Аннотация: Переработанное соединение новелл "Вирджил и я", "Белая ворона, белый кот" и "Ловля на простака".
ШИРОКИ ПОЛЯ ЕЛИСЕЙСКИЕ
I
ВИРДЖИЛ-И-Я
Аутфит князя Дракулы был роскошен: корона из стразов, два платья, шампанское и бордо, чтобы носить одно поверх другого, башмаки архиерейской парчи и поверх всего - чёрный бархатный плащ с красным атласным подбоем, стелющийся по земле. Вернее, полке витринного шкафа, где стоит кукла. Парадное одеяние для моего семидесятисантиметрового любимца только вчера прибыло с фирмы, не исключено, что оставив клочок-другой на таможне, потому что по всей коробке перекатывался звонкий жёлтый кругляшок: бусина или бубенец от чего-то условно буддийского. У южных корейцев положено вместе с заказом преподносить клиенту сюрприз, вот его, думаю, и схарчили. Хотя на кой бес мытарям, к примеру, чётки с черепами или погремушка из берцовой кости утопленника? Чтобы под их влиянием меньше хапали, памятуя, что гроб не имеет карманов?
Зато открытка осталась. С надписью: "Put it under the pillow and sit down".
Дословный перевод был яснее ясного. Метафорический - "Положи это под подушку, может чего и вспомнишь".
От загадок я тащусь, гадания изучаю, а тут передо мной явно было и то, и другое, и немного третьего.
Что мне предлагается сделать с "этим" ввиду отсутствия всякого присутствия? Выспаться на костюмчике? Аутфит дорогущий, почти как вся кукла, помять было бы глупо. Заховать одну бусину, а самой сесть сверху? Так я на неё, одинокую, голову кладу. В смысле на подушку. Потому что других в квартире нет. Покуковать рядом? Ночь близко, а я жаворонок: чуть смеркнется, так уже в сон клонит.
Вот и поспим - глядишь, что и высидится из яичка. Всё равно дальше сна не убежишь.
Не тут-то было.
Обычно моя дрёма сразу обращается в вялотекущий кошмар. Будто, как в ранней молодости, мне надо на службу, а то и на лекции в Институт. Это притом что отработали, отучились, сложили лапки на груди и ловим конкретный кайф.
Громада Института попирает землю не знаю сколькими этажами: считать их бесполезно, один раз выходит семь без четверти, другой -восемь с половиной. Он и при жизни отличался порядочной долей архитектурных идиотизмов, мой ЭмПэГэИ, Московский Государственный Педагогический бывший Институт, нынешний университет имени бывшего Ленина: не со всякого уровня можно было попасть по лестнице на нижний или верхний, кое-где приходилось чесать левой рукой за правым ухом, делая крюк через этаж. Вдобавок перманентный ремонт с выдранными паркетинами и ламинатинами, свёртками вшивого линолеума на войлочной основе и зловредным запахом масляной краски. В придачу расформирование тех туалетов, которые избежали реформирования: где было М, стало Ж или вообще никак. Внутренность перекручена, словно у домика случился заворот кишок, слепые отростки тупиков заканчиваются крутыми ступенями в никуда, двери лифтов перекошены или вмиг делаются такими, когда транспортное средство предстаёт перед тобой. Так и кажется, что оттуда пыталась выбраться чья-то заблудшая в кулуарах душа. Царил здесь, как помню, яркий, даже слепящий дневной свет - между прочим, круглосуточный, потому что из таких ламп. Ходили упорные слухи, что порождалось всё это благодаря близости храма, который в советское время арендовал институтскую землю, а теперь обосновался на ней задаром. Всем известно, что церкви стремятся сесть на место древней силы, а там вечно случаются шуточки с пространством и, до навозной кучи, со временем. Оттого студенты постоянно опаздывают на занятия.
Безвыходная ситуация. Точнее, бесприходная. Потому что когда я на сей раз захожу-таки в свой отсек на кафедре и бросаю сумку на кресло, меня выдёргивают из-за стола категоричной просьбой отнести одно туда и принести другое оттуда. А я не из тех, кто перечит начальству.
Ибо сон соблюдает одно условие: выйдя, ты уже не сможешь обратно вернуться. Прощай, сумочка, прощай, завтрак в плексигласовой коробке, прощай, моя чайно-кофейная кружка с пухленьким Красавчиком Путти на фарфоровом борту!
Первое время, пока я никуда не девалась из родимого коридора, всё было в норме. Немёртвый свет, несытный воздух эйр-кондишена, невидимая пыль под каблуками.
Лифт тоже обыкновенный, скоростной, как в Университете на Воробьёвых горах, только подозрительно податлив на двери и ухает вниз с такой скоростью, что я на миг повисаю в невесомости, а грудь стискивает спазмой.
Двери открываются, и меня выбрасывает...
В широченный тёмный коридор, по обеим сторонам которого двери, окантованные красным мерцанием. На дверях металлические номера - вполне внятные, однако нужный совсем вылетел из моей головы.
Запах дыма, как от степного костра, где пекутся и слегка пригорают лепёшки.
Жаркий пол, отчего так и тянет разуться, как на пляже с плоскими камушками.
И к тому же - буквально бархатная тишина вместо привычного институтского гвалта.
Одна из дверей вдруг приоткрывается. Оттуда тянет белесоватым сиянием. Я подхожу и становлюсь на пороге - спросить дорогу или ещё что.
Внутри как в огромном яйце. Свечение становится более внятным - молочный опал с зеленоватой игрой. Далеко в облаках теряются цепи, на каждой из которых подвешена зыбка, плотно укрытая кружевами. Кружева колышутся, сквозь них глядит нечто странное. Страшное. Разной степени омерзительности. У каждой зыбки по девичьей фигуре: тело неподвижно, лицо застыло в благостном оскале утробной нежности. На заднем фоне суетятся фигурки поменьше, будто бы детские.
Хочу сделать шаг внутрь...
- Стойте, где стоите! - слышен голосок. - Я сейчас. Света, Светония, это по моей наводке, подмени, хорошо?
- Надоело, Вирджил, - отзываются из банно-прачечного тумана. - Учти, с тебя за прошлый раз причитается.
С той стороны ко мне подходит девочка лет десяти-одиннадцати, смуглая, кудрявая, темноглазая.
