Мурюшина Наталия Алексеевна : другие произведения.

Белые паруса

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Поль Лавро - он же Павел Лавров - впервые после сорока пяти лет жизни за границей приехал в Россию. Все эти долгие годы он жил во Франции.
  Поль Лавро - он же Павел Лавров - впервые после сорока пяти лет жизни за границей приехал в Россию. Все эти долгие годы он жил во Франции.
  
  ***
  В конце 1944 г. старший брат Павла Николай попал в плен к немцам. Он оказался в небольшом лагере для пленных, который был расположен недалеко от немецкого городка, название которого Павел уже успел позабыть. Пленные, среди которых было и около сотни русских, работали, в основном, по очистке развалин и по ремонту дорог. В одном из бараков лагеря содержались женщины. Они работали в прачечных, на кухнях, шили полосатые робы для пленных, ухаживали за больными.
  
  Лагерные работники - охранники, медработники и даже начальство лагеря - все были уже немолодыми немцами. К 1944 году они все устали от войны и хорошо понимали неизбежность скорого краха вермахта. Отношение немцев к пленным в лагере было терпимым, но всем пленным работать приходилось много. Чувство усталости и чувство голода были постоянными. Николай рассказывал Павлу, что он настолько привык к этим ощущениям, что считал их само собой разумеющимися.
  
  Павел, когда приехал к Николаю во Францию, узнал историю его знакомства с будущей женой. Однажды Николай помогал чинить печь в кухне, где работали несколько пленных женщин. Среди них была и Марта - хрупенькая, болезненного вида француженка. Николай, который в плену научился сносно говорить по-французски, что-то спросил у Марты про эту печь, она с пониманием дела ответила ему. Потом она даже нашла повод пошутить. Николай улыбнулся ей в ответ.
  
  Постепенно между Николаем и Мартой возникли симпатия и привязанность. При любой возможности они искали случая пообщаться. А через два месяца союзники вошли в этот немецкий городок и освободили пленных.
  
  Николай не знал, что стало с немцами, которые работали в лагере, но предоставленные сами себе пленные растерялись. Большинство из них не знало, что делать, поскольку в течение первых трех дней не было никаких разъяснений по поводу дальнейшей судьбы узников. В лагерь привезли продукты - крупы, яичный порошок, масло в жестяных банках, сухари, и, главное, сахар. Многие пленные впервые за время своего пребывания в лагере наелись вдоволь, а теперь страдали жестокими желудочными болями. И хотя все знали, что сразу есть много нельзя, следовать этому людям, долгое время жившим впроголодь, было почти невозможно.
  На четвертый день после освобождения лагеря Марта нашла Николая и предложила ему пойти с ней и попытаться добраться до ее родного французского города Ла Манс.
  
  Перед тем, как покинуть лагерь, Марта, которая работала в швейной мастерской, нашла для Николая и для себя кое-какую гражданскую одежду. И вот они без документов, в одежде не по размеру с несколькими кусками хлеба и завернутым в тряпочки сахаром в карманах вышли за ворота лагеря.
  
  Николай рассказывал Павлу, что у него никогда не было к Марте глубокого чувства любви. Им пришлось много пережить по пути во Францию. Но смекалка Николая и твердый характер Марты помогли им многое преодолеть и, в конце концов, добраться до дома Марты. А потом она сама предложила Николаю жениться на ней, чтобы было легче официально оформить его право жить во Франции.
  
  ***
  А в Советском Союзе мать и Павел после войны делали все возможное, чтобы найти Николая. Они запрашивали архивы, обращались в Красный крест и во многие другие международные организации и фонды, но никаких сведений, ни о гибели Николая, ни о том, что он пропал без вести, или о том, что с ним случилось что-то иное, они не получили...
  
  А потом произошло невероятное. В 1961 г. к Павлу домой позвонил неизвестный и на ломаном русском сказал, что он хотел бы поговорить с Паулом Лавров. Еще не зная, о чем пойдет речь, Павел почувствовал облегчение, что именно он подошел к телефону, а не соседка. Степанида Серафимовна была большой любительницей поговорить по телефону. Ей некому было звонить, но она была рада, если удавалось перекинуться парой слов с любым звонящим. Но часто бывало, что из-за слабого слуха она, не понимая, о чем говорят по телефону, просто спокойно клала трубку на рычаг.
  Так вот, как только Павел сказал звонившему, что у телефона именно он, то услышал в ответ:
  - У вас бил брат Ник?
  
  Павел, у которого от волнения закружилась голова, оперся рукой о стену и попросил повторить вопрос. После долгого молчания, которое было вызвано тем, что звонивший просто не понял вопроса, но потом все-таки на всякий случай повторил:
  - У вас бил брат Ник?
  - Да у меня был брат Николай. Он пошел на войну двадцать лет тому назад, и у нас не было от него вестей.
  - Пардон, - ответили в трубку, а потом снова стали медленно говорить: - иа исщу мам полин владмировну лавроу тысяс девясот первова год роженя и брат паула тысяс девясот трисат второва год роженя звони франсиу бакара телефонь три три четри сесть сесть сем сем восем ник лавро.
  - Мерси, - с трудом произнес единственное знакомое ему французское слово ошеломленный Павел. - Повторите.
  - Пардон, - повторил взволнованный голос.
  - Repeat, please, - вспомнил свой школьный английский Павел.
  - Oh, yes.
  
  После этого Павел вновь услышал текст записки от Николая, проверил то, что записал раньше на клочке бумаги болтающимся на веревочке карандашом, поблагодарил звонившего, положил на место телефонную трубку и на ватных ногах тяжелыми шагами пошел в свою комнату.
  
  На следующий день на Главпочтамте он заказал телефонный разговор с Францией. Он не подозревал, что может ощущать себе таким одеревенелым - ему трудно было ходить, говорить и, кажется, дышать. Но когда он услышал "Гражданин, заказавший разговор с городом Баккара, Франция, пройдите в кабину номер пять", он быстрыми шагами вошел в кабину, взял трубку, дрожащей рукой поднес ее к уху и сказал:
  - Павел Лавров у телефона.
  В ответ молчали, но это не было мертвое молчание. Казалось, Павел слышал прерывистое дыхание, а потом он услышал:
  - Паш, Пашка, "Пашка-промокашка".
  - Коль, Боже мой. Это ты?
  Они так долго молчали, что можно было подумать, что на этом их разговор и закончится.
  А потом они одновременно стали говорить:
  Николай спросил:
  - Как отец, как мама?
  А Павел:
  - Как же ты нашел меня?
  Потом Павел ответил на вопрос брата:
   - Папа погиб 7 июля 43, а мама умерла четыре года назад. Мы все время искали тебя.
  - Она же была молодая.
  - Война. Мама в войну работала на заводе у печи... У нее болели легкие.
  - Паш, дай мне твой адрес и телефон. Я свяжусь с тобой. Мы обо всем договоримся.
  - Да, запиши.
  Павел продиктовал адрес, чувствуя, как у него повлажнели глаза, хотя эти мгновения были самыми счастливыми за все последние годы.
  
  Затем они попрощались. Павел положил трубку на место, постоял какое-то время, опершись рукой о стенку, а потом, наконец, вышел из кабины. Странно, но он осознал, что доехал до дома, когда уже поднимался по лестнице. Всю дорогу ноги несли его сами, а голова была забита мыслями.
  
  ***
  Павел и мама перебрались в Москву из Гусь-Хрустального в 1946 году. Павлу в то время было четырнадцать лет. У мамы - Марии Семеновны болели легкие. Она была худенькой маленькой женщиной, но с очень твердым характером. И ее целеустремленность, ее желание во что бы то ни стало дать хорошее образование Павлу, помогли ей, несмотря на хроническое нездоровье, перебраться в Москву. Она об этом своем желании рассказывала всем своим, хотя и малочисленным родственникам и знакомым. В Москве жил ее двоюродный брат, и она неизменно в своих письмах к нему просила узнавать о возможности переехать в Москву. Даже совершенно незнакомым людям, с которыми ее сталкивал случай, она рассказывала об этой проблеме, оставляя свой адрес. А вдруг такой случай подвернется.
  
  И так случилось, что у одной женщины из соседнего дома в Гусь-Хрустальном жила в Москве совершенно одинокая старая тетя. Соседка хотела забрать тетю к себе. Но это дело все затягивалось, потому что в ее шестнадцатиметровой комнате жили три человека - муж, она сама и их семнадцатилетний сын. И муж, которому тетя жены была абсолютно чужим человеком, не очень активно, но противился ее переезду в Гусь-Хрустальный. Тетя была приветливой смешливой старушкой. Но годы брали свое, и глубокая старость сделала ее беспомощной. И вот один жилец в доме Марии Семеновны, который узнал и о ее желании перебраться в Москву и о проблеме других соседей со старой тетушкой, рассказал этим двум сторонам о возможности решения их проблем. И так счастливо все сложилось, что скоро больная старушка жила в своей комнате в Гусь-Хрустальном, а Павел с матерью перебрались в Москву.
  
  Когда мама Павла Мария Семеновна с сыном переехали в Москву, он поступил в седьмой класс расположенной рядом с их домом школы. У Павла появились друзья, с которыми он любил проводить время в соседнем дворе, играя в биту и в ножички. Это, на самом деле, был не двор. Раньше здесь стоял дом, но во время войны в него попала немецкая бомба. Развалины дома были быстро расчищены, и ребята со всей улицы собирались здесь поиграть.
  
  Послевоенные годы были голодными. И хотя денежная реформа 1947 года отменила продуктовые карточки, москвичи проводили очень много времени, стоя в длинных очередях за мукой, макаронами, яичным порошком, которые продавались не в магазинах, а со двора. Номер очереди записывали химическим карандашом на тыльной стороне ладони и несколько раз по мере продвижения этой очереди номера переписывались. И часты были случаи, когда кто-то в очереди в отчаянии причитал: "Я же только отошла покормить ребенка, а номер переписали. Что же мне делать?" Люди, утомленные многочасовым стоянием в этой очереди, молчали - правило есть правило.
  
  Маленьким детям порядковый номер на ладошках не ставили, но продукты на них выдавались. Поэтому в очередях было много детей. Они не тратили время напрасно, знакомились и играли. Но их было трудно разглядеть среди высоких взрослых. И казалось, что это длинная серая, уставшая очередь звучит высокими детскими голосами.
  
  Да, в эти годы во дворах Москвы было много детей. Возвращались эвакуированные. За время войны стали жителями Москвы люди из подмосковных деревень, приезжали пожить к родственникам те, кто потерял за время войны свое жилье. Во всех московских дворах ребята разного возраста, плохо одетые, большей частью недокормленные, но по-детски шумливыми стайками перепархивали с одного места на другое, играя в "лапту", "штандер", "двенадцать палочек", "замри", "испорченный телефон". Весной девочки играли в классики и прыгали через веревочку. Хотя, говоря по правде, прыгали не только девочки, но и мальчишки, которые скакали без изящества, но с удовольствием.
  
  Это было весной, а на летние месяцы Павел уезжал в деревню. И это было самое радостное для него время. Каждый год на лето Мария Семеновна снимала комнату у крестной своего двоюродного брата, которая жила в деревне Гулыкино на берегу Клязьминского водохранилища. Денег это стоило небольших, а свежий воздух маме с ее больными легкими был абсолютно необходим.
  
  Свой отпуск она целиком проводила в деревне, а потом приезжала к сыну на воскресенье и на ночь со среды на четверг. Остальные ночи Павел проводил в снимаемой комнатке один. Он никогда не жаловался маме, но этих одиноких ночей побаивался, хотя ему было уже четырнадцать лет, когда они впервые выехали на лето в эту деревню.
  
  Вечера деревенская молодежь и юные москвичи проводили на волейбольной площадке. Павел был хорошим игроком, и это в значительной степени объясняло то уважение, с которым к нему относились ребята в деревне. Днем деревенские ребята большую часть времени должны были работать по хозяйству, а дачники проводили это время на берегу водохранилища. Они купались, ловили рыбу.
  
  Маленькие ребята ловили вьюнов простой столовой вилкой, поднимая камни, под которыми на дне отсиживались эти юркие рыбешки. Ребята постарше любили ловить ершей и окуньков или под большим мостом, по которому машины и пешеходы пересекали узкую часть водохранилища, или же ловили рыбешек, лежа на широком боне - деревянном мостке, который выдавался далеко в воду. К этому бону привязывались яхты.
  
  Яхтсмены снимали по соседству у хозяйки большой сарай, в котором зимовали две яхты. Весной их выносили на берег, чистили, ремонтировали, варили специальную смолу, которой заделывали швы. Ребята всех мастей с удовольствием помогали яхтсменам. Наградой им за активную помощь были короткие путешествия на яхтах. Павел любил вспоминать испытываемый им восторг, когда изящная яхта легко скользила по водной глади. Ребят сажали на дно, чтобы они не мешали управлять судном. Когда ветер был сильным, то он надувал паруса, издавая громкие звуки, похожие на хлопки. И Павел всем телом ощущал, как вода с силой ударялась о дно лодки. Когда яхта делала резкий разворот, паруса с большой скоростью перекатывались на другой борт. На развороте яхта делала глубокий крен, и сердце у Павла замирало от жгучей смеси страха и восторга.
  
  Одним словом, в небольшом деревенском домике мало знакомой ему дальней родственницы он провел самые прекрасные дни своего позднего детства и ранней юности.
  
  ***
  После переезда в Москву из Гусь-Хрустального мама Павла Мария Семеновна нашла работу кассиром в парфюмерном магазине "Те-Же" тоже недалеко от дома. Она не имела специального образования, но была очень смекалистой женщиной. Например, для нее не составляло труда разобрать сложный замок от квартиры и починить его. Скоро она научилась играть в преферанс.
  
  И почти каждый вечер после ужина на кухне собиралась очень интересная компания картежников. Один из игроков, Андрей Андреевич, был старым актером, который потерял на войне жену и двух сыновей. Он всегда первым приходил на кухню, расстилал на столе старый ватманский лист. Андрей Андреевич был хранителем карт, этого листа, полустертого ластика и маленького карандаша с мягким грифелем, которым пулька расписывалась на этом ватмане уже около полугода.
  
  Другим картежником была пожилая дама Анна Николаевна, которая никогда никому не рассказывала о своей жизни. Она неизменно носила белую блузу с красивой брошью и длинную черную юбку. Ее седые волосы всегда были аккуратно уложены в сложный узел. Говорила она тихим голосом, была всегда спокойна, однако все немного побаивались ее.
  
  Третьим был молодой человек Даниил. Подстать его редкому имени, он и сам был необычным молодым человеком. В то время носить длинные волосы было не принято, но его иссиня-черные волосы касались плеч, а глаза были водно-голубого цвета. И странно, что больше ничего в чертах его лица не запоминалось, настолько ярки и контрастны были цвет волос и глаз. Он ни с кем из соседей не дружил и ни с кем из них не ссорился.
  
  Он жил здесь уже больше года, но казалось, что все это время он находился здесь временно. У Даниила вместо чайника на кухонном столике стояла маленькая кастрюлька, а кастрюлька немного побольше предназначалась для приготовления всей остальной снеди. Большая красивая фарфоровая чашка с незабудками на пузатых боках выделялась яркой голубизной. В граненом стакане стояли алюминиевая вилка, кухонный нож с узким истертым лезвием и две ложки - алюминиевая столовая и красивая мельхиоровая чайная. Вот и все, что соседи видели из его скарба. В комнату его не заходил никто. Если нужно было поговорить, он сам выходил в коридор или на кухню.
  
  Ну, а четвертым игроком была Мария Семеновна - мама Павла. Она умела следить за собой. Неизменные фильдеперсовые чулки были тщательно и даже красиво заштопаны. Зеленая кофта, которую Мария Семеновна носила почти постоянно - она всегда мерзла - тоже была виртуозно починена. Да, это была послевоенная нищета, но нищета ухоженная, которая переносилась с достоинством.
  
  Павел любил вечером посидеть рядом с матерью и понаблюдать за картежниками. Разговоров за столом велось мало - в основном карточные по ходу игры. Но, иногда, когда настроение у игроков было на подъеме, Павел получал истинное наслаждение от остроумных замечаний игроков.
  
  Как-то актер четко поставленным голосом сказал: "Теперь я сам узнал, что одинокий человек вынужден довольствоваться очень неприятным обществом". Потом пожаловался на здоровье: "Я сегодня чувствую себя длинной гусеницей, но у которой работают только две ножки. Не ползается".
  
  А пожилая дама иногда комментировала ситуацию в карточной игре музыкальным французским языком, что говорило о ее непролетарском происхождении.
  
  Даниил, в случае хорошего расположения духа, всегда прибавлял к концу слова и растягивал -с. Да-с-с-с. "Разрешите поздравить вас - без двух-с-с-с-с. А лицо Марии Семеновны в ответ на шутки за столом озарялось нежной легкой улыбкой, которая так украшала это усталое милое лицо.
  
  В этой квартире, где было пять комнат и проживало десять человек, никогда не было громких скандалов, сплетен или наговоров. Всех, кто приходил по делам или в гости в эту квартиру, удивляла чистота "мест общего пользования" и терпимость друг к другу проживающих здесь людей. Вот так повезло Павлу и его маме.
  
  Когда в 1957 г. мама умерла - она просто не проснулась утром, поминали ее на кухне. И на кухонном столе напротив ее обычного места стояла стопка водки, накрытая кусочком черного хлеба. Всем хватило места за этим столом. Кроме соседей было еще два родственника и двое ее сослуживцев по парфюмерному магазину.
  
  Павлу тогда исполнилось двадцать пять лет. Он закончил строительный техникум и уже более шести лет работал в проектном институте. У него было мало друзей и не было серьезной сердечной привязанности к какой-нибудь конкретной девушке.
  
  Павел давно заметил, что молодые люди в его окружении мало были похожи на героев романов любимых им книг. Таких страстей и любовных угаров, которыми были полны страницы этих книг, у ребят в окружении Павла не наблюдалось. Война придавила всех. Старики не жаловались, молодые не красовались - еще слишком много военного горя хранили в себе эти годы.
  
  После того, как похоронили Марию Семеновну, картежники сорок дней проводили вечера в своих комнатах, а потом к ним пришел средних лет мужчина, который жил двумя этажами выше. Он был заядлый картежник, знал о том, как четыре человека в Пашиной квартире проводили свое свободное время по вечерам.
  
  Картежники приняли его в свою компанию. Павел и сейчас любил посидеть с ними за столом. Но теперь он сидел не рядом со своей матерью, а рядом с Анной Николаевной. И он был потрясен, когда неожиданно на его руку, которую он положил на край стола, легла сухая теплая ладонь соседки. Это легкое пожатие тронуло Павла до глубины души.
  
  Время шло, и соседи Павла старели. Умерла через два года и Анна Николаевна. В ее комнату поселили Степаниду Серафимовну, которую Даниил сразу стал называть Серафимой Степановной. И, интересное дело, хотя новое, присвоенное Степаниде Серафимовне имя, было не короче настоящего, оно прижилось. Поселившись в Пашиной квартире, Степанида Серафимовна поначалу пыталась заводить провокационные разговоры:
  - Павел, а ты заметил, что этот старик, Андрей Андреевич, льет мимо толчка?
  - Нина (это еще одна соседка, уставшая мать двоих детей), а почему у вас нет графика мытья в ванной?
  
  А вечером она попыталась проникнуть в комнату Даниила. Степанида Серафимовна постучала в его дверь, а когда та открылась, сделала активную попытку пролезть в узкую щель, спрашивая при этом вкрадчивым голосом:
  - Я хочу посмотреть, у вас не протек потолок?
  Но ответом на этот вопрос было легкое движение руки Даниила, которая легла на плечо Степаниды Серафимовны, развернула ее и плавно направила прочь.
  
  Но через неделю Степанида Серафимовна умолкла и в своих действиях остепенилась. Просто охота пропала. Наверное, потому, что ответом на ее слова и поступки была только тишина. Легкая такая тишина, совсем не враждебная. Постепенно она привыкла к чистоте в квартире и, более того, завела тряпку из мешковины, закрепила ее на старой метле и затирала следы всех входящих с улицы в коридор. Все знали, что она любит посмотреть, кто пришел, но это никого не раздражало, да и пол в коридоре был теперь всегда чистым.
  
  Такая, без особых перемен, жизнь текла в этой квартире до августа 1961 года - года реформ, когда вышли новые деньги, а все цены изменились десять к одному. На кухне кто-то рассказал анекдот на злобу дня.
  
  - Радио сообщило - "Во время авиакатастрофы погибло сто человек". На что последовал бабушкин комментарий: "Сто человек! Это ж по-старому тысяча".
  
  ***
  А в августе в телефонной трубке прозвучал тот самый голос молодого французского студента, от которого Павел узнал, что его ищет пропавший на войне брат Николай. И тогда, после разговора с французом, от телефона до своей комнаты шел тяжелой походкой придавленный новостью Павел. Усталая походка, опущенные плечи, поникшая голова.
  
  Он не мог себе представить, что его мысли могли так уплотниться и причинять почти физическую боль. Мама - она так и ушла, не зная ничего о судьбе старшего сына. И поскольку радость приобретения брата еще не успела пустить глубокие корни в его сердце, горькие мысли о безвременно ушедшей матери тяжелой ношей легли на его плечи.
  
  Случай, удивительный случай помог не Павлу, а Николаю найти брата. Дело в том, что в том году на правительственном уровне была утверждена программа обмена студентами СССР и Франции. И Шарль Мартон - двадцатилетний студент из Франции - в рамках этой программы собирался приехать в Москву.
  
  Перед поездкой он приехал попрощаться с родителями, которые жили в городе Баккара по соседству с домом, где сейчас жил Николай. Когда тот узнал о скорой поездке Шарля в Москву, то попросил француза навести справки о своих родственниках - матери, отце и брате. Он рассказал, что Шарль должен обратиться в справочную службу.
  
