СТИГМА СВОБОДЫ
Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя.
![Белый денди []](/img/m/mudrowa_t_a/stigmat-1/belyjdendi.jpg)
Солнечный заяц особо крупных размеров проник в щель между шторами, прыгнул прямо на грудь мальчику и тёплой лапой коснулся лица - вставай, сонуля. Шестилетний Ромка сощурился, фыркнул и сразу сел в своей малышачьей кровати. Ой, надоела! Вот-вот он из нее вырастет, можно сказать - уже вырос, опять же ясельные решеточки даже не с трех - ночью и вовсе с четырех сторон. Мама ставит, чтобы во сне на пол не свалился. Так-то он в один миг через барьер перемахивает, особенно когда в группу невтерпёж.
- Мама, папа! - кричит он уже по пути в туалет. - Завтрак уже есть? Сегодня мы с Юлей и прочими подготовишками спектакль репетируем.
- Знаю, - тотчас же отзывается Мама-Мила. - Ко дню города. Деньги на костюмы, как по-твоему, кто вносил?
- Тогда спасибо. Красивые. Особенно мой и Юлькин.
- Ох, и что у тебя эта Юлия через каждые два слова на третье?
- Вырасту - поженимся.
У мамы почему-то глаза на лоб:
- Ты что? Она же твоя сестра. И старше на целых два года.
- Мы с ней сводники, это не считается, - солидно говорит мальчик. - Я в инете выяснял. С двадцати одного года можно. Правда, она старая будет, целых двадцать три, ну да ничего.
- Не дотерпите, - улыбается Мама-Мила.
- Почему? С браком чем дольше тянуть, тем лучше, - с солидной миной бросает Ромка через плечо. И мигом закрывается в санузле.
Выходит оттуда уже чисто вымытый, в купальном халатике вместо ночной пижамы, и садится за завтрак: ярко-алый помидорный салат, бородинский чёрный хлеб, толстенный ломоть белого адыгейского сыра.
Когда мальчик, уже в потрепанных шортах и майке, хлопает дверью и стремглав вылетает на улицу, мама тихонько - будто есть кому подслушать! - говорит Папе-Лёше:
- Не нравится мне это. Вроде и чепуха, но девочка же совсем некрасивая. Только не обижайся. И круг знакомых совершенно такой же, как у нас с тобой. Неперспективно. Ты не мог бы повлиять на твою разведенную жену и бывшую падчерицу?
Папа поднимает голову от клавиатуры:
- Не стоит возни, право. Дочка уже всерьёз готовится к школе, не то что наш недоросль, а там новые связи завяжутся. Учителя, подруги, мальчики... Не красотка, ты права, но зато глазищами своими уж так по сторонам стреляет!
Оба смеются - и вмиг на душе снова становится спокойно.
Роман-Ромашка - долговязый, не очень складный паренек. В самом деле похож на ромашку-поповник, что вымахала посреди лужайки: физиономия круглая, золотится от загара, и вся в конопушках, глаза веселые, выгоревшие от солнца вихры торчат в разные стороны. Впрочем, волосы он пригладил как мог, глаза спрятал за густющими ресницами - разговор с отцом предстоит мужской, деловой.
- Пап, я решил. Ну, почти решил. После восьмого класса иду в Колледж Культуры и Искусств. Там много чего, я проспект читал, сам туда заходил однажды, поспрашивал. И мировое искусство, и кино с театром, и библиотечное дело, и музыка, и практика самая разная. Специалисты оттуда очень востребованы.
- Мальчик мой, это касается одного из тысячи. Медалиста. Остальные, прости меня, евроремонтом по окрестностям промышляют. Или пианино настраивают.
- У меня есть шансы на красный диплом. (Мальчик слегка подчеркивает это слово, но лишь слегка, чтобы не уличить отца в невежестве.) И не очень маленькие. Так Олег Сергеич говорит, а он ведь знает.
- Конечно-конечно. Директор заведения.
И родной папаша Юлии, про себя думает Алексей Романович. Вот незадача! Каждый раз на этом самом месте.
Хмурится, но не мешает отпрыску изливать эмоции.
- Место очень живописное, - продолжает подросток, - воздух - не надышишься. И от дома не очень далеко. Час на гелиотрейне. И транспорт экологический.
