ПРИТЧА О САДЕ ЦВЕТОВ, рассказанная весьма необычной девушкой по имени Черубина       - Ты помнишь, любимый, какой сон приснился маленькой Иде из сказки Андерсена: будто ее цветы танцевали и сплетничали на балу, а утром все увяли от усталости? Есть множество стихов и сказок о цветах, что сходны с женщинами своей хрупкостью и непостоянством. Простые души одаряют запахом лаванды; боязливые девы сжимают уста и члены, как мимоза, но их греховные помыслы цветут, как пряная лилия, - однако лилия еще и рисунок королевского штандарта; хищная красота, что пьёт мужскую кровь, напоминает орхидею.    Это всё сравнения, истертые, как монета в сундуке ростовщика: дальше будет иное.    Ибо все цветы одинаково танцуют на балу жизни, но ни один еще не начал своего истинного танца. Сама я - миндаль сладкий и горький, миндальное молоко и миндальная отрава, вот и понимаю все, что есть в других женах и цветах.    Оттого и мне как-то ночью примерещилось, будто все цветы мира, пришедшие ото всех его широт и сезонов, собрались в земном саду на карнавал - я легко узнавала их за феерическими масками - и стали похваляться своей красотой, запахом и пользой, что извлекает из них человек. И двенадцать победителей было избрано в этой битве цветов - я их тебе перечислю:    Мак, алый или пурпурный, с округлым темным пятном или белым полумесяцем в основании каждого лепестка, похожего на ноготь: сок его навевает сны и успокаивает земные желания;    одуванчик - золотая голова: вино из него греет, цвет радует, лист исцеляет, он способен седеть, как человек, и тогда ветер уносит его в неведомые края;    лаванда, что растет у моря на холмах: аромат ее изгоняет нечистое из дома и самого человека из-под его крова, ибо это цветок странников;    чёрная гвоздика: аромат ее густ, как восточная пряность, на лепестки положен знак крови и жертвы;    маргаритка: она имеет сто цветков в одном малом соцветии и сто умов в одной голове, однако тем не кичится;    василёк: он украшает нивы и крадёт земное плодородие, однако сведущий умеет извлечь из него синюю краску, ведь глаза цветка всю жизнь отражают небо;    лилия: это цветок, горящий на орифламмах и фасадах храмов божественным огнём;    орхидея: чужую силу и смерть обращает в свою жизнь и красоту;    крокус: первым выходит он из-под снега, лепестки дарят два цвета скорби, лиловый и желтый, тычинки - самую драгоценную приправу;    ирис: сам он лилов, но дает чёрную краску для волос и парадных гербовых накидок, а имя его - имя радуги;    черёмуха: она таит в себе прелесть, яд и аромат;    кувшинка: цветок ее на тихой глади пруда сходен с лотосом, пятнистый стебель в воде похож на змею, стрекозы, что кружат над ее золотой чашей, - малое подобие дракона.    Не спрашивай меня, почему так странно распределился жребий: у цветов иные резоны, чем у нас, и иное представление о красоте и пользе. Но главное в моей истории то, что, будучи избранными ради того, чтобы, в свою очередь, из самих себя избрать победителя, они никак не приходили к соглашению: не только спесь мешала им признать, что кто-то выше всех прочих, но и то, что каждый из них слишком хорошо знал себя самого.    Тогда сказала мудрая маргаритка - скромно и веско, потому что являла собой самое лучшее: простоту сложного и чистоту изысканного:    -- Поищем себе тринадцатого, кто бы решил наш спор со стороны!    ("И, может статься, сам будет достоин выбора", - дополнила она про себя, но вслух не произнесла о том ни слова.)    Огляделись наши двенадцать по сторонам - и вот: посреди неисчислимого множества нарядных головок и пышных соцветий увидели они нечто, раньше ими не виданное. Это был не мак, ибо лепестки были более мясисты. Не королевскую лилию - изгиб лепестков был более изыскан, и к тому же лишь один живой, полураскрытый бокал венчал стебель, а не несколько, как у нее. Ведь у лилии на жестком стебле бывает четыре, но чаще три цветка, что распускаются по очереди, - так сказать, отец, мать и дитя. Ни в споре, ни в выборе этот цветок просто не принимал участия, а теперь, когда все прочие поникли и приувяли от изнеможения, стоял прямо на упругом стебле. Алый цвет лепестков его уходил своей глубиной в пурпур, звучностью - в пламя, аромат был неявен, но едва ли не изысканней, чем у розы.    -- Кто ты? - спросили его двенадцать. А надо заметить, что между собою цветы разговаривают не запахами, как с насекомыми, животными и людьми, но легким звоном капли утренней росы, которую весь день сберегают в своей сердцевине. - Кто ты, подобный всем нам и не похожий ни на кого?    -- Отвечу вам загадкой, - прозвучал серебристый, прохладный звон, совсем неожиданный для такого густого цвета, что должен бы, казалось, звучать шумом крови в ушах. - Бронзовой чаше со старым вином говорю я: "Я опьяняю, не касаясь губ". А пылающему очагу, что рокочет всеми ста своими изогнутыми наподобие сабель языками: "Я горю, не сгорая".    -- Да ты гордец! - возмутились цветы (возможно, кроме маргаритки, я уже говорила, что она была мудра, скромна, а, следовательно, - и терпима). - Это ли ответ, которого мы добивались?    Незнакомец, однако, не издал более ни звона. Только вдруг в сад проник ветер - один из тех шалых и беспутных зефиров, что вечно лезут, куда не просят, рвут ворот у роз, запрокидывают подол лилиям, треплют шевелюру кичливых, как аристократы, георгинов и гладиолусов. Он приклонил все цветы и заставил их изронить, как бубенец, свою говорящую душу, жидкую радужную каплю из лона, окруженного частоколом тычинок. Безымянный цветок тоже слегка покачнулся, но тотчас же вновь стал прямо, как шпага, лишь чуть изогнув лепесток с одной стороны своей узкой чаши наподобие европейской альфы или арабского "Ха". Тогда увидели, что душа его, которая осталась при нем, несмотря ни на что, подобна была не жидкому жемчугу, а бриллианту с восемью гранями - и грани эти множились, бесконечно отражаясь друг в друге. И тут алмаз, что не скатился вниз, вдруг прянул кверху как бы живой каллиграммой, похожей на крошечную строчную омегу, навершие цветочного пестика или разрез большого цветка. Меч исходил из этого малого цветочного подобия, как из гарды, пронзая чашу своей матери, погружаясь в нее и раня, однако оставляя при том целой и невредимой. Все это, вместе взятое, составляло имя Бога, знаменующее начало и конец мира.    И тогда все прочие цветки признали в незнакомце тюльпан и в тюльпане - своего владыку. А признавши - безмолвно склонились перед ним.

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"