороду, сказал Никитка. - Все одно в Годову возвращаемся.
  - Смолянка! Явгиня! - закричали наперебой братья. - Выходь! Обратно вертаемся!
  Из лесу вышли, торопливо спотыкаясь, две женщины. Обе в сером, в платках, неуловимо похожие, как бывают похожи друг на друга дальние родственники. Юрий отметил, что обе очень молоды - лет по пятнадцать, от силы шестнадцать.
  'Мужиков в деревне нет, а когда малолетние подрастут, эти Смолянка и Явгиня уж в летах будут, - машинально подумал Юрий, - А от этих 'волкодавов', - посмотрел он на братьев, - замечательные детишки получатся. И девки сообразительные попались. Подстраховались, видно, свальный грех тут устроили, да не по одному разу. Вот братаны и смущаются. Не от одного, так от другого охота забеременеть. За большой бедой малую не заметишь - все равно малышам без отцов расти'.
  До деревни с обозами пришлось плестись долго. Только к самому закату утомленные медленной ездой ратичи въехали в Годову. Все население деревушки тут же высыпало поглазеть. Обозы растянулись вдоль дороги, и по команде остановились.
  - Сбор! - гаркнул густым басом Никитка, выехав на середину деревни, к церковному пепелищу.
  - Миряне, все на сбор, на середину! - скакал по дворам Явтяг.
  Бывшие дружинники сбились рядом с Никиткой, внимательно слушали.
  - Ну что, друже, пришла пора исполнять вам свое обещание повиноваться мне. Единую просьбу я к вам имею. Выполните ее - я вам больше не хозяин. А пока будете слушаться. Согласны?
  - Согласны, - дружно рявкнули мужики.
  - Так, любо. Теперича, кто женатики - подними вверх руку! - из трех десятков на этот Никиткин приказ отозвались только двое.
  - Зело любо! Вы, двое, как вас там - Дикорос и Парний? - отошли в сторону. С вами отдельный разговор.
  'Надо же, запомнил по именам и в лица. А ведь мужики только единожды назывались, когда клятву принимали. Никитка, наверно, хочет так сказать им: 'Я каждого помню'. Силен, силен человечище...', - изумился Юрий памяти богатыря. Сам он не смог выделить из толпы и Синко, того парня, которому Слуд с Явтягом крест рубили, не смотря на то, что, казалось бы, гаденькое ухмыляющееся лицо намертво запало в память.
  - Остальные! - уже кричал Никитка, перебивая гвалт собравшихся женщин, - Слушай мою волю. Потому как в этой деревне после лихих людей ни одного мужика не осталось, то вы, дружина князя Свенельда, и будете заместо их, убиенных. Девки, выбирай женихов! Парни, смотри невесту! Что приглянулось - бери за руку! С честным пирком - да за свадебку!
  И тотчас пала тишина, замолкли голоса, лишь испуганные шепотки пронеслись над толпой. Так было секунды две. И потом...
  - Сеструха! Явгиня! Хватай мужика, а то до конца в девках сидеть будем, - росомахой заревела уже знакомая Юрию Смолянка, и клещом уцепилась за руку ближайшего, совсем молодого еще парня. Явгиня, даром что серая, незаметная, зато горлом взяла, заревела белугой:
  - Расступись честной народ! Вот он, мой суженый-ряженый! - и тоже хватанула за руку мелкого, еще мельче ее самой, мужичонку.
  И понеслось-поехало!
  - Бабоньки!
  - Расступись, не видишь - жениха нашла!
  - Отойди, дура, не замай!
  - Мой, говорю! Куда вцепилась, чума проклятущая? Тебе уж в могилу пора, карга старая! А она молоденького чепляет!
  Кое-кто уже вцепился в волосы, кто причитал задавленно, кто хохотал. Разбираемые нарасхват дружинники, влекомые десятками женских рук сразу, старались уцелеть и не быть растерзанными, но растерянные улыбки не сходили с их лиц.
  - Женщины! - ревел атомоходом во льдах Никитка. - Не разорвите мужичков-то! Подходи туда, к Явтягу. Да вот он, на рыжем коне!
  - Которую выбираешь? - строго спрашивал Явтяг у дружинника, который иногда подходил в окружении трех-четырех кандидаток в невесты. Обычно, после недолгой, но чрезвычайно буйной дискуссии жених выбирал себе будущую половину и отходил в сторону.
  - Совет да любовь! - торопливо кричал Явтяг следом.
  Когда, наконец, шум и гвалт достигли своего апогея, и Юрий подумал, что сейчас точно оглохнет, не смотря на защищающий уши насморк, как раздался перекрывающий все и вся звук.
  Никитка, напрягшись до красноты в лице, ревел в рог:
  - Слу-у-ушай!
  Немного поутихло и гигант начал говорить:
  - Негоже женихам приезжать к невестам без подарков. А невестушки у нас почему без приданного? Нехорошо. Правильно я говорю, люд честной?
  - Правильно...Правильно, - откликнулись недружные голоса, еще не понимая, куда клонит гигант.
  - Поелику я, Никитка Олешанин, Микулин сын, назначаю каждой паре подарки: коня, телегу и добро. Возьму те подарки из оброка князя Свенельда. С князем я сам переговорю, по-свойски. Считайте, он уже разрешил, - договаривал Никитка сквозь дружный хохот. - Оружие и доспех каждому тоже вернется, нам чужого не надо. А теперь - гуляй, народ!
  Дружное 'А-а-а!' было ему ответом. Запылали костры около домов, прямо вдоль дороги расставили столы. Юрий впервые присутствовал на таком огромном празднестве - на тридцати свадьбах сразу. Невесты - в белых одеждах, что наскоро были найдены в сундуках; женихи, за неимением нарядов - в коже и стали доспехов, но без оружия, вместо кожаных перевязей - красные кушаки.
  В воздухе необыкновенно вкусно запахло жареным мясом и свежим хлебом. Женщины суетились вокруг столов. Никитка срывал рогожи с телег с княжеским оброком, приказывал:
  - Так, это взять на стол. А это - раскидать по приданому. Пошли к следующей.
  Скоро столы ломились от жареного и копченого мяса, окороков, сала и яиц. Свежие кислые яблоки и прошлогодние сморщенные груши подавали корзинами. Орехи брали горстями, а моченые грибы - ковшиками. Нашлось и вино: яблочное и хлебное. Вокруг уже кричали:
  - К столу! К столу!
  Юрий зашел на знакомый двор, где только недавно бился насмерть с разбойниками, гаркнул:
  - Хозяйка, я у тебя свои вещички оставлю. Смотри, чтобы малые ничего не утащили.
  Ответа не было. Он заглянул в жилую половину - никого. 'Наверно, мужа девка нашла. С детками знакомит, - усмехнулся про себя. - Ну и черт с ними. Все равно надо манатки где-то оставлять'.
  Вышел со двора, расседлал Сивка, хлопнул коня по боку, отправляя в ночное. Тот недовольно заржал, но послушался, неторопливым шагом пошел к околице. Юрий уже привык, что Никитка по утрам созывает коней, и не очень беспокоился, что Сивка делает на воле.
  Народ уже сидел за столами, то и дело раздавались раскаты хохота. Вот уже и песни пошли. Солнце уж давно зашло, с востока поднялся растущий месяц, и люди спешили, думая за ночь управиться с едой и вином, да еще поспать-помиловатся хоть немного под утро.
  Юрий махнул на все рукой и подумал: 'Напьюсь'. С этой мыслью он устремился к столу, взял обеими руками ендову. Не дожидаясь приглашения или сигнала, проревел:
  - За здоровье новобрачных! - и здорово пригубил пахнущего сивухой мутного пойла.
  Потом закусил, через пять минут снова пригубил. Закусил, пригубил, закусил, пригубил, еще раз ...пригубил.
  'Вот пять раз тебе в стакан, еще два раза, и наутро похмелье обеспеченно', - думал Юрий, безуспешно борясь с накатывающейся на него икотой и зевотой. Сквозь застольный рев показалось, что кто-то окликнул его по имени. Прислушался...
  - Юрий! Юрий! - звал Слуд.
  - Что с-случилось?
  - Что случилось? - ворчал подошедший ратич. - В дозор пора. Нам с тобой до солнца село сторожить надо - вот что случилось.
  - А кони где?
  - Мой вон стоит, а твой не знаю где шляется, - все так же ворчливо проговорил Слуд.
  - Как же я буду, без коня? - пьяно удивился Юрий.
  - Выйди в поле, да позови, - подошел Явтяг.
  - Ладно, - как он будет звать коня, Юрий не представлял. Разве что...
  - Сивка, встань передо мной как лист перед травой! - заорал Юрий, отойдя в сторону. За столами сначала притихли, услышав истошный крик. Потом послышались смешки. Но что это? Стучат копыта по земле...
  - Чу! - оборвал Юрий пересмешников. Черная тень быстро приближалась к нему, вот послышалось нервное фырканье, затем конь чихнул, и вот уже стоит, едва видимый в неровном свете костра. Богатырский, волшебный конь.
  - Сивка, - прошептал вмиг протрезвевший Юрий.
  - Пришел! - радостно закричал он через секунду, все еще не веря собственным глазам.
  - Пошли уж, - снова ворчит Слуд.
  -Сивка, миленький, услышал, - продолжал умиляться Юрий, вскарабкиваясь на широкую спину.
  - А седло где? Черт, и доспех в избе остался, - сообразил он через минуту.
  - Коня седлай, а доспех не бери. Нечего звякать в темноте железом. Кочевник по звуку стрелой собъет... - это Явтяг. - Слуд, давай, выезжай. Юрий тебя догонит.
  Слуд тихонько свистнул и унесся в темноту.
  
  Темный мрак отступил, уступив место серому мареву. Небо было затянуто дымкой, но свет от растущего месяца уверенно пробивался сквозь тонкие облака. Сначала Юрий ничего не видел, за исключением ярких костров позади. Доверившись чутью коня, он выехал за околицу, направился прямо в поле. Сивка тут же перешел с рыси на шаг. Постепенно глаза привыкали к окружающему полумраку, вот уже можно разглядеть мрачную полосу леса и молочные пятна постепенно убывающего тумана. Где мог находиться Слуд, Юрий не представлял.
  'Ладно, - соображал Юрий, - сделаю круг, а потом поверну назад. Никуда не денется. Главное - чтоб мы друг за другом шли, иначе будем до утра в салочки играть вокруг деревни'.
  Он ехал, чуть ли не по опушке, пристально вглядываясь во мрак между деревьями и пытаясь уловить хоть единственный посторонний звук среди стрекотания кузнечиков и равномерного топанья Сивка. Где-то ухнула сова, а конь вдруг испуганно всхрапнул, остановился и Юрий почувствовал, как нервно задрожала лошадиная спина. Конь явно чего-то испугался, бил копытом, фыркал, и под конец даже заржал.
  - Что ты? Что ты, Сивка? - пытался успокоить его Юрий. И тут краем глаза уловил движение среди древесных стволов. Что-то большое и белое бесшумно скользило в темноте. Сивка уже не фыркал, а хрипел, тряс мордой, разбрызгивая вокруг клочья пены.
  'Волк, - догадался Юрий, - шастают вокруг деревни, запах чуют. Мясом в воздухе пахнет и мертвечиной'.
  Ему стало не по себе, он едва удерживал Сивка, что пятился задом от леса. Рука непроизвольно потянулась к сабле, сталь успокаивающе шурша вышла из ножен. Луна вырвалась на чистый просвет в небе, яркий полукруг залил поле бледным мертвенным светом. И Юрий увидел, как из-под сумрака леса выступает громадная седая тень. Колоссальный волчище, медленно и мягко ступая, показался на опушке. Юрий похолодел: его лицо и морда волка находились на одном уровне. Длинная густая шерсть серебрилась в неверных лучах ночного светила. За белым волком, также бесшумно скользя, стали выплывать и другие, серые, тени. По сравнению с гигантом они производили впечатление месячных щенков. Белый волчище, выступая с достоинством, отошел от опушки на два десятка шагов, сел на задние лапы, задрал голову:
  - У-у-а-у, - разнеслось в стылом воздухе.
  Сивка, не выдержав душераздирающего звука, молнией развернулся и кинулся прочь. Голова коня запрокинулась, и Юрий увидел на забрызганной пеной морде отсвечивающие красным глаза. Они мчались по полю, а вслед им уже несся сводный хор присоединившихся к вожаку волков:
  - Т-я-у-у-а-у!
  - Стоять! Стоять! Сивка! - пытался Юрий притормозить бешеный бег, опасаясь теперь, как бы в темноте конь не споткнулся или не влетел в кротовью нору. На такой скорости переломать ноги и шею коню, а заодно и всаднику - плевое дело. Но они не останавливались, напрасно он натягивал удила.
  - Тпру! - послышалось из темноты. - Стоять, бешанной! Тпру!
  Из темноты, сближаясь с ними наперерез, тоже на коне, скакал Слуд. Догнал, едва смог зацепится за узду, начал заворачивать Сивку. Вместе с Юрием им едва удалось остановить пошедшего вразнос коня.
  - Ты чего по полю шастаешь? - набросился на Юрия ратич. - Дороги мало?
  - Какая дорога? Ты что, на дороге собираешься дозором стоять? - отбивался Юрий.
  - А где же еще? Не в лесу же! Нет, брат, шалишь, сейчас в лесу не пройдешь. Сам, наверно, видел - волки кругом да медведи. Никитка с ними разговаривает, лесной народ поднимает...
  - Куда поднимает? - проснулось любопытство, когда, уже успокоившись, они топали по дороге прочь от деревеньки. Так значит, три дня назад ему не померещился огромный медведь? Оказывается, кроме него все знали, что вокруг отряда звери кружат. Как сказал Слуд - 'Никитка лесной народ поднимает'? Нетрудно догадаться, что 'поднимает' на войну. Юрий живо представил, как ходячий мохнатый холм разрывает ворота крепости, и волки серыми тенями скользят за стены в пролом...
  Но куда будет направлен удар? Что нужно ратичам? Зачем бороться за веру с мечом в руке? И против кого? На последний вопрос ответить просто: против неверных. И если греческие, римские, скандинавские и местные боги находятся в родстве, то остается только один вариант. Христианству предстоит выдержать войну с ратичами. А это немало, ох как немало! Юрий не сомневался, что один их отряд при поддержке так называемого 'лесного народа' способен ни много ни мало, а остановить и римский легион. Конечно, это он сильно прихвастнул, но если дружина вырастет раз, скажем, в сто... Три тысячи ратичей при поддержке сотни трехтонных медведей и стольких же белых волков, каждый из которых размером с быка... Юрий поежился, только представив целую сотню Никиток в действии.
  Да только вот никогда раньше Юрий не слышал о ратичах. Точнее - слышал... но не видел, не знал, что они есть... Древляне есть, поляне есть - а ратичей нет. Значит проиграли, погибли, не помог и лесной народ. А принимать сторону заведомо побежденных - удовольствие маленькое. Погибнешь, сгинешь ни за что.
  'Уходить надо', - подумал Юрий. И тут же вспомнил Улеба, своего побратима в смерти. 'Смотри, чтобы названному брату не было стыдно за твои дела', - сказала тогда Полянка.
  'Тоже мне - богатырь, - вспомнил Юрий свои же слова, сказанные давным-давно. - А как жаренным запахло - так сразу в кусты? Не пойдет, не пойдет такое дело. Стисни зубы и иди до конца. И пусть в конце лишь смерть и безвестность - но что мешает принять это славно, честно и весело, чтобы Улеб, когда мы встретимся на небесах, сказал: 'Ну, ты даешь, брательник!'
  Размышляя таким образом, Юрий шагал вслед Слуду, ведя за собой на узде Сивку. Еще несколько раз мрачный вой слышался в ночи, но все дальше и дальше, как будто волки удалялись от жилья. Конь уже не бесился, но до сих пор дрожал и вздрагивал, особенно когда волки вновь затягивали свои песни. Но самое интересное - насморк у Юрия прошел вчистую, совсем и, казалось, навсегда. 'От страха, похоже', - подумал Юрий. Еще он с тихим ужасом представлял, как сейчас на него насядет Слуд, будет целую ночь канючить, просить обучить колдовскому мастерству. Но он сильно ошибся в ратиче. До самого восхода они ходили в тишине по дороге, и едва обменялись парой слов.
  
  Как только воздух на востоке порозовел, их со Слудом сменили Сдебуд и Алвад. По дороге в деревню Юрий, нервно зевая, пытался хотя бы предположить, сколько часов им удастся поспать. Во рту было сухо и гадко послевкусием от хлебной браги.
  Столы, заваленные едой, все еще стояли посреди деревни. Народу не было никого, поэтому они вдвоем со Слудом позавтракали в одиночестве и разбрелись - каждый к своему ночлегу.
  - А где, интересно, Полянка? - тихо пробурчал Юрий себе под нос, и незнакомое чувство, очень похожее на ревность, начало подниматься в его душе.
  'Если найду с кем, удушу змеюку', - думал он, поднимаясь на сеновал. Там лежали двое. Хорошенько вглядевшись в лицо женщины он опознал хозяйку двора. А парнем оказался (кто бы мог подумать?) Синко.
  'Наплевать. Главное - что не Полянка', - мрачно успел подумать Юрий, пытаясь закопаться в сено. Через несколько секунд он уже спал.
  
  Когда проснулся и вышел из сарая, солнце стояло уже высоко, чуть ли не за полудень. Теперь он услышал, что его разбудило. Тихий, вибрирующий, сливающийся с ветерком свист созывал коней из ночного. Столы еще не убрали, застолье продолжалось, миряне быстро подъедали с утра все, что не успели уничтожить ночью. Не чувствуя себя голодным, Юрий запихал в себя несколько кусков жареной рыбы и тихонечко, почти шепотом, позвал:
  - Сивка, встань передо мной, как лист перед травой.
  И тут же почувствовал тычок в плечо. Конь уже стоял позади и на умной морде запросто можно было прочитать добродушную усмешку:
  'Что, звал, хозяин? А обернуться лень? Я уж здесь'.
  Юрий схватил со стола почти черствую четвертину хлеба, протянул боевому другу. Конь удовлетворенно всхрапнул, потянулся мягкими губами к краюхе, громко захрустел твердой коркой.
  'Давай, ешь' - думал Юрий, седлая Сивка, пока тот, мягко урча и фыркая, подбирал остальной хлеб со стола.
  Ратичи вновь собирались в центре деревушки. Последними подъехали Истр с Аминодовом. Юрий усмехнулся, глядя на их довольные, как у масленичных котов, рожи: 'Конечно, они тут почти свои'. Увидел Юрий и Полянку. У нее лицо было наоборот - уставшее, глаза впали.
  'Вот зараза, за мной следит, а сама, небось всю ночь на сеновале прокувыркалась, - яростно всколыхнулось в сознании. - Ну и десять раза ква на нее. Подцепит вот хворь какую... А, чего с нее взять, если и подцепит! Заговорит, заколдует, даром что колдунья.
  - Всё? - рявкнул Явтяг.
  - Всё...Всё! - отозвались дружинники.
  Никитка молча поворотил коня и пошел рысью по дороге. Остальные потянулись за ним.
  До перекрестия ветров быстрым ходом добрались часа через два. Никитка в молчании постоял на перекрестке, будто размышляя, потом выбрал дорогу на юго-запад.
  'Интересно, - размышлял Юрий. - А почему на таком удобном месте нет деревеньки? Вроде, все условия: перекресток, лес, поляна. Или реки нет? А может не зря назвали это место - Перекрестьем Ветров?'
  Воображение услужливо нарисовало картину: зимний вечер, деревья в снегу, дороги и тропки, сходящиеся многолучевой звездой и Ветра... Огромный и злой Сиверко, мягкий Южанин, свирепый Волочек с востока, западная карга - Вьюжила. Стоят, переговариваются в полумраке, огромные, способные одним своим дыханием вырвать с корнем лес, что идет по правую руку Юрия. Или по левую - им все рано: что лес, что деревенька. Занесут снегом, завьюжат, вымерзнут миряне или, еще хуже - выйти из домов не смогут.
  Подпрыгивая в седле от ходкой рыси, Юрий размышлял дальше:
  'Мужички-дружинники князя Свенельда останутся в Годове или нет? Ишь, как удумал Никитка: обженил, приданое раздал богатое, шкурки на весь мир поделил. И даже оружие вернул, типа, чтоб было чем ответить, когда князь с вопросами нагрянет. Так и гляди - останутся, остепенятся, детишками обзаведутся. Кони есть, земля родит, под боком богатырская дружина разъезжает, и дани не берет. Чем не жизнь? Уж куда лучше, чем голову неизвестно зачем да на чужой земле сложить'.
  - А куда мужички делись, как их там - Дикорос и Парний? - обратился Юрий к Явтягу.
  - Что? Это ты про что? - вколыхнулся ратич. Потом понял:
  - Ты про энтих, что ли? Про женатиков Свенельдовских? Так им Никитка приказал по домам идти, семью забирать и в Годову перебираться. Добра им больше всех оставил. Приказал еще, чтобы капище они обратно сделали, пусть память отцов не забывают. Зрю я, что все так мужички и сделают. Князь отступников, небось, не жалует. А вместе они - сила. Пусть, конечно, небольшая, но и мы подможем, так ведь, Юрий?
  -Так, все так, - согласился тот и подъехал к Полянке.
  -Ну что, девица красная, любо тебе на тридцати свадьбах гулять? - спросил он язвительно. Зеленые огоньки в ответ полыхнули в запавших глазницах:
  -Пока ты там спьяну по полям от волков бегал, я меж тем на эти же поля заклятья накладывала. Хлебородные и супротив болезней всяких, чтоб у мирян хлеб родился славный, - неприветливо ответила Полянка. - А у тебя только и забот было - ужраться в усмерть.
  Юрий почувствовал, что краснеет, и попридержал коня, отставая от колдуньи. Скоро они миновали село, в котором оставили часть оброка на совесть местного главы. Юрий только сейчас сообразил, что таким образом Никитка избавлялся от лишних подвод, которых должно было остаться тридцать: ровно по количеству остающихся в Годове бывших дружинников. Не задерживаясь, пошли дальше, миновали достопамятный мост через речушку. Небрежно сделанный черный крест все так же валялся в траве. Пройдя еще три-четыре версты, Никитка скомандовал:
  - Ночлег. Четверых в дозор. Коней не распрягать, снять только удила. Чую, опасность рядом.
  
  Так они шли еще два дня. Погода стояла ясная. Вековые дремучие леса кончились и пошли широкие овражистые равнины, вперемежку с лесными грядами. Юрий называл такую местность - опольем, ратичи называли то же самое чудным словом - полелесье. Комаров, к удивлению Юрия, почти не было. Единственное, что омрачало действительность, так это - холодные ночи. Юрий постоянно просыпался замерзший, но насморк не возвращался. По пути они миновали множество деревень и деревушек, таких же убогих, как и Годова, с низкими закопченными домами без печных труб. Частокол, или городьбу, как ее здесь называли, встретили только в одном селении. Но и та была старой, покосившейся, что напоминала больше обугленный рыбий скелет, чем защиту от врагов. Местное население предпочитало в бои за добро не вступать, а разбегаться в случае опасности по лесам и долам. Наконец, к вечеру третьего дня они вышли к городу. Это действительно был город, с высоким частоколом, сделанным из вкопанных в землю островерхих лесин. Ворота были открыты настежь, и около них не было видно ни единой души, даже стражников. Зато вдоль дороги, не смотря на теплый вечер, горели костры, поднимая в неподвижный воздух клубы темно-синего дыма, толпились люди, истошно мычал скот. Несколько сотен телег были выкачены прямо в поле, на берег реки, и образовали собой другой город, где кричали младенцы, варилась еда и истошно горланили куры. Эти самые куры и смутили Юрия - вообще-то по времени птицы должны были спать и желательно - в курятниках.
  - Что за град? - спросил Юрий у Явтяга. Тот ответил:
  - Суздаль.
  Но Юрий и сам уже видел, что это Суздаль. Изгибалась Каменка, прихотливо обходя холм, на котором возлежала деревянная крепость. Не сразу узнал город, в котором был только один раз. Необычно было наблюдать пустые стены и мертвые дома, когда столько народа находится за воротами поселения. Будто сюда пришла необыкновенная ярмарка, и все покинули свои жилища, вышли потолкаться вдоль телег с наваленными на них скарбом-товарами.
  - Эй, малой, подь сюда, - кликнул Явтяг паренька, что прохаживался неподалеку от них, с кнутом в руках выгуливая десяток коз. Парнишка нехотя, поминутно сплевывая, подошел.
  - Шибче, шибче, - подбадривал пастуха Явтяг, - Что тут у вас за толпотворение?
  Паренек еще раз сплюнул длинно в сторону и спокойно произнес страшное слово:
  - Чума.
  
  Через час Юрий, Явтяг и Никитка сидели в большом шатре, который разбил Доморад, наместник князя Свенельда в Суздале. Вторым, христианским именем, которое ему дал при крещении священник - Хуздазад, он попросил себя не называть. Никитка случайно узнал об этом, и не упускал случая подколоть княжеского человека замысловатым имечком.
  - Так что говоришь, Хуздазад, дружина с князем Свенельдом проходила, в Христа соблазняли веровать? - спрашивал Никитка.
  - Точно так, - коренастый крепыш, с проседью в иссиня-черных волосах, и досадливо морщился при упоминании собственного имени. - Не соблазняли, а заставили. Велели капища сжечь и порушить каменных истуканов, а мирян согнали на берегу. Раздели, в воду сигать велели.
  - Икону целовали? - спросил Никитка нахмурясь.
  - Лик деревянный? А как же, лобзали.
  - И кто 'лобзал'?
  - Да все. Сначала, конечно, Ранко приложился и другие, что первыми заболели. Святой отец говорил, что как только грехи замолим, болезнь и кончится.
  Юрия позвали сюда как лекаря, потому что Полянка, не успев слезть с коня, и даже не сняв доспеха, скорее побежала к чумным. На просьбы Никитки присутствовать при разговоре только отмахивалась. Юрий же, рисковать не стал, и идти в чумное пекло не решился. А Никитка, будто забавлялся, продолжал:
  - Ну и куда же, мил человек Хуздазад, они пошли?
  - Кто пошли? - не понял мужик, сбитый с толку непонятными вопросами.
  - Князья твои с дружиной. Да посадчий, то есть настоящий голова городской, куда делся? Ась, дорогой ты мой Хуздазад?
  Мужик снова поморщился, будто от зубной боли, но ответил спокойно:
  - Да как чума в силу вошла, все кто побогаче да познатней во Лыбедь подались. Миряне город бросили, уж больно страшно там. Крысы повсюду валяются, гниют. Хотели поначалу даже сжечь, а потом решили кострами отгородиться, чтоб зараза дальше не пошла.
  - А вы же что не подались, Хуздазад ты мой хороший? - Никитке положительно нравилось это имя.
  - А кто нас туда пустит? - удивленно откинулся назад мужик, - Вот ежели бы мы все княжеские сыновья были, тогда - другое дело, даже и с гнилой рожей бы пустили. А так... могут и стрелами посечь.
  - Надо было первых, кто заболел, в лес отселить. А теперь, после лобзания, вы все сдохните, - встал Никитка. - Ежели сеструха...
  - Юрий! - послышался с улицы крик Слуда. - Тебя Полянка кличет.
  - Иду, - тут же откликнулся он. Вопросительно взглянул на Никитку.
  - Иди, - разрешил великан.
  
  Слуд повел Юрия меж телег, через весь лагерь. Сказать, что Юрий чувствовал себя не в своей тарелке - ничего не сказать. Необъяснимый ужас сжимал его сердце, когда он смотрел на молодых, чистых еще лицом и телом женщин, на мужиков с бубонной крупной сыпью на лицах, на орущих нескончаемо детей, на гниющих заживо стариков и старух. Лагерь жил своей, какой-то нечеловеческой жизнью. Никто не пытался работать, никто не мылся, все ходили грязными, оборванными. Будто свыкнувшись с мыслью о смерти, люди перестали следить за собой, перестали стирать одежду и умываться. Даже умерших хоронили в земле кое-как. О том, чтобы заготовить дров и предать мертвых огню и речь уже не шла.
  Полянка нашлась на краю лагеря, у самой реки. Вокруг нее уже собралась толпа, а перед ней, на холстине, лежал младенец с розовыми, глянцевыми пятнышками на ножках. Колдунья водила над ним руками и пела что-то под нос. Прислушавшись к словам, Юрий признал простую колыбельную. Младенец что есть силы орал. Юрий прислонился к тележному борту, стоял, ждал. Когда малыш устал вопить и заснул, Полянка тотчас же завернула его в холстину, отдала матери. И тотчас же сотни глаз устремились на молодую колдунью, десятки ртов открылись, прося о помощи, множество рук протянулись, моля о спасении. Полянка окинула толпу мутным взглядом, нашла Юрия, кивнула ему устало.
  - Идите, - сказала она людям. - Мне надо подумать. Всех вас заговорами я вылечить не могу. Травы здесь тоже не помогут. Надо подумать.
  - Идите! - воскликнула она сердито, поняв, что никто и не собирается расходиться. - Когда надо будет - позову.
  Но, опять же, никто и не думал уходить. Наоборот, народ прибывал, обступал Полянку плотным кольцом. Юрий подошел к ней, взял за руку:
  - Пойдем, - сказал он ей, подобрал валяющийся на земле доспех, и буквально волоча колдунью за собой, пошел прямо через толпу. Пусть и нехотя, но им уступали дорогу. Но напрасно Юрий думал, что от них отстанут. Народ шумел за его спиной, наступал на пятки. Когда добрый десяток рук уцепился за Полянку, грозя разлучить их, Юрий вытащил саблю. Ударил крест-накрест, плашмя. Немедленно они вдвоем оказались в центре людского круга.
  - Еще начнете цепляться - буду руки обрубать, - предупредил он, кинул клинок в ножны и снова повлек Полянку за собой. Оглянувшись, с удовлетворением отметил, что их больше не преследуют.
  Полянка, скоро опомнившись, вырвала руку:
  - Ты чего? Пусти. Куда ты поперся?
  - Ты же сама хотела подумать, - сердито отозвался Юрий. Он ее, можно сказать, от растерзания спас, а она - 'поперся'!
  - Ну и сядем здесь, будем думать, - заявила колдунья и села на траву, около тележного колеса.
  - Ты заметил, что они тут все больные. Все, до единого, - заявила она через минуту как ни в чем не бывало. - Если не помочь - все умрут. Рано или поздно, но все. Хотя, может и останется три-четыре везунчика, но это вряд ли.
  - И что делать будем? - недоверчиво спросил Юрий. До этого он долго недоумевал, почему все вокруг кажется опасным. Теперь ему стало понятно. Тут все больны, 'до единого' - как сказала Полянка. И от каждого исходит смертельная опасность. Может быть, теперь и от него самого.
  - Я уже придумала, что делать. Только ты мне помочь должен. Страх-то какой, - прошептала Полянка, крепко прижавшись к нему. Она начала быстро говорить, видимо, стараясь не передумать и не дать переубедить себя.
  План был такой. Полянка должна будет заразиться чумой, переболеть, а точнее переломить болезнь в себе, а потом поделиться кровью с остальными.
  - Это не так страшно, как ты подумал. Мы сделаем разрез вот здесь, на плече, - она задрала рукав. - Потом перемешаем кровь, и я заболею. Совсем ненадолго, ты ведь поможешь мне. А потом возьмем еще немного крови от меня, и раздадим ее. Она уже будет здоровой и вылечит остальных. Вот увидишь, мне Барма рассказывал.
  Она вдруг замолчала, взяла его голову обеими руками и, глядя прямо в глаза, почти угрожающе произнесла:
  - Ты ведь точно мне поможешь, Юрий?
  - Я сделаю все, что в моих силах. А ради тебя еще больше. Но я такого никогда не делал. А если...
  - Я знаю. Не бойся, моя кровь всем подойдет.
  Юрий в ответ лишь пожал плечами. Полянка отпустила его, решительно поднялась:
  - Тогда скорее.
  
