Мудрая Татьяна Алексеевна : другие произведения.

Мириада островов. Пятнадцать лет спустя. Строптивицы. I I. Обучение строптивых

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

МИРИАДА ОСТРОВОВ. ОБУЧЕНИЕ СТРОПТИВЫХ

   - Барб, может быть, мы всё-таки уже хотим есть? - спросила Олавирхо. - Чтобы в пытошной камере было чем отвечать на вызов, помимо жёлчи.
   - Кое-какой съестной припас имеется в тюках, которые грузят, - задумчиво ответила сестра. - Но пока никто не докладывал нам о завершении работ, а выходить из стен на воздух просто так неинтересно. Давай-ка оставим мирные воинские радости и отыщем поварню.
   Обе с завидным стоицизмом миновали тройной зал оружейной, правда, почти незаметно для себя вооружившись парой джамбий - широких крючковатых кинжалов, годных под обе руки.
   Кухня обнаружилась после того, как девушки прошли весь замкнутый кольцом коридор. Она тематически и весьма гармонично примыкала к оружейной палате и содержала уйму шлемоблещущих котлов, кастрюль и уполовников с шумовками. Каждый разделочный нож стоил флибустьерского тесака, двузубые вилки и рашперы для жарки мяса могли удержать на себе немалых размеров тушку. Дверца печи размером с котёл паровоза была гостеприимно приоткрыта, поленья торчали из неё, как нечищеные зубы великана-людоеда. В открытом зеве мраморного дракона неторопливо поворачивался гибрид каминной решётки и вертела.
   - Ничего себе, - прошелестела Олли с неожиданной для себя робостью. - Это на кого же здесь охотились былые владельцы?
   - Почему бывшие? - Барбара пожала плечами. - Диковидная штуковина в камине неплохо промаслилась. Паутина уже после в жир влипла.
   - Непохоже на наших ребятишек, - ответила старшенькая. - Эти разве что у самих себя овечек воруют.
   - А волки к чему?
   - Ну, разве что с большой голодухи. Убьют такого по крестьянской просьбе, освежуют и сразу в обжарку. А шкурой сами оденутся.
   - У нас вообще медведь не кровати. Молью траченный.
   По ходу беседы Барба вертела головой по сторонам - принюхивалась.
   - Любопытно, - сказала наконец. - В арсенале ничем особым не пахло, кроме чуточку ржавого и кислого железа, а фантом оказался. И вот теперь, как к нему привыкла, и здесь чем-то похожим наносит. Мышиным горохом, словно в библиотеке? Старыми пергаменами?
   - Наверное, посуду плохо мыли, - Олавирхо с подозрением заглянула в хилый комод и, не обнаружив там ничего, кроме грязноватой ветоши. - Барб, они нас что - голодом выморить пытаются?
   - Почему? Сыр, хлеб и вино почётным узницам вроде положены. Другое дело, кто будет нас и дальше тайком кормить.
   - Ми-ы, - гулко донеслось откуда-то из лужёной утробы.
   Девушки переглянулись.
   - В сказке про Королевство Трёх Толстяков такая же точно громадина вела в потайной ход, - негромко сказала Олли, указывая на самую большую кастрюлю или котёл - в пол человеческих роста.
   - Ведущий к зоосаду, то же политическая тюрьма, - добавила Барба. - Ты ведь сильная? Ну-ка подними!
   Олавирхо в один прыжок оказалась на плите и сдёрнула вниз тяжеленную крышку.
   - С самой посудой не вышло, замурована... - попыталась объяснить, дёргая за ручки, но тут в воздух со свистом прянул рой летучих мышей, закружился под сводами, виртуозно огибая углы и выступы, и расселся скопищем смоляных сталагмитов.
   Когда девушки устали следить за истечением живого дыма или тумана и опустили взгляды, на краю котла сидело нечто. Или некто.
   Карлик со сморщенным смуглым личиком: вместо глаз огромные бельма с точкой посредине, вместо носа пятак, плащ, весь в лохмотьях, кроет туловище, остроносые сапоги с чёрными лакированными когтями - ноги. По четыре долгих пальца на каждой из скрещенных на груди рук.
   - Ничего себе мышка, - протянула Олли. - Летучая... Летейская. Ты говорящий?
   Существо гнусно захихикало.
   - Клянусь, вот он эхо и передразнивал, - кивнула Барбара. - Теперь понятно откуда наносило... лицом без определённого места жительства. Говорить по-людски умеешь?
   Существо закатилось ещё пуще.
   - Барба, а оно мясное? - спросила Олли, вытаскивая из-за пояса джамбию и поигрывая хищно изогнутым клинком. - Не думаю, что очень, жестковато от старости, но вот его подданные - пожалуй. Другой снеди ведь всё равно не предвидится. Если соорудить сачок из вон той рыболовной верши и подстерегать все входы-выходы из родной кастрюли...
   - Мы невкушные, - ответил карлик. - И вы не знаете, как наш шервировать. В шмышле приготовить.
   - Ничего, с обыкновенными mus domestica как ни на то справлялись, - сурово ответила Барба. - На папы-Раудиных уроках по стратегии и тактике экстремального выживания. Травы там, коренья, лягушки, иной подножный корм, оборотная вода, рытьё пещер, противочумные одеяла из сурчиных шкурок...
   - Шурчиных шкурок? Он же шами шумные.
   - У тебя дикция неважная, - сердобольно заметали Олли. - Наверное, клыки во рту мешают? В смысле ранят.
   - Вы жалеете? Меня? - вдруг спросил карлик вполне серьёзно. - Даже если издеваетесь, всё равно. Вы, наверное, сильные, раз так умеете.
   - Или просто не понимаем, что опасно, а что нет, - вздохнула Барба. - Опыта не хватает. Ты и впрямь можешь нас покусать досмерти? Кровь выточить из вен и прочее?
   - Не могу, - удручённо ответил карлик. - Я ведь только бывший человек - ни прибавить, ни убавить. Хотя скорее убавить. Даже клыки легче втянуть внутрь, чем выпустить наружу, изо рта. Дело в том, что рядом с моим подземным убежищем стало слишком шумно и чересчур бодро. И когда мне предложили переждать в плите с частью моего народа...
   - Довольно, не продолжай, - Олли решительно вклинилась в паузу. - Что до шума - я надеюсь, он прекратится, наконец. Удивительно, что эти прислужники нечистого делают там с нашим приданым. Красть, во всяком случае, им наверняка будет скучновато.
   - Позвольте поинтересоваться, а что там такое? - спросило потустороннее создание с весьма живой интонацией.
   - Поинтересоваться-то можно, да большого проку с того не будет, - ответила Барба. - Небольшую часть его составляют женская одежда, столовое и постельное бельё, простые, как мы привыкли...
   - О! Знатные девицы из хорошего дома - и привыкли к простоте? Это ново! - обрадовался человечек и даже потёр руки. При этом стало ясно, что когти на самом деле - сильно отросшие и перекрученные спиралью ногти. Обыкновенные.
   - Ты, и верно, был человеком, до того как стать... - начала Барба.
   - Хозяином летучих мышей? Разумеется, - ответил он. - О том толкую. И это вовсе не такая забавная история, как вам может показаться. Хотите послушать? Уверяю вас, терпение ваше будет вознаграждено сторицей: пока мы находимся тут, мои приятели добудут вам какую-никакую пищу, не требующую готовки.
   - Отчего же нет, - ответили сёстры почти хором.
   - Тогда навострите уши, распушите перья, откройте глаза пошире и не вертите головами, мои совушки...
  
   Давным-давно не было здесь никаких башен и никаких стен, только холм высился, подобно острову, посреди плавного течения Игрицы. Река здесь раздваивалась и огибала вершину словно обручальным кольцом, что всегда бывает без камня, - с того и звался холм Обручальным. Склоны поросли густым лесом, основание было широким, а самая вершина в своей наготе походила на острый отломок кости. Граница двух маркизатов, Октомбер и Шарменуаз, проходила по реке, сам же холм был ничейным. Владельцы - и один, и другой - зарились на сие место, желая возвести на нём пограничную крепостцу, но не хватало обоим ни воинов для захвата, ни золота для того, чтобы свести лес, наломать и привезти камень для башенных стен.
   Сами маркизы с семьями жили не так далеко от берега, всяк по свою сторону весёлой воды. И были у них младшие дочери, почти ровесницы: как и принято в нашей земле, светловолосые и сероглазые, крепкие станом и отважные духом. Никогда эти девушки не видели друг друга, ибо враждовали их отцы. И разделяла обеих широкая вода.
   Но вот однажды вышла на прибрежный песок девица Айелет из рода Шармени, чтобы выстирать и высушить на себе нижнюю сорочку, благо не было никого на берегу в такой ранний час. И видит - наклоняется над водой такая же юная красавица и тоже нагнулась над чистой водой, и так же, как и перед Айелет, плещется и мерцает перед ней отражение.
   Выпрямились обе и глянули друг другу в очи - а зрение обеих было по причине юности таким острым, что разглядели они друг в друге всё до последней чёрточки.
   - Кто ты? - спросила Айелет. - Не верю я своим глазам: будто поставили на самом стрежне зеркало от воды до самого неба.
   И произнесла такие строки:
  

- Словно одно чрево выносило нас,

Словно облекла скорлупа одна,

Словно мы лежали, сплетясь накрепко:

Птенцы одного яйца, ядра одного ореха.

  
   - Зовут меня Исанжель из рода Октомбри, - отозвалась другая девица, и слова сии перенеслись на другой берег так легко, будто у них были крылья. - Не верю я своим глазам: где у меня родинка на правой щеке - у другой девицы на левой. Где серебряный перстенёк на пальце левой руки - у неё на правой в точности такой же: с мужской синей бирюзой, алыми девичьими корольками. Так же в точности спускается золотой локон на её белую щёку, а на щеках играет алый румянец и смеются ямочки. Так же крепки её груди, не знавшие в себе молока, и строен нагой стан.
   И произнесла стихи:
  

- Верно, были у наших матерей мужья-близнецы,

Верно, на одно лицо и статью одинаковы,

Верно, спутали их милые родительницы,

Как всех четверых вокруг клинка оборачивали.

   А был тогда древний обычай: если молодая пара желала сойтись не по сговору, не по желанию родителей, а по своей вольной воле, то отыскивали они присяжного мастера тяжёлого клинка и над вынутым из ножен мечом произносили слова клятвы. Считалось это порицаемым, но также и законным, ибо по нагой остроте проходит граница меж смертью и жизнью.
   - И наши стихи будто один арфист сочинил и положил на мелодию, - ответила Айелет. - Я зовусь Айелет да Шармени, и делит нас надвое не крепкое серебряное зеркало, не острый стальной меч, а тихая речная вода.
   В те давние времена Игрица и впрямь текла по равнине и бесилась только в ледоход, разламывая пополам льдины, разливаясь озером и подтачивая берега.
   - Отчего тогда тебе, Айелет, не переплыть через воду? - ответила Исанжель. - Или ты хочешь подождать, пока я сама такое сделаю?
   Бросилась Айелет в реку как была и легко достигла другого берега - в те давние времена оба они были невысокие.
   Взялись девушки за руки и поцеловались, а потом улеглись в зарослях чернотала и стали учтиво да прилично беседовать.
   На следующий день сделала такое Исанжель, и укрыли их обеих поникший тростник и свисающая с кручи трава.
   Мало кому из родни и тем более слуг приходило на ум учинять семейный досмотр. И оттого длилось счастье девушек всю весну и всё лето. Однако встречались они лишь при ярком свете солнца и никогда - при тусклом свете луны.
   - Если бы тебе стать прекрасным юношей, пожалуй, не было бы нужды нам ото всех таиться, - сказала как-то Айелет подруге.
   - Если бы тебе стать прекрасным воином в цвете лет, всё равно не обручили бы нас и не повенчали, - ответила Исанжель своей милой. - Ибо наши отцы вечно в ссоре.
   - Что же нам делать? - спросила подругу Айелет.
   - То, что уже делаем, - ответила Исанжель с грустью. - Видно, большего не подарит нам судьба.
   Весна - время лёгкое, лето - беспечное. Но в середине осени, когда поникли и поредели ивы, пожухла трава и земля сделалась волглой, пришлось обеим укутываться в плащи и укрываться от заморозков попеременно в широкой яме от корней упавшей сосны или в узкой норе под обрывом. Тогда увидел их игры и ласки главный смотритель дома Шармени и доложил хозяину.
   - Ведал я, с кем милуется моя родная кровь, надеялся, что примирит это наши семейства, когда решатся обе на замужество; но не подозревал, что так далеко зашло дело у обеих, - сказал тот в гневе и ещё прибавил:
   - Вот если бы уже стояла на верху холма замковая башня, заточил бы я туда мою блудную дочь и не тревожился более ни о чём.
   Когда же переплыла Исанжель через реку с узлом своих одежд на голове - ибо то была её очередь искать брода - и стала обтираться и кутаться, увидел её один из пастухов отца. Он давно уже чуял неладное, а тут ещё Айелет смотрела со своей стороны на подругу, улыбалась и махала рукой.
   И вот рассказал пастух о виденном управителю дома Октомбри, а тот - отцу Исанжель Рассвирепел тогда сеньор Октомбри и промолвил:
   - Родные стены не могут удержать их от непотребства, которое творят.
   И пожелал вслух:
   - Вот если бы уже стояла на верху холма замковая башня, запер бы я туда мою презренную дочь и оставил на произвол судьбы.
  
