За стенами иглу, сложенными из снега и льда, всё длилась и длилась фосфорическая ночь, и множество трубок, туго набитых табаком, было выкурено, а влюблённые всё не вставали с ложа не отрывались друг от друга, чтобы попить, поесть и исполнить прочие низменные потребности. По всей видимости, того не было им нужно.
- На твоих ногах не одежда - густой мех, - сказала Марина. - Это ты сам. Верно?
- Один из меня самого, - рассмеялся Унктоми во все крупные, белые зубы. - Не забывай, кто я и каковы мои дети. Или ты принимала меня за вавилонского жреца в штанах из козьей шкуры?
- Ты их видел?
- О, это скорей они меня видели. Или мою сестрёнку. Хастур немало пошалил по белу свету, однако. Вольные ветры - они такие.
Улыбка его нисколько не была испорчена курением: напротив, чем дольше он сосал свою "калюмет", свою "опвахгун", тем становился светлей и моложе. И вокруг в последние дни тоже заметно посветлело. Медвежьи оборотни за стеной начали топтаться и в нетерпении подвывать в полусне.
- Ночь уходит, - объяснил Паук. - Звёзды потихоньку тускнеют перед солнцем, и снег одевается в розоватые, лиловые и синие тени. Теперь здешние льды и торосы вовсю начнут таять и подступать к берегам. Знаешь, ведь ледяные горы почти уже не откалываются от материка, а отколовшись и проплыв сколько-нисколько по тропе скитаний, тают. Море готовится взять от людей своё.
- Они не потонут?
- Какая заботливая. Нет: вода поднимется не спеша. Кто захочет отступить перед нею - отступит, кто решит, что это его достояние - погрузится. Над моей большой роднёй ни холод не властен, ни отсутствие воздуха.
- А что они все будут делать, уйдя в глубину?
- Ха! То, что не так давно все люди собирались творить в космосе. Бегло перелистывать страницы планет в поисках бытия, которое можно под себя подогнуть, - Унктоми хмыкнул. - Это не так легко, как им кажется: и обнаружить, и особенно переделать. Так пусть уж лучше начнут со своего привычного мира.
Оба знали, что предстоит новая разлука. "Кольцо должно замкнуться, все начертания о тебе - исполниться", не раз говорил Марине её новый любовник.
И еще он цитировал какого-то философа: "Любая встреча начинается с прощания".
А потом Паук коснулся носом губ девушки, запряг в нарту семерых самых крупных своих "ребяток", усадил и плотно застегнул на ней полость - не для тепла, для большей надёжности.
- Они пойдут сами - на это их ума достанет с избытком. Высадят куда надо и вернутся ко мне. Ты тоже вернёшься, я думаю, но куда позже.
- Откуда, Унктоми?
- Вы называете их антиподами. Древний континент, на берег которого впервые выползла морская жизнь - просушить кистепёрышки. Не вспоминай противоречивых научных истин: перед лицом единственной это тебе не поможет.
Тут он хлопнул в ладоши и пронзительно крикнул:
Я-ра-ра-рай! А ну пошли!
Рогатые медведи, ловко перебирая лапами, помчались по рыхлому снегу, время от времени делая скачки, всё выше и выше - и вдруг под ноги им подстелилось облако густого, бледно-молочного цвета.
Они летели.
Если бы Марина, как и прежде, до того полёта в зрячем вихре, оставалась земной женщиной, - ей было бы не выжить. Однако и холод, и разреженность атмосферы, и невероятная скорость, которая поначалу только что не сорвала её с саней, - всё это было не бедой, но лишь обстоятельствами.
Хотя пока эти обстоятельства не зависели от неё никак; женщина даже откинулась назад и задремала от мягкого, неуклонного ритма, от монотонного зрелища простирающихся внизу равнин и громоздящихся гор. Спала - и видела сны безвременья.
Когда далеко внизу запела и позвала флейта, время вернулось.
Упряжка, натянув ремни и рассыпавшись по небу, словно хвост опрокинутой кометы, летела вниз, в скопище темнеющих крон, узких долин и бурных потоков, низвергающихся вниз. Прошла параллельно земле (тут Марина запоздало испугалась), скользнула вдоль пенного ручья и плавно, как лебединая стая, опустилась на его берег.
