Есть люди, которые как нельзя лучше выражают свою эпоху, идеально вписываются в неё - но не в стандартные нравственные критерии. Становятся символом такой силы и яркости, что он буквально впечатывается в сознание своего и последующих поколений, становясь - либо уже будучи - архетипом.
С чем, собственно, у нас, граждан постсоветской России, ассоциируется это имя, кроме как с секретами молодости из дамских журналов?
Так-таки ни с чем определённым? Полноте. "Трёх мушкетёров" Дюма-отца читали? С продолжением? Про двух великих кардиналов: Ришельё и Мазарини - слышали? (Обоих, если что: я нисколько не шучу. Мазарини недооценили по причине национальной принадлежности.) Про королей Людовика XIII и Людовика XIV по прозвищу "Солнце". Гордую Анну Австрийскую и не менее гордую куртизанку Марион Делорм. Знаменитого полководца Конде и хитроумного коадьютора Гонди. Писателей Франсуа де Ларошфуко, Шарля Перро, Расина, Лафонтена. Великого Мольера, наконец!
Её настоящее имя - Анна де Л`Анкло.
Милое имя "Нинон" дал ей батюшка, философ-эпикуреец. Вот он дочку понимал - в отличие от набожной и высоконравственной матери, которая старалась привить Нинон общепонятную мораль. И с поразительным благодушием принял, когда девочка заявила, что не хочет становиться женщиной и отныне причисляет себя к мужскому полу - пусть отец сделает из этого надлежащие выводы.
"Ещё в детстве, - вспоминала она об этом позже, - я часто задумывалась о несправедливости судьбы, предоставившей все права мужчинам и совершенно забывшей о нас, - с тех пор я стала мужчиной!"
Отец понимал и любил девочку как никто - и свои выводы сделал.
Изящным искусствам Нинон и так обучали. Музыка, пение, танцы, декламация стали ее любимыми предметами, она делала в них такие быстрые успехи, что учителя называли её "восьмым чудом света". Несколько хуже было с философией и подобными науками: впрочем, ум у неё был незаурядный, в людях она с ранней юности разбиралась прекрасно, остроты и афоризмы так и сыпались с её языка.
Теперь же отец стал обряжать Нинон в мужское платье, учить верховой езде и, кажется, фехтованию. В Булонском лесу, где их видели вдвоём, его поздравляли с красавчиком-сыном.
Только вот, желая мужской доли, Нинон явно имела в виду нечто иное, чем мы, и вовсе не собиралась лишаться ни одного из данных ей природой преимуществ. Когда в её четырнадцать лет отец представил юную девушку своему кругу, она произвела такое впечатление, что красивейшей и полным собранием человеческих совершенств её признали даже дамы - а ведь им такое даётся трудней трудного.
"Изящная, превосходно сложенная брюнетка с цветом лица ослепительной белизны, с легким румянцем, с большими синими глазами, в которых одновременно сквозили благопристойность, рассудительность, безумие и сладострастие, ротиком с восхитительными зубами и очаровательной улыбкой, Нинон держалась с необыкновенным благородством, но без гордости, обладая поразительной грацией манер". Вот как описал её один из современников.
Разумеется, женихи, что называется, ринулись в атаку и стали в очередь за этим чудом света. Народ это был отборнейший. Однако ничто не страшило Нинон больше брака. Восставало тело, протестовал ум. Брак - дым, который легко может затмить пламя любви, однажды высказалась она с присущим ей тогда остроумием. Адресовалось это молодому герцогу Шатильонскому, Гаспару Колиньи (родственнику адмирала, погибшего в Варфоломеевскую Ночь, если кто помнит). Назревал его брак с девицей из знаменитейшего рода Монморанси, однако он заявил Нинон, что предпочтёт её красоту и обаяние любой родовитости. Девушка призналась в ответной страсти, но отговорила порывать с невестой. Зачем ему нарываться на скандал, выбирая между престижной женитьбой и её любовью, когда можно иметь и то, и другое?
Так и случилось. К тому времени пятнадцатилетняя Нинон уже стала сама себе хозяйкой: нежно любимый отец неожиданно умер, за ним последовала мать, оставив дочку полной сиротой и наследницей немалого состояния. Надо сказать, что ум у сироты был ясный, а характер твёрдый. Первое, что она сделала, - это умно распорядилась наследством. Надо отметить ещё одну отталкивающую черту брака - выход замуж зачастую был подобен банкротству новобрачной, ибо муж имел полное право на принадлежащий супруге капитал. Вместо этого Нинон обратила доставшиеся ей деньги в пожизненную ренту. Для того образа жизни, какой она желала для себя, ренты не вполне доставало, однако вчерашняя девочка умела экономно вести хозяйство. Нет, от последователей - и многочисленных! - сиятельного Гаспара она не получала (по крайней мере, не желала получать) никакого дохода, а друзьям помогала щедро.