- Ты что, твёрдо стал на своем? - спрашивает отец. - Я, конечно, не хочу тебе мешать, но ведь я уже говорил с моими коллегами по галстуку. Тринити-скул при Оксенбридже готова тебя принять за половинную плату, это немногим дороже твоей школки. Пансион прекрасный, комнаты студентов - одна на четверых, а не на дюжину буйных пацанов, как у Олега. Преподаватели физики, математики, юриспруденции и римского права эрудированы по самое не могу. Знакомства завяжешь - просто загляденье, из Птицы-Тройки только самые тупые в универ не поступают. Конечно, там с девочками напряг...
Оба смеются попытке отца "закосить под молодежный слэнг".
- А что туда даже на скоростном прыгуне добрых полсуток, так пора тебе от маминой юбки отлепляться. И от моих брюк заодно. Ну, как решаешь, герой?
- Подумаю еще, - солидно говорит Ромашка. - Но немного, наверное. Каникулы, типа эти...вакации там вообще-то подразумеваются?
Роман, красивый молодой человек в модном "парусиновом" костюме от Диора и полуспортивных туфлях фирмы "Экко де Раббани", с гладкими белокурыми волосами, разделенными надвое пробором, чуть нервно теребит золотую сережку в левом ухе: беседа, начавшись почти приватно, отчего-то под конец переросла в поединок изощренных интеллектов.
- Не понимаю, отчего наша спортивная гордость, один из лучших - нет, самый лучший знаток теории, - неторопливо и веско говорит отцов друг, - так рвётся стать простым помощником солиситора со средним спецобразованием и мизерной практикой. Это же просто нелепо... прошу прощения - абсолютно вне логики. Алехан, да скажите сыну. Его примут в нашей с вами альма матер если не буквально с распростертыми объятиями, то, во всяком случае, как вашего духовного наследника. И со вступительными экзаменами поспособствуют, и в хорошее землячество определят, и чуть позже в эту нынешнюю... бета-каппа-гамма рекомендуют. Семейные традиции ныне ценятся как никогда.
- Я бы мог объяснить, Петрас, - возражает Алексей Романович со всей возможной в данном случае учтивостью. - Однако не уверен, что истолкование мыслей моего детища покажется вам достаточно разумным. Снова девица-красавица, как всегда. Возможно, красавицей назвать ее было бы опрометчиво - но вполне опытный практик. Адвокатесса для бедных.
- Можно подумать, вас, Роман, в монастырь упекут, - смеется ректор. - Знаете что? В этом году мы впервые после долгого перерыва принимаем по квоте женщин. Самую гимназическую и гимнастическую элиту: медалистки, красавицы, умницы! Для них, разумеется, будет основан особый колледж. А стажироваться вам никто не помешает: нынешнее поколение молодых прямо помешано на независимости от родительской толстой мошны.
- Не такая уж она у папаши толстая, - улыбается Роман.
- Стипендии и гранты получившим самые высокие баллы, - веско парирует Петр Яковлевич.
- Что же, - юноша пожимает плечами и широко разводит руки в прощальном жесте. - Считайте, вы меня уломали. Теперь доламывайте за моей спиной.
Когда он удаляется - чуть развязной походкой - старшие с хитрецой переглядываются.
- Петр, а ну признавайтесь, в чем там дело, - говорит Алексей Романович.
- Проще пареной... этой самой, репы, Алеханище, - отвечает ректор. - Дочка моя в него втрескалась по самые ушки. Долго ли, когда дружим семьями? Твоя супруга, между прочим, во главе женского заговора. Это она вытянула у Розалин всю подноготную.
- Вот кто настоящая красавица, не то что моя дальняя родня по первой жене, - вздыхает Алексей Романович. - Умница и с характером железной леди Маргарет. Свезло моему дурню ни за что ни про что.
Они все больше приучаются уснащать свою речь экзотическими словечками: Петр - по последней моде, Алексей - по давнему велению души. Это как глоток свободы в царстве необходимости.
Роман Алексеевич, профессор юридических наук, имеющий громкую репутацию сугубо кабинетного ученого, сидит поздно вечером за низким столом для ноутбука, но отчего-то отодвинул "машинку" и сплошь исписывает тяжелую, плотную бумагу с водяными знаками старомодным железным пером, то и дело макая его в фиолетовые чернила и обтирая мягкой тряпицей. Нажим не совсем идеален, сколько ни тренируйся по древним прописям, но буквы ложатся ровно, начертания обладают приятной округлостью. Строки чуть изгибаются к правому верхнему углу, между знаками разрывы - какого мнения, интересно, был бы графолог? Или будет? Или вообще не он, а специалист совершенно другого профиля? Праздные мысли, обрывает он себя, сдвигая на лоб черепаховую оправу с хрустальными линзами. Нынче таких агрегатов почти никто не надевает, только астигматизм и разнобой в диоптриях - плюс на минус - не дозволяют ему гелевидных линз. Тут любые деньги бессильны. Профессиональная хворь, причем почтенная - оттого и не хочет Роман Алексеевич ложиться на операцию, как ни уговаривают его домочадцы.
