 |
Был человек, который прославился повсюду своим умением примечать жизнь там, где другие в глаза ее не видывали, - и даже в том, что, казалось бы, мертвее мертвого: и пропасть этого знания всё расширялась. Постепенно и последовательно заделался он вегетарианцем - но при том почему-то не пил и вина, хотя ради получения его ни одно живое существо убивать не требуется. Разве что босыми ногами в чане по нему потоптаться. Потом веганцем - это, к вашему сведению, вовсе не инопланетянин с Веги, а просто усиленно вегетарианская особь, которая не желает красть молоко у теленочка, яйца у девственной инкубаторной несушки и такая вся из себя праведная, что иным людям даже смотреть на нее делается стыдно. Притом в глубине души своей тот человек и вообще был и оставался полным джайном: невидимых глазу микробов - и то жалел. О том, как он подкармливал - в ущерб себе - колонию кефирных палочек подобием молока, что выделялось у него из сосков во время острого приступа то ли пиелонефрита, то ли гидронефроза, ходили прямо-таки легенды местного разлива...
Вот однажды шагал наш веганец по горной дороге, попирая задумчивой стопой пыль и щебень. Вдруг со склона покатился камешек, шибко так покатился - и прыг прямо ему под ноги!
Человек поднял его. Булыжничек оказался похож на яйцо - хотя, по правде, в продольном сечении то был скорее шар, чем овал. Чуть шероховатая корка на нем была удивительно нежной, почти как собственная веганцева кожа, и прямо-таки льнула к руке: непонятно было, берет камень тепло или, напротив, отдает.
Долго носил тот человек свою находку в кармане, время от времени ее ощупывая; и казалось ему, что своей теплотой она говорит с ним, причем по-доброму. Ему стало везти в жизни: камень послушно взял на себя роль талисмана. "Может быть, - думал человек, - это происходит по той причине, что я живу в мире с природой, ничем не притесняя ее и не ущемляя; вот она и не мстит мне - ни через свои стихии, ни через других людей, ни через мою собственную телесную ущербность и плотское несовершенство. И камешек этот - знак мира между мною и той средой, в которой я пребываю".
Так думал наш герой - самую малость напыщенно. А, надо сказать, числился у него в приятелях один славный ювелир-камнерез. Увидел как-то этот ювелир волшебное яйцо и говорит:
-- Послушай, камешек этот не так прост, каким кажется. Это же оникс, и если мое чутье верное, оникс хороший. Дай-ка я его распилю пополам и посмотрю, что внутри.
-- Да ты, никак, погубить его решил? - возмутился наш веганец.
Так взволновался он потому, что уже знал, как его талисман реагирует на его слова и даже мысли: когда ему что-то нравится, то теплеет еще больше, а когда нечто вызывает его недовольство - холодеет в руке и делается почти как лед. (Ну, может быть, это ладони у нашего веганца были с благого неедения такие низкотемпературные и к любому инородному телу чувствительные - я не спорю.) А при словах приятеля веганцу показалось, что он до раскаленного угля дотронулся - только жар на сей раз был хоть и прямо-таки нестерпимый, но отчего-то не болезненный и буквально рвался изнутри, потому что пылкий камешек резко шевельнулся в своем мягком вместилище и издал чистый, звонкий звук.
-- Что это? Клади-ка его сюда, на стол. Эге, да яичко-то треснуло! - воскликнул приятель.
-- Он живой, я ведь говорил тебе, - ответил веганец. - И боится, потому что не хочет гибнуть.
-- Слушай сюда, чудик: по-твоему, цыпленок убивает свою белую колыбельку, пытаясь выродиться на свет Божий? Тому, что в камне, тоже не терпится показать всему миру, какое оно есть. Развернуться из своего стеснения, чтобы его увидели; чтобы скрытое в нем - приоткрылось, неведомое - стало познанным. Вот, гляди, - трещинка по нему пошла, и такая ровная! Можно сказать, в самый раз под распил подгадала.
Он был закоренелый прозаик, тот ювелир, и нашего веганца удивили неожиданные стихи про скрытое и неведомое.
-- Ладно, попробуй, - согласился он почему-то сразу и легко. - Камень уже всё равно не тот, что прежде.
Однако тогда, когда его талисман вернулся к нему из мастерской приятеля в виде двух почти правильных полушарий - а то был, как и догадался резчик, светло-коричневый оникс, в точности напоминающий распил выдержанного, как столетний коньяк, доисторического дерева, - владелец его пришел в благоговейный ужас.
-- Теперь мне будет казаться, что это я сам срубил дерево, - признался он приятелю.
Тот лишь отмахнулся:
-- Эффектная штучка для серег или подвески - строгая, лаконичная. Только я вот что думаю: ты ведь ни одной из моих работ как-то не сподобился видеть. Для тебя камень - просто одноцветное или пестрое пятно. С таким невежеством надо бороться, дружок, вплоть до полного его уничтожения!
