| . |
ПРИТЧА О ЧЕЛОВЕЧЬЕЙ ВЕРНОСТИ
Жил человек у самого кладбища... Ударение на "и", пожалуйста. Так он и сказал мне, пародируя сразу и неоконченную фразу из "Зимней сказки", и новеллу Мьюриэл Спарк, что развила шекспировскую тему. Да, так вот поселился он в таком месте и вообще из милости, потому что был вынужденный переселенец и к тому же нацмен. Что это такое, я не знаю, мой приятель пробовал мне растолковать это при помощи синонимического ряда "чучмек - черный - черножопый", но на последнем синониме я возмутился и ответил ему стихотворной парафразой из Брюсова: "О, прикрой свою бледную... ногу!" Так вот, этот беженец, какого слова мой дружок тоже никак не мог выговорить, все у него вэпэ и вэпэ, - мудро решил не тратить напрасно силы и время на хождение по инстанциям и обивание порогов. Ибо у заглавной нации были аналогичные проблемы со своими соплеменниками, которых активно подвинули в направлении, обратном тому, в котором осуществлялось мирное завоевание территорий. Наш герой, правда, успешно зарегистрировался по первому заходу, но сразу же после того залег на дно.
Дном была обширная помойка с внешней стороны кладбищенской ограды, куда свозили увядшие и растрепанные венки, ленты с помпезно раззолоченными надписями, грязные бутылки, наспех оплодотворенные провожатыми гроба и могильщиками, не столь философски настроенными, как тот, что повстречался принцу датскому. И вот наш переселенец мыл и сдавал стеклотару, а его жена перебирала бумажные и тряпочные цветы, синтетическую хвою и обрывки лент, изобретая изо всего этого нестандартные украшения на могилки, что в базарные дни расходились по ценам, втрое меньшим рыночных. На живые цветы с надгробий оба не покушались: то была кража, а им не то что приходилось притворяться законопослушными из-за двусмысленности положения - они просто такими были.
Жила супружеская пара в двухкомнатной халупе из телевизионного картона с маркой "Сони", потихоньку обкладывая ее толем, жестью и фанерками, и мечтала накопить на деревенский домик из разряда безнадежных развалин: переселились они в конце сентября и ужасно боялись второго наката здешней зимы - не той, что с желтыми листьями, как на родине, а той, что с новогодними елками и снегом.
Денег на еду им, в общем, хватало, а водки не потребляли. Однако, в дополнение к прочим незадачам, женщина оказалась беременной, а кладбищенские мильтоны (тут я снова путаюсь - он говорил, что к потерянному и обретенному раю эти особи не имеют никакого отношения и вообще менты) - так они вместо мусора нечаянно или с умыслом подожгли пустую хибару со всеми тамошними запасами. Прибежав, супруги застали самый разгар происшествия; и тут мужчина вмиг решился, наконец, уходить в место, которое приглядел раньше, но оставил на самый крайний и отчаянный случай.
В середине октября, ночью, неожиданно ударил мороз. И вот на белом, свежевыпавшем снегу, в пламени костра, которым было их прежнее пристанище, перед мужчиной четко вырисовалось огромное, низкое помещение бывшего склада или морга. Он знал, что зданием, ни на что путное уже не пригодным, овладела стая бродячих собак, по слухам, совершенно отпетых личностей, с которыми и мильтонам (то бишь ментам) было боязно иметь дело. Но все-таки теперь он надеялся - потому что больше надеяться было не на что - отбить у них угол и хоть как-то там отгородиться. Надо сказать, что кое-кого из собак он иногда прикармливал, вовсе не думая тогда о пользе, которую мог из этого извлечь: но то были рядовые члены, чей вой перед вожаком значил, в общем, немного.
Говорил я, что в ту ночь были совершенно особые звезды - белые, как хлопья пепла? И что снег падал наземь, будто крошечные паучки-переплетения разорванной высоко в небесах кружевной шали, одевая стан и плечи беременной? Странный мир снизошел на двоих отчаявшихся людей, и когда они подошли к дверному проему склада, закрытому покосившимся щитом, и отодвинули этот щит, мир этот последовал за ними внутрь.
Там было много собак: одни дремали, другие искали блох, третьи рвали на куски свой паек, отвернувшись от прочих. Ни одна из них не тронулась с места: только несколько старых самцов зарычали сквозь зубы, не пытаясь помешать. "Да они понимают, что моя самка на сносях, - догадался человек, - и я не удивлюсь, если они позволили ей стать пропуском для меня самого".