   Сами девицы не подозревали о том, что их кто-то видел. Но когда в очередной раз увиделись на берегу сеньората Октомбри, сказала Айелет:
   - Снег в воздухе, изморозь на земле, остуда в сердце. Ибо всему своё время и место под солнцем: зимой спать, весной ликовать, летом растить урожай, в начале осени его собирать, поздней осенью грустить. Расстанемся же для грусти и памяти, ибо урожай нашей любви уже поспел и собран в житницы.
   И ответила Исанжель:
   - Печально всё это. Одно остаётся нам в утешение: что ходили мы прямой дорогой дня и никогда не соблазнялись кривыми тропами ночи. Оттого надеюсь я на новую, лучшую весну.
   - Я тоже надеюсь, - вздохнула Айелет и даже немного поплакала.
  
   А пока обменивались девушки на прощанье любезными словами, в глубочайшей тайне спустился сеньор Шармени в погреб своего дома, зажёг чёрную полуночную свечу посреди мелового восьмигранника, окропил алой влагой, что выцедил из пальца, и воззвал к Хозяину Сов:
  

- И словом, и мыслью моей заклинаю -

Приди на мой зов ты, кто изгнан из рая.

И плоть, и всю кровь, и что хочешь возьми,

Чтоб дом мой над всеми вознёсся людьми.

   До самых сводов полыхнула свеча, и посреди пламени встал, упираясь в своды, Ночной Властелин. Фосфорным лунным серебром горел в полутьме его лик, тусклым серебром падающих комет - двойной ряд галунов поперёк груди, похожий на рёбра скелета. Мантия соткана будто из чёрного смерча, кудри сплетены из клубящихся змей.
   - Ради чего ты потревожил меня, человек? - проговорил Владыка Ночи веско, будто гром. - Надеюсь, не понапрасну творил ты колдовство, ибо многие поплатились за такое.
   - Не понапрасну, - ответил сеньор. - Хочу я, чтобы воздвиг ты для меня каменную башню на вершине Обручального Холма и обнёс палисадом. И чтобы стояла она там не далее чем к завтрашнему утру.
   - Нечего сказать, большой срок ты мне выделил для работы и ничтожную цель поставил! - расхохотался Владыка Сов, и смех его был подобен вою урагана. - Но так и быть, утвержу тебе башню всем на диво.
   - А чем придётся мне платить? - с некоей робостью спросил сеньор.
   - Сущим пустяком, - ответил сатана. - Такие строения крепятся не известковым раствором, но чистой кровью. И лучше всего подходит для такого последняя кровь невинной девицы, выточенная по капле. Назови имя - не обязательно той, что принадлежит к твоей семье, и не обязательно девы, но любое по твоему выбору - и больше не думай ни о чём.
   - Исанжель да Октомбри, - нимало не колеблясь, ответил владелец Шармени. - Можешь высосать её хоть досуха.
   - Да будет так! - ответил Властитель Сов.
  
   В это же самое время спустился сеньор Октомбри в мрачный подвал своего особняка, возжёг свечу из чёрного воска, укрепил в шандале вниз пламенем и капнул себе на запястье расплавленным воском, произнеся следующее заклинание:
  

- Пламя вглубь протечёт - вознесёшься ты вверх,

Козней всех устроитель, губитель утех.

Сделай всё как хочу. За ценой не стою -

Лишь бы выполнил давнюю прихоть мою.

  
   Растёкся воск по полу наподобие дымного зеркала, засверкал жаркими искрами, и стал в середине жидкого огня Владыка Нетопырей. Хладная синева струится из глаз, сияющий мрак - от лица, длинные волосы разметал по плечам нездешний ветер. Шитье камзола искрится мириадом погибших звёзд, мрачный плащ подобен кожистому крылу.
   И проговорил Властелин Ночных Тварей голосом, каким может вопрошать лишь бездна бездну:
   - Во имя чего сложил ты такие скверные вирши, человек? Надеюсь, что велика твоя нужда и воистину немало согласен ты отдать во имя неё.
   - Воистину так, - отозвался сеньор Октомбри. - Ибо желаю, чтобы построил ты для меня гранитный донжон на Обручальном Холме и обнёс его бревенчатой стеной. И чтобы оказался он там не далее чем к грядущему утру.
   - Поистине, малый срок ты мне выделил и великую цель поставил! - рассмеялся Владыка Нетопырей, и хохот его показался человеку грозной песнью надвигающегося урагана. - Решено: получишь свою игрушку точно в назначенный срок.
   - А что ты с меня потребуешь в ответ? - спросил хозяин дома Октомбри с показной отвагой.
   - Сущую мелочь, - ответил сатана. - Подобные здания возводятся в единый миг, но стоят века лишь будучи скреплены в основании чистейшей телесной жидкостью. И лучше всего подходит для такой цели первая кровь юной женщины. Назови мне любое имя по своему выбору и больше ни о чём не заботься.
   - Айелет да Шармени, - не усомнившись ни на мгновенье, ответил владелец Октомбри. - Бери эту шлюху и владей к полнейшему своему удовольствию.
   - Сказано-сделано! - рассмеялся дьявол. - Только смотри не пожалей потом - мои дела никому назад не повернуть!
  
   Наступила ночь, и на границе обеих земель воцарилась тишина - такая, наверное, была до начала времён и снова наступит в конце мира.
   И вот вышло из-за туманного окоёма солнце, похожее на медаль тусклой латуни, и осветило...
   Две стройных, как молодое деревце, каменных башни, построенных почти вплотную друг к другу и окружённых деревянной стеной. Лес почти до самого берега Игрицы был вырублен, вершина холма стёсана, чтобы дать место созданиям нечистого духа, река же заметно обмельчала.
   Оба сеньора недолго сокрушались этому, отчего-то не случилось меж ними и обычной ссоры. Каждый завёл дочку вместе с небольшой свитой внутрь нового замка по лестнице, возникшей вместе со всем остальным, опустил входную решётку и затворил ворота. Сами же сеньоры овладевать каждый своей башней не спешили.
  
   Не прошло, однако и недели со дня заключения, как верный слуга подвёл к Айелет красивого и по виду знатного молодого рыцаря в богатой одежде, и походил тот юноша на Исанжель, как один червонец новой чеканки на другой.
   - Милая сэнья Айелет! - проговорил рыцарь и отвесил низкий поклон. - Ваш батюшка разрешил мне искать вашей руки. Ни в коей мере не желает он понуждать вас к браку, но если вы примете меня как жениха, узы ваши станут менее тяжкими, а заточение, надеюсь, - более сладостным.
   "Будет противно небесам, если я продолжу настаивать на своём одиночестве, - подумала Айелет. - Рано или поздно придётся мне с ним расстаться, и тогда получу я куда большую власть и свободу, чем ныне. А это значит - прогулки вне стен и свидания с моей Исанжель".
   И робко улыбнулась рыцарю. А когда тот так же учтиво и благопристойно попросил о "запечатленном" поцелуе в уста, коим повсеместно утверждают важные решения, дала и его.
   Также произнёс рыцарь через некое время:
   - Сговор - почти что обручение, обручение - то же венчание.
   - Чтобы преодолеть два шага между тем и этим, этим и тем - может не хватить целой жизни, - ответила ему Айелет. Но что предпринял он и что сделала она - навсегда осталось в тайне.
   Не прошло и декады невольного затворничества обеих дев, как преданная служанка, запыхавшись, доложила деве Исанжель, что в замок прибыл светский аббат - из тех, чьё звание привязано к бывшим монастырским землям, но не связано с обетом безбрачия, - и просит свидания с молодой госпожой. А также прибавила, что он молод, красив и, судя по разговору, весьма учён.
   Что сей аббат походил на Айелет, будто правая рука на левую, старуха не сказала: давно была она подслеповата и с недавних пор хитра, оттого и решила, что пристойней и надёжнее будет, если госпожа убедится во всём сама.
   Аббат приветствовал Исанжель в точности теми же словами, что рыцарь - её подругу.
   - Думаю я, что вас, дворянин, послала мне судьба, - ответила ему девица. - И чему быть, того не объедешь по кривой дороге: мои же пути всегда были прямы. Даст Бог, стану я вам не одной невестой, но верной супругой и матерью славных детей. Одно вы должны будете мне обещать: чтобы ни вы сами, ни мой отец, ныне близкий к тому, чтобы меня проклясть, ни прочие родичи и друзья родичей не вставали между мной и душевной подругой моей из рода Шармени.
   - Удивительное условие, - сказал Властелин Сов (а это, разумеется, был он, он же сыграл и рыцаря). - Достойное условие. Ибо, я думаю, лишь Тот, кто выше нас всех, мог вложить вам в уста эти слова. Я принимаю их и даю вам в том нерушимую клятву.
   С тем он нагнулся и поцеловал девицу в нежную шею - туда, где трепетала голубоватая жилка, свидетельствующая о чистоте и благородстве крови.
   И проговорил:
   - Сговор - почти что обручение, обручение - то же венчание.
   - "Почти" - слово много более длинное, чем пять букв, его составляющих, - сказала Исанжель. - Не будем торопить нашу участь.
   Но что предпринял в ответ мнимый аббат и что сделала она - навсегда осталось в тайне.
  
   Итак, обе девушки привечали своего общего жениха в двух разных лицах, и обе постепенно теряли телесную силу и свежесть. Но, как ни удивительно, красота их лишь делалась ярче и возрастала до пределов воистину неземных - оттого никто не заподозрил неладного до тех пор, пока обе не слегли окончательно. Кровопийца к тому времени исчез без следа.
   Лишь тогда поняли безутешные отцы, как их провёл Враг - нисколько, при всём том, не обманывая, лишь исполнив их волю дотошно и буквально. Каждую из девиц погребли в крипте собственной башни, коя получила, таким образом, девственную кровь наряду с девственной плотью.
   Оставшись наедине с гробом дочери, заплакал старый сеньор Шармени:
   - Хозяин Сов, знал я, что ты коварен наряду с честностью и честен помимо людского коварства. Но, как и все, попался в ловушку. Неужели никак нельзя было нам с дочерью не разлучаться?
   - Раз уж ты понял и раскаиваешься, то можно это исправить, - ответил сатана голосом из тьмы. - Повесься прямо здесь на собственной шпажной перевязи - и станешь одним из моих местоблюстителей. Но не примут тебя во веки веков ни рай, потому что ты убил себя по моему наущению, ни ад - ибо в моём огненном дворце хватает верных слуг.
   Так кончил свою жизнь в позоре сеньор Шармени и стал ничтожней, чем призрак. Призраки ведь хотя и прикованы к тому зданию, где умерли, но вид имеют человеческий, а не обезьяний или какой ешё.
  
   Тем временем ушли провожающие из подземелья другой башни, оставив родителя Исанжель в великой скорби и гневе.
   И возопил бездне сеньор Октомбри:
   - Не жизнь и кровь милой своей дочери отдал я тебе, Навечно Проклятый, но кровь её развратительницы!
   - Сволочь и подлец, - проговорил сатана, невесть откуда взявшийся. Вид его был не так величествен и горделив, как в былые посещения: скорее хмур и печален. - Я просил у тебя лишь ту малую кровь, которая истекает при снятии печати девства, когда девушка впервые становится женщиной. И ради того хотел лишь, чтобы брачное ложе твоей Исанжели было постлано в нижних помещениях башни, как обыкновенно и делают. Но хотя ты вручил мне другую красавицу, у твоего соперника хватило ума подставить твою собственную дочь. За каждую из работ заплатили мне с одинаковой щедростью - я же всегда беру всё, что мне дают, ибо не слишком вы, люди, ко мне благоволите.
   - Так я не получу от тебя никакого возмещения? - спросил владелец замка в отчаянии.
   - Отчего же. Говори - и получишь по слову своему, - усмехнулся Хозяин Сов. - Отчего бы дьяволу не проявить сочувствие к тому, кто сам на такое неспособен?
   - В таком случае, хочу я стать духом Игрицы и пробить себе дорогу в теле холма, дабы течь отныне в глубине ущелья, - сказал сеньор Шармени. - И чтобы как мог, противился я переправе с одного берега на другой.
   - Идёт! - воскликнул сатана.
   Воды Игрицы на миг замерли. Потом она ударила в нагой склон горы и развалила его будто лезвием мясницкого топора. Башни дрогнули, чуть отклонились одна от другой, но устояли на разных краях ущелья. И река, соединив малые притоки, влилась в новое русло, иссушив прежнее.
  
