Аннотация: Рассказ написан по теме, предложенной Координатором
Глядя на господина с изящным, тонкой выделки кожаным портфелем, с аккуратной бородкой-эспаньолкой и элегантной продуманной причёской, человек несведущий решил бы, что на подстанцию нагрянул кто-то из министерства или, на худой конец, из прокуратуры. Господин по-хозяйски проплыл по длинному коридору, ни на секунду не теряя из вида потомственного испанского гранда.
- Артурычу привет! - сказал двигавшийся навстречу фельдшер Ломов.
Тот, кого назвали Артурычем, важно кивнул. Он повернул направо, отметив краем взгляда старшую медсестру у сейфа с медикаментами. Сестра, почувствовав взгляд, вздрогнула, потом обернулась, улыбнулась Артурычу, но улыбка вышла какой-то жалкой. Человек с бородкой на ходу кивнул медсестре, а затем ступил за приоткрытую дверь, располагавшуюся точно напротив пожарного брандспойта. Он тут же вышел, деликатно кашлянул и деликатно крикнул в спину Ломову:
- Сергей Михалыч! Можно вас на секундочку?
От его окрика старшая медсестра рысцой припустила вдоль по коридору, вынуждая Ломова посторониться.
- Что там? - несколько недовольно протянул фельдшер. - Спать хочется, ужас.
- Там Щукин.
- Что Щукин?
- Думаю, уже всё.
- В смысле? - Ломов озадаченно поправил очки. - Совсем всё? Допился что ли?
Несколько минут спустя в комнате-столовой, именуемой на местном наречии "буфетом", в ожидании полиции толпился немногочисленный народ, оставшийся на ночное дежурство. Аристократ Артурыч, он же водитель Кильп, попивал кофе и задумчиво жевал бутерброд. Термос и ланч-бокс были извлечены им из пижонского портфеля, из него же были вытащены влажные салфетки, которыми Артурыч протёр пятачок на длинном столе.
- Ян Артурович, - укоризненно заметила Аня Колосова, недавняя выпускница и молодой врач,- что ж вы делаете-то? А вдруг сотрёте отпечатки пальцев?
- Мне кажется, на ноже достаточно отпечатков, - резонно возразил Кильп, откусывая очередную порцию.
Лужа крови, похоже, его не смущала. А, может, и смущала, но предстоящая бессонная ночь на колёсах и прошедший день на тех же колёсах притупляли нормальное восприятие трагедии. Лёня Щукин лежал под столешницей, повалившись на бок, с кухонным ножом по левую сторону от тела и дохлой кошкой по правую. Столешница над ним являла следы затянувшихся возлияний: подсохшая заветрившаяся колбаса, неровно отрезанный ломоть ржаного хлеба, початая банка маринованных огурцов, два грязных стакана. Спиртного не было видно, но врач из бригады номер девять Миша Смирнов заглянул в тайник, о котором, без сомнения, знала вся станция - в пространство между компактной посудомойкой и стенкой - и сообщил, что одна бутылка на месте.
-Там на донышке, - добавил он. - А днём три полных было.
- Фенчика видел кто? - подал голос реаниматолог Шульгин. - Они ж обычно вдвоём выпивают.
Лёня Щукин и Стёпа Фенчик - два пенсионера, подрабатывающих на скорой, - были закадычными собутыльниками и старожилами подстанции. Несмотря на возраст, за несерьёзное отношение к жизни их так и величали: Стёпа да Лёня. Со скорой бежали все. Низкая зарплата, постоянный стресс, давление начальства, хамство пациентов, отсутствие перспектив - больше трёх лет на скорой помощи обычно не задерживались. Исключение составляли водители и диспетчеры, а также Щукин с Фенчиком. Два одиноких человека, два алкоголика, окончательно опуститься которым не позволяла только работа. Их не гнали со службы. Во-первых, острый дефицит кадров, а во-вторых, опыт и готовность ездить на самые гнилые вызовы к передозникам в притоны и гастарбайтерам в сараи-общаги. Иногда их клинило - то одного, то второго - срывало резьбу и выводило из строя. Тогда им выписывали больничный, а их коллегам приходилось, матерясь и чертыхаясь, обслуживать чужой маргинальный контингент.
