Наступала осень, а с ней появлялся и он, человек осени. Он приезжал откуда-то с пробным сентябрьским дождиком и жил до зимы, до ноябрьских первых морозов и снега. Грише он с детства запомнился все одним, в перчатках, пальто и шляпе, вобравших в себя сырость и прочие превратности непогоды, с бородкой, не длинной и редкой, с обточенным худобою лицом; при нем был и зонт.
':Я помню, мама меня к себе звала и в окно кивала: смотри, мол, безумец заехал...Так о нем и думали: сумасшедший! Слухов ходило не счесть, а правды никто не знал'.
Он снимал квартиру в доме от них напротив и днями наперечет исхаживал двор и улицу. По всей ночи светились окна его квартиры - когда он спал?!
По лужам ходил он со вкусом, всем шагом и с брызгами; здоровался, если кто окликал его. К нему привыкли( и то сказать, это наши дворы и дома выставляют жильца на виду; в других местах, я видел, люди годами живут и не знают друг друга ). Привыкли настолько, что даже не удивлялись ему. Он ни с кем не сходился, осенний сезон проживал незаметно и убывал потихоньку.
Гулял он петлями до леса, сидел на скамье и молчал. К мокрым полам его плаща приставали листочки и веточки, вода на шляпе собиралась в крупные капли и падала оземь.Голуби, завидев его, слетались к нему и кружились; отгоняя их, он плескал в луже зонтом и водил кораблями листья.
':Он мне стал интересен в 17 лет, прошлой осенью. Кто он, откуда, что ищет в мире( он именно вид сохранял, что ищет чего-то )? - такие вопросы меня изводили'.
И Гриша решил познакомиться, и выбрал простую попытку: спросил закурить, - но ничего у него не вышло. Осенний человек принял позу непонимания.
':Когда я его рассмотрел, я понял, что не ошибся. Это было нечто! Это лицо:оно торчало из шарфа, скрывалось под мокрой шляпой, и было прозрачным до кости черепа - не мертвым, а чистым, прозрачным! Его глаза:в них отражался лишь дождь:'
Знакомство не состоялось, и Гриша расстроился. На следующий день дождь изживал землю с мира и поливал с троекратным усилием; ступенями, одна над другой, громоздились оплывшие тучи в небе, но в самой их вышине таяла змейка повыцветшей сини; дождь готовился поутихнуть. Холодно было окоченелым рукам, и Григорий спешил домой из училища.
':Он караулил меня, на скамеечке. К себе подозвал:и извинялся. (' Я не хотел вас обидеть', - вот так он сказал и мы заболтались)'.
Он назвался художником, но Гриша ему не поверил.
- Пишу я без них, - шутил он, снимая перчатки.
- Зачем же вы мокнете?
- Вдохновение, бесценное вдохновение! Как я Пушкина понимаю!
Гришу трясло от холода.
- От такого вдохновения загнуться недолго:Странно, что вы извинялись:Теперь не принято, не то время:
- Обидеть другого легко, мы это умеем с рождения:Извиняться же по полжизни учимся.
Представляться он не спешил, и Гриша подвигнул.
- А-а, что имена! - развел человек руками. Голос его был зыбким, и то хлестал, то пропадал обессилено. - Имена - это пшик:Книги по этому поводу пишут, не читали? Имена - это глупость земная. Проживи сначала, дело свое найди и сверши:наконец, помри - о, как человек помирает отлично от жизни своей: жил, жил вот так, а помирает-то этак!.. Вы не находите? Помрешь когда - тут и Имя твое миру явится, с законченной высоты одного и второго:
- На что оно потом, это имя?
- Для вечности!.. А наши - Саша, Петя, Вася! Я Сашей буду.
- Вы философствуете под дождем?
- Приходит что-то такое: Мыслитель я так себе, самозваный - и мыслями не спешу делиться:
- Но вы еще и художник?
- Ну да. Пишу по ночам и по памяти.
- Посмотрел бы с удовольствием.
- Мое искусство специфично, знаете, и не имеет поддержки в массах. Впрочем, поднимемся до меня?
