Ветер из жаркого стал тёплым, из тёплого - нежным и прохладным, но постепенно сквозь эту прохладу стали пробиваться леденящие нотки.
- А теперь наши пути расходятся, - промолвил Кахин. - Ибо всему есть время. Ныне время странствий. Время перебрасывать дары из ладони одного ветра в ладонь другого. Это печально - расставаться, но ткань земной жизни вся изрешечена расставаниями.
- Меня уже упрекали за то, что не умею отпускать от себя, - ответила Марина. - Самый первый раз оттолкнула, не удержала, когда было нужно - и вот теперь расплачиваюсь.
- Если бы ты была не моей возлюбленной, а супругой, то могла бы наложить запрет, сказать своё вето, как делает аменокалля, когда ей не нравится, как решил её аменокаль. Но тогда нам было бы в сто раз тяжелей прийти к неизбежному, - ответил Кахин горько. - Вот, возьми от меня: не в дар, ибо это и так твоё, а в напоминание обо всех земных ветрах и всех моих братьях.
И вложил ей за пазуху нечто небольшое, гладкое и тёплое.
А потом он завернул её с ног о головы, как ей показалось, в огромный мягкий лисам, поднял кверху и повёл кругами, всё расширяя и расширяя их, пока не стали рядом два закручивающихся спиралью потока: тёмно-синий и голубовато-белый. Один из них оттолкнул от себя девушку, другой же - принял в цепенящие объятия и затянул как бы в горловину смерча. Мириады ледяных колючек, тысячи острых струй, куда более холодных, чем обыкновенный лёд, оплели тело, сорвали одежду, растрепали волосы, наполнили кристальным звоном лёгкие и проникли во все потаённые места вплоть до сердца. Только напротив него самого стоял будто бы раскалённый уголёк и мешал хозяйке уйти за пределы...
А потом ни холода, ни боли не стало, не стало даже страха: один нескончаемый полуобморочный полёт через сушу и воды на гигантских крыльях. Полёт над неясными облаками, сон внутри скрученной в жгут облачной ваты, откуда на неё взирали два горячих алых глаза.
И плавное, раскачивающееся парение вниз, которым окончилось всё.
Очнулась Марина, лёжа кверху лицом на плоскости, которая несла её по белой земле едва ли не с той же скоростью, с какой ураган - по небу. На неё камнем давило нечто пушистое, закрывающее тело от кончиков ног до ушей, голова упиралась в такую же подушку. В сани были веером впряжены самые удивительные собаки, которых она видела: огромные длинноногие, с густым и длинным желтоватым мехом и слегка вихлявыми, разболтанными движениями.
А ещё у них были рога, из-за чего девушка вначале приняла их за оленей.
- Вот какой ты, северный медведь, - верно? - обернулся к ней погонщик, который бежал рядом с нартой. - Не отвечай, я и так знаю, о чем ты сейчас думаешь.
Он был похож на своих упряжных животных: такой же тощий, в обвисшем на костях меховом комбинезоне грязно-белого цвета и капюшоне или маске, откуда выглядывали седые от инея брови и усы. Глаза, что изредка показывались, - прорези бритвой в дублёной коже. И, что самое удивительное, - такие же рога, как у его упряжных зверей: короткие, с парой-тройкой небольших отростков.
- Когда тебя спустили с небес на землю, мы боялись, что ты разобьёшься, словно хрустальная статуя, - продолжал каюр. - Торопились со всех лап. Но ты и верно мать матерей и супруга древних: ты уцелела. Только вся была в инее, как в шерсти. И косы твои что сосульки: хоть обрезай напрочь.
Голос его через все внешние обвёртки доносился глухо.
- Это медведи такие рогатые или олени шерстистые? - проговорила Марина глухо.
- Просто шуточка, - объяснил он успокоительно. - Оборотни они, наши младшие братцы, какой истинный вид - даже нам не признаются или сами не знают. Вот и ухитряются то так, то этак.
- А ты?
- Маскировка. Оленьи медведи любят оленного человека, знаешь ли.
Подошёл к нарте, подоткнул тяжёлую полость:
- Хорошо держишься, однако. Не холодно тебе?
- Холодно - так разве я признаюсь, чтобы хозяин на меня разгневался? Сказка такая у нас есть. "Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе, красная".
- Я тебе не хозяин. Никому не хозяин. Сын своего отца, как и тот мороз, что поселился внутри тебя самой.
- Мороз - это неплохо. Наверное, оттого я не зябну снаружи.
- Меньше болтай, знаешь. Если у тебя и вместо сердца получился ледяной камень...