Вокруг теснился многочисленный лесной народ. Стволы деревьев были, слов-но контрфорсами, подпёрты широкими и плоскими, как доски, корнями, увиты яркими цветами и лианами. Цветы росли пря-мо на вет-вях и перебрасывались с дерева на дерево пышными гирляндами. Марина признала фикус, железистое дерево, эвкалипт, панданус, желтую и белую сосну, лавровое дерево и пальму - кто-то извне подсказывал ей слова. Многие растения, целые небольшие деревца жили на дереве-хозяине, спуская корни вниз наподобие прядей и отыскивая почву на ощупь - то был баньян, способный задушить дерево-матку в своих объятиях, и колючий ротанг. Гигантский папоротник, величиной с пальму, раскинул свои опахала, в его тени бамбук прорастал гигантской свирелью Пана. Араукария стояла изящным новогодним подарком. Каждое дерево или цветок были неповторимы.
"Гондвана", - выкрикивали и пели многоцветные попугаи и райские птицы в ветвях. "Древняя Гондвана, заповедник и средоточие земной жизни", - снова после передышки запела цевница - полным и пленительным голосом, чьи струи переплетались с серебряной пряжей небольшого водопада.
Марина оглянулась по сторонам, ища взглядом того или ту, кто играл.
На берегу ручья, к стволу огромного каури был прислонён камень, на камне сидела девушка, чьи стройные ноги, оканчивающиеся копытцами, были в курчавой чёрной шерсти, а крошечные груди были голы. В тёмных кудрях светился гребень или венчик из двух до блеска отполированных дуг, смыкающихся надо лбом заостренными концами, ясный лоб пересекали брови, похожие на лук. В глазах прыгали изумрудные искры. Некие мелкие существа удивительного вида - прозрачные змейки, шестикрылые бабочки, рыбки-вуалехвосты, парящие в воздухе улитки и червяки - мелькали вокруг неё, то втягиваясь в густой мех чресел, то опять выпутываясь наружу.
Вот к слегка вытянутым губам красавицы и были прислонены все семь стволиков бамбуковой флейты.
- Кто ты? - шёпотом спросила девушка.
- Фа-туа, - по слогам и ладам ответил ей бамбук. "Фа" прозвучало на подъёме, слог "туа" или "та", в середине которого уста сомкнулись, будто в поцелуе, - ниже на два-три тона.
- Фатва?
"Фатуа".
- Фатуа.
- Верно, - улыбнулась девушка. - Жена бога Фавна.
- А, может быть, сестра?
- Для этого лукавца что супруга, что сестра - всё едино, - Фатуа отложила свирель и приподнялась навстречу. Голый округлый зад и мохнатые бёдра обмахнулись роскошным волнистым хвостом, заплетенным в три пряди.
- Это ты меня позвала, Фатуа?
- Само по себе получилось, - снова улыбка и смех. - Мы же с тобой сёстры по мужу, вот и стало любопытно. Он говорил тебе, что обледенелые косицы надо либо переплести, либо обрезать? А ведь не сделали ничего. Как только вши там не завелись: наверное, из своей трубки дымом обкуривал. Что смотришь не в лицо, а на тыловые части? С такими рожками, как у меня, козий обрубок не смотрится. Сатиры, между прочим, почти все с лошадиными опахалами.
- Спасибо. Тут красиво. Что это вокруг тебя?
- Кто? Мои дети, - поправила её Фатуа. - Они витают вокруг, они стареют час от часу. Я должна всё время обновлять их - поглощать, вбирать вовнутрь и рождать заново. Тебе не требуется такого. У тебя мириады детей величиной с горчичное зернышко каждый - это так только говорится, потому что из горчичного зерна вырастает могучее древо, - они как атомы и родятся лишь однажды.
- О чем ты говоришь? Я про лес спрашиваю.
Марина приняла всё то непонятное, о чем ей сказала сатиресса, как бы не думая, и обвела мимо себя по дуге. В какой раз повторяется похожее?
- Лес? А-а. Если я мать тысячи младых, он - отец тысячи тысяч старых. Ноев ковчег на суше. В нем тысячелетиями сохраняются и благоденствуют те, кто не умеет жить при господстве человека. Видишь, какие они все разные? Иначе бы им не поместиться на таком небольшом пространстве посреди сухих земель. Видишь, как переплелись стволами лианы? Орхидеи и мхи забрались наверх, потому что нет им места на земле, и простирают корни в воздух. Райские птицы играют над водопадом, словно живые радуги.