  Они без возражений выгнали из шатра Никитку, Хуздазада и Явтяга.
  Полянка постелила на земляной пол несколько попон, и легла на них.
  - Приведи мне мальчика, взрослую женщину и старика. И чтобы все трое были при смерти, - приказала она Юрию.
  Он сначала хотел удивится: 'Зачем троих?', но, взглянув на ее решительное лицо, отказался от любых глупых вопросов и вышел.
  - Слуд, - обратился он к стоявшему неподалеку ратичу, - приведи или принеси сюда мальчонку. Любого, лишь бы был сильно больной. При смерти, понял?
  - Вы, двое - обратился он к Истру и Аминодову, - принесите старика, больного, чтобы лежал и встать сам не мог.
  - Явтяг, тебе тоже, но только молодайку найди...
  - Поняли? - взглянул он грозно.
  - Понятно, - вразнобой ответили ратичи.
  - Тогда вперед! Что замерли? Шевели копытами, - шикнул он на замерших в нерешительности воинов. Они, похоже, тоже чувствовали вокруг смертельную опасность.
   - Что еще? - спросил он Полянку, просунув голову в шатер.
  - Ничего. Подойди сюда. Слушай, - прошептала она. - Главное, смотри внутрь меня. Ты это умеешь, я видела, когда мы боролись за Истра. Может статься, сил моих не хватит, ведь надо, чтобы чума забрала меня всю. Ты смотри, вытащи меня оттуда. Ладно, Юрик?
  Он согласно кивнул.
  Скоро полог шатра откинулся и показался Явтяг. Лицо его было каменно-спокойно, но руки, несущие молодую, худенькую, всю в язвах женщину, заметно дрожали.
  - Положи и выходи, - уверено произнесла лежащая Полянка. - Юр, возьми нож, сделай у нее, - она указала на больную, - шесть разрезов на плече, как решетка, крест накрест.
  Юрий молча повиновался. Когда густая, темная кровь заструилась по тощему плечу, Полянка отобрала у него нож, внимательно посмотрела на оружие. А потом решительно и быстро провела ножом по своим губам, сделав на них два тонких разреза. Припала окровавленным ртом к ране на плече женщины. На спине у Юрия выступил холодный пот, но он молчал.
  Потом вошел Слуд: на руках - мальчонка, лет пяти-шести, не больше. Сцена повторилась, и Юрий заметил, как ужас коснулся души здоровенного парня, как мгновенно стало мокро бородатое лицо ратича после того, как Полянка впилась в плечо мальчонки.
  - Сам запомни и другим передай: чтобы не случилось - не заходить, пока Юрий не позовет, - закончив, отчеканила Полянка.
  - Молодайку забери, - тихо добавил Юрий.
  Тот кивнул, подхватил тщедушное тело на плечо и молча вышел.
  Когда, наконец, их покинули Истр с Аминодовом, унося с собой старика, Юрий робко спросил тяжело дышащую колдунью:
  - Что дальше?
  - Дальше ждать, - проворила она невнятно, но удивительно спокойно. Откинулась на попоны, устало закрыла глаза и заснула. В том, что Полянка спит, Юрий не сомневался: у него было достаточно времени в доме Микулы, чтобы изучить, как дышит во сне каждый из домочадцев. Полянка лежала неподвижно уже больше часа, когда Юрий тихонечко пододвинулся, тронул спокойно лежащую руку и поразился холоду, буквально исходящему от нее.
  'Так, - медленно соображал Юрий. - Задача... Смотри, значит, внутрь меня. Надо попробовать. Попробовать, попытаться, постараться'.
  И он попробовал, все так же держа Полянку за руку. Всматривался до боли в глазах в ее лицо, в окровавленные губы, но нечего, абсолютно ничего не видел и не чувствовал. Холодная испарина выступила у него на лбу. 'Чем я могу помочь? У меня ничего не получается. Я не могу, не знаю и слишком мало умею... А если вот так', - подумал он и стал торопливо снимать с лежащей без всяких признаков сознания Полянки поддоспешную рубаху. Грубая, многажды простеганная ткань едва поддавалась и застряла на голове, но Юрий, в конце концов, справился и с этим препятствием. Тело Полянки, обнаженное по пояс, застыло среди попон. Белая атласная кожа манила к себе, грудь вздымалась, едва тревожимая слабым дыханием. Юрий положил руку на холодный живот, повел, ощущая как груба его собственная ладонь по сравнению с девичьим животом. Запястьем он коснулся гладкого соска и вот его рука уже лежит на груди Полянки, ощущая под собой трепещущее сердце. Взгляд его словно затуманился и вот он уже видит, как бьется оно под ребрами, упрямо гоня отравленную черную кровь по жилам...Отравленную кровь?
  'Погоди, как же так? - ошеломленно соображал он, - Что она делает? Она... не сопротивляется. Как можно так? Ведь... Время же должно пройти... Горячая? Что раз тебя в голову, происходит?'
  С трудом оторвавшись, вырываясь в действительность, и еще ничего не видя, он понял, что тело под его руками горит в жаре. Полянка уже не лежала спокойно. Она металась, стонала, чума выгибала ее тело дугой. Губы ее распухли, нос заострился, закрытые глаза запали вглубь глазниц. Руки Юрия предательски дрожали. Он понял, что видел болезнь с изнанки, изнутри и сам на мгновенье ощутил, что чувствует Полянка. Её тело уже не было белым. Оно было красным, почти пурпурным и очень горячим на ощупь. И как в кошмарном сне Юрий увидел, что краснота начинает пульсировать прямо на человеческом теле, собираясь, пока еще под кожей, в страшные бубоны - зачатки язв. В какой-то момент ему захотелось закричать, выскочить отсюда на свет, под солнце, заорать во все горло, требуя помощи.
  - Спокойно, нишкни, - шептал он сам себе. - Никто, кроме тебя... не может ее... Тут и Никиткина секира не поможет. Спокойно, тихонечко...
  Но ему никак не удавалось сосредоточиться. Ладонь теперь постоянно соскальзывала с выгибающегося тела, Полянка стонала, и эти всё усиливающиеся стоны разгоняли все мысли в голове.
  'Она ж помирает', - в панике метался вокруг нее Юрий. Его левая рука вдруг коснулась холодной стали ножа, который он только что дал Полянке. Дал, чтобы она умерла?
  - Хрен тебе! - яростно крикнул он в пустоту, окружающую его. - Хрен тебе морковкин! Три раза по сто раз тебе в загривок! Нас голыми руками не возьмешь!
  Продолжая бешено ругаться, он в одно мгновенье содрал с горячего женского тела кожаные штаны, в единый миг разделся сам и бросился... Словно в кипяток, словно в паровой котел, ощущая животом и грудью наливающиеся волдыри... Целовал шею, щеки, лоб, отвратительно распухшие губы. Стонал сам, сливаясь с Полянкиным телом, проникая все глубже и глубже, соединяя воедино их тела, борясь в одиночку за двоих, терзая и любя...
  - Я живой! Я еще живой и тебе меня не взять, чума проклятущая! - шептал он, вовсю хозяйничая в податливом теле, не видя уже лица, а видя лишь сосуды и струящуюся по ним смерть, гоня ее по телу, сокрушая и моля. В какой-то миг пришла боль, нахлынула океанской волной, разодрала внутренности на части, скрутила в адский клубок сознание.
  
  Очнулся он оттого, что чья-то рука нежно коснулась его лица, провела по губам.
  - Полянка, - едва слышно проговорил он и разлепил глаза. Она смотрела на него, а глубоко, в самой бездне зеленых глаз горел огонек надежды и любви.
  - Почему так быстро? - хрипло спросил Юрий. - Я чуть не потерял тебя.
  - Ш-ш-ш, - прошептала она в ответ. - Ты все сделал правильно. Так было надо. Теперь все хорошо. А ты спи, завтра тоже трудный день.
  Юрий еще успел удивиться, что уже ночь, холодно и до сих пор никого нет в шатре, кроме них двоих. Но изнеможение, которое возникает каждый раз после того, когда сделано нечто большое, невероятное, волшебное, взяла свое.
  
  Робкое солнце пробилось сквозь неплотно прикрытый полог шатра, солнечные зайчики заплясали на лице спящего человека в такт дыханию ветерка, робко колеблющего платяные стены. Юрий с удовольствием потянулся обнаженным телом под толстой и теплой медвежьей шкурой. Настроение у него было - лучше некуда. Прошедшее казалось страшным сном. Он стал шарить вокруг руками, надеясь найти Полянку, но ее нигде не было. Рывком приподнявшись, он обнаружил, что находится в островерхом большом шатре один-одинешенек. Одежда нашлась аккуратно сложенной в углу, сапоги стояли на входе. Рывком откинув полог, он вышел на свежий воздух. Около шатра, устало опираясь на копье обеими руками, стоял спящий Слуд.
  - Ты чего? - рявкнул ему Юрий.
  - Что? - ратич мгновенно проснулся, наконечник копья оказался около груди Юрия.
  - А это ты, - облегченно произнес Слуд. - Тебя сторожу.
  - Зачем? - удивился Юрий. Ему вдруг пришла в голову мысль, что на самом деле лечить всех будут им, Юрием. Известным способом, каким он вчера вытаскивал из объятий смерти Полянку. Вот и оставили рядом с шатром Слуда - чтобы лекарство случайно не сбежало. Сколько здесь еще живых - три, четыре тысячи? Что там Полянка говорила про 'трудный день'?
  - Чтобы дали тебе поспать, - серьезно ответил сторож.
  - А Полянка где?
  - Да вон там, где толпа. Людей лечит, - указал Слуд копьем. Юрий, на ходу подпоясываясь, двинулся в указанном направлении. Через два шага он остановился, обернулся к стоящему на часах Слуду:
  - Ну, ты чего? Пошли, кого сторожить-то теперь?
  - Ага, - согласился ратич, - только я, Юрий, того... пойду водицей ополоснусь. Почитай со вчерашнего стою без смены.
  - Давай, иди, - тотчас же отозвался Юрий.
  
  Полянка стояла на краю тележного лагеря, в окружении огромной толпы. Не смотря ни на что, шума почти не было. Молча стояли мужики и бабы, старухи и не смели причитать, мальчишки и девчонки, покрытые с ног до головы язвами, с разбухшими шеями - хныкали, но безропотно дожидались своей очереди. И только младенцы надрывались неумолчно. Среди тех, кто стоял, попадалось много сидящих и даже лежащих на свежесрубленных носилках.
  Полянка, вокруг которой толпились ратичи, находилась в самом центре толпы.
  - Глубже, глубже надо, нечего морщиться, - покрикивал Явтяг, полосуя плечо очередного мирянина ножом крест накрест. К покрытому бубонами человеку подходила Полянка, и присасывалась к окровавленной руке ртом, будто крепко, взасос целуя. Потом сплевывала кровь на землю, кусала свои израненные губы, вызывая из них новую струйку собственной крови, шла к следующему, впиваясь в тощее плечо ртом, который сейчас напоминал багрово-поникшую огромную розу. Это было бы похоже на нереальные сатанинские игры или вампирские обряды, если бы не происходило на самом деле.
  'Она что, таким образом лечит? - ошеломленно думал Юрий, - Через кровь, текущую из раны?
  - Пошла! - говорил Никитка, снисходительно похлопывая по плечу очередную девку с младенцем на руках. - Чище ножи смывай! Да поглубже окунай в винище! - орал медведем на суетящихся возле чанов ратичей.
  - Кто уже порезанный - отходи в сторону, не мешай! - рявкал Явтяг.
  - Юрий! - заметил, наконец, Никитка. - Поди, помоги Алваду. Разносите лежащих. А то приносить - приносят, а убирать не собираются.
  Юрий не возражал. В угрюмом молчании, пыхтя и едва пробираясь сквозь толпу они начали выносить лежащих на носилках людей к телегам. Подстилали тряпье и сено, клали туда слабо шевелящееся гниющее тело и шли обратно.
  - Миряне, расходитесь, не толпитесь, - гудел Алвад на толпящихся людей, - ничего нет там антересного.
  - Да посторонись, тебя уже порезали! - гаркнул он на замешкавшегося мужичонку.
  Юрий же молча шел сзади. Когда счет перенесенных ими на носилках пошел к второй сотне, толпа начала редеть, миряне потихоньку расходились. Многие не скатывали рукава, с тревогой посматривали на располосованные голые плечи.
  - Миряне, не вздумайте чем раны присыпать, - гудел Никитка, тенью следуя за страшно побледневшей Полянкой. - А то знаю я вас, начнете еще коровьи лепехи прикладывать. Ешьте от пуза, молока не жалейте, - поучал он стоящих в заметно поредевшей толпе.
  - Сколько еще осталось? - обеспокоено обратился к гиганту Юрий.
  - Все уже, последний десяток - ответствовал Никитка шепотом. - Не мешай, видишь, сеструха едва держится.
  Юрий уже и сам видел, как тяжело Полянке. Она ничего не говорила. Кривясь от боли все кусала страшно вспухшие губы. Никитка уже поддерживал ее за обе руки, почти нес. Но вот и последний, высохший от болезни и времени, старик. Едва оторвавшись от серо-красной, в струпьях руки, Полянка рухнула на колени.
  - Не замай! - крикнул Юрий нагнувшемуся Никитке, подбегая сам к колдунье. Взял на руки внезапно легкое тело:
  - Я лучше знаю, что делать.
  - Ладно, забирай невестушку, - проговорил спокойно бородач. Юрий удивленно обернулся, но на лице богатыря не было и тени усмешки.
  - Большое вы дело сделали. Молодцы, - подбодрил он Юрия. - Много людей спасли. За один сегодняшний день боги нам простят все прошлые дела.
  'Неизвестно еще, спасли ли, - думал Юрий, спеша к шатру. - Как помрут завтра все вместе, будет вам спасение...'
  
  Но он зря опасался. За прошедшую ночь никто не умер. Наоборот, ведя под руку все еще бледную Полянку по тележному городищу, он видел множество лиц, с которых ушли боль и страдание. Люди будто просыпались, умывались в Нерли, не стесняясь обнажаться. Мальцы и девчонки, с рубцующимися словно по волшебству язвами, с чистыми шеями уже вовсю носились по лагерю, оглашая воздух счастливым детским смехом. Миряне переодевались в новую, праздничную одежду, с удовольствием много и громко разговаривали, варился завтрак в отмытых чугунах и казанках. Еще Юрий заметил, как затихают разговоры при их приближении, как люди кланяются ему и Полянке, а малыши в наивном испуге таращат блестящие глазенки на бредущую вдоль тележных рядов колдунью.
  Ратичи разбили лагерь почти в лесу. Когда Полянка с Юрием подошли туда, то застали Никитку, окруженного толпой малорослых мужичков. Богатырь горой возвышался над ними и что-то объяснял. Подойдя ближе, Юрий начал разбирать слова.
  - ... а куда вам сейчас с нами идти? Вам собственное хозяйство надо собирать. Осень на носу, а дворы только наполовину с припасом, - спокойно говорил Никитка.
  - Князя, князя надо под ответ подвести! Это он, морда варяжская, со своими слугами Чернобоговыми заразу подослал! У меня никого не осталось, одна корова, да и та копыта вот отбросит, - горланил всяк на свой лад.
  - Тиша! - рявкнул богатырь, - Посуди сам, честной народ, какие из вас сейчас воины? А с князем я сам разберусь, по-свойски. Вы в этом деле - помощь малая, а забота большая. Каждый из нас воинскому делу сызмальства научен.
  - Мы свободные воины-ратичи. Не беспокойтесь, есть кому еще на русской земле на простой народ вступиться! - повысил голос великан. - А вам, люди, завещаю чтить память предков, рать творить на земле и растить детей. Я сказал слово. Расходитесь по домам и живите мирно в чести!
  - Вот еще в богатыри напрашиваются, - пробурчал он в сердцах, приближаясь Юрию с Полянкой.
  - Ну как ты, сеструха? - спросил он. - Не помрешь?
  - Да нет, все уже хорошо, - отвечала та невнятно опухшими губами.
  - День дать тебе на поправку, или завтра двинемся? - в голосе богатыря слышалась неподдельная тревога и обеспокоенность.
  - Завтра пойдем, - ответила колдунья. - Надо успеть.
  - Успеем, - прогудел Никитка, повернулся и зашагал к лагерю. За ним двинулся и Юрий, поддерживая Полянку за локоть.
  
  Утром встали рано, солнце еще не успело взойти. Наскоро перекусив, оседлали коней, стараясь не особо звенеть оружием. Только когда проезжали мимо спящего мирского лагеря, Никитка завернул коня:
  - Явтяг, веди дружину. А я сейчас вернусь, - и неторопливо порысил к стоящему на взгорке, в окружении телег шатру. Добравшись до места, слез с коня, распахнул полог.
  - Хуздазад, выйди, разговор есть, - проговорил в темноту. Почти сразу же в шатре заворочались, кто-то негромко выругался, и показалась голова наместника посадчего. Вчера, когда Полянка и Юрий не пришли, оставшись ночевать в лагере ратичей, Хуздазад занял островерхую потертую палатку вновь. Но прежде чем вернуть себе собственное добро, долго спрашивал и переспрашивал молчаливых ратичей, имеет ли он на это право. Получив утвердительный ответ, рьяно принялся уговаривать воинов перебраться поближе к нему, сооблазняя ужином и вином. Явтягу даже пришлось рявкнуть на назойливого в своей благодарности мужика. Кроме того (и Никитка это отметил) Хуздазад подошел к Полянке один из последних и много помогал остальным, хоть и сам был покрыт явно видимыми бубонами.
  - Что случилось?
  - Выходи. Выходи давай, - подбадривал Никитка. - Слушай меня, Хуздазад.
  - Доморад меня кличут, - угрюмо отозвался мужик.
  - Молодец, что имя свое не забываешь. Хоть второе имечко у тебя и мудреное, да мужик ты хороший. Нравишься ты мне, и дело к тебе имею. Слушай сюда. Назначаю тебя не наместником, а посадчим. Настоящим, взаправдашним. Будешь сход мирской держать и поступать по совести. Понял?
  - Понял, - без тени испуга отозвался Доморад.
  - Слушай дале. Когда сход соберешь, скажешь мирянам мои слова. Князя над вами не будет боле никакого. В этом можешь на меня положиться. И слуги Чернобога вас не потревожат с сегодняшнего дня. А если и найдутся таковые, так я думаю, и у вас найдется, чем ответить.
  - Найдется, - со злобой в голосе ответствовал Доморад.
  - А когда ты, Доморад, время почуешь, так от дел отойдешь, и на сходе нового посадчего выберете. Понял?
  - Понял, - повторил мужик твердо.
  - А чтоб слова мои крепче были, вот тебе мешочек, - вытащил из-под доспеха Никитка кожаный кошель, в котором тяжело звякнуло.
  - Не возьму, - насупился Доморад.
  - Возьмешь, - с нажимом проговорил великан. - Наберешь дружину, вооружишь и научишь за себя стоять. Только смотри, чтобы воины и землю не забывали. И запиши, а лучше заруби себе на лбу - помощь каждому оказывать, и в великих делах, и в малых. Не забудь этого и крепко стоять будет земля наша. А пока - прощай.
  Сказал так и поворотив коня поскакал вслед ратичам. Только земля задрожала под богатырским конем.
  'Ух, и страшен человечище', - в который раз повторил про себя новоиспеченный посадский и, зевая, полез обратно в шатер.
  
  - Куда идем? На Лыбедь? - спросил Юрий Явтяга.
  - Правильно, друже. Там все и решится, - отвечал тот задумчиво.
  - Что решится? - не унимался Юрий.
  - Судьба наша решится, - Явтяг оторвался от собственных дум и теперь с интересом глядел на собеседника.
  - С чего ты взял, что именно там?
  - Там слуги Чернобога приют нашли, и князь иноземный им в подмогу пришел. Вот побьем ворогов и снова заживем. Зело хорошо заживем. Старые капища восстановим, и станет на земле чуть легче дышать. Слышишь? Легче! Потому кто, если не мы, ратичи? Нам судьбой предназначено грудью зло встречать.
  - Скажи мне, Явтяг, о каком зле ты говоришь? - Юрий испытующе глянул на воина.
  - Зло? - повернулся безухий мужик. - А вот такое зло, которое в деревнях кровь проливает под носом у княжеских дружин, дань собирающих. То зло, что заставляет отравленный лик деревянный целовать. Вот это зло я искоренял и искоренять буду, хоть даже один в поле останусь.
  Лицо ратича потемнело, он пришпорил коня, оставляя Юрия в одиночестве.
  'Поговорили, - размышлял Юрий. - Но каким образом это зло связанно с князем и христианскими священниками? Вот другое дело - Лихо. Это да, враг всамделешний...'
  Дорога на Лыбедь из Суздаля идет через целую череду широких оврагов, на дне которых текут мелкие ручьи. Конечно, весной эти ручьи превращаются в разливные реки, но поздним летом напоминают о себе лишь высохшими кочками осоки на дне широких, длинных и глубоких балок. Вокруг только собирает краснеть пышными гроздьями удивительно вкусная в спелости рябина. Смешанный подлесок пахнет грибами и папоротником. Край озер и рек, прудов и луж он дорог каждому, выросшему в такой неказистой красоте. Когда едешь по этой земле, кажется, что нет места, настолько бедного, как здесь. Люди, сморщенные и худые мужички и бледные водноглазые женщины не живут, а побираются на подоле матери-природы. Это земля - окраина земледелия. Почва быстро истощается без должного ухода, но человек все равно живет здесь. 'И в немалом количестве', - думал Юрий, минуя очередную серую деревеньку. Ведь эти худосочные мужички, что глазели на ратичей через покосившиеся заборы и есть самое сильное, что живет на этой земле. Здесь все против них - зима, весна, лето, осень, - но они живут, держатся. И никакой враг, никакая опасность не сможет сломать их. Только согнуть, и то - ненадолго.
  Выйдя заутро, и двигаясь рысью, дружина ратичей, по расчетам Юрия, должна была достигнуть Лыбеди к вечеру. Но холмы на берегу Клязьмы показались уже к полудню. Оно и понятно - от Суздаля до Лыбеди меньше сорока верст, а дружина была сильна именно в таких марш-бросках.
  Широкий и плоский холм был окружен высоченной городьбой. Город, в отличие от Суздаля, словно вырос из предместий. Мелкие серо-черные домишки жались к городьбе. Располагаясь в страшном беспорядке на склонах, они и составляли большую часть поселения. Обнесенный городьбой небольшой участок служил, по всей видимости, только для проживания местной элиты и обеспечивал ей защиту как от внешнего врага, так и от внутренних беспорядков.
  Не возвышался одинокий купол Дмитриевского собора. Про Рождественский монастырь и слыхом не слыхивали. Еще не было и в помине Успенского собора. Но один крест над деревянными стенами все же был. Желто-белый, видимо, хорошо просмоленный, он возвышался в самом центре города, возбуждая ратичей не хуже, чем волк - свору волкодавов.
  Никитка и не думал останавливаться. Безо всякого смущения, будто у себя дома, он направил коня напрямую к воротам в частоколе. Около деревянных стен не было рва. С одной стороны его заменяла Клязьма, с другой - крутые бока холмов. Никитка, не желая взбираться по размазанной круче дороги, ведущей к воротам, остановился от них в пятидесяти метрах. Юрий видел, как замелькали за частоколом лохматые головы - стражники беспокоились, видя приближение вооруженных всадников.
  Никитка стоял, огромный, могучий, картинный богатырь на распутье. Постояв так немного, снял с пояса Говорящий рог, приложил к губам... И алчный рев заполнил ясный день, заставив, казалось, само солнце подпрыгнуть в межзвездной выси, а домишки - еще больше прижаться к земле. 'Зову к ответу!' - гудел тяжко рог, и замирали сердца в страхе, слыша этот зов.
  - Чего надо? - заорали с ворот, и Юрий чуть не расхохотался, услышав такие тонкие, писклявые и смешные звуки после титанической силы рога. Вокруг тоже заулыбались. Всем, а не только Юрию показалось, будто с частокола кричали скоморохи вместо воинов.
  - Князя! - гулко бухнул без всяких предисловий и шуток Никитка. Спокойное лицо его в этот момент казалось высеченным из камня.
  - А по какому делу? - вновь кричали с частокола. Никитка, поняв, что князя он прямо сейчас не дождется, отъехал, уступив место Явтягу. Безухий бородач, подхватывая разговор, громко закричал:
  - А дело я ему сам скажу!
  - А кто вы? - орали снова.
  Ответом было наглое:
  - А не твое дело! Зови князя!
  На стене немного оторопели от такого, замешкались, совещались. Наконец, густой бас, довольно негромко и очень внятно произнес:
  - Князь почивает. Пока не скажете, кто вы и каково ваше дело, к вам не выйдет.
  Явтяг покачал головой, улыбка озарила его лицо.
  - Люди! - заорал он что есть мочи. - Вот я простой пахарь, ратич. Приехал князя повидать да поговорить с ним. А если бы ко мне князь приехал, неужели я от него стал за забором прятаться да отговорками отделываться? Э, да что это за князь такой? Дерьмо ваш князь, трус и дурак.
  - Точно! - в восторге присоединился к Явтягу Алвад. - Мы так и будем его звать: князь-дурак! Давай вместе!
  И они в две луженые глотки радостно заорали:
  - Князь-дурак!
  - Ха-ха-ха! - прокатилось по рядам ратичей.
  Не смеялся только Юрий:
  'Какого они делают? Сразу, с налету оскорбляют? На драку, что ли нарываются? Елки зеленые, а ведь точно - нарываются. Они же сюда не говорить приехали. Но почему мне ничего не сказали? - недоумевал Юрий. - В мыслях, что ли, друг с другом договорились? Вот и раз, молчуны коряжные. Попал снова в переделку. А, будь что будет!', - махнул на все рукой Юрий и приготовился к самому худшему.
  Голоса на стенах замолкли, видимо, княжеские дружинники приходили в себя от такой наглости. Затем в тишине зло прокаркал чей-то голос:
  - А ну-ка, подстрелите мне этих крикунов.
  Юрий вздрогнул, услышав знакомые интонации. Но голос - молодой, совсем молодой! Свенельд?
  - Луки! - эхом откликнулся Явтяг князю.
  Юрий рванул из подсумка лук, задрожала натянутая тетива перед глазами, что привычно искали цель среди островерхих частокольных лесин.
  - Пущай! - негромко сказал Явтяг.
  Дружный свист и тут же глухие стоны в ответ. Юрий увидел, как Полянка вскинула руки, будто защищаясь голыми ладонями от летящих навстречу стрел. Что-то неприятно просвистело рядом с ухом Юрия, заставив вспомнить убитого стрелой Улеба. Заклацали забрала, впереди стоящие ратичи взяли в руки щиты.
  - Не давай высунутся, - говорил тихонько на ухо Алвад. - Бей с упреждением.
  - Трень, - сказала тетива Алвадова лука. Юрий посмотрел вслед стреле, что резво пошла в никуда, в пустоту над частоколом... Хотя нет, в самый последний момент непутевый воин поднял голову, видимо, сам желая выстрелить... В следующий момент его не стало, лишь раздался едва слышный шум, какой бывает, если уронить с большой высоты мешок с чем-то мягким.
  Так продолжалось довольно долго, пока стрелы с частокола не перестали лететь совсем. Юрий посмотрел по сторонам. Город словно вымер. Не видно вездесущей малышни, испарились вечносидящие на завалинках старухи, даже живность, бродящая по улицам, куда-то пропала. За деревянными стенами слышалось ржание, раздавались крики и лязг оружия, кто-то ругался, кто-то кричал. На церкви, по-видимому, ударили в набат, потому что над округой поплыли рвущие душу звуки, будто кто изо всей силы лупил железным прутом по огромному котелку. Впрочем, может, так оно и было.
  Деревянные ворота стали медленно раздаваться в сторону, влекомые десятками рук, в проеме показались всадники. По трое, по четверо в ряд они, набирая скорость на спуске, устремились к ратичам. Стоящие впереди взяли первую атакующую четверку в копье. Спина Никитки едва напряглась, когда богатырь опрокидывал одного, не особо мелкого воина, навзничь вместе с лошадью. Стрелки позади непробиваемой стены своих товарищей метко и хлестко били из луков, продолжая сметать воинов князя со стен, с коней, с дозорной башни. Полянка, находящаяся прямо за громадой брата, даже не взялась за оружие. Закрыв глаза и вытянув руки ладонями вперед, она сражалась на свой собственный лад. Юрию даже показалось, что он в лязге боя слышит шипящие и зловещие слова странно-знакомых заклятий, которые заставляют беситься лошадей под всадниками или отводят глаза вражеским лучникам, приказывая бить в своих - и всегда вселяют страх и неуверенность в противника.
  - Вперед, - бухнул Никитка.
  И ратичи пошли вперед, в гору. Убивая и сметая все на своем пути, уверенные в своей силе и непобедимости, неотвратимые, они были похожи на гигантскую мясорубку, работающую на слишком высоких оборотах, от которой во все стороны разлетаются кровь, мясо и обрывки тел.
  На частоколе довольно быстро сообразили, что происходит:
  - Закрыть ворота! Бить наугад! Навешивай! - уже испуганно закричал знакомый голос. Теперь в нем не было уверенности, а скорее наоборот - растерянность и непонимание. Но приказ был выполнен вовремя. Никиткина секира вонзилась в дерево, расщепив одно из бревен напополам, но ворота не поддались. Град стрел стал гуще. Кто-то из ратичей глухо ухнул, получив стрелу в плечо. Конь под Явтягом встал на дыбы, поймав оперённую занозу.
  - Я не успеваю, - громко и спокойно проговорила Полянка.
  - Отходим! - закричал Никитка.
  - Эй, мужики! - орал разъяренный Явтяг, гарцуя на бесящемся от боли коне. - Выдайте князя и слуг чернобоговых по-хорошему. Вас мы не тронем. Иначе все здесь пожжем и с землей сравняем.
  Ему не ответили, а стрелы засвистели еще злее. Ратичи отходили все вместе, степенно и не спеша, с мрачным удовольствием ловили щитами летящие куда попало стрелы. Алвад и вместе с ним три - четыре человека продолжали стрелять из луков, при малейшем движении на стенах. Когда они оказались на безопасном расстоянии, ратичи, как ни в чем ни бывало, забросили щиты за спину, принялись осматривать окровавленные клинки, перебрасываться безобидными шуточками, и вообще вели себя так, будто это и не они пять минут назад чуть не взяли с наскока крепость, охраняемую двумя сотнями воинов.
  - Царапина, - весело сказал Аминодов, вырывая зацепившую его стрелу из плеча. Юрий и сам видел, что рана хоть и болезненна, но не опасна. Наконечник лишь застрял под кожей, не задев даже мышцы. Но Полянка все равно заставила ратича остановится, обработала и перевязала рану. И проделала все это в непосредственной близости от врага! Почему же князь сидит за стенами? Или слишком велики потери, чтобы рисковать оставшимися в строю? Кстати, а на самом деле, какие потери у Свенельда?
  
  - Какие потери? - устало спросил князь своего воеводу, Торнбьорна. Они разговаривали на странной смеси скандинавских и славянского языков, потому что оба хоть и были чистокровными уроженцами Севера, но большую часть жизни провели здесь, среди лесов и озер. Они оба называли своей родиной фиорды Балтийского моря, но втайне осознавали, что это не так. Их родина была здесь, на землях, в которые их отцы пришли править с мечом в руке. Они сызмальства привыкли так общаться: с отцами и дедами говорили на языке предков, с мальчишками на улице - на языке славян, а между собой - на смеси этих языков. Поэтому Свенельд произнес первое слово на славянском, а второе - на норвежском.
  Торнбьорн, высокий, длинноусый, с едва заметной в светло-русых волосах проседью, поморщился, но ответил твердо:
  - Больше сотни.
  - А раненых?
  Торбьорн снова поморщился, рука потянулась к ране, скрытой под черной, в шипастых клепках, курткой. Он был ранен в самом начале боя, стрелой в плечо, после чего свалился с частокола, крепко стукнулся и потерял сознание. 'Как девка', - со стыдом думал воевода о своем падении. Когда он, залитый кровью и со смотрящими в разные стороны глазами, вновь забрался на деревянные подмостки, врагов и след простыл, а вокруг валялись трупы воинов, которых он столько лет учил воинскому искусству.
  - Раненных два десятка, все тяжело. Половина и до утра не доживет, - сказал Торнбьорн. - Эти люди не шутят, князь. Они очень хорошо умеют убивать.
  - Где мой сын? - наконец спросил Свенельд.
  - Он до сих пор не вернулся с охоты, - проговорил Торнбьорн. - Но думаю, что вернется. Он хороший воин, всегда осторожен. С ним в лес ушел славянин, что прибился к нам недавно - Коска.
  - Коська, - поправил воеводу князь, разглядывая свою руку. Длинная, сильная именно этой своей длиной, своими длинными, гладкими мышцами - рука воина. Причудливо и послушно сгибаются пальцы, способные удержать в ладони двуручный меч. Крепкое, толстое и жилистое запястье, одним движением посылающее оружие в сверкающий полет над головой...
  По воле случая он находился у самых ворот, когда пришли эти смутьяны, здоровенные смерды на толстых лошадях, с топорами в руках. Он помнил, как бросилась кровь в голову, когда из-за стены донеслось в два голоса: 'Князь-дурак'. Но он был воином много лет и понял, что это ловушка. Поэтому не поехал впереди дружины. Иначе лежать бы ему сегодня на земле, истекать кровью, пытаясь усилием воли остановить ту страшную тяжесть, что возникает сразу, как кто-то сильно и умело бьет тебя блестящим железом...
  Свенельд пропустил вперед себя полусотню и только потом приказал подвести своего коня. Вытаскивая из ножен в руках слуги знаменитый двуручник, он не ожидал того, что увидит в следующий миг. Как только конь вынес его на открытое пространство ворот, он увидел, как гибнут последние из полусотни идущих перед ним дружинников. Он должен был стать первым погибшим из следующей... полусотни? Сотни? Всей дружины?
  Мастерство тактика состоит в том, чтобы молниеносно оценив ситуацию, принять единственно верное решение. Часто это называют удачей, а на самом деле это очень сложный и трудоемкий процесс. Свенельд видел, что из нападающих никто не убит, даже не ранен. Заметил, как пяток лучников за спинами конных копейщиков легко снимает его лучших стрелков со стен. Увидел впереди могучего детину на огромном коне, появление которого в воротах будет означать лишь одно: ворота больше не закроются...
  - Закрыть ворота! - закричал тогда Свенельд. И позорно бежал под защиту стен, даже не пытаясь спасти тех, кто еще сражался в поле. Закрывая подвешенные на гигантских хитроумных петлях створки, вкладывая вместе со всеми в скобы засов-бревно, он ощутил удар. О, это был не простой удар! Десяток таких ударов - и ворота рухнут, как соломенные.
  - Бить наугад! Навешивай! - закричал тогда он и схватил лук. Сам подал пример, как можно бить из-за стен, боясь даже выглянуть, посмотреть на противника. Потому что те, кто пытался посмотреть, сразу умирали. Замирая, князь ждал следующих ударов. Но они не последовали. Неведомый противник, перемолов почти половину Свенельдовской дружины, отошел от стен, а потом и вообще скрылся в лесу.
  - Что делать будем? Гонцов засылать? - проговорил Торнбьерн, отвлекая князя Свенельда от дум. Тот с удивлением воззрился на своего верного друга.
  - Ты в своем уме? Это же позор. Мы здесь второй год и уже просим помощи, - мрачно проговорил князь. - Что я скажу? Что не могу управлять своими холопами? Что тридцать каких-то пахарей разбили знаменитого конунга? Помощь, конечно, нужна, но не такая. Разве сказать, что местные язычники не хотят креститься? Тоже не хорошо...
  'Отец Тор, помоги мне!' - взмолился князь про себя.
  И тут установившуюся тишину разорвал звук рога. Свенельд почувствовал, что сердце его ухает куда-то вниз, в живот, но в следующий момент рассмеялся. Он узнал рог и был хорошо знаком с его обладателем.
  