- А вот туда не надо - съедят, - говорит Вирджил. - Знаете, что там в колыбельках? Полые младенцы. Не записанные в плане. Их вымолили, но неладно же отпускать наверх тело совсем без души. Вот и спеют, и переспевают, и клянчат себе хоть завалященькую душонку. А если долго не выгорает - сосут из кого попало. Раззявы у нас долго не держатся, поняли?
- Не очень. Но мне явно не туда... Вирджил?
- Если полностью, то Вирджилия. И, слушайте, я вас на всякий случай провожу.
- Ты разве знаешь, куда мне надо?
- А вы сами знаете? И никто кроме вас не знает. Ничего, пустим в дело нюх.
Девочка плотно ухватила меня за руку и поволокла подальше от опасного места. Словно у нас под ногами горело.
- Слушай, а почему здесь полы такие тёплые?
- Добрыми намерениями вымощено, - она пожала плечами. - Добрые дела, когда доходит до исполнения, мало кого согревают. Потому что выкраиваются не по фасону получателя, а по мерке того, кто произвёл.
Теперь на дверях вместо номеров поблёскивали картинки, но тоже непонятные.
- Выбирайте иероглиф.
- Как именно - тот, что позатейливей? Не понимаю. А если я не знаю, то, может быть, ты скажешь, где поинтереснее? И, пожалуй, с чего принято начинать.
- Принято, - повторила девочка с лёгким презрением. - Ну ладно. На вашем месте я бы начала с одежды. Вон вы любите чёрное, а вас всю жизнь наряжали в серо-буро-малиновое, словно бы вас чёрное старит. Серость - это ведь не ваше.
- Бутик? Ателье? - Вопрос о деньгах как-то перед нами не встал.
- Всё сразу.
И толкнула близлежащую створку.
Невозможно было представить такое множество оттенков чёрного, тем более назвать. Смоляное, антрацитовое, графитовое, эбонитовое, землистое, кремнёвое, воронова крыла, бычьей крови... и уже исчерпаешь язык. Говорят, мастерицы, что ткут бухарские ковры, могут различить и назвать пятьдесят и более оттенков красного - он тоже здесь присутствовал, оттого мне почудилось, будто меня завернули в ковёр, как царицу Клеопатру. Или то был шатёр кочевника.
Хозяйка, статная рыжекосая дама на возрасте, подошла с поклоном и любезностями:
- Рада помочь новому гостю. Извольте выбрать.
Тут передо мной возникли бесконечные ряды одеяний, чьи два ведущих цвета отливали всеми цветами радуги и роняли на стены и пол такие же отблески.
- Не трусьте, - Вирджилия несильно пихнула меня локтем под ребро, - ваше само под руку ляжет.
"В конце-то концов, здешнее разнообразие сводится к регулярности, как спряжение немецких глаголов, - пришло в голову. - Трико-туника-плащ, длинное платье плюс пелерина, широкая блуза с шароварами и поверх них жакет".
Как-то интуитивно выбралось последнее: и практично, и легко влезать. Натянулось без особого труда, словно до того на мне ничего ровным счётом не было, и село как влитое. Кудри зашевелились на голове и стали расти, пока не достигли сборчатого воротника, плечи расправились, грудь вздохнула свободней, талия и живот втянулись.
- Носите на здоровье, - снова поклонилась хозяйка, провожая нас обеих до двери. - И пусть моё мастерство сделает вас ещё краше.
Что за чудеса такие!
- Ваш наряд потому и ваш, что подгоняет под себя. Под истинный облик, - объяснила девочка, слегка посмеявшись над моей растерянностью. - Не сравнить с идеалом, но, скажем так, выглядит неплохо. По одёжке, как ни крути, встречают.
- Где?
- Хотя бы в таверне с плясками. Это называется кафешантан или я что-то путаю?
- Наверное, слово устарело. Можно сказать "кабаре". А можно и не говорить.
Мы снова сели в лифт, который опять двинулся, причём в неясном направлении - почва ушла из-под ног, но тело набрякло тяжестью.
На полупрозрачных, как стрекозиное крыло, створках заведения кто-то нарисовал витраж по мотивам Тулуз-Лотрека: улыбки, обрамлённые пышными чепцами, каскад летучих оборок, приветственно помахивающие ноги в белых панталонах, чёрных чулках и башмачках на каблуке. При виде последнего мой взгляд оборотился на мои собственные туфли - они вроде как должны были остаться прежними, но незаметно для меня превратились в нечто средневековое. Ну, почти. Впоследствии многое появлялось, едва стоило о том подумать.
Едва мы вошли, как в лицо грянул полный Орфей с Оффенбахом. И, разумеется, пока мы искали свободный столик, на эстраде отбрыкивали разудалый канкан, выстреливая обутой ногой прямо в зрителя. Девушки были несколько более раздеты, чем на входной афише, но оборки вполне себе присутствовали. Кроме того, их черно-алые ряды были слегка разбавлены двумя или тремя кавалерами, которые помешивали варево длинными ложками худощавых тел. Что ввергало нас назад в Прекрасную Эпоху.
Не успели мы сесть за столик, который освободился как бы по волшебству, как нам уже подали меню и две тарелочки с рассыпными закусками, чтобы с приятностью провести время за чтением оного. Мои пальцы сами собой туда потянулись, но Вирджилия...
- Вы уверены? Есть поверье, что нельзя в царстве мёртвых есть пищу мёртвых, иначе останешься там навсегда.
- Если ты там, ты уже там, и тебе по сути всё равно, - произнесли мои губы независимо от меня. Ротовая полость уже была забита чем-то жутко вкусным - снаружи рассыпчатым, внутри тягучим, от чего вконец испортилась дикция. Когда мы справились с этим, подали горячее: подобие сладкого мяса моих детских лет, запечённого в горшочке с крышкой из теста, рыбу-фугу в полынном соусе и торт "Нараяма".
Когда наши глаза оторвались от хорошо подчищенных тарелок, обстановка сменилась. Лихой кордебалет плавно обернулся карнавалом, что означало, кроме самих масок, несколько большее разнообразие в рядах женского и солидную прибавку мужского пола. Все подчистую кавалеры, в отличие от пестрящих всеми цветами и оттенками дам, выглядели черно-белыми денди. Метафорически можно было сказать, что мужчины заправляли балом, а женщинами заправляли ту крутую похлёбку, которая здесь варилась. И временами её пробовали - хищно и в то же время грациозно приклоняясь к шейкам партнёрш (иногда, по правде говоря, партнёров) и впиваясь в кожу страстным поцелуем.
