Самое верное - начинать диалог самой и так, будто всё тебе понятно и знакомо буквально до скуки.
Они подняли головы. Заговорил смуглый, отбросив со лба темнорусую чёлку:
- Мы очень благодарны за гостеприимство, поэтому сейчас уйдём.
Голос паренька звучал вполне нормально, поэтому Та-Циан догадалась, что берёт его речь сразу мозгом, минуя крошечные горловые связки одного и загрубелые ушные перепонки другой. Или вообще глаза в глаза - и те, и другие серые вроде голубеньких, особенно честные у мальчишки. Как говорится, ни одной вредной мысли в голове так и не завелось.
- Я чем-то не угодила? - спросила женщина холодновато.
- Нисколько, - с хитрецой улыбнулся черно-белый. Глаза у него были мрачно-карие и абсолютно без дна. - Такие прекрасные сны! Почти как явь. Мы наелись и напились досыта, дальше уже получится... как это по-французски? Embarras de richesse. Избыток сокровищ. В смысле уста немеют и глаза разбегаются.
У неё самой - тоже. Их двое - что за излишество, создатель! Какая девица-недоросль не мечтает о живой кукле, причём несуразность изначальных пропорций ей не помеха? Другое дело - чуть погодя, когда оно упорно лезет в рост...
А тут - мечта дурынды, причём в двойном размере. Только что взять на руки и побаюкать вовсе не хочется.
Оттого Та-Циан повернула разговор не совсем так, как ожидалось и теми, и этими, то есть ею самой:
- Я не менее благодарна за ночь, проведенную вместе. Но, учтите, невежливо в таком случае не выразить эту обоюдную приязнь. Встречное предложение: что, если один уйдёт без вреда для хозяйки, а другой без урона для себя останется?
"Я использую слухи и народные поверья, - говорил аньда. - Ты-то сама куда как тоньше образована, но прислушайся. Эти существа всегда ходят парой - с младых когтей у каждого пса заводится свой кот, у кошки - собака, чтоб им легко было обмениваться свойствами. Для приличий они держат обоюдную дистанцию, но тронь одного - мигом явится другой. Нет, эти никогда не враждовали, разве что напоказ. Через совместное и перекрёстное распитие крови волколачень Вульфрам получает защиту от луны, тьмы и мёртвого серебра, котолачень Баянг - от огня, свинца и древесного трепета. Поэтому меняют облики они по своей вольной воле, вне зависимости от приливов, отливов и времени суток, и нет им ни в чём преград. Ни солнце, ни пламя костра и очага их не берёт: по слухам, они сами делаются ему подобны. Да, кажется, под деревом молва подразумевает не осину и рябину, а молнию. Так что вряд ли стоит усмирять их полицейским электрошокером".
- Мы бы такого не хотели, - очень вежливо произнёс русоголовый.
- Разумеется, - кивнула Та-Циан. - Вы же симбионты. Близнецы-неразлучники. А если попробовать унести одного, оставив другого, окажется, что детки имеют вес, несоразмерный с видом. И такую же силу воздействия на живой объект.
Тут они её удивили - самую малость.
Ожидалось: "Мы вас не обидим". С подтекстом: "Мы реально опасны".
Но русый с той же интонацией ответил:
- Не тяжелей зверёныша. Можем показать. Дези, давай. Ну?
Чёрненький внезапно распух, как облако, сквозь него сделались видны спирали на обоях. Поколебался в изумлённом воздухе - и тотчас же сдулся обратно.
- Привидение, - хмыкнула женщина. - Фантом реальности. Вот так вы и проникаете сквозь замочную скважину?
- Ага, - подтвердил кот-перевёртыш. - Вот обратно лезть куда тяжелей. Напитываемся, понимаете. Оплотняемся.
- Дезька, прекрати свинячить, - оборвал его товарищ. - Хозяйка права - тебя бы в ихнюю шкуру запихнуть.
Ихнюю. Всехнюю. Женщину, чуть повело в сторону - такое вспомнилось.
... Она никому не рассказывала о тех лесных годах - даже названому брату Керму, даже Каорену и Ною, которых приблизила за то, что обоим красавцам в равной мере не было дела до женской половины её существа, - строгому в самой чувственности мусульманину и всесветному блуднику, какими могут быть одни христиане.
Все знали, что Тати была "всехное дитятко", которое воспитывали всем миром, передавая из рук в руки, как заветную грамоту. Но вот при каких обстоятельствах - такого отчего-то не произнесёшь вслух, хотя отчего же - дело обыкновенное. Почти.