- Никак достучаться хочешь?
- Отвяжись пока, ладно? Не время и не место для заигрываний.
- Скажи имя - отвяжусь.
- Унктоми, Паук. Спи.
Тут Марина с каким-то непонятным ей самой облегчением погрузилась то ли в сон, то ли в забытье - словно в имени заключалось абсолютное объяснение всего, что с ней произошло. В этом забытьи почувствовала, что её снимают с саней и несут куда-то, завернув в меха, и кладут на такую же пушнину.
А когда открыла глаза и повела ими по сторонам - первым, что увидела, был полупрозрачный ледяной свод, низкий и слегка фосфоресцирующий голубовато-зелёным, будто девушка находилась внутри волшебного фонаря. Её пышная постель занимала большую часть круглого помещения: те же холодные морские цвета, будто под водой замёрзла и поникла трава. Единственный тёплый свет шёл от жирового светильника в виде плошки, который стоял у порога.
- Что это такое?
- Куинзи. Иглу, если понятнее, Домик изо льда и снега, - Унктоми сидел на корточках на полу. Он разделся до пояса, оставшись в одних "медвежьих" штанах, и курил трубку с длинным прямым мундштуком и чашечкой из красного камня. "Утешительно, что хоть рот у него нормальный, - подумала девушка. - Раз уж в нём трубка. А по виду - и в самом деле паук".
Широкоплечее мускулистое тело, жилистые, тонкие и длинные руки с выразительными пальцами, круглая голова, обросшая чёрным волосом, разобранным на прямой пробор и скрученным в две косы. Не очень молод и не слишком красив: нос с горбинкой, губы щелью, узкие глаза изнутри бликуют желтовато-алым. Широкие скулы и узкий подбородок делают лицо подобием ромба.
- Наружи холодно?
- А тут особенного тепла не бывает, - объяснил он. - Иначе бы вся плавучая земля потрескалась на айсберги, а талая вода надвинулась на сушу. Хотя понемногу как раз это и происходит.
- Ночь или день? Светится непонятно.
- Ночь, равная полугоду. Это глубинное мерцание вокруг, от мелких существ с самого дна океана.
- Фосфоресценция? Интересно. А что я тут делаю?
- Гостишь у Белого Затмения, Ледяной Тишины и Бегущего Ветра. Это всё отцовы имена: он тебя принёс и уложил на снег прямо перед моими ногами. Посмотрела бы ты, с каким удивлением обнюхивали тебя мои младшие братья! Они тоже родились от него, когда он совокуплялся с волчицами в облике Белого Волка, а с медведицами - Полярного Медведя. Такие же оборотни.
- Час от часу всё чудесатей. А где они?
- Зверюшки? Стерегут снаружи, в туннеле. Здесь им жарковато.
- Ты-то сам хоть от человека родился?
- От женщины, причём красивой. Почти как ты сама. Нас много было, сыновей, потому что Шагающий с Ветрами Странник хотел нами спастись от одиночества. Все, кроме меня, под конец захотели прибить батюшку к земле и забрать у покойника власть. Так что в конце концов в живых остался один я. Как перст.
- Нет жены?
- Не пошла ни одна. Отца, что ли, боялись - он меня одного удостоил своего личного воспитания.
И Унктоми начал рассказывать, попыхивая трубкой и время от времени глубоко из неё затягиваясь.
- Когда я был ещё совсем мальчишкой, матушка моя ушла на небо, где была её родина - там давно уже стояла типи её брата, Звездного Юноши, и шатры её сестёр, которые спускались на землю от любопытства и по нечаянности. Тотчас в холодном и хмуром вихре явился мой отец Хастур, но даже не подумал меня утешить: сразу дал мне работу. "Сделай себе новую палатку из бизоньих шкур, потому что в этой поселился дух злой лихорадки, - сказал он, - устрой её потеплей и заготовь побольше еды". Едва я последовал совету, начался снегопад, снег падал непрерывно в течение многих лун и засыпал мой шатёр снаружи, так что он стал похож на вот это самое иглу. По указке отца я соорудил себе круглые лыжи-снегоступы, которые позволяли охотиться: мирные звери уходили от меня с трудом, а от хищников я убегал сам. Также я всё время пополнял запасы, потому что зима задалась на диво суровой. Под конец дошло до того, что сами хищники: волки, лисы и вороны, - пришли к моей двери попрошайничать, и я помог им едой, потому что не годится, чтобы разнообразие жизни истощалось. И без того самые крупные свирепые звери в большинстве своём умерли от холода и голода.