- Что-то мой муженек в последнее время увлекся каллиграфией, - жена подходит к нему со спины, обхватывает ладонями, клюет носом в лысинку.
- Полезное хобби, мой дружок, - откликается он, но не поворачивается вместе с креслом, как обыкновенно, чтобы ответить на поцелуй. - Напрямую связано с работой в архивах. И, пожалуйста, не заглядывай через плечо - я думаю о том, что пишу, как это ни странно.
Розалинда Петровна не привыкла к такому вольному обращению - она, многолетняя генеральша при штатском супруге, мать четверых прекрасных детей. Просто красивая женщина с тонкой талией и стройными ногами, в рыжих волосах которой - ни одного седого волоса. Кумир младших научных сотрудников, что ходят под рукой мужа, и царица старших.
Итак, она было открывает бледно-розовые губы, чтобы произнести ласковую отповедь, но тут ее супруг выворачивается из рук, присыпает уже готовый документ мелким речным песком по всему тексту - такая промокашка - и резво берёт с места.
А ведь буквы и без песка почти невозможно прочитать: какие-то извивы, хитрые росчерки, похожие то на лассо, то на кнут. Лишь одну пиктограмму в самом конце угадывает потрясённая Розали.
Овальный щит, пересечённый тёмной вертикалью. Прямой клинок, изображенный остриём вниз, крушит стальные звенья, вдрызг разбивает тончайшие цепи, уложенные вокруг него наподобие стеклянно блестящей сетки.
Старый символ свободы на грани смерти.
- Ох. Ты уверен, что это не запретно? Не беззаконно?
В испуге отстраняется, закрывает рот мягкой холёной рукой.
- Что ты, душа моя, - отвечает муж слегка рассеянно. - Сама юрист и два десятка лет в алькове маститого юриста пребываешь, а в этом невинна как дитя. Формально этой мизерикордии никто не запрещал. Геральдика чистой воды. Практического применения почти не получила.
Стряхивает песок и тотчас же заправляет лист гербовой бумаги в конверт.
Завтра Роман Алексеевич тайком ото всех отправит свою реляцию по официальным каналам. Прошение о полной и совершенной отставке, способ оформления которого он отыскал во время стажировки в архивах и взял себе на заметку. Соблюсти нужно абсолютно все мелочи: вид носителя, тип чернил, хитросплетения бюрократических формулировок. И, разумеется, оригинал печати. Вернее, факсимиле. Тот самый первый проситель использовал рисунок в качестве личной подписи и тем создал прецедент - ибо в конечном счете его просьбу сочли разумной и удовлетворили без экивоков.
Такова непробиваемая логика законников. Таков их затейливый обычай. И сие хорошо весьма, потому что в этом переменчивом море уложений и постановлений лучше Романа не плавает никто.
Проходит, однако, немало времени, пока отосланный документ путешествует по извитым кишкам Правосудия. Слишком много расставлено сетей для улова инакомыслящих. Слишком чутко насторожена паутина. Роман Алексеевич до самого последнего дня сомневается, не получит ли вместо желаемого отдельную каморку в психиатрическом санатории или купе в поезде, бесконечно идущем на Запад. Восток - сторона просветления и вечной жизни, но идти на Запад - старый британский эвфемизм, означающий полную противоположность первому, зачем-то комментирует он про себя. Тонкая грань между жизнью и не-жизнью, законом и преступлением. Опасная. Дерзновенная.
И вот, наконец, приходит официальное оповещение: на границе одних и других суток его вручают прямо в руки слегка обрюзгшего джентльмена в парчовом халате и остроносых туфлях без задников, что неторопливо спустился со "спального" второго этажа. Не дожидаясь, пока он распечатает конверт и распишется в ведомости, удаляются: никакого принуждения, даже психологического. Никакой гласности. И ровно никакой реакции с обеих сторон.
В бумаге, прежде всего прочего, упоминается, что младшему, двенадцатилетнему сыну Романа Алексеевича приспело время переходить под властную государственную опеку, старший же сын и обе дочери давно под ней процветают. Жена в данный момент устраивает свою жизнь с мужчиной, не менее респектабельным, чем господин имярек. Ну конечно, усмехается Роман улыбкой сорванца Ромашки, Ромки. Я же этот союз и состряпал на скорую руку, благо рука у меня лёгкая.