Шёл слух, что отцова родня от них отступилась. Положим, для "лесников", как для японцев, жена - отрезанный ломоть и принадлежит семейству мужа. Как только, разумеется, понесёт и сложит первенца. И ма-Идена это приняла, а досточтимый профессор принять был вынужден. Навестил лишь однажды, полюбовался на чуть раздобревшую дочь, на шустрых внуков - а потом изловил Тати (золотой цехин на фоне надраенной медяшки) и устроил ей экзамен. Что уж там она отвечала - одно помнит: прямо от молочных зубов отскакивало.
- Говорили мне: абсолютная память, что ума, что тела, - пробормотал дед. - А как насчёт души: так же ничего не теряет, что впечатано? Все клейма и печати несёт?
- Что уж ей терять, если следов не оставило, - заметила мать.
- Где уж тебе увидеть. Девчонку надобно учить, - возразил он. - По всем трём статьям. Дикарку ведь из моей внучки растишь.
- А про внуков почему такого не скажешь? - рассердилась матушка. Взяла Тати за руку и увела силком. Уж больно той хотелось понять недосказанное: вот вроде сейчас, а никак...
Оттого догнала профессора по дороге. У самых домов было неловко - застукают, чего доброго. Так она ранним утром вылезла из "девичьего оконца" и пустилась по тропе на перехват. Приёмы "тихоскорого хода" ей мельком показал один письмоноша.
Вылезла из кустов перед дедовым меринком и с ходу спросила:
- Какую печать ты на мне увидел, деда Лен?
Он вздохнул, нагнулся, подцепил девочку под мышки, поместил впереди себя и произнёс:
- Судьба такая. Дай я поверну, а пока до околицы добираемся, и мой рассказ кончится. Короткий он. Поймёшь - удивлюсь, мимо ушей пропустишь - удивлюсь того более.
Вот что она запомнила навсегда.
В Эдинере, столице изо всех четырёх столиц, есть храм Мадонны Ветров. Главная икона там необыкновенная: Мать стоит лицом к урагану и не шелохнётся, только длинные пряди раскиданы по воздуху и складки платья ноги окутали, а по краям вьются. Но вот Сын отвернулся и уткнулся лицом ей в плечо, как бы прося защиты. Так вот. Художник рисовал Мадонну с белокурой лесной девушки, до сих пор сходство с вашими красавицами поразительное. И женился потом. Дворянство получил за художные труды, бывало такое. Все дети их стали дворянами и охотно роднились с семейством Стуре. А вот древние люди из Леса стояли в стороне. Пока твой батюшка твою будущую маму не отыскал и не соединил кровь и род. Слил воедино разъединенное и выгнал безвременный первоцвет посреди холодных снегов. Про гены, иначе наследственное вещество, слыхала?
- Прочту, - пообещала девочка. - И выучу наизусть: я уже умею распутывать притчи. Лесные ведь вовсю следят, чтобы родня близких коленей не женилась. Но тут вон сколько лет утекло и как далёко друг от друга разошлось!
Спрыгнула с седла наземь и помчалась обратно.
- Не далеко, а совсем близко, - проворчал дед. - Как от вашего болота до нашего.
И продолжил свой путь.
Но зарубку по себе оставил...
Та-Циан подняла голову, тряхнула длиннейшими спутанными волосами редкого бледно-золотого цвета (сущий кошмар был - чесать их и укладывать, а стричь её подвластные мужчины не давали - оберег).
Мальчишки уже оба стали в рост и навытяжку, ни обои, ни потроха не просвечивали, зато внешние детали можно было рассмотреть в подробностях.
- И надолго это вы? - скучным голосом спросила она. - В смысле выставки интимных принадлежностей?
- Это всё ваше воспоминание, - честным голосом ответил тот, "кто не Дези". - Надолго его не хватит, через минуту опять сдуемся.
"Не могу же я сочинять без конца, - подумала женщина. - К тому же любой биографии приходит конец".
- Но если вы позволите, сударыня Тати...
- Татьяна, - поправила она.
- ...высокая ина Та-Циан свет Алексевна, мы уйдём и по дороге в ближайший секонд-хэнд...
- В селе Перепёлкине, там ещё патриарший собор закосил под Василия Блаженного... - машинально уточнила она.
- Подкормимся до вменяемого состояния, - русоволосый завершил, наконец, дуэт.
- Звучит отрадно. Да, уж если вы прочли моё имя...