- А дети-люди у вас есть?
Сатиресса покачала головой в лёгком недоумении:
- Они не здесь, да я им и не хозяйка, Люди из бухты Ботани-Бей оттеснили их в пустыню. Но уходя, аборигены забрали с собой всё то время, что называется у них "Временем Сновидений". Время, населённое духами предков, которые оставили им в наследство сложнейший круг понятий. В нм находится место для каждого предмета и существа, сколь угодно крупного и мелкого: горного хребта и самоцветной гальки, гигантского эвкалипта и крошечной травинки, валлаби и муравья. Оба мира пересекаются на небе, проявляясь в движении планет, звезд и звёздных скоплений. А на земле давно уже нет прежних смыслов. Великих смыслов.
"Какая удивительная беседа у нас обеих завязывается, - подумала Марина. - но почему все подряд уверяют меня, что я зачала, когда... Ох, да не может быть, чтобы ото всех них".
- У тебя тревожные и суетливые мысли, - продолжала тем временем Фатуа. - Надо бы привести в порядок твою прическу, чтобы это наладить.
- Не представляю себе, как это сделать, - ответила девушка. - Проще отрезать, я думаю.
- Вот, снова ты думаешь! Перестань. Я учила Орфея играть на лире, Пана - на сиринге и знаю, что может сотворить с вещами музыка. Второе у меня есть, а первым может послужить любой самец лирохвоста в брачном наряде. Кроме своего обычного "билик-билик" он умеет петь, как долгая трава под ветром, щёлкать кастаньетами и пересмешничать не хуже попугая.
Она поманила кого-то сверху, и с ветвей слетела птица тусклых серо-коричневых тонов. Зато хвост был роскошный: боковые перья казались полосками меха и изгибались наподобие кошачьего хвоста.
- Вот, садись на моё место и слушай. Да раскутайся из своих нелепых одёжек хоть немного! Можешь достать зеркало и смотреться в него, хотя уж это успеется.
Она устроила Марину поудобнее и достала из травы небольшой гребень.
- Из черепашьего панциря. Говорят, первая лира была такой.
- Не жалко было черепаху?
- Нисколько. Водные красноухие скользуны - не здешние, им не место у нас. Когда-то их по недомыслию завёз сюда человек, Теперь они хищничают и вредят всем коренным обитателям. Но мы справляемся, не беспокойся.
Зазвучала тончайшая, прихотливая мелодия, и пальцы Фатуа погрузились в спутанный войлок, потянули, распутывая, - ничуть не больно. Марина погрузилась в подобие сна наяву.
- Про наших с братом мужчин говорят, что они задиристы, похотливы, влюбчивы, наглы и фантастически выносливы как в брачной постели, так и за пиршественным столом, - говорила Фатуа. - Но мои дочери не такие. Они умеренны в еде и ласках, но знают, чем можно ублажить оба пола. Знают, чем можно облегчить жизнь своим краткоживущим сёстрам. Тебе ведь будет трудно родить - смертные считают себя проклятыми и по привычке рождают в муках. Я покажу тебе, что это вовсе не так: это сходно с тем наслаждением, которое мудрая жена получает при зачатии. Я такова, какой хотела стать погибшая Лилит. Кто называет меня дьяволицей, кто - Доброй Богиней, но во мне есть и то, и это.
Небольшое овальное зеркальце лежало на коленях Марины, отражало гладкую и тёмную, как скорлупа конского каштана, кожу, писаные брови, прямой, ровный нос с выпуклыми ноздрями. "Я и в самом деле становлюсь очень красивой, - подумала та. - Говорили, что в первые месяцы после зачатия женщина хорошеет. Неужели то, что мне говорили всё время, пока я путешествовала, - правда?"
Но уже поздно было размышлять - девушка погрузилась в некое подобие наркотического забытья. Наконец, Фатуа кончила расплетать дреды и взялась за гребень.
- Ты уходишь в иное, - монотонно говорила она, проводя гребнем по прядям от конца до начала. - Скажи тем, из Времени Сна, что здесь, во времени Яви, становится слишком тепло. Уровень моря благодаря таянию льдов поднимается. Вода вместо пустынь попадает на побережье, творит гиблые болота, подмывает корни, губит целые отряды птиц и других существ. Это много хуже и черепах.