Ага, решено, утверждено и подписано. Слишком велик риск оставить такое дело без последствий - Роман рассчитал верно. И - вот это сюрприз - прямо на следующий день! С пяти утра! Хитрецы. Думают, он не успеет. Это на другой конец кампуса - да не успеть? Не в велавто через все пробки, а пешком? Или полагают, что раздумает, если так, прямо за горло. Фиг вам, как говорят североамериканские индейцы.
Он торопливо разоблачается и лезет под контрастный душ: совсем молодое, тренированное тело под легким слоем жирка, остальное доделали очки, показная сутулость, чопорный вид. Оттирает многолетнюю скверну до тех пор, пока кожа не начинает гореть пурпурным огнем. Бреется старомодной опасной бритвой до скрипа. Потом достаёт заранее приготовленный костюм и не торопясь облачается перед зеркалом.
Нижнее белье от "Charlie for him". Шёлковые носки на подтяжках. Всё - изысканного кремового тона.
Фрачная пара - ослепительно белая. Собственно, это сюртук с закругленными фалдами и панталоны со штрипкой, но кто из нынешних вдаётся в такие тонкости! Манишка накрахмалена так туго, что можно всю поднять за кончик воротника, что там - за нижний обвод. Цилиндр - какое смешное название "шапокляк"! Тоже белый и складной - чтобы расправить его перед тем, как надеть, нужно стукнуть кулаком по донцу изнутри. Эту штуковину оставим под самый конец.
Белые полусапожки до середины икр - всё-таки, несмотря на тренировки, нагибаться трудновато, лайка голенищ больно тонка и сминается.
И, наконец, пластрон. Романа так и тянет надеть настоящий, жениховский, шириной с две ладони, но не позволяет прецедент. Университетский галстук в красно-черную полоску всем хорош, только уж больно оскомину набил. И может вызвать лёгкие возражения у тех, кто при нашем деле куратором состоит.
Он вздыхает и бережно повязывает каноническое: тёмно-красный бант, "бабочку" со спущенными вдоль груди концами. Напоминает термидорианские балы уцелевших, те самые, на которых ампирные дамы щеголяли во всем голом и якобы промокшем и в гранатовых колье, а их кавалеры повязывали алую ленту вплоть по шее. И тратили на одно это не менее двух часов.
А очков сегодня не надо - путь короток, Романовой зоркости как-нибудь да хватит.
Вот он уже и готов - поворачивается перед зеркалом на каблуке и прищелкивает языком. Истинный денди, не подкопаешься и не прикопаешься. Как многоуважаемый предшественник. И, наверное, все те предшественники, что не вошли в анналы.
- "Sae rantingly, sae wantonly, Sae dauntingly gae'd he", - поет он по-шотландски, вполголоса: якобы для конспирации, на самом деле - от полноты юных чувств.
Сходит по ступеням вниз - и отворяет парадную дверь.
...Это ж надо - сколько народу столпилось, думает Роман. Будто за телевиками и мониторами не сидится. Ведь факт передают в формате реального времени - эпохальное событие, что ни говори. Один из массы, наконец, решил воспользоваться своим неотъемлемым Правом. На Свободу и Независимость.
Впрочем, я их понимаю. Им повторить всегда успеется. Это я должен сработать без дублей.
Хорошо хоть - сдерживают свои порывы. Дисциплинированный народ, однако. Тем более что по обеим сторонам шоссе комфортно располагаются ультратоновые "пугалки", налаженные на полную мощность. Чуть что - едва не пополам незримым звуком перережут.
Роман неторопливо идет ровно посредине трассы, очищенной от малейших признаков движения, и галантно раскланивается во все стороны, приподнимая шляпу. На высокую тулью бликом ложится весеннее солнышко. Мой любимый солнечный заяц...
Гни спину и вовсю скаль зубы в улыбке, молодчик. На тебя смотрят все глаза и окуляры. Вот улица расширилась, вот втекает на площадь...
Именно здесь, у самых ворот Храма Освобождения, тёмный взор Романа внезапно наталкивается на препятствие.
Огромные чужие глаза на лице изящной, несмотря на возраст, женщины в форменном платье "народного" адвоката, что стоит где-то во втором от заграждения ряду.