- Всего-навсего по губам. Не беспокойтесь, мы не телепаты, до нас доходят одни микродвижения, - чуточку поспешней чем надо, уточнил тёмный. - Губ, связок и шейных мышц. Как у Вольфа Мессинга...
- Брось заливать, Дезь.
- И представьтесь, наконец, как следует. Что за Дези такое?
- Кличка на оба пола. Это он так стесняется, что в нём несколько меньше мужчины, чем ему хотелось, - пояснил русый. - Дезире он. Кажется, француз. Должны ведь быть русские французы, если имеются русские немцы и русские в квадрате, верно?
- А ты?
- Ринат. Но лучше Рене.
- Татарин? Башкир?
Он не успел сказать, да ей и не нужно было. Рене. Рена. Майя-Рена...
Нет. "Эти твари - ловцы снов, - говорил Керм, - однако не по преимуществу. Напитываются чужой кровью и чужими снами - но не корми их своей болью".
Что же, она и не собирается попусту разбазаривать свои воспоминания и эмоции. Тоже мне - корпорация монстров из мультика!
- Я могу подобрать вам джинсы, сапоги и куртки из своего - в заду и груди будет болтаться, в стопе пальцы давить, но обойдётесь. И дам немного денег. Похоже, что я вот прямо сейчас поделилась с вами кое-чем более насущным, - говорила тем временем Та-Циан.
Хочешь проверить судьбоносных гостей - дай им кошель с горстью монет или полупустую карту с простеньким кодом. Раскинь другие карты или брось кости наудачу: как они поступят и что это будет значить?
Улетели оба стремглав, вернулись не скоро и с ворохом нарядных тряпок, пахнущих специфической дезинфекцией, так что женщине пришлось гадать: либо в секонде начался сезон отстрела, то бишь обвальных скидок, либо ребятки взломали электронный замок. Говорят, вампиры справляются с любым металлическим - тогда отчего ж нет? Хотя второй, так сказать, подспудный код на карте весьма хитроумен. Именно он открывает доступ к обильным ресурсам второго разряда. Вот третий разряд, самый важный и непоказной, вообще хранится не здесь: это не вам не испытание чести и скрытых возможностей ценой в полмиллиона домотканых и вообще не совсем валюта.
- Поднатащили кому-то стирки, - добродушно проворчала вслух Та-Циан. - Сказать, что я о вас думаю, или воздержимся от великого и могучего рутенского мата?
- Да мы уже на ветерке проветрили и ещё будем, - успокоительно ответил Ринат - Рене. Сам он уже натянул шикарную замшевую куртку с капюшоном, лонгслив с черепом во всю широкую грудь, штаны с пузырями на заду и коленях и берцы длиной по самое то - всё бежевое с лёгкой пежиной. Дезире тем временем скрылся в спаленке (которую оба по умолчанию сочли собственной) и через полчаса явился оттуда, словно чёрное солнце в финале культового романа "Pacific Donne". Смоляные кудри раскинулись по шикарно плоёному воротнику, который один лишь и был белоснежным - кроме лица, разумеется. Кардиган был затянут на все пуговицы, из-под траурных слаксов, лохматыми оборками ниспадающих на матовый блеск туфель, парадоксально виднелись носки. Руки в лайковых перчатках казались маленькими, словно у благородной девицы, - и, скорее всего, такими и были. Кремовая, как сливки, роза в бокале цвета ночи.
"Платье ли делает человека или сам он, его сокровенная суть, просвечивает сквозь парадный костюм, как сквозь приличную маскировку - в то время как повседневное фиксирует взгляд на себе, а нагота заставляет скрыться внутри? - подумала женщина. - Думаю, сие присловье действенно и для кровососов - поскольку постольку и насколько они тоже люди. А для меня самой?"
Когда вспоминаются ранние годы, в голове невольно всплывают клише типа "босоногое детство", "беспортошная и беспечная юность", "свобода от ученья".
Всё сплошь враньё.
Разумеется, история с дедовым как бы прозрением ушла в песок. Допустим, в зыбучий или вообще в трясину. Кто бы позволил пятилетке закинуть на плечо палку с мешком или сесть на грядку саней с мороженой рыбой (какая рыба, ты ж не Ломоносов) - и айда проходить свои университеты?
Училась она дома, сама - и беспрепятственно. Любовь лесного народа к книжной учёности равна знаменитому старообрядческому начётничеству, только второе прилагается к религиозной, первая - к светской литературе. Правда, деревенские безусловно предпочитали мировую классику, опробованную временем. А так - переходи из избы в избу, обменивай, везде найдёшь, чем поживиться.