  - Свенельд!
  - Икмор!
  Князь быстро спускался по лестнице из терема:
  - Икмор, я так рад тебе! - бормотал Свенельд, обнимая гостя.
  - А я как рад видеть тебя, брат! - глухим басом рокотал коренастый седовласый воин, также крепко, до хруста в костях, обнимая Свенельда.
  - Какими судьбами? - наконец оторвавшись, спросил хозяин.
  - Да вот, иду лесом, пытаюсь не заплутать в ваших медвежьих углах, а навстречу попадается молодой охотник. Да вон он стоит, - указал толстым пальцем Икмор на высокого рыжего паренька в кожаном охотничьем костюме, с луком в руках.
  - Лют! - воскликнул Свенельд, увидев сына. - Иди сюда! Познакомься с моим сводным братом!
  - Да он уже знаком, - продолжал дальше Икмор. - Так вот значит, охотник, говорю. А я его спрашиваю: пойдешь ко мне в дружину? А он мне отвечает... Знаешь что? - Икмор глухо захохотал, словно голову в пустую бочку засунул.
  - Что? - спросил его Свенельд, безмятежно улыбаясь, но внутренне готовый к самому неприятному ответу.
  - Пойду! - ревел Икмор восторженно, будто получил в свое владение весь мир и сейчас торжествовал на останках последнего сопротивлявшегося. - Пойду, говорит! Представляешь? Молодец какой!
  - Да, он у меня молодец. Только подрастет, окрепнет...
  - Конечно! Какие его годы? Но уже - молодец. Кстати, что у тебя полный двор мертвяков? - все также, сквозь смех, спросил Икмор. Свенельд только хмыкнул в усы. Вот, весь он такой - князь Икмор. Старше Свенельда и выше по происхождению, но до сих пор - как мальчишка. Сделает какую невинную шалость и хохочет, словно подвиг совершил. Но воин отменный. Не иначе боги его Свенельду в трудную минуту подослали. Нет, все-таки старые боги гораздо милостивей были к человеку, нежели новый бог. Стоит лишь обратиться и услышат, помогут, советом, а то как и сейчас - силой воинской.
  - Отец, а где половина дружины? Война что ли случилась, пока меня не было? - о том же, но безразличным голосом спросил отца подошедший Лют. За пареньком словно привязанный, шел нескладный и тощий мужик в простой серой одежде. Свенельд досадливо взглянул на сына: неужели непонятно? Но вслух сказать почему-то не решился.
  - Напали, пока тебя не было, - голос князя внезапно оборвался, он закашлялся, но продолжил, сипло отплевываясь и виновато улыбаясь.
  - Налетели внезапно, едва успели ворота закрыть. Но обещали вернуться. Здоровые такие.. на таких же здоровенных конях. Называли себя пахарями, а все в железе...
  - Ратичи, - прокаркал стоящий за Лютом мужик. - Они ведь себя ратичами называли?
  - А ты чего про них знаешь? - напускную веселость со Свенельда как рукой сняло.
  - Чего надо, то и знаю. Только будешь ли слушать, князь?
  - Ладно, в виде исключения выслушаю, - с ледяным презрением отрезал Свенельд. Потом радушно обернулся к Икмору:
  - Да что мы все во дворе? Проходи, проходи в терем, дорогой гость. Да рассказывай, что хоть на белом свете творится. А то ведь и вправду уши шерстью зарастут в этом медвежьем угле, - приговаривал хозяин. - Кстати, Икмор, дружина с тобой?
  - Конечно, Свен! Обижаешь! Вот разберемся здесь с твоими делами и к зиме пойдем в стольный Киев-град. Князь наш - светлый Слав - новое дело задумал. Большое дело!
  - И сколько? - спросил быстро Свенельд.
  - А там посмотрим, неплохо бы нам с тобой полтора десятка полных экипажей выставить. Добыча будет славная...
  - Сколько сейчас с тобой воинов? - внезапно разозлился хозяин на непонятливость Икмора.
  Тот с удивлением взглянул на боевого друга и брата, с которым они побратались прямо на поле битвы, среди звона стали:
  - Три длинные сотни. Половина из них - наши, из варягов. Две здесь, а одна осталась на реке, у стругов. Так что все хорошо.
  У Свенельда отлегло от сердца. Три длинные сотни - почти пятьсот воинов, а в дружине у Икмора слабаков нет.
  
  - Женить тебе надо парня. И быстрей. Нечего ему по лесам шляться. Пусть найдет лучше себе девку, да познатней, - ревел Икмор, срывая крепкими белыми зубами мясо с лосиной ляжки. Князья находились в просторной горнице. Одна стена в помещении практически отсутствовала, вместо нее в толстых бревнах было вырублено огромное окно, сейчас занавешенное льняной холстиной. За столом сидели напротив друг друга Свенельд и Икмор. Ниже по столу располагались их сыновья - Лют и сын Икмора - Исгерд. Следом шли воеводы и несколько знатных воинов. Стол ломился под тяжестью яств, столь приятных, сколь и понятных каждому мужчине. Мясо, вареное и жареное, хлеб, окорока и колбасы всех видов, немного зелени, много вина и пива - что еще надо настоящим воинам? Разве что схватить одну из миловидных служанок, которые, тихо щебеча, обслуживали громогласных господ.
  - Тебе бог так и не дает детей? - обратился гость к Свенельду.
  - Нет. Видимо, на том болотном берегу всё себе отморозил. Где надо - стоит, но детей нет. Сколько баб ни перепробовал, все попусту, - отвечал Свенельд, пригубляя пахнущего травами пива, которое он сам научил варить местную ключницу.
  - Да, помню, как мы потом целый год кровью ходили по нужде, - с набитым ртом отозвался Икмор. - И у меня только один сын, которого успел, того и сделал. Наследником будет, хоть и робичич. Посмотри, каков орел? Отца уже на руках делает...
  Здоровый черноволосый детина, в просторно-большом и богато отделанном платье, явно смущаясь, поднялся над столом. Свенельд благоволительно кивнул отцу. Исгерд, покраснев, сел за стол вновь.
  - Смешной он у меня. Здоровый, а смущается как девка. Чуть что - сразу кровь в лицо, - ворчал Икмор дальше.
  - Э, брат! Так это же хорошо! Кто краснеет красным - в бою пойдет вперед, кто белеет белым - отступит.
  - Без тебя знаю, - рыкнул Икмор. С любым другим человеком Свенельд посчитал бы интонацию, с которой прозвучали эти три слова - оскорблением, но на Икмора лишь засмеялся. Они росли вместе, вместе мужали, бились рука об руку в одном экипаже - какие могут быть оскорбления?
  - Давай рассказывай, что в вашей глуши творится. Почему у тебя дружина порубленная вполовину лежит, а ни одного врага я и не заметил. Вы что тут, с духами святыми сражались? - хмурил брови Икмор.
  Свенельд, не торопясь, и не упуская из виду ни одной подробности, начал рассказывать. Единственное, что он позволил себе - так чуть-чуть преувеличить количество противников. Ненамного - до полусотни.
  - И что? Значит, нам надо опасаться полсотни смердов с топорами и на лошадях? - фыркнул Икмор и висящие до сих пор усы его встали дыбом.
  - Ты опасаешься, князь, но слишком мало, - вдруг раздался грубый голос, и серая тень, что стояла за Лютом, отошла от стены.
  - Кто это? - разъяренно рявкнул Свенельд, но в следующую секунду узнал Коську, слугу сына. - Как попал сюда?
  - Это я его пригласил, - тихо ответил Лют, и разговоры за столом затихли. Даже Икмор поперхнулся глотком вина.
  Лют ответил отцу так, словно сам был хозяином, старшим за столом. 'Нет, даже не так, - лихорадочно соображал Икмор. - Он словно старше всех вместе взятых. Странный паренек, надо за ним присматривать'.
  Только Свенельд ничего не подумал и ничего не сказал, а лишь послушно кивнул в ответ.
  - Ну, рассказывай, что знаешь, смерд, - прорычал Икмор, перехватывая инициативу.
  - Есть много легенд о людях, что живут в самой середине колдовского Мугреевского леса. Некоторые говорят, что они пришли сюда с востока, другие уверяют, что с севера, третьи считают, что они были всегда. Сами себя они называют - ратичами, то есть пахарями. Они работают на земле и в лесу, ловят рыбу и заготавливают пушнину. Они сильны и никогда не знали что такое княжеская власть. Потому и здоровые такие, что никогда не голодали, когда князь под зиму забирает последнее, - негромко, но очень внятно произнес тот, кого называли Коськой.
  - Ты, смерд вонючий, вроде как решил княжеские дела оспаривать? - начал закипать Икмор, очень хорошо расслышавший последние слова.
  - Пусть говорит далее, - перехватил разговор Лют, и снова всем показалось, что по праву сильного. Икмор только застыл с раскрытым ртом. 'Что за дела?' - гнев в его душе разгорался все сильней.
  - Они всегда придут, если их попросить. У них свои странные законы, по которым нельзя бросать друга, либо не откликнутся на просьбу о помощи. Многие говорят, что среди ратичей живут дети богов. По крайней мере, когда ратичи берут в руки оружие, они не воюют. Они наказывают. И наказание их подчас страшней преступления. Они воины-колдуны, а некоторые из них, хоть я и не совсем уверен в этом - бессмертны. По крайней мере, мой дед говорил, что знал старика, живущего среди ратичей. Этот старик, его зовут именем бога Бармы, жив до сих пор. Я сам видел его. Мир их, который они называют - Богатырский предел, расположен в самом центре древнего леса. Не каждому дозволено войти в сам лес, не говоря уж о том, чтоб найти там ратичей. Но если они вышли из леса воинской силой - вряд ли их что-то остановит. Если они просили твою голову, князь Свенельд, значит, они ее получат. Как и головы христовых служек, - добавил Коська после установившегося молчания.
  - Смерд! - закричал, наливаясь кровью и ища на поясе меч, Свенельд.
  - Отец, - спокойно сказал Лют и Свенельд сразу успокоился, сел на место.
  - Это же ни в какие ворота не лезет! - заревел, вступаясь за сводного брата, Икмор.
  - Сядь и замолчи, - сын Свенельда так посмотрел на гостя, что тот сразу понял - шутки кончились. Один глаз Люта был нормальным. Зато второй... Невидимая огромная ладонь залепила рот князю, ноги его подкосились и холод пробежал по спине, когда он увидел глубоко в провале бездонного черного глаза адский пламень. Если бы здесь присутствовал Юрий, он сразу бы вспомнил, где еще видел такой взгляд. Но Юрия здесь не было, зато в разговор неожиданно вступил второй княжеский сын, Исгерд:
  - И что нам делать?
  Лют повернулся к нему:
  - Я был на стенах после нападения и видел убитых. Твой отец действительно недооценивает врага. Он собирается выйти из крепости и попробовать захватить бунтовщиков. Это очень опасно, - Лют говорил не торопясь, рассудительно и спокойно. - Я вытащил из частокола четыре стрелы. Еще пять нашел во дворе. Остальные, почти семь десятков - в телах наших воинов. Я приметил стрелы. По крайней мере четыре десятка из них взяты из одного колчана и пущены одной и той же рукой. И все попали в цель. Если нападение длилось столько времени, сколько говорят уцелевшие воины, то этот стрелок за очень короткое время успел выпустить сорок стрел и ни разу не промахнулся. Это великий лучник. Я не знаю, кто может так хорошо стрелять. В чистом поле он до начала атаки уполовинит наши войска. Нужно ли объяснять, что случится, если мы войдем в лес? А еще я видел, что сделал удар секиры с нашими воротами. Бревно, считайте, расщеплено наполовину. Откуда такая силища? - покачал головой Лют.
  - Этому городу нужны ворота покрепче, - пробормотал Исгерд. - Но это не важно. Важно, что делать дальше.
  - Дойдет дело и до ворот, - ухмыльнулся Лют. - Сейчас надо искать не их слабые места, а наши сильные стороны. Драккарская команда сильна на море, на палубе корабля. Здесь нет моря, а нас в десять раз больше. Поэтому противника надо выманить в чистое поле и сразиться лоб в лоб, задавив его простой численностью. Это и сильная, и слабая составляющая плана, - закончил задумчиво Лют.
  - А в чем слабая сторона? - недоверчиво спросил пришедший, наконец, в себя Икмор.
  - Надо теперь выманить их в чистое поле, - усмехнулся Лют, и пробившееся сквозь платяную завесу лучик заходящего солнца осветил его лицо кроваво-красным.
  
  Солнце заходило, и жизнь в городе возвращалась в привычное русло. Кто-то загонял детей домой, кто-то гнал скотину с лугов, бабки с кряхтением снимались со скамеечек. Показались парень с девицей, но тут же скрылись, зайдя в высокое строение, напоминающее сенной амбар. Псина, спущенная с цепи, перебежала дорогу. Где-то истошно кудахтнула бестолковая курица, устроившая себе ночлег прямо на пути человека. Кто-то стучал молотком; со дворов тянуло дымком - варили ужин.
  Истр, спрятавшись за толстой березой, пристально следил за городом. Кольчугу он снял в лагере, что ратичи разбили примерно за версту от его поста. На нем осталась лишь поддоспешная рубаха, да сверху он надел кожаную, до колен, куртку. Из оружия при нем был лук и топор. Слабая усмешка играла на квадратном, будто вырезанном из деревянной чурки, лице. Князья явно нервничали. Никто не скакал по улицам, никто не бряцал бесполезно оружием. Час назад, сменив брата, Аминодова, на посту, он узнал, что сразу после их отступления от стен в крепость с другой стороны вошли три сотни бойцов. 'По одежде - варяги, а лиц я не разглядел, больно далеко, но с княжеским знаменем, - сказал Аминодов. - Но за нами не помчались сломя голову. Это плохой знак. Враг догадывается о нашей силе и хочет перехитрить. Это будет нелегкий бой'.
  Теперь, когда враг был близко, одного из дозорных всегда оставляли следить за противником. Двое других - охраняли лагерь. Одному, конечно, было опасно, но Истру не привыкать к опасности. В его обязанности не входило принимать бой. При возникновении чего-то необычного он должен был уйти, уползти, испариться - и предупредить остальных свистом. Но, по сути дела уже все решено - думал Истр. Ратичи обложат князей, как волков на охоте. Никто не сможет отсюда выйти. Или войти - все равно. Никитка уже разговаривал с горожанами, что жили за стенами, и предупредил, что скоро может начаться буча:
  - Смотрите, мужики, - гудел великан. - Мы город жечь не будем, это точно. Но князья запросто могут запалить, им терять уже нечего, попробуют сквозь дым пробиться. Так что уходить вам надо, миряне. Какая семья уйдет - гривну от меня получит. Слово ратича. Только не обессудьте - после того, как князя и его слуг не будет, так и отдам, - проговорил Никитка, когда заметил заинтересованные взгляды, появившиеся сразу, как он упомянул о деньгах.
  'Вот народ, - подумал тогда Истр, - Смерти не боятся - только денег давай. Правильно говорят - смерды. Тьфу на них!'
  Ночь уже полностью вступила в свои права. Город едва угадывался по нескольким огням, что жгли городские дозорные. Все погрузилось во мрак, и Истр прилег, завернувшись в удачно прихваченный плащ. С востока лезла почти полная луна и скоро она все зальет бледным неверным светом. Любое движение будет заметно для дозорного, а сам же он будет совершенно неподвижный, будет неразличим. Лунной ночью и корягу можно принять за человека, а неподвижного человек - за корягу.
  Истра после полуночи стало тянуть в сон, но он честно боролся до последнего. Казалось - на секунду заснул, а глядь - уже восток розовеет. 'Тьфу ты, - подумал он, - почти всю ночь проспал. Почти под носом у врага. Но это ничего. У меня слух хороший. Подошел бы кто - сразу услышал бы'. Конечно, он был прав. Около него сегодня ночью не прошла ни единая душа. Княжеские сыновья только собирались на охоту.
  
  - Возьмем только лучших следопытов и лучших борцов. Нам лишние потери не нужны. Скрутим одного - и хватит, - говорил Лют.
  - Почему ты думаешь, что они выставляют караулы по одному человеку? - недоверчиво спросил Исгерд.
  - Их дружина слишком мала, чтобы постоянно и много менять часовых. Один наблюдает за нами, двое стерегут лагерь. Я бы так поступил, - признался Лют.
  Около них в молчании стояли Свенельд и Икмор. Оба очень не хотели, чтобы их собственные, причем - единственные сыновья шли на вылазку в стан врага. Никто не сомневался в сыновьей доблести, но зачем все делать самим? Ведь есть же прекрасные следопыты. Вот, например, Замята. Про таких говорят - птицу по следу в воздухе найдет. Хоть и славянин, а охотник отличный, и боец неплохой. Вот пусть он и идет, а ему отцы-князья готовы и не пятнадцать, а сто пятьдесят воинов в подмогу дать. Но молчат князья, хоть и волнуются. Отказать воину в чести, удерживать от битвы - последнее дело, пусть он трижды твой сын.
  - Да как же вы его найдете, часового в лесу? Сто лет искать будете - не сыщете, - прогудел Икмор.
  - Нет, князь, - отозвался Лют. - Это он нас найдет. И если в старых легендах есть хоть доля правды - то часовой выйдет на нас и попытается убить. Ну а нам надо постараться взять его живым. Тогда уж эти ратичи точно в поле выйдут. Они ведь не бросают друзей в беде, как и мы. Правда?
  - Правда, - глухо отозвался Коська, поняв, что последний вопрос был обращен к нему.
  Но Икмор не унимался.
  - Да с чего ты взял, что часовой будет с вами связываться? Отойдет в лагерь - и все.
  - Не отойдет, - спокойно возразил Лют. - Если бы нас было три сотни, то отошел бы. А пятнадцать человек... Он решит, что сам справится, вместо того чтобы бросать пост и бежать постыдно в лагерь.
  - А если не часть, а все что есть в легендах - правда? Что, если ратича нельзя убить? Что тогда? - внезапно спросил до сих пор молчавший Свенельд.
  - Тогда мы все умрем. Одни раньше, другие - позже, - безмятежно улыбнувшись, ответил сын. Отвернулся от отца, заревел на воинов:
  - Выходим!
  И, уже обращаясь только к ним, тихо предупредил:
  - Смотрите, если что и где у кого звякнет - сразу убью, без предупреждения. Пошли.
  
  Истр сразу заметил их, как только следопыты оказались за пределами городьбы. Конечно, он не видел и не знал, где они вышли, но заметить пятнадцать взрослых мужиков, крадущихся в свете занимающейся зари по безлюдным улочкам деревянного города - дело не хитрое. Причем двое из них не особо и таились.
  - Если окажется, что часовых больше, чем один - лучше беги, - честно предупреждал Лют Исгерда. Здоровый и плотный сын Икмора, больше похожий на вставшего на задние лапы огромного медведя, недоверчиво хмыкнул, оценивая взглядом сухощавую фигуру товарища.
  - За меня не бойся, - безразлично продолжал Лют. - Я только снаружи выгляжу слабым. Первое впечатление обманчиво.
  Честно говоря, Люту тоже не очень хотелось брать Исгерда с собой. Но сын Икмора вызвался сам, и не потерпел бы никаких и ничьих возражение, если бы они были. Вообще сегодня с ними шли одни добровольцы, и только Коську Лют выбрал сам. Но Исгерд, не смотря на устрашающую внешность, не был рожден для боя. За грубой, почти звериной оболочкой, скрывалась тонкая и ранимая душа, уязвимая для неосторожного слова. Может, поэтому Исгерд, не смотря на молодость и бешеный успех у женщин, никогда не в общении со слабым полом не заходил дальше обычных дружеских поцелуев? Лют это ясно чувствовал: душу поэта, а не практичного воина. Сын Свенельда сейчас вообще ощущал гораздо больше, чем обычный человек. И даже самый чуткий зверь мог бы только позавидовать тонкости его чувств. Например, Лют точно знал, где находится часовой противника. Он даже знал, что там только один воин.
  
  'Я один, - размышлял Истр. - А их - пятнадцать. Причем такое впечатление, что два княжеских сынка вышли на прогулку, а отцы, не желая рисковать, опекают их воинами. Хорошими воинами. Их было трудно всех заметить, а тем более - сосчитать. Два княжеских сыночка - не в счет... Эй, куда пошли?'.
  Истр заволновался. Маленький отряд, за которым он наблюдал, сменил направление и сбирался исчезнуть в лесу гораздо правее того места, где находился ратич.
  'Уйдут - ищи потом, - сокрушался Истр. - И в лагерь бежать вроде не с руки. Засмеют, скажут - мальчишек испугался. Конечно, надо бы на месте сидеть, дальше наблюдать... А вдруг они на стоянку выйдут? Случайно? Ведь в нужном направлении идут. Успеют кого-нибудь зацепить. Вот незадача'.
  Размышляя таким образом, бородач быстро отползал назад. Потом, когда его уже нельзя было заметить из города, встал:
  'Была - не была. Сейчас быстренько разберусь. И сразу обратно. Никто и не заметит. А потом - победителей не судят', - размышляя таким образом и беззвучно скользя между берез, Истр быстро приближался к месту засады.
  
  - Сидим до полного восхода, как только скажу отходить - отходим, - громко шептал Лют воинам. - Затаиться так, чтобы мышь пробежала и не заподозрила.
  Едва слышный свист оборвал его слова.
  - Ух, - ухнул Замята со стрелой в груди. На него обернулись, и тотчас же прилетела вторая стрела.
  - Вперед, - не таясь закричал Лют, и сам побежал первым туда, где (он точно знал), прячется стрелок. Пока он бежал, Истр успел выстрелить еще три раза.
  'Было пятнадцать, стало десять - на одного', - соображал Исгерд, путаясь в высокой, мокрой траве. Навстречу ему, из ниоткуда, прямо из-под земли поднялась широкоплечая фигура. Истр в мгновенье избавился от лука и поднял топор. Широко размахнулся и... сына Икмора не стало.
  С глухим ревом ратич бросился на остальных. Они еще не понимали, с кем имеют дело. Медвежья сила и невероятная реакция делали вооруженного топором Истра очень опасным бойцом. С молоком матери впитанные навыки, долго и терпеливо взращиваемые бывалыми воинами-учителями, в этой схватке высвободились все, без остатка. Четверо княжеских ратников попытались атаковать одновременно, и смешались, не заметив, как бородатый противник скользнул в сторону. Это было похоже на порыв урагана: тень человека, смазанное движение - и вот Истр уже стоит над очередным поверженным воином. Снова движение, призрак скользит беззвучно, рассекает утренний воздух железо, находя податливую человеческую плоть... Не звенела сталь - богатырь не желал размениваться ударами; не было слышно стонов - люди умирали, не успев даже вскрикнуть; не было ничего, кроме крови и шумного дыхания еще оставшихся в живых.
  Наконец, их осталось трое. Сам Истр, один княжеский сынок и один из слуг, вооруженный топором. Княжеского сынка ратич в расчет не принимал. То, что это был княжич, Истр не сомневался. Слишком хорошей выделки кожаная куртка и штаны, сделанные с тщанием и кропотливостью, обшитые речным жемчугом. Кроме того - охрана из хороших воинов, хороший клинок... Дальше рассуждать Истр не стал. Топор в его руках совершил сложную петлю, ратич применил финт, когда сопернику кажется, что оружие пойдет сверху. Меч в руках Люта сделал короткое, куцее движение, отбив удар снизу. Истр атаковал тотчас же. Ему доставляло некоторое неудобство, что он не видит сразу обоих противников. Он рывком переместился, сделав один длинный шаг в сторону, обернулся... Но снова увидел лишь княжича, а затылком ощутил стоящего за спиной врага.
  Лют был восхищен мастерством и силой противника. В какое-то мгновение сын Свенельда даже ощутил некое подобие страха, глядя, как быстро, уверенно и неотвратимо смерть настигает людей в образе просто одетого воина с топором. Отбивать его удары было не так-то просто. Если бы не Сила, ниспосланная Люту свыше, ему бы никогда не одолеть такого грозного противника...
  Коське тоже пришлось несладко. До этого он не думал, что на свете есть человек, двигающийся быстрее оборотня. Неизвестный воин непостижимым образом бился со всеми сразу - и в тоже время убивал, сосредоточившись только на одном враге. Такой способ драться Коська видел впервые, и не сразу приспособился к нему: пару раз он буквально чудом увернулся от топора. Численность только мешала людям. Пытаться настигнуть противника, который вдвое быстрей и вчетверо сильней - равносильно попытке удержать руками падающую столетнюю сосну. Но Истру противостояли уже не люди. А точнее - совсем не люди.
  Лют, коротко кивнул слуге, с трудом и напускной небрежностью отбил серию ударов. Истр пытался отпрыгнуть вбок, но Коська уже понял направление будущего движения по кивку хозяина...
  Истр еще успел подумать, что надо закричать, чтобы предупредить своих, но темнота поглотила его.
  Два нечеловека стояли над поверженным богатырем. На лице Люта горел огненным провалом багровый глаз. Коськины руки покрывала темная шерсть, между пальцев выросли когти, а лицо словно вытянулось вперед звериной мордой. Вокруг них валялись окровавленные тела. Лют безразлично посмотрел на труп Исгерда. Конечно, по всем законам он должен в первую очередь вынести с поля боя сородича, тем более, что смерть его была честной и доблестной. Но ратич, даже и без доспехов, весил не менее десяти пудов. А скоро придет сменщик на караул, Лют ясно чувствовал его приближение.
  - Подхватывай, - каркнул княжич слуге и, подхватив обмякшее тело Истра под мышки, они потащили его прочь, к городу...
  
  - Они взяли его. Вдвоем. И потащили туда, - уверенно заявил Слуд, указав рукой в сторону Лыбеди. - Но он жив, это точно.
  Ответом ему было рычание. Аминодов, запрокинув голову к небу, пытался задавить в себе бешенство. Юрий с беспокойством посмотрел на него - все было ясно, как божий день. Захватив одного из ратичей, они заманивают остальных в ловушку, видимо, прекрасно зная, что те друзей в беде не бросают.
  - Точно двое? - недоверчиво прогудел Никитка.
  - Как мои пять пальцев! - уверенно ответил Слуд. Юрий только недавно узнал, что простоватый на вид мужик - отменный следопыт, пожалуй, лучший из всех, кого знал молодой богатырь. Слуд иногда поражал товарищей в походе, определяя, где и какая рыба скрывается под водой. Это было похоже на волшебство, но магии там не было ни капли - лишь нечеловеческая наблюдательность и природная интуиция.
  - Один - в хороших сапогах, видимо, из господ. Молодой, высокий, тощий, с мечом. Видишь, какие последние зарубки у Истра на топоре? Такие только меч может оставить. Второй - слуга, с топором, тоже высокий, тоже тощий, и странный какой-то. Вот здесь косолапит, точно медведь, а вот здесь - все нормально. Только прихрамывает. И второй, кстати, такоже прихрамывает, - объяснял Слуд. Потом задумался, упал на землю, стал внимательно всматриваться.
  - Точно. Один - оборотень. Это как у Явтяга только одно ухо, - наконец, поднявшись объявил следопыт.
  - Ладно. С оборотнями я сам справлюсь, - проговорил Никитка. Он тоже с тревогой поглядывал на Аминодова. - Сначала подумать надо. Ясно и пню, что это ловушка. Только одно неясно. Истр бы и оборотня срубил - не заметил. Знать, здесь наше Лихо-Заруба, коли такого бойца живым взяли. Надо думу думать...
  Слова его прервал звук рога, идущий со стороны людского поселения. Не сговариваясь и не таясь, ратичи выбежали не опушку леса.
  Войска выходили из ворот Лыбеди. Блестели на солнце доспехи, вспыхивали копейные навершия. Не спеша и сохраняя строй, три сотни всадников медленно вытягивались из ворот и шли за город. Перед ними ехала телега с закрепленным высоким шестом. На веревке, что спускалась с вершины похожего на виселицу сооружения, висел привязанный за ноги обнаженный человек. Рот его был заткнут деревянным кляпом, чтобы можно было мычать, но невозможно стиснуть зубы. Палачи Истра справедливо полагали, что воин, способный уложить в считанные секунды тринадцать бывалых бойцов, смертельно опасен, даже если из всего оружия при нем остались лишь зубы. Руки ратича были накрепко связанны за спиной, всю одежду с него безжалостно содрали и даже подрезали волосы, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, кто болтается на веревке.
  
  - На коня! - закричал Никитка. - В копье супостатов возьмем!
  Они побежали опять в лес, а навстречу им уже бежали остальные ратичи, скакали со всех сторон кони, сзываемые тихим свистом. Юрий рывком взлетел на Сивку, рядом поправляла упряжь Каурки Полянка.
  - Это будет трудный бой. Князья знали, как выманить нас из леса и подготовились. На, надень вот это, - достала она из сумы ладанку. - Она усталость снимает, в сече поможет.
  Юрий, поколебавшись, надел мешочек, терпко пахнущий травами. Теперь он был против любых цепочек и веревочек на шее, но здесь без сомнений принял дар.
  - Тогда держи и ты мой амулетик. Небось, тоже поможет, - протянул Полянке глиняную фигурку на кожаном шнурке.
  - Хорошо. После боя отдам, - с мрачной веселостью проговорила колдунья, взбираясь в седло.
  - В клин! - трубил Никиткин рог. - Иду на вы!
  
  Князь Икмор пребывал в бешенстве. Узнав, что плененный гигант зарубил его единственного сына, он с ревом бросился к пленнику, намереваясь по меньшей мере разделать того на кожаные ремни. И опять на пути встал Лют, не дав князю даже прикоснутся к связанному Истру.
  - Он нам нужен живым. После боя делай что хочешь, - непререкаемо заявил сын Свенельда.
  Зато теперь Икмору никто не помешает взять виру за сына. С ненавистью он глядел на выезжающих из леса воинов, выстраивающихся в клин.
  'Чего здесь можно опасаться? - думал с ненавистью князь. - Мы растопчем их в единый миг. Надо хотя бы парочку взять в плен. Пусть Исгерд порадуется, глядя с небес, как долго будут умирать эти свиньи'.
  - Держаться и не дать прорвать строй. Как только завязнут в драке, обхватывайте с флангов и рубите. Но пяток возьмите живыми, - объяснял клекочущим голосом Икмор Торгриму, своему воеводе.
  Тот лишь молча кивнул в ответ и ощерился в злобной усмешке.
  - Убирайте пленника за строй! - закричал Торгрим. - Они попытаются пробиться к нему!
  