Ногти её почёсывали кожу на голове Марины, будто извлекая паразитов, к голосу приплетались как бы струнные аккорды, к прядям - острые раковинки. Всякий раз, когда из нежной щекотки вырывалось острие, девушка слегка вздрагивала, потом успокаивалась, снова погружалась в дремоту.
- Мои люди не желают верить, что растения так просто вырастают из семян и побегов; что именно от мужчины и женщины зависит рождение детей. Для них всё сущее есть творение самой природы. Когда добрый дух Валла-гарун-бу-ан просил детей, уже живших и умерших молодыми, назвать имя матери, к которой они хотели бы пойти, они обычно называли имя своей земной матери. Если же мать не была к ним добра, то они называли других женщин, которых любили на земле, и их посылали к ним. Духи детей, которые никогда не имели матери или никого не любили, должны были полагаться на случай. Когда Валла-гарун-бу-ан посылал их на землю, они прятались в длинных, свисающих ветвях эвкалиптов. Первая женщина, проходившая под ветвями, становилась матерью притаившегося там ребёнка.
- Кто-то говорил мне похожее, - пробормотала Марина. - Кто-то где-то однажды.
- Я знаю. Тот, кто сплетает сети и обкуривает их священным дымом, лучше других умеет восстанавливать связи со Временем Сновидений и таким образом обновлять наш мир. Он может по своей воле возвращать эпоху начал, он способен видеть во сне новые мифы и обряды, и это не будет иным и новым, это будет тем древним и прежним, что подверглось забвению и вот - восстановлено. Но ты - в тебе множество частиц Унктоми, как и прочих, и это меняет тебя. Изменяет, как тебе не снилось доныне и будет сниться... теперь.
Звук, подобный гудению огромного шмеля, разрезал чащу и проник в самое сердце.
- Cлушай, это запела диджериду. Ствол дерева насквозь проели термиты, чтобы он послужил одному из Ушедших в иное. Дикие пчёлы дали свой чёрный воск, чтобы покрыть узкий конец диджериду. Народ Древних наполнил Ушедшему лёгкие, чтобы он взял в рот покрытое воском и подчинил своему дыханию. Они явились! Создания из времен Сна явились на мой зов, чтобы говорить с тобой и слушать твоё тайное!
...Стройные темнокожие люди, разрисованные белыми чертами и кругами, коричневым, жёлтым и красным, составили круг, заключив в них ту, что стояла с гребнем, и ту, что распустила волосы, - и кружились, точно в вальсе, подпрыгивали, словно изображали войну. Колыхались пышные перья над головами, постукивали гладкие деревянные угольники, шуршали ожерелья и юбки из ягод и листьев, тряслись нагие груди. Мужчины-кенгуру, мужчины-эму, мужчины-эвкалипты и женщины-птицы охотились, сражались, вступали в брак, смеялись и устраивали праздники. Следы их ног и поступков превратились в холмы, водоёмы, деревья, пещеры, потоки и звёзды, которые с тех пор так и назывались. Высохший овраг - Сон Белого Журавля, тощая акация у дороги - Сон Муравья, бурливый ручей - Сон Черного Лебедя. Все смешалось: смоковница у дороги могла оказаться дедом дряхлого старика, который не принимал участия ни в танцах, ни в музыке, обомшелый камень - предком его матери.
А Люди Времени Сновидений вытанцовывали и напевали сказки, и в сказках этих небо мешалось с землёй, огонь - с мраком, вода - с воздухом...
"Когда первый человек оторвал небо от земли и подкинул вверх, появилась тогда на взлетевшем ввысь небе радуга. Она была слишком тяжела и не умела держаться в высоте вся целиком, поэтому она разбилась она на тысячи и тысячи разноцветных кусочков, которые превратились в тысячи и тысячи красивых созданий и стала таким образом опускаться вниз.
Эти создания упали на землю, распластавшись по всей ширине, и оттого не разбились. Но они тосковали по небу и оттого стали учиться летать. Из них получились птицы.
Были и такие, что упали в воду рек, морей и озер. Из них получились рыбы -- большие и маленькие, круглые и плоские, разноцветные, золотистые и бесцветные. Там, где у птиц крылья, у рыб плавники, где перья - чешуя.