И любили малую Тати - как и всех детей без различия. И открывали перед ней все двери и окна. А всё-таки тлела внутри неистребимая любовь к простору. Вширь и вверх, горы и долы, блеск чистой воды, волнение долгих трав, мохнатая шкура на склонах вершин.
Наверное, девочка силилась передать это языком тела.
Горские ритуальные танцы, которых она не видела - разве что краем глаза, когда отец брал на праздники. Там здешних хороводов не водили, а рисунок жеста и позы был куда сложнее. У девушек и женщин - точно, мужчины и тут полагались на оружие с его холодной красой.
Степные пляски - не стоит припоминать "Исламей" и половцев. Медленное, узорчатое перетекание змеи по песку и солонцам, ковыльный шёлк, заплетенный в струи ветра.
Нет, в трёх деревнях дела обстояли куда проще: ходи да кружись. Зато наряды полагались отменные: в кондовом эркском быту насчёт них тоже понимали, благо жили - иным достойно-высоким не чета.
Вот скажем, девушка на выданье. (А допрежь того ходи в сестриных обносках, оно и удобней.) Рубаха тонкого льна, до пят, широкой расшитой каймой оторочена, всё маковый цвет, синева, зелень да лазурь. Такой в точности жилет и в придачу юбка, как есть сотканы на кроснах вместе с узором, а крой самый простой - чтобы целости узкого полотна не нарушить. Узкая лента-венец на голове, позади другие ленты вьются. На ногах - башмачки-бродинцы тонкой гибкой кожи, от иных нога легко устанет.
Замужней молодухой стала, то есть, по-здешнему, первенца родила, - получай белый плат под венец, каблук под башмачную подошву, на верхнюю справу - наборный пояс сплошь с серебряными бляхами. Поступь тебе приличит весомая, из дому то и дело шастать не станешь - хозяйство на одной тебе держится. Это мужики вечно в отходном промысле - зверя бьют, лес прорежают, росчисти и дальние луговины под пахоту разделывают.
А старая "материца" - та вся в чёрном, даже если и не вдова. Долгий плат с узким ободом - шаль из двух неразрезных платков. Долгий же кафтанец с рукавами. И пояс - если есть зажиток, так весь в накладном золоте, а коли дети в войске или в науку пошли, как тот же Эно, - литое чернёное серебро. Наиглавнейшая почесть: чтобы ходить ото всех на отличку.
Юницу Тати наряжали как большую деву, благо была не по годкам рослой - самому большому из юнцов-недорослей по плечо. В плечах и поясе широка, грудки проклюнулись лет в одиннадцать, вместе с новой луной, движется - будто не свой немалый вес несёт, а пушинку на чьём-то рукаве. Говорили - от вольных игр со сверстниками, вот как годовалые щенки друг друга в голову дерут и брюхом об уши трутся. Такое в лесу считалось в порядке вещей, но вот переимчивость Эноховой "белобрысой заразы" удивляла. С каким парнем на травке возится - от того умение берёт и силу принимает.
Это ради удобства история переместилась ближе к морю, чтобы не через всю страну отроковицу везти в древесный город Эрк, в каменный и портовый Дивэйн.
И не влюблялся в неё вовсе младшенький Лаа, Харден, увидев, как пляшет в середине круга. Сразу отвела ему очи - не то чтобы слишком непристойно ему было глазеть на малявку, никакого противного пола ей не было тогда нужно, да и потом...
Не потом - вот как раз тогда он уговорил девочку, улестил родню отправить даровитое создание к своей матери, учиться городским хитростям. Сам был по натуре и к тому же профессии знаток редкостей и древностей, иначе археолог и окультуренный антрополог.
Ладно - привёз в столицу. Ладно - устроил в доме, где всех комнат, поди, сама прислуга не знает. Так не нашел ничего умнее, чем предъявить деву своей грозной матушке, вдове Диамис.
Сама Диамис по первости показалась Та-Циан донельзя похожей на старую, жутко умную обезьяну. Сидит на пуфике такая сутулая, широкоплечая, обхватив колени длинными руками, серая грива по спине стелется свободно, по бокам схвачена двумя заколками: верный знак того, что женщина хочет нравиться. Губы крашены коричневым, в тон глаз, ясные глаза из-под припухших век глядят со вполне молодым нахальством - будь осторожна, девочка.
- Вот нам и подарочек - дикая тварь из дикого леса, - промолвила вдова. - Сын, привёл - так теперь выйди, у нас разговоры пойдут бабские.