Они взошли на 4 этаж и вступили в маленькую квартирку; мебели в ней почти не было, кроме железной, застланной койки и нескольких табуретов. У окна были сложены кисти и тюбики с краской, а мольберт прислонился к стене. Он скинул с холстов покрывало и Гриша увидел картины.
':На них было что-то неясное. Я понял с трудом и не сразу, что дождь:Дождь в полдень; дождь медленных капель; дождь в отраженье зеркал. Я испугался, Владик, поверишь? Это был воистину сумасшедший! Его картины - не пейзажи и не портреты, ни предмета в них нет, - один дождь, всеобъятный вселенский дождь! Он стоял рядом со мной, поникнув лицом в шарфе, и не спросил поощрений и мнения. Я сказал, что мне нравится, что это волшебно и неожиданно:но грустно. Почему же дождь? Ни солнца, ни неба?
Он попытался ответить, но смолк. Он очень хотел мне ответить, но знал: я его не пойму. Мы распростились до завтра'.
Что ни день, то встречались. Осенний человек точно сам искал этих встреч; рассуждали о разном, но как-то нехотя о земном; ничто земное, казалось, было неинтересно художнику. О себе он так же умалчивал.
- Нет жены, нет детей: - и этим окончил свой автопортрет.
Неопределимым был его возраст. Он мог бы быть молодым, но слишком по-старчески был задумчив; его лицо помрачалось при этом и делалось грустным. Бог знает, о чем он раздумывал - Гриша ничуть не хотел причаститься к нему. Одна серая живопись служила уже ключом к его думам, и дух сжимался пред ними.
Но Саша был интересный товарищ. С Гришей он держался на равных и запросто говорил, что желал ( ни слова о женщинах или семье ).
- Значит, вы к нам приезжаете? - спрашивал его Гриша.
- Да:приезжаю, - нетвердо отвечал художник.
- Откуда? На поезде?
Художник потрепал бородку и промолчал.
- Здесь у вас никого? Ну, родных?
- Нет, никого.
- Почему же сюда приезжаете?
- Ах, русская осень! Нигде она так не прекрасна, как здесь! Мегаполисы все задуманы, чтобы люди в них отвращались бы от природы и времени года, и люди черствеют и киснут душой. Лето для них - жара, зима - холод мороза: Все-то мешает им жить! Особенно осень: Но осень - лучшая пора в году! Бывает сдержанная и сухая осень, скрытно-печальная, прячущая свою тоску за погожими днями, - но эта осень обманчива и неискренна; я обожаю другую осень, с ее подлинным плачущим ликом. Ибо осень - это слезы природы, стенания, гнев, ее живое страдание по ушедшему лету, ее непокорный и слабый крик, брошенный смерти-зиме! И здесь, как нигде ярче я это чувствую, я упиваюсь этим! Энергия проливаемых небом слез оживляет меня и мое восприятие цвета и мирового пространства. Здесь я творю, как нигде не творил бы!
- Ну, не знаю, - протянул Гриша. - По-моему, осень - просто тоска, да и только.
- Да, а что и жизнь человека - всё радость? Есть вещь на земле, и она неподсудна: Всю радость она затемняет.
- О чем вы?
Осенний человек вновь не сказал ответа. В привычках художника было не пояснять своих слов, как бы неопределенно они не звучали.
В солнечный день, если тот выпадал, он не спешил в прогулку. Гриша подолгу стучался к нему, и дверь с неохотою отпиралась. Странно, но в эти просветные, дюжие дни художник был тих и не в духе, и вяло поддерживал разговор. Шторы в его квартире были завешаны, и в комнатах плавал полосчатый пыльный свете. Гриша сидел у него недолго, тем более при завешанном мольберте с полотнами глазу не к чему было 'прижаться': голые стены и те зачахли в истлевших обоях. Художник жил без телевизора, в компании десятка томов поэзии. Как равнодушный к ней человек, Гриша нередко брал эти книги на руки, пролистывал невнимательно и бросал где придется.
Cреди любимых репродукций художника, хранимых им под кроватью в альбоме, выделялся 'Бульвар Капуцинов' Моне.