  И на второй день своего пребывания в Москве француз так и поступил. Он спросил прикрепленную к их группе переводчицу, где он может навести справки о пропавшем человеке. Та сказала, что прямо напротив гостиницы на другой стороне улицы есть справочная. Ближе к вечеру Мартон подошел к этой справочной и показал пожилой женщине, которая работала там, записку от Николая.
  
  В этой записке были подробные сведения о его разыскиваемых родственниках. А кончалась эта записка убедительной просьбой дописать в конце, что нужно предпринять, чтобы попытаться найти этих людей. К удивлению француза, его попросили подождать, то есть попросили не словами, а красноречивым жестом, который, к счастью, тот понял и стал ждать, что будет дальше.
  
  А дальше немолодая дама в очках позвонила куда-то по телефону, подождала минут пять, а затем сказала ему, что она получила сведения о Павле Лаврове, о котором шла речь в записке. Он переехал в Москву в 1946 г. Шарль ничего не понял, но, к счастью, в это время к справочной подошла молоденькая девушка, которая увидела трудности в общении между работницей справочной службы и молодым французом. Она, с трудом подбирая слова и помогая себе руками, сказала на ужасном французском, что он может получить адрес и телефон Павла Лаврова. После этого девушка написала записочку латинскими буквами, которые передавали русский смысл, а также номер телефона. Эта была та самая записка, которую Шарль прочитал Павлу по указанному телефону.
  
  Через два дня группа французских студентов и другие лица, которые сопровождали их, собрались на официальном ужине. Шарль рассказал присутствующим об этом эпизоде. Он сказал, что живущий рядом с его родителями русский, который попал в плен к немцам, после войны женился на француженке и все это время безуспешно разыскивал родственников в СССР, а Шарлю удалось с первой попытки найти его брата.
  
  Этот случай произвел большое впечатление на слушателей, особенно на Пьера Руже - корреспондента французской газеты, который был командирован в СССР для освещения первых дней пребывания французских студентов в Москве. Он попросил Шарля дать ему записку и сказал, что он хотел бы написать статью о том, как молодой француз помог двум русским братьям найти друг друга после двадцати лет разлуки.
  
  ***
  Этим же вечером в квартире Павла раздался телефонный звонок, Степанида Серафимовна постучалась в комнату Павла и сказала, что мужской голос просит его к телефону.
  
  Действительно мужской голос в трубке официально обратился к Павлу.
  - Мы знаем, что вы с помощью французского студента узнали о судьбе вашего брата и переговорили с ним по телефону. Один из корреспондентов французской газеты собирается написать статью об этом случае. Он, наверняка, захочет связаться и увидеться с вами. Чтобы подготовить эту встречу и избежать недоразумений, которые могут быть вызваны вашим естественным волнением, просим вас принять завтра специалистов, которые проконсультируют вас и помогут в случае необходимости.
  - Извините, но я мало чего понял. О каких специалистах идет речь?
  - Это разговор не по телефону. Завтра все будет обговорено.
  - У меня завтра рабочий день. Если действительно нужно встретиться, то я вечером буду дома.
  - Не волнуйтесь. Пусть вас не беспокоят служебные проблемы. Все в порядке.
  
  Павел замолчал, но почувствовал себя неловко, когда осознал, что происходит.
  - Да, я, пожалуй, понимаю. Вам дать адрес?
  - Нет, спасибо. Давайте договоримся о времени.
  
  ***
  На следующий день, точно в назначенный срок, в дверь квартиры Павла позвонили. Павел открыл дверь. В дверях стояли двое.
  Негромким голосом один из прибывших спросил:
  - Где ваша комната?
  Когда они вошли в комнату, то другой тоже негромко спросил?
  - Вы здесь живете один?
  
  Когда Павел ответил на эти вопросы, он получил следующие рекомендации:
  - Сегодня вторник. Мы думаем, что завтра вам позвонят по поводу вашего брата и попросят о встрече. Договаривайтесь на пятницу, не раньше. Эту неделю на работу не выходите, уже все устроено. Завтра утром к вам подъедут люди, не мы, они объяснят, что вам следует делать.
  
  Когда Павел не очень уверенно спросил, почему кто-то должен за него решать, что он должен делать, ему спокойно ответили:
  - Речь идет об иностранце, хотя он и является вашим братом. Кроме того, ваши семейные отношения могут стать широко обсуждаемой темой, как в Советском Союзе, так во Франции. И эта ситуация должна находиться под особым контролем, поскольку затронуты не только ваши интересы, но и международные нормы гражданских отношений.
  
  Павлу ничего не оставалось делать, как ждать завтрашних визитеров, которые "дадут ему твердые инструкции по поводу его дальнейших действий".
  
  Но при всем этом Павел чувствовал, что ничего на свете сейчас не может затмить главного в его жизни - он нашел давно потерянного брата. Все остальное, каким важным оно не могло бы казаться ему раньше, теперь мало его трогает.
  
  ***
  Однако завтра Павла ждало очень много неожиданного. Рано утром, часов в восемь, в дверь позвонили. Как ни торопился Павел, он на сей раз подошел к двери после Степаниды Серафимовны. Когда она, боясь оказаться второй перед дверью, широко распахнула ее, даже не спросив "кто там?", то увидела, что перед дверью стояли четыре человека.
  - Вам кого?
  - Это ко мне, - поспешил сказать Павел, так что соседке ничего не осталось делать, кроме как подойти к своей двери, встать в проеме и смотреть, как все прибывшие пошли в комнату Павла и закрыли за собой дверь. Тяжело вздохнув, Степанида Серафимовна вернулась к себе.
  
  Некоторое время все молчали, но потом самый солидный по возрасту из "гостей" Павла сказал:
  - Вам сегодня предстоит тяжелый день, так что давайте сразу перейдем к делу.
  
  Павел ничего не ответил, только кивнул головой, но про себя назвал этого гостя "главным".
  - Сейчас вы поедете с Ольгой Николаевной по торговым точкам. Она же окажет вам потом необходимую конкретную помощь.
  Павел молча выслушал "главного" и снова кивнул головой. А тот продолжил:
  - А что касается меня, то я поеду в вашу квартиру в Померанцевом переулке. Город нашел возможным предоставить вам квартиру как льготному очереднику, потерявшему отца на фронте. Я привезу туда ваши документы и ключи.
  
  Павел опять промолчал, но по лицу его было видно, насколько эта новость потрясла его. Однако "главный", словно не заметив это, продолжал будничным голосом:
  - Ольга Николаевна, - обратился он к единственной женщине в комнате, - вы уже можете ехать.
  - Да, конечно, - ответила ему Ольга Николаевна. Потом она обратилась к Павлу:
  - Одевайтесь, поехали.
  Он кивнул головой. Павел решил, что самое лучшее для него - это делать то, что ему говорят, а проанализировать все эти события у него еще будет возможность. И согласно этому своему решению, он таким же будничным голосом ответил, снимая с крючка на двери свое старенькое пальтишко:
  - Я готов.
  
  Около подъезда их ждало такси - старенькая "Победа". В то время на улицах Москвы основными машинами были общественный транспорт, такси и разного рода грузовые автомобили. Личных же машин было мало, вернее, очень мало. Но вечером целый рой голубых огоньков такси как ночные светлячки мерцали на больших и на маленьких улицах Москвы.
  
  Ну, так вот, такси с Павлом и сопровождающей его Ольгой Николаевной через несколько минут подъехало к большому гастроному около площади Дзержинского. Очень странным показался Павлу тот факт, что когда они вышли из такси, только он поблагодарил шофера, но за проезд не заплатил никто. Нисколько этим не удивленный и не огорченный шофер, когда пассажиры вышли, с места не двинулся.
  
  В магазине Ольга Николаевна неторопливой, но уверенной походкой прошла в служебное помещение и постучала в дверь, на которой была укреплена маленькая белая табличка с надписью "Директор". Странно, но память Павла цепко запоминала даже эту мелкую деталь. Там навстречу Ольге Николаевне тяжело поднялась из-за стола неопределенного возраста женщина с ярко накрашенными губами и с ярким лаком на ногтях. Они перебросились парой слов, и Павла красноречивым жестом пригласили сесть на стул, стоящий у директорского стола. Потом его спросили, курит ли он. Когда Павел сказал "да", поинтересовались, какую марку сигарет или папирос он курит.
  - Сигареты "Друг", - ответил Павел.
  
  И больше его ни о чем не спрашивали. Затем обе женщины вышли из кабинета. Они вернулись минут через двадцать, с ними в кабинет вошли двое мужчин в одинаковых синих рабочих халатах. Они принесли четыре картонные коробки. Директриса какое-то время делала записи в амбарной книге. Потом сказала, что все в порядке и попрощалась кивком головы.
  
  Ольга Николаевна взяла две маленькие коробки, а Павел остальные две. Без всяких "спасибо" они пошли к выходу и скоро сели в ожидавшее их такси. Павел уже понял, что нужно без всяких слов уложить коробки в багажник и сесть в машину.
  
  Шофер не спросил пассажиров, куда ехать, но с отъездом не медлил. Как оказалось, он вез пассажиров к большому комиссионному магазину около Белорусского вокзала. И в примерочной этого магазина две продавщицы одевали его, раздевали, отбирали подходящие вещи, отбраковывали то, что им не нравилось. При этом Павла там как бы и не было. Во всяком случае, его мнения никто не спрашивал.
  
  В Померанцевом переулке, куда они отправились дальше, шофер помог донести покупки до квартиры Љ 5 на втором этаже четырехэтажного дома, где, как потом оказалось, был прописан Павел.
  
  Когда Павел с сопровождающими его лицами вошел в квартиру, то там он увидел "главного". Тот отпустил Ольгу Николаевну и шофера, сказав только:
  - Дальше мы сами управимся.
  Не успела за выходящими закрыться дверь, как раздался телефонный звонок. "Главный" взял трубку, сказал "да" и тем начал и закончил разговор. Потом обратился к Павлу .
  - Все в порядке. Телефон подключен. Вот вам номер, который сейчас установлен в вашей старой квартире. Если будут звонки к кому-либо из прежних соседей, сообщайте им этот номер. Соседи уже знают, что их телефон изменился. А в этой квартире установлен ваш прежний номер. Вы поняли?
  - Да, - кратко ответил Павел и согласно кивнул головой, при этом удивление по поводу услышанного на его лице не отразилось.
  Затем "главный" сел за стол, который стоял посредине большой с двумя окнами кухне.
  - Присаживайтесь.
  
  Когда Павел сел, то "главный", протягивая ему ключи и паспорт, сказал:
  - Это ваш новый паспорт. Еще одно. Если будет серьезная необходимость говорить кому-нибудь из ваших новых знакомых об этой квартире, то можете сказать, что эта квартира была предоставлена вам как сыну офицера, погибшего в Великой Отечественной войне два года назад. Да, пожалуйста, свой прежний паспорт отдайте мне.
  
  На эти слова Павел ничего не ответил, только опять кивнул головой. Затем он молча достал из внутреннего кармана старого пиджака свой паспорт и протянул его "главному".
  - Ну, так вот, - услышал Павел. - Я думаю, что разобрать купленные вещи и продукты вы сможете сами. У вас есть два дня чтобы освоиться здесь. Если будут какие-то вопросы, то вот вам мой телефон. Еще одно. Вот записка, здесь вы найдете сведения о своей улице, как лучше и каким транспортом добраться сюда. Провожать меня не надо. До свидания.
  
  Не зная почему, но Павлу не захотелось благодарить "главного" за все его хлопоты. Павел чувствовал себя пешкой, которую кто-то переставляет на шахматной доске. А чем закончится эта шахматная партия, он пока не мог предполагать ни в малейшей степени.
  
  Но затем любопытство взяло свое. Скорее машинально он открыл паспорт и убедился, что он действительно был прописан по этому адресу уже немного более двух лет тому назад.
  - Воля ваша, - подумал про себя Павел.
  
  Он решил рассмотреть свое новое жилье. Но когда он поднялся со стула, запоздалое волнение вдруг горячей волной прокатилось по его груди, сердце от этого забилось сильнее, а дышать стало трудно. Он вышел в коридор. В него выходило пять дверей - от кухни, от ванной, от туалета и от двух комнат. Когда он открыл дверь в одну из этих комнат, то был приятно удивлен тому, что там стояла его кровать, этажерка, маленький комод и полка с книгами из его старой комнаты.
  
  И в этом момент Павел вдруг осознал, что человеческое чувство удивления не может быть беспредельным. Да, так говорят, но это не совсем правда. Максимальной степени его удивление достигло еще после разговора с Николаем, с тех пор оно застыло на этом максимальном уровне. И если бы Павел сейчас вынул кирпич из стены и нашел там клад, то к его теперешней степени испытываемого удивления это бы ничего не прибавило.
  Он сел на кровать, склонил голову и сжал виски руками.
  - Эх, Коль, это ж твои проделки. Ну да ладно, все в порядке. Все в порядке, - солгал он себе.
  
  Он встал со своей кровати, расправил за собой покрывало. И это прикосновение к своей прежней вещи, как ни странно, намного успокоило его.
  
  Потом он открыл дверь от второй комнаты и застыл в дверном проеме. Это была большая комната. Посредине стоял круглый стол под нарядной скатертью, а вокруг него - четыре стула с высокими спинками. Вдоль одной из стен стоял диван, перед ним -маленький столик, на котором лежали какие-то журналы и газеты. У противоположной стены он увидел красивую тумбочку с телевизором "Ленинград".
  
  Точно такой телевизор в их квартире был у соседки Клавдии. Рядом с тумбочкой стояли шкаф и сервант, на стеклянных полках которого Павел увидел чайный сервиз, а также бокалы, рюмки и маленькие стопочки.
  
  Среди этих красивых, но чужих вещей, стояли в красивых рамочках фотографии из семейного альбома Павла. Он, волнуясь, подошел поближе, чтобы внимательнее их рассмотреть. Вот это - он, когда заканчивал техникум, вот - Николай, когда уходил на фронт, а это - мама со своими сыновьями, которым было в то время пять и четырнадцать лет. А вот фотография его отца. Отец родился в 1898 г. Эта фотография была сделана в 1938 г., когда отцу было сорок лет. То есть он на фотографии только на два года старше, чем Николай сейчас. Мама всегда говорила Павлу, что он и Николай были вылитой копией отца.
  
  Легкая улыбка легла на лицо Павла, но глаза повлажнели, а дыхание прервалось. Он еще раз посмотрел на родные лица. Павел понял, эти фотографии должны были служить "доказательством" тому, что эта квартира давно им обжита.
  - Ладно, Коль, ладно. Я тебе об этом еще все расскажу. Посудачим, - мысленно обратился он к брату, глядя на его фотографию.
  
  С этими мыслями Павел подошел к двери и вышел в коридор. Там на полу стояли разные коробки и свертки. Павел перенес коробки с продуктами, которые ему дали в гастрономе, на кухню, а свертки с одеждой оставил лежать на месте. Когда он, неся тяжелые коробки, вошел в кухню, то внимательно рассмотрел свое кухонное хозяйство. Ему было не до этого, когда "главный" давал ему здесь свои наставления.
  
  В углу стоял холодильник "ЗИЛ", рядом - белый буфет, напротив - большой кухонный стол. Когда Павел открыл буфет, то нашел там самую разную посуду, а в кухонном столе - кастрюли, сковородки, миски. Все учел "главный", даже кухонное полотенце висело на крючке рядом с раковиной.
  
  Павел пошел в ванную комнату, чтобы вымыть руки. Там на стенах был белый кафель, над умывальником висела полочка с зеркалом, на которой стояли бритвенные и другие принадлежности. На красивых металлических крючках висели два полотенца - большое и маленькое.
  - Ну, просто Иванушка-дурачок из сказки, - подумал про себя Павел. При этом он посмотрелся в зеркало и подмигнул себе.
  И здесь неожиданно у него появилось редкое радостное настроение, которое бывает у детей в Новый Год, когда они получают свои подарки.
  
  Он поспешил на кухню и стал распаковывать покупки. Правда то, что он делал эти покупки не сам, но сейчас он сам с ними разберется.
  
  ***
  Павел долго лежал в теплой ванне, наслаждаясь приятным запахом хорошего мыла. В прежней квартире никто в ванне не лежал, хотя она содержалась в достойной чистоте. Но все же соседи предпочитали обходиться душем.
  
  Чистый, с влажными волосами, Павел прошел на кухню. Там он щедро намазал кусок мягкого белого хлеба душистым маслом, а сверху аккуратно уложил крупные соленые шарики из железной банки, на которой красными буквами было написано "Красная икра". Эти шарики в банке действительно выглядели темно-красными, но на фоне белого масла были оранжевыми.
  
  Он открыл еще одну бутылку с пивом. Если первую бутылку Павел выпил залпом и из горлышка до того, как принял ванну, то сейчас он налил пиво в высокий стакан, при этом едва не выплеснул на стол белую шапку пены, но изловчился и не допустил этого. Поначалу он сел за кухонный стол, но потом, улыбнувшись пришедшей в голову идее, поставил на красивый жостовский поднос стакан с пивом, два бутерброда с икрой и, конечно же, не забыл и про початую бутылку.
  
   Войдя в гостиную, он поставил поднос на столик, включил телевизор и уютно расположил себя на диване. Мысленно поблагодарив брата за этот подарок, Павел стал откусывать маленькие хлебно-масляно-икорные кусочки, запивая их пузырчатым пивом.
  
  Закончив с пивом и телевизором, он лег спать на новом месте. Вспомнил, как мама в таких случаях вспоминала поговорку - "На новом месте приснись жених невесте". Он подумал, а как бы эта поговорка звучала в его случае. Наверное, так: "На новом месте, ух-ху-ху, приснись невеста жениху". Он улыбнулся и закрыл глаза. Но, странное дело, хотя сегодняшний день был очень хлопотным, и Павел устал, но сон не шел. А мешал этому целый рой незваных мыслей. Они выскакивали из укромных уголков памяти, формировались в четкие картинки, заставляли думать о себе.
  
  Павел редко вспоминал отца, ведь прошло уже двадцать лет с тех пор, как они получили похоронку. Но сейчас он отчетливо вспомнил его. Павлу было девять лет, когда отец ушел на войну. Отец тогда крепко прижал младшего сына к груди и сказал хриплым и незнакомым голосом:
  - Паш, Коля тоже уйдет. Взрослеть тебе придется быстро. Смотри за матерью. Вернусь - разберемся.
  
  И сейчас Павел подумал, как бы могла сложиться их жизнь, если бы не война. Мама была бы жива, у Николая и Павла могли бы быть семьи, а отец мог быть счастливым мужем и дедом. А сколько таких несостоявшихся судеб вокруг.
  
  Память разбередила душу. Спать расхотелось вовсе. Павел откинул одеяло и вернулся на кухню. Там он не спеша накрыл стол на четверых - отца и мать он посадил рядом на одной стороне стола, Колю - по другую сторону справа от отца, а себе отвел место напротив Николая слева от мамы.
  
  Он всем положил на тарелку грибочков из банки, по ломтику рыбы и кусочку колбасы, а также по кусочку красного толстого перца, который он достал из болгарской банки. Потом он налил мужчинам по пятьдесят граммов водки в стопочки, а маме - кагора в красивую рюмку. Около каждой тарелки он положил по половинке ломтика белого хлеба. Сел на свое место, поднял стопку водки и сказал:
  - Пап, мы так рады, что ты вернулся целым и невредимым. Давай выпьем за счастливую жизнь, которая теперь сложится у нас.
  Павел одним глотком осушил свою стопку. Затем он медленно опустошил свою тарелку. После этого он сел на место отца и сказал:
  - Спасибо Паша. Ведь что бы ни творилось вокруг, я не переставал думать о вас.
  
  После этого Павел выпил стопку водки и закусил тем, что было в тарелке отца.
  Затем он сел на место Николая и сказал:
  - Получилось, что я попал в плен. Но все позади. Я дома среди вас. Будем жить и жить счастливо.
  
  Потом Павел сел на место матери, закрыл глаза и сквозь сомкнутые веки просочились скупые слезинки. Он не говорил словами за маму, он сказал ей свои слова:
  - Мам, что же ты не дождалась. Мы бы сейчас вместе ждали Колю и вспоминали отца. Мам, мне так тебя не хватало все это время.
  Он не стал ничего трогать на мамином месте и медленно пошел в свою комнату и лег спать. Странно, но он уснул сразу же.
  
  ***
  Свой следующий день Павел начал поздно. Было приятно поваляться в постели, зная, что впереди несколько свободных дней. А естественное волнение по поводу скорой встречи с корреспондентом французской газеты придавало пикантную остроту его лености - довольно пресному по природе чувству. Надо сказать, что Павел все это время придумывал, обдумывал возможные варианты своей беседы с этим корреспондентом. И основные желательные направления беседы Павел для себя уже конкретно определил.
  
  После вкуснейшего в своей жизни завтрака Павел еще раз провел для себя экскурсию по квартире. Теперь он твердо знал, что и где находится.
  
  Около одиннадцати часов утра раздался телефонный звонок. И хотя Павел ждал этого звонка, он заметно вздрогнул, но, подняв трубку, спокойно и приветливо сказал:
  - Да, я вас слушаю.
  