И чуть позже:
- Ты, похоже, знаешь, что красавица?
- Научена от людей, да не особо верю, - ответствовала юница. - Вода бегуча, стекло мутно, а всем человекам от меня то одно, то другое потребно.
- Господи, что за говор - чисто древнего извода. И тип внешности таков же только до времени слишком мягок. Овал лица европеоидный, глаза поставлены широко, а уж какие дивные! Сизое небо в грозу¸ что в густую синь и лиловый пурпур отдаёт. Эпикант чуть припухлый, надбровные дуги с характерным изломом, лобный свод высокий, носовой хрящ как у ястреба, только что ноздри не узкие, но слегка округлены. Такого красивого черепа я не видывала ни в одном раскопе, что уж говорить про университетскую анатомичку. С мозгами внутри так же богато?
- О том не мне судить, - ответствовала юница, сохмурившись. - Кто на себе испытал - потом на моё соображение не пеняли.
- Переставай под пейзанку косить. Сын говорил иное.
- Но и он не жаловался, верно? Хотя он поневоле из числа льстивых.
- И под богослова тоже.
- Я сама не рада, что на меня клюют. Мне одного хочется: узнавать.
- Что именно?
- Всё. Всё, что не имеет берегов.
- К тому же и философ, горе мне. Нет, не так. Что из безбрежности земного знания ты успела почерпнуть ковшиком своей жажды?
- Латынь понимаю, классическую и Вульгаты. Римлян: Плиния Старшего, Катулла, Овидия. Боэций тоже был. Старый бедуинский разбираю сносно, там сплошь стихи. Вот с языком Корана похуже: дальше суры "Бакара" не продвинулась.
- Неинтересно, стало быть, оказалось читать о женских обязанностях, - хмыкнула Диамис. - Понимаю.
- Сартор Резартус. Это по-английски о революции французов. Французский на английский похож, итальянский - на испанский, оба вышли из латинского. Если есть поэзия, так она сама движется, а прозу ещё перелагать надо. А так всё связано со всем и всё доступно пониманию.
- Вундеркинд, как я посмотрю. Зачахнешь без призора - ответ на мне, раз уж попалась на твоей дороге. Тогда вот что. Учить тебя я в состоянии: я вроде как богата. Если коллекции присчитать - вообще миллионщица. В чём тебя образовать потребуется - на ходу прикинем. Но Хардена не тронь. Поняла?
Та-Циан кивнула уже совсем по-взрослому:
- Более он мне ни к чему. Как завязалось, так и развяжу.
Она была ещё так неопытна, что то и дело проговаривалась о своих полудетских хитроумиях: и привадить умела почти инстинктивно, и отвадить без большого труда. Ребёнком по имени Тати быть перестала, едва ступив на порог величественного и несуразного особняка, с пола до потолка забитого пыльными раритетами. Кажется, Диамис неспроста была так с ней любезна, да и удачный клёв зачастую оборачивается тем, что словили и вытянули на берег одну тебя.
Учили девочку пришлые люди: поступать куда-либо помимо школы, лицея или колледжа, она не могла, держать экзамен не хотела - лишняя трата времени.
Приходящий студент-репетитор в те поры был дёшев, истекал знаниями, как спелая груша соком, и отличался приятным свободомыслием. (Ударная фраза из официальной биографии.) Преподавание велось преимущественно по методе древних греков, то есть перипатетически: гуляли вместе с Та-Циан по городу Эрку и вовсю травили анекдоты на архитектурно-исторические, историко-философские и историко-математические темы.
Изо всех динанских городов Та-Циан пришлось - по делам торговым - узнать лишь торговый и наполовину чужеземный Дивэйн, весь из камня, вылощенного и просолённого морскими ветрами, чьи дома иной раз выделялись острым углом, рассекающим "нагонный" норд-ост. Наводнения были здесь часты, хотя далеко не так, как пожары в столице с её домами, золотисто-смуглыми или побуревшими, посеребрёнными старостью, резными и причудливо лёгкими - не чета знакомым деревенским храминам. И сама жизнь шла здесь лёгкая - день за днём, год за годом. Как горели, так и отстраивались - но нечто много долговечней камня и прочнее металла сквозило внутри бытия.
Ей поистине было чему учиться.
- Эта твоя питомица впитывает знание уж не как губка, а как вампир. И откуда ты такую пиявицу выискала? - однажды выразился по поводу старинный приятель Диамис. - Мало того, что походя ворует из твоей - то бишь, собственно, моей, - головы идеи инноваций, так ещё и побуждает насадить их на логический стержень. В течение краткой, но приятной беседы о вере в Бессмертную Чету Тергов. Знаешь, коли надоест её образовывать - передай в нашу епархию, договорились?