   - Что и говорить, игра вышла недурная, - проговорил Хозяин Нетопырей, глядя на дело рук своих. - В придачу к ней получил я отсрочку от Суда: несколько веков земного бытия. Ведь сильна как смерть первая девичья кровь - и даже сильнее смерти.
   Тут он вспомнил некие слова и некий свой ответ.
   "Удивительные создания - люди, - сказал он про себя. - Делают притчу из моей лживости, но доверяются моему слову. Особенно одна - почти что моя суженая. Надо бы хоть с ней поступить по справедливости и без моих обычных увёрток".
   - Исанжель! - позвал он. - Айелет! Восстаньте и слушайте меня!
   Две зыбких тени - одна поднявшаяся из склепа, другая - проникшая сквозь три стены, - взялись перед ним за руки и так замерли.
   - Лгут, что вампир, испивая от человека, делает его подобным себе в бессмертии, - произнес Владыка Сов. - Но я имею власть обернуть ложь правдой. Хотите ли вы по-прежнему быть рядом и не расставаться?
   - Хотим, - ответили тени как бы слабым дуновением ветра.
   - Тогда не расставайтесь, - ответил он. - Так мало плоти осталось от вас, что можете вы проникать сквозь стены, ходить по воде и летать повсюду на крыльях ветра. Так много - что не подниметесь на небо, пока обуревают вас земные страсти. На самом деле то не я вам повелеваю - "делайте одно, а другого не делайте". Такое может лишь Всевышний. Я лишь проявляю заложенное в вас изначально - такое, о чём вы, быть может, никогда не догадались сами.
   - Благодарим тебя, Дух Ночи, - прошелестели голоса подобно сухой осенней листве, когда вихрь кружит её по торной дороге. - Пусть не так давит на тебя проклятие.
   И как только провещали сие Айелет и Исанжель, вернулась к ним былая красота в удесятерённом виде.
   Где теперь те девицы и какими путями бродит Повелитель Сов - никто не знает. Вертдом ведь не древняя Земля, а нечто иное - быть может, лучшее.
  
   Когда старичок закончил свою повесть, Олавирхо и Барбара одномоментно вдохнули, будто до того момента поглощали не воздух, а россказни Хозяина Летучих Мышей.
   - Выходит, ты был отцом Айелет? - спросила наконец Олли.
   - Увы, и из одного греха я перешёл в другой, - ответил он. - Нет рядом со мной моей дочери, ибо истлел прах, а душа странствует. Может быть, пребывает вместе с подругой в Садах Блаженства, но скорее всего ещё не напитались они красотой и многобразием живого мира. Ибо не одно пространство, но и время, настоящее, прошлое и будущее, стало обеим подвластно.
   - Бедный, - сказала Барба. - Если можем мы тебе помочь - стоило бы попробовать.
   - Кажется, можете, - хитро улыбнулся карлик и застучал когтями сапожек по чумазой стенке котла. - Я ведь чуточку вам соврал и не выдал самого главного - наши мальчики запретили. Невинны остались обе мои дочери и не подарили искусителю самого заветного. Оттого сообщил он мне на прощание, что как только две совсем других девицы отдадут себя своим женихам и отметят грань между девством и замужеством, я стану вновь свободен. Не нужно для этого им расходиться по башням, потому что ныне соединил их мост. И в крипту спускаться вовсе не обязательно - камни за долгий срок научились разговаривать между собой. А сейчас разрешите мне вас покинуть - мои слуги уже доставили вам в светёлку немного вашей любимой овсянки с луговым мёдом, тростниковым сахаром и козьим молоком. Надеюсь, она не слишком подгорела.
   Разумеется, "не слишком" было весьма оптимистичным прогнозом. В сочетании с другими веществами и запахами, крайне полезными для здоровья, овсянка производила впечатление буквально неизгладимое. В том смысле, что звала к трубе и брани.
   - Ну что, - произнесла Барбара, облизав ложку и постучав ею о днище котелка, - папа Рауди готовил явно получше. Помнишь фрикасе из лягушачьих лапок и консоме из мышиных потрошков?
   - О-о, - старшая сестра подняла очи горе в восхищении, безусловно непритворном, - а как замечательно у него получался жюльен из бледных мухоморов! Даже есть было можно. Хватало на всех желающих - правда, и добавки потом никому не требовалось.
   - И фондю бургиньон из яиц мериносов, тушёных в кипящей молофье, - кивнула младшенькая. - До того неповторимо, что хоть на стенку чума лезь.
   - Барб, вот уж от кого не ожидала юмора ниже пояса...
   - Ниже пояса у меня джамбия, - отрезала Барбара. - А выше этот самый густой габерсуп в желудке доваривается. Ну, жидкая габеркаша. Как говорят рутены, овсина за овсиной гоняется с дубиной. С урчанием и сугубым рыком.
   - Так что, можно сказать, мы уже не голодные - просто очень злые?
   - Можно и так.
   - Есть чем встретить грядущую опасность?
   - Олли, если в тебе уже сейчас еда не удерживается...
   - Ничего, мы люди привычные. Загоним поглубже одним волевым усилием.
   Затем они вытерли котелок и ложки обрывком хилой занавеси, которая валялась на гардеробе, ополоснули кипятком и оставили на табурете как следует проветриться.
  
   Далеко от них толкуют между собой задушевные приятели, трудолюбиво перебирая зерновой и мясной оброк, что хранится в леднике под главной комнатой. Готовить они любят - каждый день на столе новое блюдо, а то и два.
   - Сента, как по-твоему, наши девы уже сподобились потревожить предка?
   - Водяного - точно нет, Арми. Из реки точно бы нахлебались, крикнули бы на помощь - а до нас долетело. От Того, кто Живёт в Кастрюле, ничего хуже "караула" и рататуя не случалось.
   - А свою шарманку он для них завёл? Про чистую девичью любовь. Буквально сестринскую.
   - Как явился со своим летучим войском - так и завёл, наверное. В смысле - изженись от вас нечистый куда подальше, а то непонятно, кому хуже придётся. Трюк с каретой, между прочим, не одного тебя впечатлил.
   - У полуморян, а ещё вернее у чистых морян, сила показывается всплесками. Сначала копится, потом, говорят, им надо самим по себе ударить. Под рану подставиться, выскочить голышом на холод, ну, в таком роде.
   - Ты имеешь в виду, что мою будущую супругу надо принудительно оборачивать в хлопковое волокно и ставить на полку, чтобы не проявляла характер? А мы-то хотели использовать её для заточки холодного оружия...
   - Тут скорей язычок Барбары бы пригодился. Или ум - в качестве оселка.
   - Сента, ты и верно умён, если так сразу такое определил.
  
   Тем временем сёстры догадались, как отомкнуть портал, через который исчезли женихи. Дело было простое: под ручкой виднелся бугорок потайной "клямки" - хитрого гибрида крючка с пробоем, который сам собой падает в гнездо, стоит захлопнуть дверцу, и открывает её снаружи с помощью рычага.
   Каморка была чётко прямоугольной, а не в виде обычной для замка трапеции, что заставляло предположить в стенах пазухи. Соединяющие анфиладу двери были, по-видимому, заложены кирпичом и покрыты штукатуркой в цвет камня, а то и вообще отсутствовали с самого начала. Единственное окно представляло собой неширокий проём, на уровне которого сразу начиналось полотно моста. Перила выглядели сквозным наличником, довольно красивым: особенно красили их парные изображения горгон с извивающимися змеёй волосами, вплетённые у узор.
   - Югендштиль, - пробормотала Олли. - Как знаменитая мраморная лестница в особняке миллионера - помнишь, ты мне картинку в рутенском альбоме показывала? Рябушина-Горьковского.
   - Миллионера Рябушинского, - с важностью поправила Барба. - И пролетария Горького.
   - Всё-то ты помнишь, - заметила старшая сестра. - А об мою умную голову всё как о стенку горох. Кстати, где тут может прятаться аудиогид?
   - М-м?
   - Ну вот как в музее, куда мама Галина нас таскала по книге Армана Фрайбуржца. Там дают такую дубинку на ручке, словно у копа... стражника, в общем. Направишь её на любой предмет - тот сразу говорить начинает. Выкладывать свою подноготную.
   - А, поняла. Как было с доспехами и котлом. И в самом деле, за боковыми стенками пустоты, - доложила Барбара, выстукивая одну. - Замурованные тайники.
   - Страшно подумать, что в них может прятаться, - Олли вздрогнула плечами, как цыганка. - Оружие, пыточный нструментарий, пропащие души...
   - Не в них. То есть не совсем в них. Обернись, - чуть более хладнокровно ответила сестра.
   Рядом с дверью и напротив проёма еле выступал из камня косой крест в рост человека.
   - Вот на нём того мальчика и распинали, - с благоговейным ужасом шепнула Олли. - Ты это имеешь в виду?
   На полированном полотне из эбена выступили кольца - вверху и внизу, по одному на каждой перекладине.
   - Вложи руки в петли, Фома неверующий, и убедишься, - прошелестел некий высокий голос.
   - Ага, и за компанию ножки в стальные захваты, - громко ответила Олли.
   - Не обязательно слушаться это...этого...буквально, - сказала сестра и потянула за одно из верхних колец.
   - Ты умён и смел, пришелец, - ответил тот же призрачный тенор. - За стенами и в самом деле прячется нечто устрашающее самых отважных, но это я сам. Проникаю влагой через внешние стены, проницаю будущее, ибо воды, духом которых являюсь, - суть олицетворение времён.
   - А внутрь башни ты, похоже, не можешь и не смеешь проникнуть? - спросила Барбара.
   - Дотронься до второго наручника, коли хочешь убедиться, - продолжил голос.
   - Барб, не делай! - крикнула Олли.
   - Это не он, - хладнокровно ответила сестра. - То есть он в самом деле старый сеньор Октомбри, но находится в чужом замке не по праву. Его тут не было во время более поздней истории, которую рассказал нам Торквес. А позже именно от него входы на мост заплели.
   И она резко потянула за вторую часть оков, словно за кисть звонка, которым вызывают служанку, поднявшись при этом на цыпочки.
   Незримый двойной смерч прихлынул в комнату и закрутился по полу, прижимая обеих девушек к стенам.
   - Бросить в него джамбией или как, - пробормотала Олли, плюясь мраморной крошкой.
   - Погоди, не лезь, - ответила сестра, - сами справятся.
   В самом деле, минуты через две чудище улеглось наземь и утихло.
   - Вот теперь можно и поговорить, - сказал некто с басовито-уверенной интонацией. - Убрался восвояси. А то завёл манеру подстерегать: гостей с моста слизывать пенной струёй и в реке топить. Правда, молодых хозяев кое-как слушается.
   - То есть вы не думаете, что это прямая подстава, незнакомец? - спросила Олли.
   - Сестра имеет в виду такую шуточку наших женихов, - пояснила Барба. - Просто лексический запас у неё своеобычный. Да, мы зовёмся Олавирхо и Барбари.
   - И я вовсе не чужак и незнакомец какой-то, но гость, - пояснил невидимка. - Навещал однажды в Вестфольде Акселевых детишек, решил после чуток развеяться - и застрял. Места здесь дикие, скудные, для потомственного горожанина непривычные - но больно хороши.
   - Какого Акселя? Не нашего побочного предка? - спросила Олавирхо.
   - Похоже, что его, - ответил призрак. - Вернусь на Поля - спрошу о таких хорошеньких потомицах: откуда взял и с какого боку они припёка. Да, имя моё, любезные сэньи, - мэс Лебонай из Марсалии. Городок такой есть на готийском побережье, что нынче отошёл моим любимым морянцам.
   - А мы вроде королевские приемыши, - объяснила Барбара. - Не более того.
   - И не менее, - влезла со своим Олавирхо. - Я, кстати, наполовину ба-нэсхин, по отцу. Ну, вообще-то моя Орихалхо скорее вторая мама.
   - О, тогда моя история - для вас, - обрадовался Лебонай. - С крепостью она никаким боком не связана, но вдруг пригодится. В познавательных целях, потому как про Морской Народ. Будете слушать?
   - Да почему же нет, - ответила Барба. - Тем более ты нас из беды выручил.
   - Тогда слушайте!
   Звали моего героя примерно так: Кхоломбхи. То есть, в зависимости от обстоятельств, Коломба или Колумбан. То есть крестили. То есть - в честь легендарного монаха-миссионера из земли Эйрин. Нет, снова вру. Звать его в городе не звали вообще никак - просто кричали при большой нужде "Эй" или "Нэсси". То есть "существо с моря", морянин, в отличие от землянца, вертдомца, человека родом с твёрдой суши. У вас, наверху, ведь до сих пор так говорят?
Когда древние ирландские отшельники прошли сквозь Радужный Ореол, они прежде всего увидели множество малых островков, а на самих островках по неистребимой привычке приобщили местное население к своему нохрийскому богу. При этом они едва распознали в жителях взрослых особей, с неким усилием сочли их за людей, а по поводу того, чтобы определить, где мужчина, а где женщина, доверились самим морянам. Даже венчали прелестных и юных (по определению) ба-инхсани с матросами, порядком изголодавшимися по женскому лону, и растолковывали обеим сторонам, что судьба жены с вот этих самых пор - плодить супругу детей и следовать за ним неотступно. Соблюдение первой заповеди породило череду ребятишек, которые выглядели натуральными землянцами: гордость своих отцов, однако! Соблюдение второй - то, что наша Марсалия оказалась переполнена брошенными женщинами странного облика: смуглыми, черноволосыми и пухлогубыми, ростом по плечо готийской девочке-подростку (переростку, ха) и в точности такой же стати. Как в эту компанию затесались мужчины, одному пророку Езу Ха-Нохри известно.

Марсалия - готийский морской порт не из последних, полный малых и больших судов, стоящих на рейде, пирсе и у гнилого причала, и такая же полная жопа. Насильственно разведённым обезьянкам, которые из рук вон плохо изъяснялись на местном диалекте и не были обучены ничему толковому, оставался лишь один путь: в грузчики. Дома терпимости такими уродками брезговали: ни груди, ни бёдер и вдобавок нос что лепешка или (напротив) ястребиный коготь. Хотя воинские школы... Я имею в виду - не армейские, скорее такие, откуда берут танцевать на похоронах с нагим железом в кулаке...