Одним схожи птицы и рыбы: играют на них все цвета радуги.
Сами радуги не прекратили рождаться оттого, что первая из них рассыпалась. Они научились лучше держаться в небе и гордятся этим. Однако любая из них глядит на многоцветную землю и опирается на неё одним концом, оттого и вечна в них тоска по всему земному.
Вот и мужчина-радуга по имени Нимбува часто смотрел из своего небесного дома на одну земную женщину. Та часто ныряла за корнями водяных лилий в лагуне. Она была красивая и, когда выходила из воды, вся сверкала, как коричневая рыба, и капли воды одевали её радугой.
Нимбува полюбил её и решил стать рыбой по имени Баррамунда. Рыба из него получилась огромная и разноцветная. А потом он поселился в лагуне, среди водяных лилий, чтобы быть поближе к той, кого полюбил.
Однажды стояла та женщина вместе со своими детьми на берегу лагуны и вдруг услышала разговор двух ястребов.
- Посмотри, что там за рыба, - сказал один ястреб. - Такая огромная, что, наверное, нам с тобой её не поднять.
- Видно, в лагуне плавает хорошая рыба, - сказала себе женщина.
Она взяла длинную острогу, подошла к берегу и стала высматривать, что так такое.
Баррамунда нарочно плавал почти на самой поверхности воды. В том месте было мелко, а он отливал всеми цветами, поэтому женщина легко его различала. Она вошла в воду и занесла над рыбой острогу.
Только вот Баррамунда юркнул в сторону, и женщина промахнулась. Она ещё раз нацелилась - и промахнулась опять.
В это время вода в лагуне стала медленно подниматься, а рыба - расти и расти.
- Что такое? - сказала женщина с лёгкой досадой. - Ты так хочешь быть убитой и досыта накормить меня собой, что сделалась лёгкой целью?
Она снова ударила острогой - и снова мимо. А вода всё прибывала и прибывала, и рыба становилась всё больше и больше.
- Вот как! - сказала женщина в гневе. - Никак ты собираешься меня проглотить вместе с моим орудием, чтобы я пропорола тебе брюхо изнутри?
Но вода уже подмыла женщину, и та закачалась на волне, а рыба стала как остров. Тогда Баррамунда подплыл под женщину, поднял её на свой хребет и уплыл на край света - там, где кончаются все радуги, Превратился он в горный утёс, а женщина стала рядом с ним, точно каменный столб.
А у той женщины был муж. Когда ему сказали, что жену его унесла огромная рыба, тот ответил:
- Знаю я этого парня: это Нимбува - оборотень. Ходил по земле от нечего делать и смущал людей, а теперь и до моей женщины добрался. Пойду и отрублю ему голову.
Дошёл он до утёса, но только замахнулся и ударил по камню-радуге, как топор отлетел, а сам муж тоже превратился в глыбу. Только была эта глыба серой и снаружи, и внутри, тогда как Нимбува с похищенной им красавицей оба стали внутри как радуги.
Оттого и похож утёс Нимбува на человека с наполовину отрубленной головой, и до сих пор стоят рядом с ним два камня поменьше. А вот находят ли там самоцветы - нельзя сказать с уверенностью. Может статься, и находят".
- Вот, - сказала Фатуа. - Заплелось всё это в твои косы, связалось с твоими мыслями и не покинет тебя никогда. Многие друзья рассказывали эту мою историю, но не совсем так, как прозвучала она здесь. А теперь, когда ты подготовлена и выучена, - мои собственные дети смогут войти в тебя и сочетаться с твоими.
И снова загудела, запела, зажужжала диджериду, будто насекомые, что сотворили её, остались внутри неё и обрели крылья, рой же удивительных миниатюрных созданий закружился вокруг своей матери быстро-быстро и вдруг перекинулся на Марину. Сама же она сидела оцепенев, как зачарованная.
"Очень давно это было. Тогда еще не родился прапрадедушка моего дедушки, - говорила труба или напевали люди. - Пришли в нашу землю жара и засуха, и не стало воды ни в одной реке, пруду или ручье. Только морская солёная вода, горькая вода сохранилась, хотя отступила от берегов. Но люди, животные и птицы не могли её пить. Перестали охотники гоняться за дичью, не могла дичь убегать от охотников, и умирали бок о бок те и другие.