- Та-Циан сама учится, компаньеро, - ответила Диамис. - И кто-то без тебя её опекает и по головке гладит. Дай Бог, чтобы той левой рукой, о которой ваша правая попросту знать не должна. Понимаешь?
Та-Циан, по крайней мере, одно поняла: про ловца и его добычу, как легко им меняться местами. И - совсем уж смутно, - что всё случается недаром и ничего не даётся даром и просто так. Плата неизбежно присутствует на задворках.
Вот что ещё было необычно: хотя из обеих женщин хозяйки были никакие - по молодости лет, из-за потёртости жизнью, вообще благодаря иной склонности души, - их сарай неуклонно приобретал жилые очертания. Возвращаясь из дальних экспедиций, Диамис неизбежно заставала студента-историка за чисткой уникальных серебряных поясов; физик ремонтировал люстру; биолог смахивал пыль с чучел; математик составлял налоговую декларацию, до чего у самой хозяйки никогда не доходили руки.
А Картли виртуозно готовил, оккупировав собой кухню. Недаром говорится о женщине - что-де "кухарка за повара", истинный же повар - безусловно мужского рода, даже повариха - всего-навсего поварова жена, которую хрен с редькой научишь править государством.
Картли так до конца и оставался загадкой для Диамис: чернявый, приятно сухого телосложения (роскошные мужские мяса нимало не ценятся в Динане), приставлен непонятно к какому делу.
Та-Циан знала куда как больше: то был отчасти каприз, отчасти петля на извилистом пути всепознания. В канун шестнадцатилетия тебе приходит на ум, что ты ничего ровным счётом не смыслишь во взрослых мужчинах и телесном единении - так, посмехушки одни. Пробел надлежит восполнить, и не как-нибудь спустя рукава.
Оттого Диамис разок застукала обоих на заднем дворе. Выставив на линию огня штук тридцать пустых бутылок, Та-Циан с непоказным усердием разносила вдребезги стеклотару, Картли вторил, подправляя мазню новичка. Стрельба с обеих сторон шла, тем не менее, кучная, и это было отрадно. Что порадовало старуху куда меньше - граффити политических деятелей на противоположной стене стрельбища были с изяществом дополнены пулевыми отверстиями на месте глаз, сердец, пенисов и прочих жизненно важных органов.
- Серьёзный народец, однако, - пробурчала Диамис почти без голосу. Что также вошло потом в анналы. - Умение вышибить мозги ближнему своему бывает весьма полезно, только есть куда лучшие способы с ним поладить.
- Таким я учусь тоже, - отозвалась Та-Циан на пределе учтивости: как услыхала только.
Дальше снова шло сказание о народных героях. Будто бы Та-Циан, как все сироты, тосковала по отцу, пропавшему без вести и при загадочных обстоятельствах, и готова была жизнь положить, чтобы узнать правду от отцовых сотоварищей. Из числа оппозиции, разумеется.
Снова наглая ложь. Она чётко знала, что погиб: родичи с обеих сторон нимало не сомневались. И в детстве бывают дела поважнее, чем скорбеть - дай Всевышний в самих себе разобраться.
Но вот жажда узнавать иное прямо-таки её снедала. Намёки толпились у порога, осаждали домашнюю крепость: о Тергах - Муж и Жена, две руки Бога, коими Он творит все вещи ближнего мира помимо единожды сотворённых людей, причудливо соединялись в молве с Матерью Ветров, вновь и вновь рождающей богоданное Дитя из себя самой.
Дедушка Леннарт, который в своё время и поведал притчу об оригинале иконы и родоначальнице разумеется, навестил внучку и здесь. Привёз - малый опыт Та-Циан безошибочно подсказал ей, что мимолетную подругу, такие не вьют гнезда под крышей мужчины, лишь отходят от жизненных бурь. Эррата Дари, элегантная маленькая дама из самого Лэн-Дархана, смугловатая, верткая и белозубая, с роскошной белой прядью поперёк копны вороных кудрей, выглядела моложе своего спутника лет на тридцать, была же без малого ровесницей. Она и её девушки славились на весь Динан умением исполнять "говорящие" храмовые танцы гор и предгорий, искусство это приходилось постигать с детства и всю оставшуюся жизнь.