Мне пришлось некоторое время сверлить взглядом личины, чтобы понять странность.
- Из них ведь почти треть в костюмах противоположного пола.
- Почтенная традиция. Маскарад на то и создан, чтобы не узнавали, кто перед ними. Кстати, не треть, а по крайней мере три четверти: вы, новички сверху, приносите сюда свою самоуверенность и свои ошибки. Считаете, что выучились разбираться в таком с налёта.
Это был камень в мой огород, но пришлось отпарировать миролюбиво:
- Неважно: лишь бы каждый сам понимал, кто он есть под всеми наслоениями.
Имелась в виду моя трепетная личность, но Вирдж словно вспыхнула и загорелась:
- Думаете, они хорошо в этом разбираются? Только пробуют. Пытаются. И себя пытают.
- Каким образом?
Она, кажется, только и ждала моего вопроса:
- Вы взаправду хотите знать? Тогда пошли, и скорее, время не терпит. Только люди могут терпеть, и то не все.
Снова она забрала мою руку в свою, и мы отправились. "Жаль, что лишь мимолётно на красотищу глянули, - подумалось мне. - Всё бегом да бегом, а куда спешить - не знаю".
Снова лифт, снова парение.
- И куда я теперь хочу, по-твоему?
- В дом терпимости, - проговорила Вирджил, звоня в широченную - как говорится, три пьяных в дребезину гусара верхом проедут - и высокую дверь с готической аркой наверху.
- Э, а не рановато ли тебе?
Она рассмеялась:
- Придётся выдать тайну, если вы до сих пор не догадываетесь. Я родом из античности. Древний Рим, представляете. И вот ещё беда: на само пороге перехода вляпался в женское тельце, причём махонькое, и не знаю, что теперь делать. Говорят, медитациями его можно изменить через век-другой, но ведь оно такое потешное и даже милое. И успело меня к себе приспособить.
О том, годится ли внедряться в бордель именно мне, какая ни будь у меня свита, речи не шло.
Дверь крякнула, покряхтела, словно потягиваясь всеми костями, и отворилась.
Внутри не оказалось ни потолка (разве что свод, выраженный весьма туманно), ни стен, за которые сходил частый кустарник, посаженный по всему периметру. Периметр, кстати, имелся. И беседки посреди осенней рощи, выдержанной в багряно-охристых тонах.
Народу было немного, атмосфера показалась мне вполне благопристойной: одни люди прогуливались, другие сидели прямо на земле, укутавшись в вуали. На моих глазах фланёр протянул руку женщине (или кому-то похожему), поднял, поцеловал сквозь вуаль и увёл в одну из беседок.
- Вот и славно: радость обоим, - тихо сказала мне девочка (или взрослый сочинитель). - Эти двое с собой определились или на пути к тому. Двойной орешек. Две стороны одной монеты. А по виду ведь какие разные!
- То есть это не лупанар, - мне пришло на мысль употребить словцо из его родного языка, чтобы получить конкретный ответ. - Не бардак и не публичный дом.
- Нет. Только дом, где все друг к другу терпимы и стараются постичь и принять отличие чужака, - кивнул он. - Вы называете такое толерантностью.
- А почему секс? Или я ошибаюсь?
- Да потому что это последний порог, который надо преодолеть, и последняя точка преткновения, - усмехнулся Вирдж. - Вспомните, кто вас окружал последние двадцать лет.
Ну ладно - чужие ценности, только ведь есть правила насчёт того, кого и как можно затаскивать в постель. Постель - это святое.
Должно быть, Вирджилий, существо, не соответствующее самому себе, так сказать, в квадрате, понял мои чувства с одного взгляда. Его ведь явно обучали быть поводырём или - как это? - психопомпом.
- Вы бы не прочь сейчас убраться отсюда, верно? - сказал он.
- Если начистоту... - меня так и тянуло признаться в своём страхе, но с губ сорвался встречный вопрос:
- Ты ведь нарочно предупредил, верно? Паниковать надо было либо раньше, либо уж никогда. Но поинтересоваться, какие способы ведут к успеху, - дело вообще-то не лишнее.
Далее все события напоминали сапоги всмятку. Будто само пространство скомкалось от жары и потеряло по крайней мере три единицы измерения.
В подобии лаборатории или НИИ, куда мы перенеслись, сотрудники долго и со смаком объясняли благотворное действие пеньковой верёвки, пули, ножа и топора, ядов - от исторически прославленных до неожиданных в своей заурядности - и изящно подстроенных несчастных случаев. Описывая все тонкости, они производили изрядный гвалт и суматоху, так что голова у меня закружилась и окончательно съехала с катушек. То есть с плеч, но фигурально.
- Ничто из этого стопроцентного успеха не гарантирует, - заключил я в финале. - И удовольствие ниже среднего.
- Верно. Куда уж дальше-то помирать, - отозвался кто-то за моей спиной. - Переходишь на другие уровни, выше, ниже или просто затейливей; только и всего-то. Называется "уйти, чтобы остаться".
Они заспорили и едва не кинулись в драку с применением своих особенных средств. На шум из соседнего помещения выглянул некто кряжистый, невысокий и широкоплечий. Алая полумаска пересекала физиономию наискосок, будто он сбежал с того же карнавала, что и мы с Вирджилом.
- А ну встать смирно! - крикнул он густым басом-буффо. - Долой кустарщину и самодеятельность, дорогу квалифицированным профессионалам!
- Янечек, - Вирджилий отлепился от моей руки, которую, оказывается, всё это время судорожно стискивал, - ты очень кстати, а то нас с экскурсантом вконец, извини меня, затрахали. Давай тащи к себе - ты ведь у нас логическое продолжение экскурсии.
- Ян - это кто? - спросил я.
- Ян Мыдларж, мировая знаменитость. Нанялся на должность исполнителя, влюбившись в приговорённую, думал - ему её в жёны отдадут. Такой уж романтик! Но Ян был лишь начинающим учеником, а девушка отравила мужа, поэтому ничего не вышло. Дальше-то много хорошего было: однажды он обезглавил двадцать семь человек всего четырьмя мечами, и так ловко, что они не успели ничего почувствовать. Женился дважды - первый раз по традиции, на дочери клана, второй, в семьдесят семь, - по взаимной любви. Сын им гордился и обещал, что с честью примет за ним меч во граде Пражском.
- Выходит, он палач?
- Исполнитель суровых приговоров.
Тут мы пришли.