И еще пришло ему в голову, что стая эта - не совсем обыкновенная. Много раньше он видел, как на теплой крышке канализационного люка лежал пес, у которого отнялись задние ноги: другие собаки приносили ему еду и срыгивали перед его пастью, как волчица перед своими волчатами, и так продолжалось до тех пор, пока он не оправился настолько, что смог проковылять до порога общежития.
Мало-помалу люди освоились и тут. Из того угла, который они заняли, никто их не прогонял; торговые дела были, правда, похерены - уж очень они двое обтрепались, да и лучшее, отборное сырье пропало, - зато им стало везти в поисках дельных вещей. Кто-то выбросил после поминок почти целый батон твердокопченой колбасы, и человек нашел ее раньше собак; разумеется, он с ними поделился - таков был негласный этикет. Уступал он еще часть творога или сыра; подгоревший или черствый хлеб, размякшие сладости, фрукты с пятном - все это безраздельно принадлежало людям, как и поношенная одежда, банки, склянки и ломаный хозяйственный инвентарь.
Случались и комические находки: портфель из прекрасной кожи, над которым потрудился вор, оставив аккуратный порез в боковой части и несколько купюр местного хождения в дряблом животе, непарные ботинки, один новый, другой слегка поношенный, сброшенные в сексуальном запале кружевные панталончики.
-- Я становлюсь магом, - шутил человек, имея в виду даже не волшебство, что окружало его, но свою совместную с собаками жизнь. Ведь персы-зороастрийцы, как он слыхал, очень почитали псов.
Голос тихого везения постепенно обретал всё лучшую слышимость. Как-то ночью мужчина проснулся оттого, что над ним, крепко упершись в пол всеми четырьмя лапами, стоял вожак: огромный пес почти квадратного сечения, помесь ротвейлера с черным терьером, - и с горделивой миной озирал своих подчиненных, как бы предъявляя им свое право собственности на нового члена.
-- Ого, кажется, меня приняли в стаю на щенячьих правах, - тихонько засмеялся человек. - Еще бы мне писнуть кверху в знак скрепления договора, только, боюсь, жена меня не поймет.
Женщина его всё время была точно в ступоре: ела, пила, спала, кутаясь в тряпье, и справляла нужду, с трудом выволакивая огрузневшее тело к порогу. Он относился к ее ничегонеделанию снисходительно: главное, пусть родит, а там и человечество ее проснется. Когда же к ней и в самом деле приблизилось ее время, мужчина как-то вдруг понял, зачем суки на сносях вползают в подвал здания через узкий ход. Он видел, что они некоторое время так там и живут, сначала пользуясь чужими приношениями, потом выходя на охоту сами, а много позже выводя за собой следом острозубую молодежь. Однако ему и в голову не могло прийти, что в той глубине, куда он проник на четвереньках, неся с собой свечной огарок, будет так тепло, сухо и даже уютно. Здесь проходили какие-то не очень понятные коммуникации, предназначенные явно не для того пропащего сарая, который находился наверху: толстенные и совсем тонкие трубы с горячей и холодной водой перекрещивались или изгибались под прямым углом, соединялись муфтами, в некоторых местах были вентили и даже краны. Последнее показалось ему самым чудесным: до этого он грел воду для мытья на том же костерке, где готовил еду, и ее вечно не хватало. Да и сама вода была здесь почему-то не техническая и с виду еще чище той, что текла из кладбищенской колонки.
И вот он с огромным трудом перетащил жену на новое, чистое место.
Человек еще раньше лечил собак от порезов, ловил блох, таскал клещей и помогал им теми или иными способами; это получалось у него само собой, так же непринужденно, как он постиг необходимость делиться добычей. Он вспомнил, что "до событий" учился на ускоренных ветеринарных курсах, и те же руки, что приняли однажды его собственного сына от полузнакомой, вопящей и хнычущей двуногой самки, извлекали на свет Божий крохотные влажные комочки, еще в родильной оболочке, от которой их мамаша не успевала их освободить. Он порядочно усовершенствовался в родовспоможении, когда вниз к нему свели молодую светло-бурую самку, пользующуюся тут особым авторитетом. Непонятно, на чем это ее влияние основывалось: подругой кого-то из главных самцов она не была, даже во время течки ее сторонились все, кроме одного тощего, но ловкого кобеля.
Роды были нелегкие, но когда он высвободил из сорочки последнего из двенадцати крошечных, но уже мускулистых щенков, руки его наполнились живой благодарностью и ласковой тяжестью. Собака подняла морду, пытаясь облизать своего последыша: остальные, уже обихоженные, толклись у сосков.
-- Тяжело тебе будет, с такими-то двумя сменами, - сказал человек полушутя. - Придется их очередности обучать и чтоб маленьких не оттирали. Но ты не бойся, красавица моя: покуда я здесь, я тебя не оставлю.