После армии и флота я начал карьеру именно в одном из бойцовых клубов, иначе "аквариумов". Потом следовали неизбежные ступени: охранник и учитель салажат, вышибала в высокопробном борделе, доверенное лицо мадам бандерши. Поднабравшись опыта и звонкой монеты, я сам купил помещение с лицензией. Чуть захиревшее.
И поймал сразу всех возможных зайцев.

Наряду с традицией моя знакомая мадам оказывала услуги определённого вида. Для тех, кто хотел научиться властвовать собой и своей половиной или, напротив, скучал по домашним и флотским порядкам с мордобитием, рукоприкладством и линьками. В том самом роде, вы понимаете. Но услужали её девицы робко и не вполне умело.
А не вышедшие рылом морянки и моряне были благодарной почвой для моего экск... эксперимента.

Дело в том, что у ба-нэсхин чувствительность к боли немного ниже, а выносливость - куда как выше человеческой. Теперь-то все об этом знают. Также у них гибкий душевный склад, спокойный темперамент, беззащитный облик, а в придачу тем из них, кого я навербовал, довелось хлебнуть горячего полной ложкой. Так что и мысли у них не возникало фордыбачиться.

Цену за их услуги я назначил по поговорке: "Заплатишь побольше - проймёт поглубже", Во-первых, привлекает внимание. Во-вторых, отсеивает нежелательную клиентуру. В-третьих - есть на что нанять охранцов и подмазать городские власти. Третье соображение оказалось, кстати, самым недолговечным. Всё и так стало нашим... ну. почти.

Итак, девушки в основном прощупывали любопытных, юноши - сторожили и обучались тонкостям сего дела у отставников, в том числе меня самого. Публика сразу возникла чистая: кто ощущал себя достаточно сильным, чтобы открыто потакать своим прихотям, кто - слишком слабым и избалованным, чтобы устоять перед риском и соблазном, а кто завернул якобы во имя проверки. Впрочем, последние, то есть члены Совета Знатнейших и маэстрата, состоящего из купцов, готовы были и чёртову куму приветить, лишь бы город не слишком напоминал Содом. Или, что то же, достославную столицу родимой Готии, Лутению - особенно в последние времена, весьма и весьма интересные.

Постепенно вкусы клиентов определились, полюбовные связи установились - с обеих сторон народу было немного, однако деньги текли плодоносным потоком, и я уже подумывал, не освежить ли прежние контакты ради поиска иных медоносных пчёлок и пастбищ. Новые контакты - с шорниками, кузнецами и одним замечательным столяром-краснодеревщиком - я уже наладил.

У нас были надлежащим образом оформлены четыре больших зала и десятка три крошечных двойных спаленок для персонала. Большинство благородных посетителей требует интима один на один, но кое-кто смущается проносить кнуты, цепи, ошейники и прочий собачий антураж туда, где шёлковые обои в розочку и скондские ковры с медальонами. Простор ему подавай и соответственные декорации. Насчёт обоев - это фигура речи, обстановка у моих тружениц строгая, хотя недешёвая и легко пачкается.
В общем, всё было на мази - то бишь смазано, подмазано и поставлено на резвые колёса.
Посреди наступающих и отступающих проблем я держался скромно и с уверенным достоинством: педель в аристократическом учебном заведении.

И вот именно тогда мне нанёс визит сам молодой Марсальский Господин.

С неким опозданием замечу, что власть в городе была о трёх головах. Первое - своего рода парламент, в свою очередь состоящий из двух палат. О нём уже было. Второе - некий пришлец в чине маркиза или графа. Его можно было бы и не считать, только вот назначал его король, а держала на привязи Супрема. В центральных землях этим монашкам уже начали переламывать хребет по причине Великой Готийской Заварухи, сиречь революции. Однако последний король ещё не был удавлен на кишке последнего попа, его королева не сложила под меч очаровательную головку, а простые граждане считали, что в такой помойной клоаке, как Марсалия, навести и сохранить порядок могут лишь оборотни - ищейки в чёрной сутане, которую легко поменять на мирскую одежду.
Ну да, тот же род зверя, что и моряне. В некоем смысле.
А третьей головой был Старый Господин города. Мейстер Годомер.
Исполнитель суровых приговоров. Городской палач.

И не думайте, что от него так уж нос воротили. Маэстратцы вынуждены были перед ним стелиться, прямо-таки лебезить: верная рука на эфесе меча - дело редкое, а нужда в ней никогда не перестаёт. Неровён час такой ценный специалист уйдёт в места, где лучше платят. К подножию лутенской Старой Брюзги, например. (Говорили, у тамошних заплечных мейстеров уже руки отваливаются - за шнурок дёргать. Или по старинке винты на гарроте закручивать.) По традиции, городские господа были мастаками в деле целительства: приходилось досконально изучать телесный строй и склад, причём, что ценно, благодаря обильному вскрытию мертвецов. Также - чтобы не простаивали без дела - им дали на откуп местные бани и отхожие места, отчего сад вокруг "Вольного Дома", обиталища палачей вне городских стен, было не стыдно показать любому герцогу, а члены господской семьи благоухали крепким лавандовым и гвоздичным мылом собственного производства. Я имею в виду растительное и животное сырьё, а не конечный продукт возгонки.
А ещё палачи в рамках традиции блюли в лупанарах тишь, гладь и благодать. Чуточку пробовали на зуб доброкачественность предлагаемого товара, в частном порядке меняли здешнее шило на своё мыло - ну, как всегда.

Так вот, расположилось любимое чадо старины Годи в кресле напротив меня и доложилось по существу.
Парню уже скоро двадцать лет, действует при папаше и его именем успешно, однако работать самостоятельно не дают. Не позволяют вступить в гильдию и сдать шедевр. Считают незрелым, хотя в полную силу вошёл, как и положено людям его склада, лет в шестнадцать.
- И отчего так, мейст Фальбер?
(На самом деле он Фальберг, на вестфольдский манер, но тут же у нас Готия.)
Оказывается, не умеет соблюсти меру. Слишком ненавидит преступников и жалеет тех, кто невинен. Не владеет собой в должной мере. Переступает за грань и в результате причиняет лишние муки и тем, и этим.
- Невинным-то отчего? И откуда они вообще у вас берутся?
- Утверждение свидетелей, мэс Лебонай. Их обвинения следует проверить и запечатать силой, но прилагать вдвое, а то и втрое меньшие старания, чем если бы они сами преступили. В попытке облегчить дело у меня зачастую срывается рука. А если меня не примут старшие - семья, того и гляди, потеряет город.
Беру назад слова о незаменимости мастера такой квалификации. Нет, они правильные, но после смерти отца Высокие и маэстрат не обязательно ищут среди сыновей. Чаще назначают свободные выборы.
- И как ты, сынок своего отца, собираешься выходить из положения с нашей помощью?
Он пояснил. Ему требуется некий нейтрал для оттачивания мастерства. Не виновный, не откровенный ангелок - разве что в рамках игры, в которой самому Фальберу, впрочем, неохота принимать участие. Не придающий особого значения внешним, так сказать, воздействиям и обстоятельствам. Терпеливый и обладающий развитой волей. Готовый не только подчиняться, но в какой-то мере и властвовать. Мои моряне именно таковы.
- Твои определения меня удивляют, мейст, - ответил я. (На самом деле - лишь тем, как хорошо он понял моих подопечных. Хоть и не до самого конца.) - Моих деток используют для игры в господина и раба, наказание и подчинение, но никто не желает от них большего.
- Разве, мэс Лебонай? Батюшка любит говорить, что ты тёртый калач и поймать тебя врасплох почти невозможно. В смысле всё изо всего сумеешь сотворить.
В общем, он мне польстил, а нравился ещё и до того: Годи брал его на время своих инспекторских посиделок, но в запечатанном виде, если вы понимаете. Никаких угощений, тем более экзотическими блюдами.
- Что заказ тебе обойдётся в кругленькую сумму, ты догадываешься? - ответил я. - Не считая того, чем захочешь отдарить лично её или её.
- Нормально. По словам горожан, в "Вольном Доме" все оконные решётки из чистого золота.
Ага, он явно умён, если умеет так играть словами.
- И что наносить вред живому товару ни в коем разе не полагается, ведь тоже тебе сказали? За каждую царапину платишь особо, за лишний день, проведенный в постели или лазарете, тоже, а уж если крупно нагадишь...
Чем можно ему пригрозить в последнем случае, я не знал и оттого сделал выразительную паузу.
- Я довольно искусен, - ответил Фаль. Подчеркнув "довольно" усилением голоса.
Также я оговорил себе право наблюдать за парой явно - это попервоначалу - и тайно, через глазок. Обосновав тем, что дело весьма непонятное, своих питомцев я обязан пасти и блюсти, а что до морального ущерба - так я лет десять как сухой стручок и никакой прибыли от подглядывания иметь не буду.
- Не беда, я привык стоять на высоком помосте, - сказал он кратко. - Лишние глаза не смутят.
Тогда я ответил, что так тому и быть, но предложить в единоличное владение могу лишь Кола. Все остальные имеют постоянного покровителя и к тому же немало заняты отдельными приработками. Кола пользуется успехом, но сам не предпочитает никого, и близких обратно-поступательных отношений у него ни с кем так и не завязалось.
- Я могу посмотреть, прежде чем дать ответ? - сказал мой собеседник.
- Да ради всех святых.
Мы ещё немного поспорили, следует ли закрыть ему физиономию полумаской: палачи, вопреки досужей болтовне, прибегают к такому ходу редко и в порядке устрашения, не тайны. А знать, с кем имеет дело, с Исполнителем или заурядным гражданином, ба-инхсани или там ба-инхсану не обязательно. Хотя доподлинно узнают, хитрецы. Но с другой стороны Фаль, хоть и поневоле знаменит, - не из тех, на ком глаз останавливается.
Потом я выбрался из своей норы, подозвал одного из стражей и спросил:
- Кола где обретается? У себя или в оцеплении стоит? В оцеплении? Тогда зови немедля.
Ждать нам почти не пришлось.
Что меня удивило - Фаль, нимало не думая, поднялся с места навстречу морянину. И стал лицом к лицу, как с равным.
И курьёзное же они представляли зрелище!
Землянец - коренастый, косая сажень в плечах и выше своего народа на голову: профессиональный отбор сказался. Кожа дублёная, волос белобрысый, черты лица хоть топором гладь. Морянин ему и до груди не достанет, даже если как следует распрямится. Гладкая кожа что варенный в меду финик, брови вразлёт, в карих глазах - рыжее золото, косы, на отличку от прочих, не глухо смоляные, а словно огонь в них чуток затесался и играет. Сам бос и одет привычно: холщовая рубаха до полу и ожерелье в одну нитку, скрученную вдвое.
- Вот пришёл и домогается одного тебя, - говорю. Полуправда, полуложь, но с дороги не свернёшь.
И спрашиваю с ходу:
- Пойдёшь с ним сейчас, Коль?
- Свободен. Да, - отвечает морянин. - Ко мне или в зал?
Тут я распорядился, чтобы в зал и меня с собой прихватили. Что в самом главном, где ещё лиловые шторы на окнах и вращающийся пентакль на полу, не занято, я знал с утра. Расписание у нас чёткое, тем и живы. Оргии по обмену опытом - одна сторона, тайные свидания - совсем другая.
В общем, прибыли на место. Я повертел в скважине аршинным ключом, распахнул дверь настежь и мягко затолкал туда Колу. Потом вошёл сам в качестве старшего, но в проходе пустил вперёд Фаля. Субординация субординацией, только закладывать на щеколду - это моё личное.
- Мейст изволит сам меня раздеть? - тотчас спросил Кола и указал на свои бусы.
Любопытно, что "мейст" не зыркал ни на него, ни на стены, где висел всякий причудливый инструментарий. По поводу которого мы со стариной Годи немало копий скрестили, пока договорились, что дельно, а что сущая показуха. Нет, Фаль с лёгким пренебрежением обежал глазами все эти плёточки, трости, прутья, хомуты, кожаные и стальные наручи, развешанные по всем стенкам, ухмыльнулся на большой крест святого Андре со свисающими вниз ремешками, что был приткнут к стене, и только потом ответил:
- Не так сразу. Пацерки сам снимешь. Не торопясь. Нагнись, опусти наземь - вот так. Толкни ногой в мою сторону. Да не бойся, пихай сильнее, я в высоких сапогах.
Кола еле заметно ухмыльнулся. Вся хитрость была в названии - слово "пацерки" можно услышать, только если потрёшься как следует среди морян и, натурально, узнаешь по себе, что это за зверь. В таких бусах, даже если они не показывают возраста, случается от одной до десяти и даже более низок: основа, ссученная из конского волоса, серебряные шарики, осколки натуральных самоцветов, остро заточенные раковины. Оружие, которое можно использовать как лассо, пращу, хлыст или для подсечки. Причём удушить этим самого владельца непросто: к достоинствам морян относятся на диво сильные мускулы шеи и умение надолго задерживать дыхание. Ловцы жемчуга и собиратели кораллов.
Сам Фальбер не нагибался за бусами, а сразу подошёл к их владельцу:
- Подними руки. Ты нарочно стал под этим павуком?
Павук, или паук - охранительная конструкция из буковых колец и тонких жёрдочек типа люстры, которую вешают над обеденным столом или колыбелью. У нас его сделали покрепче обыкновенного и разместили в центре, но не прямо над пятиконечным знаком. Который, между прочим, вовсе и не знак, а типа кровать такая.
Словом, Фаль мягко перехватил кисти рук морянина, вытянул и вправил в кольца. Рассчитал наугад, но верно: люстра самую чуть опустилась, а Кола поднялся на кончики пальцев, словно танцовщик.
- Вот так стой и не шевелись. Жди.
Разорвал парусину на одном плече, потянул за нить. Там есть такая хитрость со строчкой - она петельная и соединяет оба плеча одежды, проходя по спине, где один слой ткани.
Чехол сразу упал наземь, обнажив тонкое смуглое тело. Фальбер вытянул платье из-под ног и отбросил подальше, к бусам.
Зрелище, которое перед ним предстало, должно было хоть слегка удивить: ни одного волоска даже в тайных местах, исчерна-карие соски и такой же пупок величиной с незрелый жёлудь, зато в самом низу живота - нечто, более всего напоминающее тройку орехов, которую кладут в мошну для вящего приращения капитала. Я сам такую отыскал и носил в кармане камзола.
Фаль обвёл ногтем большого пальца вокруг каждого из сосков, прищипнул, спустился книзу, пробормотав: "неладно перевязали, когда рожали в воду, или как", но срамного места почти не коснулся - только ладонью повёл. Коль чуть вздрогнул, словно от мороза.
Потом экзекутор зашёл сзади, закрутил косы хитрым узлом на затылке и крепко надавил ногтем вдоль спинного хребта, от основания шеи до копчика и обратно, слушая, как отзывается напряжённая плоть.
- Прекрасно. Теперь я понял. Живи ещё, ладень.
То есть парень, хлопец.
И отошёл выбрать себе орудие.
- Да найдите себе табурет помягче, мэс Лебонай, - предложил мне по пути. - Я торопиться не стану, если позволите.
Выбирал Фаль долго и придирчиво. Что меня удивило - пробовал на себе, морщась с лёгким презрением. Хлестал с правой руки на левую.
Наконец, принял фасонную плеть из юфти, с лилейным бутоном на каждом из пяти хвостов: все наши над ней тихонько посмеивались, но изредка друг друга пользовали.
Подошёл со спины:
- Что, ладень, не соскучился?
И полоснул по плечам этак нежно.
Что было дальше - я так и не понял. Морянин не шелохнул и мускулом, только покачивался напряжённым телом в ритме ударов, которые становились всё чаще и резче. Вроде бы на коже ягодиц показались некие более густые тени, чем полагается от дневного света, - и всё. Лицо - я находился с этой стороны - тоже не менялось, разве что под конец до жути расширились глаза.
А Фаль и в самом деле не собирался играть - как принято у нас, чередуя наказание с лаской и поглаживанием. Кажется, теперь он вообще не дотрагивался до нагого тела руками.
Также я бы не сказал, как долго это продолжалось. Вроде как отчасти выпал из этого мира.
Наконец, юный мейстер бросил плеть, напоследок очертив круглой рукоятью прежние свои пометы.
- Будешь одеваться - подберёшь королевский символ и отыщешь ему достойное место. Игрушка совсем неплоха, если вдуматься. Однако если мэс Лебонай позволит, в следующий раз приду со своим. Я удовлетворён, мэс. Денег плачу вдвое против уговора.
Когда он ушёл, а я вытащил из шкафчика новые ризы для Коля, он спросил:
- Отчего бы вам, Лебо, не поинтересоваться, как я себя чувствую? Вы же всегда так волновались насчёт первого соприкосновения.
- А что - очень скверно? Знаешь, я просто... Не понял, что там было.
- Я тоже, - признался он шёпотом. - Ведь меня не дерево держало. Я на него лишь опирался, а вот чужая сила... Фальбер - он мощный, ты это видел?
- Обученный профессионал, - буркнул я. - Сызмальства тренируются на пациентах и друг на друге. Хорошо тебя разделало?
Он кивнул и сморщил губы - знак отрицания.
- Сначала - будто из грязи попал в скондскую парную баню. Где тебя мылят грубой перчаткой, а потом окатывают горячей водой и разминают до самых костей. Позже - вот как зимой намёрзнешься, сядешь у самого костра и впитываешь всем телом жар, который иначе показался бы нестерпимым, - так и эту боль поглощаешь. Ну а потом всё перелилось и хлынуло через край. Тело как рана или раскрытые уста, ног по самые колени будто и нет совсем, рук от самого локтя - тоже, только мне было без разницы. Я ведь поначалу думал - сорвусь сверху, упаду, так и все мышцы полетят с корнем.
- Так ты чего - летал? - я, наконец, отыскал слово.
- Боюсь - на его привязи, - проговорил он так же тихо.