- Посмотри, - говорил он, водя по нему рукой, как в желании собрать всю толпу из картины в ладошку. - Никого из них уже нет:
Затем, словно испуганный этим, он добавлял с напускным пафосом в тоне:
- А вообще-то, знаешь ли, на Земле всегда, из века в век, проживают одни и те же люди, и никто не уходит в безвозвратную Пустоту; закон мироздания - без личностная реинкарнация! Cами того не зная, мы будем ж и т ь вечно, но напрасно терзаемся в страхе!
':Говорил он с надеждой, что я поддержу его: для него это было важно, и он верил в эту свою идею. Наверное, она спасала его от чего-то:или с чем-то мирила:'
- И еще, Гриша: ты помнишь мою болтовню про к о н е ч н о е, высшее Имя? Так вот - все это чепуха; я опять думал об этом и решил, что Имени быть не может, потому что оно сделалось бы препоной для следующего воскрешения, для обретения новых форм и личности; оно постоянно тянуло бы вспять, к прежним ошибкам, которые остаются т а м:
Увлекаясь, он мог разливаться часами, но Гриша слушал его по-священнически кротко и терпеливо.
В ноябре проглянули снега и растаяли, но стало ясно, что это конец, и зима подкатила. Художник обмолвился об отъезде, заметив, что может уехать внезапно и не простившись. Гриша огорченно спросил:
- Еще-то приедете?
- Не знаю.
- А что так? Приезжали всегда, а тут вдруг: не знаю!
- Не от меня зависит, Гриша, и:постой, а разве я раньше бывал у вас?
Это сразило Гришу.
- Как же, каждый год бывали! Я вас с детства помню!
Осенний человек недоверчиво посмотрел на него.
- Возможно:в прошлой жизни? - пошутил он не к месту.
Помня нрав и характер товарища, Гриша не обижался. Они говорили потом о 'Квадрате' Малевича( 'Все тоже оттуда, - утверждал художник, разумея свою теорию. - Назови он ее 'Черный страх', и было бы понятно и просто! А так: ломайте головы, господа!' ), в чем Гриша разбирался поверхностно, и разошлись.
- Уезжаю на днях, - пообещал художник.
Ну что же, жизнь - это чаще потеря, чем приобретение чего-то, и Гришу ожидала потеря друга: Да и друг ли он был? Он прежде всего был таимо-интересным объектом, но вот Гриша узнал о скором его отъезде и понял, что д р у г - художник был ему д р у г (такой же, как я, или больший). И с д р у г о м было горько расстаться, к тому же тайна недоговоренных слов и намеков совсем не была раскрыта (что тайна была, тут Гриша не колебался).
Тем же вечером он сидел у окна. Снег заново расходился и сыпал на лужи; долгий фонарный луч дрожал и качался на них.
В соседнем доме шлепнула дверь, и что-то размыто-неопределенное вышло на двор. Гриша увидел плащ, тубус с холстами, закинутый за плечо, и, вне себя от печального возмущения, от обмана и скрытного бегства, бросился вниз, вслед за ним:
Осенний человек шел в сторону леса, и снег каруселью вертелся кругом него; то полностью cкрываясь за ним, то вновь обретая фигуру, он был уже точно вне мира:
- Саша, Саша! - кричал Григорий. Художник его не слышал. Наконец, он нагнал его; тот, кажется, был не обрадован.
- Сейчас уезжаете? Говорили - на днях:
- Так получается, к сожалению. Счастья тебе, Гриша, счастья и жизни.
- Куда же вы идете?
Лицо художника, мокрое от снега или от слез, исказилось и пригорюнилось.
- Вышел мой срок, и надо уйти:Прощай!
Он повернулся и прытко бежал вперед - по лужам, липкой и черной земле. Гриша опять настиг его.
- Саша, умоляю, скажите правду хоть раз: кто вы такой? Ведь не только безвестный художник?
- Я? - резко сказал он и рассмеялся смехом невинного перед казнью. - Ну как ты не понял? Я - чувства дождя, я - дождь и предсмертные слезы природы. Я - последняя мысль осени, вдовы лета, до её гибели, - и это вечно: моя краткая жизнь с единственно - данным мне знанием близкой смерти, небытия! Однажды со мной:и вечно:надеюсь, что вечно в природе!
Дунул ветер и кинулся снегом в лицо. Зажмурившись и закрывшись руками, Гриша брел на ощупь - но напрасно: он остался один посреди снегопада.