Однажды, когда снова появились голодные, снег стал выше верхушек жердей типи, но в яме внутри неё горел ясный огонь. Я лежал у него неподвижно и спал, испачкав лицо сажей, чтобы оно казалось серым.
Тогда волк завыл, лис затявкал, и ворон карканьем рассказал об этом всем лесным племенам. Все они сказали с радостью, но и с печалью тоже: "Теперь он умирает или мертв, и у нас больше не будет с кем воевать и от кого кормиться!"
Всё это было мне хорошо слышно.
Тогда я поднялся от очага и сказал всем собравшимся:
- Когда я голоден, я буду воевать с вами, чтобы сохранить и отстоять свою жизнь. Но когда я буду сыт и благополучен, а вы - нет, вы сможете рассчитывать на мою помощь. Пусть отныне так и будет!
Мы поклялись в этом друг другу, и весь лес это слышал.
Тем временем приближался конец зимы, когда она особенно лютует напоследок, а у меня ещё оставалось немного провизии. Да и костёр горел так жарко, будто его раздували добрый западный ветер Манабозо и тёплый южный Шевондази.
И вот пришли ко мне звери - Волки и Вороны, Орлы и Рыси, Медведи и Лисицы - и говорят:
- Мы кормили тебя собой всё это время и волей-неволей отдавали часть нашей добычи, теперь и ты нас защити: твой отец, злой северянин Хастур, который поет нашими крадеными голосами, гонится по пятам и хочет нас пожрать или заморозить.
- Идите к моему огню, - коротко ответил я.
Все они боялись света и жара, но делать было нечего.
И вот я поставил их за горящий очаг, как за ширму, но до того вырвал из орлиных крыльев несколько гигантских перьев, соединил в опахало и заткнул в волосы, скрученные жгутом.
Тут типи зашаталась, полог откинулся, словно от порыва ветра, и в проёме появился мой отец. Был он страшно зол, ибо, в отличие от меня, ему давно не попадалось хорошей еды.
- Я взял твою мать по доброму согласию. Я помог тебе, когда ты остался сиротой, - проревел он. - А ты, наверное, хочешь меня убить, как прочие мои детки?
- Нет, отчего же, - ответил я. - Но разве твоя жизнь - это непременно смерть других, тех, с кем у меня нынче договор?
И мы стали бороться рядом с очагом. Он был меня куда сильнее, однако пламя разгоняло мою кровь, она прямо-таки бурлила от ярости, а Хастур потихоньку начал таять, начиная с когтей на кончиках пальцев. Потом дело дошло до самих пальцев, он начал хромать, и тиски его рук, которыми он сжимал мои рёбра, ослабели. Но самое главное - от наших рывков и толчков веер то и дело бросал в ледяное лицо Хастура снопы и пригоршни искр, и оно покрывалось рытвинами! От этого было похоже, что я насылаю на него Черную Смерть - оспу.
От всего этого отец изрядно ослаб и запросил перемирия. Но я ответил:
- Не хочу, чтобы ты и дальше истязал мой народ.
- Я твой отец, - ответил он. - Вспомни, как я помог тебе.
- Верно, - ответил я. - Оттого я и не бросаю тебя в огонь, которого ты до смерти боишься.
Однако я поднял его кверху и вышвырнул наружу с такой силой, что дрогнула уже вся земля окрест.
- Вот теперь мир, - сказал я.
И договорились мы, что не будет Хастур лютовать без ума и пожирать всех подряд, а небесных женщин - насиловать и бросать. Лучших же своих детей от диких животных пускай даёт мне в услужение.
Так и было сделано. Перестал лесной народ бояться Хастура, ибо не брал он ничего сверх положенного и не зверствовал без удержу. Так же делал отныне и я, и дары мне были щедрыми.
Шли годы. И вот однажды летом сказал мне мой отец:
- Ты победил звериный народи противостоял силе стихий. Ты подчинил землю своей воле - но тем не менее ты один! Настало время тебе отправиться в странствие, найти женщину, которую ты сможешь полюбить, и с её помощью рассселить на земле свой приплод.
- Но как я сделаю это? - ответил я. Не забывай, что я был по сути неопытным мальчиком. - Я здесь один, как ты говоришь, и не знаю, где найти женщину или супругу, кроме как на небе, среди звёзд. А мне бы того не хотелось - уж очень Верхние Девы тоскуют и рвутся назад.
- Иди вперёд и ищи, - ответил мой отец; и сразу же я отправился в путешествие. Тогда я понятия не имел, как ухаживать, да и Хастур не мог меня научить. Оттого первыми меня замечали девушки.