Апартаменты нашего харизматичного знакомца были выдержаны в обычном для этого места мрачновато-ярком духе. Не удалось избежать и явных анахронизмов: посередине зала высилась хорошо узнаваемая гильотина, как следует отполированная и отделанная палисандровым шпоном. Постель, с покрывалом из папского атласа, была задвинута в угол и окружена ореолом пафосного вида орудий. В моё время модны были выставки-демонстрации пыточного арсенала, так одно сравнение со здешними штуковинами выдавало в них дрянную китайскую подделку. Если бы кто-то помимо меня мог их сравнить...
Но фокусом интерьера, в котором скрещивались лучи и взгляды, был нагой двуручный меч, повешенный на стену там, где добрый христианин поместил бы распятие. Это был первый предмет в глухом подземелье (или не подземелье, кто его знает), который сверкал, точно солнце или алмаз.
И кто-то здесь по правде живёт? То есть взаправду, а не содержит музей? Непонятно: мне показалось, что на ярусах много пустых номеров. Во всяком случае, запертых.
Вместо того, чтобы задать вопрос, я озвучил совсем другой:
- Почему клинок не в ножнах? Хотя бы не в футляре?
Говоря, я нечто для себя прояснил и на ходу поправился.
Ян на правах хозяина отнёс мои слова к себе. Маска тем временем слиняла с его лица вместе с оттенком бесшабашности.
- Ни палач, ни меч палача никогда себя не скрывали и не стыдились. Молва путала, сплетня преувеличивала, простой люд шарахался. А от чего он не шарахался вообще? И нет, перейти в иное место жительства непросто, свобода там или не свобода. Любой мир скроен по обитателю.
- И любой меч, - вырвалось у меня, когда рука сама собой потянулась к его сверканию.
- Однако ж вы не из трусов, - одобрительно кивнул он. - Без малого дотронулись до лезвия - а это значит, что мой сердечный приятель хотел поставить на вас метку и вряд ли передумал. То есть - либо взять для себя, либо от себя защитить. Вирджилий был прав, когда взялся провожать вас по здешним катакомбам.
Иногда внятно чувствуешь переломный момент - и нутром, и кожей. Тогда как-то враз перестаёшь плыть по течению.
- Знаете, Ян, если мне придётся уйти отсюда не по своей воле или я захочу надёжности... Или мало какие будут обстоятельства... Будете ли вы с приятелем рады свиданию? Могу я получить гарантию в обиталище, законы которого мне очень мало знакомы?
- Как стойкую опору во время землетрясения?
Получив мой утвердительный кивок, Ян ответил:
- Даю слово. От меня зависит не всё, но так много всего, что народ не устаёт удивляться.
- Но я буду иметь право и отступиться, если что. - Признаваться в кое-каких слабостях после похвалы было неловко, да куда уж теперь. - Я ведь не хочу особо мучиться. Только если остальное окажется хуже. Ваш клинок - он ведь умеет сохранять кровь и душу казнённого внутри себя?
Почему я такое спросил, самому было непонятно. Однако мой "палач под заказ" молча кивнул, а Вирджил тонко улыбнулся:
- Он вас пока не просветил насчёт здешних мук. То ведь совсем не его епархия. У него часто берут взаймы, кое-что копируют. И знаете? Пошли на это посмотрим.
"Это" оказалось рядом, дверь в дверь. Воровать удобнее, хмыкнул мой поводырь. В огромной зале со стенами, покрытыми орнаментом из плесени, паутины и солевых кристаллов, находилось двое. На нас они не обращали внимания - так были заняты друг другом. Тот, что с ног до головы в коже и бархате, от души лупцевал плетью того, кто пребывал в почти полном костюме Адама. Наручники, ошейник, фаллокрипт и рукоять плети были густо усыпаны драгоценными камнями и выложены серебром - держу пари, что самоцветы и драгметалл были неподдельными. Стоны и вздохи с обеих сторон сплелись в благозвучную фугу.
Всё было ясно. Оставалось лишь поверить.
- Все аттракционы исчерпаны? - спросил я у провожатого.
Он помотал головой:
- Не совсем. Остался последний визит. Кстати, увидите вполне реальный выход отсюда. Заинтригованы?
Мне хотелось сказать, что моя заинтригованность с недавних пор распространилась на иные предметы, но молчание иногда - самая лучшая политика.
Наверное, лифт глубже не ехал - опасался расплавиться. С другой стороны, спускаясь по широким ступеням, мы оба чувствовали себя в жарком и дымном лете две тысячи десятого года. Вот до или после рождества божьего сына, который появился на свет в четвёртом году своей эры, сказать мы оба затруднялись. Одно ясно: тогда мы казались себе такими молодыми, что Белое море нам было по колено, Чёрное - до хренова корня, Жёлтое мы могли выхлестать одним глотком, а Красным опохмелиться на следующее утро.
В таком вот безбашенном настроении духа Вирдж и я оказались перед высокими створками, ведущими в котельную, - по словам моего провожатого, отсюда тепло подавалось на все ярусы подземного небоскрёба (его собственный термин). Сквозь узкую щель прямо в зрачки впивалось и помаргивало рыжее пламя, дым въедался в глаза и ноздри, но в целом чувствовали мы себя боевито.
Створки неторопливо распахнулись навстречу. Острый банный пар ринулся навстречу вместе с сизыми клубами, что было против любого из законов термодинамики. Думаю, что рассудка тоже.
До самого верха высились огненные стволы колонн, букеты их капителей лизали мрачные своды трепещущими языками, базу в виде костра попирал закопчённый котёл. Повсюду вились медные трубы. Внутри путаницы кишок и котлов сновали мужчины атлетического сложения с блестящими от влаги торсами - Ян показался бы по сравнению с ними ребёнком. Удивительная деталь: растрёпанную шевелюру каждого из прислужников украшал венок из листьев. Лавр сочетался здесь с дубом и миртом. Ангелы, вроде бы пробормотал Вирджил немного в нос: вроде "аггелы". Занимались они непонятным - носили и подкладывали в пламя рулоны и свитки, исчерченные письменами. В костре знаки на мгновение прояснялись, вспыхивали рыжим золотом, но потом всё, кроме самих книгонош, становилось чёрным.
Я было оробела от этой картины, но тотчас же вспомнила, что трусость - плохая спутница жизни и далеко не помощник в смерти, и взял себя в руки, обхватив себя за плечи ими обеими.