Следующий раз наступил дня через два, во время которых я запретил Колумбану заниматься чем-либо помимо самых простых обязанностей: встречать, провожать и обходить дом по периметру. Фальбер явился с тугим кошельком, что бросил мне, не считая (там оказалось на шестнадцать простых сеансов или восемь по оговоренной им самим таксе, на коей я не настаивал), объёмистым кофром для путешествий и чем-то вроде налучи за спиной. Я поинтересовался содержимым. Фаль распахнул створки саквояжа - и на меня вмиг повеяло всеми ароматами их чёртова сада: от фиалок до говна.
- Это не грязь, а целебные снадобья в склянках, - утешил меня Фаль. - Мази и микстуры. Отдушки отбивают не всё. Хотя многое.
Например - охоту копаться далее в содержимом. Всё-таки я рискнул.
С виду - ничего такого. Ну, тонкая сыромятина и кручёный шёлк для пут. Спиртовая горелка - на миг только и хватает. Плети короче здешних, хлысты - тоньше и не заканчиваются никакими фигурами типа стрел, сердец и ладошек. Железо не выглажено по сравнению с бордельным, зато кое-где на рукоятях старинная резьба или чеканка. К примеру, на узком кинжальчике довольно опасного вида или подобии груши, разделённой начетверо. (У нас такие затычки сотворены из буйволиной кожи и не раскрываются цветком, стоит чуток повернуть винт.) И на муфточках длинных спиц.
- А этим вы что делаете? - спросил я, показывая на них пальцем.
- Употребляем при онемении членов, - ответил он. - От перемежающейся лихорадки и гемикрании тоже помогает, если найти верную точку.
- Ты, никак, лечить сюда явился?
- Надеюсь, что нет. Просто мне так спокойнее.
Явился Кола - даже без моего вызова, от товарок прознал. Уже без бусиков и в обыденном наряде: рубаха, штаны, чепец.
- Вот кстати. Забери от меня лозу, - Фальбер спустил узкий чехол с плеча. - Аккуратно, не опрокинь и не разбей, там ещё фляга со спиртом для протирки. Сфальшивишь - попомню. Мэс, нам дают большое помещение или, может быть, малое?
- То, что происходит в приватных комнатках, я подслушиваю через замочную скважину, - отбрил я. - Не отвертишься.
- Даю вчетверо.
- Сам в половое рабство не попади, транжира.
Коль заулыбался:
- Мэс Лебонай так шутит, - объяснил. - Он в этих стенах и без того что Бог всеведущий. А мы, ба-нэсхин, привыкли отвечать сами за себя.
- В общем, не волнуйся о том, что тебя не касается, мейст, и будет всем радость, - заключил я. - Просто не думай обо мне.
Зал они всё-таки получили - не главный, но немногим хуже. В нём ещё овальная кровать стояла. Фасонная: с тугим, упругим матрацем и такими же застёжками.
Нет, я на сей раз не участвовал. Даже в зеркало, что в ногах постели, не смотрелся. Имею в виду - с той стороны, что выходит в потайную комнатку. Разве самым уголком глаза. Воображение у меня и без того разыгрывается - с таким-то опытом.

Имущество мои подопечные аккуратно сложили рядом с ложем, на рундуке с плоской крышкой. Так и знал, что притянет. Кола стоял, хватаясь попеременно за тесёмку ворота и за край чепца.
- Руками не суетись. Я тебе велел по-бабьи наряжаться? - не очень сердито проговорил экзекутор.
- Но ведь мужское тебе не понравилось, - мягко возразил морянин. - Боевые ожерелья и косы с пронизками.
- Можно подумать, ваши дамы в таком не щеголяют, - ответил Фаль. - И вообще - это я сам решаю, что мне нравится, что нет. Нет, не снимай пока ничего. Садись вон на краешек против рундука. По нашему допросному чину положено вначале устрашить пациента, а уж потом действовать. Но мы это слегка переменим, ты же человек с немалым опытом: не знаешь - спроси, я отвечу. Только, ради всех богов, за аптечные склянки не хватайся. Побьёшь. То есть я побью. Тебя. Усёк?
- М-м, - снова тот самый жест: поклон и гримаса. - Усёк. Смешное слово.
- Да, в связи с этим отменяю здешний обычай. О слове-сигнале договариваться не будем: я вижу, что к чему, получше ваших родовитых патронов. Если вдруг - понимаешь, вдруг! - станет невмоготу, сдайся. Проси пощады. Вот этими словами, ясно? Повтори.
- Сдайся и проси пощады.
- Дрянь, - усмехнулся палач. - Ладно, успею взять с тебя откупное. Теперь суй руку внутрь моего имущества, а что под неё попало - тяни и выкладывай рядом. Как служит и для чего - уточни у хозяина. Меня самого, не перепутай.
Наступила недолгая пауза, во время которой звякало нечто явно хрустальное или фарфоровое.
- Ремни странные - без пряжки.
- Конские путлища. Не лги: вы ведь на своих морских лошадках вовсю катаетесь.
- Догадаться можно, только наши ба-фархи много больше фризов и липицанеров. Упряжные слоны с ластами или верховые киты.
- Вот бы посмотреть, правда.
- Ох, ну и затычка.
- Кляп. Фига для болтливых. Чтобы нежный ротик от воплей не разорвало. Подгоняется по размеру.
- Я полагал, оно для совсем противоположной части тела.
- Рано тебе. Но подумаю. Отложи вон в ту сторону.
- Спицы. Ты вяжешь?
- Разве что верёвкой. Узлы и петли. Иглы это.
- Такими наш знахарь лечил Хваухли от вялости членов. Говорил, помогло, только уж очень мерзкое чувство. И боль куда хуже, чем от стилета.
- Так то зна-ахарь, - протянул Фаль. - Погоди. Видал в суме крошечный светильник? Поставь напротив себя и подожги. Холодная вода тут имеется? Налей в чашку или блюдце.
Клацнули огнивом - тут есть такие, в виде флакона с кремешком и зубчатым колёсиком, а внутри чистая нафта. Я не удержался - глянул. Бледный огонёк танцевал в опасной близости от рук, его возжегших. Мейстер держал ту штуковину с расширением на тупом конце и поворачивал над пламенем. Самый кончик уже побагровел.
- Спусти рубаху с плеч и отвернись. Нет, просто глаза закрой и цепляйся руками за одеяло. Я велю.
Он как-то очень быстро завёл иглу за спину своей "игрушки", и я с ужасом увидел, как раскалённое остриё, не успевшее охладиться в крови, показалось над ключицей.
- Опусти голову. Смотри. Больно было? Страшно?
- Я думал, такое получается от твоего взгляда, а не на самом деле.
- Что - боль, страх или отключка?
Оба рассмеялись.
- Ты можешь мне верить.
Резко выдернул иглу, бросил в широкий сосуд с водой:
- Чтобы не теряла закалки.
Убрал назад, достал тряпицу, смочил жидкостью из флакона:
- Приложи. Вот от такого будет и в самом деле противно. Терпи, это чтобы зараза не прикинулась. Рана глубокая, сквозная.
- Щиплет, но ничего. Вынимать дальше?
- Конечно.
- Клещи?
- Щипцы с клювами. Это у тебя по аналогии получилось.
- Клювы тоже приходится на спирту калить?
- Нет. Не сейчас. Протягивайся на покрышке, я привяжу, чтобы себе не навредил. Что ткань светлая - не беда, кровь - не грязь, особенно твоя.
...Частое, прерывистое дыхание. Тихие, едва сдерживаемые стоны.
Я больше не смотрю.

Ну да, я бесстыден. Мне свойственны нездоровые фантазии, которые вспухают в мозгу, словно внутренний чирей. Я Фома неверующий - мне так и хочется запустить палец в чужие раны. И всё чудится, что этих двоих с самого начала соединили и продолжают соединять не одна боль и не одно претерпевание. Даже когда один из них возвышает скорбный голос...

Только это очень далеко от плотского соития.