Если выдавался день, когда у обоих впереди маячили свободные сутки, на подстанции организовывался сабантуйчик. Щукин с Фенчик бузили, но тихо, потом укладывались спать в самой маленькой комнате отдыха, именуемой на местном жаргоне "конюшней". Щукин и Фенчик обычно начинали застолье мирными разговорами, а заканчивали препирательством по поводу Лизки.
Лизка - полосатая кошка помоечной расцветки - приблудилась на станцию лет пять тому назад. Прозвали её Клизмой за дегенеративную комплекцию: узенькая крысиная мордочка, коротенькие передние лапы и огромное брюхо. Выговаривать слово "клизма" оказалось неудобно, поэтому прижилось имя Лизка либо Лизавета Петровна. Живот у Клизмы был огромным по причине вечной, непреходящей беременности. Рожать распутное создание начало будучи котёнком-подростком, причём приносила всякий раз точных своих клонов - таких же тщедушных уродцев мышиного окраса. Как ни странно, котят умудрялись пристраивать, и помогала в пристройстве именно текучка: каждого нового сотрудника рано или поздно осчастливливали котёнком от Клизмы. К тому же ради обеспечения достойной судьбы отпрысков плодовитой мурки, врачи иногда жертвовали своими приработками, соглашаясь на бесплатные капельницы постоянных пациентов в обмен на котёнка. Особенно активничал Шульгин - ушлый работник, не упускающий случая предложить за отдельную денежку курс лечения на дому. Он и сам имел домашнего питомца от Лизаветы Петровны, впрочем, как и Ян Артурович Кильп - тот держал на даче сразу трёх клизминых сыночков. Колосова и Смирнов, о связи которых не догадывалась разве что только Лизка, имели одного котёнка на двоих, перекидывая его друг другу на время суточных дежурств. Даже постоянно сердитому Ломову, и тому умудрились всучить котофея, и неважно, что сердитый фельдшер Ломов потом быстро спихнул его матери в деревню.
Заведующий подстанцией, Борис Глебович, благоволил к мурке. Не питал особой любви, но не возражал против присутствия и даже прятал при проверках от санэпидстанции. Пару дней назад при очередном таком нашествии "санпедиков", как неприлично именовал их заведующий, Лизавета отсиживалась в его кабинете, прячась на мягкой подушечке в огромной сумке.
Единственным человеком, который терпеть не мог Лизку и всех кошек заодно, был покойный Лёня Щукин. "Удавлю, ей богу, удавлю гадину", - грозился он, но, к счастью, обещание своё не выполнял. Стёпа Фенчик, во всём остальном вполне сходившийся во взглядах с коллегой, в кошачьем вопросе имел принципиальные разногласия. К Клизме одинокий бездетный Стёпа относился трепетно и нежно, словно старая дева к обожаемому племяннику, посему при совместных возлияниях иногда вдруг вспыхивал и с некоторой агрессией высказывал Щукину претензии по поводу безобразного обращения с кошкой. Щукина тоже можно было понять - бесстыжее отродье усатых-полосатых полгода назад окотилось прямо на лежанку Щукина в подсобке, после чего зверски располосовало хозяина матраса, когда тот в ожидании вызова бухнулся вздремнуть и насмерть придавил нескольких новорождённых. От кошачьих когтей воспалилась и опухла щека, Щукин колол себе антибиотики и грозился пуще прежнего. От гнева Лёни Клизму спасла фельдшерица Мартова, она же и предложила скинуться, чтобы стерилизовать кошку. Мартова, на редкость практичная особа, всегда находила выход из самого тяжёлого положения; например, она жила недалеко от станции и периодически, будучи на смене, забирала сына из детского сада по дороге с вызова, всякий раз сея панику среди родителей и воспитателей.