Буквально с порога ина Эррата спросила девушку:
- Одни книжные науки в тебя вкладывают?
- Житейскую тоже, - хмыкнула мамушка Диамис. - А то и сама нимало не обинуясь берёт.
- Играю на фортепьяно с гитарой, - уныло проговорила Та-Циан. - Духовые не позволяют: флейта, в отличие от струнных, лицо портит. А от струн зато мозоли.
Эррат схватила руку, повернула ладонью кверху:
- Ногти обстрижены до мяса - плектром фиг пользуешься. Такие бляшки на руках и арфой не заработаешь, не то что подругой шестиструнною, а сами пальцы и рёбра ладоней будто лакированы по всей длине. И ступни в сандалетках такие же - сквозь все дыры светит. На всех четырёх, похоже, оттанцовываешь?
- На двух, но и вправду босиком, - кротко объяснила Та-Циан. Что визит затеян непроста и отвечать на него нужно также с хитростью, до неё дошло сразу. А не спрашивать, почему не "всеми четырьмя музицируешь".
- В самом деле?
- Если хочется - проверьте.
"Обходной путь надёжней прямого. И короче. Пусть другие видят в твоих словах утверждение или отрицание, истину или ложь: как им удобно". Мысль, годная не для той - для постаревшей Та-Циан.
- Босыми только в храм заходят, и то в подземный, - с непонятной интонацией произнесла собеседница. - Почём тебе-то знать?
- Проверьте, - повторила Та-Циан, игнорируя намёки. Весь её куцый опыт этого рода заключался в десятке "трансляций по кабелю", но она, как могла, повторяла движения за плясуньями.
Вместо ответа знаменитость выдала команду:
- Разувайся совсем. Не солить, не перчить, так вторить попробуешь. Инэни Диамис, поставь нам тот френч-винил, помнишь? "Зеркало".
Старинная пластинка завращалась. Оркестранты словно отыгрывали разминку на меди и дереве, с задушевной хрипотцой нащупывая капризный ритм. Обе женщины разошлись в разные углы полупустой комнаты, мягко притопывая босыми ступнями в ритме начавшейся музыки. Затем начали сходиться. Ритм постепенно креп, обрастал мелодией, упругой, гипнотически однообразной. Движения Эррат казались сдержанно страстными, её невольная партнёрша повторяла их будто нехотя, полузакрыв глаза, опустив голову.
Обе знали этот танец, хотя старшая устала от повторений, младшая же угадывала впервые. В самой мелодии было написано, как её исполнять, подумала Та-Циан про тогдашний случай. Но ведь не докажешь - не стоит тратить на это силы. Ты королева, но снежная: берегись - чужое пламя способно тебя уничтожить.
Тут они дошли до незримой черты или стены, замерли друг против друга, чуть раскачиваясь: неторопливо, потом всё быстрее и быстрее, как бы подгоняя мелодию и заставляя расцветать трелями. Жесты рук, замысловатые пируэты становились порывистей и точнее. Ледяная статуя оживала, перевоплощаясь в своего Пигмалиона, полнилась чужой страстью. Повороты и волчки-фуэте, согласованные, как часовой механизм, всё чаще завершались тем, что ладони почти касались ладоней - нет, незримого стекла, что пролегло меж ними.
Вот уже они обе одинаковой тоске выгибаются и простирают друг к другу руки, вспоминала Та-Циан. Пробивая зеркало навстречу и насквозь. Вдруг оно, невидимое, и вместе с ним музыка взрываются хрусталём, раня колкими брызгами, тяжело скатываясь с плеч, заставляя медленно опуститься на колени - на пол - простереться ниц.
И это смерть.
Ибо любовь теснее всего граничит именно со смертью. Куда ближе, чем с зарождением новой жизни.
Слова, с которыми дама Эррат поднялась и подняла партнёршу, были неожиданны даже сверх ожидаемого. О том, что Та-Циан возгорается к своему полу охотнее и более полно, чем к противоположному, - ни звука, ни знака, словно это само собой разумеется. (Ну, а почему же нет? Руки Бога принимают любую жертву, вручённую от души.) Только произнесла куда-то между профессором и антропологиней:
- А капоэйре обучать девицу не пробовали? Она не могла знать, что в старину "Зеркало" было боевым танцем - так тренировали мальчиков, не способных ещё удержать тяжёлый клинок. Чтобы умели блюсти равновесие. Схватывать на ходу манеру учителя. Много зачем ещё. Я сама только вот сейчас поняла всё до капли, а с ней это знание будто родилось.