  Приятный женский голос в трубке поинтересовался:
  - Это Павел Лавров, не так ли?
  - Да, это я... Но вот ваш голос кажется мне незнакомым.
  - Да, вы правы, мы незнакомы. Я переводчица Интуриста. Меня просили позвонить вам и от имени мсье Пьера Руже договориться о встрече с ним.
  - Я не понял. Кто хочет встретиться со мной и по какому поводу?
  - Стало известно, что вы нашли своего брата во Франции, и Пьер собирается написать об этом статью в своей газете. Он надеется, что вы не будете возражать.
  - Да, я бесконечно благодарен тому французскому парню, который приехал в Москву и навел справки обо мне. Это большая удача, что он нашел меня. Но ведь я мало что могу рассказать корреспонденту. Я еще не видел брата, я только один раз разговаривал с ним по телефону.
  - Да, да. Именно этому обстоятельству Пьер придает большое значение. Ему хотелось бы в своих статьях рассказать об этом счастливом событии в вашей жизни с самого начала. И он очень надеется, что вы согласитесь встретиться с ним.
  - Право, я не знаю...
  - Такая большая удача не должна пройти незамеченной. Пусть люди узнают, что такое возможно.
  - Ладно, хорошо. Спросите Пьера, удобно ли ему приехать ко мне в пятницу.
  - Он спрашивал меня, не захотите ли вы встретиться с ним в каком-нибудь ресторане?
  
  Павел усмехнулся в трубку и сказал:
  - Скажите ему, что в России другие традиции. Я буду рад видеть его у себя.
  Павел услышал приглушенный разговор на французском языке. Через какое-то время телефон сообщил:
  - Да, Пьер благодарит вас за приглашение и спрашивает, удобно ли будет, если он придет к вам в 5 часов вечера в пятницу.
  - Да, вполне.
  
  К этому моменту Павел хорошо выучил текст записки, которую ему оставил "главный", поэтому он был готов к следующему вопросу:
  - Простите Павел, но вы не сказали бы мне ваш адрес и как до вас доехать.
  - Да, конечно, - и Павел подробно ответил на этот вопрос.
  - Спасибо, - ответили ему в трубку. - Извините, но я забыла спросить, можно ли мне тоже приехать к вам? Если, конечно, вы не знаете французский язык достаточно, чтобы обойтись без моей помощи.
  - Конечно, приезжайте, без вас я пропаду.
  На этом первый этап плана Павла был завершен.
  ...
  Нельзя сказать, что Павел не волновался, ожидая вечером в пятницу первых гостей в этой не своей квартире. Но это было не бурное волнение, а так легкая зыбь. Он улыбнулся себе - надо же. Ведь меньше недели назад, если бы он узнал, что к нему собирается в гости чистокровный француз, да еще с переводчицей, он мог бы задохнуться от волнения. Но на фоне пережитого им за это время визит этих гостей не входил даже в пятерку наиболее значимых событий.
  
  Для встречи он приготовился тщательно. Павел выучил на всякий случай по карте Москвы, где были ближайшие магазины, кинотеатры, рестораны, а также музеи и церкви. Ведь мало ли чего может спросить иностранец "старожила" этой одной из центральных московских улиц.
  
  ***
  Вот и звонок в дверь, которую Павел поспешил открыть. Перед дверью стояли, улыбаясь, молодые мужчина и женщина - француз - корреспондент газеты, о котором речь шла с самого начала, и очаровательная переводчица, которая разговаривала с ним по телефону. После нескольких минут толкотни в прихожей Павел пригласил своих гостей на кухню выпить по чашке кофе. Светлана по-русски несколько смущенно спросила Павла, а почему он решил принять гостя на кухне.
  
  - Светлана, у меня большая и уютная кухня. В комнате же я приготовил стол для нашей беседы. Там я поставил фрукты, вино. А главное, там лежат документы, которые, я думаю, заинтересуют корреспондента французской газеты.
  
  - Да, отлично,- прокомментировала решение Павла Светлана.
  
  Во время этого разговора француз с улыбкой стоял, вслушиваясь в непонятную русскую речь. Потом Светлана что-то, тоже улыбаясь, объяснила ему по-французски, и они все прошли на кухню. А там кроме чашечки кофе хозяин предложил гостям много вкусных вещей - икру двух цветов, белую, красную рыбу разного способа приготовления, прекрасный сыр, сырокопченую колбасу и прочие вкусные вещи.
  
  И хотя Светлана по роду своей работы была приучена сдерживать эмоции, но сейчас ей это не удалось - и на милом лице проявилось изумление. Однако француз этого не заметил. Он уже внимательно приглядывался к Павлу, и по выражению его лица можно было понять, что он весь ушел в работу - как начать интервью, о чем в первую очередь спросить Павла. И хотя газетчик сидел за столом, пил кофе и ел предложенные ему Павлом бутерброды, было видно, что удовольствие от еды получали только двое, и француза среди них не было.
  
  Затем Пьер, Светлана и Павел перешли в большую комнату. Они сели за стол, и Светлана перевела слова, которые произнес Пьер.
  - Если вы не возражаете, я буду вам задавать вопросы. Светлана их переведет, а вы мне дадите ответ, который тоже будет переведен.
  - Конечно, - ответил Павел после того, как Светлана перевела ему предложение француза.
  - Хорошо. Давайте начнем, - сказал Пьер, открывая блокнот и доставляя красивую паркеровскую ручку с золотым пером.- Я случайно два дня тому назад узнал, что вам посчастливилось найти брата, который попал в плен к немцам, а после войны остался жить во Франции.
  - Да. Это самое значительное событие в моей жизни. И я бесконечно благодарен Шарлю Мартону, который выполнил просьбу моего брата и обратился за помощью в справочную службу Москвы, где ему, самое невероятное, уже через несколько минут сообщили мой адрес и телефон.
  - А вы сами предпринимали попытки искать брата?
  - Да, конечно. Моя мама - она умерла четыре года назад - обращалась во многие наши организации и в международные с надеждой найти хоть какие-либо сведения о судьбе старшего сына. К сожалению, ее поиски результатов не дали.
  - Значит, можно говорить о большой удаче, что французскому парню с первой попытки удалось найти Ника Лаврова?
  - Да, несомненно. Это огромная удача для меня и брата.
  - Я в Москве первый раз. Здесь я всего меньше недели. Но, видите ли. Я, как корреспондент большой газеты, слежу за событиями в мире и за грандиозными успехами вашей страны. Мировая сенсация - это запуск вашего первого спутника 4 октября 1957 г. Спуск на воду первого в мире атомного ледокола "Ленин". Несколько моих друзей и коллег были в Москве на VI Всемирном фестивале молодежи и студентов. Я знаю историю вашей страны. Отчасти поэтому я и был командирован сюда. У меня задание - написать о программе обмена нашими студентами. И я не думал, что прикоснусь к теме войны.
  - Да... Но если бы попросили любого человека на улице сказать о самом важном событии в жизни нашей страны, то, я уверен, почти все назвали бы день Победы. Война будет долго еще жива в памяти нашего народа, который столько пережил за долгие четыре года.
  
  - Павел, если вы не будете возражать, расскажите мне как война вошла в вашу семью.
  - Да, конечно... На войну мой отец и брат ушли из Гусь-Хрустального. Наша семья жила тогда в том городе. Там мы с мамой и получили похоронку на отца. Он погиб под Курском в 1943 г. А в 1946 г. мы с мамой переехали в Москву. Вот почему было легко нас найти здесь. Ведь мы не погибли и не пропали.
  - Но, извините, Павел. Светлана сказала "похоронка". Что это?
  - Это официальное письмо с фронта о гибели родственника. Я приготовил для сегодняшнего разговора папку с документами. Похоронка тоже там.
  
  С этими словами Павел придвинул к себе толстую папку с завязочками. На папке была маминой рукой сделана надпись "Гриша и Коля". Он медленно развязал мятые ленточки, которые держали закрытой старую, потертую от времени папку. Затем бережно открыл ее, и перед ним на столе оказалась кипа разных документов - написанных от руки, напечатанных на машинке, на русском и на иностранных языках.
  
  - Можно мне взглянуть на них? - спросил Пьер. И когда Павел согласно кивнул головой, Пьер стал медленно раскладывать эти документы на столе. Светлана брала в руки некоторые из этих документов и говорила несколько французских слов о каждом из них.
  - Вот и похоронка. - Павел взял в руки полуистлевший листок. Он еще раз взглянул на поблекший от времени текст.
  
  На листке стоял угловой штамп, а ниже на старой машинке был напечатан текст.
   НКО
  Войсковая часть
  полевая почта 2398
  "13" июля 1943 г.
   Љ 1219/т.
  Извещение
  Ваш муж лейтенант Сущев Григорий Иванович, 1898 г. рождения уроженец г. Гусь-Хрустальный, верный воинской присяге, проявил геройство и мужество в боях за Социалистическую Родину, был убит у деревни Прохоровка 7/7 и похоронен в братской могиле у поселка Яковлево Курской области.
  Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии. Приказ НКО СССР.
  Начальник штаба в/ч,
  полевая почта 2398
  гвардии подполковник Сизов
  
  Потом он передал похоронку Светлане. После того, как она перевела содержание похоронки, она передала ее Пьеру, тот подержал ее в руках, а потом аккуратно положил на стол.
  - Первый раз я держал такой документ в руках, - сказал Пьер с искренней болью в голосе.
  
  Павел вздохнул, а потом продолжил свой рассказ.
  - Когда началась война, мне было всего девять лет. Отец ушел на фронт через три недели. Ему было сорок пять лет. Погиб он в 1943 г. Николаю было всего около восемнадцати лет. Его забрали на фронт через полгода. Он воевал в пехоте.
  
  Последнее письмо от него мы получили осенью 1944 г. из Белоруссии. Оно тоже в этой папке. Кстати, вы, возможно, не знаете, что за годы войны в Белоруссии погиб каждый четвертый житель, и в руины были превращены более двухсот городов и около десяти тысяч сел и деревень
  - Бог мой, я, не знал этого. Павел, а можно я посмотрю письмо вашего брата?
  - Да, конечно, - Павел нашел белый треугольник солдатского письма. Бережно раскрыл его и протянул Светлане.
  
  Павел слушал непонятные музыкальные звуки французского языка и смотрел на Пьера. Тот непрерывно покачивал головой. Павел наизусть помнил незатейливые слова этого письма. Ведь Коля, фактически, был ребенком. Он писал, что в лесах Белоруссии много черники, что вчера они ночевали не в окопах, а в деревне. Похвалился, что их накормили картошкой, и ему даже досталось два глотка козьего молока. Сказал, что скучает по дому и обещал написать через несколько дней. Сообщил что, мол, пришел почтарь и не дает написать письмо подлиннее. И ни слова о войне.
  
  Когда Светлана закончила переводить письмо, Пьер спросил Павла, может ли он взять похоронку и это письмо Николая на время. Он хочет сфотографировать их, а фотографии поместить в газету.
  
  Павел молча взял эти два дорогих ему документа и протянул их Пьеру. Тот аккуратно положил листки в большую записную книжку и положил ее в карман пиджака.
  - Спасибо, я обещаю скоро вернуть их в целости и сохранности.
  Потом он сказал.
  - Я вижу, сколько разных запросов делала ваша мама.
  - Да она вплоть до своей смерти в течение тринадцати лет искала сына. И таких матерей до сих пор много в нашей стране.
  - Вы знаете, Павел, - сказал Пьер, - я еще никогда не чувствовал такой печали по поводу чужих судеб.
  
  Он помолчал, а потом сказал:
  - Если вам не очень тяжело вспоминать о трагических днях войны, расскажите нашим французским читателям хотя бы немножко о вашей жизни в то время.
  - Я не очень отчетливо помню начало войны. Мне же было девять лет. Наш город Гусь-Хрустальный расположен на реке Гусь. А Хрустальный, потому этот город с конца восемнадцатого века является центром производства хрустальной посуды. Кстати, до войны Николай окончил техникум при фабрике и работал стеклодувом. Так вот... Хрусталь в нашем городе славится своей отделкой, которая называется брильянтовой. Ну а сразу после объявления войны практически все предприятия в стране были срочно переведены на выпуск оборонной продукции. И Гусь-Хрустальный стал вместо хрусталя выпускать триплекс для самолетов, термосы и медицинские ампулы.
  - Извините, - перебила Павла Светлана, - я не знаю, что такое триплекс.
  - А, ну конечно, как вы можете знать. Триплекс - это защитное многослойное стекло. В годы войны его устанавливали на военных самолетах.
  
  Помолчав, Павел продолжил свой рассказ.
  - На станцию Гусь-Хрустальный прибывали санитарные поезда с ранеными. Недалеко от станции в здании школы был сразу с начала войны организован госпиталь. Мама сначала работала там прачкой. Во дворе школы, на прежней спортивной площадке, были натянуты веревки для сушки белья. И женщины, я не знаю, сколько их точно было, но они стояли с корытами на табуретах в два ряда, стирали окровавленные бинты и одежду. Мама тогда сразу постарела лет на десять...
  
  - Простите, Павел, - неожиданно прервал его Пьер. - Я видел у вас на кухне на столе бутылку водки. Давайте выпьем по рюмке.
  Светлана перевела эти слова Пьера и сказала:
  - Павел, я тоже хочу выпить.
  
  Павел молча встал, пошел на кухню. Он поставил на поднос бутылку водки, три рюмки, а также тарелки с хлебом, колбасой и рыбой. Войдя в комнату, он поставил поднос на стол, аккуратно отложив в сторону папку с документами, затем разлил водку в стопки. Все трое взяли их в руки и молча выпили.
  -Я никогда не забуду, что я испытал в этой комнате, слушая вас и видя все эти немые свидетельства горя вашей семьи, - сказал Пьер, положив руку на то место, куда он положил свой бумажник с документами Павла.
  - Любая семья в любой стране не забывает своего горя. А здесь невыносимое горе легло на всю страну. Одним из крупнейших сражений за все время войны была битва на Курской дуге . Но как человек может представить себе, что в этих боях участвовало свыше двух миллионов солдат и офицеров, свыше шести тысяч танков и самоходок, около тридцати тысяч орудий и более четырех тысяч самолетов. И в этом аду погиб мой отец.
  
  Светлана попросила Павла написать эти цифры на бумаге. Она боялась ошибиться, такими невероятными они ей показались.
  Когда она по бумажке перевела то, что сообщил Павел, Пьер сказал:
  - Я обязательно просмотрю военные архивы и приведу доказательства. Я уверен, что сейчас молодые французы даже не могут себе представить эти цифры. Это, к сожалению, относится и ко мне. Спасибо вам, Павел. Я вижу, что вам было тяжело вспоминать это.
  - Да, это тяжелые воспоминания. Но мне хотелось бы сказать еще вот что. Немец 22 июля 41 года, нарушив наши границы, всей своей мощью навалился на нашу страну. А представьте себе картину войны, если бы Красная Армия начала с первых дней войны не отступать от своих границ в глубь страны, а развернула бы бои на территории Европы.А почему этого не произошло, пусть разбираются историки. И что сталось бы с европейскими союзниками фашистской Германии - Венгрией, Италией, Румынией, Словакией, Хорватией и Болгарией, если бы на их территориях велись такие страшные ожесточенные бои, которые происходили на нашей земле. Так что, я думаю, Европа должна быть очень благодарна нашему народу и за это.
  - Да, Павел, у нас во Франции, к сожалению, мало кто знает о реальных масштабах военной трагедии вашей страны. Но я обещаю написать об этом.
  
  Затем он обратился к Светлане:
  - Я думаю, нам пора уходить. Попросите Павла еще раз увидеться и поговорить со мной. Но теперь я приглашу его в гости. Мы встретимся в гостинице.
  Когда Светлана передала Павлу эти слова, он улыбнулся и согласно покивал головой.
  - Я буду рад еще раз вас увидеть. Позвоните мне предварительно.
  
  ***
  Потом, тепло попрощавшись с гостями, Павел закрыл дверь, вернулся в комнату, собрал документы в папку. Затем он прошел на кухню, взял одну из коробок, сложил туда несколько бутылок - водку, вино и пиво, нарезал и завернул в пергамент различную закуску. Оделся и вышел на улицу.
  
  Он поехал на старую квартиру. Павел прекрасно помнил рекомендацию "главного" по поводу того, что ему желательно эти несколько дней не выходить из квартиры, чтобы не пропустить важный телефонный звонок. Однако Павел твердо решил с этого момента сам принимать решения по поводу своих дальнейших действий.
  
  Когда он позвонил в старую квартиру, то позвонил один раз. Это значило "общий звонок". Ему, конечно же, открыла Степанида Серафимовна. Она замерла, сложила руки на груди и запричитала:
  - Павлуша, ты!? Что же ты ничего нам не сказал. Какие-то люди объяснили, что ты переехал. Мы уж не знали, что и подумать. А тебя и не чаяли увидеть.
  
  На эти громкие причитания в коридор вышли все соседи. И тут поднялся уж настоящий галдеж. Павел поставил коробку на пол и стал медленно расстегивать пальто. Он улыбался, но грудь ее сдавило волнение. Ведь так сложилась жизнь, что ближе этих людей у него и у мамы не было. Но потом он заставил себя широко улыбнуться и сказать:
  - Привет, детишки. Дед Мороз досрочно пришел к вам с подарками.
  Все разом замолчали, и какое-то время в коридоре было тихо. Но недолго. И пока Павел медленно добирался в этой "тесной толпе" до кухни, все вслух говорили о своем отношении к его исчезновению. Даже Даниил оставил в стороне свою невозмутимость и шел позади Паши, положив ему руку на плечо.
  
  Уже на кухне Павел сказал:
  - Я приехал отметить очень важное для меня событие. Я нашел своего старшего брата.
  Шум после этого как ножом срезало, и Паша в тишине продолжал:
  - Да вы знаете, что мы с мамой искали Николая. Но он, как оказалось, был в плену, потом попал во Францию, женился на француженке. И вот один французский студент нашел меня в Москве. К счастью.
  
  После этих слова опять шум прокатился по кухне, как шум прибоя. Но потом все снова замолчали в ожидании дальнейших объяснений.
  - И так оказалось, что и моя очередь на квартиру подошла. Да, ладно, это пустое. Я тут принес кое-то что выпить и закусить. Давайте отметим эти события.
  
  Когда вечер уже перешел в ночь, Павел стал собираться домой. И тут Даниил сказал:
  - Паш, давай я провожу тебя.
  - Пойдем, я буду рад.
  По дороге к метро Павел рассказал кое-что из последних событий. Он рассказал Даниилу, что собирается поехать к брату во Францию, добавив при этом, что это пока секрет. Вздохнув, он сказал:
  - Я уверен, что это будет нелегко, но я уже продумал свои шаги.
  Помолчав, он добавил:
  - Даня, если я буду жить с братом во Франции, можно я тебе буду писать сюда.
  - А почему нет?
  - Ты не побоишься, что тебя упрекнут за связь с иностранцем.
  - Да вообще-то, Паш, мне терять нечего. У меня же работа не секретная.
  - Что ты сказал? - вдруг встрепенулся Павел.
  - Я ведь работаю парикмахером в мужском зале. У нас первого отдела нет. Поэтому мне иностранцев можно не бояться.
  - Ну, Даниил. Ты такой молодец. Выручил.
  - Не понял.
  - У меня на работе есть первый отдел, но я пока допуск туда не имею, потому что надобности не было. А ведь если бы я поработал там с документами хоть раз, то это было бы весомым поводом меня к брату не пустить. Но теперь я знаю, что делать.
  
  Потом Павел тепло сказал Даниилу:
  - Я тебе позвоню перед отъездом, если у меня с ним получится.
  - А у тебя есть телефон?
  - Есть. Догадайся, какой у него номер.
  Даниил задумался, а потом громко рассмеялся:
  - Ну, дают. А ты наш знаешь?
  - Само собой.
  
  ***
  На следующий день довольно рано утром Павлу позвонил "главный". Он пожурил Павла:
  - По-моему, у нас была договоренность, что вы побудите дома. Мы во многом пошли вам навстречу, и могли бы надеяться на ваше понимание.
  - Извините, но я ни о чем вас не просил. Но я понимаю вас и контролирую свои слова и поступки, как вы могли убедиться.
  - Дело в том, что ваша ситуация вышла за рамки семейной и может иметь большой резонанс в зарубежной печати. Только этим и вызвано наше беспокойство.
  - Мне кажется, нет причин для беспокойства. Я буду иметь дело только с Пьером Руже, а он, я уверен, будет объективен и деликатен.
  - Мне хотелось бы, чтобы вы ознакомили меня с вашими планами.
  - К сожалению, я еще ничего по этому поводу сказать не могу. Я только собираюсь обсудить все с братом.
  - Хорошо. Но учтите, что вам будет оказана самая активная помощь в получении братом необходимых документов для возвращения в Советский Союз.
  - Спасибо.
  
  ***
  Вторая встреча Павла с Пьером Руже состоялась в гостинице "Националь". Номер Руже представлял собой две комнаты. Одна - довольно большая, больше двадцати квадратных метров, а дверь во вторую комнату, по всей видимости, спальню, была закрыта. Ванная комната была по размеру чуть меньше комнаты, в которой жил в своей общей квартире Павел с матерью.
  
  Пьер пригласил Павла посидеть в ресторане, но тот отказался, сказав:
  - Вы знаете, если я захочу, то смогу посидеть в ресторане и когда вы уедете. Но вот побывать в номере гостиницы мне вряд ли удастся.
  
  Светлана, которая и на этот раз помогала Пьеру и Павлу понимать друг друга, улыбнулась. Ей нравился этот худой высокий молодой человек. Лицо Павла казалось уставшим, но взгляд его стального цвета глаз был живым и пытливым.
  
  Разговаривая с Пьером, Павел внимательно осматривал его номер.
  Пьер какое-то время молча наблюдал за Павлом, а потом сказал:
  - Павел, я вижу, что вам нравится здесь. Но, признаться, я проголодался. Давайте закажем ужин.
  - Прекрасно, мне будет, что рассказать о сегодняшнем вечере Николаю, когда я его увижу.
  - Да, вот, возьмите.
  