  Юрий шел в самой середине клина, справа от Никитки. Объяснять гиганту опасность лобовой атаки не хотелось, тем более что по левую руку хрипел, задыхаясь от ярости, Аминодов. 'Не везет что-то братьям', - успел только подумать, бросая копье вперед и выхватывая саблю прежде, чем ратичи врезались в неподвижно стоящие ряды.
  Свенельд, стоящий с Лютом и Икмором поодаль от шеренги воинов, на правом фланге, поначалу не сомневался в победе. Чтобы там ни было, они раздавят горстку воинов, выехавших из леса. И только когда стальной кулак ратичей вошел в их войско, князь почувствовал, как сразу и резко накренилась чаша военной удачи, причем в сторону нападавших. Клин воинов на здоровенных конях легко прошел сквозь лучших воинов, которых Свенельд сам выбирал стоять в центре.
  - Надо... было... самим нападать! - отрывисто ярился Лют, и, пришпорив коня, выехал за строй.
  - Воины, загибай фланг! Руби коней! - голос его, страшный и слишком громкий для человеческой глотки, легко перекрыл шум боя.
  Юрий, врезавшись в строй всадников, в последнее мгновение хладнокровно отбил в сторону вражеское копье. Занеся саблю для удара, он уже намеревался раскроить голову незадачливому воину, который даже не успел избавиться от бесполезного теперь длинного оружия. Но мелькнула пока еще чистая сталь топора, и противника Юрия передернуло в седле. Быстрый, скользящий удар, который сумел походя нанести Слуд, буквально выпотрошил княжеского дружинника, разодрав кольчугу, одежду и живот человека. С изумлением тот смотрел вниз, на собственное тело, дрожащими окровавленными пальцами пытаясь запихать ком светло-зеленых внутренностей обратно. Вокруг сверкала сталь, и лязг железа гремел оркестром литавр, но темноволосому немолодому ратнику было уже не до этого. Юрий попытался достать своего бывшего врага саблей, но не смог - тот был слишком далеко. Меж тем озабоченность на лице воина быстро сменилась страхом, а затем и ужасом. Он уже не хотел убивать, а желал лишь одного - жить. Просто жить, ощущать, чувствовать, слышать. И дружинник громко и протяжно завыл, пытаясь голой рукой остановить смертоносную саблю Юрия.
  Тут же пришлось привстать на стременах, парируя другое копье. Молодой воин на этот раз сообразил быстро. Древко полетело на землю, а дружинник замолотил мечом по вовремя и к месту подставляемому щиту Юрия. Звонко тренькнула тетива, и Юрий, воспользовавшись, что враг закрылся, рубанул по морде вражескую лошадь. Вороной встал на дыбы, и противник свалился с седла, потеряв оружие, смешно размахивая руками, пытаясь уцепиться скрюченными пальцами за воздух. В переносице княжеского воина торчала белооперенная стрела. Мельком оглянувшись, Юрий увидел за своей спиной Алвада. Тот, с каменным лицом, привстав на стременах, посылал стрелу за стрелой. Витой лук гудел от ярости, звон тетивы слился в непрерывный звук, стрелы сыпались веером. В следующее мгновенье Юрий дал шпоры Сивке, стараясь не отстать от Никитки и Явтяга.
  Ратичи шли сквозь княжескую дружину, как нож сквозь масло. Огромная секира в руках Никитки вертелась подобно лопасти корабельного винта, круша все, что попадалось на пути. Но первым к телеге с Истром пробился Аминодов. Похожий на разъяренного матерого медведя, потерявший всякий человеческий облик, ратич, помогая себе топором, разорвал всех, кто пытался помешать ему. Он буквально сорвал висящего на шесте брата. В мгновенье ока разрезал путы. И вот уже выпрямился в телеге обнаженный Истр, покрытый белыми рубцами от туго стягивающих его до сих пор пут.
  - Княжич! Руби княжича! - заревел богатырь, едва освободившись от деревянного кляпа, быстро вращая вокруг себя подобранные мечи, разминая кисти.
  - Вон он! - рявкнул Истр, указывая одним из клинков прямо на Юрия, и тот пригнулся, начал поворачивать голову. В тот же миг его жарко хлестнула разрубленная тетива, найдя незащищенный кусочек тела между доспехом и шлемом. И туда же плеснуло чем-то теплым и липким. Первое мгновение Юрий успел подумать, что ранен, но потом... Голова Алвада в смешном толстом шлеме, крутясь и подпрыгивая, покатилась по земле. Юрий еще успел поднять саблю, как мимо, раздавая смертельные удары, скользнула блеклая тень, и быком взревел Никитка, сдерживая всадника на сером коне...
  - Руби его! - страшно орал Истр. - Иди ко мне, сволочь!
  Меч Люта и секира Никитки, высекая друг из друга искры, разошлись. Клинок меча скользнул вниз, прошелся по крупу Никиткиного Бурки до середины тела, застряв в брюхе животного по рукоять. Лют рывком выдернул меч. Богатырь, чтобы не быть придавленным, молнией соскользнул с разрубленного почти напополам коня, перехватил секиру поудобней. Но было уже поздно. Княжич и не думал останавливаться, спеша к телеге с Истром.
  Аминодов, стоящий на пути серого всадника, пошатнулся. Лют, ограничившись одним ударом, обрушился на стоящего в телеге давешнего противника. Юрий видел, как выплеснула фонтаном кровь из разрубленной напополам головы Аминодова. Три меча столкнулись в смертельном танце, противники за секунду успели обменяться чуть ли не десятком ударов, и вот уже Истр, сидя в телеге, продолжая держать мечи в руках, с непониманием разглядывает длинную и невероятно глубокую рану на животе. Капли крови, все убыстряя свой бег, скатывались по едва видному брюшку. Губы Истра шевелились, посылая проклятия неведомому противнику, но тут все смешалось, Юрий потерял его из виду, а Сивка, медленно оседая на задние ноги, начал валиться набок.
  Всадники на бледных конях развернулись, и Юрий узнал Коську и сына Свенельда. И тут, забыв о магии, в бой вступила Полянка. Ее тонкий клинок сверкнул в воздухе, посылая смерть одному из бледных коней. Лют успел соскочить в противоположную сторону, оставляя между собой и новым противником тело лошади. Юрий высвободил ноги из стремян, оттолкнулся от падающего тела верного коня, прыгнул вперед, желая помочь колдунье. Но его опередил Слуд.
  Был ли страх в душе следопыта? Скорее всего - нет. Однажды Слуд испытал страх, когда схватился с медведем-шатуном посреди леса. Но это был не страх, а замешательство от того, что в неподходящий момент сломалась рогатина, отбитая громадной лапой. Тогда Слуд схватился с хозяином лесов врукопашную, с одним ножом завалил матерого зверя. А сейчас перед ним человек. Пусть и умелый мечник, но человек. Замахнувшись топором, Слуд должен был снести противника напрочь. Лезвие меча лопнуло, не выдержав богатырского удара, но противник, злобно оскалясь и кроваво сверкая глазом, отскочил в сторону. В следующий момент следопыт почувствовал холодные пальцы на своей шее, напрягся, пытаясь противостоять невероятной силе. Хрустнули позвонки, и Слуд упал на землю, еще успев удивиться, ощущая лишь боль, но не страх....
  Полянка махала мечом снизу вверх, с точностью хорошо отлаженного автомата тесня Люта в сторону. В какой-то момент существо пригнулось к земле, будто надеясь подобрать оружие. Юрий еще успел со злорадством представить, что случится с княжичем, если он наберется глупости и попытается во время обратного движения Полянкиного клинка (хотя где можно было уловить обратное движение в сверкающем круге?) схватить меч. Но существо и не думало ничего подбирать. Юрий вспомнил, что случилось с его собственной саблей на болотах, когда Лихо рукой отбило сталь... 'Оно сейчас бросится и сломает ей шею, как Слуду', - пронеслось в голове.
  - Я! - рыкнул за спиной Никитка. Полянка привычно, словно на тренировке, нагнулась, ощутив, как застонал над головой воздух, гонимый гигантской секирой брата. На секунду она потеряла княжича из виду, а когда подняла голову, его уже нигде не было.
  Свенельд продолжал стоять в стороне от боя, кусал губы, наблюдая, как горстка мужиков перемалывает в кровь и грязь три сотни воинов. В какой-то момент он увидал сына. Лют был в самой гуще свалки и отец с трудом сдержал желание ринуться в гущу сечи. Потом он заметил, что Лют благополучно выбрался из битвы, с чужим мечом в руке, перемазанный вражеской кровью. Гордость за сына переполнила душу Свенельда.
  - Вперед! - закричал князь, обнажил меч и ринулся в атаку, увлекая за собой стоящих в резерве воинов.
  Ратичи, лишенные лошадей, держали круговую оборону вокруг телеги с шестом. Перед Юрием колыхалось море незнакомых лиц, взлетали в воздух топоры и мечи, с хрустом ломались копья. Богатырь, не ощущая усталости, рубился рядом с Полянкой. Он думал только об одном: 'Только бы выжить, выбраться из этой мясорубки'. Ратичи же, хоть и с потерями, хоть и в меньшинстве, помышляли только о победе. Сбившись в круг, в позицию наиболее оптимальную для обороны, они медленно и неотвратимо уменьшали число врагов. Никитка и Явтяг успевали везде, и вот уже княжеские дружинники, умывшись кровью, отхлынули от неодолимого островка, что образовали ратичи. Напрасно взывал к мести Икмор, напрасно кричал Свенельд, призывая атаковать. Дружины, за невероятно короткое время потерявшие половину бойцов, не желали больше лезть под смертоносные топоры.
  - Лучники! - пронесся громовой голос над полем. Лют, привстав на стременах свежего коня, указывал мечом, куда надо стрелять. Позади него, натянув луки, находилось не меньше полусотни дружинников.
  - Вперед! - зарычал Никитка и, расшвыривая во все стороны княжеских воинов, ринулся на лучников. Рядом с ним, сокрушая остатки сопротивления, скользил Явтяг. Ратичи, сбившись теперь уже в пеший клин, прорывались за ними.
  Впереди Никитки выросла фигура на коне. Меч, желая поразить гиганта, опустился, но со свистом рассек лишь воздух. Великан с непостижимой быстротой оказался около всадника, громадная лапа сгребла Люта с седла, дымящаяся от крови секира мелькнула в воздухе - и застыла на расстоянии ладони от лица княжича. Коська, который не отставал от Люта ни на шаг, ощерясь, едва сдержал удар гиганта собственным топором, спасая жизнь хозяина. Никитке пришлось отпустить свою жертву. Одним взмахом он смёл помешавшего ему оборотня. Когда секира вновь поднялась в воздух, Лют снова был вне досягаемости.
  Впервые за все время сын Свенельда усомнился в своей силе. Уже дважды он чудом избежал гибели от руки неведомого богатыря. Вся его мощь оказалась бесполезной перед несокрушимой силой гиганта, что уже врезался в ряды лучников, и, крутясь со скоростью, невообразимой для столь громадного тела, в одиночку разметал почти всех их.
  'Возьмем хитростью', - прошептал он бескровными губами, поднимая с земли чужой меч, третий на сегодня.
  
  Княжеские дружинники уже не бросались в бой без оглядки, желая задавить противника количеством. Ратичи доказали, что могут биться в строю, а теперь показывали, как могут постоять каждый сам за себя. Прорываясь к лучникам, Никитка с Явтягом разорвали строй, но это никак не повлияло на ход боя. Битва распалась на одиночные схватки, и здесь богатырям не было равных. Княжеские дружины таяли на глазах.
  Лют не стал искать нового коня. Широким шагом, распихивая жавшихся к нему воинов, он подошел к одному из бородатых воинов. Топор просвистел рядом с лицом княжича, но меч был быстрее, точнее и смертоносней. Лют перешагнул через рухнувшее, извивающееся в конвульсиях тело, оставив дружинников добивать тяжелораненого ратича, а сам направился дальше. Второй богатырь, скорее всего, так и не успел понять, что произошло. Он даже не увидел того, кто принес ему смерть. Бородатая голова, потеряв шлем, скатилась под ноги Люту, а ратич все еще стоял, занеся топор для удара. Но вот подогнулись ноги, опустились руки, задрожала могучая спина и безголовое тело, шатаясь, будто выбирая, куда падать, медленно повалилось на спину. Так шел Лют, сея смерть направо и налево, собирая и ведя за собой уцелевших дружинников, сухой, высокий, с горящим провалом глаза, пока его меч не скрестился с саблей. То, что поселилось в теле и разуме княжича не узнало Юрия. Для сына Рода это был один из многих, смертный, недостойный даже имени.
  
  Ощерившись зверем, Юрий заступил дорогу божеству. Клинки скрестились, и после обмена ударами Лют понял, что есть еще один человек, способный противостоять ему.
  - Полянка! - выкрикнул Юрий, не давая княжичу отклонится от схватки. Колдунья обернулась. Ни один мускул не дрогнул на ее лице, зато на лице Люта явно проявился неподдельный интерес. Некоторое время двое бойцов - Юрий и Полянка - наседали на княжича, обменивались ударами, которые остальные не могли даже заметить. Но воины, идущие за княжичем, тоже не теряли времени. Юрию пришлось на миг отвлечься - сразу на четверых, остальных взял на себя Сдебуд. Юрий пока не пытался нападать, только отражал удары саблей или щитом, понимая, что через миг будет ранен - число его противников возросло до десятка - а еще через секунду появился Явтяг. Топор разорвал одного, слишком ретивого дружинника. Одноухий ратич плавно развернулся; его оружие, описав дугу, с треском снесло еще одному воину макушку, обнажив мозг. Третий противник с изумлением посмотрел на свою лишенную кисти руку, и Юрий, не теряя драгоценного времени, с чавкающим звуком вонзил клинок в глаз. Явтяг двигался в водовороте битвы как опытный пловец; как танцор высочайшего класса ратич знал, куда он в следующее мгновение поставит ногу, чтобы не столкнуться с соседом; отточенными движениями профессионального мясника на бесконечном конвейере смерти он разделал четвертого врага, отрубив тому сначала руки, потом - ноги, и, наконец, вспоров мощным движением падающее тело от пупка до горла. Теперь у Юрия было мгновение, чтобы помочь колдунье.
  - Я куст, я дерево, я камень, я ветер, я ручей и карающая молния, - почти прокричал он, и шагнул вперед. Лихо в обличье Люта отвлеклось совсем ненадолго, на тысячную долю биения сердца, только чтобы пырнуть острием меча. Но неожиданно клинок уперся в живое тело, как в камень. Зато Полянка тут же воспользовалась так нужным ей мгновением.
  Тонкий узкий меч, больше похожий на шпагу, пробил кольчугу и, раздирая в клочья железные кольца, скользнул по ребрам Люта. Княжич отшатнулся, кровавое пламя погасло на его лице. Он поднял меч и понял, что больше не владеет телом в той степени, чтобы продолжать схватку. Но на сегодня хватит. Он уже сделал все, что нужно. Зажимая ладонью хлещущую кровью рану, Лют отступил за рвущихся в атаку дружинников. Юрий попытался прорваться за ним, но сразу понял, что ослабел. Меч Лиха все-таки достал его. Полянка попыталась прикрыть, но внезапно упала сама. Кистень обрушился на ее шлем, сорвал его с головы, но не сумел добраться до тела - лишь оглушил.
  - Брать девку живой! - донесся до Юрия лишенный силы голос Люта. - Чтобы ни одной царапины!
  Но не только Юрий услышал эти слова. Никитка, сразу поняв в чем дело, бросился на подмогу к сестре. Княжеские дружинники шарахались от несокрушимого богатыря, как мальки от щуки. В мгновенье ока он расчистил вокруг Полянки относительно свободное пространство, рявкнул через забрало Юрию прямо на ухо:
  - Ищи коней. Увози невестушку!
  Юрий подхватил обмякшее тело колдуньи на плечо и, сопровождаемый Никиткой и Явтягом, начал выбираться с поля боя. Он уже приметил двух коней, что понуро стояли рядом, и, не смотря на кровь вокруг, пытались поднять своих мертвых, случайно сцепленных смертью хозяев. Сначала пришлось перешагнуть через лежащего дружинника. Тот был без сознания, но не убит. Сквозь широкую рану в груди, нанесенную, вероятно, молотом - чеканом, было видно, как работают в мешанине бело-розовых костей легкие. Переступив через неподвижное тело, Юрий поскользнулся. Что-то пыталось выбраться из-под сапога. Взглянув под ноги, коновал понял, что наступил на кишку, что тянулась из распоротого живота уползающего прочь от схватки человека. 'Что он их не пытается запихнуть обратно, как все?' - подумал, но потом заметил, что у дружинника отрублены обе кисти и нет лодыжки. Справа сидел человек, закрывая лицо окровавленными ладонями. Когда он опустил руки, Юрий понял, что у воина нет губ, щек и вообще нет нижней челюсти. Оставшиеся невредимыми верхние зубы посверкивали в кровяной бороде. Рядом на корточках сидел совершенно обнаженный человек, и, закусив на плече артерию, левой рукой перематывал грязной бечевкой висящую на куске кожи правую кисть. На спине у него ярко-бордовыми лепестками расцвело острие стрелы. Мышцы, вывороченные ударом, разорванные и покрытые мелкими белыми точками и прожилками, не кровоточили. Только когда человек вздыхал, ослабляя хватку зубов на плече, из руки выхлестывала ярко-красная струя. 'Берсерк', - успел подумать Юрий, как в уши ворвался кошмарный визг. Он огляделся, ища источник звука, и увидел лошадь. Животное было насквозь пронзено копьем, которое, по всей видимости, задело позвоночник. Передние копыта били по земле, а задние волочились, словно неумело пришитые безумным портным. По дороге попалось странное кровяное пятно. Казалось, что здесь человека пропустили через мясорубку - сотни, если не тысячи ударов разрубили тело на множество ошметков. 'Это ратич', - догадался Юрий. Кто это был - он сказать уже не мог. Лошадь, визжа, поползла за ним, и Явтяг прикончил ее первой. Убитые мешались под ногами, а сапоги скользили по мокрой от крови земле. На миг Юрию показалось, что их осталось только четверо, но постепенно к ним пробивались и остальные ратичи. Но их было мало, слишком мало, и почти все - раненные, с каждым мигом теряющие силы от потери крови. Но кони совсем близко, вот остался всего шаг... На одного он положил поперек седла Полянку. На другого взобрался сам. Никитка, Явтяг и остальные (которых осталось не больше десятка) встали, прикрывая отход.
  Свенельд, выбравшийся из гущи боя и гордый тем, что и его двуручник попробовал сегодня крови достойного противника, увидел, как к лесу поскакали, набирая шаг, два коня. Всадник, сидящий в седле первого, держал узду второй лошади, через седло которой свешивался кто-то, с распущенными, вспыхивающими на солнце, волосами. Князь тут же вспомнил сына, который кричал про какую-то девку. Свенельд еще удивился: при чем здесь девка? А тут увидел и все встало на свои места. Икмор, оказавшийся в этот момент рядом с ним, перехватил взгляд сводного брата, и тоже понял:
  - Взять девку, - гаркнули почти вместе князья, и два десятка отборных, личных бойцов Икмора, которым был дан строгий приказ ни в коем случае не вступать в битву, сорвались с места.
  Юрий заметил погоню, когда до леса оставалось совсем немного. Он пришпорил коня, пригнулся к луке седла. Топот копыт все ближе. И все ближе спасительный лес, где у беглеца гораздо больше шансов оторваться от погони. Спасительные ветки стегнули по лицу, богатырь повернулся, спасаясь от хлестких ударов, и похолодел: Полянки не было. Не выдержав тряски безвольное тело осталось где-то там, сзади. Юрий перехватил поводья, поднимая коня на дыбы, развернулся. В голове его мелькали мысли: 'Может, при входе в лес свалилась, веткой зацепило? А если нет, пробьюсь к Никитке. Вытащим, отобьем, отойдем вместе'.
  Оказавшись на опушке, он едва не застонал от бессилия. Так вот почему отстала погоня! Всадники уже удалялись от него, ведь им было приказано взять только женщину, и они хорошо знали, что такое - приказ. Через седло одного, безвольно болтая рыжей копной волос, лежала Полянка. Юрий уже готов был дать шпоры коню, намереваясь ринуться за ними, но тут увидел, как закончилась битва. Никитка с Явтягом были все еще живы, хотя на каждого из них приходилось уже по сотне бойцов. Спина к спине, круша все вокруг, они стояли посреди поля. Последние из дружины, последние из богатырей. Но вот Явтяг упал. Юрий еще миг надеялся, что тот встанет, что это просто хитрый финт. Но ратич уже не показался, и стало понятно, что жить Никитке осталось считанные мгновенья.
  'Бесполезно. Надо уходить. Но мы еще встретимся, Свенельд'.
  
  
  Часть 4. Князь-волк.
  
  - Как ушел? - шипящим голосом спросил Лют. Торгрим с досадой посмотрел на него. Воевода Икмора привык держать ответ только перед собственным хозяином. Лют, хоть и переломивший ход битвы, но покинувший поле боя с пустяковой, по мнению воеводы, раной, конечно же не мог видеть, как отступал почти до леса гигантский воин, в одиночку отмахиваясь от наседавших сотен. Потом развернулся и исчез, оставив преследователей в полной растерянности.
  - Я видел, - ответил вместо Торгрима Свенельд. - Это было колдовство. Он был, и через мгновенье его не стало. Тут точно не обошлось без колдовства. Я заставил воинов прочесать весь окрестный лес, и они вернулись ни с чем.
  - Его нужно найти, - проговорил, уже успокоившись, Лют.
  - Конечно, - откликнулся отец.
  - Я имел в виду не одного здоровяка, а место, откуда он пришел. Это их село, как его там... Богатырский предел? Надо сжечь это змеиное гнездо дотла, пока их дружина уничтожена, а вчерашние мальчишки не успели подрасти. Прочесать этот Мугреевский лес, передавить, как крыс.
  Икмор покачал головой.
  - У меня убит каждый второй воин. Из оставшихся - четверть тяжело раненных. Я пришел сюда с тремя длинными сотнями. Завтра едва насчитаю и одну.
  - Кроме того, Мугреевский лес очень велик. Я был там. Потребуется неделя, чтобы просто объехать его на коне. Там много озер и болот, а дорог почти нет. Найти в нем что-либо, будь у нас даже тысяча воинов - невозможно. Тем более, если село охраняет колдовство, - вмешался весь перевязанный Торнбьерн, воевода Свенальда.
  В горницу, где вчера вечером пировали князья, а сегодня шел тяжелый разговор, грохоча подкованными сапогами зашел воин:
  - Там служка из новообращенных просится. Говорит, что может помочь.
  На несколько секунд повисла тишина. Затем Лют приказал:
  - Веди его сюда.
  - Заходи, - обернулся воин.
  В залу, едва освещенную закатным солнцем, низко склонив голову, вошел лохматый паренек в мирской одежде, но с большим крестом на груди.
  - Мир вам! - произнес тихий голос.
  - Мир и тебе, божий человек, - насмешливо отозвался Лют. - Мы слышали, что ты хочешь оказать нам услугу?
  - Воистину так, - тут же отозвался молодой священник, - Я был помощником святого отца Цемисия, что сеял веру в Господа в Годове, деревне, что стоит на самом краю Мугреевского леса. Отец Цемисий погиб смертью мученика от рук нечестивых язычников, а я едва избежал смерти, спасенный рукой божьей. Вчера священный совет возвел меня в священники Годовы, но в той деревне вновь творятся черные дела, вновь стоят богомерзкие идолы в бесовских рощах.
  - Говори короче, - оборвал словоохотливого паренька Икмор. Молодой священник смешался, тень досады мелькнула у него на лице, но продолжал:
  - Когда мы с отцом Цемисием спасались от лютой смерти из рук разбойников, внезапно напавших на Годову попущением Божьим, мы встретили в поле воинов, что сегодня сражались с вами. Я узнал их, когда смотрел на битву. И я знаю, откуда они пришли. После смерти святого отца я вернулся к его телу, чтобы отдать последний долг умершему, а потом пошел по конским следам. Было нелегко, но я видел богомерзкие жилища язычников и запомнил дорогу.
  - Запомнил дорогу, говоришь? - задумчиво протянул Лют. - Последний долг умершему, говоришь? Точно дорогу-то запомнил, святой отец?
  - С божьей помощью найду, - был ответ.
  - Ладно, пусть подождет и переночует у нас, я устал, но с удовольствием поговорю со святым отцом завтра, - решил Свенельд. - Эй, Стрежимир!
  Вновь вошел дружинник, и князь приказал ему:
  - Выделить святому отцу... - Свенельд покосился на молодого священника.
  - Евлп, - с готовностью ответил тот.
  - Выделить святому отцу, - князь пропустил мудреное имя, - чистую комнату около моей молельной и накормить.
  - Мир вам, добрые люди, - поклонился с достоинством юноша и вышел вслед за стражником.
  - Вернулся наш Евлп, чтобы последний долг умершему отдать? Что-то не верится, глядя на его хитрую рожу, - Лют был сама язвительность. - И что, интересно, спасал святой отец Цемисий, когда бежал от разбойников? Мирские пожертвования, небось, да церковную десятину? А иконы святые, наверно, смердам оставил, чтобы было чем от лихого люда оборониться.
  - Сын! - укоризненно громыхнул Свенельд.
  - Ладно, идем дальше, - без смущения продолжал Лют. - Мы знаем место, у нас есть длинная сотня князя Икмора, который еще не взял хорошей виры за смерть сына.
  Он повернулся к князю, и тот, чуть поколебавшись, кивнул.
  - Короткую сотню наскребем мы с отцом. Завтра пошлем за муромской дружиной, пусть нам помогут. Пообещаем золота и попросим всех, кто есть. Конечно, много он будет, но на две сотни, я думаю, рассчитывать можно. И даже после этого нам потребуется войска. Их, думаю, наберем по селам и деревням. Всегда есть охочие до драки. Благо, оружия и доспехов у нас сейчас много. Только позвени серебром - и сразу сбегутся. Первыми их в бой пустим - мало кому платить придется.
  - Но прежде все-таки надо хоть чем-нибудь позвенеть. А у меня денег нет, и вряд ли они предвидятся, особенно если дела пойдут так дальше. А у тебя, брат? - спросил Икмор Свенельда. Тот лишь отрицательно покачал головой:
  - Мне еще платить семьям погибших. Это святой воинский долг, а казна пуста. Зря, что ли, меня в эту дыру засунули? Будь я богат, да имей дружину побольше, уж по-другому бы на великокняжеском совете в Киеве разговаривал. А здесь, в болотах, разве найдешь хоть крупицу серебра?
  - Найдешь, если поискать хорошо, - прервал отца Лют. - Будет вам золото, будет и серебро. Коська, дорогу Лысому камню не забыл еще?
  - Найду, - хрипло отозвалась костлявая тень человека за спиной княжича. Оборотень, в отличие от хозяина, в сегодняшней битве не получил и царапины, хотя побывал вместе с Лютом в самых жарких местах.
  - Так чего стоишь? - деланно удивился княжич. - Давай, готовься. Возьмешь сколько надо лошадей, и завтра с утра в дорогу.
  - Хорошо, хозяин, - отозвался слуга и, заметно прихрамывая, направился к выходу.
  - Ну что, будем дальше воевать, аль уже мечи притупились? - Лют насмешливо обвел оставшихся в горнице взглядом и все замерли, заметив в глубине темного глаза разгорающийся алый огонек.
  - Км! - кашлянул Свенельд. - Это, конечно, хорошо, но и отдыхать тоже надо. Завтра будем дела делать, а сегодня надо поесть, да спать ложится. Трудный был день, но впереди, чую, будет еще трудней.
  - Эй, холопки, подавай князьям на стол, - прокричал в дверь Свенельд, с трудом отводя глаза от страшного взгляда сына.
  
  Когда Полянка очнулась, она поняла, что крепко связана. Опытные воины решили не рисковать даже в малости, тем более, что они видели девицу в бою. С нее сняли доспехи, разрезав кожаную основу на спине, сорвали все что могло послужить оружием, связали руки, ноги и заткнули рот, но еще вдобавок перевязали много раз сыромятными ремнями, упаковав тело в подобие кокона. Ее привезли по приказу Люта в княжеский терем, но не бросили в подвал, а подняв по лестнице, заперли в темном узком закутке без намека на окно. Всю ночь она провела в полубеспамятстве, у нее отчаянно болела голова, а тело, перетянутое много раз тугими путами, под утро затекло и замерзло. Колдунья держалась до последнего, вслушивалась в звуки за дверью, стараясь уловить хоть единственное слово, которое было бы связанно с ее судьбой.
  Под утро зашли двое, впустив в темницу блеклый свет. Первый быстро подошел к ней, приставил нож к горлу, второй, деловито и не торопясь, снял ремни. Полянка не сопротивлялась, прекрасно понимая, что даже освободившись от ремней, не сможет одолеть двух, без сомнения, очень опытных воинов. Пальцы на руках даже не сгибались. Один из стражников, что развязывал ее, принял из рук показавшейся в двери служанки кувшин и глиняную плошку с единственным куском мяса.
  - Пошли, - буркнул он напарнику, и нож соскользнул с горла колдуньи. Воины быстро скрылись за дверью, лязгнул засов, и она осталась в одиночестве.
  Ей захотелось завыть, забыв обо всем, заливаясь обильными женскими слезами, но Полянка быстро взяла себя в руки. Тщательно пережевывая жилистое мясо и запивая еду скупыми глотками воды, она быстро обследовала помещение. Дверь, закрывающая путь к свободе, только на вид казалась несокрушимой. Она попробовала толкнуть ее плечом, тонкими, гибкими пальцами ощупала старое дерево. 'Дверь открывается наружу, а если сильно ударить вот здесь, то верхняя петля вылетит напрочь, - размышляла она, продолжая ощупывать дверь в полной темноте. - Очень странно поступают здешние обитатели. Сначала связывают до полной неподвижности, потом развязывают, дают есть и не заботятся, как будут заходить во второй раз в кромешную темноту. Когда стражники войдут, совершенно ничего не видя, будет просто сломать шею первому, а второй даже не сможет хорошенько замахнуться. Завладеть оружием и с боем прорваться - вот и все, что потребуется. Единственная случайность - если на пути встретится молодой одержимый княжич, но это вряд ли'.
  Руки ее скользили по телу, но княжеские дружинники хорошо знали, как надо обыскивать вооруженного человека. Даже мягкие сапожки проверили и сняли шнуровку. Оставили лишь нательную одежду и амулетик на шее. Но что это? Глиняная фигурка показалась колдунье теплой, или просто игра воображения? Нет, несомненно, кусочек глины на кожаном шнурке потеплел, чуть-чуть, самую малость, но Полянка в этом уже не сомневалась. Она была потомственной колдуньей. Если кто-то и мог похвастаться парой-тройкой родственников со сверхъестественными способностями (да и то - с выдумкой), то Полянка могла вспомнить всех своих родичей до двенадцатого колена, и все они обладали магической силой. Одни в большей, другие в меньшей, но молодая колдунья, по словам многих, превосходила их всех. Так однажды Барма сказал Микуле, а Полянка волей случая оказалась рядом.
  Теперь, ощупывая амулетик, Полянка четко видела чары. Кто-то могущественный, очень сильный, гораздо сильнее Полянки потратил много времени и сил, корпя над безделицей, накладывая единственное заклинание для единственного существа, а потом многажды и тщательно перекрывая первое колдовство заклинаниями отвода глаз, невидимости и естественности, сплетая их воедино и не позволяя заподозрить даже малейшее волшебство в неказистой фигурке. Вот почему она ничего не почувствовала, когда первый раз держала его в руках. Вот почему не смог ничего заметить Никитка. Стоило показать амулет обыкновенному человеку, и все бы прояснилось, потому что не владеющий магией не увидел бы этого кусочка глины. Этот предмет был невидим для простых людей и не вызывал подозрения у колдунов, если те не приближались силой к тому, для кого он предназначался. Воины, обыскивающие Полянку, оставили амулет просто потому, что не могли видеть его! Полянка не заподозрила бы ничего и сейчас, если бы рядом не находился тот, кто носил в себе существо, ради покорения которого и был сделан этот талисман.
  'Надо это спрятать, - лихорадочно соображала колдунья. - Но куда?'
  Она вновь судорожно заметалась по темнице:
  'В одежде? Заметит, или потеряю. Или Лихо ничего не знает об этой вещице? По рассказу Юрия, амулет был на шее у Зарубы-воина, и когда скелет вытаскивали из дупла, голова оторвалась, амулет упал. Но был еще нож. Точно, Юрий же говорил про дивный кинжал, что торчал из груди скелета. Значит, амулет и кинжал действовали вместе? И, получается, Зарубу-воина сначала закололи кинжалом, а потом уже надели талисман? В любом случае, сейчас я должна избавится от него'.
  Колдунья вдруг замерла в неподвижности. Мысли молниями метались у нее в голове:
  'Постой, получается Лихо на свободе, а я собираюсь спрятать оружие против него? Нет, так дело не пойдет. Это сколько же бед натворит оно в мире? А если им удастся воссоединиться с Чернобогом? Что тогда? Кто его остановит?'
  Она опустилась на пол. Если бы кто-то в этот миг видел ее, то поразился бы выражению обреченности, что застыло на ее лице.
  'Никто, - думала Полянка. - Никто не остановит. Кроме меня'.
  
  Лют стоял посреди двора и небрежно поигрывал мечом. Его сторонились, люди старались не попадаться на глаза княжичу, но Свенельд, преодолев себя, подошел к сыну.
  - Я думаю, что мы зря развязали эту полубезумную женщину. Неужели ты не видел, как она умеет убивать? Когда настанет время снова кормить ее, и придется открывать дверь к ней, мы недосчитаемся двух воинов, я в этом уверен. Пользы от нее никакой...
  - Она не задержится долго за дверью. В этом, отец, - Лют едва заметно усмехнулся, произнеся последнее слово, - ты прав. Я думаю, что она попытается уйти прямо сейчас. Я чувствую это. Она готова. Там ненадежна верхняя петля. Убери стражников, а лучше - вообще всех отсюда. Пусть останутся лишь двое. Я и она.
  -Зачем? - хрипло проговорил Свенельд.
  'Действительно, зачем? - подумало существо. - Не легче ли получить требуемое насилием?'.
  Но оно понимало, что этот, кажущийся на первый взгляд легким, вариант практически невыполним. Колдунья наверняка владела своим телом так, что ей достаточно было сделать единственное, незаметное даже самому внимательному глазу, движение, чтобы глубоко в теле открылись ворота жизни, и зародыш выскользнул бы из них, не задержавшись и даже не оформившись в чреве матери. Это Лихо знало наверняка. Обменявшись с девицей десятком ударов на бранном поле, оно поняло, что колдунье помогает оставаться в живых не просто хорошая воинская подготовка. Парируя невообразимые по быстроте и силе удары и, нападая сама, не пользуясь при этом магией, колдунья доказала, что совершенно и полностью владеет своим телом. А существо совершенно не хотело, чтобы его будущее тело, которому оно собиралось передать немалую часть собственной Силы, оказалось в кровавом плевке на подоле колдуньи. Это было бы слишком неразумно для существа, живущего столь долго. Эти мысли занимали сознание Люта лишь мгновенье.
  - Зачем? - переспросил княжич отца. - Мне так нужно. Если она воспротивится, то я ее просто убью.
  - Надо оставить хотя бы стражников, - гнул свое Свенельд.
  'Эти шавки и корову загнать в стойло не смогут, - мелькали мысли в голове княжича. - А уж куда им с матерой волчицей тягаться? Нет, она нужна мне. Хоть сам все делай. Времени у меня много... Если не захочет - так и сделаю... А стражники только мешать будут'.
  - Нет, - повторило Лихо. - Пусть останутся лишь двое - я и она.
  Княжеский сын в расчет уже не принимался.
  