- А он не мог того... сам? - предположила Мартова, оглядывая нож возле тела Щукина.
- Не мог, - категорично возразил Ломов. - Лёнька - правша...был правша. А нож лежит слева. Значит, убийца стоял напротив него... Артурыч, поделись бутербродом, не жадничай.
Фельдшера Андрея Ломова, помятого человека лет сорока с тёмными серыми глазами и редкой русой шевелюрой, тоже не мог смутить труп, впрочем, как и всех остальных в силу профессиональной привычки. Кильп протянул ему сэндвич с сыром, оба они принялись тщательно пережёвывать. Смирнов, присев на корточки, склонился над тельцем Клизмы.
- На рынке крыс травили, я мимо шла, объявление видела, - подала голос Колосова. - Может, Лизавета Петровна грызунов отравленных наелась? Она ж прожорливая. Всё ей мало.
Лизку после случая с матрасом Щукина избавили от тягот материнства на собранные деньги. На подстанции вообще любое разумное начинание находило отклик в народных массах: без труда собрали средства на стерилизацию Клизмы, без труда сбросились на компактную посудомойку, без возражений оплатили кампанию по уничтожению клопов и тараканов - а что ерепениться-то? Начальство всё равно денег не даст, а жить с вечно грязной посудой в окружении бравых таракашек мерзко и противно. Шульгин вызвался свозить Лизавету к ветеринару, а девочки обеспечили полосатой барыньке послеоперационный уход. Лизка быстро оклемалась, но неукротимую энергию, ранее выплёскивавшуюся в рьяное размножение, направила на потакание ненасытной утробы. Клизма принялась есть. Вернее, жрать. Она, конечно, и до того вполне неплохо питалась, но после похода в ветклинику совсем съехала с катушек. Она жалобно мявкала, она орала дурниной, она вздыхала и делала умильные глазки - применяла все доступные средства в борьбе за лишний кусочек. Сначала все велись на её просьбы, но через месяц Лизавета растолстела, ещё через месяц - разжирела, и тогда решено было взять Лизкины калории под контроль.
- От крысиного яда кошки быстро не умирают, - сказал Смирнов, - он кумулятивно действует. Пока не стрескает штук двадцать отравленных крыс, не подохнет. Её отравили чем-то другим. Либо болела, а мы не замечали.
- Вчера утром она бегала, как живая, - флегматично добавил Кильп. - Выпросила у меня кусок ветчины. Ничем она не болела, кроме обжорства.
Кильп - белёсый невозмутимый эстонец с прозрачными глазами - был истинным буддистом. Вывести его из состояния душевной гармонии могло лишь отсутствие фельдшера на вызове при быстротечных родах и намёке врача на возможное привлечение водителя к ассистированию.
Все промолчали - очевидно, никто из присутствующих не кормил кошку.
- Сейчас, в журнале глянем. - Слава Шульгин, непоседливый юркий человек, не умеющий ни минуты постоять на одном месте, сорвался с места и понёсся на блокпост к стойке с журналами.
Контроль соблюдения диеты у подопечной Клизмы осуществлялся в толстой канцелярской линованной тетради под названием "Журнал кормления кошки". Тетрадь лежала на специальном столике рядом с кабинетом заведующего вместе с прочими бюрократическими реестрами, такими как журнал учёта движения укладок с наркотическими и сильнодействующими препаратами, журнал дежурного наряда, журнал списания общей группы и - апофеоз учёта! - журнал учёта движения журналов. К журналу кормления общественная мысль подошла после нескольких дней бурных дебатов и колебаний между полюсами дилеммы: морить животное голодом либо работать на станции, вечно облёванной от беспробудного обжорства Лизки. В журнал каждый покормивший кошку вписывал время кормёжки и выданную Лизавете пайку.
- Господи, тут человек умер, а мы с кошкой возимся, - печально произнесла Аня Колосова.