Тут он почувствовал, как четыре последних слова будто оторвались от его губ и ушли кверху.
После того сразу получилось много событий: прямо-таки обвал. Управление по делам насильственно перемещенных лиц, куда он иногда захаживал - больше для того, чтобы утвердиться в своем чисто вымытом облике - обратило на нашего человека свою благосклонность. Ему дали квартиру! Да, именно: квартиру, маленькую, слепленную почти из такого же папье-маше, что и его сгоревшая халупа, но дающую реальные права.
Во время торжественного вселения жена, похудевшая и расцветшая, внезапно обнаружила сразу родню, которой ее живая единица была необходима для расширения жилплощади, и дальнего, не кровного родственника, с которым когда-то была сговорена. Родственник брал ее, семья - ребенка. Мужчина, который, таким образом, остался один в пустых стенах, воспринял случившееся на удивление спокойно.
Первое время после новоселья он ездил на кладбище, но собачий приют вскоре разломали, чтобы строить на его месте нечто фешенебельное. О существовании подземелья никто почему-то не знал и даже, как понял человек, не хотел или боялся знать. Человек только надеялся, что внутри не засыпало никого из детных самок, но потом надежда переросла в зыбкую уверенность, "Его" стая некоторое время появлялась в городе, причем в самых неожиданных местах, и, видимо, пыталась найти экологическую нишу среди других групп, не так хорошо сплоченных, но существующих на более законных и общественно признанных основаниях. Так продолжалось месяца два, пока вытесненная стая не ушла наконец прочь из города; но до этого человек еще успел попрощаться с Главной Матерью стаи и полюбоваться на щенков. Они подросли, выровнялись и были очень хороши все двенадцать, ни один не погиб, - хотя последние два показались ему более хрупкими. Может быть, просто удались в отца.
-- Вот как вышло, - сказал он ей, - меня привязали к месту жилплощадью, а тебя отвязали. Что делать, всё изменилось и перевернулось: теперь ты меня оставляешь, а мое дело одно - ждать.
И снова он почувствовал, что некто сверху забрал у него эти слова.
С тех пор он становился все более и более одинок - если такое можно вообще себе представить. Жена уехала, сын вырос. Шли годы: пять, десять, двадцать лет, наконец, время перевалило уже за самый долгий собачий век. Ожидание человека настоялось и созрело, как вино; однако надежда не покидала его, так же как и память о том тепле от крошечного собачьего тельца, что мягкой волной прошло от ладоней к сердцу. Сердце его поэтому оставалось живым, и он стал писать о том, что переполняло этот сосуд. С внешней стороны то были мелочи: случаи из врачебной и ветеринарной практики, жизненные анекдоты и зарисовки. Но так как неведомое, с тех самых давних пор влияющее на его судьбу, придало его писаниям четкий, емкий и изящный слог, эти книжки получались лучше многих. Так же, как и всё в своей жизни, то есть благодаря случаю, человек отыскал спонсора: тот как-то раз купил у него редкой красоты коллекционную бутылку и разговорился за жизнь, а теперь узнал на улице. Спонсор, растроганный его благополучием, помог насчет издательства, типографии и литературного агента: время наступало иное, издавали не глядя на нацпринадлежность, лишь бы находило читателя и сбыт.
Хотя человек приобрел славу и деньги (то и другое - очень скромные), да и сама работа была ему очень по душе, богатства он не обрел; жены, стало быть, тоже. Навещал его только сын, по-видимому, из чувства долга или желая отдохнуть от своей бескрайней семьи. Сын же и выпросил у него квартирку в районе, который стал модным, и переселил его - к слову, вполне достойно, с расширением площади, - на окраину. Так наш герой старился.
Однажды зимой в дверь кто-то поскребся. Человек удивился, почему визитер не воспользовался звонком, но не испугался - со временем разучился это делать. И открыл не глядя.
На пороге стояла собака. Не ее правнучка или кто-то из потомков, нет, та самая, со всеми ее пятнами и отметинами, ошибиться было невозможно. Да и выражение глаз было прежнее - смесь недюжинного ума, доброты и лукавства.
- Как это получается: обещания давал я, а держишь их ты? - спросил человек и тотчас же понял, что такие клятвы неизбежно и непреложно связывают обоих, не позволяя им растеряться в широком мире. Поэтому он тотчас же вышел, запер за собою дверь, выкинул ключ в окошко лестничной клетки - авось передадут сыну или кто-нибудь так же удачно найдет его, как он удачно потерял, - и ушел рядом со своей собакой; а куда - никому не ведомо.
- Но мы-то ведь знаем, правда? - спросил собеседник.
|
. |