Тогда я в самом деле ушёл из каморы, и уносить жертву в её спальню пришлось одному Фальберу. Вместе со всем палаческим инструментарием. Судя по всему, морянин облил-таки вином плакучую иву - что явно входило в обоюдный замысел. Чепец был сдёрнут, коса жёстко укручена сыромятью, ареолы взбухли и почернели, до паха не дотронешься - сплошные кровоподтёки, по всей спине и ягодицам следы от розог и приторно-едкого жира. Раздвижную дулю экзекутор тоже испробовал.
- Фальберу приходится срамить ею прелюбодеиц и мужеложцев, - тихо пояснил Коль. - Тех, кому этим заменяют огонь. А их ему жаль. Он говорит, что если уж позора не избежать, то уж хотя бы пусть бед поменьше испытают.
Ну, разумеется. Вот только его подопытный зверёк после экзекуции аж половину декады мочится и ходит кровью, а мэс Лебон только и делает, что возится с травяными клистирами и серебряной трубкой для прочистки тайного уда. Я даже подумывал затребовать лишнего за причинённые нам хлопоты, но Фаль ведь предусмотрительно удвоил ставку. И оставил подробные рекомендации, какой целебный раствор в какую дырку вливать.

Поправлялся наш король Коль тем не менее прытко, а чувствовал себя куда менее изнурённым обстоятельствами, чем прочие наши всадники и лошадки. Те, кто практиковал изысканный разврат на грани риска. Поэтому я больше не вмешивался в их с мейстом совместные игрища: провожал Фаля и замыкал дверь снаружи, чтоб никто даже стукнуть не смел, не то чтобы вмешаться. Толстый слой дубовой пробки на стенах там давно имелся, так что на понимание окружающих вполне можно было рассчитывать.
Главная причина моей снисходительности была - неумолимое время. Мы трое отлично понимали, что всему приходит конец, в данном случае - конец весьма скорый. Фальберг скоро испробует на своей милой игрушке всё, что ему требуется. Он, пожалуй, уже перешёл грань необходимого, ибо не умение он оттачивает на плоти и душе Колумбана - оно и так виртуозно, - а некую извращённую отвагу. Теперь недалеко и до вступления в гильдию. А палач в законе - персонаж солидный, в перспективе женатый и обросший детишками, ему не следует путаться в чьих бы то ни было сомнительных чувствах.

Теперь перейдём к изложению сопутствующих обстоятельств, иначе нашему повествованию не продвинуться.
Ни мои клиенты, ни тем более услужающие им девицы ребятишек не хотят. Соблюсти такое несложно: краски у морянок появляются раза четыре в год, ни с луной, ни с приливами не связаны, от чего именовать их регулами, месячными или как-нибудь похоже не имеет смысла. В охоту мои подопечные приходят, соответственно, тоже четыре раза в году. И так же мало связаны со временем. Контролировать эти дела со стороны невозможно, узнать о них легко, потому что течные особи сразу натирают себя жуткой смесью гвоздики, кардамона и мускатного ореха и в результате благоухают как лавочка дрянных колониальных товаров. И захочешь, так не подступишься.
А вот если они этим пренебрегают, от них исходит совершенно иной аромат. Натуральный. Причём попадающий мимо ноздрей в яички или там предстательную железу, точно не скажу, и творящий там Иблис ведает что.
Говорите, необоняемых запахов не бывает? Но от учёных я доподлинно слыхал, что есть незримые лучи, дотла опаляющие кожу, и неслышные звуки, способные обрушить кирпичную стену и измельчить камень в мелкую крошку. Как его - инфра и ультра.
Некая подробность, с которой уже свыклись вертдомцы, имеющие дело с морянами, имеет шанс куда больше вдарить по мозгам, чем вышесказанное. Поскольку женские и мужские гонады примерно одинаковы видом и качеством, у самцов тоже случается нерегулярная течка, хотя кровей вообще нет: они куда в большей степени звери, чем их altera pars, лучшая половинка. И гораздо менее поддаются одомашниванию.
В свои критические дни мужчина ба-нэсхин вполне может понести: от жены, друга, такого же морянина и крайне редко - землянца. Немудрено, что в определении пола новокрещенов старинные монахи полагались на авось.
Сей удивительный механизм спасает Народ Соли от вырождения и истребления. Только для его запуска и чтобы в дальнем плод укоренился, потребны некие крайние, экстремальные условия. Вроде пограничной стычки или неурожая морской капусты.

Я знал всё это - хотя вроде как страницу из опостылевшего школьного учебника. Потому что из меня сама жизнь выкорчевала и простату, и яйца, и вообще всю самцовую начинку. Ещё на школьном этапе: мы ведь там не одни показательные поединки устраивали. На могилах режутся почти что взаправду - горячую кровь матери-земле в дар приносят.
Ну и нюх мне, натурально, отказал, иначе бы я заподозрил неладное, когда увидел, как от Коля все наши "аристо" прям шарахаются. У них ведь получился заскок на моральной почве: если уж изволил вляпаться в какую ба-инхсани, так на всю оставшуюся и - в наши интересные времена - такую короткую жизнь останешься вегетарианцем.

Что из всего этого получилось дальше, я узнал с чужих слов и отчасти увидел своими бедными глазами. Возможно, мал-мала присочинил. Составил мозаику из брошенных мне осколков.
Наш личный мейстер явился в последний раз. Нет, сам он, пожалуй, думал, что в предпоследний, - я тоже считал и пересчитывал золото.
Ему учтиво сообщили, что возлюбленная игрушка почивает в личной светёлке.
И когда он привычным жестом распахнул дверь, оттуда прямо в него ударил дух распалённой морянской самки.
Если бы Фаль не держал себя прежде так целомудренно.
Если бы дикарская эманация его партнёра оказалась хоть в какой-то мере ощутима и от неё было бы возможно хоть как-то предохранить себя.
Но она явилась аки тать в нощи и завладела всем, обратив в хаос.
По комнате будто прошёлся девятый вал, опрокинув содержимое всех шкафов и сундуков на прочую мебель. Цветные тряпки были перепутаны с дурно пахнущими микстурами, серьги-люстры, височные кольца, накосники с ремешками, многорядные ожерелья и прочие балаболки серпантином обвились вокруг плотницких орудий самого устрашающего вида, оконная занавесь повисла, точно покойник на крюке, вбитом под ребро, кровать подломилась и пала на задние колени, настенный факел коптил вполглаза. А посреди буйства вытянулся в полный рост Кола, совершенно и прекрасно нагой, с распущенными косами и всем похожий на древнюю терракоту. Кроме громоздкого кожаного ошейника из тех, что моряне надевают под бусы.
- Ты что ж это, скот, - рыкнул Фальбер. Но, по всей видимости, коварная плотская аура уже начала им овладевать, потому что следующая фраза прозвучала куда мягче:
- Ну скажи, что с тобой, окаянным, теперь делать?
- Поставь меня на грань, - ответил морянин очень тихо и веско.
Дверь сама собой захлопнулась и стала на мёртвую защёлку. Кола повернулся, развёл руками темно-рыжие пряди, и его мейстер увидел двойное кольцо-стопор и узкую петлю поводка, что стекал по спине почти до талии.
- Как ты хочешь, чтобы я тебя наказал? - спросил Фаль уже более или менее спокойно.
Надо сказать, что флюид похоти нимало не повлиял на его разум, мастерство и умение держать себя в руках: лишь вывел наружу затаённые, расплывчатые желания и показал, что они вполне могут обрести форму.
И всё же я думаю, что тогда и потом наш мейстер не понял главного. Что к его визиту готовились так же точно, как лекарь к сложной операции, когда всё необходимое должно быть под рукой - разве что флакон с настойкой лауданума стоило бы убрать подальше.
Нет, сопоставление с главарём площадных комедиантов, что выстраивает на рыночном помосте свои декорации, хоть и напрашивается, но кажется неуместным и даже срамным. Почему - узнаете несколько погодя.

Откуда в руках палача оказался широкий ремень из бычины, какими подпоясываются борцы, а немного позже - армейский шпицрутен и кто из двоих затянул на члене пациента разъёмное кольцо-хомут, лучше не выяснять. Руки экзекутора как бы сами, без участия человека, наносили удар за ударом по втянутому животу и спине, подтягивая жертву то за небрежно скрученный хвост, то за петлю; крутили и раскачивали, словно вертел над очагом. Оба, возможно, уже не помнили о поводе и первопричине того, что между ними происходило. Оба источали изо всех пор влагу и душные запахи. Оба задыхались в равной мере: вспомните, что морские люди могут обходиться без земного воздуха ровно столько, сколько требуется для добычи жемчуга, и этим превосходят любого землянца.
- От...дохни, - наконец проговорил Кола. - Отпусти... себя.
- Это ты мне говоришь... ребёнок, - рассмеялся Фальбер, отодвигая от тела нагретый над факелом прут.
А затем оба дружно повалились на узкое ложе, окончательно его обрушив.
- Ты понял, отчего я так вымотался? Багровое железо чуть что липнет к коже и въедается глубже. Надо суметь вовремя отдёрнуть.
- Ешё мальчишкой знал. Калёные ядра из малых требушетов. Зажигают.
- Ядра... Воитель нашёлся. Что там с твоими собственными?
- Ноют. Сними кольцо, - Коль лежащий на правом боку, чуть пошевелился, подвинулся к своему старшему.
К изумлению Фаля, крошечное осадное орудие набрякло, расширилось от прилива крови и семени и почти сравнялось размерами с его собственным.
- Святая блядь! Вот я, дурень, расстарался с твоей подачи. Ты же снова излиться не сумеешь.
- Так помоги. Возьми вон у себя в головах.
То была узкая, более похожая на полую иглу трубка с широкой воронкой на открытом конце.
- Это ж порядочная-таки боль. Нашего деда знахарь однажды этим пользовал.
- Так то зна-ахарь, - ответил морянин, в точности воспроизводя былую интонацию собеседника. - А то ты сам. Не беда, во мне уже столько лишнего скопилось, что ещё крупица погоды не сделает.
Врачебная процедура заняла гораздо больше времени и усилий, чем ожидалось обоими: один страшился доставить лишние неприятности, другой - показать, что их испытывает.
Наконец, всё стало на место. И тут Фаль обнаружил у себя...
Понятно что. Снова переросшее предмет, стоящий напротив.
- Прости, ребёнок, - пробормотал он, отнимая руку от члена партнёра и перехватывая свой собственный. - Я сейчас.
Но Кола не дал ему отвернуться. Только рассмеялся, перехватил руку - и его мейстер понял, что излиться можно в нарочно подставленную для этого чашу. Живот морянина вздрогнул, втянулся под рёбра ещё больше, и Фальбер почувствовал, что его плоть - крайнюю плоть - семя с жадностью втягивают внутрь и пьют всем телом.
- Что ты делаешь?
- Исцеляюсь, - усмехнулся ба-нэсхин. - Разве ты не знал, что человеческая сперма полезна Народу Соли? Ибо тоже солона.
И почти сразу:
- Теперь ты можешь делать со мной всё, что пожелаешь и придумаешь. Спереди, сзади и со всех сторон. И не будет на нас обоих греха.

На следующий день, с самого раннего утра, Колумбан явился ко мне в логово. Выглядел он, против ожиданий, не очень помятым, но сильно задумчивым. Я понял так, что они с юным мейстером устроили нежное прощание по всей форме.
- Ланиста, - назвал он меня по старинке. - Я беру расчёт. Неустойки за мной не числится, прибыль я вам принёс дай боги каждому из нас.
Второе значение моего старого прозвища, кстати, "палач". В соответствии с той мерой презрения, которая доставалась и тем, и этим. Но я чуть ли не поощрял в своё время эту шуточку.
- И куда же ты направишься, содружник?
- Не знаю пока. К независимым родичам, в другой порт, к примеру, Дивэйн, а то и здесь пока останусь. Если вернусь - назад примете?
Отчего его потянуло в бега, я понимал прекрасно, хоть и не до конца.
- Да нет вопросов, приятель. Возьмём с радостью. Погоди: а жить ты на что собрался?
Тут он как-то неопределённо пояснил, что копил деньги и подарки, сделанные ему родовитыми и богатыми землянцами, а в последнее время Фальбером, а теперь их забирает. Это ведь обеспечивается клубными правилами?
Снова никаких колебаний. Верное и честное решение. Только немного расплывчатое.
Мы ещё малость потолковали, раздавили на двоих бутылочку "Фрайбуржского деликатного". Вещи Фаля он, по его словам, упаковал, то своё добро, что не захотел тащить с собой, оставил на усмотрение девочек, каморку просит передать...ну, неважно кому, у нас многие ночуют у подруги или в пыточно-игровом зале, когда случается особенный наплыв клиентуры. Ну, не ночуют, отдыхают, ночью тоже находится работа, кому как предпочтительней.

А примерно через сутки наш дорогой палач явился за вещами и принёс отвальный подарок. Какой - неважно, я его тогда как следует не рассмотрел.
Тут его и порадовали тем, что голубок упорхнул в неизвестном направлении.
- Как то есть неизвестном? - возмутился он. - Ты же за своих меньших всегда отвечал, мэс Лебонай.
- Когда получалось, - ответил я. - Они люди свободные.
- Но ведь и рабы, - отпарировал он. - А рабы, по-старому, - те же дети. Слабейшие изо всех.
- Эх, дорогой мой, - ответил я, как помню. - Они вышли из моря. Море - это вода. И они словно вода. Подаются на любое прикосновение, принимают такую форму, какую от них захотят. Очень послушны. Это послушание трудно бывает купить, легко заслужить, но обеспечить навсегда невозможно.
- Найдите его мне, - сначала требует, потом просит. - Вы же сумеете. У вас, бордельных, обширные связи.
- Сумел бы, наверное, но ничего хорошего бы из того не вышло, - ответил я.
- Тогда я сам своего добьюсь, - отчеканил он и с гордо поднятой головой удалился.