- А мне кажется, что кошка тут не последнюю роль играет, - покачал головой Михаил. - Ты видела, чтобы кошка приходила умирать в дом? Обычно, наоборот, они куда-то уходят. А тут - вот она, прямо рядом с убитым. Нет, её точно отравили чем-то молниеносным. Стрихнин что ли? И почему их одновременно убили? А если не одновременно, то как они в одном месте оказались?
- Лежит ещё? - в столовую сунулась молоденькая девушка-диспетчер. - Ужас какой!
- Куда он денется? - удивился Кильп, промакивая аристократический рот салфеточкой. - Он же труп.
Повисла тишина, тягучую субстанцию которой разбавлял лишь булькающие звуки посудомойки и цокот каблучков диспетчера. Ломов, скрестив на груди руки, изрёк:
- Да хотя бы тебе, - пожал плечами Смирнов. - Что там поговаривают о кражах?
С периодически пропадающими ценностями - телефонами, планшетами и просто кошельками с деньгами - боролись давно и безуспешно. Несколько раз полностью сменялся штат станции, каждый состав сражался как мог: писали заявления в полицию, ставили скрытые камеры, проводили бурные собрания - но воровство не прекращалось. Подозревали Фенчика со Щукиным - что взять с алкашей - но ни разу их не поймали. Тот же Щукин, раздражённый повышенным вниманием к своей персоне, однажды заявил, что ворует Ломов, впрочем, потом передумал и, извинившись с пьяными слезами раскаянья, перевёл стрелки на Шульгина. Ломов с Шульгиным были схожи комплекцией, спутать их, одетых в одинаковую униформу, в полутёмном помещении было бы несложно. Однако словам Щукина никто не придал значения. Оба они - и Ломов, и Шульгин - были товарищами хитроватыми и не самого высокого благородства, но мало ли хитрого народу ходит по Земле? Не все же воры.
- Брось, Миша, - невозмутимо парировал Андрей. - Так и тебя можно в убийцы записать. Не мне ж, а тебе Щукин накостылял.
Смирнов покраснел, вспоминая эпизод с защитой дамской чести. "Знатная жопа!" - выразился как-то раз наклюкавшийся Щукин, цапнув Колосову за мягкое место. За это он получил от разгневанного кавалера Ани прямо по уху, но Леонид, несмотря на свои шестьдесят с гаком, несмотря на пристрастие к выпивке, оказался способным дать рыцарю достойный отпор. Он просто схватил стул и после удара по ногам Смирнова поверг того в бегство. О дуэли двух титанов долго судачили, перемывая косточки участникам высокой драмы, пока тема не навязла в зубах и не иссякла сама собой.
Ответить обидчику Михаил не успел, потому что в "буфет" тяжкой поступью командора вошёл Фенчик. Он был пьян и растрёпан, и, ступая по кафельным квадратам, оставлял за собой пустое пространство, подобное следу ледокола в замёрзшей воде. Мартова и Колосова в ужасе шарахнулись прочь от Степана, Кильп и Ломов отодвинулись менее эмоционально, но тоже весьма показательно. Рабочая куртка Фенчика - правый рукав и часть груди - была в бурых пятнах, так же, как и руки Степана.
Заметив тело Щукина и дохлую Клизму, он остолбенел и непонимающе посмотрел на коллег. Потом глянул на свои руки и одежду и, трезвея, охнул.
- Это чё, я что ли? - шёпотом спросил он.
- Полиция разберётся, - пряча глаза, тихо ответила Марина Мартова. - Вы не уходите, Степан Макарович. Дождитесь следователей.
Фенчик взъерошил и без того торчащие волосы, обессиленно упал на стул.
- И Лизку тоже..., - сказал он сам себе.
- Вот! - Шульгин влетел в столовую с журналом кормления кошки. - Лизавету последний раз позавчера утром кормил Ваня Царёв, он сегодня отдыхает. А потом записей нет. Странно - почти два дня прошло. Это с Лизкиным-то аппетитом...
- Значит, она в загул свалила, - предположил Ломов.