И лишь тогда увидел, что Вирджилий подводит меня к тому, кто единственный изо всех здешних не работал. Немного более щуплый и жилистый, чем остальные, он сидел на камне, согнув ногу и спустив наземь другую, и отстукивал пальцами на колене сложный ритм. Вместо венка на нём был кожаный обруч с блестящими жёлтыми заклёпками.
Услышав нас ещё на подходе, мужчина оторвался от занятия и поднял голову. Глаза показались мне колодцами, на дне которых сияли и притягивали мой взгляд мрачные звёзды.
- А, вот цветочек-протея, меняющий пол по своему желанию и даже без оного, - констатировал он. - Не удивляйся: старый Вольфганг Асмодей вездесущ, как Санта Клаус. Сколько вас ни приди, всех поймёт и поимеет, со всеми побеседует по душам. Чадно, смрадно и дым столбом, говоришь? Ярким пламенем и без остатка сгорают лишь святые, а их не напасёшься. Обыкновенные людишки почти полностью уходят в шлак. Приходится держаться середины.
- Она... он ищет окончательный выход, - внедрился Вирджил в паузу. - То есть запасной. То есть на всякий случай.
- Не нужно говорить за меня. - Отчего-то во мне вспыхнула дерзость. - Мой друг прав, конечно, но то не вся правда. Я проявляю интерес и к уходу - но наряду со всем остальным.
- А. Что же, секрета в этом нет, - говоря это, Вольфганг Асмодей махнул рукой с зажатым в ней стилосом куда-то вглубь. - Смотри: тот дальний котелок и есть дверь. Не ветхая декорация на холсте, а вот именно что она самая, без обмана.
Я вгляделся. По мере того, как мои глаза фокусировались на картинке, она выступала из марева и оживала в деталях: ручка посудины, зацепленная за крюк, бульканье кипятка, горящие поленья, при виде которых приходила на ум горестная судьба Буратино, вечного театрала.
Зрелище было, однако, не из книжки "Золотой ключик", а из фильма про побег из Алькатраса. Там сотоварищи пронырнули под механизм, где была форсунка, периодически пускающая струю горящей нефти для подогрева. Впрочем, я вполне мог спутать огонь с морской водой.
- Что горит в огне под котлами? - пробормотал я.
- То, что они выдумывают, - объяснил он, нисколько не удивившись. - Здесь ведь все поэты и сочинители. Пишут и остаются недовольны созданным - ведь лишь неудовлетворённость отличает человека от животного. Пачкают бумагу, папирус и пергамент, - и в топку на растопку, чтобы плоть закалилась и стала огнём, а огонь плотью. Ведь один огонь вечен. Ты не удивился, кстати, повстречав наяву все свои любимые выдумки до единой? Каждый из вас творит вселенную своих страстей и желаний. И ты. И они. И, к вашему общему сожалению, я. Ту, в которую входят все остальные.
- Может быть, здесь вообще не стоит хотеть? - спросил я.
- Почему? Ад - место, где все желания исполняются. В том числе желания об отсутствии всяких желаний, - мой собеседник пожал плечами и усмехнулся. Очень по-доброму. Отчего я перестал судорожно тискать себя самого и чуть расслабился.
Нет, надо же - узнать, что ты в аду, как раз когда он начал тебе не на шутку нравиться!
- Если это ад, то как выглядит рай? - спросил я. - Это ведь он за дверью?
- За дверью - пробуждение и явь, - объяснил мне Асмодей, как малолетке. - Рай - аверс, мы - реверс, только и нужно, что через гуртик перебраться. А гуртик у каждого в голове. Всё себе уяснил или ещё остались вопросы?
- По крайней мере, мы вроде как сможем сюда вернуться, - успокаивающе заговорил Вирджилий. Голос у него стал куда более взрослый. - Мало ли здесь интересных вещей, которые стоило бы описать и скормить огню?
Мы попрощались - много вежливей, чем поздоровались, - и пошли назад. А в затылки нам летело:
- Верно решили. В раю ведь не на одних арфах бренчат. Там ниспровергают и переплавляют вселенные вместе со всеми обитателями. Не всякий может такое выдержать.
II
БЕЛАЯ ВОРОНА, БЕЛЫЙ КОТ
Земную жизнь пройдя до половины, я погрузился в офисный планктон.
Вытянул меня из трясины Вирджилий. Вот так просто положил мне в изголовье золочёную бусину - и перенёс к себе во сне, гармонично перетекшем в явь. Он же вызвался быть моим гидом по расчудесным местам, которые любой здравомыслящий христианин счёл бы обителью дьявола. Похоже было на то, что Вирдж, точнее Вергилий, взаправду был великим поэтом античности плюс проводником не менее великого Данте - и в самом деле написал "Энеиду" под августейший заказ, а потом попытался сжечь по причине вранья, допущенного в верноподданнических целях. Потому как все римляне знали, что родословная их принцепсов не имела никакого отношения ни к Ромулу с Ремом, ни к Энею, который вообще был пришей Троянскому Коню хвост; разве что к бронзовой волчице восходила, и то не по прямой линии.
В общем, самое место нашему римлянину было в лимбе, рядом с другими античными поэтами и философами. Но благодаря мне мы побывали везде: в здешнем кафе-канкане, публичном парке, храме любовных мук, бракоделательной конторе, мрачном клубе самоубийц и элегантной берлоге палача. Под конец добрались и до котельной, что отапливала огромное помещение жаром, который тратили на сочинительство особи. Особи, похожие на Вергилия, но ещё больше - того советского писателя, который, по преданию, работал истопником или подметателем улиц. Как поётся: поколение дворников и сторожей на просторах бесконечной земли. Здесь мы убедились, что рукописи преотличнейшим образом горят, причём это как нельзя более способствует их сохранности, улицезрели на задней стене картинку, что перекочевала сюда из каморки папы Карло, и свели знакомство с шефом, который звался почти как Моцарт: Вольфганг Асмодей.
Шеф-то и зародил в моей душе жирного червяка сомнений. Против воли, но, может быть, и нарочно. Видите ли, ад мне настолько пришёлся по душе, что я никак не мог поверить в его адство. Отсюда и началось моё тотальное неверие во всё и вся.
Да кто им, тамошним, указ: ходит официальный слух, что все в преисподней неисправимые лжецы. И даже тот, кто в таком прямо признаётся - замешан, мол, - нагло втирает публике очки. Это я цитирую известный древнегреческий парадокс о критянах.