И ведь и впрямь добился своего. Не так скоро, но куда быстрее, чем мы надеялись. Кола забился в пустующую рыбацкую землянку - крыша из торфа, стены из булыжников, которые притащило с собой наступающее море, и скреплена грязью. Вокруг жили такие же, как он, маргиналы, то бишь обитатели прибрежной полосы. Именами друг друга не интересовались, жили с той скудной добычи, которую можно было собрать на каменистой литорали: хорошая рыба ушла, ба-фархи - вслед за ней, оттого и селение очистилось от прежних обитателей.
Среди новых поселенцев были и моряне - дряхлые, никуда не годные, доживающие последний год жизни или вроде того. Это также порядком смазывало общую картину и затрудняло поиск. Но исполнители суровых приговоров - это не просто гильдия и даже не только огромная семья, напоминающая мангровое дерево-рощу. (Не забывайте их брачных традиций: палачу достаётся в жёны дочь, сестра или вдова другого палача, а мужчина со стороны, который польстился на красотку из этого племени, часто вынужден бывает подключиться к ремеслу.) Это - здесь я употреблю термин, коим воспользовался в разговоре со мной некий чуженин - типичная каморра. То есть общество, крепко спаянное той враждой, которая окружает его словно океаном, и привыкшее отстаивать свои интересы... хм... в несколько агрессивной форме. По счастью, пока укладывающейся в рамки закона.
Это я не совсем об экзекуторах. Что я, бишь, хотел сказать? Да, вот. У таких вот каморр повсюду связи и знакомства, весьма крепкие, что также помогает им выстоять. Кто обладает связями - обладает и знанием. Владеющий же знанием - владеет миром. По крайней мере, Готией.
Фальбер, разумеется, отыскал его. Не скоро, поэтому к моменту обнаружения Коломба оказался сильно беременным. Вынашивание у морян длится только восемь месяцев против обычных девяти, даже если отец - землянец, Основные события происходили поздней весной, а когда Фаль откинул меховой полог, закрывавший дверной проём, даже вода в котелке, что стоял рядом с примитивным очагом, покрылась тонкой плёнкой льда.
Так что думайте сами, судите сами.
Как мне передал один бродяга, который проводил нашего без пяти минут главного мейстера на стоянку троглодитов, морянин сидел, обхватив руками колени. Он очевидно мучался от холода под своими тощими одеялами: даже волосы у корней покрылись изморозью. На пришельца даже не глянул: тот расхаживал вокруг порядком-таки шумно, а слух у ба-нэсхин тонкий.
- Прямо сейчас со мной отправишься или денёк подождать? - спросил Фаль прямо с порога.
- А надо? - ответил Кола вопросом на вопрос.
- У тебя мой сын. Ты ведь не животное...
- Не совсем животное, - с ехидцей вставил его собеседник.
- ..не животное, чтобы рожать в стылой норе, да ещё под зиму.
- Как насчет спячки? - снова спросил Коль. - У медведей вот так всё и происходит. Спят - родят, спят - кормят. До самой весны священной.
Тогда палач ввалился в хижину, едва не пропахав макушкой борозду в гнилой потолочной балке. Выдернул дружка из кокона и влепил звучную пощёчину.
- Такой язык ты, надеюсь, понимаешь? Немедленно собирай шмотьё и пошли отсюда. Не хочешь ногами - на руках понесу. Я так велю.
Магическая фраза вроде бы усмирила Коля, и он сказал:
- Хорошо, только выйди и погуляй часок в окрестностях. Не бойся, не зарежусь: я же в тягости, а младенец ни в чём не виноват.
В самом деле: прошло даже чуть меньше времени, когда морянин вышел сам, закутанный в довольно пристойный плащ с капюшоном. В руках он держал наплечный мешок с завязками.
- Вот и отлично. Ты мой раб. Я твой хозяин. Понял? - спросил Фальбер.
Тот кивнул.
Брошенная деревенька находилась примерно в двух фарсангах от Марсалии, так что им хватило спешно нанятой двуколки. Как они не побоялись, что беременного вывернет из кузова, - не знаю. Будущий отец рысил позади на смирном мерине, а вожжи держал тот самый проводник.
Ну конечно, ко мне не обратились, да я бы их и не принял. Зачем?

Обосновались мои бывшие приятели в самом "Вольном Доме". Не на верхнем, "чистом" этаже, а внизу, где по традиции находились баня, камера для, так сказать, передержки и процедурный кабинет. Чем они там занимались - не знаю, вряд ли злоупотребляли физическими нагрузками, а вот половое сношение, как я знал от моих прелестниц, морянам всегда и всеконечно идёт на пользу. Подпитывает того, что внутри. Помогает материнским органам сформироваться в нужную сторону.
Наряжали и выводили Кола в женском и свободном. Уточню - в землянском, вертдомском. Большая Семья не просто богата, у них скапливаются целые залежи редкостей, далеко не всегда конфискованных. Её члены, в особенности старый мейстер Годомер, сначала нехорошо косились на морянина, но потом чадолюбие всё преодолело.
Двое детишек появились на свет в самые морозы, будто и впрямь медвежата в берлоге. Такие же крошечные. Как уж там наш друг справился - не знаю и не хочу даже выяснять. Повитухами вызвались быть две моих девочки - они знали, что мужское дитя появляется из утробы либо через пупок, что при этом развязывается, либо через тот орган, что у птиц называется "клоакой". Дед на радостях вмиг изобрёл малым имена: Лойто и Эрвульф. Кола, как и прилично истинному ба-инхсану, встал с ложа скорби на следующий день и вполне здравым.
Нет, всего-навсего здоровым.

Ба-нэсхин ни в чём не знают меры. Если они вручают свою жизнь и судьбу кому-то другому, то уж до конца и без оглядки. Их не надо принуждать к клятве, не стоит ловить на обмолвках и подбирать подходящие ключевые слова. Они верят в судьбу, прицепленную к шее каждого подобно альбатросу из сказки, так, как немногие землянцы верят в Бога.
Кола вручил свою судьбу палачу.

Нет, последнее вышло не из-за любви и привычки, в том числе и к боли: боль и наслаждение для них расположены ближе, чем для землянца, и как бы не существуют одно без другого. Сам Кола мне однажды пояснил, что плотские упражнения для морян и без того сопряжены с некоей мукой и им приходится её перемалывать. (На письме получается парадокс.) Вот родят они по сравнении с этим легко и оттого не чувствуют особой тяги именно к своему дитяти.

Примерно через месяц после родов Фаль вывел свою как бы супругу за пределы городских стен. (Фигурально - жизнь их и так пребывала вне всяких и всяческих границ.) Они обещали друг другу навестить дальнюю родню жены - Кола только и расписывал суровую красоту архипелага, острова, поросшие хвойным лесом, подёрнутые хрустким льдом лагуны, коралловые дворцы, созданные морозостойкими полипами (зимой они впадали в род ступора, как лягушки и ящерицы). Ну и, разумеется, жилища на плотах и великолепных ба-фархов в зимней сбруе. Морянин объяснил, что их морские лошадки бывают условно верховые, упряжные и для перевозки грузов: крупномерного плавника или тяжёлых изделий из чугуна. На верховых закрепляют нечто паланкина, но молодёжь покрывает короткие расстояния на спине своих скакунов, разве что подложит нечто вроде попоны. Занятие довольно приятное (на морянский манер), потому что шкура на спине похожа на шагрень - ну, если сказать проще, акулью шкуру с наполовину обточенными зубцами. Оба дружка буквально предвкушали состязание в быстроте: прыжки, курбеты и пируэты, брызги ледяной воды, соль на губах и царапинах, победу. Главное - победу...
Вот только зачем Фаль повелел своему задушевному приятелю нарядиться в длинное платье поверх десятка нижних юбок и накинуть на голову и стан кунье покрывало замужней дамы? По возникшей за время беременности Кола привычке? Гордился союзом и возникшим благодаря ему потомством? Есть такая слабинка у наших мейстеров.

Ибо для через два после их отбытия ко мне наведалась Супрема в количестве трёх персон. Вели они себя достойно и уважительно: понимали, что встреча с ними сама по себе не подарок.
А дальше начались расспросы. Как давно и по какой причине сошлись эти двое. На каких основаниях я полагаю, что Коломба - вовсе не Коломбо (таково женское окончание имени). Сколько лет мы с ним знакомы и по какому поводу возникло знакомство. Вписаны ли моряне мужского пола в мою лицензию и прописан ли там весь перечень доставляемых ими услуг. Нет, уверили они меня под конец, меня и не подумают ни в чём обвинять. Более того, мне, даже если я сам так решу, воспрепятствуют свидетельствовать во вред. Только в пользу пары, обвиняемой в смертном грехе. (А это означало, что я никак не попаду в тяжёлые, нежные лапы какого-нибудь внучатного племяша мейстера Годи.)
Наконец, от меня отстали, весьма учтиво предупредив, что выезжать из Марсалии и вести с кем-либо переписку, явную и тайную, мне воспрещено. А то куда как хуже придётся.
Но зачем переписываться с загородом, если можно поговорить кое с кем в самой Большой Дырке?
К великой моей печали, самого главного предотвратить не удалось. Оповестить молодожёнов было никак невозможно - под фонарём оказались все мои клиенты вкупе с их домашними. О моих девицах и юношах даже речи не было - по причине сугубой очевидности вопроса. И поэтому как только наши любовники ступили ногой на причал, их тотчас арестовали, повязали и проводили - не в сам город, а снова в "Вольный Дом", где было уже набито под завязку всякого пришлого люда.

Сие положение можно было считать почти льготным. В камерах тепло и сухо, солому меняют регулярно, стража в основном из своих - в большом семействе друг за друга отвечают, всем кагалом ведь не сбежишь. И грудничков тем паче с собой не утащишь.
Собственно, винили во всём одного Кола: его партнёр лишь находился под строгим дознанием. И допрашивали одного Кола - можно сказать, по-семейному. Пытатели - не простые наёмники, присягают городу и маэстрату, а вы как думали? И стряхнуть эту клятву далеко не так просто, как рукавицу. Некоторые из них платятся за неповиновение головой.
Ну, прилагать к морянину землянские методы - что пороть бараний окорок. Да он и не скрывал ничего, что касалось обвинения в мужеложстве. Я, как помню, вгорячах расспрашивал моих собеседников из Супремы: неужели то обстоятельство, что он родил, не послужит к облегчению его участи? На что мне ответили, что да, уже послужило, однако сие касается не раба Колумбануса, а будущего городского господина Фальбера. Коий показал себя поистине заботливым отцом. Вон и кормилицу приискал, как только стало ясно, что его сожитель не способен питать дитя грудью. (Парадокс - но иные морянские мужи могут.) Признано, что мейстер - человек пострадавший от чар и ведовского соблазна, оттого самое большее, что ему грозит, - епитимья, соответствующая прегрешению.
А когда я возмутился замшелым формулировкам, что не имели силы последние лет двадцать, мне намекнули, что дело не в них. Просто голубок замешан в соглядатайстве.
Этим пришлось, в конце концов, удовлетвориться: мне было ни к чему возникать на горизонте таких осведомлённых особ.

Дознание продолжалось недолго: братья куда как резвы на руку, тем, в частности, и славятся.
Не прошло и двух месяцев, как маэстратский суд, действующий по прямой их подсказке, постановил главного содомита покарать огненной смертью. Что, кстати, легко угадывалось заранее. Он же, то бишь суд, указал, что в рамках епитимьи следует поручить исполнение приговора новому городскому мейстеру, что и будет зачтено ему как шедевр. Монахи упросили суд (или суд упросил монахов - не столь важно) предоставить палачу возможность убить своего пациента ещё до того, как пламя коснётся его кожи. (Обычная, кстати, практика, иногда такое сразу прописывают в приговоре, но чаще палач совершает мизерикордию на свой страх и риск.)
Семья во всём поддержала Супрему. Иначе бы ей грозила потеря города, богатства, потомства и кое-что похуже. Деду Годомеру очень кстати напомнили, что близнецы в древности считались исчадием сатаны. Тем более от морского существа. Тем более - от мужчины. И те, кто покрывает...
В общем, вы поняли.
Фальбер поддался таким убедительным и всесторонним аргументам, хотя вряд ли охотно.