- Она после операции забыла о загулах, - сказал Шульгин. - У неё ж одна жрачка на уме была. Вы помните, чтобы она уходила со станции?
- На два дня точно не уходила, - поддержала его Марина.
- Мы опять о кошке..., - начала было Колосова, но кавалер Смирнов мягко остановил её:
- Анюта, погоди. Это же ясно, к чему коллеги клонят: раз кошка сдохла, значит её отравили. От бытовых ядов за пару дней не умирают, стало быть, её отравили специально. А кто у нас терпеть не мог Лизавету Петровну? Только Щукин.
- Но он сам умер! - воскликнула Анюта.
- Это ему кара. - Ян Артурович, допив кофе из термоса, пригладил бородку и с некоторой долей брезгливости глянул на погибшего, затем на Фенчика - тот сидел за столом, обхватив голову руками и пьяно всхлипывал. Аккуратист Кильп, уникум среди водительского состава, терпеть не мог дурных запахов и грязи. - Я полагаю, что это была месть.
- Ты бы, уважаемый, поменьше сериалов смотрел, - сердито посоветовал Андрей Ломов. - Что за бред - месть из-за кошки!
- Может, и бред, - возразил Шульгин, - да только у пьяных своя логика. Три дня назад на вызове видел: алкаш с полинейропатией не может встать с кровати, под себя ходит, но бухать не прекращает - его поит заботливый товарищ. А потом ему кажется, что товарищ себе наливает больше, чем ему, и кружкой ломает тому нос. Вот где логика?... А, ведь всё сходится! Щукин ненавидел кошку, отравил её по-тихому, а она притащилась умирать на станцию, как раз, когда Фенчик со Щукиным выпивали. Фенчику ударило в голову, он схватил нож и того...
- Я не помню, чтобы того..., - пробормотал Степан. - Мы чутка перебрали, а потом я спать пошёл... Ничего не помню...
- Вы ругались с Лёней? - зачем-то спросил Смирнов.
- Ругались. Как обычно ругались. Сначала поспорили о ВСД - типа, это диагноз или синдром. Потом поспорили о клятве Гиппопократа. Потом Лёня на Лизавету стал опять покушаться...
"Клятва ГИП-ПО-ПО-КРАТА" - мем, возникший благодаря одному назойливому пациенту, с завидным постоянством вызывающего скорую по поводу панических атак при каждом полнолунии, - также являлся предметом постоянных споров выпивох.
- Значит, что-то вы всё-таки помните?
- Так это ещё до подзарядки было...
Подзарядкой Фенчик со Щукиным стыдливо называли попойку. Степан, дрожа крупой дрожью, бросил взгляд на тело и зарыдал, размазывая по лицу слёзы:
- Сволочь я и душегуб! Лёню угробил! Нет мне прощения! Как жить-то теперь!
В аккомпанемент к нему загудел, плюясь неровной струёй пара, чайник, пить из которого брезговал пижон Кильп, да запиликала посудомоечная машина, подавая сигнал об окончании программы. Затем под гробовую тишину коллег и завывания Фенчика в "буфете" появился заведующий. По его виду явно угадывалась внезапная побудка среди ночи и быстрый вызов на станцию.
- Допились, ироды, - сказал он мрачно. - Давно гнать вас надо было к чёртовой бабушке, да мы всё в милосердие игрались. Вот и доигрались. Кошку-то за что?
Из-за спины его выглядывала старшая медсестра с заплаканными глазами. Смирнов и Колосова переглянулись - медсестра по выкладке вечно ссорилась с покойным из-за безалаберного отношения к дорогим препаратам и тихо его недолюбливала. И на тебе - плачет, переживает. Ломов, также заметивший её слёзы, выразительно покосился на убиенную Лизавету Петровну - знаем, мол, о чём скорбите, уж точно не о Лёнечке.
- А что - кошку? - встрепенулся вдруг Фенчик. - Кошку никто не трогал. Ни-и-икто не тррогал! Я сначала Лизоньку накормил, посуду взял чистенькую из дома с мяском покрошенным, потом прибрал за ней, потом уже сел... дискутировать.