  Полянка, наконец, нашла то, что ей было нужно. Сучок в высохшем бревне трещал, не желая выходить из дупла, но в конце концов поддался. Колдунья начала зубами кромсать неподатливый и пряно пахнущий смолой цилиндрик, укорачивая его. Тут же она запустила пальцы в образовавшееся дупло, принялась ногтями скоблить древесину внутри соснового ствола. Ей было необходимо совсем небольшое пространство - только для того, чтобы убралась маленькая фигурка на шнурке. Но сучок не должен высовываться из стены, привлекая внимание. Она работала тщательно, понимая, что от этого, скорее всего, зависит не только ее судьба. Скоро все было готово. Обгрызенный крепкими девичьими зубами сучок точно встал в дупло, поверхность бревна на ощупь казалась гладкой.
  'Пора', - подумала колдунья. Она прижалась щекой к двери, пытаясь услышать хоть что-то, и внезапно поняла, что находится одна в тереме. Уже давно не было слышно легких шагов служанок, тяжелые сапоги дружинников не грохотали по скрипучим половицам. Вокруг нее все как будто вымерло. В какой-то момент сердце Полянки радостно забилось. Ей показалось, что такая тишина оттого, что ратичи взяли город и все обыватели бежали, спасаясь от их смертоносных топоров. Но нет, не слышно Никиткиного рога, да и сам брат так далеко, что колдунья едва чувствовала его. Но терем свободен не просто так. Все ждут её.
  Полянка усмехнулась. Это, конечно же, опять ловушка. Что не говори, а хитрости и подлости князьям не занимать. Но она не собирается уходить отсюда. У нее теперь своя война и она обязана ее выиграть.
  Колдунья уперлась руками в стены своего узкого пристанища. Воздух зазвенел от напряжения, дерево стен скрипнуло в тревоге, запертая дверь попыталась судорожно хлопнуть, как от сквозняка.
  
  Лют, стоявший во дворе, скривился в усмешке, наблюдая, как содрогнулись стены терема от удара, исполненного невероятной мощи. Дверь в комнатушку пленницы наверняка превратилась в груду щепы.
  'Да, это то, что надо, - думало существо. - Это будет даже интересно. Она родит мне мальчика, мужчину, наделенного волшебной богатырской силой. Переместившись в его тело, и обладая моим могуществом - мы станем непобедимы!'
  Колдунья показалась в раскрытом проеме входа не сразу. Оказавшись на свободе, она довольно долго боролась с искушением пройтись по комнатам, найти оружие, доспехи. Потом поджечь дом и в возникшей суматохе ускользнуть. Но ее главное оружие находилось в маленькой узкой комнатушке, спрятанное в старом сучковатом бревне. И теперь главное - понять, знает ли об этом Лихо? И колдунья не спеша вышла на высокое крыльцо, лениво облокотилась на резные перила.
  Высокий нескладный юноша с горящим взглядом смотрел на нее и небрежно поигрывал обнаженным мечом.
  - Ты знаешь? - в лоб спросила Полянка. Она старалась в этот момент не думать, а только ненавидеть, жаждать убить...
  'Хочешь поиграть, девица?' - подумало существо, которое было в несколько тысяч раз старше ее.
  - Что - знаешь? - насмешливо спросил Лют.
  - Что я постараюсь тебя убить? - жестко проговорила колдунья, не отрывая глаза от его лица.
  - Конечно, - спокойно ответило Лихо.
  - Тогда я хочу: свежую одежду, много чистой воды, чтобы помыться, отдельную комнату с большим окном и горячий ужин, - отрезала Полянка, и, резко повернувшись, скрылась в тереме. Сердце Полянки билось ровно и спокойно. 'Пока еще не знает', - сказала она сама себе.
  'А будет интересно узнать, какую игру затеяла колдунья. Можно и подождать Впрочем, когда все будет завершено, я просто избавлюсь от нее. Но пока этого делать нельзя. Она легко управляет собственным телом, и может помешать мне. Вытравит плод, а то и совсем бездетной станет... А мне такой шанс терять нельзя. Оставим ненадолго насилие. Она скоро поймет, что я хочу. Но вот зачем мне это - до нее дойдет не сразу. А игра обещает быть интересной', - так можно было бы перевести мысли Лиха.
  Лют вышел со двора, и сразу же столкнулся с Свенельдом. Тот стоял, теребя правой рукой ус, а левой - опершись на меч. Увидев сына в целости и невредимости, с облегчением вздохнул.
  - Ну что? - спросил Свенельд.
  - Ничего. Не трогайте ее. Пусть делает, что хочет. Но ей нужно много чистой воды. Пусть же будет ключницей. За ворота ее можно пускать.
  Лют хотел было добавить: 'От меня далеко не уйдет', - но передумал.
  
  Так Полянка осталось в Лыбеди, при дворе князя Свенельда. Её сторонились, на нее вообще старались не смотреть, не окликать, не замечать. Но колдунья быстро освоилась с новым положением. В первые же часы она поймала во дворе тщедушного мужичонку с деревянной киянкой и топориком в руках:
  - Стой. Кто таков? Не плотник?
  - Плотник, по дереву работаю, - смущаясь и пряча глаза, бормотал мужик.
  - Пошли за мной, - решительно взяла его за руку Полянка. Они поднялись в терем, колдунья подвела его к двери, которая совсем недавно закрывала ей путь к свободе. Окинув взглядом измочаленную груду досок и покосившийся косяк, спросила:
  - Как зовут тебя, плотник?
  - Спехом, хозяюшка. Спех меня кличут.
  - Вот что, Спех. Не в службу помоги мне. К плотницкому делу, видишь, я не приучена, но буду у тебя подмастерьем. Дверь здесь будет надобно сделать обратно. Да окошко в стене прорубить для солнышка. Кровать и стол со стулом поставить. Сумеем?
  Мужичонка сделал шаг назад, недоверчиво спросил:
  - Суметь-то сумеем, матушка, только вот как князь к своевольничью отнесется?
  Полянка улыбнулась:
  - За князя не беспокойся. Ничего он не скажет, - спокойно сказала она. Оглянулась и вздрогнула, заметив нескладную юношескую фигуру, что прислонившись к стене, молча наблюдала за Полянкой и Спехом. Колдунья тут же взяла себя в руки и еще спокойней продолжила:
  - Да вот он стоит. Пусть мое слово подтвердит. Так ведь, Лют? - но вопрос Полянка произнесла медленно, с нажимом выделив ненавистное последнее слово.
  Услышав собственное имя, княжич дернулся. Колдунья ударила по самому больному, по чувствам, и Лихо почуяло, как душа Люта пытается что-то сказать. Помимо его воли тело отозвалось на имя, данное при рождении. Человеку была небезразлична девушка-колдунья, стоящая перед ним.
  'Приворотить хочет, - с удовлетворением подумало существо, спрятавшееся за человеческой оболочкой. - Это хорошо. Это входит в мои планы. И как ловко начала - с ненависти. Недаром говорят - ненависть с любовью рядом ходят. Несомненно, она - единственное, что мне нужно'.
  Но вся эта внутренняя борьба, из которой Лихо вышло победителем, отразилась в единственном кивке головы.
  - Вот видишь, Спех, молодой князь не против. Так что давай, неси инструмент, и примемся за работу.
  Когда Спех через несколько часов работы ушел, Полянка заперлась теперь уже на внутренний засов. Со вздохом она откинулась на твердое дерево широкой лавки, которую плотник гордо назвал - 'не хуже княжеской кровати'.
  Колдунья думала сначала об Юрие: сумел ли выбраться? жив ли? а если жив, то что делает? А потом поймала себя на мысли, что размышляет о нем как-то равнодушно. Гораздо интересней было думать о Люте. Полянка была наверняка старше его, причем лет на пять, но рядом с этим нескладным худощавым юнцом ощущала себя чуть ли не девочкой. Конечно, это все Лихо, которое вселилось в него. Но что-то подкупало Полянку во внешности княжича. Может быть, ей просто надоели плечисто-мускулистые сородичи, и она восприняла высокого юношу как некий образец разнообразия? Нет, здесь было нечто не то. 'Не во внешности дело', - думала она. Полянка привыкла, что рано или поздно все люди, общающиеся с ней, начинают ее опасаться. Нет, конечно, Барма, Числобог или отец никогда не могли подумать, что она может сделать им нечто плохое. Просто иногда в ее волшебство могли вмешаться такие силы, что были невообразимы даже для сильных волшебников, считающих себя сыновьями богов. Молодая рыжеволосая колдунья настолько сжилась с колдовством, что даже не замечала, как сами по себе происходят удивительные вещи. Например, в отчем доме она не заговаривала ведра, но никто не видел, чтобы из них когда пролилась хоть одна капля. Не заговаривала она и печей, но в ее присутствие они не дымили. Никогда не болела скотина, а петухи всегда разбегались, когда колдунья выходила на улицу, потревоженная их крикливыми драками... Даже Никитка в глубине своей бесстрашной души побаивался ее. Так боятся невероятно ядовитую священную змею, что живет в храме доброго бога.
  А Лют не боялся. То есть вообще, ни капельки, ни мгновения не боялся. Как будто для него не существовало боевого волшебства, способного превратить человека в пыль раньше, чем он успеет моргнуть глазом. Глядя в кроваво пылающий глаз Полянка начинала сомневаться, что они (Лихо и Лют) знают что такое страх, боль, смерть. 'И почему только один глаз? - недоумевала Полянка. - И почему все его боятся? Неужели он так страшен?'. Вспомнила его еще раз, стоящего посреди двора с обнаженным мечом и первый раз в жизни Полянка почувствовала в глубине души Страх. Нет, это была не детская боязнь темноты, не опасения за судьбу ближних, не растерянность во время болезни. Запоздалый Страх с большой буквы. Ужас, что не оставляет в душе ничего, даже обрывков сознания.
  Она с всхлипыванием вдохнула, подержала воздух в груди, шумно выдохнула.
  'Спокойно. Спокойно. Не в первый раз', - повторяла она себе, чувствуя, что не может унять бьющую ее дрожь.
  - Молчать, нишкни! - не удержавшись, впервые она одернула собственное тело, не повинующееся разуму. И оно, вздрогнув последний раз, успокоилось. Битва продолжается.
  
  С утра ее разбудил робкий стук в дверь. Полянка поднялась, громко лязгнула засовом.
  - Что надо? - резко спросила она маленькую девчушку, что затрепетала при первых звуках ее голоса.
  - Хозяин велел вам вставать. На ключ надо идти, за водой - бормотала служанка со страхом.
  'Вот еще, дела какие', - подумала Полянка.
  Значит, ключница. С раннего утра на ключ идти, за водой. С вечера помои выливать. Не сенная девка, и не холопка - что-то среднее. Ни в дому, ни на улице. Хороша должность. Это у ключника обязанность за замками и припасами приглядывать, для этого и нанимают человека прижимистого и сообразительного. А ключница-женщина - самая низшая должность в княжеской челяди.
  Полянка уже приготовилась крикнуть: 'Вот пусть твой хозяин за водой сам идет!', да передумала. Сейчас не следует отношения со слугами портить. Мало ли что случится? А ей здесь нужны друзья, а не враги.
  Воды принести - спина не переломится.
  - Вот эти ведра брать? - спросила колдунья уже знакомую девчушку, указав на объемистые бадейки рядом с кухонной бочкой.
  - Только коромысло найди. Нам с тобой до полудня такую бочку набирать - не набрать, - отозвалась холопка.
  - Не робей, маленькая, - статная Полянка рядом с ней и впрямь выглядела великаншей. - Со мной быстро управимся.
  И вправду, не успели девицы и два раза сходить до ключей, что били из-под земли, и находились довольно далеко за городским частоколом, как пузатая, больше похожая на маленький пруд бочка была полна. Милуша, Полянкина напарница, только руками всплеснула:
  - Как же так?
  Полянка тихо засмеялась:
  - Вот уж не думала, что придется когда ключ заговаривать. Всегда вода меня слушалась, но сегодня помочь пришлось. Не сразу бочка в ведро помещается.
  Милуша с восхищением смотрела на колдунью.
  - Посмотри вот, - притворно сокрушалась Полянка. - Обратно придется идти, воду выливать. Бочка у вас больно маленькая.
  И впрямь, одно из Полянкиных ведер было почти полным.
  - Ну да ладно, - не унималась колдунья, - не пойду больше. На завтра оставлю. Как раз этой бочки хватит, чтобы мое ведро опорожнить.
  - Правда? - в глазах Милуши плескался восторг.
  - Правда, - серьезно ответила Полянка. И это действительно было так.
  - Говорят, ты великая воительница и колдунья. И это правда? - все так же восторженно спросила Милуша.
  По лицу Полянки пробежала тень. Когда-то старик-Числобог задал этот вопрос Юрию. Тот ответил, помнится, гордо. И был побит. Полянка тоже может ответить: 'Колдунья? Пожалуй, да. Великая воительница? Не знаю, со стороны виднее'. И что дальше? Не случится ли так, что и ей придется полежать побитой, да не на опилках, а в конском навозе?
  - А зачем тебе это? - встревоженно-осторожно поинтересовалась Полянка.
  - Да Коська, наши мужики его кличут - Оборотень, проходу не дает...
  - Коська? Оборотень? Это не тот ли, что за молодым княжичем, как тень ходит?
  - Ага, - всплеснула руками Милуша. - Точно. Совсем одолел.
  - Милуша, - Полянка застыла посреди двора, веселость с нее как ветром сдуло. - Ты с ним дружбы не води, и другим тоже накажи. Не человек он, и не оборотень. Хуже, много хуже.
  - Ой, - воскликнула Милуша, а потом зашептала, оглядываясь по сторонам. - А что делать-то?
  - Ничего. Смотри, молчи и жди. А с ним я сама попробую разобраться, - пробормотала Полянка. Потом обернулась, грозно взглянула на подругу:
  - Где тут у вас вышивальщицы-прядильщицы есть?
  Милуши только и хватило, чтобы дрожащей рукой указать на соседний, рядом с княжеским теремом, дом.
  
  Юрий остановился на ночлег в глухом лесу. Теперь у него было два лошади, Пегая и Рыжая, как он их сразу назвал. Но им, конечно, было далеко до богатырских тяжеловозов. 'Надо будет их еще выпоить и накормить, а на ночь стреножить', - устало думал Юрий. С горечью и сожалением он вспоминал погибшего Сивка. Того можно было распрячь, опустить на волю, где умный конь, хоть и предоставленный сам себе, за ночь успевал и напиться, и наесться, и поспать, и выгуляться.
  Свою рану он уже перевязал. Меч скользнул по ребрам, но не сумел проникнуть глубоко в тело, защищенное заклинанием. Но все равно, длинная резаная рана обильно кровоточила, не позволяя вздохнуть или потянуться.
  Не смотря на это, ночевка прошла хорошо. Юрий заставил обеих кобыл лечь, а сам примостился рядом, проспал, согреваемый теплом больших тел, всю ночь. Только под утро лошади встали, и, оставив Юрия в одиночестве, принялись щипать лесную траву.
  Юрий тоже проснулся, но не стал подниматься, а скорчился под попоной, пытаясь сохранить остатки тепла. Небо затянуло туманной дымкой.
  'К вечеру, глядишь, и дождик покрапает, - размышлял в полудреме Юрий. - Надо вставать, идти. Но вот вопрос - куда?' Он совершенно не представлял, что надо делать. Колесить по земле дальше, пытаясь выбраться из замкнутого круга времени? Или возвратиться в Богатырский предел, собрать еще дружину? Отбить Полянку? Вспомнив о колдунье, Юрий вздрогнул. Он, оказывается, и думать о ней забыл. Для него стало привычным, что ратичи справляются с любыми проблемами самостоятельно. В глубине души он знал, что Полянка надолго в плену не задержится. Может статься, что когда он, наконец, доберется до дома Микулы, сама же его и встретит, насмешливо стрельнет зелеными глазищами, скажет: 'Что, вернулся, ратничек? В следующий раз покрепче береги девицу, а то не заметишь, как другие утащат'.
  Да, ему надо в Богатырский предел. У него есть долг перед боевыми товарищами, перед сводным братом - Улебом. Как тот посмотрит с небес, если Юрий сейчас все бросит и уедет куда глаза глядят?
  Решив так, Юрий поднялся, тихонько засвистел. Лошади, едва видные в зарослях папоротника, насторожились, подняли головы, потихоньку пошли к новому хозяину. Уже привыкли? К нему любая животина быстро привыкает...
  Запрягая их, Юрий заметил, что одно из поводьев у Пегой перерублено почти пополам. Он взобрался на Рыжую, у которой с упряжью было все в порядке, и тронулся в путь.
  Юрий решил не спешить и не ломиться сквозь чащу галопом, а потихоньку пробираться на север. Кроме того, хотелось есть, а подседельных сумок у коней, которые участвовали в битве, естественно, не было. Пришлось остановиться у зарослей дудника, нарвать жестких сочных стеблей и полакомиться ими. Из оружия оставалась лишь сабля, а ей дичи особо не настреляешь. Можно, конечно, попробовать сделать лук, но что толку? Стрел из брони-жилетки тоже не сделаешь. Остались еще наручи и шлем, но им разве что воды зачерпнуть из лужи. Хотя, можно набрать и брусники. Вон ее сколько на болоте. Только зеленая пока...
  Юрий расслабился, предавшись мечтам. Он уже грезил, как на богатырском коне первым врывается во Лыбедьские ворота. А рядом с ним сеют смерть не юноши, а уже пожилые ратичи. Такие, как Микула и Китовлас - здоровые, сильные, и все перевидавшие в жизни, неостановимые в своем мщении за родных детей. Он представлял, как Полянка, выбежав из объятого пламенем княжеского терема, бросается к нему на шею... 'Но разве это выход? - подумал он про себя. - У многих семьи, дети. Пойдут ли мужики? Да еще если узнают, какого противника я им подослал из муромских болот? А если пойдут, долго ли продержатся? Дружина Свенельда, пусть и не слабая, но совсем и не многочисленная (про Икмора Юрий не знал), сумела разбить "непобедимых" ратичей. А если князь попросит помощи? Что тогда? Выжгут Мугреевский лес, вырежут всех подряд - и не станет богатырей, как будто и не было. Крови будет много, но что толку? Хотя, постой... Что это за вера, что за сила, что породила таких, как Илья Муромец, Добрыня? Уж не наши ли ратичи здесь постарались? А что? Рассеялись по земле, стали богатырскими заставами, верой и правдой на защиту, в каждом селе... И ты должен помочь им в этом. Надо добраться до Микулы и рассказать ему'.
  Размышляя так, Юрий добрался до клюквенного островка, что примостился рядом со старой, замшелой березой. Молодой человек поднял глаза и обомлел. Конечно, ему и раньше приходилось встречать нелепые наросты на деревьях, разросшиеся грибы самой разнообразной формы, что сплетаются со стволами так, что и не поймешь, где кончается ствол, а где начинается гриб. Но этот нарост, который в народе называли обычно - 'кап', превосходил все мыслимые размеры. Мало того - издали он мог показаться даже огромным человеком, что сплелся с деревом, устало обхватив черными руками берестяной ствол.
  'Как из сказки, - восхищенно думал Юрий, почтительно обходя плененную наростом березу. - Никогда не знаешь, что встретишь. Расскажи кому - не поверят, что такое бывает'.
  Он бросил последний взгляд на березу со странным наростом, взобрался в седло и поехал дальше. Лес становился все реже, под копытами коней хлюпало. Впереди показался просвет, и Юрий обрадовался, что, наконец, выбрался к жилью. Он дал коню шпоры, и вскоре выбрался на заросший низкими деревцами крутобокий холм. Вокруг него расстилалось бескрайнее болото. Более унылого места было трудно придумать и самому извращенному воображению. Бесконечная равнина заросшей тиной бездны протянулась к горизонту, из стоялой воды торчали полусгнившие стволы деревьев. Ни одного движения не было заметно на всем огромном пространстве.
  'Заехал! - с тоскливой яростью подумал он. - Вот уж точно - к черту на кулички. Теперь возвращайся обратно'.
  Но тут, справа от Юрия, что-то гулко ухнуло, плеснуло так, будто многовековой дуб свалился в воду. Лошади заржали. Рыжая, что была под Юрием, встала на дыбы, забила в воздухе передними копытами и начал съезжать со склона в болото. Юрий соскользнул с седла, уцепился за повод Пегой, но кожаный ремень внезапно лопнул и, извиваясь змеей, выскользнул из рук. Юрий мгновенно оказался в вонючей грязной воде. Понимая, что позади него бьется в тине обезумевшая Рыжая, он оттолкнулся всем телом, пытаясь хотя бы ногами зацепиться за что-то твердое. Ворочаясь в стылой грязи Юрий каждое мгновение ожидал удара копытом по голове, искал глазами оскаленную лошадиную морду... И не находил. Рыжая в мгновение ока будто испарилась, исчезла, поглощенная бездонной жижей. А Юрия тащило вниз, в глубину, сильно и мощно давя на плечи.
  'Жилетка', - сообразил он запоздало. Погрузившись в тину с головой, принялся сдирать ее с себя. Сначала пришлось избавиться от ремня с ножнами и саблей, и только потом рвать, ничего не видя, неподатливую сталь с тела. Казалось, это никогда не кончится. И когда Юрий вновь показался над водой, то затхлый воздух показался ему неземной амброзией. Вокруг колыхались ненадежные болотные кочки, предательски маня призрачной надеждой. Он принялся подгребать их под себя, ощущая, как с каждым мгновением завязает все глубже и глубже. За спиной вдруг послышались звуки, напоминающие ехидное хихиканье, и волосы на голове Юрия встали дыбом. 'Болотные русалки, омутницы-лопатницы, - с безнадежностью пронеслось в голове. - Все, допрыгался...'. Пегая, последняя надежда, испуганно всхрапнула, и ходко понеслась с холма, размахивая оборванными поводьями. Еще несколько мгновений Юрий барахтался, а потом, погрузившись в воду, решил обернуться и принять последний бой без надежды на победу.
  Легкие превратились в два раскаленных мешка, как вдруг нечто твердое и надежное в этой зыбкости появилось под руками. С отчаянием он ухватился за корягу, понимая, что мокрое, тяжелое дерево вместо того, чтобы вытащить на поверхность, только потянет вниз. И ощутил, как его дернуло вверх, к свету и воздуху. Как во сне Юрий увидел, что его поднимает над водой, тащит вверх, и, наконец, он, задыхающийся, облепленный тиной, лежит на твердой земле. Над ним, невероятно-сказочный в своей величине и неподвижности, склонился деревянный человек.
  
  ***
  На четвертый день после битвы у стен Лыбеди, далеко на восток от города, Никитка добрался до места. Сын Микулы был ранен, но не обращал на эти 'царапины', как он их называл, никакого внимания. Он шел сюда напрямую, через леса, болота и даже людские деревни, совершенно не думая, что его могут заметить, и даже желая этого. Тысячи раз в день он видел знакомые лица, перебирал в памяти имена. Ничто, кроме мести его не заботило. Юрий побратался с одним Улебом, Никитка отдавал свою кровь всем. Тягучая жидкость капала на землю, застывала багряными полосами на траве, орошала листья и хвою. Богатырь клялся в верности всем и обещал отомстить за все. Если бы его сейчас видела Полянка, она бы точно поняла, что с братом что-то не в порядке.
  Но кровь, что оставалась за богатырем, служила и другой цели. Гигант шел без сна, не помышляя даже о маленькой остановке. И лес за его спиной оживал, потревоженный резким запахом. По ночам за Никиткой шли волки, но они не пытались напасть, а наоборот, будто охраняли.
  К вечеру четвертого дня Никитка вышел к старому капищу. Это было странное капище, всего с одним жертвенным костром посреди небольшой площадки. Двенадцать идолов, старых, покосившихся, сделанных столь грубо, что возникало сомнение - а человеческая ли рука их делала? - столпились вокруг кострища. Вокруг, на много дней пешего пути простирался бесконечный лес.
  Никитка долго стоял у центрального идола, вглядывался в деревянное лицо Сварога. Потом богатырь отошел, разжег костер, снял доспехи, оставшись в грязной и рваной одежде. Лицо его исказилось, когда он сунул руку в огонь. Неприятный запах сгоревшего мяса ударил ему в ноздри. Вены вспухли у него на шее, когда дикий рев, больше похожий предсмертный крик, вырвался у него из горла. Он выдернул обожженную руку из костра, долго смотрел на нее. Потом отодвинулся от кострища, сел и стал ждать. Рука болела и неприятно пахла, но Никитка не обращал на это внимания. В какой-то момент зрение его замутилось, сознание провалилось в сон, а когда очнулся, была уже ночь. В кострище едва тлели маленькие красные огонечки. В небе, будто отражаясь им, высыпали крупные звезды. Никитка, вздохнув, пошел в лес набрать новую порцию дров. Когда он вернулся, у костра его ждали.
  Если бы Никиткиного гостя увидел Юрий, то он бы сразу вспомнил это прекрасного белого хищника. Первый раз - во сне, когда наблюдал за гибелью богов, и второй - наяву, когда после свадебного стола искал в поле Слуда. Огромный волк Тюра сидел в ряду с капищными божествами, и казался одним из них, тринадцатым по счету.
  Никитка не испугался (он теперь вообще ничего не боялся), не стал приветствовать или чествовать огромного зверя, в желтых глазах которого ясно светился разум.
  - Мне нужна помощь, - хрипло заявил человек.
  Волк оставался в неподвижности.
  - Мои боевые товарищи убиты и требуют отмщения. Моя сестра в плену. Рушится вера, и горят статуи богов в капищах. Враг собирается уничтожить все, что мне дорого, прийти в отчий дом и убить там всех. Я прошу тебя, верный друг Тюра и Отец волков - помоги мне. Выступи со мной. Уничтожим неверных. Зальем эту землю кровью. Разрушим все. Сокрушим всех. На их костях и обломках чернобоговых храмов построим заново наш мир.
  Волк открыл пасть, украшенную клыками, каждый из которых сделал бы честь и саблезубому тигру. Казалось, что он сейчас заговорит. Но нет, на полянке царила тишина. И лишь в сознании Никитки вспыхивали багрово слова:
  'Я слушал тебя, человек. Твое сердце заполнены яростью и болью. Мое тоже. Я готов помочь. Мои серые братья готовы полакомится человечиной. У нас с тобой теперь одна дорога. Однажды на нее вступил мой хозяин - и погиб. В его честь я сделаю все, о чем ты попросишь. А теперь, человек, перевяжи свои раны и поешь. Тебе понадобятся силы'.
  Белый волк отступил в темноту. Но тотчас показался вновь, неся в огромной пасти полтуши лося. Но теперь он был не один. Рядом с ним семенили два молодых зверя. Волк Тюра положил мясо рядом с неподвижно стоящим Никиткой.
  - Спасибо, Отец волков, - прорычал богатырь.
  'Я бы оставил тебе моих детей, но подожди до завтра, - принесся мысленный ответ. - Пусть придет Медвежий народ. Я чувствую, они уже близко. У них новый вожак - с пятном на груди. Ты его сразу узнаешь. Но мои волчата останутся с тобой, неподалеку. Ты будешь их вожаком. Скажи, где тебя ждать'.
  Никитка на мгновение задумался.
  - Пусть ждут меня у Лысого камня, - решил он твердо, а ночь ответила лишь насмешливым шорохом листьев.
  Ратич опустился на колени, подкладывая поленья в огонь. Запах свежего мяса чуть не оглушил его. Он с трудом удержался, чтобы не начать есть его сырым. Нашел два плоских камня, пододвинул их подальше в огонь. Ужин получился немного пресным, но Никитка даже не заметил этого. В один присест он смог уничтожить целую лосиную ляжку. Насытившись, ратич вытянулся около огня и скоро уже храпел, сотрясая стоящие рядом сосны. Широкая ладонь Никитки спокойно лежала на рукояти секиры.
  Проснувшись утром, Никитка почувствовал, как он ослабел. Волк был прав - раны и усталость медленно, но верно подтачивали его силы. Пришлось идти к ближайшему озерку. Там Никитка разделся, умылся. Перевязал вновь закровоточившие раны подорожником и мать-и-мачехой, нарвал тысячелистника и зверобоя, чтобы сделать травяной отвар. Вместо чайника сделал себе широкую глиняную пиалу. Быстро обжег ее в костре, принес в шлеме воды, и заварил пахучий целебный чай.
  Все его движения - медленные, неторопливые - свидетельствовали об огромном опыте подобных ситуаций. Никитка не пропал бы и зимой без оружия. Он привык жить в лесу и лес привык к нему.
  Краем глаза богатырь уловил движение. Секира была далеко, но вряд ли бы она помогла, когда десяток медведей буквально вывалился на капищную поляну. Каждый из космачей был огромным, матерым зверем. Многие - с седыми загривками, и каждый - с великолепным набором желтых могучих клыков и длинных когтей, больше похожих на черные кинжалы. Но зверь, вышедший последим, превосходил любого из них. Если волка, с которым встречался вчера Никитка, можно было сравнить с медведем, то это чудище больше всего напоминало оживший холм. На груди его было хорошо заметно белое пятно.
  Никитка не торопился, движения его стали еще более плавными. Лесной хозяин запросто может припомнить удачливому охотнику медвежатину на столе. Но Никитка спокойно сидел у костра и прихлебывал отвар. Гигантский зверь подошел к нему со спины, обнюхал. Медведь обошел кострище, оказался напротив человека, уселся на зад.
  Пасть зверя открылась, воздух завибрировал от густого ворчания.
  'Зачем звал?' - спросил без всяких предисловий зверь человека.
  Никитка все также спокойно отложил самодельную чашку.
  - Я хотел просить помощи, - ответил он.
  'Зачем? - в интонации ворчания явно слышалось удивление. - Тебе не хватает еды? Или ты умираешь?'
  - Нет, - отвечал Никитка. - Я не умираю. Умерли мои товарищи, они жаждут отмщения. Умирающие боги просят меня о том же. Рушится вера и наступает Чернобог. Помоги мне, и я навсегда останусь твоим должником.
  Медведь долго молчал, глаза его смотрели на богатыря сверху вниз. Пасть снова открылась:
  'Если кто-то умер, то на это лишь воля богов. А что за дела у богов - так это пусть они сами разбираются. Это не дело смертных. А месть? Разве кому-то станет легче, если ты отомстишь? Наоборот, многие лишатся крова, кормильца, а то и жизни...'
  - Но они уже лишаются! - горячо подхватил Никитка. - Разве ты не слышишь, Хозяин леса, как в мире происходят перемены? Люди умирают и страдают от дел Чернобога...
  'Мне нет дела до людей. Я их даже не ем. А вот ты зовешь меня на войну. Хочешь умножить страдания и смерть. Так?'
  - Нет, не так. Я хочу их спасти. Не дать пропасть. Жить в мире и дружбе. Не убивать никого просто так, - медленно отвечал Никитка.
  'Просто так не убивает и Лихо. Тебе ли не знать этого, человек? - медведь внезапно оказался рядом с ратичем. Огромная морда была совсем близко, Никиткино лицо обдавало жаркое дыхание. - Но я помогу тебе. Не ради тебя, не ради твоих друзей и родственников. А взамен будет к тебе просьба'.
  - Я всегда готов, Хозяин леса. Я выполню для тебя все, что в моих силах, - быстро, но с достоинством отозвался Никитка.
  - Хорошо, - прорычал медведь с белым пятном на груди, развернулся и пошел в лес.
  - А как же просьба, Хозяин леса? - решился спросить Никитка.
  'Просьба? - удивление послышалось в рычании. - Очень простая. Тебе надо остаться здесь, у капища наших богов еще три дня. Я принесу тебе меду и ягод, а ты взвесишь на весах жизни тех, кого хочешь спасти и тех, кого хочешь убить. Через три дня я приду, и ты скажешь, не передумал ли еще. Договорились?'.
  - Договорились, - сказал Никитка без всякой задней мысли. Если его об этом попросил Хозяин леса, то он готов ждать. Три дня - небольшой срок.
  