Накануне казни смертнику разрешается принимать посетителей. Поэтому девочки купили на рыбном рынке и приготовили кое-что из специфически морянских деликатесов - это на официальном языке называлось "Финальная трапеза приговорённого", а на моём личном - "Последняя в жизни отрава". Я отнёс это к нему в камеру.
Коль выглядел совсем мальчишкой. Изрядно похудел, волосы, совершенно седые, ему обрезали - наверное, чтобы не казался девицей и не вызывал излишних симпатий. Ел принесенную мурцовку он с большим аппетитом и нимало не показался мне угнетённым.
- Тебя не страшит завтрашний день? - отважился я, наконец, спросить.
- Что? А, понял. Повешение было бы куда хуже. И утопление. И наказание стеной. Ты ведь знаешь, содружник: мы можем долго жить, совсем не поглощая воздух. Мне повезло - я вообще жутко везучий.
И ободряюще улыбнулся.
- А Фальбер что говорит?
И тут Кола выдал несообразное. Почти разыграл представление в лицах.
Фаль спросил, как ему действовать: проткнуть шейную жилу или ударить в сердце. Поскольку всё легально, он может подарить другу смерть чистую и безболезненную.
- Не нужно делать ничего такого, - воспротивился Кола. - Ты плохо знаешь Морской Народ. Мы живём на грани, сражаемся на грани, зачинаем себе подобных на грани, на грани же уходим в Вечные Поля. И прошу: не подходи ко мне со спины, я ведь не трус. Зажги оба огня перед моим лицом и стань впереди костра, чтобы мне видеть и знать: ты снова погружаешь меня в пламя и кутаешь в жар. Тогда мне легко будет взлететь.
А ещё Коль попросил о вещи более прозаической: проверить, глубоко ли вкопан столб, и надёжнее закрепить цепи, чтобы ему в беспамятстве не разметать вокруг пылающие брёвна и не попасть ими в толпу. Ибо моряне очень сильны - мало кто подозревает насколько.

На следующее утро его сожгли при большом стечении народа. В Марсалии обожают смотреть на то, как мужеложцы расплачиваются за грех, поэтому Коля нарядили в тончайшее полотно и специально установили поверх сруба: огонь первое что делает, - раздевает. Законом предписывалось вводить обречённого внутрь колодца из брёвен, чтобы только голова и плечи выступали наружу, но тут ритуал был нарушен специально - чтобы, вдобавок, все могли убедиться в кардинальном отличии морской бестии от человека.
Господин Фальбер вёл себя безупречно: подмастерьями не пользовался, ковал надёжно, поджигал бестрепетной рукой и держался вблизи от огня даже и тогда, когда явно некому было оттуда на него любоваться. От такого жара глаза даже у ба-нэсхин лопаются и вытекают почти сразу.

А потом толпу разогнали, чтобы палач и его помощники могли убрать на эшафоте: разгрести угли, разбить череп и крупные кости специальными щипцами и... ну, собрать несгоревшие внутренности, они обычно остаются практически невредимыми благодаря своей влажности, в нечто вроде реликвария.
Ларец из цельного малахита, внутри которого спрятана большая серебряная капсула, я видел в "Вольном Доме" не однажды.

Я ведь не разорвал своих отношений ни с семьей, ни с городским господином по имени Фальберг Годисон. Сейчас вы поймёте, почему.

Он явился ко мне первым, хотя и у меня было что ему сказать.
И попросил представить его какой-нибудь девице-морянке из последних поступлений. Сказал, что хочет взять её в жёны - ни больше ни меньше - и вполне доверяется моему выбору.
Я настолько ошалел от его наглости, что даже подходящее имя назвал:
- Ситалхо. Совсем молоденькая, тридцати пяти не исполнилось. Мужа не было, детей тоже, одни любовники с любовницами. Пока не в работе.
Наш мейстер слегка оторопел, чтобы не сказать большего.
- Так я и знал. Скот безмозглый, - выругался я. - Ты думаешь, покойный Коль от допросов второй ступени так поседел? Да всего-навсего по причине того, что краска у него кончилась! В зрелости употреблял скондийскую хну, потом стал мешать с басмой.
- Сколько ж ему лет? - пробормотал он.
- Умер где-то на восьмом десятке. Погоди, дай сообразить: встретились мы, когда мне было девятнадцать, но он был лет на пять старше. Они ведь такие, Морской Народ: выглядят вечными юнцами, а в свой последний год, можно сказать, прахом текут. Начинается это со сплошной седины. В это время они стараются отойти ото всех, зарыться под землю и прочее в том же духе. Но ребят своих ты бы получил однозначно.
- Теперь я понимаю... Понимаю, отчего Колевы соплеменники дивились на меня как на этакое чудо в перьях, - ответил Фаль в прежнем духе. - Но почему он сам...
- Он тебя полюбил, ему хотелось напоследок подарить сердечному другу частицу себя, - ответил я. - А ты со своими благородными порывами рисковал обнаружить, что по сути женат на своём дедушке. Или вышел замуж за бабушку. Вот Кола и попробовал самоустраниться.
- Ты прав насчёт меня, мэс, - ответил он. - Я ведь перед тем первым исчезновением принёс ему свадебный дар. Выкуп женской воли. Когда мы гостили на море, родственники кое-что к нему добавили. Хочешь посмотреть?
Он разложил на столе передо мной свёрток. Дорогое морянское оплечье, род широкого воротника с горловиной, сделанное из отлично полированной кожи ба-фарха. Ни задоринки: и аркан соскользнёт, и меч не заденет. Ожерелье в три ряда - по числу прожитых десятилетий. А в самой середине нижней цепочки, вместо медальона или реликвария, - кинжал, вдетый в резные ножны из мамонтовой кости. Закреплён так, чтобы легко было из них вынуть.
Фаль со всей определённостью понимал, с кем имеет дело.
- Меня что сбило у него - одна низка бус, хотя и долгая, - пояснил он. - Я их втрое заматывал, когда - ну, понимаешь. Для Ситалхо понадобится лишний ряд добавлять или она на вашу школьную тематику не смотрит?
Я хотел выразиться в смысле "погоди, пока она согласие даст", но вдруг понял, что Фаль спрашивает вовсе не об этом.
- Нет, её через тёрку луда не пропускало, - сказал я. - Слово это, как и моё прозвище "ланиста", вылезло из какой-то легенды и означало школу мечников, которых выпускали на арену для потехи толпы. В точности как моих питомцев и питомиц.
- Мне ведь тоже объяснили, что мой любовник - лутенский агент, - проговорил Фаль задумчиво. - И оттого все глаза устремлены на твой экзотический бордель. Кавалеры, правда, немало поспособствовали тому, чтобы замять дело. А то казнили за разврат, подозревали лазутчика, а на самом деле невольно покрывают целый заговор. Не готийских простолюдинов, что покушаются на трон, а морян, действующих во имя самих морян. И началось это ещё в твоей воинской школе.
- Ты многое понял, сынок, - тихо ответил я. - Хочешь подкупить или откупиться?
Фаль поднялся с места - до того его зад попирал лучшее кресло в моём доме.
- Я хочу стать защитником, - ответил он, чётко отделяя одно слово от другого. - Может быть, я и предаю город, отечество, учение Пророка Езу и моральные идеалы ради горстки обезьян-извращенцев. Возможно, ты ударишь меня кинжалом за эти мои слова - противиться не стану. Даже по мере сил подскажу, как избавиться от трупа. Но если у моих детей будут няня-морянка и крещёная мачеха-морянка, никто не заподозрит ни меня, ни вас в ереси.
Это было не так логично, как трогательно.
- Ладно, - ответил я. - Получай Ситхи, если она не будет против такого. Может статься - не будет, малый риск для морянки словно капля рома в кофе. Только не командуй ею, ради всех вертских и нэсхинских богов. Позволь оставаться тем, кто она есть от природы. Прежнее поколение морян попало в беду лишь оттого, что наслушалось проповедей о святости нохрийского брака и о том, какой должна быть спутница жизни.
Он впервые за всю беседу вздохнул с облегчением.
- Я поговорю с ней сам, ладно? Если она такова же, как Коль-король, лих её в дугу скрутишь. Да, всё спросить хотел, но стеснялся. Опять же неувязки со временем. Вы с ним вместе в воинскую школу пришли? Он тебе ещё до того был другом?
Я кивнул:
- Не другом, а содружником, ты ведь явно слыхал. Это вроде побратима. Только он мне в те времена женой приходился. Нас монах завенчал по оплошности.
Фаль в очередной по счёту раз на меня выпялился.
- Да не будь же таким лопоухим! Ревновать и то уже поздно. Мне ведь весь потрох вывернули наизнанку. Вот таким морянским ножиком, как этот, только что был пошире - мужской. Самое глупое, не в войне или в настоящем бою, а во время поединка на могильной плите. Так что и причины для развода не потребовалось оглашать. Бесплоден - значит, никакой не супруг.
- Вот, значит, отчего ты так печёшься о безопасности... содружник, - сказал он и улыбнулся.

Осталось договорить немногое - и лежащее, собственно, за пределами моей истории.
Когда медвежатки самую чуточку подросли, решено было их разделить. Эрвульф, как более слабенький, остался в семье, Лойто взяла с собой Ситалхо. Как одинокой женщине удалось перевезти годовалого младенца через кипящий котёл, в который обратилась уже не одна Готия, и благополучно вернуться к супругу, - не знаю. Только ведь она была морянка, понимаете?
Теперь Лойто - ученик при другом "Вольном Доме", в самом центре Верта. Его любят, потому что в этой семье - вернее, этой части большой Семьи - не родилось иных наследников. На юного Хельмута, бастарда тамошнего палача от знатной дамы, положиться можно не очень. Уж больно похож чувствительной натурой на Фаля, а это не всегда приводит к добру.

Далее. Не прошло и полугода, как Супрему завалили и свили в двойной бараний рог. Одна сила явилась из внешней Готии, другая - непосредственно из Совета Знатнейших, куда пришло новое поколение "аристо" - сплошь друзья и хорошие знакомые моих амазонок. Маэстрат примкнул к сильнейшим.

Кстати сказать, наша Марсалия оказалась единственным готийским городом, где аристократов не употребляли на нужды городского освещения, из кожи купцов и откупщиков не шили кошелей, лосин и перчаток, а простонародье не клали под нож лишь для того, чтобы сошёлся баланс.
Так что, выходит, не такая она и жопа.
  
   - Ну и жуть, - вздохнула под конец Олавирхо. - Но все равно спасибо.
   - Я могу удалиться? - спросил мэс Лебонай. - Или вы опасаетесь, что этот сеньор с большой дороги опять вас накроет?
   - Ничего мы не боимся, - ответила она за обеих.
   А когда они остались одни перед лицом неизвестности, спросила сестру:
   - Что-то у нашего любезного ланисты концы с концами не вяжутся и многовато литературщины. Ну, Марсалию я знаю, но это просто деревня, а не реинкарнация рутенского Марселя. И гильотину в Верте ведь не изобрели и не присвоили - механизация считалась делом недостойным. В том смысле что смерть должна быть сугубо ручной выделки. И главное: разница между дедами Лойто и Хельмутом - лет самое большее в десять: когда один был давно неженат, другой уже вовсю с девчонками хороводился.
   - Ну, значит, не младенца она везла, а мальчишку. И вообще Ситалхо звали совсем другую даму, - ответила Барба. - У них наречение именами свободное, оттого те нечасто повторяются. Это ма Галина тебя нарочно по покойному брату ма Орри назвала. Плохая примета на свой лад: только перечить твоей родительнице не осмелились. Победительница рутен, а как же.
   - А мне моё имя нравится, - ответила Олли. - Уже тем, что в него записано приключение.
   - Да, всё забываю спросить у тебя в точности, - сказала в ответ Барба. - Этот господин все пытался довести до нас, как моряне относятся к боли. Я знаю, что что ма Орри чистили нутро без опия, что в бою вы, моряне, буквально обращаетесь в машину для убийства и оттого считаетесь самым страшным и безжалостным народом во всех вертских землях.
   - Угу, и вокруг эшафота стоять нас же нанимают, - кивнула Олавирхо. - Сестрёнка, я ж ведь половина наполовину. Так же, как и ты, сужу обо всём по рассказам.
   - Наполовину? Скорее на три четверти, - улыбнулась её сестра. - Так что... как это? Колись.
   - Ну, о том, почему моряне такие жестокие, спокойные и даже на пороге смерти весёлые, - чуточку помешкав, ответила Олли. - Рутенские врачи изучали своих землянцев, вообще не знающих, что такое боль. Они ещё все время царапаются или там обжигаются. Потому что нечему предупредить о вреде. И что хуже - совсем не умеют сострадать: вот это непонятно. Разве одно тело мучается, а не прежде всего душа? А что до наших ба-нэсхин, так это - нет, не удовольствие в обычном смысле. И вообще близко не стоит. Но и не претерпевание. Сначала - как труба, зовущая к бою. Хмель преодоления. Кураж, азарт, наркотик, шпоры и хлыст лошадке, прыгающей через высокую ограду. Опасность в чистом виде - причём действующая на того, кто по природе своей храбр. Вот тебе верные и точные слова для первой ступени. Но вот потом, когда уже ты не можешь переработать всё, что наваливается, - словно высокий порог вырастает между тобой и божеством. Острый меч между любовниками. Рождение дитяти в свет - этому сравнению я от мамы Галины выучилась. И вот когда, напрягая всю силу и волю, прорываешься на ту сторону - о! Хочется сочинить гимн, как рутен-индеец после прокалывания.
   - Получается, отличие от вертдомских землян и рутенцев - лишь в том, что у вас всегда и у всех, а у них только у архаических племён и то во время посвящения? - спросила младшая сестра.
   - Папа Рауди говорил как-то, что страдание - слишком мощное орудие для одного того, чтобы предупреждать насчёт видного простым глазом, - сказала старшая. - И даже тут не очень действенное. Потому как парализует.
   - Ох, - ответила Барбара. - А теперь давай, вооружившись словом и делом, наведаемся к нашим коварным суженым. Пускай и им небо в овчинку покажется.
No Мудрая Татьяна Алексеевна
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"