- Не сходится, - прищурившись, заявил Шульгин. - В журнале ничего не написано.
- Ну, забыл я, дурень. Забыл! Поздно было - часов десять или одиннадцать, не до того было.
- Трубы горели, - с расстановкой и показным пониманием проговорил Ян Артурович. В словах его сквозило плохо скрываемое презрение.
- Всё равно не сходится, - молвила Мартова. - Не могли вы её кормить в одиннадцать. Она окоченевшая совсем. Я не спец по кошкам, но сами смотрите - полная ригидность мышц, а это полночи прошло, не меньше.
- Я её кормил, - заупрямился Степан. - Я про Лизоньку ничего не забываю. Я её и утром кормил, и вечером. Утром не записал, потому что вызовов много шло, не до писанины было, а вечером просто забыл.
- Да что с ним говорить, - махнул рукой Шульгин. - И так всё ясно. Intoxicatio Alcoholica Acuta - тут и сам чёрт привидится.
- Что ты городишь? Что городишь, сосунок! Я не вру! Какая ещё интоксикация! - заревел Фенчик, вскакивая со стула. - Да я тебе!...
- Сиди уже. - Андрей Ломов силой усадил вмиг разъярившегося Фенчика. - И прими что-нибудь, тебе ещё с полицией объясняться. - Он повернулся к испуганной медсестре - миловидной полноватой блондинке средних лет с мягкими чертами лица. - Вы, Надежда Сергеевна, не принимайте так близко к сердцу.
- Я не потому, - расстроенно произнесла та и осеклась под грозным взором заведующего. Ломов нервно сунул руки в карманы, затем вынул их.
Аня Колосова, тяжело вздохнув, принялась вынимать из посудомоечной машины нехитрую столовую утварь: кружки, целенькие и с отбитыми краями, тарелки с надписью "МЧС", кем-то слямзенные из списанного инвентаря отраслевой клиники, покорёженные от высокой температуры пластиковые плоские баночки из-под селёдки, раритетную оранжевую миску, в которую ссыпали общественные сушки и пряники, и прочую посуду, которую некогда, а то и лень было бы мыть руками. Расставив добро на столике в углу комнаты, Анна задумалась, но голос диспетчера вывел её из отрешённости.
- Первая на вызов, код КП-100, - объявили по селектору.
Первая бригада - бригада реанимации, код КП означал, что вызов крайне тяжёлый, а число 100 ровным счётом ничего не означало. Местные мастера разговорного жанра убеждали новичков, что аббревиатура КП расшифровывалась как "кирдык пациенту", то есть спасать особо уже и некого. Шульгин и Ломов - врач и фельдшер реанимации - с явным сожалением двинулись к выходу. Колосова, шагнув синхронно с ними, непроизвольно столкнулась с бригадой в дверях. После небольшой кучи-малы, перетоптываний и взаимных уступок, Аня смущённо извинилась, а когда реанимация скрылась в коридорах подстанции спросила:
- Кто-нибудь помнит, где нашу Лизавету стерилили?
- В городской ветеринарке, - уверенно ответила общественница Мартова. - Я помню, как Слава отчитывался за собранные деньги. У меня его чек где-то валяется. Если надо, могу поискать.
- При чём тут стерилизация? - Заведующий, плотный лысоватый человечек, засунув руки в карманы и покачиваясь с пятки на носок, раздражённо накинулся на девушек. - Я иногда просто поражаюсь женским талантам молоть всякую ерунду по поводу и без повода! Ну, при чём тут стерилизация?! У нас беда, а вы со своей стерилизацией!
- Не кипятитесь, Борис Глебович, - встал на защиту подруги Смирнов. - Аня у нас такая - зря спрашивать не будет... Анют, а, действительно, тебе это зачем?
Колосова, смолчав, углубилась в изучение смартфона, а затем, отыскав нужное и пробормотав "Отлично... Работает круглосуточно...", позвонила в ветклинику.