  С этими словами Пьер достал из своего бумажника похоронку на отца и письмо Николая, сказав при этом:
  - Спасибо. Я рад, Павел, что судьба свела нас. Я рад нашему знакомству. На многое в истории вашей страны я смотрю теперь иначе. И мне очень нравится ваша искренность.
  - А может быть стоит посмотреть, нет ли в ней двойного дна,- сказал, улыбаясь, Павел.
  - Давайте этим и займемся за ужином.
  
  Пьер попросил Светлану сделать заказ по телефону. И скоро официант в белой курточке вкатил в комнату столик, на котором стояли посуда, бокалы, бутылки, несколько блюд, накрытых красивыми фарфоровыми крышками. И даже эти крышки не помешали аппетитному запаху наполнить комнату. Официант ловко и быстро сервировал стол на троих. Он собирался открыть бутылку с вином, но Пьер, по всему видно, попросил его не делать этого. Официант с легким поклоном ушел из номера. Пьер сам открыл бутылку с водкой и с вином. Потом достал бутылку шампанского из ведерочка со льдом и сказал:
  - Мы не спускаем новый корабль на воду, поэтому разбивать бутылку не будем, а давайте выпьем по глотку шампанского за спуск на воду первой статьи о вас.
  
  С этими словами, Пьер снял с пробки проволочку, с помощью салфетки помог пробке, и она с легким звуком выскочила из бутылки, из которой появилась не пенная струя, а легкий белый дымок - так сильно была охлаждена бутылка. Пьер разлил шампанское в три красивых хрустальных фужера. И фужеры с искрящимся шампанским издали мелодичный звук, когда три руки свели их вместе.
  - Кстати, Пьер. Вам нравятся эти фужеры?
  - Сказать по правде, я даже не посмотрел на них.
  - Взгляните. Ведь они сделаны в Гусь-Хрустальном. На той фабрике, где до войны работал Николай. А этот вид отделки хрусталя, которая заставляет его сверкать, и называется брильянтовой.
  
  После этих слов и Пьер, и Светлана подняли свои фужеры на уровень глаз и стали внимательно разглядывать сложные грани.
  - Павел, я изумлен. Мне кажется, что нет ничего вокруг вас, о чем вы не могли бы рассказать чего-нибудь интересного.
  Павел только улыбнулся. Он стоял около стола и внимательно разглядывал номер. Он задержал взгляд на потолке со сложной лепниной и долго смотрел на блестящий натертый воском пол из наборного паркета. Потом он подошел к балкону и спросил:
  - А мы можем выйти потом на балкон и покурить?
  - Конечно, если хотите. Но мы можем покурить и здесь.
  - Вы знаете я редко курю, наверное, потому, что мне не очень нравится запах табака.
  
  Павел помолчал, а потом спросил Пьера:
  - А что вы знаете про эту гостиницу?
  - То, что она не из дешевых.
  - Да, вы правы. Серьезные проблемы с высокой стоимостью номеров были уже в 1932 г.
  - Да!? - было видно, что Павел смог заинтересовать его. - Нет, действительно, Павел, Вам говорили, что вы очень интересный рассказчик?
  - Нет. Просто, прежде чем придти к вам в гости, я узнал кое-что об истории "Националя". Мама всегда учила меня узнавать как можно больше обо всем, с чем мне придется соприкоснуться. Она всегда говорила, что без этих знаний человек живет как бы среди плоских декораций. А чем больше знаешь, тем более объемной становится окружающая тебя реальность.
  
  Пьер покачал головой и с легкой улыбкой сказал:
  - Мне никто никогда подобного не говорил. Но вы правы, как всегда. Я, побывав здесь и, в частности, познакомившись с вами, понял, что на Западе люди чересчур практичны, поэтому зачастую скучны. Но с вами интересно, действительно интересно разговаривать. И я надеюсь, что услышу от вас за ужином что-нибудь про эту гостиницу.
  
  Во время ужина Павел с удовольствием ел предложенные ему незнакомые блюда, а Светлана переводила ему то, что Пьер рассказывал про особенности этих блюд.
  - Вам говорили, что вы очень интересный собеседник? - сказал с улыбкой Павел, а Пьер и Светлана рассмеялись.
  
  Затем Павел начал свой короткий рассказ:
  - Улица, на которой стоит гостиница, стала носить имя Максима Горького с 1932 г. Раньше она называлась Тверской. С нее начиналась дорога на Тверь. А гостиница была построена в 1902 г. Это была одна из самых шикарных гостиниц в Москве. Отделка природным камнем, керамической плиткой, лепнина, дорогой мозаичный пол. Одним словом, не гостиница, а музей. Лестницы вестибюля были из разных пород мрамора. Особое восхищение вызывали лифты, ватерклозеты и ванны, телефонная связь и система вентиляции. Надо не забывать, что это был 1902 год.
  
  Но после революции 1917 года в гостинице началась другая жизнь. Сюда переехало советское правительство, и гостиницу освободили от постояльцев. Номер 107 заняли В.И. Ленин с Надеждой Константиновной, "Гостиную Людовика XV" занял Яков Свердлов, жил здесь Лев Троцкий с семьей, и другие. После переезда правительства в Кремль, было решено сохранить гостиницу, но переименовать. Так Националь стал "Первым Домом Советов", и прежде шикарная гостиница превратилась фактически в общежитие.
  
  В 1932 году Националь был капитально отремонтирован, сюда привезли мебель и произведения искусства из национализированных дворянских усадеб и дворцов. По сути, отель стал отелем-музеем, но таким дорогим, что даже иностранцы не стремились останавливаться здесь. Гостиница была объявлена убыточной, однако принять решение по ней не успели - началась война. Ну, вот и все.
  - Спасибо, Пауль, большое спасибо за ваш рассказ.
  - А вам спасибо за ужин. Мне было очень приятно провести с вами время.
  - Может быть, выйдем на балкон и покурим?
  - Да, я только что хотел предложить это.
  Светлана от предложения выкурить сигарету отказалась и осталась в номере, доедая десерт.
  
  Когда Павел и Пьер вышли на балкон и закурили сигареты, Павел неожиданно для Пьера заговорил на английском языке.
  - Пьер, я уверен, что вы знаете английский. А пригласил я вас на балкон, потому что в номере я разговаривать с вами по технической причине не хочу. Так вот. У меня к вам личная просьба, о которой никому не надо знать.
  
  Увидев, как напрягся Пьер, Павел с горькой улыбкой сказал:
  - Речь не идет об участии в убийстве или о вывозе драгоценностей. Дело в том, что мне было твердо рекомендовано пригласить Николая сюда в Москву. Настолько твердо, что у меня возникло опасение, что потом ему вернуться во Францию не позволят. А ведь он мой старший брат.Он все эти долгие двадцать лет жил иначе, чем мы здесь. Ему сейчас тридцать восемь лет, у него совершенно другой уклад жизни. И менять его, даже ради меня, я ему не разрешу. Но я уже не могу себе представить жизнь вдалеке от Николая. У меня нет семьи, и мне нечего терять здесь. Поэтому я хочу переехать к нему.
  
  Пьер облегченно вздохнул и сказал:
  - Пауль, не волнуйтесь. У меня есть несколько влиятельных друзей во Франции. Я уверен, что они не откажутся помочь мне. Мою статью напечатают, и я возьмусь за организацию вашей встречи во Франции.
  - Спасибо Пьер. И давайте я потушу эту сигарету, я не большой любитель курева.
  
  В конце вечера Павел вызвался проводить Светлану. Но она сказала:
  - Пока ты курили, я вызвала такси. Но спасибо за ваше предложение.
  Обращаясь к Пьеру, она напомнила ему:
  - Вы не забыли, что у нас встреча с руководителями студенческих групп в девять часов утра.
  - Помню, спасибо.
  
  Павел и Пьер крепко пожали друг другу руки.
  - Искренне рад нашему знакомству, - сказал Пьер.
  На что Павел по памяти сказал ему по-французски то же самое. Получилось, неверное, не очень хорошо, судя по тому, что Светлана и Пьер засмеялись.
  
  ***
  На следующий день Павел поехал к себе на работу и написал заявление об уходе. Начальник отдела, на чье имя было написано заявление, был крайне удивлен. Никогда никаких проблем с Павлом не было. Но Павел поспешил объяснить:
  - Извините, но мне сейчас не до работы. Нашелся мой брат, который пропал еще во время войны. Мы не виделись двадцать лет. Я должен перестроить свою жизнь. Что касается работы, то у меня нет ничего важного и неоконченного, и я прошу отпустить меня сразу. Я не был в отпуске в этом году, поэтому я написал два заявления - на отпуск и на увольнение.
  
  К счастью начальник сразу согласился. Николай в тот же день оформил бегунок, упросил секретаршу напечатать и подписать у директора приказ о его уходе. Затем отнес документы в бухгалтерию, и уже к концу следующего дня ему удалось получить расчет.
  
  Когда он уже поздно вечером открывал дверь квартиры в Померанцевом переулке, то не мог скрыть довольной улыбки. "Главный" будет недоволен.
  
  ***
  Павел ничего не слышал от Пьера в течение четырех дней, а на пятый день позвонила Светлана и сказала:
  - Здравствуйте, Павел. Я хочу сказать, что два часа тому назад Пьер Руже улетел во Францию. Меня не было в Москве, я возила группу французских студентов в Суздаль и Владимир. Он оставил мне письмо для вас и номер газеты, в которой напечатана большая статья про судьбу Николая . Кроме того, он оставил вам три московские газеты, которые перепечатали материалы его статьи. Но вы, наверное, уже видели их.
  - Нет, Светлана. Спасибо вам большое. А как бы я мог получить этот подарок Пьера?
  - Если вас не затруднит, приезжайте в Интурист. Я сейчас на работе.
  - Да, я знаю где это.
  - Там в проходной вы можете позвонить мне по внутреннему телефону 6-17 и я спущусь к вам.
  - Большое спасибо, Светлана. Я смогу выехать прямо сейчас.
  - Договорились. А пока до свидания.
  - Еще раз спасибо.
  
  Встреча Павла в вестибюле Интуриста со Светланой была сухой и официальной. Она передала Павлу красивую синюю папку с надписью серебряными буквами "Интурист", Москва.
  - Здравствуйте, Павел. В этой папке вы найдете материалы, о которых я вам говорила по телефону.
  - Благодарю вас, и извините за беспокойство, - а потом добавил шепотом, - хотя я рад был бы поцеловать вас в щечку.
  Только легкое движение бровей показало, что Светлана услышала эти легкомысленные слова.
  
  Дома Павел достал из Интуристовской папки свежие пахнущие типографской краской газеты. Сначала он просмотрел французскую газету. Большая статья о нем была на втором развороте. Павел понял это, увидев фотографии похоронки и Колиного письма с фронта.
  
  Потом он внимательно прочитал статью в "Красной Звезде". Фамилия корреспондента была Шапошников. Павел немного удивился, что этот Шапошников не сделал попытки переговорить с ним раньше, чем опубликовать статью. Но статья Павлу понравилась. Хотя там были напечатаны большие фрагменты из статьи Пьера, но были также слова, которые Павел не говорил, но которые приписывались ему. Но таков закон жанра. Газета "Труд" поместила не собственные статьи, а перевод фрагментов из статьи Пьера Руже.
  
  Еще раз просмотрев и прочитав газетные строчки, которые были посвящены его жизни, Павел аккуратно сложил газеты и положил их в мамину папку с документами.
  Потом сказал вслух:
  - Пора перекусить.
  А потом вспомнил, что у него уже вошло в привычку говорить вслух. И это ему не понравилось.
  - Не надо этого делать, - приказал он себе.
  
  ***
  На следующий день Павел собирался пойти купить кое-что из продуктов, но, к счастью, он не успел закрыть за собой дверь, когда услышал внутри квартиры телефонный звонок. Он поспешил снять трубку. На этот раз незнакомый мужской голос с сильным акцентом сказал ему:
  - Это Павел Лавров?
  - Да.
  - Вас беспокоит консул посольства Франции в Москве. Нам официально было передано для вас приглашение посетить Францию.
  - Я очень рад вашему звонку.
  - Да и я очень рад слышать вас. Я хочу сказать, что ваша судьба, благодаря статье Пьера Руже, стала известна нашим читателям. Ваша личная трагедия напомнила моим соотечественникам о том, что пришлось пережить вашему народу во время войны. И я уверен, что во Франции вам будет оказан самый теплый прием. Заверяю вас, что вас ждет не только ваш брат, но и много простых людей, которых ваша судьба не оставила равнодушными.
  - Еще раз благодарю вас за ваш звонок и за теплые слова. К сожалению, я не знаю, с чего мне начинать оформление нужных документов для выезда во Францию.
  - Не волнуйтесь. Назначьте время, когда вам будет удобно подъехать к нашему посольству.
  - Я свободен в любой день. Будет лучше для меня, чтобы вы сами назначили это время.
  - Хорошо. Если удобно подъезжайте в пятницу к 17 часам.
  - Спасибо. Я знаю, где находится посольство. В 17 часов в пятницу я буду там.
  - До встречи.
  - До свидания.
  Павел, когда клал трубку на рычаг после этого разговора, заметил, как сильно дрожат его пальцы.
  - Чего распрыгались? - про себя пожурил он их и улыбнулся.
  
  Поздно вечером в его квартире снова зазвонил телефон.
  - Никак "главный", - предположил Павел. Но когда он снял трубку, то узнал голос Светланы.
  - Здравствуйте Павел. Это Светлана. Я рядом со мной стоит Пьер Руже. Он только что прилетел из Франции. Он виделся с вашим братом и привез вам от него подарки.
  - Спасибо, Светлана. Большое спасибо. Как я рад слышать вас. Мой привет Пьеру.
  
  Павел услышал какое-то бормотание, а потом веселый голос Пьера сказал в трубку:
  - Страствуй, Паул.
  - Бонжур, Пьер, - ответил с улыбкой Павел.
  Потом трубку взяла Светлана. Она сказал, что Пьер хотел бы завтра увидеться с ним. А Павел рассказал о звонке консула и сказал, что в пятницу он будет в посольстве. Светлана передала это Пьеру, а потом сказала, что они с Пьером приедут вечером к Павлу в гости, если это не нарушит его планы.
  - Не нарушит, - уверил Павел и повесил трубку.
  Потом мысленно обратился к брату:
  - Что ж, Николай, пожалуй, я выхожу на финишную прямую. Жди.
  
  ***
  С тех пор прошло сорок пять лет. Николай умер. И сейчас Павел Григорьевич в качестве туриста приехал в Россию. Ему хотелось побывать в тех местах, где он когда-то жил в Москве. Старый дом снесли, а в его прежней квартире в Померанцевом переулке жил какой-то художник, с которым ему пока увидеться не удалось.
  
  А сейчас Павел Григорьевич приехал на Клязьминское водохранилище. Подойдя к дому, он сначала покричал, потом открыл калитку, подошел к двери и понял, что дома никого нет. Он опустился на скамейку около калитки, оперся спиной о доски забора, которые скрипнули в ответ на это движение. Он закрыл глаза, и ему показалось, что его тело почувствовало тепло, исходящее от старого дома. Потом провел рукой по темной скамейке. Вот и ладонь почувствовала тепло нагретых на солнце досок. А после стало тепло и сердцу. Павел Григорьевич вдруг явно ощутил присутствие матери, которая так любила посидеть здесь теплым летним вечером. Он тогда удивлялся, как можно так долго неподвижно сидеть на одном месте.
  
  И вот он сам сидит, погруженный в глубокие воспоминания и не замечает течения времени. Но вдруг детский голосок так неожиданного выдернул его из призрачного мира воспоминаний, что он вздрогнул. Он открыл глаза и увидел девочку-подростка лет четырнадцати-пятнадцати, которая повторила свой вопрос:
  - Вам плохо?
  - Нет, мне было на редкость хорошо.
  - Но вы сидели с закрытыми глазами, и я испугалась.
  - А разве ты не закрываешь глаза, когда о чем-нибудь мечтаешь или стараешься что-нибудь вспомнить.
  - Правда, - она улыбнулась. - А о чем вы мечтали?
  - О том, что придет кто-нибудь, кто живет в этом доме, и поговорит со мной.
  - Я здесь живу и уже с вами разговариваю.
  - Ты правду говоришь, ты здесь живешь?
  - Ничего кроме правды.
  - Садись сюда рядом. Тебя как зовут?
  - Женя, - сказала Женя и присела рядом с пожилым человеком, который хорошо говорил по-русски, но была непривычной его нездешняя ухоженность и спокойная уверенность. Женя не думала, что пожилой человек может быть так интересен.
  - Жень, а тебе сколько сейчас лет?
  - Четырнадцать с половиной.
  
  Жене показалось странным последующее долгое молчание, но она не проронила ни слова.
  - Знаешь, Женечка. Мне было столько же, когда я провел в этом доме свое первое лето. Мама снимала здесь комнату.
  - У кого?
  - Здесь жила тетя Зина. Она была крестной маминого двоюродного брата. Ей было тогда, не помню точно, но около пятидесяти. А маме сорок семь.
  
  При этих словах легкая, но лукавая улыбка тронула Женины губы. Она спросила:
  - Извините, но вы не сказали, как вас зовут.
  - Павел Григорьевич.
  - Павел Григорьевич, пойдемте в дом. Мы попьем чайку и подождем маму. А я вам кое-что покажу.
  - Спасибо, Женечка. С удовольствием.
  
  Павел Григорьевич легко поднялся с лавочки, на прощанье проведя по ней ладонью. Женя это заметила, и этот жест ей очень понравился.
  Войдя в дом, Павел Григорьевич снял светлый пиджак, повесил его на гвоздик за дверью и спросил Женю:
  - А где можно помыть руки?
  - А вы не помните? - спросила Женя несколько шаловливо.
  
  Не говоря ни слова, Павел Григорьевич пошел в правый угол сеней, где висел умывальник, а под ним на высоком табурете стоял таз. Кусок мыла, как и в его дни, лежал на простой деревянной полочке. Наверняка это был не тот самый умывальник и не тот самый тазик, но все было на старом месте, и такая же тонкая струйка лилась на руки, когда ты легким ударом снизу поднимал вверх алюминиевый стерженек умывальника с цилиндрической пумпочкой на конце.
  
  Павел Григорьевич неспеша намылил руки, а потом долго смывал мыльную пену тонкой струйкой воды. У него было ощущение, что вместе с водой с его рук смывается чувство одиночества, с которым ему пришлось уживаться долгие годы. К горлу подступил комок.
  
  И хотя Женя не могла знать об этих переживаниях высокого седого человека, которому пришлось нагнуться, чтобы помыть руки, она чувствовала, что эти минуты в старых сенях старого дома очень ценны для него. Она стояла и ждала, когда незнакомец сам обратиться к ней. Ждать ей пришлось довольно долго. Наконец, Павел Григорьевич, оставил в покое умывальник, автоматически протянул руку, чтобы взять полотенце - и не ошибся. Полотенце висело именно там. И это тоже его глубоко тронуло.
  - Ну вот, теперь, Женечка, я готов и к чаю, и к разговору.
  Женя улыбнулась:
  - А чай еще не готов. Сейчас я поставлю чайник, а мы пройдем в вашу комнату.
  Павел Григорьевич ничего не ответил, но его брови удивленно поднялись.
  
  Женя вышла из сеней на террасу, подошла к двери в углу. Потом она сильно потянула дверь на себя, и та со скрипом, похожим на стон, открылась.
  - Прошу вас, - сказала Женя, делая выразительный жест рукой.
  
  Павел Григорьевич вошел в "свою" комнату молча. Это была комната с двумя небольшими окнами, которые почти стояли на земле, и низким потолком. Павел Григорьевич машинально наклонил голову, боясь коснуться потолка, но ошибся. Он мог свободно ходить по комнате. Когда он жил здесь, то боязни удариться головой о потолок у него не было.
  
  Женя видела, что Павел Григорьевич, как будто стал тяжелее и, казалось, ему трудно было держаться на ногах.
  - Вы присядьте, вот табурет.
  При этих словах Женя пододвинула его, Павел Григорьевич поблагодарил ее кивком головы, поставил табурет около стола и опустился на него.
  - Женя, все стало здесь гораздо меньше, как будто высохло за годы моего отсутствия.
  - Зато вы, наверняка, подросли с тех пор.
  - Конечно, а в ту пору здесь помещалась вся моя жизнь.
  - Павел Григорьевич, - сказала Женя, и было видно, что ей нравится повторять это имя. - Зинаида Николаевна умерла в 83 г. Дом перешел к ее племяннику. Он здесь, фактически, не жил. Иногда пускал сюда летом свою дочку с внуками. Он сам жил в соседней деревне. Здесь же постоянно никто не жил. В 2001 году мама продала нашу комнату в Москве и купила этот дом. И сейчас мы здесь живем.
  
  Все это время Женя стояла перед Павлом Григорьевичем, закрывая от его взгляда противоположную стену комнаты. Когда она кончила говорить, то отошла в сторону и с легкой улыбкой сказала:
  - Посмотрите, все фотокарточки в этой комнате остались целы, правда, сильно пожелтели.
  
  Павел Григорьевич, погруженный в свои мысли, как оказалось, не очень внимательно слушал Женю, но последние слова вернули его к действительности. Тем более, что Женя сделала широкий жест рукой, показывая на темную стену. Он посмотрел туда и увидел любительские фотокарточки, которые держались маленькими гвоздиками на толстом темном брусе. Он молча подошел к фотографиям и застыл перед ними.
  