С ужасом смотрели те, кто остался в живых, на страшный солнечный глаз, смотревший с неба, похожего на расплавленное золото. Исчезли тучи и облака, и единственной тенью была тень смерти.
Собрались они тогда у высохшего главного водопоя и стали думать, куда могла деться вся влага.
Обсудили они всё известное и догадались, что выпила воду лягушка небывалой величины по имени Тиддалик. И решили люди, животные и птицы рассмешить эту лягушку, чтобы вся вода вылилась из нее обратно.
Но напрасно смеялась перед лягушкой птица-хохотунья, напрасно мяукал и квакал пересмешник, прыгал перед ней то на одной, то на другой лапе и танцевал страус эму. Лягушка Тиддалик крепко сжала рот и не хотела смеяться.
Тогда забрался маленький юркий угорь на её голое брюхо и начал щекотать его кончиком своего хвоста.
Долго крепилась, но, наконец, не выдержала большая лягушка, затряслась от смеха, и вода хлынула водопадом из её огромного рта.
И сразу наполнились до берегов реки, пруды и ручьи, и жизнь всего живого на Земле была спасена".
Марина чувствовала на себе всё то, о чём били барабаны, гудели трубы и рассказывала песня. И непомерную, необъяснимую жажду, что овладела каждой частицей тела, И странную, приятную щекотку, поднимающуюся от низа живота к самому горлу, которую вдруг стало так трудно терпеть.
И когда Марина звонко рассмеялась, распустились все завязки, которые держали её тело в отлитой её же мыслями форме. Она вывернулась наизнанку, распахнулась, рухнула вниз и превратилась в облако.
А потом неторопливо и уже совсем спокойно стала собирать себя снова, захватывая те шальные пары, что кружились вокруг в своём крошечном танце. И утвердилась в себе самой.
- Вот и чудесно, - сказала Фатуа, заканчивая работу. - Теперь ты не только наполнена, но и оплодотворена. И стала такой, какой требуется.
Нет, зеркало на сей раз не заметило ничего. Она даже не прибавила в теле. Лишь глубоко внутри поселилась удовлетворённость.
- Чего я попросила незаметно для себя? - сказала она, обращаясь к Чёрной Козе Древних Лесов.
- Равновесия, - ответила та. - Лишняя вода отойдет от нас, центральная пустыня обретёт дождевую влагу и примет в себя моих детей, море разжижится и станет чуть менее солёным, и теперь у нас будет, чем его населить.
Люди Сна исчезли в дымке, которая тотчас же сама развеялась. Рядом с обеими женщинами возникла небесная нарта: вместо медведей запряжена она была странными бледно-золотыми существами, похожими на спрутов. Только от их головы на том месте, где прежде находились рога, вырастали уши, а вместо тела был своеобразный зонтик из щупалец, соединённых перепонками.
- В таком облике они справятся куда лучше, - пояснила Женщина-Козерог. - Твой путь будет пролегать по густому киселю облаков и продлится в глубоком море. Раскрывая и сжимая своё опахало, эти существа смогут лететь стрелой. Их ещё величают "морскими аристократами", потому что в них течёт голубая кровь. Железо в её частицах заменено медью, что делает этих осьминогов ядовитыми. Да! У них нет чернил, чтобы ими стрелять, зато имеется яд, достаточно сильный, чтобы никакие враги тебя не тронули. Я сама бываю такова, как они: клубок щупалец с перепонками. Не думай, что я всегда такая красавица: лишь тогда, когда желаю соблазнить.
- А ты меня разве соблазнила? - улыбнулась Марина. Отчего-то она чувствовала себя на редкость спокойно, если не сказать уютно.
- Ну да. Ты и не заметила? Как Рыба-Радуга - Женщину-Камень. Точно малый Угорь - громадную Лягушку. Помни о той радости, которую получила, - в твоих будущих странствиях ты узришь, возможно, не меньше красот, но куда больше опасностей для себя.
А потом женщины поцеловались, Марина села в узкие сани, пристегнулась, и они понеслись вверх: кругами...кругами,.. всё выше и выше. Пока земля под ногами не слилась в единый поток зелёной крови, что заливал пустыню и проникал в самое лоно этой земли.
![Фауна []](/img/m/mudrowa_t_a/satiressa/faunazelenaja.jpg)