- Послушай, приятель, - обратился я однажды к Вирджилу. Мы как раз отдыхали на ложе, затянутом атласной покрышкой цвета наваринского дыма с пламенем. Сей латинянин с недавнего времени произвёл себя в мои телохранители, оттого мы спали в одном номере на одной широченной постели. Нет, спали - не в смысле почивали, в аду, куда я попал по его личной наводке, было слишком интересно и разнообразно, чтобы тупо дрыхнуть. И сексом не занимались - собственно, не злоупотребляли: этак любое нежное дружеское прикосновение спишешь на "то самое". Просто после долгих и весьма впечатляющих экскурсий по уровням хочется тупо закатиться в номер и растянуться пластом, имея рядом нечто уютно сопящее.
- Я вот, Вирджи, знаешь, чему удивляюсь? У нашего хозяина получается как-то уж очень просто: ад и рай - две стороны одной монеты, а в наружность попадаешь из котельной, проткнув пальцем холщовый очаг, который топится сосновыми буратинами. Будто вся Россия с окрестностями - сплошной театр дураков... Тьфу, поле "Молния".
- Ну да. Реальность плюс реинкарнация и метаморфоза, - подтвердил он. При всей своей эрудиции по виду он напоминал худощавого подростка, из-за чего я временами чувствовал себя педагогом и педофилом сразу. - Тоже выход, знаешь ли. В лучший мир.
- В рай?
- Да чего тебя на нём заклинило? - Вирдж вытянул из-под себя покрывало и уселся на простыне, обхватив руками костлявые коленки. - Всего-навсего инобытие. Рождаешься туда переплавленным, без памяти о совершённых ляпах, что отрадно, и с накопленным в их результате опытом, что радует куда более. Ибо даёт возможность подняться на следующую ступень без малейших угрызений совести. А вот что попадаешь не в линейную будущность или, что чуть менее удивительно, в прошлые годы, а в некий параллельный мир, где тебя нет и никогда раньше не было, - это огорчительно донельзя.
- Ну вот и пришла охота мне заглянуть туда хоть одним глазком.
- А зачем другим зраком жертвовать? Простое дело. Только вот новичков вроде тебя Асмодей нипочём не отпустит в одиночку - заблудитесь, подвергнетесь неодолимым искушениям.
- Так ты же со мной или изменником будешь?
- О как заговорил, - он рассмеялся. - Нет, я захотел - и тебе помог, но больше не собираюсь. Не тот статус и попросту навредить могу. Не обижайся: мы сделаем куда лучше. В каждой из малых вселенных имеется свой ангел и свой провожатый - ей под стать.
- И какая из них рай или нечто максимально приближенное?
- Чудак и выражаешься по-чудацки. Ты думаешь, рай один?
- Так Асмодей объяснял...
- Поменьше слушай, что он объясняет, и побольше вникай, что имеет в виду. Место, где создают и ниспровергают миры, - то не обитель, а их узел и средоточие.
- Но обители ближнего залегания ведь имеются?
В общем, после недолгих препирательств я решил попытать счастья в котельной творчества. А для пущего гонору всё-таки взял с собой юного Вергилия.
Великий драматург или там демиург по-прежнему сидел посреди дыма, чада и коптящего пламени, но со второго раза я понял, что курьёзная штуковина у него на волосах - корона: полоса змеиной кожи, усаженная золотыми бляхами.
- Вот мой друг хочет посмотреть, что получается из добрых намерений, обретших плоть, - озвучил меня Вирдж. - Без меня, как понимаете.
- Что же, вольному воля, - процитировал он первую часть поговорки, опустив вторую, где про спасённых. - Однако Вергилий прав: вам нужен другой спутник. Как и все мы, о двух сторонах: похожий и непохожий, бес среди ангелов, светоч среди бесов.
- Белая ворона, - зачем-то поддакнул я.
- В точку! - Он поманил рукой кого-то издали и добавил:
- Только не ворона, а ворон. Если быть точным, самка чёрного ворона, то есть вороница. Но явный альбинос.
Некто ослепительно белый на фоне здешней атмосферы подлетел и ясным соколом уселся на подставленную руку. Шикарный тройной веер крыльев и хвоста, кустистые брови над рубиновыми очами, нехилый шнобель, которым хоть гвозди пополам разгрызай...
- Вот, Биче, тебе попутчик, - сказал Асмодей. - Надеюсь, груз из него выйдет посильный, а собеседник занимательный... Как, кстати, вас именовать?
- М-м... Исидор, - решил я. Прежняя кличка из меня выветрилась, а эту можно было легко запомнить. И лёгкий закос под язычество был в наличности.
- А. Ну что же, Дар Исиды, дерзайте.
Он махнул рукой. Вирджил повторил движение. Мы с Биче приблизились к замаскированному выходу, она - заранее наставив свой клюв на картинку. Одного клевка хватило, чтобы разодрать полотно пополам и стянуть вниз солидный клок. А там...
В сумраке чуть светились ступени лестницы, ведущей ввысь.
Я ступил на первую, потом на вторую и задрал голову. Верх пирамиды терялся в бесконечности.
- Не тр-русь, - громко шепнула мне ворониха. - Элементар-рная лестница Иакова. Я вдоль неё семь раз на дню тр-репыхаюсь, словно ангелок. Нашего бр-рата или там сестр-ру ведь нигде особенно не жалуют. Там - потому что вор-рон, вестник смер-рти, здесь - потому как белая, будто свадебное платье или Гекуба в саване.
- Я ведь не ангел, крыльев не отрастил, - посетовал я.
- Напр-рашиваешься? - каркнула моя спутница. - Тогда дер-ржись, Исидушка. Кстати, тебе не тр-рудно в дальнейшем звать меня Беатр-риче? В обмен на услугу, типа того?
Тут она подцепила меня клювом за шиворот и воспарила в воздух. Или то, что им считалось.
Мимо нас с феерической быстротой мелькали скалы, испещрённые блестящими рудными жилами и гроздьями самоцветов, пласты мрамора и гранита, слои жирной, как масло, почвы.
Наконец, мою тушку поставили на ноги, отряхнули от меня клюв и крепко сплюнули.
- Дивись, куда попал, - сказала птица, - а я пока др-ружков пр-роведаю. Вер-нусь пр-ри пер-рвой неотложной надобности, не изволь беспокоиться.
- Всего доброго, Беатриче, - ответил я.