- Да, кошка Лиза,... - сказала она невидимому собеседнику. - Сопровождающий - Ярослав Шульгин... Да, да... Скажите, пожалуйста, а она одна стерилизована была? С ней вместе никого не оперировали? Долли? Отлично. Спасибо большое! - Потом она победно посмотрела на Мишу и поинтересовалась, - Ну? Поняли всё?
- Кажется, понял, - сказал Смирнов.
- Что мы должны были понять? - Заведующий в нервном напряжении оббежал вокруг Ани, а Фенчик с надеждой глянул на неё.
- Что ж тут непонятного? - с достоинством изрёк водитель Кильп. - Это не Лизка. Это другая кошка.
- А Лизка где?
- Сейчас выясним. - Колосова потрясла в воздухе ключами от автомобиля. Она выскочила из столовой и куда-то понеслась, Михаил бросился за ней вслед. Некоторое время спустя они торжественно внесли подпрыгивающую и возмущённо мяукающую Клизму в коробке из-под развесного печенья. Раскрыв дверцу и выпустив несчастную пленницу, они вновь склонились над тельцем окоченевшего животного.
- А Слава - шутник. Однозначно, Долли, - проговорил Миша. - Это даже не клон, это ксерокопия какая-то.
Лизка, вдоволь накричавшись и излив горячую жалобу, потёрлась о ногу Фенчика. Тот погладил её грязной, в бурых разводах рукой.
- Да объясните же, наконец, - не выдержал Борис Глебович. - Что тут происходит?
- Это кошка Славы Шульгина, - пояснила Колосова, кивая на дохлую зверюгу. - Он подбросил её вместо Лизки, они же похожи до неприличия: одна расцветка, одна фигура, обе девочки, обе стерилизованы, - кто ж будет вглядываться, Лизавета это или нет? Мы когда топтались у двери, я вытянула из кармана ключи от его машины...
Миша остолбенело уставился на девушку. Та усмехнулась:
- Дешёвый трюк для того, кто освоил все этюды Черни. Ты не ходил в детстве музыкалку, а я ходила. Гибкость пальцев и никаких чудес. Осталось только проверить, что в машине.
- Странно, - хмыкнул заведующий. - Мне вот, почему-то не пришла в голову идея шариться по чужим машинам. Может, я ненормальный?
- Ну, извините. - Аня густо покраснела. - Я бы и не стала, да только посуда... Она меня смутила. Понимаете, в журнале не было записано про Лизкино кормление, но я из посудомойки вынула банки из-под селёдки. Вопрос - зачем их мыть? Такие банки обычно выкидывают и не парятся с мойкой, тем более что их от высокой температуры корёжит. Значит, кому-то эти банки были нужны. У меня бабушка из таких плошек дома кота кормит, я и подумала, что кто-то тоже использовал их для кормления Лизаветы. Покормил, а затем сунул в машинку. А кто мог это сделать? Только тот, у кого дома нет посудомойки и кто не в курсе о пластиковой посуде. Кто живёт один и уже в возрасте.
- Это мои банки, - поднял голову Фенчик, внимательно выслушав Анну. - Это я сунул в машину. Откуда ж мне было знать, что их так сплющит.
- Вот! - обрадовалась девушка. - Выходит, Степан Макарович не лгал, и на самом деле кормил кошку, но забыл записать в журнале. А Шульгин, когда строил свой план с кошкой, учёл всё, кроме единственной детали - того, что в посудомоечной машине Лизкины миски полощутся.
- Это банки могли хоть с прошлой недели стоять, пока их в машину не сунули, - возразил Борис Глебович.
- Не могли. У нас же два дня назад проверка была, "буфет" до блеска вылизывали.
- Вот тебе и Славочка, - расстроено сказала Марина. - Интересно, зачем он устроил эту возню с кошкой? И на Степана Макаровича наговаривал...