- Каждый приносит Тергам то, что в нём есть, но не более того, - загадочно проговорила Диамис. - Леннарт-ини, а ведь моя приёмная дочка - не акварель на художественной выставке, чтоб мимо неё стадами ходить.
Наверное, после этих слов и завертелись иные дела - обыкновенные. Та-Циан, понимала, конечно, что её беззастенчиво и скоропостижно сватают за пришей-кобыле-хвост Картли и что сей брак для старой Диамис отчего-то милей той судьбы, что смутно маячит за горизонтом и чьими предвестниками явились в дом Эррата с приятелем-богознатцем. Возможно, судеб было две или даже три - непонятных, чуждых. Картли хоть можно было читать с листа, как нудноватый этюд для темперированного клавира.
С наезженной колеи тоже можно соскочить на первом повороте. Так делал маэстро Казанова в одной из любимых театральных постановок. Побывать на модной католической свадьбе в качестве кружевной-окружённой-окольцованной невесты - неповторимый опыт для "нехристи" и "смутноверки". Иметь в посаженых отцах моложавого дедова коллегу, в посаженых матерях - Диамис, в дружках жениха - её занаученного отпрыска рискованно до сладких слёз.
Стоять перед "Матерью Ветров"...
Та-Циан могла поклясться, что священная картина с ней говорила.
И вот о какой тонкости не упомянули ни дед, ни господин из официальных кругов.
У босых ножек Мадонны лежал, блистая воронёным металлом, нагой меч.
- Удивительно, - сказал чёрненький. - Нравоучительно. Познавательно и питательно. У вас в... ах да, Динане какая-то скомканная структура социума.
- Дезька, только не умничай, ради Всевышнего, - оборвал его татарчонок.
- Сколько меня не тут было, ребята?
- Пустяки: минуту или пять. Считка происходит почти мгновенно, она ведь как сон - в ней иное время, - пояснил Рене.
- Вот как мы привыкли: если есть папа-мама, то есть защита от враждебного мира и вообще всё на свете. У них имеются для тебя тётушки-дядюшки, дедушки и бабушки и вообще вся сеть родства. А нет их - нет ничего, - гнул свою линию Дези. - Вот вы потеряли папу... Я понимаю - горе есть горе, но всё-таки.
- А, - ответила женщина с усмешкой. - В смысле отряхнулась и дальше пошла. Мать оставила в лесу вместе с парадным костюмом и загадкой, которую он скрытно обозначал. Обросла новой роднёй, но и за ту не слишком держалась. Так?
- Замуж ведь вышли, - деликатно ввернул Рене.
- Думаешь, как у старых японцев? Жена входит в клан супруга, а для родного - отрезанный ломоть? - ответила Та-Циан. - Нет, у нас если и Восток, то иной. Те, кто родил и зачал, - только вот это и есть. Родни кругом - с кем ни заговори, через полчаса непременно отыщете общую точку соприкосновения, иногда мудрёную, в семь-восемь загибов. Стоит это не так чтобы очень, но апеллировать к родной крови не возбраняется. Но на этой земле ты, едва родившись, уже никогда не сможешь стать полностью чужой.
- А к тому же и брак, - продолжал Дези. - Тоже связывает.
- А после свадебного обеда - ещё и затирка, затируха по-здешнему. такое повседневное кушанье из муки, перетёртой с конопляным маслом, - фыркнула Та-Циан. - Обыденщина. Никогда не умела как следует готовить обеды. Всё могла перенять, но не это - совсем, совсем чужое. Стрелять метко от него выучилась. Лисьему искусству избегать от слежки, заметать следы - в совершенстве. Собачьему нюху на опасность... Да, детки, как ж вы так оплошали - показались мне в самой слабой из ипостасей?
Если последняя фраза и завершала рассуждение логически, то "детки" этого не отследили. "Чуть запаниковали, - с удовлетворением констатировала Та-Циан. - Не одним им в поддавки играть. Теперь я наверняка знаю, что увлеклись, меня отслеживая, и забыли вовремя попитаться. Только звериную форму и смогли кое-как удержать".
А ей тогда - только женскую. Страх как хотелось сделаться примерной половиной Картли, возможно, вытянуть его из политики. Хотя эта его деятельность была лишь зыбь на поверхности могучих вод, суета водомерки над бездной. И вместо противоборства у неё получились сплошные уступки да потачки.
"Мало что превосходит в красоте и возвышенности молодой секс. К сожалению, от него внутри заводятся дети, - подумала Та-Циан. - И часто - уж совсем некстати".