Нет. Родные глаза. Голубущие. Каштановые кудри почти без седины. И морщин совсем не видно - он ведь близорукий на один глаз. А дальнее зрение можно прищурить.
Юлия Олеговна. Юлька. Она самая.
Роман чуть улыбается ей - по-настоящему, не так, как прочим.
И вступает в разверзстый настежь портал.
Там он проводит буквально минуту - и выходит оттуда неторопливой, широкой, уверенной поступью. Поступью свободного человека.
Свободен, свободен, свободен, наконец!
Любимый спиричуэл Мартина Лютера Кинга.
Делайте свою игру, леди и джентльмены! Со вчерашнего дня все букмекерские конторы нашего государства принимают ставки!
Он идёт, и все калькуляторы мира отсчитывают его шаги.
Между тридцать вторым и тридцать третьим Роман резко оступается и падает ничком. Шутовской колпак спадает с головы, обнажая коротко стриженную седую голову.
Тогда все видят под левой лопаткой тонкий позолоченный стилет, всаженный по самую рукоять.
Люди ахают и рефлекторно отстраняются - хотя чего еще все ждали?
Зато Юлия сразу оказывается впереди. Еле заметив, перепрыгивает через невидимую преграду и падает на колени перед трупом.
Зеваки вокруг торопливо уходят - такого финала никто не предвидел, в нем есть нечто неприятное, даже непристойное.
Юлия поднимает голову жениха, целует в алые, удивительно свежие губы. Будто вся кровь, что не вышла наружу, прилила к ним. К удавке - тоже, она как будто распухает и дразнится своим перекинутым на спину атласным языком. Напрасно дразнится...
И стилет напрасно подставляет свою рукоять...
Потом женщина садится на корточки и ждёт. Губы немо шевелятся, напевая, - лишь тот, кто знает, слышит эту простую мелодию, небрежные, на ходу сложенные строки, ритм, что как будто выплёскивается из горла, из сердца вместе с кровью:
Только раз в много лет сюда прилетают вороны. Вот и сейчас они делают мощные круги над папертью, над площадью... Над городом...
Лишь однажды в году поздней весной падает снег - редкие, мягкие хлопья. Точно драгоценная ажурная шаль.
- Я обещала навечно полюбить того, в ком встречу три эти цвета, - распевно говорит юная Джульетта небу. - Чёрна ворона очи его, белый снег не чище седины моего милого. Кровь из губ его цветом и вкусом как хмельное вино. Вот и нашла, и взяла, и стало по моему слову.
... Следующим утром погребальная команда убрала с гранитной брусчатки два мёртвых тела. Ноги женщины по самое колено были в крови, лицо исклёвано до неузнаваемости, но мужчина казался невредим.
И все говорили, что престарелый Ромео недурно воспользовался своей желанной свободой: надо же - целых тридцать три шага и этакая несносимая красотка в финале!
Иронизировали они, правда, не слишком весело: вскоре выяснилось, что выиграл в лотерею лишь один.
![Красный денди []](/img/m/mudrowa_t_a/stigmat-1/dendikrasnyj.jpg)
Примечания, которые специально оставлены напоследок: Шотландские стихи в исполнении Романа-Ромео - Роберт Бернс о Макферсоне. В переводе Маршака - "Так весело, отчаянно Шел к виселице он..." и так далее. Это так называемый Lowland Scottish, похожий на английский.
Священный гимн о свободе от рабских цепей пели на похоронах великого афроамериканского лидера. Мизерикорд(ия), от слова "милосердие", - крепкий и тонкий кинжал, которым добивали поверженных рыцарей. Должен был проходить в щели между частями доспеха. На всякий случай. Почему кровь не выступила на груди? Специально подчеркнуто, что манишка сильно накрахмалена. Но, в общем, это перепев финального кадра из старого фильма "Пианистка".
Связаться с программистом сайта.
Некто В. Ульянов
С детства зарок дала я судьбе
Лишь того полюбить,
Кто три цвета, три знака в себе
Сможет соединить.
Чёрный ворон, на белом снегу
Алые кружева -
Всем этим вместе, моя любовь,
Ты должна быть жива.
Светлый локон и тёмный зрак,
Алый жаждущий рот,
Белый лоб и пурпурный мак,
Что на щеках цветёт.
Белые вороны, красный смех,
Чёрная сплошь трава -
Оба мы непохожи на всех:
Это разносит молва.
Красный паяц, и призрачный снег,
И кружит вороньё -
Есть на земле лишь один человек -
Ты, о сердце моё.
©
Мудрая Татьяна Алексеевна
|