  Ему не надо было сильно напрягать зрение, чтобы узнать людей на этих старых фотографиях. Он даже знал того, кто сделал их. Эти снимки сделал Денис Анохин. А фотоаппарат подарил ему его дядя, который жил в Киеве и приехал сюда навестить свою сестру и племянника. Павел Григорьевич прекрасно помнил тот день, когда вчера еще обычный деревенский парень Денис Анохин появился на поляне, где обычно играли в футбол, с этим фотоаппаратом в руках. Казалось невозможным, чтобы в одном место могло быть сконцентрировано столько мальчишеской зависти, с одной стороны, и зазнайства хозяина фотоаппарата - с другой. Терпеливо дождавшись своей очереди, шестнадцатилетний Паша взял в свои руки подержать это техническое чудо. Он и сейчас с абсолютной точностью помнит надпись на верху фотоаппарата -
  ФЭД Љ 3788
  Трудкоммуна им. Ф.Э.Дзержинского
  Харьков
  
  Потом почти месяц все мальчишки были больны фото-лихорадкой. То есть, снимал Денис. Только иногда он поручал одному-двум своим друзьям нажать блестящую кнопку, чтобы снять самого владельца. При этом он не скупился на разные замечания типа "Держи его прямее. Зачем ты отошел, ты сбил фокус. Неужели трудно подержать его в руках несколько секунд". Никто ему ответить на эти замечания не смел. Многочисленная, но молчаливая свита постоянно сопровождала Дениса.
  
  А через месяц к Марии Семеновне пришла его мать и принесла эти фотографии. Они с мамой Павла были друзьями. Попили чаю, посмотрели фотографии, посудачили, и мама Дениса ушла, а фотографии остались на столе. А уж потом Павел с мамой долго рассматривали знакомые лица на фотографиях. Паша рассказывал, когда и где они были сделаны. Потом мама прикрепила их на стену. Так было принято в деревенских избах.
  ...
  Павел Григорьевич легко дотронулся до каждой фотографии, потом подошел к Жене, взял ее голову в ладони и поцеловал в лоб.
  - Спасибо, девочка. Ты молодец.
  
  Женя замерла, она почувствовала, что может заплакать. Но это были бы не слезы обиды, жалости, боли или разочарования. Ее переполнило такое глубокое чувство умиления, что это оно было готово вылиться слезами через край. Перед ней на мгновение приоткрылась чужая жизнь, к которой и она теперь имеет отношение. И она была рада этому.
  - Павел Григорьевич, давайте попьем чаю.
  - Женечка, а когда мама должна придти?
  - Я не знаю точно, но думаю, что через час-полтора.
  - А здесь есть поблизости продуктовый магазин?
  - Да, через три дома, у автобусной остановки.
  - Давай сходим туда, а потом приготовим ужин.
  
  Он заметил, как напряглась Женя, она пробормотала:
  - Но, деньги у мамы.
  - Я тебя спросил не про деньги, а про магазин. Я проголодался. И кроме того, я хочу подкупить тебя.
  - Что вы хотите?
  - Я хочу дать тебе взятку продуктами?
  - Вы шутите?
  - Что ты!? Я хочу заручиться твоей поддержкой. То есть я хочу, чтобы ты лоббировала мои интересы.
  - Павел Григорьевич. Ну, говорите нормально.
  - А нормально, Женечка, я хочу, чтобы ты помогла уговорить маму сдать мне на время комнату с фотографиями.
  - Да вы что! Живите так. Какие деньги. Я знаю, мама будет очень рада.
  - Когда-то моя мама снимала эту комнату у тети Вали, а сейчас это сделаю я. Так и родятся традиции. Ты что, против традиций?
  - Нет, я "за". А потом ваш сын будет снимать эту комнату у меня, если вы не против традиций.
  - Да, если бы у меня был сын, то именно так и складывались бы обстоятельства.
  - Извините.
  - За что?
  - Я не знала, что у вас нет детей.
  - Я на земле не один такой. Жень, ну что, пойдем в магазин?
  - Да, я готова, - сказала Женя.
  
  ***
  Женя и Павел Григорьевич с трудом донесли полные сумки до дома.
  - Ну, хозяйка, разбирай продукты и скажи, где у тебя кастрюли и сковородки.
  - Зачем вам?
  - Я приготовлю чего-нибудь вкусненького.
  - Вот здорово. А то я боялась, что мне придется чего-нибудь придумывать.
  - А ты не любишь готовить?
  - Терпеть не могу, я и есть-то не очень люблю - только время тратить.
  - Мы что-нибудь придумаем на скорую руку. Угу. Давай сделаем два салата - ананас с сыром и креветки с грибами.
  - Как салат из ананасов!?
  - А что, ты никогда его не ела? - улыбнулся Павел Григорьевич. - Сейчас покажу. Знаешь, Женя, когда я жил здесь с мамой, мы питались очень незамысловато. Но всегда было свежее молоко и овощи с огорода. А такой вкусной картошки, как здесь, я никогда больше не ел. А еще мама готовила прелестные пирожки. Она их жарила в маленькой, но глубокой сковородке. Я потом отвез ее во Францию, как память о маме.
  - Во Францию?
  - Вот видишь, я и проговорился.
  - Нет, правда? Вы были во Франции?
  - Да, я туда один раз съездил.
  - Расскажите?
  - Договорились.
  
  Пока они говорили, Павел Григорьевич ловко открыл большую железную банку с ананасовым компотом, стеклянную баночку с солеными опятами, попросил поставить на огонь кастрюлю с водой, чтобы отварить креветки.
  
  Для обоих салатов нужно было натереть сыр на крупной терке. Что он и сделал. Потом нарезал ананасы кубиками. Поставил на огонь маленькую сковородку, налил оливкового масла, нашинковал большую головку лука. Когда он бросил этот лук на сковородку, масло зашипело, и в воздухе запахло луком.
  Павел Григорьевич попросил Женю найти две салатницы или две тарелки. Женечка достала из буфета две большие керамические пиалы.
  
  - Самый раз, - кивнул головой Павел Григорьевич.
  В одну пиалу он высыпал нарезанный ананас, положил горсть натертого сыра, мелко нарубил чеснок, добавил майонез и аккуратно все перемешал.
  - Вот салат номер один.
  
  В другую пиалу он положил грибы, выложил жареный лук. Затем предложил Жене почистить успевшие свариться к этому времени креветки. Что она достаточно умело и быстро сделала. Очищенные креветки Павел Григорьевич положил в пиалу, потом туда высыпал оставшийся натертый сыр, капнул оливкового масла и спросил:
  - Женя, а у тебя, случайно, нет зелени на огороде.
  - У нас на огороде только и есть что укроп и петрушка. Принести?
  - Да, и много.
  
  Женя поспешила из комнаты, а Павел Григорьевич навел порядок на кухонном столе. Потом довольно улыбнулся - пиалы с салатами выглядели великолепно.
  В это время вернулась Женя. В руках у нее был большой пучок зелени, которую она помыла в широкой миске. В воздухе приятно и свежо запахло укропом.
  - Ну вот, посмотри, - сказал Павел Григорьевич, когда посыпал салат с креветками зеленью. - Как тебе на вид?
  - Здорово. Нет, правда, очень красиво и пахнет вкусно. А что теперь?
  - А теперь мы приготовим свинину. - Павел Григорьевич поставил сковородку на плиту, капнул оливкового масла, потом положил нарезанную небольшими кусочками свинину. Пока она жарилась, он открыл банку с солеными огурцами, взял четыре огурчика, срезал с них кожицу и вынул семечки. После этого он их мелко нарезал и положил в сковородку со свининой, добавил две полные столовые ложки томатной пасты, перемешал, накрыл крышкой и сказал:
  - Вот и все. Через полчаса она будет готова.
  - Я так есть захотела, - сказала Женя. - Вы еще что-нибудь будете готовить?
  - Нет, только потом кофе и чай. Но это после ужина. Женя, теперь очередь за тобой. Нужно убрать со стола твои книги, бумаги и прочее. У тебя есть скатерть?
  - Да, вам она понравится.
  
  Женя загорелась желанием сделать праздничным сегодняшний ужин. Она быстро убрала все со стола. Достала из комода аккуратно сложенную скатерть и расстелила ее на столе.
  Это была белая скатерть, но по всему краю и посередине на ней были вышиты гладью фиолетовые ирисы и зеленые острые стебли.
  - Замечательно Женя, это ты вышила?
  - Я!? Что вы. Это бабушка. У мамы много вещей, сделанных руками бабушки. Если захотите, я потом покажу вам.
  - Конечно, я буду рад.
  
  Затем Павел Григорьевич стал открывать баночки и кулечки, а Женя кое-какие банки просто ставила на стол, а кое-что выкладывала на тарелки и блюдечки - оливки, каперсы, маленькие белые головки маринованного лука. А красные куски тонко нарезанной соленой форели были самыми яркими на столе. Помыли и крупно порезали помидоры, перцы и огурцы, украсили их свежей зеленью. Павел Григорьевич поставил вино, шампанское и водку, а также красивые бутылки с гранатовым и виноградным соком. Женя достала из старого темного буфета стопки и стеклянные стаканы.
  - Жаль, что нет хрустальных бокалов, - сказала она с сожалением.
  - Заказ принят. Да, Женечка, осталось положить салфетки. Найди их, они где-то в пакетах.
  - Как красиво все получилось.
  - Надеюсь, что и съедобно, - улыбнулся Павел Григорьевич. Потом добавил, - Жень, пускай свинина тушится на самом маленьком огне, а мы давай посидим у калитки, подождем маму.
  - Да, конечно. Здорово, - с удовольствием подхватила эту идею Женя, - бросив взгляд на праздничный стол прежде, чем закрыть за собой дверь во двор.
  
  ***
  Когда они сидели в сумерках на скамейке у калитки, Павел Григорьевич сказал:
  - Женечка, я так рад, что ты меня подобрала у калитки.
  - Да уж. Нашла бездомного котенка.
  - Я теперь буду мурлыкать всю жизнь.
  - А я буду вам наливать молочка.
  - Лучше водочки.
  
  Женя хихикнула.
  - Дивный вечер. Так приятно это чувство дома.
  - Какое чувство?
  - Ты знаешь, я последние дни успел побывать везде, где когда-то жил. Все изменилось. Особенно люди. Горько. Но вот сейчас, сидя с тобой на этой скамейке, я чувствую внутри себя того парнишку, который провел здесь самые счастливые свои дни. И я ощущаю присутствие здесь своей мамы. Очень странное, но такое сладкое ощущение.
  
  Женя собиралась сказать что-то вроде того, что она знает Павла Григорьевича всего несколько часов, а ни к кому из своих давно знакомых людей не испытывает такой тяги.
  Но она ничего не сказала, а неожиданно для себя и, особенно для Павла Григорьевича, заплакала.
  
  - Женечка, ты что? А вообще-то и я поплакал бы
  Он достал носовой платок, протянул его Жене и сказал.
  - Женечка, перестань. А то сейчас мама придет и спросит "Женя, он что, обидел тебя"?
  
  Удивительно, но в это самое время к ним подошла женщина с сумкой в руках и с перекинутым через плечо плащом. Она подошла к скамейке и с волнением спросила: "Женя, он что, обидел тебя"?
  
  Она вздрогнула, когда в ответ на этот серьезный вопрос и Женя, и Павел Григорьевич громко рассмеялись:
  - Очень своеобразное чувство юмора. Женя, а кто этот мужчина?
  - Не знаю, я нашла его на этой скамейке еще днем.
  И снова Женя и Павел Григорьевич не смогли сдержать смеха.
  - Машенька, я когда-то в течение нескольких лет жил летом здесь, в вашем доме. Мама снимала комнату. Вот и напросился к вам в гости сейчас.
  - Понятно. Ну что ж, рада познакомиться.
  - Меня зовут Павлом Григорьевичем, - сказал тот, улыбаясь. Он взял сумку из рук Марии и продолжил, - разрешите, я помогу.
  
  Павел Григорьевич, войдя в сени, сразу прошел в комнату и закрыл за собой дверь. Он знал, что Мария будет мыть руки и задержится в сенях. В комнате он поставил сумку на подоконник, а сам присел на табуретку и стал ждать, когда она войдет. Но, бросив взгляд на Женю, он понял, что и та ждет маму, сидя за столом и, казалось, не мигая, смотрит на дверь. Она даже не заметила, что Павел Григорьевич наблюдает за ней.
  
  И в этот момент Павел Григорьевич вдруг со всей силой осознал, что нет сейчас на Земле людей, ближе ему чем Женя и Мария, которую он увидел впервые только минут пять назад. И в его душе так неожиданно и остро возникло чувство отеческой любви к этим двум, по сути, совсем незнакомым ему женщинам, что он положил руку на грудь, чтобы усмирить свое сердце.
  
  Но вот Мария вошла в комнату, потирая руки, - и застыла в дверях.
  - А я купила шесть сосисок в целлофане, - сказала Мария, но голос ее дрогнул.
  
  Женя вскочила со стула:
  - Сюрприз, большой вкусный сюрприз. Это Павел Григорьевич приготовил. Мам, мы будем есть салат из ананасов с сыром.
  - Обычное дело. Павел Григорьевич, вы что, из Бразилии, где много обезьян?
  - Нет, Машенька. Я из Франции, а обезьяны там только в клетках. Но их там хорошо кормят. Чему я очень завидую, надо сказать. Мы с Женей такие голодные.
  - Да, я тоже проголодалась. Хорошо. Павел Григорьевич, будьте хозяином сегодня.
  - Обещаю оправдать ваши надежды. Женя, ты слышала, что сказала мама. Теперь я здесь главный.
  - Мама всегда заблуждается на этот счет, - ответила Женя.
  - Машенька, давайте поедим, а за ужином, если вам интересно, конечно, я расскажу, как необыкновенно сложилась моя жизнь.
  - Конечно, праздник так праздник. Женечка, почему ты не достала салфетки к нашей скатерти?
  
  Женя подскочила к шкафу и достала стопочку салфеток. Она дала по салфетке Павлу Григорьевичу и маме, положила одну на свою тарелку и собиралась остальные положить обратно в шкаф, но услышала, как Павел Григорьевич сказал:
  - Женечка, а можно мне вторую. Мне хочется быть красивым за столом.
  
  Девочка с улыбкой протянула ему еще одну салфетку. Павел Григорьевич развернул их. На них той же рукой жениной бабушки были вышиты ирисы. Одну салфетку он расстелил на коленях, а конец второй он аккуратно заправил за воротник рубашки, и расправил ее на груди.
  - Вот такая из меня получилась клумба, - сказал он. И здесь, наконец, на лицах женщин появились улыбки.
  
  Павел Григорьевич открыл шампанское, разлил его по стаканам и сказал:
  - Машенька, я эгоист, поэтому предлагаю выпить за мою радость, которую я ощущаю сейчас в вашем доме. Спасибо тебе, Машенька, и тебе, Женечка. Ведь если бы ты не возникла передо мной в самый нужный момент, я бы мог уехать в Москву, просто посидев немного перед домом.
  - А я бы и не почувствовала, какая это была утрата.
  - Ладно, давайте выпьем, а то в шампанском пузырьков совсем не осталось, - сказал Павел Григорьевич предательски дрогнувшим голосом.
  
  После этого несколько минут за столом все трое занимались тем, что передавали тарелки, хлеб, наливали вино, сок - обычная суета голодных людей. Но постепенно пришла сытость, а с ней и спокойная нега, которая располагает к разговору. Мария и Женя, положив руки на колени, стали ждать рассказа Павла Григорьевича о своей жизни.
  
  Но Павел Григорьевич не торопился.
  - Женечка, устрой маму на диване. Я вижу, она устала. Пусть положит ноги повыше. А мы давай с тобой уберем со стола, но сначала поставь какую-нибудь емкость с водой на огонь. Сварим кофе. А потом будем пить кофе, есть торт и сладости, а я буду рассказывать вам сказки про тысячу с лишним ночей.
  - Жень, я сама себя устрою на диване, а ты поторопись с кофе и с посудой. Мне не терпится послушать Павла Григорьевича.
  
  Мария полулежала на диване, положив усталые ноги на пуфик. Перед ней на табуретку поставили чашку с дымящимся кофе, на тарелке лежал большой кусок торта и конфеты. Женя сидела за столом напротив Павла Григорьевича, и хотя перед ними тоже стояли вкусные вещи, никто к ним пока не притронулся.
  Женя спросила Павла Григорьевича:
  - А можно я буду задавать вопросы, если я чего-нибудь не пойму?
  - Конечно, Женечка. И чем сложнее вопросы, тем лучше. Ну, так вот.
  
  ***
  И Павел Григорьевич, наконец, начал свой рассказ. Сначала он с трудом подбирал слова. Но потом, погрузившись в воспоминания, стал подробнее останавливаться на некоторых ярких житейских эпизодах.
  
  Он рассказал им также о том, что Николай и Мадлен, когда возвращались во Францию из плена, шли через Лотарингию. Это на востоке Франции. Они остановились и жили несколько дней в Баккаре. Там они обратились к случайно проходившему на улице старому французу с просьбой пустить их дня на два к себе, обещая ему заплатить за постой сахаром.
  
  Мадлен рассказала старику о том, что они были в плену, их освободили союзники, а сейчас они пробираются в ее родной город Ла-Манс. Француз сказал, что будет рад пустить их в комнату на втором этаже его домика. Когда они вошли в дом, то, к большому своему удивлению, Николай в маленькой гостиной увидел за стеклянной витриной коллекцию красивых хрустальных изделий. Он спросил у старика - откуда здесь этот хрусталь. Старик довольно улыбнулся.
  - Видно, что вы не француз. Вы же в Баккаре!
  
  Николай ничего не ответил, только брови у него поднялись. Старик понял, что тот ждет объяснений, и стал неторопливо рассказывать. Они даже не присели, а стояли около витрины, так были захвачены темой разговора. Но Мадлен сказала:
  - Ник. Подожди, давай немного отдохнем, а потом вы поговорите. Я с ног валюсь.
  - Мадленушка, подожди, - остановил ее Николай. Но потом, взглянув на уставшую женщину, сказал французу. - Вы извините, может, действительно присядем, но я очень вас прошу - расскажите мне про хрусталь прямо сейчас.
  
  Старик внимательно пригляделся к этому худому и изможденному молодому человеку, но с таким живым и пытливым взглядом.
  - Мадлен, вон, видишь, эта дверь на кухню. Найди и принеси чего-нибудь перекусить. А мы пока поговорим.
  
  После этого старик француз рассказал, что в Баккаре испокон веку жили стеклодувы и хрустальных дел мастера. Местная почва насыщена свинцом, что позволяет делать отменный хрусталь. Хрусталь номер один во всем мире. В городе есть музей хрусталя. Там выставлены люстры, вазы, бутыли, кубки из хрусталя. Старик сказал, что гравировка хрустальных изделий - особое искусство. Но удивленно замолчал, когда заметил на губах Николая снисходительную улыбку.
  
  В это время Мадлен принесла из кухни начатую бутылку с красным вином, несколько кусков хлеба и небольшой кусочек сыра.
  - Ничего, что я вас ограбила? - спросил она, показывая на поднос с едой и вином.
  Потом добавила.
  - Так странно, ведь Николай родом из русского города Гусь-Хрустальный, который является таким же центром изготовления хрусталя в России, как у нас Баккара. И он работал стеклодувом.
  - Это правда? - серьезно спросил старик.
  - Да, - ответил Николай и при этом посмотрел прямо в глаза французу и тот заметил слезы у парня в глазах.
  - Нас здорово потрепало во время войны, и мне нужен помощник. Поработай у меня, - неожиданно предложил старик.
  
  Но ему ответила Мадлен.
  - Это отличная мысль, но мы сначала должны добраться до моего родного города. Там я разберусь со своими делами, а потом мы обязательно вернемся. Вы сможете подождать нас месяц?
  - Я буду ждать вас. И я рад, что мы встретились.
  - Спасибо. Я даже не знаю, как вас зовут, а вы успели за эти минуты вернуть меня к жизни. Спасибо.
  - Зови меня папаша Лион.
  - Хорошо, папаша Лион. Вы покажете мне вашу мастерскую?
  - Давай перекусим, а потом я тебе покажу свое хозяйство.
  
  Скоро мужчины встали из-за стола и пошли в мастерскую.
  Мадлен понимающе улыбнулась. Она знала, что они ушли надолго, навела порядок на столе и поднялась в комнату, которую им предоставил папаша Лион. Ночью она проснулась, но Николая еще не было.
  
  Папаша Лион и Николай даже не заметили, что уже совсем стемнело, так интересно было для них обоих это время в мастерской. Старик внимательно наблюдал за Николаем. Ему нравилось, как профессионально тот брал в руки инструмент, как подробно расспрашивал о навыках работы местных стеклодувов и как был рад заручиться обещанием папаши подождать его приезда из Ла-Манса.
  
  Через полтора месяца Мадлен с Николаем вернулись в Баккару. Но они вернулись не с пустыми руками. У себя дома Мадлен договорилась с братьями, что они будут жить сами или пустят постояльцев в ее дом, а за это они отдали ей лошадь с телегой. И вот по дороге Мадлен и Николай собирали в телегу битое стекло, которого много было в послевоенных городах.
  
  Папаша Леон вышел их встретить во двор. И когда он увидел, что они вернулись с лошадью и телегой и что они привезли стекло, то был рад, что не ошибся в Николае. Он поблагодарил судьбу за встречу с ним и сохранил глубокую привязанность к Николаю до самой своей смерти, после которой все стеклодувное хозяйство папаши Леона перешло к Николаю. А когда Павел переехал жить к нему во Францию, то он стал помогать брату. Теперь и Николай умер, так что Павел Григорьевич остался хозяином этого сильно разросшегося дела.
  
  ***
  Жене хотелось задать так много вопросов Павлу Григорьевичу. Она не помнила, чтобы когда-нибудь ей было так интересно слушать собеседника. Но она, странное дело, сильно робела. Это было похоже на страх, который испытываешь, стоя рядом с санками на вершине крутой горы - и съехать страшно, и спуститься с горы с санками в руках невозможно.
  