Когда я разбил свой первый лагерь и построил вигвам из зелёных сосновых веток, чтобы мечтать о неведомой красавице, до меня донёсся голос. Был он так глубок, сладостен и полон обольщения, что сердце моё замерло, а потом забилось часто-часто. Вскоре появилась очаровательная маленькая девушка, в скромном сером платье с вышивкой из перьев, робко встала у двери и предложила мне корзинку с дикими вишнями. Клянусь, румянец на её щеках был не бледней этих вишен! Я был покорён, моя любовь поистине охватила своими путами мир, чтобы создавать и уничтожать!
Так прошёл день и минула ночь. Наутро я проснулся один и взглянул через дверь, но увидел только порхающую среди деревьев малиновку, которая искоса посматривала на меня, кокетливо вертя головкой.
Следующий лагерь я разбил около широко бегущего ручья с очень чистой водой, что была перегорожена плотиной. Одна трудолюбивая пухленькая девица рубила дерево, чтобы укрепить её: я стал ей помогать, и мы разговорились. Я быстро полюбил девушку, и мы долго жили вместе в её удобном доме на берегу. Когда родился мальчик, я очень захотел вернуться к моему племени и, ну да, к отцу, который с давних пор летал где-то в более холодных краях, чем мой тогдашний, но на наш общий зов откликался. Мне хотелось похвастать своим счастьем перед ними всеми.
- Я никуда не пойду от моей родной воды, - сказала женщина, - мои ноги неуклюжи и не годятся для такого путешествия. А наш сынок слишком мал, чтобы его тебе доверить.
Но я ушёл от них - ненадолго, как я думал. Когда же вернулся - красивый дом был заброшен, запруда сломана, а моя Женщина-Бобр давно покинула эти места. Я долго плакал, сидя на берегу узкой струйки воды; есть я не мог и сильно ослабел от горя. Но тут подошла ко мне милая женщина, вся в чёрном глянцевом меху, и предложила мне мёду и ягод. Я поел, улыбнулся, и мы тотчас занялись любовью.
С нею мы родили целых двух детишек сразу, одного совершенно такого же как я, а другого точь-в-точь в неё. Однако и тут случилось несчастье: когда настала зима, она непременно захотела улечься спать под корнями огромной ели. Мне же стало скучно, и я ушёл, а весной не сумел отыскать ни берлоги, ни жены, ни моих милых медвежат.
Зато летом я встретил изящную и быструю олениху, и мы с ней жили целых счастливых два года. Она родила мне детей, похожих на меня, и детей, похожих на неё. Но потом мы расстались - не мог же я драться со всеми рогатыми претендентами подряд.
Редко, но были среди моего потомства и потомства Вигура такие, что легко меняли обличья: шкуру на кожу и шкуру на иную шкуру. Их я любил более всего и охотней всего признавал сыновьями, братьями и друзьями. А что такое для нас друг-брат, ты понимаешь? Брат единородный не выше "друга в жизни и смерти". Такие узы двух мужчин созидаются в самой ранней юности, и разрушить их способна лишь гибель обоих. Это суть товарищества без мысли об удовольствии или выгоде, но для моральной поддержки и вдохновения. Один клянется умереть за другого, если будет нужно, и ни в чем не откажет брату, но и брат не потребует ничего, что расходилось бы с самыми высокими понятиями, впитанными с молоком наших родительниц.
Не по моей вине священные узы были преходящи - люди и звери живут так мало! Так и получалось всё былые столетия: я умножал свой подвластный народ и порождал людей, которые заключали друг с другом союзы различного вида и смысла, но сам оставался одинок.
Теперь я стар и понимаю, что это было мне наказание и проклятие, потому что во имя блага всех поднял я руку на родного отца.
Рассказав это, Унктоми поник головой.
- Так ли это было напрасно - и твоя дерзость, и уроки, что ты получил? - спросила Марина. - Говорят о тебе, Паук, что ты, как никто, умеешь чаровать и быть остроумным перед женщинами любой земной крови. Вот бы ещё догадаться, ради чего ты расстилаешь передо мной покрывало своего красноречия.
- Кто из ветров надул тебе в уши сплетню? Хастур или Тёмный Ветер Кохинор? - спросил Унктоми сердито. - Судя по цветистости выражений - Кахин. Вот кому хорошо с избытком: умеет обольщать не одними словами, не то что я.
- Никто мне такого не говорил, - ответила девушка и приложила руку к груди.
Гладкий металл протестующе обжёг холодные пальцы.