  Вот уже седьмой день, как Полянка в плену. Ее не держали в застенках, не сковывали рук и ног, не сажали на цепь. Она была вольна делать что захочет и идти куда угодно. За эти семь дней она успела передружиться чуть ли не со всем городом, а среди княжеской челяди стала совсем своей. Лишь сами князья и воины-варяги сторонились ее. Теперь уже каждый вечер в ее узкой комнатушке собирались женщины-служанки, гадали на будущее, ворожили желанных, разговаривали о нелегкой судьбе. Поначалу Полянке было дико, как тепло отзываются холопки о господах. Ей, рожденной в деревне, любая работа была нипочем. И разговоры о том, что плохо быть женой крестьянина, а лучше во много раз быть наложницей князя, приводили ее, вольную дочь лесов, в недоумение. Сначала она думала, что окружающие ее девушки - сплошь развратницы и лентяйки. Потом Полянка узнала больше. Она слушала, как одна из женщин, Гая, рассказала, что к ним в деревню зимой пришли печенеги. Избы сожгли, мужиков убили, скотину свели. К весне из десяти детей в живых остался лишь один. Потом бабы вдесятером впрягались заместо коня в соху и пахали. Занимали жито. Сеяли. А осенью пришел князь и забрал почти весь урожай. И Гаю тоже забрал. Правда, не князь, а один из дружинников приметил смазливую девку. Иначе не было бы сейчас Гаи. И князю за это спасибо, и дружинникам его, что весь поход развлекались со всёпозволяющей девахой.
  Полянка верила, потому что сама видела Годову, в одночасье лишенную мужской половины. Рассказала сама, как Никитка привел в деревню княжеских дружинников, как нашел им жен. Долго смеялись женщины, узнавшие о судьбе тех, кто остался в Годове. А потом пригорюнились, поняли, начали вспоминать горе еще и еще.
  Полянка поначалу хотела их урезонить, укорить за то, что сами выбрали такую долю - бросили отчий дом, пошли почти добровольно в рабство. Да прикусила язычок. На земле спрос не с бабы должен быть. Ей хорошо рассуждать - за неё целая община вольных пахарей-ратичей, если надо, на дыбы встанет. А за этих баб кто слово замолвит?
  Прошло уже семь дней, а ничего не происходило. Все подмечающая Полянка видела, как в предместьях Лыбеди собираются странные люди, лохматые мужики. Все как на подбор - самого разбойничьего вида. Поначалу они вели себя тихо и спокойно, но понемногу наглели, задирали девок и городских мужиков. Колдунье не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, зачем князья сзывают ополчение.
  Поэтому сегодня она торопилась. Все уже было почти готово, оставалось самое главное - доделать до вечера два платья. С утра в потемках они с Милушей сходили за водой, а потом закрылись в каморке. До обеда кроили, шили, вышивали, подгоняли.
  - Чудо, чудо-то какое, - лепетала стыдливая Милуша, хихикала и заливалась тихим мелодичным смехом.
  Полянка решила подготовиться к встрече с Лютом как следует. Чтобы не говорили о любовных приворотах, но самый главный приворот для мужчины - это сама женщина. Первое платье, льняное, она приготовила к княжескому обеду.
  
  - Куда пошла? - грубо отпихнул Полянку стражник от раскрытой двери. - Не видишь, князья здесь.
  Колдунья отступила на шаг, ошарашено глядя на высокого, страхолюдного вида воина, тряхнула рыжей гривой волос. Глаза ее впились в зрачки дружинника.
  - Хочешь, что покажу? - спросила она, когда его взгляд остекленел.
  - Хочу, - медленно, словно едва ворочая языком, отозвался воин.
  - Ну, тогда пойди, - посторонилась колдунья. - Посмотри по сеням. Авось что найдешь.
  Стражник, шагая так, словно был механической куклой, пошел по коридору.
  - Да лучше ищи! Пока не найдешь - не приходи. До первой грозы будешь искать, - звонко и зло прокричала ему вслед колдунья, уже входя в гридницу. Мужчины, что сидели за длинным столом, смотрели на нее во все глаза, и держались за оружие. Все, кроме Люта.
  'Пригрели змею на свою голову, - думал про себя Свенельд. В последнее время ему было очень неуютно здесь, в месте, которое он уже называл своим домом. - Никого девка не слушает, и слова не скажи. Сын к ней благоволит, и не поймешь, что у него на уме. Куда катится этот мир?'
  Он украдкой взглянул на колдунью и обомлел. Платье, в котором пришла колдунья, было верхом разврата. Конечно, Свенельд не считал себя праведником. Он даже как-то собирал гарем, как и многие князья того времени. Но бросил это дело, поняв, что ни одна баба от него не беременеет, а разговоров идет много. Но здесь, столкнувшись с верхом искусства совращения, растерялся. Грудь колдуньи была едва прикрыта тонкой полоской материи. А платья не было совсем. Точнее, при ходьбе оно было, но когда девица села... Два полотнища, не соединенные ни в едином месте, обтекли чресла Полянки спереди и сзади, оставив бедра открытыми по самое дальше некуда. Она была одетой и раздетой одновременно. Загорелые гладкие ножки разошлись в непристойном жесте, тонкая рука скользнула по белоснежной ткани внутрь, к полуобнаженному бесстыдству. Лоб Свенельда покрыла испарина. Но он заметил, как сын, нимало не смущаясь, пялится на девку и даже улыбается. Полянка улыбнулась Люту в ответ.
  - А знаешь, князь Свенельд, - чуть ли не мурлыча произнесла колдунья, - что твой сын уже и не сын тебе вовсе?
  - Что? - встрепенулся Свенельд. - Что говорит эта змея?
  - А ты посмотри ему в глаза, да и поймешь все. Али боишься? - врастяжку, с ленцой продолжала Полянка.
  Лют больше не улыбался. Его глаз горел, а люди отводили свои взгляды, будто ничего не замечая.
  - А знаешь, кто у тебя в тереме поселился? - все также, мягко и с негой в голосе продолжала колдунья.
  - Ты! Девка! Пошла прочь! - рявкнул Лют.
  Полянка скользнула из-за стола. Её забавляло собственное положение. Она понимала, что нужна Лиху, и догадалась - для чего. Только она одна, другие женщины для этой цели не подходили. И эта исключительность давала ей исключительные права.
  - Любимый, я жду тебя, - промурлыкала она в двери. Хохотнула грудным смешком, который может свести с ума любого мужчину, но на сидящих за столом подействовал, как ковш воды за шиворот. Никто не мог прийти в себя. Икмор оторопело отдувался, воеводы сидели с красными рожами, лица воинов выражали всю гамму человеческих чувств - от страха до ненависти. И все это сделала одна женщина! Полянка была довольна собой.
  Лют, побагровев, выскочил за дверь и долго глядел ей вслед.
  - Я приду, - прошипел он сквозь зубы.
  - Князь! - окликнул Люта старшина охранников. - С Буймиром что-то не в порядке. Говорит, что гроза скоро, а сам ушел с поста, что-то ищет. Плачет, не может найти.
  - Пусть лучше ищет! - рявкнул Лют, и вернулся в гридницу.
  
  Вечером Полянка ждала Люта. Она еще не знала точно, как ей удастся воспользоваться амулетом, но подготовила все, что смогла. Маленькая клетушка в темном закутке превратилась её стараниями в комнату для любви. С трудом выпрошенные полога, медвежья шкура на кровати, цветы и украшения, ленты, брусничный хмельной напиток на маленьком столе - все было буквально пропитано приворотной магией. Она не пыталась что-либо прятать: все в комнате говорило - приди ко мне и люби меня. Даже смурные стражники, время от времени проходившие мимо ее закутка, поддавались ауре волшебства и мельком старались заглянуть в полураскрытую дверь. И там было на что (а точнее - на кого) посмотреть. Полянка, почти обнаженная, с внутренним трепетом готовилась к визиту княжеского сына.
  Если бы ее костюм видели модельеры двадцатого столетия, даже они бы сочли его чересчур откровенным. Кожаная легкомысленная жилеточка только подчеркивала высоту ее груди. Вырезанные из того же куска кожи лоскутки лишь стыдливо прикрывали чресла. Волосы были забраны в рыжий 'конский хвост' на затылке.
  'Меньше украшений и больше тела', - таков был девиз на сегодня.
  Полянка уже заканчивала растирать тело маслянистым отваром, который заставляет кожу буквально светиться в темноте, когда в дверях появился Лют. Полянка слышала, как он отдал приказание стражнику не входить ни в коем случае. Но сам скользнул тенью, неожиданно совершенно беззвучно. Осторожно прикрыл за собой дверь, и тотчас же на его лицо легла паутина.
  'Заклинание для сооблазнения взором', - сообразил он, а точнее, оно - Лихо, чувствуя, как взгляд затуманивается. Сняв почти невидимую паутинку с ресниц, юноша намеревался подойти к колдунье ближе, но она, заканчивая прихорашиваться перед маленьким зеркальцем, одолженным у Милуши, произнесла:
  - Стой там.
  И он застыл на месте.
  'А колдунья сильна, - с насмешкой думало существо. - Пытается взять любовью, приворожить. Уж не думает ли она, что сможет таким образом мной управлять? Нет, она задумала нечто большее. Убить? Да, пожалуй, может и убить. Но это будет уже не важно. Она должна знать, что я могу переселяться в любое тело, которое пожелаю. Да и убить меня сейчас невозможно'.
  Существо медленно оглядело комнату глазами Люта. Ни одного боевого заклинания, ни одной пакости, лишь доброжелательная ворожба и любовь пропитали эти стены. Уж в чем-чем, а пакости Лихо за версту чуяло.
  - Когда-то и я была женщиной, - тихо сказало оно, и с удовлетворением заметило, как вздрогнула сидящая спиной колдунья.
  - Да, я долго была женщиной, но никогда больше не делала таких глупостей. Одни только боли внизу живота чего стоят, - продолжало Лихо, и Полянка обернулась, с изумлением глядя на княжича, говорившего тихим грудным голосом.
  - Говори еще, - потребовала колдунья.
  - Меня нельзя убить, - Лют продолжал уже нормальным голосом. - Нельзя убить сейчас, и нельзя убить вообще никогда. Я - дитя Рода, а его дети бессмертны.
  - Я знаю, - отозвалась Полянка. - Но твое тело смертно.
  - Да, оно смертно. Точнее, не оно, а он, тот кто носит меня. Но даже это бесполезно, - существо понимало, что болтовня эта безвредна. Где-то в глубине уже было решено: отсюда выйдет Лихо в образе девицы. Если колдунья хочет смерти княжича, она ее получит. В любом случае остается третий.
  - Кроме сына Свенельда есть еще кое-кто. Я, конечно, не могу пребывать сразу в трех ипостасях, как мой бывший хозяин...
  Полянка лихорадочно соображала:
  'Еще кое-кто? Оно хочет сказать, что сохранило часть силы еще в ком-то?'
  - Коська, этот оборотень... Мне понравилось быть в нем. У него есть сила, которую было нужно только направить. А у княжича есть власть, которой не хватало силы. Я разделился, чтобы не пропасть, как когда-то пропал на болотах. Это неплохой ход, не знаю, как я не додумался до этого раньше. Отец, сын и святой дух... На святого духа у меня не хватило.
  У Полянки мороз пробежал по коже. Значит, все бесполезно. Значит, здесь ничего не может кончиться. И она догадалась, что случится после того, как они лягут в постель. Их будет трое. Один, несущий зло, второй - наделенный силой, и третий - дух. Дух, что поселится в ее будущем сыне. Это будет неравный бой. Ей уже не выиграть, если... Если Лихо все еще не знает про амулет.
  - Ты хочешь от меня сына, - сказала она, поднимаясь со стульчика и повернувшись к княжичу.
  - Да, хочу. Но не бойся, он будет великим героем. Он построит новые города. Он даст людям настоящую веру в бога. Все его будут слушаться и повиноваться.
  - Тогда иди сюда, - просто сказала она, мягко ложась на густую медвежью шерсть. Ноги ее медленно раздвигались, голова откинулась на оскаленную звериную морду. Существо было в восхищении. Лежащая женщина была просто красавицей. Тонкие брови лукаво изогнулись, томно опущенные длинные ресницы трепетали, алые губы приоткрылись для будущих ласк. Тело трепетало в предвкушении.
  - Ты ему нравишься, - хрипло проговорило существо. - Смотри, все в нем в твоей власти. Все, кроме меня. Каждый кусочек его тела трепещет, когда видит тебя. Мне даже кажется, что не только я получу наслаждение.
  С этими словами княжич буквально бросился к Полянке. Тонкая кожа одежды была разорвана в клочья. Лют же потрудился лишь снять штаны. Они соединились через мгновенье. Лют громко зарычал, проникая в нее, а колдунья застонала, выгибая тонкую талию, не в силах сдержать мощного мужского напора. Он искал ее глаза, а она искала момент, мгновенье, сотрясаемая неистовыми толчками. Здесь не было и капли наслаждения. Как два борца сплелись они на ложе. Она чувствовала, как внизу, где соприкасаются их тела, далеко и глубоко под кожей рождается нечто, готовое вот-вот воплотится. Ладонь ее, до этого сжатая в кулачок, открылась. Мужчина заметил это, кроваво-насмешливо блеснул глаз. Он был уже близок к цели. Еще несколько раз... Еще один толчок... И тут Полянка незаметно-быстрым, отработанно-спокойным движением набросила кожаный шнурок ему на шею. Лют, не переставая двигаться, усмехнулся, и тут же лицо его исказилось, рот открылся и дикий крик, слышимый, наверно, даже во дворе, вырвался из его глотки...
  Существо не поняло, что произошло. Громадная тяжесть сминала его. Оно искало выход, напрягало все силы, пытаясь освободится, сдернуть с шеи предательский амулет. Выход был только один...
  Полянка, напрягая всю свою волю, пыталась сдержать натиск, грозивший поглотить ее сознание. Сила, от которой раскалился воздух, проникала в нее, грозя разорвать в клочья. Обеими ногами она обхватила бедра Люта, не давая Лиху выбраться, направляя всю энергию только вовнутрь себя...
  И вот все стихло.
  Долго лежали они, обессиленные, едва живые среди разоренного ложа любви. Полянка боялась открыть глаза, каждое мгновенье ожидая насмешливого вопроса. Низ живота еще горел, и она чувствовала, как пульсирует непонятная энергия внутри тела, как проходит внутрь, туда, где еще только зарождается жизнь.
  - Где я? - произнес слабый голос. И Полянка, чуть повернув голову, заплакала. Кровавый глаз не сверкал больше на изможденном худом лице. Она не верила самой себе. Она выиграла этот бой. Мальчик-мужчина, который сейчас слабо ворочался возле нее, уже не был одержим.
  - Ты помнишь, кто ты? - спросила она также тихо.
  - Да, конечно. Я Лют, сын Свенельда. - голос окреп, стал громче. - А ты?
  - Постой, ты же женщина из моего сна, - в голосе княжича прорезалось удивление. - Мне снился такой странный и долгий сон. Будто я болен разумом, но крепок телом. Я дрался в битве, - с удивлением он посмотрел на собственные руки. - Я дрался даже с тобой, только ты была в доспехах. А потом мы взяли тебя в плен и я...
  - Я, - продолжал он, смутившись, - влюбился в тебя. Но почему мы здесь, а ты раздета, будто мы занимались любовью. Я этого не помню. Помню, что было больно, до сих пор все болит, даже шевелиться трудно.
  - Ложись. Ложись и не спрашивай ни о чем, - Полянка тоже постепенно приходила в себя. - Я буду тебе рассказывать, что было и что делать дальше.
  Она набрала побольше воздуха в грудь и начала:
  - Ты был одержим. В твоем теле поселилось бессмертное существо, непутевое и жестокое порождение отца богов - Рода. Ты, наверно, слышал о Лихе. Так вот, оно было в тебе. Оно до сих пор в тебе. Подожди, не перебивай, - быстро сказала она, заметив как княжич уже открыл рот для вопроса.
  - Слушай, потому что это правда. Далеко отсюда, в самой глубине волшебного леса живут люди, называющие себя ратичами. Они берегут правду. Ты ведь знаешь, что есть села, промышляющие только рыбой. Или валенками. Или кружевами. В Палехе - это недалеко отсюда - живут миряне, умеющие узором растревожить душу. А ратичи воюют. Они были непобедимы - до сих пор.
  Однажды к ним пришла беда. Но они не испугались. Собралась богатырская дружина, доблесть вышла потягаться с силой. Но здесь, под стенами этого города, доблесть проиграла. И ты убил много моих родственников и друзей. Человек, которого я любила, был готов отдать жизнь за меня. Мы сражались с тобой на бранном поле и только благодаря этому человеку - его зовут Юрий - я жива.
  Но я попала в плен. В плен к тебе, одержимому Лихом. Перед битвой я получила от Юрия амулет, о свойствах которого никто не догадывался. Даже то существо, что внутри тебя, не догадывалось. Сначала я хотела тебя убить, а потом надеть талисман на шею. Один раз это сработало, могло сработать и сегодня. Правда, это стоило бы мне жизни.
  Полянка говорила о намерении убить Люта спокойно, ровным, размеренным голосом и одновременно наблюдала за лежащим рядом с ней княжичем. Тот слушал ее, не перебивая, только все сильнее хмурил брови.
  - Лихо рассказало мне твоими устами, что это бесполезно. Оно разделилось. Часть его покоится в тебе, часть находится в твоем слуге, а третья часть... - колдунья умолкла, прислушиваясь к самой себе, - третья часть живет теперь во мне. Даже не во мне, а в нашем будущем сыне.
  - В нашем сыне? - невольно вырвался вопрос у Люта.
  - Да, в нашем сыне. Но не бойся. То, что перешло ко мне, лишено злобы и ненависти. Я взяла лишь силу, оставив злобу дремать под амулетом у тебя на груди.
  Княжич с изумлением скосил взгляд:
  - Где? - непонимающе спросил он. У Полянки по спине побежали мурашки, когда она увидела, как пальцы княжича беспрепятственно проходят сквозь глиняную фигурку. Но она ответила спокойно:
  - Ты не можешь ее видеть. И снять тоже не можешь. Теперь тебе всегда придется его носить. А если снимешь - это будешь уже не ты.
  - Значит, зло внутри меня, - сказал Лют задумчиво.
  - Да, - почти шепотом произнесла Полянка. - Теперь это твоя ноша. Но не бойся, оно не сможет вырваться, пока амулет при тебе. Теперь и я буду с тобой. Я буду твоей женой и прослежу, чтобы все было хорошо.
  - Ты? Моей женой? - вновь изумился княжич. - Но я...Но мы... Ты же старше меня! - сказал он первое, что пришло в голову.
  - Ничего. Я проживу долго. Мне надо будет видеть тебя всегда, даже после смерти, - шептала она ему на ухо. - У нас вырастет красивый сын. Он будет богатырем. Красивым и сильным. Он станет защитником прави. Я... - начала она, но быстро поправилась. - Мы научим его этому.
  - Но как же... Я ведь христианин и князь, а ты рабыня и язычница... - сопротивлялся изумленный Лют.
  - Мы сможем преодолеть и это. Мы поженимся по твоим обычаям, здесь, в Лыбеди. А потом поедем к моему отцу и поженимся еще раз, рядом со святыми идолами. У нас будет две свадьбы. Никто не будет против. Я окрещусь, а ты примешь правду Сварога. Ты и я возьмем другие имена. Я буду Марьей, а ты возьмешь себе наше имя.
  Колдунья заметила, как успокоился княжич, почти заснул, убаюканный монотонными речами Полянки.
  - Марья? - спросил он. - Мне нравится. А я буду зваться...
  - Мистишей, - подсказала Полянка.
  - Да, Мистиша. Какое хорошее имя - Мистиша... - словно нехотя говорил Лют.
  Но это было еще не все. Полянка, почему-то холодея, задала ему последний, самый важный для нее вопрос.
  - Скажи, - спросила она совсем тихо, и рука ее потянулась к кувшину с брусничной настойкой. - Ты меня любишь?
  Княжич долго молчал, будто обдумывал этот вопрос. В какое-то мгновение колдунье показалось, что он спит. Но вот шевельнулись губы:
  - Я полюбил тебя, как только увидел. Полюбил и буду любить всю жизнь, - произнес он сонным голосом. Потом помолчал и добавил. - Только вот отец будет против.
  - Ничего, это мы преодолеем, - прошептала Полянка и пальцы ее соскользнули с ручки кувшина.
  - Это мы преодолеем, - повторяла она, погружаясь в сон, крепко обвивая руками мужское тело.
  
  
  Их разбудил робкий стук в дверь.
  - Княжич! Молодой князь! Коська приехал! - говорил громкий шепот. Послышались тяжкие шаги, голос Свенельда приказал: 'Отойди!'. Дверь распахнулась и отец Люта оказался на пороге комнатушки. Некоторое время он недоверчиво осматривался, затем, заметив сына, проревел:
  - Лют, вставай. Твой слуга на дворе. И в сумках его явно позвякивает...
  - Отец, - Лют соскочил с широкой скамьи, истинно мужским движением закрывая обнаженную Полянку своим телом от посторонних взглядов.
  - Отец, - повторил он. - Закрой дверь.
  Они разговаривали совсем недолго. Лют оказался человеком слова и дела и сумел быстро объяснить отцу, чем и как опасен оборотень.
  - Торнбьорн, Стрежемир, - позвал Свенельд негромко воеводу и начальника охраны в Полянкину клетушку. Те не заставили себя долго ждать. Оба прибыли почти сразу, сонные, но при полном вооружении. Быстро, негромко и внятно князь объяснил воинам, что от них требуется.
  - ... его не убивать. Брать живым. Руки-ноги не жалеть. Сейчас ночь и смотрите в оба. Ускользнет - по три шкуры спущу с каждого, - совал каждому под нос огромный кулачище Свенельд. - Не мне вас учить. Хочу, чтоб стыдно не было.
  - Сделаем, князь, - выпятив вперед бульдожью челюсть, ответил Торнбьерн. Усы на его лице стояли дыбом. Свенельд вспомнил, что его верный воевода имеет какие-то счеты с оборотнями. То ли сестренка, то ли племянница... Давнишнее дело, темное, как сегодняшняя ночь.
  - Я пойду первым. Коська ждет только меня. Начнете около него толпиться - сразу учует. Как дам команду снимать мешки с лошадей - сразу берите, - говорил Лют, прицепляя к поясу кинжал.
  - Я с тобой, - вынырнула из-под медвежьей шкуры Полянка.
  - Сиди здесь, - грубо оборвал ее Лют. - Только тебя там не хватало.
  - Он может догадаться и понять, - горячо убеждала Полянка.
  - Кому говорят - сиди и не высовывайся, - буркнул княжич уже в дверях. Уже вышел, но не сдержался, обернулся, посмотрел. Посмотрел так, как глядит сильный мужчина на любимую и желанную женщину. Полянку словно теплым облаком пара обдало.
  'Любит, - с радостью думала колдунья, и ответное чувство поднималось в ней океанской волной. - Не хочет, не желает, не требует. Просто любит'.
  'Да что же я делаю? Он же их всех зарубит, как только поймет', - вскочила она, очнувшись от сладких грез. Метнулась по комнате. Выскочила за дверь. Скользнула тенью в княжескую половину. Заглянула в одну комнату, во вторую. Никого и ничего. Хоть ухват бери. Заглянула в третью. Ничего не видно, хоть глаз выколи. И кошачье зрение не помогает. Видимо, окошек нет в комнатушке. А вот железо есть. Недавно точенное, хорошо смазанное дегтярным маслом железо. Рука ее коснулась оплетенной рукояти.
  'То что надо', - думала она, пробуя на прочность звучную сталь длинного меча.
  
  Если к кладу Зарубы-воина Коська ехал ясным днем, то, возвращаясь, шел ночами. Княжич не выделил в подмогу ни единого воина. Но оборотню и не нужен никто. Он сам по себе представлял маленькую армию. То, что вселилось в него на болотах, частью ушло, но многое осталось. Коська, в отличие от Люта, прекрасно мог управлять своим телом и сохранял ясность сознания в любой ситуации. Но в душе прямодушного до сих пор парня поселилась черная злоба и ненависть на всё. Он не понимал - почему, он не знал - зачем, но он хотел уничтожить весь мир. Это чувство раздирало его на части. Только ночь приносила небольшое облегчение. В темноте он мог спокойно размышлять, но как только показывалось солнце, как только он начинал видеть все в красках, в цветах, - лес, поля, дома, людей, - как злоба просыпалась в нем вновь. Зато в зверя теперь он обращался только по собственному желанию...
  Коська благополучно добыл клад, и теперь возвращался в Лыбедь. Он чуть-чуть не дошел вчера ночью, рассвет застал его всего в пятнадцать верстах от города. Он чувствовал, как что-то происходит, но не мог понять - что. Мрачные мысли одолевали душу, в груди будто копошился темный сгусток, зовущий вперед, к цели. Он, а точнее то, что поселилось в нем, очень хотело увидеть Люта. Обычно днем оборотень забирался в самую чащу и, не опасаясь подвоха от лесного народа, мог проспать от рассвета до заката. Но сегодня что-то произошло, что-то не совсем понятное, неприятное. Ему вдруг показалось на миг, что он остался совсем один во всем мире. Но Коська продолжал оставаться на месте, дожидаясь в тени лесных великанов темноты. Только когда небесный свет угас, он тронулся в путь. Но необычное уже чувствовалось везде. Скрипели сосны, а путь Коське пару раз пересекли сразу несколько волчьих стай. Из чащи рявкнул медведь. Зверье словно взбесилось. Коська очень хорошо чувствовал это - ведь он и сам был наполовину зверем. Но с него хватало и своих проблем. Волоча упирающихся лошадей буквально на себе, он шел по ночной дороге. После полуночи прошло совсем немного, как он уже стоял во дворе княжеского терема. Кони, все в мыле, тяжело вздымали потные бока.
  - Коська, - услышал оборотень окрик Люта. Едва взглянув на молодого княжича, Коська все понял. Тот уже не был его хозяином. 'Убей его, убей', - эта мысль пришла Коське извне. Княжич тоже остановился, будто что заподозрил.
  - Разгружай коней, - скомандовал Лют, и во дворе тотчас же появились дружинники. Подозрительно много дружинников, и все вооружены. Коська выхватил из-за пояса топор. Теперь он не сомневался - княжич должен умереть. С ревом оборотень бросился к бывшему хозяину. Его пытался остановить Стрежемир, но, получив топором по голове, свалился на землю. Лют, без доспехов, с одним кинжалом в руке, приготовился встретить хорошо вооруженного врага. Коська в мгновенье оказался рядом, Лют сделал выпад, промахнулся и тотчас же согнулся, получив лезвием в живот. Коська, не теряя времени, коротко размахнулся, но тут вскрикнула сталь меча, и Полянка отразила удар черного топора. Коська глухо зарычал, взмахивая оружием еще раз, не обращая внимания на полуобнаженную воительницу, желая лишь добить, уничтожить, выпустить дух из бренной оболочки. Он не понимал, но что-то будто шептало ему на ухо, требуя получить голову Люта отдельно от тела.
  Но ему противостоял достойный противник. Полянка не зря воспитывалась воином. Конечно, ей было далеко до Никитки в рукопашной, или до Алвада в стрельбе, но постоять за себя она умела. Годы тренировок не прошли даром. Пусть она не обладала силой, но скорости и гибкости ей было не занимать. А против врага, вооруженного волшебством ей не было равных. Коська неосознанно, но чрезвычайно эффективно пользовался магией Лиха. У людей, которые ему противостояли, опускались руки, движения лишались точности и силы, глаза застилал серый туман. Лишь на Полянку ничего это не действовало. Коське приходилось постоянно двигаться, отовсюду ему грозила смерть, но только колдунья могла сравниться с ним в скорости. В какой-то момент оборотня удалось загнать в угол, топор в его руках гудел, описывая смертоносные петли, но никому так и не удалось задеть Коську. Тогда вперед шагнула Полянка. Гневно зазвенело железо, требуя смерти. Чтобы дать пространство колдунье, воины отшатнулись прочь, а она, как фурия, забыв обо всем, рубилась с Лихом. Теперь каждый видел, как затлел, все больше разгораясь в глазнице бордово-алый свет, как колдунья начала отступать, шаг за шагом. Коська наступал, молча, неотвратимо, серый меч едва сдерживал могучие удары топора. Никто не заметил, как за спиной оборотня открылась потайная дверца, как оттуда, будто толкаемый пружинкой болванчик, выскочил мужичонка и, не теряя и мгновения, обрушил увесистую деревянную киянку на голову оборотня. Коська слабо охнул и упал навзничь. Дружинники тотчас бросились, почуяв близкую развязку...
  - Живым брать, за мертвого голову сниму, - послышался слабый голос Люта. Коську еще несколько раз ударили по голове, связали намертво, как недавно Полянку.
  - В подвал его! В яму! - подал голос Свенельд.
  Во дворе стало не протолкнутся от набежавших воинов, дворовые люди, испуганные звоном оружия, высовывали головы из дверей. Громко говорил Икмор, призывая объяснить, что происходит. Нервно ржали кони, воздух гудел от голосов, тащили под руки безвольно болтающего окровавленной головой Стрежемира.
  - Готов, - проговорил кто-то коротко и зло.
  Полянка стояла посреди двора, обессилено опираясь на меч. Ее тошнило. Около нее присел мужичонка с киянкой, сумбурно объяснял ей:
  - ...я мотрю, ты мечом машешь не хуже какого мужика. А мужики вокруг стоят, только глазеют. А этот, который с топором супротив тебя, а на тебе и доспехов то - одна грудь... Я его сразу невзлюбил. Он Милушу все тискал, а я люблю ее, понимаешь?
  - Понимаю, - слабо отозвалась колдунья. Выдернула с усилием меч из земли, пошла к крыльцу в хоромы. Но обернулась, взглянула на разом притихшего плотника:
  - Спасибо, Спех, - и устало побрела дальше, в толпу, что быстро разрасталась у крыльца, где было больше всего факелов.
  - Полянка, - слабо звал Лют. Она замерла, услышав его призыв. Как хорошо будет, если все закончится здесь. Княжич умрет, его положат в могилу с амулетом на шее, уж она за этим проследит... А она вернется в отчий дом, будет растить сына в одиночестве. Но ратич помогает всем, кто обратится к нему за помощью. Добить раненого врага в бою можно, но если лежащий на крыльце юноша и не враг тебе? Не враг, но друг, муж, отец твоего ребенка. Мысль о том, чтобы незаметно ускользнуть пропала, едва появившись. В душе колдуньи царил сумбур. Лют ведь вышел к оборотню почти безоружный и был готов драться до последнего. Ради чего? Ради нее, ради слов, которые она сказала. А теперь он зовет на помощь, надеется на нее. Любит ли она? Странно, но за те короткие мгновенья, что шла к раненному, она полностью определила свою жизнь, на много лет вперед. Ей надо приглядывать за оборотнем, смотреть за княжичем, надо растить ребенка и еще много, много чего надо... Но главное - он любит, и она тоже... Может быть, впервые в жизни, полной учения и упорного труда, колдунья почувствовала, как ее душа просыпается, желает покоя и нежности...
  - Марья моя, приди, - почти шептал княжич.
  - Так, - деловито склонилась над ним Полянка. - Брюшина задета, но ничего страшного. Можно зашить, я умею. Главное, чтобы не началась горячка. Нужен порошок белого гриба, он есть в моей сумке...
  - Князь, - обратилась она к Свенельду. - Твой сын будет жить. Но мне нужна моя подседельная сумка, а в ней должны лежать мои инструменты и порошки. Это должно быть найдено немедля.
  - Подведите мне коня, что привел этот, - князь не решался назвать имя Коськи вслух. Тотчас же появился одна из лошадей, ведомая твердой рукой дружинника. Князь вытащил клинок из ножен, коротко рубанул по одной из переметных сум, которые свешивались с боков животного. Меч легко преодолел толстую кожу, глухо звякнул, и ливень, состоящий из золота и драгоценных камней хлынул на землю.
  - Тот, кто принесет что требует эта женщина, - громко закричал Свенельд, указывая на Полянку. - Получит все золото! - рука князя указала на сверкающую горку между копытами коня.
  - Если возвратишь мне сына, - продолжил уже тише князь, обращаясь к колдунье. - получишь то, что в другой суме.
  - И стану княжной, - склонившись над раненным, отозвалась эхом Полянка. - Берите его на руки. Только осторожно. Несите в дом. Кладите на чистое, и срезайте, - слышите! - срезайте, а не снимайте одежду. Ничего не трогать. Кипятите воду и тряпки.
  Свенельд хорошо слышал слова девицы. Он задумался: 'А что? Девка видная. Колдунья. Может так сделать, что и дети у меня будут'. Он думал, что девица хочет стать его женой. Вслух же произнес:
  - А чтобы и не княжной? Если выздоровеет Лют, пусть погуляет у отца на свадьбе.
  Молодой княжич, все еще продолжая оставаться в сознании, услышал свое имя и слова отца, поднял голову, усмехнулся через боль:
  - Она будет моей княжной...
  Свенельд раскрыл рот от удивления, потом понял свою промашку, смутился.
  - Господин! Все нашли. Вот! - бежал уже ключник, неся на вытянутых руках подседельную сумку.
  - Хотели сжечь, думали, что колдовские снадобья какие. Да вот, бог миловал, - торопливо объяснял приземистый мужик, обвешанный ключами. - Все в целости, госпожа, ничего не трогали, упаси бог... - тараторил он, подобострастно заглядывая в глаза Полянке и передавая ей ношу.
  - Твое счастье, - угрюмо отозвалась та. Приняла суму и заглянула внутрь.
  - Я, это, золотишко-то приберу, - все также угодливо продолжал слуга.
  - Забирай, - отрубил Свенельд.
  Полянка устало пошла по лестнице, но остановилась, уловив необычное в воздухе. Повернулась, принюхиваясь, слушая близкий волчий вой.
  - Князь! Князь! - орали уже со двора. - Волки! Волки в городе! Полчища!
  В воздухе висел утробный волчий вой, слышно было движение множества лап, доносились отчаянные крики, вопли перепуганных горожан.
  - Никитка лесной народ поднял, - страшно прошептала Полянка. И закричала:
  - Князь, уводи людей за стены! Жгите костры! Сражайтесь! Они пришли, чтобы убивать!
  - Делай свое дело, - проревел Свенельд в ответ.
  - Через три дня Лют будет здоров! Слышишь, князь? А пока уводи людей, иначе уже завтра спасать будет некого! - не обращая внимания не слова Свенельда, прокричала Полянка и бросилась в терем.
  