  И девочка, наконец, решилась:
  - Павел Григорьевич, а как делают цветное стекло?
  - Жень, а ты говорила, что вопросы будут трудными. Стекло всегда окрашивают металлы. Ну, например, рубиновых стекол основных, то есть стекол красного цвета, существует три вида: медный рубин, когда стекло окрашивается солями меди, золотой рубин, соответственно солями золота, и, так называемый, розолин, селеновый рубин, очень редкий, очень дорогой, потому что сам металл селен достаточно большая редкость. Цвет красный, соответственно, будет разным, медный рубин имеет немножко коричневатый кирпичный оттенок, ярко-красный - золотой рубин и кисельно-розовый - золотой розолин. Синий цвет стеклу дает кобальт или соли железа. Точно так же другие соли железа могут дать зеленый цвет и так далее.
  
  Следующий вопрос задала Маша:
  - Павел Григорьевич, а как делают хрусталь?
  - Хрусталь был изобретен в Англии. Это произошло в XVIII веке. Мастера все время экспериментировали со стеклом. Например, сульфидные соединения делают стекло матовым, непрозрачным, приобретающим молочный оттенок и так далее. Англичане же пошли по другому пути, они стали добавлять в стекло свинец, вернее соли этого металла. И обнаружили, что стекло от этого становится особенно ярким, особенно прозрачным, твердым и его можно резать как драгоценный камень. Наш же хрусталь, в том числе и в Гусь-Хрустальном, немножко желтоватый, в нем нет того блеска и прозрачности, какой есть у французского и английского.
  
  В старину хрусталь выдували в форму. Форма поначалу делалась из дерева, впоследствии ее стали делать из огнеупорной керамики. Формы из дерева менее долговечны, потому что стекло вдувается в эту форму в раскаленном состоянии и естественно выжигает внутреннюю деревянную поверхность. Через какое-то время форму приходилось менять.
  
  Уже во второй половине XX века стало очень модным делать различные фигурки из стекла. Кстати, у Николая был свой магазин, где он продавал такие фигурки. Сначала он работал один, а потом у него стали работать трое помощников. Это дело и сейчас идет полным ходом - ведь в Бакарре очень много туристов, и мои стеклянные сувениры пользуются большим спросом.
  
  - Павел Григорьевич, а вы сами, что делаете со стеклом?
  - Женечка, я больше имею дело с бумагами. Я же теперь хозяин. Но мне очень нравится работать со стеклом в технике эгломизе. Это гравировка по тонкому листу сусального золота, напаянного на стеклянную пластину. С помощью этой техники можно создавать очень красивые композиции и сюжетные и портретные.
  
  Силуэты в технике эгломизе пользовались очень большой популярностью в конце XVIII века. С одной стороны некоторая абстракция, а с другой стороны человек должен быть очень узнаваем, это сентиментальный подарок, это то, что дорого сердцу - память от любимого человека или от друга. Женечка, эта техника наверняка понравится тебе - ведь она требует такого терпения и усидчивости.
  
  Потом, улыбнувшись, Павел Григорьевич спросил:
  - Ну, как, девочки, скучно?
  - Нет, нет, нет, - загалдели "девочки".
  - Сказать по правде, говорить про стекло скучно. Вот, Женечка, когда ты увидишь, что я буду на твоих глазах делать со стеклом, ты поймешь, что мало на Земле есть более интересного.
  - Я увижу, что? - почти прошептала Женя.
  - А я разве не говорил, что я приглашаю вас пожить у меня во Франции месяц-другой. Ну, пока не надоест.
  
  Говоря это, Павел Григорьевич не мог отвести взгляд от своих хозяек - так очаровательно выглядели их лица, на которых можно было наблюдать целую гамму чувств - удивления, недоверия, сомнения, надежды и зарождающейся, но еще робкой радости.
  - Что, правда, мы сможем поехать с вами?
  - Я уверен, что вы не сможете не поехать. Я одинокий и старый, мне нужна помощь, чтобы доехать до дома.
  - Ну, ладно, не смейтесь над нами.
  - Машенька, я просто не хотел сегодня начинать деловых разговоров - праздник, так праздник. Но, серьезно, я побуду здесь ну месяц, ну полтора. А за это время мне помогут оформить для вас загранпоспорта. И мы поедем. Ну, как?
  - Как в сказке. Спасибо вам. Спасибо огромное. - сказала Машенька и отвернулась. Ей не хотелось, чтобы Павел Григорьевич заметил, что ее глаза наполняются слезами.
  - Знаете что, девочки. Не надо благодарить меня за то, что мне самому приносит такую радость. Женечка, я с этими разговорами снова проголодался. Не поставишь чайничек? А когда ты накроешь на стол, позови меня. Я немого посижу на улице.
  - Да, конечно, - сразу сказала девочка.
  
  Но в этот момент Маша спросила:
  - Павел Григорьевич, а можно я посижу с вами.
  - Не смел надеяться, - с улыбкой сказал Павел Григорьевич, но видно было, что он рад был это услышать.
  Когда они устроились на скамейке у ворот, Маша сказала:
  - Я даже не знаю, как мне вас благодарить. По правде сказать, я последние полгода выбивалась из последних сил. А сейчас - просто чувствую себя Золушкой в конце сказки.
  - Машенька, ты знаешь, когда мы жили здесь, мама должна была в понедельник уезжать рано утром на работу. В среду я встречал ее на станции, она ночевала на четверг, а утром уезжала снова на работу. Суббота была рабочим днем, она приезжала вечером после работы, и я снова встречал ее на станции. И четыре раза в неделю я должен был мальчишкой проводить ночи в этой комнате один. Мне до сих пор неприятно вспоминать глубокое чувство одиночество, которое я при этом испытывал.
  
  Я очень любил маму. Когда она умерла, мне не хотелось жить. Так вот, как-то раз меня угостили очень вкусными семечками. И я специально для мамы начистил ядрышки. И когда она приехала в субботу, то после ужина я дал ей целую розетку этих очищенных семечек. Она поблагодарила меня. И знаешь, Машенька, мне было ужасно приятно доставить маме это удовольствие. Удовольствие стократ большее, чем если бы я съел эти семечки сам.
  
  Подобное чувство я испытываю и сейчас, когда я вижу, что могу помочь вам с Женей. Поверь, мне очень мало чего нужно из того, что мы с Колей накопили. А тебе, и особенно Жене, это очень пригодится. Но благодарить меня не надо, ведь больше всего удовольствия получаю я.
  
  - Спасибо, - сказала Маша очень тихо, а Павел Григорьевич нашел ее лежащую на скамейке руку и, крепко пожав ее, сказал:
  - Пойдем, мне так хочется горячего чая.
  А на завтра, когда все проснулись, то почувствовали, что в этом старом доме поселилось тихая, спокойная радость.
  
  ***
  Павел Григорьевич оделся, сказал Жене, что придет поздно, зашел в магазин, а потом со своими покупками направился к дому Дениса Анохина. В былые времена он добегал к своему другу за пять минут, но сейчас он шел медленно, ему было что вспомнить и о чем подумать. Ведь когда-то первым, кого Паша торопился увидеть, когда переезжал на лето сюда, был Денис. И в те далекие летние месяцы они были вместе почти каждый день. Как он выглядит сейчас, когда стал стариком? Узнает ли он Павла? Ну вот... Как ни медленно шел Павел Григорьевич, он уже подошел к дому старого друга. Его неприятно удивила неухоженность участка, который всегда содержался матерью Дениса в порядке. А сейчас к почерневшему, местами прогнившему крыльцу вросшего в землю дома вела заросшая подорожником узкая тропинка. Павел Григорьевич постучал в дверь. Он долго стоял перед нею, вслушиваясь в то, что происходит внутри. Но вот он услышал шаркающие шаги, а потом дверь со скрипом открылась.
  
  На крыльцо вышел, тяжело дыша, полный старик с седой головой и заросшим черными с проседью волосами лицом.
  - Чего тебе?
  - Пошли искупаемся.
  - Дураков развелось немеренно. Сгинь, а не то нашлю на тебя собак.
  - Каких собак? Их же кормить над. А мне сказали, что ты скупердяй из скупердяев.
  - Чего привязался? Иди отсюда.
  
  Старик уже начал пятиться и собирался закрыть за собой дверь, когда Павел Григорьевич сказал:
  - Да, видно, Пашка сильно изменился за последние полвека, коль Денис его не узнал.
  Дед Денис замер и долго стоял в этом состоянии. А потом его как будто озарило.
  - Пашка, это, в самом деле, ты?
  - В самом что ни на есть.
  
  Дверь широко распахнулась и дед Денис, с одышкой преодолев три ступеньки, оказался рядом с Павлом.
  - Неужель это ты? - спросил он с недоверием.
  - Нет, это шпион. Принес тебе выпить и закусить, чтобы выведать все местные секреты.
  Дед Денис хихикнул.
  - Теперь слышу, Пашка любил пошутить. Ну, проходи, проходи, гостем будешь.
  
  Павел Григорьевич вошел в сени. Он почувствовал тяжелый запах неухоженного старческого тела, и ему неприятно было видеть грязь и беспорядок в доме.
  - Денис, что ж ты так запустил себя. Прибрался бы.
  - Да брось ты. Кому это надо. Последние силы на это тратить.
  - Ну что ж, давай где-нибудь пристроимся, выпьем, поговорим.
  - Это можно, - сказал дед Денис.
  
  Он подошел к заставленному грязной посудой и остатками еды столу и согнутой в локте рукой отодвинул все это в сторону.
  Павел Григорьевич отдал ему принесенную сумку и сказал:
  - На, возьми, сам разберись.
  Дед Денис стал доставать бутылки и продукты. Его лицо озарилось довольной улыбкой.
  - Ты гляди. Пашка, ну молодца.
  
  При этом дед не стал доставать никаких тарелок, а развернул свертки с колбасой, сыром, салом, рыбой. Нарезал крупными ломтями эти закуски и также крупно порезал хлеб. Для напитков он поставил два мутных стакана.
  
  Павел Григорьевич достал носовой платок и протер свой стакан, на что последовал комментарий деда.
  - Ладно, уж, чистюля. Что ты передо мной-то выпендриваешься.
  - Я не перед тобой, а перед твоим стаканом выпендриваюсь.
  
  Дед Денис хихикнул. Он не обиделся - не до этого, ему очень сильно хотелось немедленно выпить и поесть. Он налил почти по полному стакану водки, положил на кусок хлеба в три слоя - колбасу, сыр и рыбу. Затем ладонью провел по губам и сказал:
  - Ну, Паш, вот и наступило, наконец, время нам с тобой выпить.
  - Хоть и пришлось чуть-чуть подождать.
  - Да уж. Ну, давай чокнемся.
  
  Старый приятель одним махом выпил все, что было налито, а Павел Григорьевич сделал легкий глоток и поставил стакан на стол. Затем он неспеша открыл шуршащую под его пальцами серебряную обертку шоколада и отломил дольку, чем и закусил.
  - Какой-то ты нездешний, - подвел итог своим наблюдениям дед Денис. Из-за того, что говорил он это с полным ртом, понять его слова было трудно.
  - Угадал, Денис. Можно сказать, что я на три четверти нездешний.
  
  Дед так внезапно застыл, что можно было разглядеть кусок колбасы в его приоткрытом рту.
  - У тебя, что операция была?
  - Да нет. В 61-м я уехал к брату во Францию. Там и жил до сих пор. Но брат умер, и я решил побывать здесь. Тоска замучила.
  
  Торопять подробно расспросить Павла Григорьевича, старый его приятель быстро-быстро дожевал закуску, громко сглотнул и воскликнул, разводя при этом руками.
  - Ну и ну. Вот это да. Ты что ж, и по-французски можешь разговаривать?
  - Лучше чем по-русски. Я же жил там сорок пять лет.
  - И что, у тебя там дом в Париже или как?
  - Нет, я жил не в Париже, а в Баккаре.
  - Это тоже большой город?
  - Да нет, там и семи тысяч человек не живет.
  - За это время ты мог бы перебраться туда, где получше.
  - "Получше"?! Да, пойми, Денис, то, что Николай смог обосноваться в Баккаре было не просто удачей, а счастьем его, а потом и моей жизни.
  
  Денис ничего не ответил, но по выражению его лица Павел Григорьевич понял, что он ждет объяснений.
  
  - Видишь ли, Николай смог сильно расширить дело, построил современную стеклодувную мастерскую, но и прочее. Мы делали много чего из хрусталя и стекла, наладили производство сувениров. Хороших сувениров. Ну, давай, я вижу, что ты хочешь выпить. Разливай.
  Денис не заставил себя ждать, быстро налил себе ту же норму, а Павел закрыл свой стакан ладонью. Дед только махнул рукой:
  - Ну, как хочешь.
  
  Павел молча смотрел, как Денис, торопясь и чавкая, закусывает, потирает ладони, тыльной стороной руки проводит по губам, на которых блуждала довольная улыбка.
  - Да, вот как идет жизнь. Ты жил там, а я затухал здесь.
  - У тебя есть семья?
  - Была. Сдуру нарожал троих. Вся сила ушла на них, а что толку. Где они? Ау. Папа зовет, откликнитесь.
  - А жена?
  - Поверишь ли, мы прожили вместе семнадцать лет. Не хуже других. И вдруг эта кляча одним днем просыпается со словами - "Все, с меня хватит". Забирает детей, кое-какие шмутки - и, фьють, дома тишина. Потом, правда, она приехала разводиться. Я после этого за хулиганство отсидел полтора года. Стерва. За это время и развели.
  - Пил?
  - Как все.
  - Какие "все"!? Ты посмотри, что у тебя в доме и на участке. Ты и сейчас мог бы встряхнуться, очиститься. Нашел бы подругу на старость.
  - Паш, брось ты ерунду пороть. Посмотри на меня - парень хоть куда.
  - Я тебе говорю - выползай из этого запустения.
  - Давай лучше еще выпьем.
  
  После того, как Денис сделал то, что сам предложил, он спросил Павла Григорьевича:
  - А как ты здесь-то, в нашей деревне, оказался?
  - Решил навестить вашу деревню, вспомнить молодые годы.
  - А сейчас ты где остановился? Хочешь, поживи у меня.
  - Нет, Денис. Я снял свою прежнюю комнату.
  - Это у Машки что ли?
  - Да, у Марии Николаевны?
  - Тоже мне "Николаевны". Да соплячка она.
  - И чем же она тебе не угодила?
  - Чужая она здесь со своей Женькой. Лепит какие-то фигурки. Таскает их в Москву. На эти копейки и живут. А гонору-то.
  - Денис, как ты можешь так говорить. Женщина не ворует, не побирается, живет тем, что заработала. Поддерживает, как может, порядок в доме.
  - Да ты прав. Просто деревня сейчас загибается, а оттого люди и злятся.
  - Вспомни, как жили после войны, а друг друга уважали.
  - Что было, то было. А сейчас все вверх ногами.
  - Не кивай на других. Ну, ладно, поздно. Рад был повидать тебя.- Слушай, Денис. Ты не обидишься, если я тебе подарю немножко деньжат. На благоустройство.
  
  Павел Григорьевич достал из кармана заранее подготовленную пачку денег и протянул их Денису.
  Тот молча взял деньги и положил их, даже не посмотрев, на стол.
  - Спасибо, Паш. Праздник ты мне устроил, - сказал дед Денис, тяжело вздохнув.
  Павел Григорьевич ничего не ответил, молча вышел из дома и прикрыл за собой дверь.
  
  ***
  Но уже через несколько шагов на его лице появилась улыбка- он знал, что сейчас его встретит Женя, а может быть еще не спит и Мария. И они обязательно попьют чайку и поговорят.
  
  На следующий день Павел проснулся рано и не знал, чем себя занять. Потом улыбнулся своим воспоминаниям и, как бы соглашаясь с ними, сказал вслух - "Ладно, схожу". Потом он надел спортивный костюм и кроссовки, вышел из дома, тихонько закрыв за собой дверь - "девочки", наверняка, еще крепко спали.
  
  Он решил сходить в лес, как это они всегда делали по субботам с мамой. Они вынуждены были тогда идти очень медленно, но сейчас Павел Григорьевич шел своим обычным быстрым шагом, поэтому минут через десять он уже был у кромки леса. Но если раньше тропинки в лес только угадывались по притоптанной траве, то сейчас в лес вели несколько широких выбитых до гладкости асфальта тропинок.
  
  Его потрясла грязь в лесу. Он постоял в нерешительности - стоит ли идти вглубь. Но потом резко повернул направо. Там было место, которое когда-то так любила его мама. Это был не лес, а подлесок - как его называли местные.
  
  Деревья и кустарники так близко росли друг от друга, что это мешало им развиваться как должно, и все они были недомерками с тонкими стволами. Было трудно тогда, и, когда Павел Григорьевич подошел к этому месту, он понял, что трудно и сейчас, пробираться сквозь эти тонкие стволы, такие же тонкие, как и прежде. Одна из тонких веток, которую он согнул рукой, когда продирался сквозь кусты, выскочив из руки, пружинисто распрямилась и ударила его по лицу. Удар был достаточно чувствительным.
  
  Павел Григорьевич стал растирать пострадавшую щеку, но вдруг его взгляд упал на землю и - о чудо - он увидел прямо под ногой темно-вишневую блестящую шляпку подосиновика. Он нагнулся, обхватив пальцами прохладную и чуть влажную ножку гриба, тихонько вывернул его из земли и тщательно рассмотрел свою добычу. Далеко выступив за ладонь, лежал тяжелый прохладный чистый и упругий гриб.
  
  И Павел Григорьевич пережил то же чувство удачи, которую когда-то испытывал мальчишкой. Он любил грибной суп и картошку с грибами, которые так хорошо готовила мама, но больше всего он любил это восторженное чувство, испытываемое им каждый раз, когда он находил такой гриб. Но затем он деловито озаботился тем, куда положить грибы, если его тихая охота удастся.
  
  Вздохнув, он пожурил себя, что не подумал об этом раньше, но снял куртку, вывернул ее наизнанку и положил в нее первую добычу, собрал в руку рукава и нижний край куртки. И с этим кульком он начал медленно продираться вперед, но уже внимательно при этом смотрел под ноги, боясь пропустить грибы.
  
  Ему не пришлось ждать их долго. Скоро в его куртке лежало уже около двух десятков подосиновиков. Других грибов он не брал, хотя ему часто встречались подберезовики, козлята, подорешники. Попадались сыроежки и лисички. Он бы, конечно, не отказался от белого гриба, но в этом мелколесье они встречались очень редко.
  
  Пора возвращаться. Павлу Григорьевичу пришлось заставить себя ограничиться тем, что он уже собрал, и выбраться на поляну, через которую вела дорога домой. Он удивился и порадовался, что это заповедное место из-за своей внешней непривлекательности осталось чистым и урожайным на грибы. Он решил, что обязательно сходит сюда в ближайшие дни с девочками.
  
  ***
  Он был уже недалеко от деревни, когда увидел, что навстречу ему бежит Женя. Павел Григорьевич не мог предположить, что чувство тревоги так быстро может захлестнуть его. Он понял, что произошло что-то из ряда вон выходящее, что заставило Женю искать его.
  
  И вот уже перед ним стоит побледневшая и задохнувшаяся Женя:
  - Павел Григорьевич, вот вы ушли, ничего не сказали. А как раз в это время они и приехали.
  - Подожди, Женя, что случилось? С мамой все в порядке?
  Женя пожала плечами:
  - Не совсем.
  - Так скажи, что произошло.
  - Приехал ее второй муж со своей матерью.
  - И что? Это весь ужас и есть?
  - Но она сказал, что они приехали сюда жить. И она, - Женя опустила глаза, - она сказала, что будет жить в вашей комнате.
  - Подожди, подожди. Они имеют право здесь жить? Это чей дом?
  - Это мамин дом. Но она сказала, что это мама виновата в том, что они потеряли свое жилье и им жить негде.
  
  Павел Григорьевич с облегчением вздохнул.
  - Женя, никогда не пугай меня так.
  - Что ж теперь будет?
  - Сейчас разберемся. Ты лучше посмотри, каких грибов я собрал.
  Женя с легким укором ответила ему:
  - Какие грибы. Тут такая проблема, а вы про грибы.
  - Успокойся. Могла бы догадаться, что я пошел в лес за грибами и захватила бы корзину. Видишь, куда я сложил свою добычу. Теперь надо будет стирать куртку.
  
  Так с разговорами, которые, судя по всему, все-таки не успокоили Женю, они дошли почти до самого дома, но здесь Павел Григорьевич остановился и сказал ей:
  - Вот что, Женечка. Ты сейчас иди к деду Денису, скажи, что ты от меня, и попроси его взять еще одного человека - кого-нибудь из соседей. А я пока сделаю несколько звонков, потом встретимся у деда Дениса. Домой пока не ходи. И, главное, не бойся ничего. Трусишка.
  
  Женя побежала, а Павел Григорьевич позвонил куда-то, переговорил по-французски. Потом, подождал, что ему ответят, набрал другой номер и сказал по-русски:
  - С вами говорит Павел Лавров, я снимаю комнату у владелицы дома в деревне Гулыкино. Мне сейчас сказали, что туда незаконно проникли посторонние люди. Я бы хотел, чтобы милиция выехала сюда.
  
  После этого Павел Григорьевич долго слушал то, что ему говорили, потом довольно резко возразил:
  - Нет, я не буду ничего предпринимать сам. У меня оформлены все документы на аренду помещения на три месяца. Уплачены налоги. Кстати, у меня французское гражданство, и французское консульство в Москве знает, где я сейчас проживаю. И если у вас нет возможности защитить мои интересы, то я сейчас позвоню туда, и уверен, мне помогут. Да, конечно, спасибо. Я жду вас. И извините за хлопоты. Положив мобильный в карман брюк, Павел Григорьевич дал оценку своему поступку. Он сказал:
  - Хорошо.
  