Борис Глебович потёр рукой грудь, глянув на распластанного Щукина. Жест его выдал плохо скрываемое состояние - сам он давно уже не ездил по вызовам и не созерцал кровь, болезни и смерти. Смирнов же невозмутимо заметил:
- Из-за кошки - это вряд ли. Думаю, дело в другом. Я бы предположил, что Щукин застукал Шульгина за чем-то очень и очень неприятным, и тот решил избавиться от свидетеля. Наверное, всё вышло спонтанно...
Старшая медсестра по выкладке охнула и красноречиво вперилась в заведующего. Тот, закряхтев, снова потёр там, где скрывалось сердце.
- Не темните, Борис Глебыч, - сказал Миша. - У вас это плохо получается.
Заведующий после некоторых колебаний признался:
- Надежда Сергеевна забыла запереть сейф с выкладкой. Его тут же обчистили. Так что готовьтесь, наркоконтроль сожрёт нас с косточками.
- Вот и ответ, - горько покачала головой Анна. - Щукин увидел, что это был Шульгин, и поплатился. А потом Шульгин Степана Макаровича оговорил. А что - дело житейское, выпили, подрались, схватились за нож. И мотив, вроде как, есть. Глупый мотив, но Слава такое каждый день видит на вызовах.
- А кошка-то дохлая откуда взялась?! - простонал Борис Глебович. - Он что, специально свою кошку отравил?
- Вряд ли. Думаю, Долли умерла у него дома. Наверное, хотел сэкономить и отдать ребятам в больничку на утилизацию, у них там автономная котельная, насколько мне известно. А тут сейф открыт, и Щукин подвернулся...
- Я Славу знаю, - подал голос Ян Артурович. - Он ни за что не признается. А прямых улик нет.
- А чем он Степана Макаровича испачкал? Не голыми же руками, - спросил Смирнов. - Анют, ты бы как на его месте поступила бы?
- Взяла бы туалетной бумаги, пропитала её кровью, а потом окрасила бы по форме рукояти от ножа. Ну, и выбросила бы где-нибудь подальше, за территорией станции.
- Подальше не выйдет. Надолго отлучаться нельзя - а вдруг вызов?
- Значит, где-нибудь здесь, куда отродясь никто не заглядывал. Например, в дырку в водосточной трубе возле сортира, туда все окурки швыряют. Она забита, бумага сразу не упадёт, а за пару дождей растворится, улики исчезнут.
- Ох, только бы не на вызов сейчас, - пробормотал Смирнов и понёсся по коридору. Хлопнула дверь туалета, затем вновь, а затем расстроенный Миша предстал пред очи собравшихся.
- Ничего нет. - Он развёл руками.
- Секундочку, коллеги, - сказал Кильп.
В отличие от Смирнова, Ян Артурович вышел неспешно и отсутствовал не тридцать секунд, а минут пять, не менее. Зато, появившись в "буфете", протянул пластиковый мешочек с ватой ржавого цвета.
- Надежда Сергеевна, голубушка, я у вас перчатки позаимствовал, - изрёк он таким голосом, словно продиктовал королевский эдикт. Стянув резиновые перчатки, пояснил, - Я провёл разъяснительную беседу, и теперь в туалете не курят. Все переместились на пожарную лестницу. Там, Борис Глебович, между прочим, тоже труба дырявая.
- Да что у нас не дырявое! - отчаянно махнул рукой заведующий. - Всё у нас дырявое: и трубы, и головы...
- Девятая на вызов. Ребёнок. Задыхается. Девятая на вызов. - Голос диспетчера был сухим и усталым.
- Чч-ёрт, - выругался Миша. - Ненавижу, когда дети.
Кильп и Мартова, мгновенно теряя степенность, выбежали следом. Секунду спустя Смирнов прибежал обратно с дополнительной детской укладкой через плечо. Чмокнув Колосову в щёку, он сказал:
- Анют, ты Лизку в журнал впиши, а то закормят дурищу. Мамой клянусь, сам ей тогда липосакцию сделаю.