Она умахнула куда-то в сторону, я же подумал вслед:
"Если это рай или хотя бы нечто раеподобное, то отчего ей с этой своей неотложкой возникать?"
И зажмурился. Потому что со всех сторон меня обступили и притиснули яркие краски и запахи: синего неба с озоновыми проблесками молний, влажной чёрной земли, травы и листвы, зелёных, как абсент, красных маков, жёлтой трясовицы, белых олеандров и магнолий. Все мои чувства хором возопили.
Немного прочухавшись, я заново включил зрение.
Ступени куда-то делись, проёма в земле как вовсе не было. Я находился на границе леса и сада, над купами которого возвышались высокие кровли, крашенные в безыскусно чистые цвета. В отдалении высилась церковь о семи шлемовидных куполах, увенчанных чем-то непонятным, каждый ловил собой солнце и отражал в меня, будто прожектор. В центре видимого скопления усматривался бесформенный сгусток чего-то светлого. Здесь располагался посёлок или даже маленький городок, и когда я спустился с небольшого холма, погрузившись в перспективу, оказалось, что там нет ни улиц, ни заборов, - одни пешеходные тропинки, по бокам защищённые от вторжения куртинами и миксбордерами.
Некоторое время я не встречал поблизости ни единой души. Разве что какие-то пёстрые пятна мельтешили в отдалении. Орать наугад я стеснялся.
Однако минут через двадцать навстречу мне вышла пара - симпатичный дядя средних лет, умеренно белобрысый, и пухленькая молодая женщина в платке. Одеты они были, как каждый второй в дачной местности.
- Доброго времени суток, - мужик улыбнулся мне и отвесил поклон. - Вы, я вижу, здесь впервые? Мы будем рады вас принять, если вы, конечно, не возражаете.
- Он Иван, я Марья, а вы кто? - добавила женщина с совершенно той же приятной улыбкой, как бы поделенной надвое. - Мой человек вечно так - берёт быка за рога, толком не разобравшись... не поздоровавшись. Только мы правда рады, если вы к нам заглянете. Успеете ещё поплутать по нашей Райчиновке и на всё полюбоваться.
Я слегка удивился саморекламному названию места, но у забугорцев бывает и похлеще: какой-нибудь французский Жоппенкур или австрийский Факинг-Фукинг. Удивление не помешало мне представиться.
- Исидор? Какое-то имя нерусское. - Марья чуть поджала губку.
- Прямиком из святцев, - возразил я. - Исидор Хиосский, Исидор Севильский и... хм...
Мозги услужливо подсунули мне Айседору Дункан, но я почувствовал, что она ещё меньше придётся ко двору, чем древний католический энциклопедист и нынешний покровитель Интернета.
- Сидор, - обрадованно уточнил Иван. Такой вариант мне не очень понравился, но зато не вызвал никаких ассоциаций - разве что с заплечной торбой и Бильбо Бэггинсом. Потому что так переносно зовётся мешок со скарбом.
Тут меня провели через отверстие в роскошной живой изгороди, и сразу же в уши ринулся дитячий гомон.
- Их у нас семеро, - с гордостью объявил Иван. - Отчего же не завести, если так ловко получается? За границы двора они не выходят, сами слышите.
Я догадался, что кусты отрезают от улицы каждый звук. И, похоже, делают не только это.
Мы цепочкой прошли внутрь двора - сначала муж, потом я и последней - жена. Небесполезная предосторожность: хорошенькие ребятишки лет, по моей прикидке, от десяти до двух облепили Ивана, с ног до головы, меня задело по касательной, зато Марья осталась невредимой. "Да она восьмого носит, вот и сторонится медвежьих нежностей", - осенило меня.
Домик у супругов был приятный, но ничего особенного: мебели, книг и безделушек по минимуму, зато всё светлое, аж блестит от чистоты. - "Нам так нравится, а зачем к хорошему прибавлять ещё что-то?" - тихо заметила Марья, поняв выражение моего лица. Усаживать за стол и кормить меня они начали буквально с порога - у них, оказывается, в доме была печь, которая отлично держала тепло, и оттого стол расположили там, где из дверной щели ветерок поддувает. Потомки за нами не последовали и в трапезе участия не принимали - думается, были хорошо вымуштрованы. "Потом за стол позову", - объяснила Марья. "Да и не любят они простой тяжёлой пищи, - проворчал Иван, - одними заедками кормятся". Пища и в самом деле была самая заурядная, но вкуснейшая и в тему. Только такое и принимает душа в жару: окрошка на вырвиглазном квасе из хлебных корочек, сырники, плавающие в озере сметаны, на загладку и верхосытку - грушевый узвар с мёдом. Вот только нельзя было сказать, что все эти яства ложились на желудок камнем, - вроде бы и хорошо, да мутно и несерьёзно как-то. Оттого я даже хотел поспорить, когда меня вежливо препроводили отдохнуть в одну из небольших комнат и задёрнули тюлевые занавеси на двери и окнах. Похоже, что тёмных и плотных штор здесь в заводе не имели.
Чада притопали незамедлительно. Чем уж там их насыщали - не знаю, но гомон быстренько перешёл в оголтелый гвалт. Дети, по счастью, быстренько усвистнули во двор, однако ни задремать, ни отдаться сиесте я так и не смог, хотя и уговаривал себя, что, дескать, тепло, светло и мухи не кусают. С тем и вышел из комнаты.
- Вот, не сумела гостя накормить, - сказал жене Иван с лёгкой укоризной.
- Да я и не собиралась его вырубить вчистую, - оправдывалась она. - В конце концов, чревоугодие и спаньё - реликт и атавизм для ублажения плоти.
Меня самую малость насторожило сочетание вульгаризмов, просторечий и набожности.
- Ничего, я все равно хотел осмотреться, - утешил я их. - И заодно потешить свой первобытный инстинкт. Тут у вас столовой или ресторанчика не имеется - для не особо духовно продвинутых?
Оказалось, что белёсая клякса посреди домов - как раз корчма. Там и полопать, и ночку-другую перекантоваться можно.
- Только туда порядочные люди не заходят. Одни чужаки да бродяги, - чопорно пояснила Мария.
- Положим, не глядя такое не определишь, - добавил Иван извиняющимся тоном, - но в общем да. Те, кто не прижился, а уйти им лениво и некуда: не то что мы или вы сами.
Я едва не сказал супругам, что они слегка обознались - перед ними именно бродяга и аутсайдер, кличку тоже носит соответствующую, - но зачем было обижать таких, по существу, славных людей?