  ***
  Полянка не обманула. Лют встал через три дня. Свенельд только головой качал, глядя, как быстро поправляется сын от смертельной раны. Колдунья же вилась над княжичем голубкой. Не отходила ни на шаг. Да Лют ее и сам не отпускал. Как только смог говорить потверже, не боясь, что рана откроется, приказал всем звать себя Мистишей.
  Забот у князя хватало и без чудачеств сына. Лесные звери - медведи и волки - точно взбесились. Если днем еще можно было показаться на улицах города и даже выйти в поле, то ночью человек, не защищенный стенами города, обрекал себя на быструю смерть.
  'Нет, не взбесились звери, - думал Свенельд, прислушиваясь по ночам к тревожному близкому вою. - Это волшебство гонит их, организовывает не хуже какой армии. Мы можем продержаться здесь год, учитывая запасы и золото, что привез бывший слуга Люта. Но что дальше? Голодная смерть? А если по всей земле так? Новостей от соседей что-то не слыхать. В деревнях окрестных, небось, уже всех сожрали. Ведь сколько зверья! Уму непостижимо!'
  И вправду, люди боялись, видя, как сверкают в темноте даже не сотни, а тысячи алчных глаз; как взрёвывают медведи в темноте; как бьются в истерике лошади в княжеских конюшнях. Крепость была переполнена, горожане теснились друг у друга буквально на головах. Все свободное пространство за частоколом было занято телегами, на и под которыми сидели и лежали мужчины и женщины, дети и старики, здоровые и больные. Скотины почти не было - ее сожрали волки в первый день нашествия. Князю пришлось открыть амбары и подвалы, кормить всех бесплатно. Но даже княжеские закрома не бездонны.
  'Скоро люди начнут умирать от болезней. Они будут гибнуть быстро в такой скученности. А когда умрет последний, медведи перелезут через частокол. Говорят, они любят мясо с душком. Надо действовать, - мрачно размышлял князь, грызя ногти и наблюдая в окно удручающую картину. - Третья неделя, как идут дожди. Лес мокрый. Эх, запалить со всех сторон, чтоб одни угли остались до самого Киева...'.
  - Отец, - окликнул Свенельда Лют.
  - Почему ты встал? Марья же сказала тебе лежать, - князь называл колдунью именем, которое она получила при крещении, два дня назад.
  - Уже все, - задорно проговорил сын, задирая рубаху и демонстрируя почти заживший рубец. - Моя будущая жена отлично врачует раны.
  Свенельд недовольно покачал головой. У него были свои, далеко идущие планы. Но сын их и слушать не захотел. Вцепился в свою бывшую ключницу, как голодный кот в мясо. А может оно и к лучшему. Сейчас главное - самому не быть съеденным прожорливой оравой, что воет за стенами Лыбеди.
  - Марья просила передать тебе, чтобы ты подумал, как бы нам завтра выступить из города. Нам необходима воинская сила, но и стены нельзя оставлять без защиты. Мы едем к ее отцу. Она говорит, что он знает, как остановить нашествие.
  'С ума сойти, - размышлял мрачно Свенельд. - Вчерашняя рабыня отдает приказы князю через его же сына. Узнает кто - позору не оберешься'.
  Вслух же сказал:
  - Хорошо, - обернулся к Торнбьорну, который стоял рядом. - Передай всем, что я приказал завтра выступать. Пусть подготовятся. Раздать всем, кто пожелает, оружие. Я не хочу, чтобы люди, которые доверили мне, как князю, свои жизни погибли словно овцы под ножом мясника.
  - Сын, - продолжал Свенельд. - Если ты говоришь, что с тобой все в порядке, пройдем в мою горницу. Нам надо обсудить, кто останется наместником в городе.
  - Можно оставить Буймира. Он наш человек, хоть и из местных. Люди ему доверяют, он здесь каждую собаку знает, - продолжал говорить Лют.
  - Хорошо, - недолго думая согласился Свенельд. - Только пойдем. Здесь не то место, чтобы обсуждать важные дела.
  - Да, отец, - согласился княжич. - Пойдем, поговорим.
  
  
  
  Вот уже седьмой день, как Юрий пробирался по чаще вместе с лешим к северу. Они шли не торопясь. Леший часто отлучался, чтобы постоять около очередной березы или осины, обтаптывал кусты у дубков, что попадались по дороге.
  - О-оса-й о-осет, - говорил тогда деревянный человек, бережно поправляя широкие листья, направляя на них последний осенний свет.
  'Пускай растет' - переводил про себя Юрий. Леший говорил очень медленно, и не мог выговаривать некоторые звуки, но понять его было можно. Говорил в основном Юрий, леший за весь день не делал и трех десятков фраз. Молодому человеку пришлась по нраву такая беседа - ведь каждое слово приходилось обдумывать.
  Юрий и Оом, как называл себя леший, спорили.
  Если считать точно, то их спор начался почти сразу, как Юрий смог подняться на ноги, спасенный от неминуемой смерти в болотной бездне. Когда богатырь, срывая с себя ленты водорослей, встал, деревянного человека около него не было. Склонившись над болотной водой, тот что-то говорил, шевелил длинными древесными пальцами в воде, урчал, и почти квакал. Когда, наконец, обернулся, то Юрий увидел свою саблю, зажатую в узловатой ладони. Леший протягивал оружие ему, и молодой человек, немного поколебавшись, взял холодный металл из рук сказочного существа. Леший, не говоря ни слова, медленно, даже не скользя на мокрой глинистой почве, поднялся на холмик посреди болотного царства, двинулся обратно в лес. Юрий без колебаний последовал за ним, и не зря. Оказалось, что Пегая запуталась оборванными поводьями в корягах. Древесное чудо, ухватившись за лежащий промокший ствол, медленно, но легко подняло громадный ствол, аккуратно отложило в сторону, освобождая испуганно храпящее животное.
  - Си-и-а ле-а е-е-а-а, - только много дней спустя Юрий, вспомнив эту фразу, смог ее перевести. 'Сила леса велика' - сказал тогда леший. Но человек пока не понимал своего собеседника, с удивлением смотрел на спасителя.
  - Почему ты помогаешь мне? - спросил тогда Юрий.
  Леший ответил, а Юрий, наконец, смог разобрать смысл в глухих расплывчатых гласных, перемежаемых шипением и треском.
  - Я помогаю всем, - и он, неожиданно сделав приглашающий жест, развернулся и пошел дальше.
  'Зачем?' - хотел спросить Юрий, но сдержался. Ему на какое-то мгновение стало смешно, как бывает смешно человеку, только что спасшемуся из лап смерти. 'Еще один ратничек нашелся, - позволил он себе мысленно улыбнутся. - Везде помощники. Странные люди и странные существа стремятся помочь. Не как бывает обычно - убей чужака! - а наоборот, всем надо подойти, подставить плечо. Будто своих дел нет'.
  Но веселость быстро прошла, уступив место раздумьям.
  'А ведь это я здесь дурак. Ничего не понимал до сих пор и понимать не хотел. Будто с луны свалился. Считал себя самым умным, самым умелым, самым сильным. Ква и растереть три раза, - размышлял он. - Вот шел мимо деревянный человек, видит, козявка гибнет ни за что, ни про что. Помог, вытащил. А козявка сразу глупые вопросы задает. Спасибо еще не додумался заставить лешего в болото лезть, кольчугу доставать. Вот бы хорош я был, а? А у него, может потребность такая - помогать? Ведь вон как корни далеко уходят. Не зря говорят: сам пропадай, а товарища - выручай. Вот оно откуда пошло, с самих леших. Ведь здесь приходи в любую деревню, в любой мир - и никто и слово не скажет. Живи, работай, расти детей. Любой тебе помощь посильную окажет, да не за деньги. Эх, жалко, что на всю Русь только одна община ратичей. Наверно, всегда здесь мирно народ жил, никому ратичи не нужны были со своими топорами. Вот и мало их. А если бы таких Богатырских Пределов да сотни две? А? Кого хочешь смели бы.
  Эх, жаль, народ у нас не боевой. Это у них там, как Сотко рассказывал, сразу за кинжал хватаются, а наш мужик все боится помощью не успеть. Ну да ничего. Еще долго ждать. Но дождемся. Мы терпеливые. Придет времечко. Встанет мужик на дыбки - никому мало не покажется'.
  
  Размышляя так, Юрий шел за лешим, ведя за собой Пегую. В какой-то момент он почувствовал, что здорово проголодался. А деревянный человек шел все медленнее и медленнее, пока богатырь не подумал, что было бы здорово взобраться в седло, пришпорить лошадь, выйти к деревне. Леший, остановившись у маленького лесного озерца, запустил руки в воду. Юрий решил подождать минут десять для очистки совести, а потом сделать, как задумал. И тогда лесной человек вытащил одну руку из темного зеркала, затянутого ряской, а в руке бился здоровенный карась.
  Без слов леший протянул трепещущую добычу Юрию. Корявая рука, освободившись от рыбины, пошла медленно к груди, раздался стук, будто бревном задели пустую бочку.
  - О-ом-м, - сказал Леший.
  - Ням. Ням - ням, - растерялся Юрий.
  Покрытая корой голова медленно качнулась. Влево-вправо. Рука вновь пошла по дуге, снова стук в грудь:
  - О-ом-м!
  'Вот голова садовая, да бестолковая', - подумал про себя Юрий. Он ударил себя кулаком в грудь и сказал как можно громче, растягивая гласные:
  - Юрий!
  - Юрий! - рявкнул леший. - Будешь со мной. Опасно будет скоро. Я отведу.
  Не дожидаясь ответа, он грузно развернулся, сделал несколько шагов, приник к березе и застыл, обхватив тонкий ствол ручищами. Напрасно Юрий ходил вокруг него. Не помогло и десять раз сказанное имя - Ом, как его не переиначивал Юрий.
  'Ну что, подождем. Рыба есть. Непривычно, конечно, саблей стол сервировать, но что делать? Нож потерял где-то. Жалко, хороший был ножичек', - думал горожанин, поджаривая облепленного глиной карася на костре. Огонь он решил развести с подветренной стороны, и подальше от застывшего лешего, чтобы не беспокоить лесное существо дымом.
  К вечеру Юрий догадался, почему древесный человек застыл около дерева. Стукнув себя по лбу, досадливо подумал: 'Скоро осень. А зимой лешие спят. Вот поэтому и стоит, присосавшись к стволу. Копит запас на зиму, значит. Но раз просил быть с ним - ладно, побуду немного. Все равно в нужную сторону идем', - думал Юрий, готовясь к ночевке. Одеялом и простыней вновь служила попона. Слева уютно примостился костерок, справа - ровно сопела Пегая, даря живительное тепло. Но сон не шел.
  'А было бы здорово заполучить такого лешего в союзники. Победоносный Юрий во главе несокрушимых хранителей лесов, - воображал молодой человек, - Хотя все это сказки. Как может сильный и умный подчиняться слабому и глупому? Да и куда я их буду поднимать? А у наших леших враг один - человек. Это уже давно известно. Они, может быть, и сильные, и мудрые, но слишком честные, слишком правильные. Травинка растет там, куда попало семечко, борется за свой кусочек воды и солнца. А человек? Он не борется. Он уничтожает, чтобы ничто не мешало ему пользоваться солнцем или водой.
  Послушает ли меня лесной народ? Это очень просто проверить. Например, на себе самом. Вот если представить, что сейчас передо мной появится говорящий муравей. И скажет, например... - Юрий задумался. - Скажет, что их притесняют муравьи другого муравейника. Я, значит, удивлюсь для приличия. Но послушаю, особенно если пожрать что дадут, - сахара, там, или мяса, - пойду, помогу. Приду, разорю, сожгу и залью водой. Ну, а если муравей попросит меня прокопать подземный ход в соседний лес, в обход чужих муравейников, им, де, неохота войну разжигать, а легче под землей прокопаться. И чего, я возьму кайло и пойду жизнь гробить под землей? Да выкуси - отвечу. Сам копай - скажу. Вот и здесь. Твое дело смутное, да и сам ты, человечишко-то так себе, непонятный. Не понимаешь сам, что хочешь. То на той стороне, то на другой. Везде засветился', - додумывал Юрий, чувствуя, что засыпает.
  
  Проснулся он внезапно, резко, как от толчка. Влажный туманный воздух холодил легкие. Пегая уже встала, и бродила в лесном тумане неподалеку, стуча копытами и хрустя травой. Пахло мокрой хвоей и близким запахом болота. Леший стоял рядом, терпеливо ждал.
  Юрий наскоро закидал мхом остатки костра, подозвал лошадь, собрал нехитрый скарб, состоящий в основном из сабли и остатков вчерашней трапезы. Поняв, что человек почти готов, леший двинулся дальше. Они продолжали идти ровно на север.
  - Послушай, Ом! - обратился к лешаку Юрий. - Тебе нужна моя помощь? Что-то случилось?
  Идущий впереди будто и не слышал вопроса, все продолжал тяжело идти, размахивая руками. Юрий уже хотел повторить вопрос, подъехал поближе.
  - Случилось, - прогудел вдруг Леший.
  - Я могу помочь? - молодой человек старался говорить громче и внятней. - Я ведь богатырь. У меня есть сильные друзья. Ведь тебе такая помощь нужна?
  - Нет, - бухнул леший. - Не надо. Надо думать. Делать хорошо.
  Юрий сразу отстал, обескураженный его словами. Вот тебе и раз! Думать надо, оказывается. Что тут думать? И куда они идут? Непонятно...
  А в голову вновь лезли непрошеные мысли. Хорош, конечно, ты похвастать, раз и два тебе за шиворот. Не успел познакомиться толком, а уже хвастаться лезет. Богатырь... Да этой громадине любая сабля нипочем, а магией истукан наверняка в сто крат лучше тебя управляется. Было в этом лешем нечто такое... Древнее. Чувство, что великан пришел из времен столь отдаленных, что и подумать страшно.
  - Время было, один лес был, - заскрипел впереди Ом. - Только звери и деревья. А теперь война.
  Юрий напряг слух, ожидая продолжения, но леший затих.
  'Война, значит... - соображал Юрий, - Что за война? Где? Что всколыхнуло эту махину, пришедшую из бездны времен? Звери и деревья, говоришь? Звери пошли на деревья или наоборот? Что-то не заметно. Вообще сколько времени идем, а я еще ни медведя не видел, ни волка. Словно вымерли в одночасье. Может, это имел в виду Ом? Да нет, белиберда какая. Сколько лет жили вместе, не тужили, и вот воюют. Или правда - сцепились?
  - Слушай, Ом, - начал Юрий, - звери воют с деревьями? Идет война зверей и деревьев?
  Великан замер на месте, будто оглушенный громом. Стал медленно разворачиваться. У Юрия аж мурашки пошли по коже, когда он увидел, как шевелится от движения толстая кора на деревянном теле.
  - У-ух! - сказал с чувством леший. Снова открыл рот. - У-у-ух!
  И повернулся обратно, пошел вперед, продолжая громко ухать.
  'Смеется, - обескуражено подумал Юрий. - Точно, смеется! Ишь, какой смешливый попался. А я что сказал? Звери и деревья воюют. И что такого? Ведь люди-то воюют... '
  И замер на месте, натянув поводья. Люди воюют! И в голове у него все встало на свои места, будто мозаика сложилась. Что там Слуд говорил, что Никитка зверье поднимает? Так ведь Никитки больше, и звери сами вышли на войну. То-то ни одного волчары им с Омом не встретилось. Юрий быстро соображал:
  'Людей сейчас мало. А волков и медведей много. Если они из леса выйдут, много бед наделают'.
  Осознав это, Юрий похолодел. Речь идет не о зверях и деревьях, а о зверях и людях. Он же собственными глазами видел гигантского медведя и невероятного белого волка. А если их собрать, да объединить? Речь пойдет уже о выживании людей. Может статься, что уже к следующему году на всей здешней земле ни одного человека не останется. Лесная пустыня.
  'Но зачем этому лесному страшилищу о людях беспокоится? Какое ему дело? Или... Или не звери победят, а люди? Перерубят, затравят, леса на корню сожгут. Останутся одни пеньки горелые... Вот зачем меня леший за собой ведет. Он не за зверей боится, и не за людей. Ему на все это плевать. Он же лесной человек, лес охраняет. Ему наша война поперек горла становится. Но я-то что могу сделать? Может, в чащу тайную идем? С медведями и волками договариваться? А если и договоримся? Они со мной, я с ними. И что? Что я один смогу?'
  - Куда мы? - вновь спросил Юрий, подъехав к лешему. Тот продолжал невозмутимо идти вперед, словно не слыша вопроса, размахивая громадными узловатыми ручищами.
  
  Так они и шли, вот уже седьмой день подряд. Иногда леший, правя на север, резко сворачивал то на запад, а то и на восток. Юрий сначала не понимал смысл этих метаний, но потом догадался: 'Жилье обходим. По ха-а-рошему крюку даем каждый раз. Этак мы до снега по лесу пропетляем. И надо же, как ведет страшилище - ни одной дороги еще не перешли. Знает дорогу, стервец'.
  Молодому человеку уже до смерти надоела рыбно-ягодная диета. Пару раз он втихомолку ставил петли на зайцев, и один раз поймал таки косого. Правда, провожатый к мясному отнесся неодобрительно. Юрий уже заканчивал поджаривать тушку на костре, как вдруг появился леший.
  'Надо же, учуял, - удивился Юрий. - И ветер против него, так нет - унюхал'.
  Деревянный человек топтался вокруг костра, нервно сопел, вся его фигура выражала неодобрение. Он ничего не сказал, ушел, снова привалился к дереву. Юрий же больше опытов с зайцами решил не повторять. Тем более, что на следующий день Ом, доставая из лесного пруда очередного карася, сказал Юрию:
  - Возьми. Еще надо?
  - Нет, - удивился Юрий. Посмотрел на здоровую рыбину в руке лешего и добавил. - Мне хватит.
  - Ну, - назидательно прогудел деревянный человек.
  - Что? - не понял богатырь.
  - Зря нельзя убивать. Думай, - все также назидательно сказал Ом.
  - Хорошо, - согласился Юрий. Если надо, то он будет думать. Это не так и сложно - лишний раз подумать.
  Зря убивать нельзя. А когда - можно? Вот, например, ратичи. Ведь ничего страшного не случилось. Ну, вышло Лихо из спячки. Собрали дружину, перекрошили кучу народу. Хотя нет, и спасли тоже много. Запамятовал Суздаль? А что наломали дров - так все по делу. Разбойников на место поставили, княжеские войска проредили здорово. Так на то они и войска, чтобы воевать. Здесь с ратичей спрос небольшой. Но войны им не выиграть, это ясно. А натворят еще ратичи дел - выше головы. В покое их уже точно не оставят, или я княжескую породу не знаю'.
  Пегая мягко покачивала Юрия в седле. На душе человека царила какая-то умиротворенность, мягкость, довольство жизнью. Казалось - хорошо бы так всю жизнь ехать. Никаких тебе хлопот, забот. И к рыбно-ягодной диете можно привыкнуть, особенно если котелок завести, и включить в рацион грибы.
  'Жизнь в лесу. Мечта дурака. В этих лесах все сурово к человеку. Без избы не проживешь. А в избе тепло нужно, и свет желателен. Ребятишек кормить надо, да и про себя не забывать. А чтобы хорошо есть - надо хорошо работать. И чтоб хорошо работать - надо хорошо есть. Здесь финики и оливки сами не растут. Вот и молятся страдники Илье-пророку, а заодно просят Перуна дождичек послать'.
  Юрий вдруг почувствовал, что находится рядом с истиной. Она присутствовала здесь, почти материально, надо просто взять, разглядеть, еще подумать...
  'Илья Пророк и Перун, - размышлял Юрий. - Масленица и Великий пост. День на Ивана Купалу. Но ведь Иван - это не русское имя. Сожжение куклы-Костромы. Пасха и вербное Воскресение. Проводы зимы...'
  Юрий чувствовал, что уже совсем близко. Еще раз напрячься, сопоставить, вспомнить...
  - Вот ведь я балда какая! - воскликнул он вслух, напугав Пегую.
  'Старые боги не умрут! - почти кричал про себя Юрий. - Они сплетутся с христианством. Тебя сто раз за все руки! Тут не воевать надо. И не договариваться. Жить надо. По правде, по совести, по разуму! А кто кроме ратичей здесь так живет?'
  'Не в топорах их сила, - уже спокойней думал Юрий. - Да если такого ратича да в замшелую деревеньку. Он ведь зла творить не будет. Себя в обиду не даст и другим зло творить не позволит. Всего один человек! И будут в деревнях праздники христианские перемежаться с языческими, пока не сплетутся воедино так, что и никакому Чернобогу их не разорвать. Вот где выход!'
  Только как теперь все обратно вернуть? Звери войну готовят людям, люди друг другу глотки рвут. Дружина ратичей уничтожена, Свенельд Юрия в жизни не послушает. Все против него. Но должен же быть выход. Должен.
  - Далеко еще? - спросил Юрий Ома.
  - Скоро, - невозмутимо ответил леший.
  
  Закончилась вторая и началась третья неделя путешествия Юрия вместе с лешим. Они прошли непролазные и уже знакомые сосновые леса, миновали множество ручьев и речушек, среди которых (Юрий надеялся), был и Малиновый ручей. Пошли перелески, болота перемежались с лесными чащами, встречались луга, и им пришлось изрядно попетлять. Леший сторонился открытых пространств как огня. Но человек был на него не в обиде. До сих пор они шли в правильном направлении, и Юрий не сомневался, что скоро они выйдут к Богатырскому пределу. А там...
  Что будет там, Юрий представлял плохо. Каким образом он уговорит Микулу и ратичей покинуть родные места, спрятаться, чтобы хранить и оберегать своих богов в гуще народной массы? Попробовать запугать? Да ему рассмеются в лицо. Они же ничего не боятся и привыкли решать свои проблемы самостоятельно. А как со зверями говорить? Через Полянку? Она как-то обмолвилась, что понимает язык зверей.
  'О-хо-хоюшки, - прокручивал Юрий в голове варианты. - Куда ни кинь, везде клин. Кто меня слушать то будет? Со Свенельдом будет трудно договорится, чтобы войны не начинал, а с белым волком и ходячим лохматым ужасом кто говорить будет? Козявошные у тебя возможности. И все равно ничего не выйдет... Интересно, а мы уже в Мугреевском лесу?'.
  Пегий конь под Юрием за время их похода отъел бока, переваливался неторопливо по лесным буеракам, и уже не боялся лешака. Наоборот, коновал как-то заметил, что они переговариваются. Леший скрипнет по-своему, а кобыла, глядишь, отзывается тихим ржанием. Но что-то совсем приуныл деревянный человек. Едва ноги волочет, отдыхать стал подолгу, иногда половину дня и всю ночь простоит обнявшись с березой. Оно и понятно. Осень вовсю заявляла свои права. Стояла тихая ясная погода, тополя и осины уже начали облетать, устилая все вокруг тонким ковром желто-бурых листьев. Из всех деревьев лишь елки да сосны стояли, нетревожимые приближающейся осенью. Но нет, вот зеленеет могучий дуб по правую руку от Юрия. И еще один великан не торопится говорить 'прощай' солнышку, стоит, зеленеет неподалеку. А вот еще и еще. 'Мы в Мугреевском лесу, в самой чаще. Болота уже кончились и пошли дубы', - твердо решил Юрий.
  Ом внезапно остановился, замер на месте, закрутил неторопливо головой, словно принюхиваясь. Юрий подъехал ближе и леший заговорил первым:
  - Скоро, - прокряхтел он. - Уже близко.
  А Юрий уже и сам чувствовал, что их путешествию наступает конец. Лес стоял нетронутый, заповедный, зверь ходил непуганый. Появились волки, Юрий несколько раз слышал (все время почему-то впереди) их заунывный ночной вой.
  - Иди вперед, - немного постояв, снова начал Леший.
  - А ты? Не поможешь мне? - спросил Юрий, впрочем, уже зная, каков будет ответ.
  - Лесной народ не воюет, - проговорил почти внятно Ом, не торопясь, развернулся и затопал обратно, туда, откуда они пришли.
  Молодой богатырь посмотрел ему вслед. Такого союзника жалко упускать. Хотя, что может один леший? А тем более такой медлительный? Ни всадника догнать, ни в поле выстоять. Набегут суетливые люди, порубят, обольют дегтем, подожгут. Конечно, поставь такого в центр атакующей колонны панцирной пехоты - цены ему не будет. Но где она - панцирная пехота? Все придется делать одному.
  Юрий пришпорил Пегого, и буквально через несколько минут был на опушке леса. Перед ним расстилалось поле, а посредине открытого пространства ощетинился частоколом Богатырский предел. Вся площадь поселения была обнесена двухсаженным частоколом в добрые две версты длиной.
  Юрий, конечно, знал, что ромеи в походе каждый вечер окапывали лагерь, и даже, кажется, обносят его дрекольем-рогатками. Но то же ромеи! Легион - это больше пяти тысяч человек. А в Богатырском пределе едва ли четыре сотни наберется, вместе с женщинами, не считая детей. И как мужики такое успели отгрохать? 'Мы ведь в походе были, дай бог памяти, месяца полтора с небольшим, - припоминал Юрий. - Даже если они строить начали, как дружина только за лесом скрылась, это сколько же им попахать пришлось?'. Но он ошибался. Микула приказал воздвигать вокруг села стены, только как почувствовал неладное. Это выражалось в том, что кузнец однажды проснулся и не почувствовал ног. Они были на месте, только твердые и неподвижные. Воплощенный Сварог словно налился металлом. Начиная с того дня, Китовлас и другие стали рубить в лесу высокие сосны и ели, вкапывая их по периметру села, сооружая стены вокруг своего мира. Работа была закончена днем раньше до прихода Юрия, и теперь горожанин восхищался, глядя на этот тяжкий, почти непосильный труд. Это была непомерная работа, но мужики смогли её сделать.
  Единственной брешью в деревянной, еще сочащейся свежей смолой городьбе были ворота. Точнее, ворот не было. Громадный зев шириной двадцать шагов встречал всякого, кто выходил из леса с западной стороны. Юрий же вышел с юго-запада и хоть видел проем, но не мог предположить, что он никак не закрывается. Только подойдя ближе, молодой богатырь заметил это. Но этому селу, за две недели ставшему крепостью, не требовались ворота. Ратичи прекрасно понимали, что им, малочисленным, не удержать сразу всех стен. Они сами были стенами своего мира. В широком проеме, сквозь который можно было хорошо разглядеть избы, спрятавшиеся за частоколом, стояло три ратича. Широкобородые, в полном доспехе, они словно говорили своим видом: 'Если хочешь, попробуй пройти через нас'. И Юрий прекрасно знал, что даже самая молодецкая атака будет задержана этими тремя воинами на то время, которое потребуется, чтобы остальные пришли на подмогу. Вольные пахари открытым проемом сознательно притягивали врага. И если противник, поддавшись искушению, решился бы на лобовую атаку, то осознал бы свою ошибку только тогда, когда дружина, не знающая поражений, состоящая из бывалых и опытных воинов, втоптала бы в грязь любую воинскую силу.
  И тут Юрий увидел, как далеко из леса на северо-западе вытягивается длинная змея вооруженных воинов. Их было не менее пяти сотен. Впереди шли княжеские дружины, сзади - набранное наспех ополчение. За неполных четыре дня люди под руководством Свенельда и Икмора сделали марш-бросок в добрых полторы сотни верст по извилистым лесным дорогам. Они шли, как если бы были на территории противника. Сотни алчных глаз следили за ними, сотни алых пастей каждую ночь угрожали смертью. На ночевку войска становились, обкладывая лагерь кострами. Звери пока боялись огня, но все равно воеводы недосчитывались каждую ночь двух-трех человек. Ходили слухи об огромном белом волке, что подкрадываясь в темноте, беззвучно мог утащить любого потерявшего бдительность. Теперь, когда войска дошли до места, люди спрашивали себя: что дальше? Дружины смогли выйти из странного леса стараниями Полянки прямо к Богатырскому пределу, но село было обнесено частоколом, и не похоже, что здешние обитатели собирались вести какие-либо переговоры. Слабодушные совсем пали духом, и даже многие из бывалых воинов косились на князей и воевод.
  Тем временем с восточной стороны из леса вышла странная троица. Первым (по рядам дружинников пронесся изумленный ропот) шел высокий плотный человек с огромным топором. По правую руку от него с достоинством вышагивал белый волк величиной с лошадь, а слева переваливался невероятных размеров черный медведь с белым пятном на груди. Волей судеб, или по прихоти случая, все главные герои происходящих событий собрались именно в этот погожий осенний день и именно на этом месте. Но, так или иначе, они бы все равно встретились - рано или поздно.
  Для ратичей, зорко наблюдавших за передвижениями княжеского войска с частокола, появление Никитки в сопровождении такой странной кампании тоже было неожиданностью. Но даже они не представляли, что последует за этим. Сотни, тысячи волков стали выходить из леса. Звери совершенно не боялись солнца и не смущались близости людей и жилья. Тут были и матерые волчары, и осторожные волчицы. Нетерпеливые молодые волки с опаской поглядывали на убеленных сединами волков-стариков. Весь серый народ в окрестности на много десятков верст собрался здесь. Рядом с нескончаемым потоком волков шли медведи. Их, конечно, было меньше, всего около сотни, но даже это количество производило устрашающее впечатление. Среди буро-черно-рыжих громадин, в отличии от волков, были лишь взрослые могучие звери.
   Но пока никто не рвался в драку. Все, даже самые глупые, уже понимали, что силы каждой из групп в принципе равноценны. И все решит то, за кого окажутся люди, укрывшиеся до времени за деревянным частоколом. Может быть, ратичи и были на этом поле самой большой силой, и исход будущей битвы решался в зависимости от того, чью сторону они примут. В этот день каждый мужчина в Богатырском пределе надел кольчугу и взял в руки топор. Если бы Микула решил пересчитать количество ратников в своей дружине, то он бы получил более трех сотен воинов. Они могли уничтожить любой из отрядов - как княжеский, так и звериный, оба вместе - и каждый здесь присутствующий, наделенный разумом, это понимал. Неразумых сдерживали вожаки. Им, вожакам, и пришлось собраться на самом центре поля, в сотне шагов от проема, заменяющего ворота в крепости ратичей.
  Со стороны княжеской дружины выступили Свенельд, Икмор, Лют и Полянка. Никитка, белый волк Тюра и гигантский медведь тоже подошли туда. Из ратичей вышли Китовлас и Микула. Последнего вынесли к месту переговоров два дюжих молодца. Губы Полянки задрожали, когда она увидела отца. Тот не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Боевой молот, казалось, навечно застыл во кисти воплощения Сварога. Не так много жизни осталось в этом теле, но губы на лице шевелились.
  И последним подошел переговорщик с четвертой стороны. Его отряд состоял всего из одного человека - из него самого. Но смущало ли Юрия это обстоятельство? Нисколько. Он, пусть и смутно, пусть и не совсем точно, но знал - будущее. А это стоит много.
  Каждый из собравшихся молчал, осознавая важность момента. И только Юрий, подошедший последним, радостно заявил:
  - Мир вам!
  Он заметил, что многие вздрогнули от его слов. Даже губы Микулы через силу скривились в усмешке. И только Никитка, поигрывая секирой, никак не отреагировал. Юрий собирался уже продолжать дальше, но его неожиданно опередила Полянка:
  - Отец! - порывисто и громко начала она. - Этот мужчина, что стоит рядом со мной - мой муж, князь Мистиша. Мы пришли, чтобы соединить наш союз под взглядами наших богов. Раньше он называл себя Лютом, но теперь Люта нет. Отродье Болот, злое порождение отца нашего - Рода вселилось в него. Это оно виновато в том, что произошло, что погибла дружина ратичей. Но он мой будущий муж, отец моего будущего ребенка. Лиха больше нет, я отобрала у него силу, а последнее зло надежно скрыто в оборотне, что сейчас находится в подвалах князя Свенельда.
  Громадный медведь при последних словах фыркнул и затряс головой. Никитка с неодобрением и скрытой тревогой посмотрел на союзника, уловив в ворчании отнюдь не боевые нотки.
  - Предательница, - прошипел великан и начал свою речь.
  - Отец! Ты видишь, какое я собрал войско? - говорил Никитка, оглядываясь назад и указывая рукой на звериные тысячи, что стояли за ним. - С этими войсками мы вытравим чернобогову заразу с наших земель. Мы построим новый мир. Это будет мир для нас! В нем не будет зла или кривды. Все будут жить по совести и правде, по законам, которые им дашь ты. Впереди нас ждут суровые времена, но цель достойна этого.
  - Ты собираешься перебить всех! - звонко прокричала Полянка, перебивая брата. - Я видела, что наделали твои 'войска' в Лыбеде. Они не собираются кого-либо оставлять в живых. Для них все, что движется - враг. И для тебя все, кто не с тобой - тоже враги.
  Внезапно белый волк рявкнул на колдунью, и Юрий явственно услышал в зверином рыке слова:
  - Замолчи! - приказывал гигантский зверь.
  - Я не буду молчать! - еще громче воскликнула колдунья.
  - Предательница! - взревел медведем Никитка.
  В перепалку хотел вступить Китовлас, но заговорили Свенельд и Икмор, заворчал медведь, силился что-то сказать Микула. Поднялся шум, что обычно ничего не решает, а только усугубляет ситуацию взаимными оскорблениями. Еще немного, и стороны разъедутся, приготовятся к битве, схлестнутся в жаркой, ничего не решающей сече.
  - Я буду драться с каждым, кто этого желает, - громко сказал Юрий и вытащил саблю. И этот жест, как взмах руки волшебника, установил тишину.
  - Ты? - недоверчиво спросила Полянка. Юрий посмотрел на неё. 'Как странно сложились наши судьбы, - подумал молодой человек. Еще несколько дней назад я думал, что не смогу жить без нее. Но вот она стала женой сына Свенельда, и я спокоен, будто никогда и не знал ее раньше'. Нельзя сказать точно, но примерно такие же мысли пронеслись и в голове колдуньи. И, встретившись взглядами, они поняли друг друга, успокоились, заключили между собой дружеский союз за те несколько мгновений, потребовавшихся для размышлений.
  - Конечно. Я выступаю со стороны леса. Может, вы и не видите моих воинов, но они здесь. Оглянитесь! - Юрий широко повел рукой. Мрачный, темный и бесконечный лес встал вокруг них, вокруг маленького островка, где собрались те, кто считал, что им что-то подвластно. Деревья угрюмо шелестели, темнота сгустилась под кронами, хотя стоял ясный безветренный осенний день. И все, кто оглянулся, поняли, что Юрий сказал правду.
  - Сила леса велика, - спокойно проговорил Юрий, повторив слова Ома, сказанные при их первой встрече. - Но лесной народ ни с кем не воюет. Я послан сюда лесными жителями, чтобы решить ситуацию миром в любом случае. Их армия состоит из одного воина, - Юрий выждал многозначительную паузу, улыбнулся и продолжил:
  - Я и есть эта армия, - он подождал еще, втайне наслаждаясь произведенным эффектом. Потом заговорил вновь:
  - Но я бродил по лесам не просто так. Я искал решение. И, кажется, нашел, - Юрий замолчал, желая, чтобы окружающие сами захотели узнать его мысли.
  - Ка-ко-е? - проскрипел внезапно для всех Микула. Отцу Никитки и Полянки досталось многое вытерпеть. Он не мог ни есть, ни пить и его, казавшиеся необоримыми силы вдруг нашли свой предел, проигрывая с каждым мгновением схватку со смертью и забвением. Но Микула был сильным человеком. Он хотел жить и поэтому сопротивлялся до последнего.
  - Я хочу, - медленно начал Юрий, - Чтобы князья распустили ополчение и шли по домам. Я хочу, чтобы они перестали притеснять веру в Сварога и перестали поддерживать христианство. Они должны быть поставлены в равные условия, - Юрий сделал паузу, потом продолжил:
  - Я хочу, чтобы Никитка распустил своих зверей и вернулся в отчий дом. Но это не все. Мы должны жить в мире. Но это значит лишь то, что ратичам надо покинуть Богатырский Предел и разойтись по миру, по селам, по деревням. Они должны защищать народ в самом народе, хранить правду и веру в людях, а не в капищах. Это обязаны сделать вы, Микула и Китовлас, иного пути просто нет.
  Некоторое время все молчали. И вот раздался рев Никитки:
  - Предатель! Убить его! Я убью всех предателей!
  Но все остальные молчали. Юрий, злобно ощерясь, проговорил, глядя темно-фиолетовые безумные глаза:
  - Ты хочешь драться? Ты будешь драться со мной.
  Произнеся это вслух, Юрий почувствовал, что голова его немного кружится. Все вокруг с удивлением смотрели на него. Схватка с богатырем в любом случае равнялась самоубийству.
  'Мало кто выберется отсюда живым, - думал Свенельд, глядя на море зверей вокруг и многочисленную дружину ратичей. - Но план несомненно, имеет и свои достоинства. А если этот полусумасшедший сумеет победить сумасшедшего громилу, то такое чудо уже наполовину решит наши проблемы'.
  'Это точно будет чудом', - сказала про себя Полянка. Волна жалости всколыхнулась в ней и сразу опала. Она уже выросла, покинула отцовское гнездо и более того - больше не принадлежала себе. У нее будет сын от любимого человека и ей необходимо беречь их обоих...
  - Мы согласны, - согласился вслух Лют. Взглянул на отца, на князя Икмора. Те одобрительно кивнули.
  - Раз, - пробурчал под нос Юрий.
  Микула долго раздумывал над странным предложением. Покинуть родные места? - взвешивал он про себя. - Навсегда? Но зачем? И зачем Никитка поднял зверей? Князья никогда теперь не оставят их в покое. Война. Война всего мира с горсткой ратичей. Но есть ли выбор? И правилен ли тот путь, что предлагает чужак из далеких земель? Он, Микула, должен руководствоваться разумом.
  Кузнец ни секунды не сомневался, что его сын выиграет схватку. Через несколько минут Юрия не будет, и что дальше? 'Князья умрут, - хладнокровно решил Микула. - И моя дочь тоже умрет с ними. Если, конечно, захочет этого'. Он взглянул на Полянку и понял - захочет. Микуле было очень трудно решится, но если его собираются предать, то каждый знает - Сварог не жалует предателей.
  - Согласны, - медленно проговорил кузнец. И в тот же миг понял, что отрекся от обоих - от сына и дочери. Обратного пути нет. А есть ничтожная вероятность, что молодой непонятный богатырь может убить его сына. И есть невероятно большая вероятность, что Полянка погибнет в бою.
  - Два, - одобрительно отозвался Юрий.
  - А ради чего буду драться я? - спросил, ухмыляясь, Никитка. - Что будет, если я случайно тебя убью?
  'Убьет', - мелькнула мысль, и тотчас ушла. Нельзя думать о таком накануне схватки.
  - Ты один здесь хочешь драться и не хочешь думать, - как можно надменнее, стараясь оскорбить самой интонацией, проговорил Юрий. - Так дерись сначала со мной. Может, я смогу вколотить в твою башку хоть немного мозгов.
  Никиткино лицо налилось кровью:
  - Хорошо, - процедил богатырь. - Ты сам этого захотел.
  Все вокруг стали как-то по особенному деловиты. К Никитке подошел Китовлас (Микула не мог самостоятельно сделать и шага), что-то настойчиво объяснял. Полянка же подошла к Юрию.
  - Как ты? - спросил Юрий, и сам чуть не рассмеялся. Надо же, какой глупый вопрос для человека, который через несколько секунд умрет. Колдунья лишь усмехнулась кончиками губ.
  - Ничего, - произнесла она.
  - Ты его любишь? - совершенно безразлично спросил Юрий. Он с удивлением прислушивался к себе. Ни одна жилка внутри его не дрогнет, вне зависимости от того, каков будет ответ.
  - Да, - просто ответила Полянка. - И он меня тоже. Мы бы могли много рассказать друг другу. Правда, Юрик?
  - Правда, - согласился он.
  - Не вздумай убегать от Никитки. Возьми копье, - странно, как-то вбок проговорила Полянка и направилась к брату. Но Никитка и видеть ее не хотел. Демонстративно отвернулся, как только заметил, что она хочет подойти.
  Юрий пожал плечами. Копье так копье. Он отшвырнул саблю в сторону.
  Микула внимательно посмотрел на молодого человека. Копье - серьезное оружие. Этот Юрий не собирается умирать. Готов к смерти, но умирать не собирается. Это обычное состояние человека перед боем.
  - В круг, - прогудел, наконец, Китовлас. Он и князь Икмор выполняли здесь роль судей.
  'Так скоро?' - удивился Юрий, переходя наскоро подкопанную полосу земли, отделяющую его от мира живых. Но в следующий миг он снова стал воином. Уверенным, сильным, внимательным бойцом. Кольчуги Юрий не надел, прекрасно помня, что секира в руках его противника не заметит никаких доспехов. Из оружия при нем было лишь длинное тонкое копье. Никитка был вооружен примерно также - никаких доспехов и секира.
  Противники встали друг напротив друга.
  - Бой, - резко крикнул Икмор.
  И тотчас же все поняли, кто умрет сегодня. Гигантское лезвие свистнуло около глаз Юрия. Тот даже не успел увидеть движения противника, не заметил, как в одно движение размахнулся гигант, не успел даже защититься. Единственное, что он понял - надо убегать. И он кувырнулся вперед и вправо, уходя от следующего удара. Богатырь, недобро усмехнувшись, последовал за низкорослым для него противником. Передвигался Никитка очень быстро, на полусогнутых ногах, тихо скользил над землей, огромная секира в его руке вращалась подобно березовому пруту. Юрий уже не понимал, что происходит, просто старался убежать, и не помышлял уже о каком либо сопротивлении, а тем более - победе. Видел тень слева и уходил вправо, замечал богатыря впереди - отскакивал назад. Это не могло продолжаться долго. Не успело сердце Юрия испуганно стукнуть и десяти раз с момента начала схватки, как сталь секиры настигла его. Брызнула во все стороны кровь, стало очень больно в груди. Даже не глядя вниз, на рану, Юрий понял, что это - конец. Режущий удар разорвал кожу и мышцы на груди, задел ребра, обнажил легкие. Силы оставалось только на то чтобы поднять бесполезное копье, пытаясь деревянным древком остановить всесокрушающий удар.
  Время замерло, будто само испугалось своего хода. Юрий увидел, как фигура Никитки выпрямляется высоко, чуть ли не до самого неба, как руки-поршни взметнули оружие к самому солнцу, и как еще одна рука, призрачно-прохладная, женская, лежит на трепещущем сердце гиганта. И замер богатырь, не в силах преодолеть внезапную пагубную слабость...
  Юрий, воспользовавшись подаренным ему мгновением, вогнал тонкое длинное лезвие в громадную грудь. Еще несколько мгновений смотрел в глаза уже мертвого Никитки, видел, как светлеет радужка до наивной голубизны, что так поразила Юрия при первой их встрече...
  Земля содрогнулась, когда богатырь свалился на землю, упав сразу и навзничь. Дружное 'ох!' пронеслось по рядам. Даже звери будто застыли в изумлении.
  