  ***
  Когда Павел Григорьевич подошел к дому деда Дениса, то увидел, что там успели собраться около десятка местных жителей. Павел Григорьевич искренне удивился, как быстро в деревне узнали о машиной проблеме. Однако на их лицах людей не было заметно ни следа озабоченности, а, напротив, в воздухе ощущалось некое возбуждение от нетерпеливого ожидания дальнейшего развития событий. Но вот из дома вышел дед Денис и пожилая женщина.
  
  Павел Григорьевич вгляделся в нее:
  - Даш, неужели это ты!?
  - Да, Павел Григорьевич, вот все ждала, когда заглянешь на огонек. Дождалась. Так что там у тебя? Денис сказал, что мы с ним будем вроде как понятые.
  - Ну, здравствуй, Дарья Борисовна. Здравствуй. Рад тебя видеть. Еще посидим под твоим огоньком. А сейчас помоги.
  Как только соседи услышали начало разговора этих двоих, то свои разговоры прекратили и встали к ним поближе.
  - А чем я тебе могу помочь?
  - Я сам толком не знаю, а где Женечка?
  - Я здесь, - ответила Женя и вышла из-за угла.
  - Не прячься, иди сюда. Расскажи нам, что произошло.
  
  Жене не хотелось говорить про свои семейные дела при этих людях, которые никогда не были особенно радушны к ней и к маме. Она отвернулась, давая понять, что объясняться здесь не намерена.
  - Женечка, оставь это. Мы узнаем, что произошло, и все вместе решим, с чего начать.
  Женя, кашлянув, сказала:
  - Вы ушли в лес, мы с мамой спали. Потом услышали крик на улице, а после в нашу комнату вошел дядя Илья с ней.
  - Дядя Илья? - переспросил Павел Григорьевич.
  - Ну да. Это бывший мамин муж, - сказала Женя и замолкла.
  - А дальше?
  - А дальше она как всегда стала скандалить.
  - "Она" - это мать дяди Ильи?
  - Ничего себе "дядя", видел я его. Ему и сорока-то не будет, - раздался мужской голос из народа.
  
  Женя покраснела и пожала плечами.
  - Ладно, Женечка, пусть будет "она".
  - Она сказала, что нечего разлеживаться, что они остались без квартиры. Вернее, без комнаты. Ведь мама разменяла свою квартиру на две комнаты, когда разводилась.
  - А квартира была мамина?
  - Да, наша с мамой.
  - Так что ж она отдала-то ему свою площадь? - снова прозвучало из толпы.
  - Он же был прописан у нас. И мама не хотела судиться.
  - Так это не играет значения, - снова стал возмущаться кто-то из собравшихся.
  - Я не знаю.
  - Что было, то было, а сейчас, чего они хотят?
  - Я толком не поняла, но она кричала, что если бы мама с ним не развелась, он бы не смог продать свою комнату и они бы не оказались на улице. А теперь им жить негде, и они будут жить у нас.
  - Чего, чего? - уже не сказали, а прорычали в толпе. - Пошли, я их живо повыкидываю.
  - Нет, нет, - поднял руку Павел Григорьевич. - Я вызвал милицию, будем разбираться как положено. - Даш и Денис, я хочу, чтобы вы помогли мне и были понятыми.
  - Мы все будем, - живо откликнулись в толпе.
  - Нужно два человека, а вы постоите в сторонке и тихонько, чтобы никого не вспугнуть.
  
  Толпа загалдела, но было видно, что им это предложение понравилось.
  Времени терять не стали и направились в сторону Жениного дома. Когда они были почти у ворот, подъехала милицейская машина. Из нее медленно и нехотя вышли двое молодых милиционеров с автоматами через плечо.
  - Что у вас произошло?
  - Сейчас войдем в дом и разберемся.
  - Что ж вы вызываете милицию, а сами даже не знаете, по какому поводу.
  - Знаем, но не хотим спугнуть преступников.
  - Каких преступников!? Нам сказали, что родственники приехали. И вообще я не понял, какого хрена мы здесь делаем, - возмутился другой милиционер. - У нас три нераскрытых убийств на участке, а мы здесь какой-то ерундой занимаемся.
  - А что ж не раскрыли? - спросил Павел Григорьевич.
  
  По всему было видно, что ответ на этот вопрос готов, но в это время к дому подъехала дорогая иномарка, из нее вышел представительный молодой человек, он огляделся, увидел Павла Григорьевича и взволновано спросил его о чем-то по-французски.
  Павел Григорьевич стал что-то тихо объяснять ему. И эта французская речь оказала сильное влияние на молодых сотрудников милиции. Они переглянулись, подошли поближе к говорящим.
  
  Павел Григорьевич сказал:
  - Это приехал мой друг из французского консульства. Так я объяснил ему, что его помощь не требуется, мы сами разберемся, а я ему вечером позвоню.
  Сказав это, Павел Григорьевич помахал рукой французу, который уже садился в машину. Машина отъехала, и к дому направилась процессия. Впереди шел Павел Григорьевич, за ним двое милиционеров с оружием через плечо, а следом - дед Денис с Дарьей Борисовной.
  
  Толпа сочувствующих за это время значительно увеличилась, но все вели себя тихо и остались ждать в отдалении, наблюдая, как за вошедшими в дом закрылась дверь.
  
  Павел Григорьевич сказал Жене:
  - Ты иди к маме, а мы посмотрим, что там делается в моей комнате. Что ты так побледнела. Успокойся, все позади. И маму успокой, а потом можешь придти ко мне, если хочешь.
  Женя отрыла дверь а свою комнату, а Павел Григорьевич вошел к себе вместе с милиционерами, а замыкали шествие дед Денис и Дарья Борисовна.
  
  В комнате находилась преклонных лет полноватая женщина. В это время, она как раз клала в свою сумку маленькую видеокамеру. Увидев входящих, она стремительно закрыла молнию сумки и агрессивно стала наступать на входящих:
  - Что вам здесь надо?
  - Мне нужно, чтобы вы отсюда ушли, но сначала отдали мои вещи.
  - Какие такие "мои вещи"? В этой комнате живу я, и вам здесь делать нечего.
  - Ребята, - обратился он к милиционерам. - Делайте, что положено в этих случаях.- Потом Павел Григорьевич обратился к деду Денису и Даше:
  - Даш, Денис - присядьте. Вон в углу две табуретки. Сядьте там и внимательно смотрите, потом вам нужно будет подписать протокол.
  - Что значит "у меня", какой такой протокол?
  
  - Гражданка, - спросил даму один из милиционеров. - Это чья сумка на полу?
  - А какое вам дело?
  - Вы обвиняетесь в том, что незаконно проникли на площадь, которая вам не принадлежит. Кроме того, мы все видели, как вы положили в сумку какую-то вещь, которая лежала на полке.
  - Куда это я проникла? Это комната жены моего сына, это наша комната.
  
  В это время вошла Женя и Мария.
  - Ну что, довольна? - обратилась к Марии агрессивная дама. - Все из-за тебя.
  - Не разговаривайте так с мамой, - вступилась Женя, на ее щеках горели красные пятна.
  - А ты помалкивай, когда взрослые говорят.
  - Гражданка, мы сейчас все выясним, чья эта комната, почему вы здесь находитесь и что у вас в сумке.
  - Извините, ребята, - сказал Павел Григорьевич, указывая на оттопыренный карман в кофточки, в которую была одета бывшая свекровь. - У этой дамы в кармане, насколько я понимаю, находится мой конверт с деньгами.
  
  Дама инстинктивно прижала руку к карману.
  - Какое вам дело до моих денег и до моих вещей, - сказала она, но видно было, что от прежнего гонора мало что осталось, и в голосе слышались панические нотки.
  
  - Все, довольно, - подвел итог беседе один из милиционеров. - Вот вам стул, садитесь. Предъявите документы. И вы, пожалуйста, покажите документы, сказал он, обращаясь к Павлу Григорьевичу.
  - Да, конечно, - ответил Павел Григорьевич, взял с этажерки тонкую папочку и протянул ее милиционеру. Потом достал из кармана паспорт и тоже отдал его стражу порядка.
  
  Бывшая свекровь молча тяжело опустилась на табурет.
  - Ну, где ваши документы? Давайте ваш паспорт.
  - Я не ношу его с собой. Зачем он мне?
  Тогда назовите вашу фамилию, имя, адрес.
  - Зачем вам?
  - Мы составим протокол, что вы задержаны в момент воровства в комнате, которую снял у владелицы дома, - при этих словах милиционер заглянул в паспорт, но не смог прочитать имя Павла Григорьевича во французском паспорте.
  - Павел Григорьевич Сущев.
  Ну а поскольку дама молчала, то лейтенант рассерженно сказал?
  - Ладно, коль так. Понятые, подойдите поближе. Мы сейчас откроем сумку, сделаем опись вещей, которые, по словам господина Сущева, принадлежат ему, а вы эту опись подпишите. Кроме того, гражданка, доставайте из кармана пакет.
  
  Дама замерла недвижима.
  - Ну ладно, хватит, не вытаскивать же мне его насильно.
  Дама протянула ему конверт и сказала, собрав в кучку все, что осталось от прежнего гонора:
  - Это мои деньги.
  - Нет, мадам, - сказал Павел Григорьевич. - Дело в том, что я точно знаю, сколько там денег, потому что только вчера снял их с банковского счета и не трогал. Это легко доказать. Кстати, скажите, какая валюта там лежит?
  - Валюта как валюта. Это то, что я накопила, хотела здесь припрятать.
  
  На эти слова Павел Григорьевич несколько устало сказал:
  - Лейтенант, откройте конверт. Там лежат купюры на сумму в одну тысячу евро. А снял я их вчера с этой карты. - Он достал из кармана пиджака и протянул ему свою банковскую карточку.
  - Да ясно. Гражданка, откройте свою сумку.
  
  Мадам сдалась, тяжело вздохнула и открыла молнию сумки.
  - Доставайте содержимое и кладите на стол.
  Скоро на столе лежала маленькая видеокамера, бинокль, электробритва и всякая туалетная мелочь - туалетная вода, гель для волос и пр.
  
  Второй милиционер в это время писал протокол.
  - Простите меня, - начал Павел Григорьевич. - Я вызвал вас, потому что беспокоился за Женю и ее маму. Но я вижу, что здесь просто элементарная мелкая кража и наглость. Пусть эти люди уходят отсюда.
  - Да, я тоже прошу об этом, - сказала Маша. - Я вам очень признательна, что вы приехали и помогли мне. Я не знала, что делать. Если они уйдут, и я их больше не увижу, то мне ничего больше не надо.
  - Ну не знаю, - сказал один из милиционеров, но было видно, что он вздохнул с облегчением.
  - Гражданка, вы слышали. Хозяйка дома и пострадавший не хотят заводить дела о краже. Так что берите свою сумку и оставьте этот дом.
  - Где он? - спросила бывшая свекровь бывшую невестку, поднимая с пола почти пустую сумку.
  - В моей комнате, спит.
  - Пойдем со мной, его нужно разбудить.
  - Нет, Машенька, никуда не ходите, - сказал Павел Григорьевич. - После этого он обратился к одному из милиционеров.
  - Это моя последняя просьба. Помогите этой даме поднять с кровати ее сына, а потом пусть уходят отсюда.
  - Ладно, пойдемте, гражданка.
  
  В комнате повисла тишина, но внезапно послышался жалобный плач Жени. Они уткнулась в грудь мамы и плакала.
  - Женечка, у тебя все невпопад. Сейчас ты должна смеяться, а не плакать.
  
  Потом он сказал Маше.
  - Машенька, эти ребята столько времени потратили на нас, да и понятые перенервничали. Давайте все выпьем чаю и перекусим чем-нибудь.
  - Они, наверное, еще не ушли, - почти прошептала Маша, имея в виду непрошенных гостей.
  - Пойдем, пойдем, я тебе помогу, - вдруг предложила Дарья Борисовна. - Они нам не помеха. А чайку попьем с удовольствием.
  
  ***
  После того, как милицейская машина уехала, дед Денис сказал соседке:
  - Ну что, Даш, пошли что ли. - Потом обратился к Павлу Григорьевичу - Спасибо за угощение и за представление. Умора.
  - Денис, ты иди, а я хочу с Дашей посидеть на скамеечке. Как ты, Дарья Борисовна, смотришь на мое предложение.
  - Полвека тому назад ты мне этого не предлагал.
  - Это самая большая ошибка в моей жизни.
  ---
  Дед Денис ушел. Уже смеркалось. На скамейке перед домом сидели двое пожилых людей - Дарья Борисовна и Павел Григорьевич.
  Они долго молчали.
  - Расскажи, как тебе жилось, Паш, - наконец прервала молчания Дарья Борисовна.
  - Лучше сказать не жилось, а былось. Я был во Франции чуть меньше полувека. Но я томился там и очень долго скучал по маме, я так ее любил.
  - Я ее хорошо помню, очень аккуратная, спокойная женщина. Все здесь уважали ее. Сейчас таких мало.
  - Да, Даш. Но прошло много лет, и эта горечь ушла. Дело у меня во Франции интересное и большое. У Николая не было детей, а я не женился.
  - А что так?
  - Ну, в свое время я тебе этого не предложил, а других мне и не надо было.
  - Паш, а я ведь сохла по тебе.
  - Правда? А я боялся к тебе подойти. Ты такая гордая была, недоступная.
  - Это я от робости.
  - Да. Но помнишь, у мамы обострились проблемы с легкими, здесь у реки сыро. Врачи сказали, что нужно жить в сосновом лесу, порекомендовали снимать дачу на лето по Казанке. Что мы и сделали. Я так переживал. Здесь же остались все мои друзья, ну и ты конечно.
  - Брось, все это тоже быльем поросло. Расскажи мне лучше, как тебе удалось перебраться-то к брату. В каком году ты уехал?
  - В конце 61. Это сейчас, Даш, когда я решил после смерти Николая приехать сюда погостить, то просто позвонил в агентство, заплатил деньги. Все оформили, все сделали. Да еще с учетом давних событий и особой заботе друга сделали все быстро, да и присматривают за мной. Ты же видела - Жан сюда сразу примчался. Это сотрудник консульства.
  - Ты говорил про друга. Это русский?
  - Нет, француз. В 61 году он первым написал заметку в газету обо мне и о Коле. А теперь вот уже полвека дружим. Он хороший друг. Правда старый уже, и память у него стала сдавать.
  - А как ты встретился с братом?
  - Да, тот день до сих пор я помню до мелочей.
  
  ***
  Павел Григорьевич задумался, потом закрыл руками лицо и долго сидел неподвижно. Дарья Борисовна не торопила его, а просто смотрела на его такие ухоженные длинные пальцы. Губы ее тронула нежная улыбка, она кивнула головой, как будто соглашаясь со своими мыслями. А потом откинула голову, оперлась спиной о темный забор и застыла, скрестив на коленях свои потрескавшиеся, натруженные руки.
  
  Годы ее жизни пролетели стаей похожих один на другой, наполненных тяжелым трудом дней. Она рано вышла замуж, рано родила дочь, рано похоронила мать. И вся забота о семье легла на плечи двадцатичетырехлетней женщины. С мужем они жили ровно - без больших радостей, но и без серьезных скандалов. Дочка выросла послушной и трудолюбивой. Тоже рано вышла замуж, родила двух дочерей. Но ее семейная жизнь не задалась. Муж пил, пьяный мог поднять руку и на жену и на дочерей.
  
  Дарья Борисовна к этому времени уже овдовела, и ее основной заботой были дочь и внучки. Дочь с семьей жила в доме мужа. Дарья Борисовна знала, что зять любит выпить и характер имеет несахарный. Но однажды, когда она гостила у дочери, он пришел домой в сильном подпитии и не сдержался, как обычно, при теще, а поднял руку на жену. Дарья Борисовна тут же отмолотила его, собрала вещи дочери и внучек и отвела родных домой. Дочь не возражала.
  
  Зять поначалу часто появлялся - то каялся, то грозил расправой, но отпор получал от всех четырех женщин. Потом дочь официально развелась, и в дом пришел покой.
  И вот она сидит рядом с Павлом. Дарья Борисовна улыбнулась своим мыслям. Да, дни идут медленно, как часовая стрелка, месяцы спешат - как минутная, а годы пролетают- как секундная.
  
  Но ей не нужно было напрягать свою память, чтобы вспомнить тот день, когда Пашка впервые появился в их деревне на поляне, где ребята по вечерам играли в волейбол.
  Он пришел, встал рядом с девочками. Ведь на площадке болельщиками были в основном девочки и маленькие ребята. А волейбольные команды состояли из сверстников Павла и были полностью укомплектованы. Но вот когда прибежал мальчишка и закричал "Юр, мамка зовет, ругается. Пошли домой", то один из игроков, даже не попрощавшись, перестал играть и побежал домой. Видать, и впрямь боялся выволочки от матери.
  
  Оставшиеся ребята столпились у натянутой веревки, которая играла роль волейбольной сетки, и стали эмоционально обсуждать - продолжать играть или идти домой. И вот в этот момент Павел вышел на площадку и сказал: "А можно мне сыграть вместо Юры". Ребята умолкли, рассматривая новичка. Потом кто-то с издевкой заметил: "Вшивых не берем". В ответ Павел рассмеялся и сказал: "Можешь поискать, у меня вшей нет". Ребята насупились, а Павел легко согласился - "Ну нет, так нет" - и повернулся, чтобы идти домой. Но Денис, а это был он, примирительно заметил: "Стой, давай попробуем".
  
  Павлу указали на его место около веревки. И уже скоро он показал ребятам, что действительно умеет играть в волейбол. Он отбил сильную подачу, высоко подпрыгнув и слабым ударом уронив мяч прямо рядом с границей поля противника. После этого Павел подавал, и ни один из его мячей противник отбить не смог. А уже на следующий день ребята не начали игру до тех пор, пока на площадке не появился Павел.
  
  Эти воспоминания Дарьи Борисовны прервал голос Павла Григорьевича:
  - Ладно, давай расскажу тебе про мою поездку к брату. Я тогда, когда собирался к Николаю, был не в своей тарелке из-за этих хлопот - документы, переговоры, встречи. Поэтому когда я, наконец, получил загранпаспорт и билет на самолет до Парижа, то у меня уже сил волноваться не было. Одним словом, меня погрузили в самолет, как чемодан. И вот этот чемодан сел в аэропорт Орли в Париже. Потом самолетом до Нанси, а там уж рукой подать на машине до Баккары. Меня в аэропорту встречало много народа. Корреспонденты, официальные лица, сотрудники наших учреждений. Все спрашивали, а почему Николай не встречает. Но мы с Колей твердо договорились - никаких встреч в Париже. Не хотели быть слонами на показ. Я объяснил, что еду к Николаю в Баккару и хочу, чтобы он встретил меня у себя дома. Но нас и в Баккаре журналисты поймали. Хотя, сказать по правде, мне было не до них.
  
  Меня на посольской машине довезли до дома Николая. Когда я вышел из машины, то дверь открылась и на крыльцо вышел Коля. Знаешь, Даш, когда я увидел его, то, казалось, я перестал дышать. И я почувствовал, что мостовая под ногами стала мягкой и мои ноги завязли в ней. Я не мог сделать и шага. Николай сам подошел ко мне. Я узнал его сразу по фотографии отца. Вылитый отец. Я не помню, сколько мы стояли, глядя друг на друга. И такая тишина была на улице. Все молчали. А потом мы крепко обнялись, и сразу стало шумно. Когда мы посмотрели на людей вокруг нас, то увидели, что многие женщины плакали. Потом газеты много писали про встречу двух русских братьев. Да.
  
  В тот же день мы сходили на могилу к Марте. Я привез русской водки и черный хлеб. Мы по-русски помянули ее. Вообще-то не по-русски. Николай похоронил ее в склепе, который принадлежал папаше Леону, чьим наследником он стал после смерти.
  - В фильмах часто показывают склепы. Что в них особого?
  