За оградой было по-прежнему малолюдно, но хотя бы кое-кто попадался. Супруги цветущих лет и бесспорной славяно-европейской внешности с благостным до упора видом прогуливались рука об руку. Рядом роилось и играло многочисленное потомство, изредка срывая и нюхая цветочки. Всё имело вид чинный и пристойный. Надо сказать, то были исключительно двуногие: въевшаяся с пелёнок подозрительность не позволяла мне поинтересоваться, как у них тут с собачками и кошечками, не говоря уж о мышах и ящерицах. Да, и мухах с комарами, разумеется. А уж о том, чтобы спросить дорогу к злачному месту...
Располагалось оно вроде и близко, да Райчиновка, по-видимому, обладала чудесными свойствами старого Гродно, где я гостил (гостила?) позапрошлым летом. Она умела "водить" пешехода. В Гродно такое объяснялось холмами, на которых стоял город: вот нужный костёл, монастырь или башня, совсем рядом, а спустишься с горы в низину - как и нет их. Здешняя местность вроде как была ровная, как стол, но корчма то казалась величиной с горчичное зерно, то вырастала в этакое палаццо Сфорца.
После часа такой маеты я достиг, наконец, цели, причём своими силами: когда мой плохо выдрессированный желудок взвыл окончательно и бесповоротно.
Восставшее на зов питейное заведение оказалось не таким расшлёпанным, как выглядело издали. Оно обладало легко узнаваемой формой - песочный куличик за минуту до того, как его слизнёт морской прибой. Крыша просела посередине, словно гангстерская шляпа-борсалино времён моей юности, узкие окна словно убегали с фасада врассыпную, резьба, некогда сплошняком покрывавшая дверное полотно, стёрлась, как королевская печать, которой проштемпелевали сотню смертных приговоров.
Я потянул на себя дверь и вошёл в тихую прохладу.
На первый взгляд здесь было пустынно, словно в брошенном оазисе. Второй улавливал отблески, играющие на отполированной локтями мебели - огромный стол со скамьями, окружённый столами поменьше, словно броненосец канонерками. Третий обнаруживал собственно корчмаря - мужика, чей облик почти полностью зарос бородой, а по бокам обрамлялся лохматыми локонами. Корчмарь наводил блеск на окрестные горизонтальные поверхности охряным лоскутом в чёрную поперечную полоску и бубнил себе под нос - крючковатый, с благородной горбинкой.
Я кашлянул, чтобы обратить на себя его внимание, хотя он факт заметил меня и без того.
- Хозяин, тут не найдётся чего-нибудь на зуб положить и в желудок отправить? - спросил я. - Такого, чтобы посущественней.
- А, видел-видел, как вас наш двойной скромненький синий цветочек перехватил. - Улыбка вроде как заблудилась в его растительности, но выплыла наружу через глаза, чёрные с рыжими огоньками. - Похороните меня под плинтусом, если вас в момент не отворотило от духовной пищи и не притянуло к телесной. Пришлый народ, как правило, не раньше третьего дня расчухивает. Что ж, этого есть у меня, только уговор - без выпить нет и чем закусить. И давай, знаешь, сразу на "ты", не против?
- Давай. Кликать-то как тебя?
- Можно Шлёмой, с оттенком героизма, знаешь. Только не думай, что это истинное имя, и своего никому не называй, тем более райчиновцам: мигом на крючок подцепят и овладеют, не вывернешься.
- Я учёный, - ответил я. - Исидор или Сидор, а настоящее имя сам не помню, правда. Только я не в курсе, какой валютой у тебя за закусь и выпивку расплачиваются. Готов сделать, что смогу.
- Да питьём же и расплачиваются, - ответил некто третий. - Моим.
За одним из столиков, придвинутых к стене, внезапно проявилось бледное пятно странных очертаний. Тройной силуэт: человек, ворон, сидящий на его перчатке, кот. По мере того, как я на него пялился, пятно разделялось, уточняло форму и объём. Костистый, узкоглазый и белый, как лунь, персонаж с длинными волосами. Пышный котяра сливочной масти - глаза, уши и кончик носа слегка отсвечивали розовым, что подразумевало эльфийскую примесь. А вороном была, натурально, Беатриса.
- Я ведь ничего райского не могу потреблять, - с неким смущением объяснил Белый. - Меня пришлые доброхоты кровью поят. Хоть и нужно-то не больше кофейной чашки в неделю, а вечно не хватает. От мало-мальских старожилов не годится, да они шутя запинать могут. Я ведь сугубое искажение человеческой природы, мне в раю вообще быть не полагается. Такую бездну света стригу не выдержать.
Кот не особо не комментировал этот выплеск чувств, но с его мнением я все равно бы не посчитался.
- Выходит, это ты к ним улетала? - спросил я.
- Вер-рно, - ответила Биче и в подтверждение щёлкнула клювом. - Не р-разлей-вода-пр-риятели.
- Ну тогда пожалуйста и с дорогой душой, - обратился я к вампиру. - На брудершафт или как? Раз пошла такая пьянка... то есть комильфо такое, имени не требую. Как назовётесь, так и ладно. Хоть князем Дракулой.
- Янош, - представился он. - По крайней мере, близко к цели. Белый Рыцарь Хуньяди, знаете.
- Янош, - повторил я. - Мне что - горло подставить? Вроде бы слишком интимно.
- Опять же натощак голова закружится, - подумал он вслух.
- И тебе... вам как классическому вампиру не повредит, что я типа покойник?
- Все здесь мертвы, хоть кое-кто воображает себя живым, - ответил Янош философски. - Парадокс Буратино: если я жив, то не мёртв, а если я мёртв и никто этого не видит через ящик, то теоретически жив.
- Ай, да охота вам обоим заморачиваться! - воскликнул Шлёма. - Подставить рюмку да чикнуть острым ножичком поперёк запястья, сам себе по жизни сколько раз делал. И Сливка тоже, - он с некоим смущением указал подбородком на кота. - А что натощак - меньше будет сахара в анализе.
Я засучил левый манжет, ощущая нехилое дежавю. Лезвие деликатно прошлось чуть ниже ладони, редкие крупные капли стукнули в хрустальное стекло, точно дождь, - и всё прошло, как не бывало. Ни шрама, ни тошноты, ни, что самое интересное, головной боли. Она, оказывается, была постоянным фоном моего бытия в богоспасаемой Райчиновке.