  Юрий сумел сделать шаг, второй. Он поднял глаза и увидел Полянку. Колдунья вцепившись в руку Люта, но глаза ее уже были спокойны, и даже более - они были равнодушны. Она сделала для Юрия то, что он сам сделал для нее в битве под Лыбедью. Выиграла ему мгновенье, задержала руку Никитки. 'Я сделала то, что должна была сделать. И ничего более', - говорил ее взгляд. В глазах Юрия потемнело, он опустился на колени. К нему бежали. Хотя нет, не к нему. К Никитке быстро подошел Микула. Как только сын упал, сраженный сталью прямо в сердце, старый кузнец почувствовал, что его собственная смерть отступила, ощутил, как согрелось разом тело, как побежала кровь по жилам.
  'Правда была на стороне этого пришельца, Юрия. Мне придется сделать все так, как он сказал, - думал с горечью Микула, склонившись над сыном. - Но это все равно убийство. Он не должен уйти безнаказанно. Он убил моего! собственного! сына!', - с яростью думал пожилой человек, распрямляясь, желая встретится взглядом с убийцей, заметить хоть тень насмешки, убить самому.
  Огромный медведь фыркнул, быстро развернулся к Полянке и Люту. И люди с изумлением услышали, как огромный зверь, раскрыв пасть, разговаривает:
  - Ты говорила, что зло надежно спрятано. Я хочу это видеть, и когда увижу - между нами не будет никаких счетов, - проревело черное чудище с белым пятном на груди.
  Зато громадный волк, до этого сидевший неподвижно и даже не моргнувший после смерти богатыря, медленно закинул голову. Протяжный вой пронесся над равниной. Волк выл - ровно, мощно и безнадежно уверенно. И тому, кто слышал этот вой, казалось, что громадная собака оплакивает умершего хозяина. Но Полянка сразу уловила, о чем воет волк Тюра.
  - Отец! - закричала она. - Он поднимает волков! Он зовет их драться!
  - Я слышу! - моментально откликнулся Микула. Молот в его руке поднялся и обрушился на морду зверя сбоку, раздробив зубы и мгновенно запачкав красным прекрасную белую шкуру. Со вторым ударом вой оборвался.
  Но Юрий уже видел, как пришло в движение серое море зверей, как рявкнув, громадный медведь одним ударом превратил в кровавое пятно ближайшего серого хищника, как с десяток тварей уже рвали на части княжеских коней, и Китовлас, ощерясь, отмахивался, стоя спиной к Микуле от смерти, оскаленной кровожадными пастями.
  Ноги Юрия подкосились. Он чувствовал приближение смерти. Она подходила к нему маленькими шажочками, приближаясь с каждой потерянной капелей крови, с каждым выдохом и вдохом. В какой-то момент он вспомнил, что должен еще три года Китовласу, но даже это стало неважно. Богатырь почувствовал, что теряет сознание.
  'Я умираю', - подумал он спокойно, и упал на землю.
  
  Эпилог
  
  Очнулся Юрий от холода. Открыл глаза, поражаясь тишине и отсутствию боли в груди. И увидел рядом с лицом, в острой болотной осоке серебряный крест. Тот самый крест, что сорвало с него Лихо в уже далекой битве. Но что это? Юрий поднял голову. Почему вокруг болото? Или, может быть, он уже на небесах? Но почему все вокруг так странно знакомо? А вот и его собственная сабля. Очень хотелось выругаться и спросить громко: 'Что за...?'. Но он здесь один, никого нет. Хотя нет, вот в болотной траве белеют чьи-то останки. Юрий подошел ближе.
  'Заруба-воин, - думал он ошеломленно. - Но что случилось? Или я нанюхался болотного смрада? Или Коська мне врезал по голове, желая забрать клад в одиночку?'.
  Юрий торопливо расстегнул кафтан, задрал исподнюю рубаху. Длинный тонкий рубец пересекал его тело от ключицы до живота.
  'Памятка от Никитки. Значит, не приснилось, - медленно соображал богатырь. - И что же здесь произошло? И почему я возвратился? Неужели Лихо уничтожено? Вот те раз, получилось. Хотя... Полянка же говорила, что отобрала у него силу. Но тогда я должен был перенестись еще раньше... Или... обессиленное чудовище до сих пор скрывается в княжиче? Никитка ведь собирался перебить всех, кто был против него. Убил бы Люта, и Полянку вместе с ним. Вот Лихо бы снова и вырвалось. Трудно представить, что случилось бы, вселись "оно" в сына Микулы. А как только богатырь погиб, так и кончилось все...'
  Юрий размышлял, и брови на переносице сходились все ближе и ближе. Он вспоминал, как великий воин учил его держать топор в руках, как таскал на плечах (и не раз!), как они косили, как бились рука об руку...
  - Прости меня, Никитка, - глухо проговорил Юрий, опустив голову.
  - Кхе! - послышался гулкий кашель. Богатырь, весь на взводе, плавно развернулся, поднял саблю.
  - Успокойся! Успокойся, парень, - прокряхтел, сидя на лысом камне большой белобородый старик в объемистом зипуне на голое тело. Юрий мог поклясться, что еще секунду назад там никого не было.
  - Уже все кончилось. Много лет как кончилось, - говорил дед, и необъятное брюхо его так и норовило выпрыгнуть из одежды, едва удерживаемое завязками и ремнями.
  - Кто ты? - недоверчиво спросил Юрий.
  - Я то? - ответил вопросом на вопрос старик, а Юрий уже вспомнил, где он мог видеть эти по-звериному желтые глаза, этот толстый нос на грубом, заросшем жестким волосом, лице.
  - Дядька Демьян? - всё еще не веря глазам, спросил Юрий.
  - Точно вспомнил, парень. А ты совсем не изменился. Каким тебя помню, таким и остался.
  Лицо Юрия посуровело. Он сразу вспомнил, при каких обстоятельствах они расстались с Демьяном...год назад? Сто лет назад? Но почему он такой старый? Может, подумал Юрий, и я постарел? Тревожно он ощупал свое лицо, посмотрел внимательно на руки. Нет, все нормально, загорелая молодая кожа, никаких морщин...
  А Демьян встал, пошел, тяжело ступая и проваливаясь в болотную грязь босыми ногами чуть ли не по колено. Задубевшая от грязи рука, по размерам не уступающая лопате, протянулась в дружеском жесте. Юрий осторожно пожал ее, чувствуя силу толстых коротких пальцев, все еще недоверчиво заглянул Демьяну в глаза.
  - Что, все еще не отойдешь? - с усмешкой спросил старик. - Ты, наверно, только из боя вышел... Хочешь знать, чем дело под Богатырским пределом кончилось?
  - Хочу, - не сразу ответил Юрий.
  - Тогда слушай, - назидательно прогудел Демьян, присаживаясь уже на болотную кочку. - Люди победили. Княжеская дружина, ратичи и медведи объединились против волков. Волка-Тюра сразил Свенельд. Это после битвы его стали звать князь-волк...
  - Как - Свенельд? - вспоминал совсем недавние для него события Юрий. - Ведь, вроде, Микула его молотом...
  - Молотом, оно, конечно, хорошо... Да только такого и молот Сварога сразу не возьмет, - недовольно поморщившись, ответил Демьян. - Ты дальше слушай. Как битва кончилась, принялись тебя искать. Да не нашли. Я то сразу понял, куда ты делся... После боя о многом было сказано, но я речей тех не слышал. Знаю только, что выполнены были все условия, что ты поставил. Князья в одночасье собрались и подались на запад. Говорят, Свенельд сильно разбогател на здешних сокровищах, дружину собрал огромную, со Святославом и Икмором даже на ромеев ходили, - усмехнулся старик.
  - Ратичи Богатырский предел оставили. Хоть и много было недовольных, но кузнец их, Микула, сумел большинство убедить, - продолжал Демьян. - Ему, мнится мне, тяжелее всех пришлось. Жену потерял, старших детей тоже потерял... Но честь не потерял, это точно. Все, как договаривались, так и сделал. Сам он теперь отшельником живет, далеко отсюда. Подвиг его достоин уважения, - медленно говорил рассказчик.
  - Подожди, Полянка тоже в битве погибла? - нахмурился Юрий.
  - Зачем? Она с князьями ушла, даже не попрощалась ни с кем. Говорят, на нее проклятие наложено было. Единственный сын у нее родился, а больше детей не было...
  - Скажи мне, Демьян, а ты все откуда знаешь? Как здесь оказался, да еще такой... - Юрий мучительно пытался подобрать слово повежливей.
  - Старый? - Демьян рассмеялся. - Так ты меня видел, да не раз. Помнишь здорового медведя с белым пятном?
  - Так ты...? - изумился Юрий.
  - Точно, - улыбнулся старик. - Это я и был. Это тебя, легковесного, к ратичам занесло. А я с Лихом на болоте остался... как взглянул на это страшилище, так в голове будто сместилось чего. Это тебе, парень, может, было невдомек. А я как эту силищу злую увидал, перед которой моя злоба - пушинка, чуть снова память не потерял. Страшное это было чудище, даже вспоминать - дрожь берет. Как вы с ним справились - не понимаю. А я долго ходил, думал. Ведь никто не мог с Лихом в силе равняться. Сам я тоже, хоть с виду и большой, но не боец. Решил тогда помочь. С старым Омом договорился, чтобы он с тобой по лесу походил. Никитке хотел помочь. Думал, что если всем миром возьмемся, то справимся.
  Демьян вдруг закашлялся, покраснел, опустил голову.
  - Земля большая, а мир тесен, - добавил он загадочно.
  - Ты что? - спросил удивленно Юрий. - Мы же справились!
  - Справились, - глухо произнес старик. - Да не все. Коська мне как сын... был. Только тебе этого знать не следует. И так дел наворотили - пяти поколениям не разгрести.
  'С чего это?' - подумал Юрий.
  - Видел я Коську... после этого. Он не узнал меня, да и я признаться, с трудом... Попросил я его освободить, думал - сам справлюсь, - голос Демьяна стал совсем невнятным. - Только зря все. Не справился, и людей подвел. Ушел Коська на восток. Теперь не найти. Далеко, да и стар я. Чует мое сердце - что-то там происходит, на восходе. Еще аукнется мне жалость непутевая...
  Демьян замолчал, погрузившись в раздумья. Юрий тоже безмолвствовал, рассуждая о своем: 'Вот ведь как получилось. Сколько лет для меня как мгновение пролетели? У меня уже от смертельной раны лишь шрам остался, а я и не заметил ничего'.
  - Может, тебе золота надо? - вдруг вскинулся седой космач.
  - Нет, не надо, - отозвался Юрий. - Мне в Муром надо.
  - В Муром, так в Муром, - быстро согласился оборотень. - Только ты, когда к людям выйдешь, не удивляйся ничему. И не говори ничего...
  - Что же так? - невесело усмехнулся молодой богатырь.
  - После твоих подвигов, - Демьян глядел прямо в глаза, - сила к князьям перешла. Мужик-землепашец последним отеребьем стал.
  - Постой, - перебил Юрий. - А богатыри? Какая сила у князей? Да они без бояр - плюнуть да растереть!
  - Сила у Добрыни Мистишича. Он под одну руку всю землю собрал. Поражений не знает... Никиткин племяш теперь правая рука у киевского князя. А левая рука - Алеша Попович...
  - За этих не сумлевайся, - сурово оборвал Демьяна Юрий. - Там Илия Муромец, он все может... Какой Никиткин племяш? - спохватился молодой человек.
  - Такой..., - пришла очередь Демьяна усмехаться. - А Муромца твоего убили. Заманили в монастырь на покаяние, ноги отрубили, на колени поставили, - и грудь копьем пробили... Людям сказали, что отошел Илия на небо святым человеком.
  - Да ты откуда все знаешь?
  - Знаю, - спокойно произнес Демьян. - Земля большая, а мир тесен, - добавил он загадочно, развернулся, и, не говоря ни слова, побрел через болото.
  
  Снег лежал не искрящимися сугробами, а мокрыми кучами. Юрий приготовился преодолеть бездонную подтаявшую топь, но как только ступил с камня на лед, то понял, что трясина пропала. Конечно, под ногами скрипело, и следы наливались талой темной водой, но ощущения, что идешь по лезвию ножа уже не было. В прошлый раз ему казалось, что от леса до старого дуба на Лысом камне он бежал целую жизнь. А сейчас даже не успел заметить, как оказался у самой опушки. Он оглянулся, надеясь увидеть Демьяна, но того нигде не было.
  Это не слишком занимало Юрия. Он точно знал - куда должен идти, словно чувствовал еще далекие запахи человека, слышал стук копыт, и слабые голоса. Но сейчас он стоял на краю леса, отделяющего его от людей, и пытался понять - что случилось в этом мире? Лес притих, стоял в испуге, и молчаливая красота берез уже не казалась подвенечным нарядом - саван покойника укутал белые стволы с черными подпалинами.
  И только белые волки с веселым потявкиванием мелькали между стволами.
  
  На следующий день одинокий путник вышел из леса - и остановился, от удивления едва не протер глаза. Деревня Лихотопь никуда не делась - она все так же лежала на дне впадины посреди громадного поля. Но дома, прижавшиеся друг к другу, уже не были обнесены частоколом. Время страны "гардариков" кончилось. Власть запустила страшную лапу не только в карман людям. Теперь она запрещала строить стены, держать в доме оружие - трудовой человек, по ее разумению, может быть лишь скотиной - никем более.
  И снова перед въездом в деревню толпились люди. Но они собрались не на праздник. Наоборот, из далекой Лыбеди, которую уже переименовали во Владимир, пришел человек с серьезным и строгим делом. Стражники и учетчики разбежались по дворам, пересчитывали скотину, птицу, строения, колодцы, очаги, бани, риги и овины, дрова, изгороди, землю, искали оружие.
  - Ну, добре, - говорил, стоя на телеге, тучный приказчик. - Вам же говорили... Десять раз предупреждали... Вот, новый указ пришел. Теперь вы с места на место можете переезжать только в две седьмицы. Юрьев день, браты.
  К приказчику два дружинника подвели старика.
  - Что же, Житояр, у тебя меч и полный доспех в горнице делают? Сказано ведь - сдать все, - укоризненно гудел толстяк. - Ты ведь старый. Знаешь, чем такое грозит? Ведь пятьдесят плетей я тебе обязан всыпать... Ты же, дедушко, помрешь с этого. Как тебе, старому, не стыдно? Ась?
  Старый человек, краснея, мял шапку в натруженных руках.
  - Дык, старый я. Пока до города доберусь...
  Но приказчик уже отвлекся - к нему под локотки волокли окровавленного мужика.
  - Ты что же, Быхан, делаешь? - орал мужичонка. - Последнее забираешь? Ты же знаешь! На чем я господское поле пахать буду? Под себя идешь!
  - Замолкни, паскуда! - взревел толстяк. - На тебе долгов за десять лет. Надоел...
  Юрий прошел мимо толпы - это не его дело. Пусть лаются, как хотят...
  К воротному столбу (видимо, это все, что осталось от частокола) была привязана Серая. Заметив хозяина, она всхрапнула, переступила тонкими копытами, запустила теплую морду в подставленные ладони.
  - Ништо, ништо, - успокаивал ее Юрий. - Сейчас, родная, сейчас...
  - Эй, парень, сгинь от лошади, - послышался властный голос.
  - Где сумы мои? - громким вопросом отозвался Юрий. Он не дрогнул, не повернул головы.
  - Пшел прочь, смерд! - толстый приказчик сразу разъярился. - Горячих захотелось?
  - Да ты кто такой, морда? - рявкнул богатырь, и взлетел в седло.
  Двое стражников, до этого наблюдавшие почти с насмешкой, сразу насупились, взялись за оружие. Черт его разберет... Одет как простой крестьянин, а лается чистым князем... И здоровый, высокий, лицо худое, а ухмылка - чисто волчья... И сабля богатая, совсем не крестьянское оружие...
  - Вяжите его, - разрешил сомнения стражников толстяк. - Там разберемся...
  Один из дружинников, подняв копье, сказал густым басом:
  - Давай, паря, по-хорошему...
  - С вами, поганью, я по-хорошему даже не разговариваю, - сквозь зубы процедил Юрий.
  - Что встали! Вали его! - взревел приказчик.
  Обладатель сочного баса отвел руку для удара. Он вовсе не хотел убивать дерзкого парня. Сбить с седла, навалится на раненного - дело нехитрое...
  Черная молния выпрыгнула из ножен. Многие даже не поняли - что на самом деле произошло? Всадник на серой лошади привстал на стременах, резко взмахнул рукой - раз, второй... Два человека кулями свалились в кровавый снег. Не помогли и шишаки.
  Но к месту схватки уже бежали. Не два десятка, и даже не пятьдесят воинов пришли сегодня в Лихотопь. Слишком уж дурная слава была за деревней. Прошлого приказчика насмерть камнями забили...
  Сотня воинов окружила Юрия. Луков ни у кого не было - тетиву еще натянуть надо, а на морозе дерево треснуть может.
  - Слазь с коня, парень, - рассудительно сказал сотник, но сначала укоризненно поглядел на приказчика. Вот пес, простой руганью таких воинов загубил... а парень, хоть на первый взгляд молод, драться умеет отменно: два удара, и две раскрошенные головы - заметил пожилой воин.
   - Сзади заходите, - приказал сотник негромко. - Насмерть бейте.
  Юрий слышал эти слова. Но они не испугали его. Скорее наоборот - рассмешили. Сколько раз он уже дрался вот так - один на троих, на пятерых, на десятерых...
  Юрий поднял Серую на дыбы, черная сталь сабли уперлась в самое небо.
  - Люди! - закричал он что есть сил. - Разбегайтесь по домам! Бегите! Смерть идет!
  Один из дружинников бросил копье - но оно пронзило лишь воздух - парня в седле уже не было. Зато в груди дружинника торчала странная черная полоса, и кривая усмешка стояла прямо перед глазами.
  - Вали... - сотник захлебнулся кровью.
  Двое рухнули с подрубленными коленями. Еще один крякнул, пытаясь удержать смерть своим клинком. Юрий не кричал, не ругался - он выл низким утробным воем - и слышал, сквозь звон и свист стали, как далеко, на опушке леса зарождается вьюга; как она несется громадными скачками по снегу, распахнув пылающие алым пасти...
  Снег мешал дружинникам, а неведомый противник, казалось, скользит по сугробам, в один длинный шаг перемещаясь от одной жертве к другой. Словно волк попал в загон к овцам - и обезумел от запаха крови. Ничто не поможет - ни толстая шерсть, ни витые рога, ни острые копыта - все это ничто перед окровавленной сталью.
  Юрий почувствовал, как на лице вспыхнула полоса - бровь и щеку разрубил острый клинок. Еще один скользнул по ребрам, зато третий совсем не больно пихнул в живот, но после этого раскалился... И еще один удар - по незащищенной голове, кожу содрало, череп цел. Зато врагов убавилось на четверых. Богатырь, вертясь юлой, вошел в кучу воинов - и тех разметало кровавыми ошмётьями по красному снегу... Но кто-то успел задеть шею, разорвал мышцу, кровь неприятно полилась за шиворот... и головой ворочать уже невозможно...
  Белая метель закружила вокруг истекающего кровью человека. Волчьи пасти рвали податливую плоть, люди кричали, над домами повис женский визг, а Юрий, упав на колени - отдыхал, пытался не вдохнуть в пылающие легкие много воздуха. Все было кончено за несколько мгновений - лесных хищников не надо учить убивать. Не помогли ни сабли, ни копья, ни выучка. Слишком неожиданным было нападение. Слишком растерялись дружинники, которые уже привыкли воевать с невооруженными смердами - а столкнулись с настоящим воином.
  Волки рвали остывающие тела, совсем по-собачьи виляли хвостами и ластились к Юрию. А тот, поднявшись с колен, пошел к телеге, на которой недавно стоял приказчик. Толстого Быхана он нашел под рогожей, закутанного в солому. Приказчик вращал обезумевшими глазами, и что-то блеял.
  - Вылезай, - пробулькал окровавленным ртом Юрий. - Вылезай, пес.
   Толстяк, задрав руки, чтобы было видно - оружия у него нет, едва выбрался из своего укрытия.
  - Беги, - приказал Юрий тихо. - Беги к своему князю.
  Приказчик побежал, едва не приседая, смешно семеня короткими ногами, путаясь в длинном кафтане. Юрий, покачиваясь от слабости, долго смотрел ему вслед, и когда Быхан скрылся за деревьями, поднял руку, ткнул пальцем:
  - Взять его, - сказал он почти шепотом, и мохнатая вьюга, поскуливая и разбрасывая снег, рванула вслед за человеком.
  
  Юрий медленно повернулся (головой даже пошевелить страшно), оперся на саблю. Жизнь вместе с кровью медленно уходила из сильного, и когда-то послушного тела. Теперь левая рука висела плетью, в живот кто-то налил раскаленного свинца, грудь при каждом выдохе пронзала острая боль. Если ему не помогут - он умрет через час. Мысль о собственной смерти не казалась страшной. Еще чуть-чуть - и на глаза упадет пелена, ноги ослабеют, навалится мягкая, темная, сладкая дремота, снег приятно освежит разгоряченное тело.
  Что ему до того, что все дела, все благие стремления и подвиги - все это обращается в прах, и даже хуже. Он, Юрий, наверно, остался последним из богатырей... А богатырь помогает всем... Разве можно помогать этим? - укоризненно сказал внутри голос.
  К Юрию шли - выставив вилы и насторожив топоры, а в глазах мужиков мелькали страх, непонимание, опасение, недоверие. Старый дед Житояр подошел к приказчиковой телеге, пошарил в соломе, и с кряхтением достал свой меч. Светлая сталь, славное боярское оружие - оно было слишком тяжелым для старческих рук, и поэтому Житояр поднял клинок, держа правой рукоять, а левой - лезвие. Он словно взял ребенка на руки, с грустной и жалкой улыбкой прижал оружие к груди. Юрий криво улыбнулся старому воину, а Житояр, подволакивая ногу, подковылял и встал впереди перепуганной и взволнованной толпы.
  - Силен! - одобрительно крякнул Житояр. - Как звать тебя?
  Юрий открыл рот, но кровавый кашель задавил слова.
  - Юрий я, Егорьев сын, - едва слышно сказал молодой человек. Вдохнул, уже ничего не боясь, морозного воздуха:
  - По своей воле, не по злому умыслу.... Не по приказу и не по корысти... Первым хочу быть, а не последним... Не люб буду - прогоните... Понравлюсь - жить оставите. Примете ли нового селянина?
  Дед Житояр изумленно откинул голову - давненько он не слышал этих слов... даже состариться успел. Неужели?
  А странный парень покачнулся, сабля выпала из рук, но ноги все еще стояли, и голова не желала клониться, хотя глаза стекленели...
  - Не девка ты, чтоб нам нравится, - произнес басом Житояр.
  - Живи... - и Юрий почувствовал, как его рука, словно помимо воли, оперлась на крепкое жилистое плечо.
  
  
  Конец.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"