"Зеркало, - подумала она. - Кахин дал мне зеркало, отделённое от того, большого. Или рождённое им. Или даже то самое. Это оно передаёт".
Как такое согласовалось с реальностью, девушке не было дела. Много ли было в её теперешнем бытии такого, что совпадало с привычными представлениями?
- Я узнала, или угадала, или сказала наобум, - ответила она. - Не всё ли равно, если это правда? Если ты подтвердил, что это так и есть?
- Если ты хочешь, так оно и будет, - кивнул Паук.
Ещё девушка хотела было сказать, что хотя и тот, и другой в равной мере краснобаи, Египтянин по сути уродлив, в отличие от Индейца, который всего лишь стар. Но решила придержать язык: чужая тайна - не её тайна. И, похоже, этому хитрецу, что плетёт свои сети, только дай повод...
- Как это получается, - спросила вместо ответной реплики. - Ты праотец людей и зверей, а тот, кого называешь отцом и Хастуром, выходит, ещё и древней тебя? Сколько же вам тысячелетий?
- Когда не было ни земли, ни воды, предвечный ветер уже веял над бездной, - ответил тот, садясь на край широкой медвежьей постели. - Смирял он разрушительный хаос или создавал плодотворный из закоснелого порядка - кто скажет, кто решит за тебя, кроме тебя самой?
- Я такая важная? - спросила Марина.
- Ты поистине Мать Матерей и возлюбленная всех влюблённых. Не удивляйся моим словам. Я лишь слегка изменяю то, что сказал один из моих потомков, ставший знаменитым вождём: "В давние времена наши матери оправдывали доверие, возложенное на них. Мужчины могут убивать друг друга, но они никогда не будут в состоянии одолеть женщину, на коленях которой покоится ребёнок. Ты можешь уничтожать его раз за разом, но он так же часто выходит из этих нежных чресел. Это дар Великого Добра тому народу, где мужчина - лишь соучастник творимой сказки".
- У меня нет ещё детей.
- Ты непременно их родишь.
- Будет ли это или нет - в том нет никакого чуда, одна обыкновенность.
- Наверное, я так и остался дикарём, - усмехнулся Унктоми. - В старину, в давнюю старину для моего народа становилось чудом всё: как птенец вылуплялся из яйца и солнце восходило из-за кромки высоких гор, как медленно раскрывался цветок на заре, чтобы завязать плод внутри себя. Что детёныш с мягкой, нежной кожей вырастает в мощного бородатого мужа - не удивительней, чем превращение волка в голое человеческое существо. Ветер или мужчина завязывает плод в материнском чреве - не всё ли равно? Шарообразна планета или плоска - и так и этак удивительно, что с неё никто не срывается прямиком в космос. Испокон веку наш мир имел четыре угла, это было священным числом - четыре стороны света, четыре времени года, четыре цвета, четыре материи, из которой создано всё на свете. Север - это Тункап, дух земли, и синий цвет; Восток - красный Вакиньян, дух огня; юг - чёрный Такушкапшкан, дух всех ветров; запад - зелёный Унктехи, что олицетворяет собой воду.
- Так это не Хастур, кто родил всех воздушных странников?
- Нас, братьев-ветров, очень много, - ответил Унктоми. - Но не больше, чем звёзд на небе и чем будет потомков у тебя самой.
Пока Паук рассуждал обо всём этом, не выпуская изо рта своей едва курящейся трубки мира, руки его погружались в глубины медвежьих покрышек, рыская в поиске нагого женского тела, а мощный стан всё накренялся, как мачта в бурю. Наконец он опрокинулся на постель и поднырнул под женщину. Пенис выпростался из курчавых, как у зверя, ляжек и ткнулся влажным носом в колено, как робкий щенок. Двинулся выше...
А потом стало просто - до смешного, подумала Марина, в самом деле смеясь в душе мириадами шампанских пузырьков. Задурманил, охмурил, нарассказал мифических небылиц и овладел. Пролизал себе дорогу. Защекотал до упаду. Раскачал на больших качелях. Ей-ей, умру, ой-ой, умру, совсем умру от смеха...
...Взорвался внутри, как бомба-шутиха. И наполнил её своим млечным секретом до самых кончиков пальцев.
- Ты довольна? - спросил чуть позже Великий Хитрец и Благой Обманщик. - Ты ублаготворена? Только не вздумай отрицать - никто тебе не поверит, моя Главная Женщина. И в первую очередь не поверю я сам.
![Итаква, Древний []](/img/m/mudrowa_t_a/vetervnesn/itakwared1.jpg)