Он привел веганца к себе в мастерскую и начал вынимать из ларцов и ящиков различные изысканные вещи и заготовки для них: вставки, пластины, пустые оправы из золота, серебра и платины, грубые и причудливые кулоны, оправленные в сталь, кожу или дерево, целые небольшие картины, что были написаны самой природой. На первый взгляд, эти спилы камня вначале походили на творение абстракциониста или пуантилиста, являя собой паутину трещин с яркими точками в узлах, выразительный хаос цветных пятен. Однако глаз нашего веганца постепенно учился видеть в них совершенно иное. Древесный опал нежно-соломенного цвета показался ему пустыней, в белизне другого опала прорастали, ветвясь, темные, как бы влажные от дождя деревца. Теплая матовая чернота снежного обсидиана была чревата холодными звездами. В разломах вулканических яшм появлялись и исчезали странные вихревые картины межзвездной и инопланетной жизни.Пестрые ситцевые яшмы, напротив, вызывали в памяти немудреный хоровод крестьянских девушек. Но пейзажные уральские - о, это был зачастую просто побуревший старинный дагерротип, от времени ставший неразборчивым, но проясняющийся под любовным взглядом: так открываются читателю строки поэта тех серебряных времен. Плакучие ивы над дремлющим прудом угадывались на снимке или - что то же - в воплощенном стихе, разваленная гать черед обмелевший пруд, извилины тропок на привядшей осенней траве и на одной из троп - некая по-левитановски унылая фигура.
Всё это были еще соизмеримые с разумом чудеса; агаты же сразили веганца наповал. На одном из них, вкрадчиво и как бы маслянисто блестящем, был изображен мир глубокой зимы. Скудное белое небо и пышная белизна земли, в прогале средь этого обоюдного света темнеют два узких темных пятна: речная полынья, точно сабля, брошенная в сугроб, и наполовину скрытый снежной шапкой мельничный домик на речном берегу. В другом таком камне зримо присутствовала едва начавшаяся, робкая весна: тихий, мокро зеленеющий луг и набухшее грозой небо над ним. И лето: озеро под облаками, ровные линии тихих волн, камень в воде, парус на горизонте. Больше всего, однако, было здесь осени: чернь и золото рощ, тусклый хризолит кустарников - можно сказать, самоцвет в самоцвете и драгоценность в драгоценности.
Раньше видел наш веганец всякое искусное ремесло: и малахитовые шкатулки, и объемные фигурки людей и зверей, составленные из многих поделочных камней, подобранных в тон изображаемых ими лиц и рук, кожи, шкуры и одежды, многоцветные и в то же время благородные флорентийские мозаики, янтарные пластины и панно из мелких кусочков мамонтовой кости или перламутра. Не трогала его их красота и затейливость, но вот внезапно открывшееся ему естество камня прилегло к самому сердцу.
-- Здесь же у тебя в зародыше, в семени все мироздание, весь прекрасный и украшенный мир, - сказал он другу. - Четыре времени года, и небо, и море, и суша, и всякие растения. Что же мне делать? Явную жизнь я старался не притеснять и не ущемлять по мере моего разумения. Та же трава ведь как волосы: сколько ни стриги, а заново прорастает. И яблоко сгнивает на земле без пользы, если ты не пропустишь его мякоть через себя и не удобришь собой его семя. Это явное: только что делать с потаённым? То раскрытое: но как следует поступить со скрытым?
-- Ну, ты же не я, - ответил ювелир. - Какая беда камню, щебню и пыли, если ты их коснешься или наступишь на них? Ты делаешься лучше, избегая деяний, я - совершая их, ибо лишь так могу я учиться своему главному ремеслу. Ты сквозишь вдоль струй чудесного земного бытия, они ласкают и омывают тебя до самого сердца. Я же всякий раз вскрываю, разламываю, овладеваю магическим сфероидом, в котором загустела тихая жизнь, медленная жизнь, жизнь мертвая. В точности как повитуха, я выпускаю наружу то, чем любое такое колдовское яйцо беременно: иероглифическую запись, рисунок или символ, знак или крошечную иконку. Из этих частей, оживая, складывается - и всё более расширяется - великое целое. И, может быть, я каждым своим действием возвращаю земле нечто из утраченного ею по вине людей: цветок или куст, грубый материальный предмет или тончайший духовный путь.
-- Но ты все-таки применяешь насилие, - вздохнул веганец, - а это пагубно.
-- Что делать! Камень - штуковина твердая, - улыбнулся друг. - Почти как наше исконное человеческое упрямство. Знаешь, возьму-ка я у тебя эти камушки обратно и в серебро оправлю: красивые сережки получатся для твоей девушки. Только уж лучше сам пока их носи - у мужиков нынче и не такое в моде... особенно тех, что родом с Веги.
![Орская пейзажная яшма []](/img/m/mudrowa_t_a/vega/0_bcbf_a50f5713_xl.jpg)
ОРСКАЯ ПЕЙЗАЖНАЯ ЯШМА
|
 |