  - Семейные склепы - это типичное погребение во Франции. Почти все склепы оформлены как маленькие домики. Склеп на самом деле это место, куда родные и близкие могли приходить помянуть умершего. Хоронить усопшего можно в одной могиле спустя пятнадцать лет после последнего захоронения. Руководство кладбища дает на это разрешение. Так что Николай упокоился на одном месте с папашей Лионом, а я прилягу рядом с ним на месте захоронения Мадлен, когда придет мое время.
  - А в склепе много места?
  - Такие склепы занимают площадь примерно три на три метра, высота их два-два с половиной метра, не считая крыши. Все склепы разные. Есть гробницы с круглыми и острыми крышами, с высокими и очень низкими дверями, с окнами и без. В каждом склепе - закрытое решеткой подземелье, куда и помещали гробы. Одним словом, там холодно и неуютно.
  - Да, наши погосты всегда были на возвышениях, под голубым небом. Вокруг деревья, птицы поют.
  - Да уж, умудрились мы с тобой начать за здравие, а кончить за упокой. Ну так вот. Марта умерла в пятьдесят девятом году. Ей было всего-то тридцать восемь лет. Она тяжело болела. Николай не любил про это вспоминать. Я ведь видел ее только на фотографиях. Хорошее, доброе лицо. Детей у них не было.
  - Ну а потом, после того, как ты встретился с Николаем?
  - Когда он ушел на фронт, ему было восемнадцать лет, а мне девять. Большая разница. В шестьдесят первом году ему уже было тридцать восемь лет, а мне двадцать девять. Собственно разница стала ощущаться мало. Жили мы до моего приезда совсем по-разному. Трудно мне было. Но Коля молодец, он тоже понимал, что нужно заново привыкать жить вместе. Спасибо работе. Мне пришлось много учиться у него. Он был очень хорошим мастером. Года через три я стал работать самостоятельно, а до тех пор помогал ему. У Николая была стеклодувная мастерская и четыре магазина сувениров. Его сувениры имели товарный знак "Папаша Леон".
  - "Папаша Леон" - это чье-то имя?
  - Да, Даш. По-французски Папаша Леон - звучит "Paternel Leon". Paternel - это разговорное "папаша" А Leon - это имя. Кроме того, оно означает "поднажми". Paternel Leon - это тот старик француз, который взял на работу к себе Николая и пустил его с Мартой жить к себе. У него не было родных, и он все потом оставил Коле. Но и при жизни папаши Леона Николай намного расширил его дело. После войны был большой спрос на посуду. Коля стал делать из подобранного битого стекла кружки для пива. Незамысловатые, с толстой ручкой, удобные. На боку, на матовом прямоугольнике было написаны первые буквы P и L. И сейчас на всех моих изделиях стоит тот же знак. Да, кстати, Даш, дай мне фотографии свою и твоих девочек. Я дома сделаю тебе на память рисунок по стеклу и пришлю сюда.
  - Не поняла, какой рисунок?
  - Это живопись на стекле, или эгломизе, когда рисунок на стеклянной пластине создается при помощи процарапывания по тонкому слою сусального золота. Будет тебе память обо мне.
  - Ладно, принесу.
  - Нет, Даш. Я сделаю не одну работу, а четыре. Для каждой из вас. Пусть они будут потом храниться у вас. Вроде моих икон.
  - Паш, кстати об иконах. Ты помнишь Кольку Кощея?
  - Да. Он такой худой был.
  - У него одного была кличка. Он очень переживал из-за этого прозвища.
  - Я не знал.
  - Да и мне он рассказал, когда стал взрослым.
  - А где он сейчас?
  - В том то и дело. Помнишь старую церковь в Троицах? Он там священник. В этой церкви раньше был хозяйственный магазин, сейчас она снова церковь. Николай там священник.
  - Вот это новость.
  - А вот тебе еще одна новость. Завтра я туда иду помогать. Туда много народа приходит. Пойдешь со мной?
  - Хорошо, буду рад.
  - Ну вот и договорились. Пошла я, Паш. Давай завтра заходи часам к восьми.
  - Отлично. Не забудь про фотографии. Давай провожу тебя.
  - Да брось. Поспеши к своим. Ну, до завтра.
  Павел Григорьевич попрощался с Дарьей Борисовной и пошел к дому. Уже подходя к дому, он дотронулся рукой до губ. И его рука коснулась довольной улыбки.
  
  ***
  Утром Павел Григорьевич оставил записку Жене и тихонько вышел из дома. Когда он встретился с Дашей, то увидел, что у нее за спиной привязана маленькая котомочка. Это выглядело так трогательно.
  - Даш, что там в твоем рюкзачке.
  - Там молоко и мои пирожки. Мы с тобой в лесу отдохнем и посидим. Нам же идти долго.
  - А ты все такая же умница. Я-то вот не догадался чего-нибудь захватить с собой.
  
  И здесь Павел Григорьевич заметил довольную улыбку на лице Дарьи Борисовны. И эта улыбка как будто проявила спрятанную за морщинами милое лицо подружки детства.
  
  Примерно через час в лесу на солнечной полянке Павел Григорьевич и Дарья Борисовна уютно устроились на поваленном дереве. Перед ними в высокой траве на чистой тряпочке лежали поджаристой кучкой пирожки и стояли две бутылки со свежим молоком.
  - Спасибо тебе, Даш. Давно в моей душе не было такого вселенского покоя. И такое же чувство защищенности у меня было рядом с мамой. Пока она была жива, я ничего не боялся.
  - Да, Паш. Женщины слабы, когда все в порядке. Сила пробуждается в нас, когда приходит опасность. Я это знаю. Моей бабушке в начале войны было пятьдесят восемь лет. Помню, она часто болела, у нее отекали ноги. Нас же у мамы было три девчонки. Отца забрали сразу, мама сникла, все плакала. А бабушка как пружина сжалась, и такая сила в ней появилась. Все дома делали только то, что скажет бабушка. А мама стала как четвертая девочка, совсем волю потеряла. Немец был рядом, но порядок в доме был довоенный. Только работать всем приходилось с утра до вечера. Но мы не голодали. Но зато, как только война кончилась, отец вернулся, напряжение спало, бабушка и умерла. Когда мне бывает трудно, я вспоминаю ее и сил прибывает. Ну ладно, Паш, давай попробуй-ка козьего молока. У моей Нюськи лучшее молоко в нашей деревне.
  
  Когда Павел Григорьевич закончил незамысловатую, но такую вкусную, трапезу, он заговорил с Дарьей Борисовной о делах.
  - Даш, послушай, у меня есть к тебе и предложение и просьба.
  - Ну что там, выкладывай.
  - У меня во Франции большое дело, я должен приглядывать за ним и скоро уеду. Я много там работал, но, поверишь ли, ожил я только здесь. Я так привязался к Жене и Маше. У меня появилась семья. Я действительно люблю их как отец.
  - Да я вижу, как Женька к тебе тянется. Я рада за нее. Хорошая девчонка. Да и Маша труженица. Они были чужими здесь, но вот после вчерашнего, я знаю, все изменится. Я же видела, как людей тронула их судьба.
  - Дашенька. Дело в том, что я сейчас решил купить им квартиру в Москве, - он усмехнулся, - И я даже знаю какую. Им здесь трудно, они ведь горожане.
  - Да, это хорошо. Ты молодец Паш. - Она помолчала. - Какой же ты молодец.
  - Брось Даш. Мы же с Николаем жили скромно. Дело наше шло хорошо. Денег у меня много. Кстати, о деньгах.
  - Никак хочешь и мне отвалить от щедрот своих?
  - Догада.
  - Паш, я отказываться не буду. Спасибо. Я рада любой помощи. Дочка-то моя работает в Москве. Что толку, что кончила радиотехникум. Торгует на рынке. У меня двое внучек. Муж у дочки не лучше, чем у Маши. Развелась, но после о нем и не слыхала. Ни алиментов, ни приветов.
  - А сколько лет внучкам?
  - Двадцать и восемнадцать.
  - Чем они занимаются?
  - Они хорошо кончили нашу школу, но учиться потом не смогли. Нужно было работать, работают на складе в издательстве. Но они хорошие девочки, часто бывают у меня, помогают по хозяйству, да и дочка приезжает. В общем, бабий отряд.
  - Они не замужем?
  - Нет, и обе пока и думать об этом не хотят. Насмотрелись на семейную жизнь матери.
  - Дашенька. Я хочу поговорить с твоими внучками, им надо учиться. Пусть скажут мне, где бы они хотели учиться, съездим в Москву, познакомимся с институтами. Я оплачу учебу, не волнуйся.
  - Вот уж нежданно-негаданно. Не знаю, как и благодарить-то тебя.
  - Да брось ты. А пока возьми конверт с деньгами, который у меня эта старая гусыня хотела стибрить. Поменяешь в банке или пусть твоя дочка это сделает. И еще просьба у меня к тебе. Помоги Денису. Он запустил себя. Конечно, характер у него не сахарный, но он наш друг.
  - Перестань. Друг!? Ты знаешь, как он свою жену и детей мучил. Крохобор и скандалист.
  - Да он мне сам об этом говорил. Но сейчас-то он старик.
  - А что в нем изменилось?
  - Не в нем, а во мне. Даш, я тебе дам денег, а ты прибери у него, почисти участок со своими девчонками или попроси кого. Одним словом приведи его в Божеский вид. Я нанимаю тебя на работу.
  - Хорошо, - усмехнулась Дарья Борисовна - а какой оклад положишь?
  - Такой конверт каждый месяц, устроит?
  - А сколько это будет?
  - Поменяешь в банке и узнаешь.
  - Ладно, Паш, конечно, сделаю. Спасибо тебе, от всей души спасибо. Уж и не чаяла, что такое может произойти.
  - Вот и я не чаял, что жизнь может так сложиться. Ну что, кормилица, отдохнула?
  - Да, Паш, пора идти.
  
  ***
  Когда Павел Григорьевич и Дарья Борисовна подошли к старой, красного кирпича небольшой церкви, которая стояла на вершине холма и хорошо была видна издали, то в самой церкви и в церковном дворе работало человек двадцать.
  
  Дарья Борисовна, оставив приятеля, быстро направилась в сторону высокого седовласого человека в черной рясе, а Павел Григорьевич стоял и с легкой улыбкой наблюдал, как слаженно и легко работали люди. Здесь были и пожилые и молодежь. Не слышалось громких разговоров, но чувствовалось, что работают люди не по принуждению.
  
  Вот странная пара - старик и девчонка, похожая на Женю, несут старой конструкции носилки, полные битого кирпича. Видно, что эта операция проделывалась ими много раз, движения их были отлажены и синхронны. Подойдя к куче уже вынесенных из церкви кирпичей, они ловко освободили свои носилки, дед взял их и они пошли назад. Они шли рядом и на этот раз о чем-то между собой разговаривали, ловко и привычно поднялись по настилу и исчезли в дверном проеме.
  
  Группа школьников собирала мусор в церковном дворе и складывала его в большие черные пластиковые пакеты, а к ним подходили по двое ребята постарше, брали за углы и относили мешки в угол двора, где стоял мусорный контейнер, уже наполовину заполненный такими же пакетами. Несколько старушек работали среди старых могил - кто-то полол сорняки, кто-то высаживал рассаду цветов, кто-то красил уже подправленные оградки. Павел Григорьевич был готов смотреть на эту работу и дальше, но в это время он услышал приятный мужской голос:
  - Ну здравствуй, Паш.
  
  Павел Григорьевич повернулся и встретился глазами со стройным пожилым человеком в черной рясе. Какое-то время он всматривался в это спокойное, красивое лицо. Потом сказал:
  - Как я рад видеть тебя, Коль.
  
  Потом Павел Григорьевич умолк, продолжая смотреть на постаревшего и так сильно изменившегося друга детства. Отец Николай не торопил его, чувствуя, что нахлынувшие воспоминания увели Пашу из сегодняшнего дня. И впрямь, через какое-то время Павел Григорьевич встряхнул головой, как бы отгоняя назойливые мысли и спросил:
  - Николай, я не знаю, как мне называть тебя сейчас.
  - Хочешь "отец Николай", хочешь, как и прежде, Колей.
  - Да, Коль. Мне пока легче называть тебя так.
  - Я так рад видеть тебя. Давай обнимемся что ли.
  
  Когда два старых приятеля обняли друг друга, то у стоявшей поодаль и наблюдавшей за ними Дарьи Борисовны повлажнели глаза, она покачала головой: - Да, годочки, вот вы и промелькнули и развели нас всех в разные стороны.
  - Коль, давай присядем где-нибудь. Мне так хочется поговорить с тобой. А потом я буду рад поработать. Ты скажешь, что нужно делать, - дрогнувшим голосом предложил Павел Григорьевич.
  - Пойдем, там за церковью есть, где посидеть.
  
  Павел Григорьевич сидедл на большой деревянной скамье рядом со своим другом детства, а за его спиной стояла заброшенная когда-то, но сейчас возрождаемая церковь, в которой слышались приглушенные голоса и рабочий шум. И Павел Григорьевич искренне поблагодарил свою судьбу, которая подарила ему этот прекрасный день.
  - Я так рад повидать тебя, Коль.
  - Да, нежданная радость.
  - Как по-разному сложились наши судьбы. Кто мог знать об этом, когда мы все играли в волейбол старым клеенным-переклеенным мячом на площадке без волейбольной сетки. А ты стал священником.
  - Паш, а, между прочим, первый урок смирения, который, возможно, и привел меня в храм, преподал мне ты.
  - Я? - искренне удивился Павел Григорьевич.
  - Твоя мама принесла для меня кое-какие вещи, из которых ты вырос. Ты был выше меня. Когда Мария Семеновна ушла, мама достала из принесенных вещей рубашку в клеточку, развернула ее, повесила на спинку кровати и сказала, чтобы я завтра надел ее, а мне было так стыдно донашивать твои вещи. Я взял эту рубашку и испачкал ее чернилами. Утром, когда я надел ее, то мама удивилась:
  - Коль, откуда пятно? Вчера ведь рубашка была чистая.
  
  А я соврал ей, говоря, что она просто не заметила пятна, надел свою старую рубашку и пошел в школу.
  Когда я вернулся домой, то увидел, что мама на месте пятна аккуратно пришила заплатку в виде кармана. По всему было видно, что она долго работала над этим. Мне стало так жаль ее за потерянное время и так стыдно за свой поступок.
  - Помню, Коль. Я отлично помню. Мне мама тоже преподала урок, как ты сказал, смирения, из-за этой рубашки.
  - Правда?
  - Да. Помнишь, когда ты пришел в этой рубашке в школу, я узнал ее, несмотря на большой карман сбоку. Потом увидел твое смущенное лицо, и усмехнулся. А дома я об этом рассказал маме, что, де, Коля, носит мои вещи. Мама долго молчала, а потом сказала:
  - Это моя вина. Плохие поступки заразны как оспа.
  Я спросил ее:
  - О чем ты говоришь?
  Мама ответила:
  - Ты знаешь, что этот пиджак, который сейчас на тебе, мне дала мама Бориса Рогожина. Он вырос из него. А я, боясь, что ты расстроишься, коль придется донашивать чужие вещи, вечером спорола вышитую мамой Бориса метку на изнанке воротника - Бор.Рог. Все делали метки на вещах детей, когда их отправляли в лагерь. Я смущенно слушал ее, а она продолжала: - Зачем я это делала, почему не рассказала тебе, как сейчас после войны трудно живется всем, и как замечательно, что люди помогают друг другу!? - И ты знаешь, Коль, как мне после этого стыдно стало за мою усмешку.
  
  - Хорошо, Паш, что ты это рассказал мне. Хорошо. В каком же мы, сыновья, долгу перед нашими матерями. У меня тоже отец погиб во время войны. Погиб под Прагой. И я помню только, что мама все время работала. Она после службы - работала в Москве посудомойкой в столовой, чтобы принести что-нибудь домой поесть своим трем детям - допоздна возилась по хозяйству. Свинья, куры, огород, стирка, готовка, проверка наших уроков, разборка наших проблем. Она никогда не ложилась спать раньше нас. Ее руки. Я часто вспоминаю их. Когда мы кончали ужин, мы поздно ужинали, ждали маму, она двумя пальцами собирала крошки со стола и клала их в рот. Поверишь, эта привычка у меня сохранилась до сих пор. Жена посмеивается надо мной, а я не могу встать из-за стола, если не соберу и не съем эти крошки. Ладно, Паш, расскажи про себя.
  
  - Я не выбирал дорог в жизни. Они как-то сами появлялись передо мной, мне не нужно было делать выбора. Война, мама переехала со мной в Москву, учился как все, потом похоронил маму, нашелся Николай, я приехал к нему, и он определил мою дальнейшую жизнь. Но, Коль, объясни мне. Мне семьдесят четыре года. Я пережил столько событий, но почему для меня самым значительным днем в жизни был один обычный солнечный зимний день.
  - Какой день?
  - Да обычный зимний день, - ответил Павел Григорьевич и задумался.
  
  ***
  Отец Николай с понимающей улыбкой смотрел на лицо Паша, а потом откинулся на спинку и закрыл глаза, чувствуя, что его старый друг не скоро вернется из мира прошлого.
  
  Да, Павел Григорьевич так глубоко погрузился в воспоминания, что перестал ощущать текучесть времени - оно застыло, а тело, казалось, потеряло вес. И внутренним взором памяти он ощущает себя пятнадцатилетним парнем, который идет по льду напрямую от станции до деревни. Эта дорога вдвое короче, чем по шоссе. Он шагает следом за мамой, которая идет очень тихо, как она говорит, "бережет дыхание".
  
  Когда они вышли из-под моста, то увидели большую, покрытую толстым льдом, заводь, которая была образована широким выступом земли. Этот выступ назывался "Зеленым мысом". У самого берега заводи находится деревня "Троица", в которой была спортивная база яхтсменов. Здесь каждое лето проводились парусные регаты. Паша всегда был среди многочисленных зрителей этих красивых соревнований.
  
  То бывало летом, но сейчас... В голубом небе неярко светило зимнее солнце, упругий ветер гонял по блестящему льду валики снега. И по этому льду той же летней трассой неслись под белыми парусами так знакомые и любимые Павлом яхты.
  Павел застыл на месте, дыхание перехватило от удивления и восторга. Из этого состояния его вывел голос матери, которая уже успела уйти довольно далеко.
  - Паш, ты что отстал? Догоняй. Холодно, застынешь.
  - Мам, ты только посмотри, - крикнул Павел, указывая рукой на кружащиеся в зимнем танце яхты.
  - Да, очень красиво. Это буера - яхты на коньках. Сегодня им с погодой повезло.
  - Мам, ты иди к тете Зине, а я пойду поближе посмотреть....
  - Холодно, Паш.
  - Нет, мам, мне совсем не холодно. Я подойду попозже. Не беспокойся. Ты иди тихонько, а я побежал.
  И Павел, не дожидаясь ответа матери, побежал вперед, а Мария Семеновна пошла направо в деревню, которая была уже совсем близко.
  
  На границе участка соревнования буеров стояли достаточно далеко друг от друга люди, у их ног были укреплены картонные щиты с надписью - "На трассу не выходить, обход по берегу".
  Павел подошел к одному из этих людей и спросил:
  - Можно я здесь постою посмотрю?
  - Конечно, Паш.
  
  Паша удивленно вскинул брови и внимательно посмотрел в лицо говорящему. Он с трудом узнал в этом человеке, одетом в тяжелую зимнюю одежду, одного из знакомых яхтсменов, на чьей яхте его несколько раз катали.
  - Юрий Григорьевич?. Вы здесь? Вы судья?
  - Нет, но я принимаю участия в соревновании - охраняю границу. - Ответил Юрий Григорьевич с улыбкой. - А как ты здесь оказался?
  - Мы с мамой на три дня приехали к тете Зине. У меня каникулы, да и мама отдышится.
  - Ну, вставай рядом со мной, погляди.
  
  Павел весь превратился в зрение и слух. Было сказочно удивительно видеть, как буера быстро менялись в размере. Они делали разворот примерно метрах в пятидесяти от того места, где стоял Павел. Павел мог разглядеть напряженные лица гонщиков. Большие паруса послушно выводили буера на резкий разворот.
  
  Но вот тот же буер, сделав поворот, уносился к другому дальнему пункту поворота и становился все меньше и меньше, а вскоре напоминал мотылька с белыми крылышками. А затем другие повторяли тот же путь. Павел глаз не мог отвести. А слух его наслаждался мелодией, которую огромные коньки буеров извлекали из голубого льда. Конечно, это был хаос звуков, но звуков хрустальных. А паруса на ветру издавали громкие хлопки. И трудно было сказать, кто солист в этом дуэте, а кто аккомпаниатор.
  
  Когда Павел, наконец, сказал "Ну я пошел, Юрий Григорьевич. Увидимся летом", то понял, как он замерз.
  - Ну, беги, Паш. Ты совсем посинел от холода.
  И Павел действительно побежал. Когда он вошел в сени, то ему показалось, что это тропики. А когда он вошел в комнату, то почувствовал себя как в бане.
  - Паш, мы уж решили идти тебя искать. Боже, да ты прям заиндевел. Скорее раздевайся и садись к печке. Зинаида Петровна, можно я возьму валенки?
  - Да конечно, Маш. А я ему дам чаю с малиной. А потом уж сядем за стол. Пусть отогреется.
  Когда замерзшие ноги Павла оказались в теплых валенках, а лицо погрузилось в жар, исходящий из открытой дверцы печи, Павел в полной мере осознал, что такое блаженство. И это несмотря на то, что по спине еще бегали туда-сюда мурашки, которых он принес домой из зимнего уличного холода.
  
  ***
  Павел Григорьевич провел ладонью по лицу, вздохнул, взглянул на отца Николая.
  - Коль, я так рад, что увиделся с тобой. Смотри, как сложились судьбы у каждого из нас. Но конец пути нас всех уравняет.
  - Нет, Паш. Люди уходят по-разному. Мне часто приходится присутствовать при последних мгновениях земной жизни людей. И я вижу, как трудно уход дается людям, которых жизнь не научила быть добрыми и любящими, а гордыня и стяжательство помутили их разум. Они уходят, испытывая немыслимый ужас, потому что в конце пути видят только непроглядную тьму, в которую они погружаются в страхе и одиночестве.
  - Неужели я так привязался к моим девочкам только потому, чтобы мне было нестрашно уходить одному.
  - Нет, Паш. Я знаю, что тебе не будет трудно уходить. Тебя проводят любящие тебя люди. Ты умеешь быть любимым, и это великий дар.
  
  - Коль. Спасибо тебе и Даше за этот день. А сейчас пойдем, я поработаю. Только скажи, что делать.
  - Даша тебе скажет.
  - Хорошо. Да, Коль, вот возьми мою визитку. Позвони обязательно. Нам есть, о чем поговорить.
  
  Постояв молча какое-то время, друг против друга, они крепко обнялись. Отец Николай пошел в церковь, а потом Павел Григорьевич с Дарьей Борисовной убирали мусор во дворе.
  Часа через два Павел Григорьевич сказал:
  - Даш, сдаюсь. Устал. Пошли домой. Да и девочки будут беспокоиться, когда увидят, что меня нет дома.
  Уходя, они помахали рукой отцу Николаю, который стоял около церкви. Тот перекрестил уходящих и сказал им:
  - В добрый путь. Господь с вами.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"