Резиденцией Нинон стал небольшой изящный особняк на улице Турнелль, где сразу же начал собираться кружок почитателей, привлечённых не столько даже красотой хозяйки, как её блистательным, хотя, если судить с современной нам точки зрения, слегка легковесным умом - а также донельзя острым язычком. И, как почти всегда в таких случаях, общество незаурядных личностей привлекало к себе другие таланты, а небольшое собрание разрасталось всё больше. Вскоре завсегдатаи стали именовать себя "Турнелльскими птицами". К их числу относятся Фонтенель, Мольер, Ларошфуко, Лафонтен, Христиан Гюйгенс, Шарль Перро, Филипп II Орлеанский, герцог Сен-Симон.
Это Нинон одобрила сюжет знаменитого мольеровского "Тартюфа". Именн её автор вывел в "Мизантропе" под именем Селимены.
Основным соперником Турнелля был отель Рамбулье, обиталище "учёных женщин" "дражайших" и "прециозниц", первая ласточка коллективной женской эмансипации. Если вам не доводилось читать "Смешных жеманниц" Мольера (пьесу, между прочим, сатирическую и даже гротескную, словом, не вполне объективную), то вспомните хотя бы "Остров накануне" Умберто Эко. "Синие чулки" - вот это они и есть. Но у Рамбулье царило напыщенное занудство, а Нинон привечала у себя людей, одарённых умением делать и говорить о сложных вещах без натуги.
И азарт всего созвездия талантов подогревался на огне соперничества за её благосклонность.
Днем царили пиршество умов и блеск остроумия. Ночью, когда затворялась дверь спальни, - прихоть тела. Так называла последнее сама Нинон. (Секс для такого - всё же слово слишком грубое.)
ВО-ПЕРВЫХ, абсолютная, потрясающая для тех времён нелицемерность Нинон. (Она просила у небес лишь одного: быть не честной женщиной, но честным человеком. Кстати: в буквальном переводе с французского это и означает - стать мужчиной.) Она не думала стыдиться самой себя, как она есть, и делаться лучше (или там хуже, как посмотреть). Лишь бы сохранить себя и проявить.
Современников поражало её бескорыстие. Один из поклонников, которому пришлось бежать от террора Мазарини, оставил Нинон на сохранение большую сумму денег. Она сохранила, вернула их (в отличие от женской благосклонности, которая чуть приувяла от разлуки) и удивлялась, отчего её так все восхваляют.
Ещё более поразительный случай связан с предшественником Мазарини - великим кардиналом. Ришельё, вообразив, что всё в мире покупается (отдавалась же ему за деньги знаменитая Марион Делорм, подруга де Ланкло), пообещал за ночь с Нинон ну очень круглую сумму золотых экю. Говорят, конкретно - их привезли прямо на улицу Турнелль и только что не начали сгружать и ног вожделенной прелестницы. Кардинал нарвался на суровую отповедь: "Я отдаюсь, а не продаюсь". После чего стал уважать "царицу куртизанок" прямо-таки безмерно (по другой версии - смертельно возненавидел, что практически одно и то же.)
В чём, возможно, была подоплёка её поступка?
Разумеется, Нинон не особо нуждалась в деньгах. Ей не приходилось обеспечивать сам факт своего существования, в отличие от Марион, единственным неотъемлемым богатством которой была красота. Оттого золото не имело над ней магической власти. Средство - да, но никак не цель. В конце концов, не она одна - более всего другие от неё кормились. Самым последним из добрых дел этого рода был подарок юному Вольтеру: Нинон завещала ему немалую сумму для покупки книг и составления библиотеки.
Одним из главных козырей Нинон был престиж, выраженный в знаменитом ответе кардиналу. Его никак нельзя было терять. Между прочим, великий Арман дю Плесси славился как неотразимый любезник; в конце-то концов мог попытать удачи наравне с кавалерами из турнелльского гнезда, получив даром и с честью то, чего домогался широким купеческим жестом?
Но как думается, важнее всего для нашей героини была та самая пресловутая честность. Иначе - самостояние, утверждение себя настоящей, боязнь изменить - не мужчинам, но самой себе. Предельная откровенность с самой собой и другими.
Король Людовик XIV, который всегда почти до смешного считался с мнением Нинон, пригласил её ко двору (в те годы там безраздельно царствовала её приятельница мадам Ментенон). Однако эта удивительная женщина отказалась украшать двор Короля-Солнца блеском своей иронии и веселостью, объяснив это так: "При дворе надо быть двуличной и иметь раздвоенный язык, а мне уже поздно учиться лицемерию..." Хотя, пожалуй, дело было не в одном этом. Не могли рядом существовать два Солнца, монарх, заявивший: "Государство - это я", и самая блестящая роковая красавица XVII века, имевшая право произнести: "Франция - это я", Нинон де Ланкло.
ВО-ВТОРЫХ (вы не забыли, что до того шло развёртывание первого пункта повестки дня?) - поражают неуязвимость и неувядаемость нашей героини. Взрослая, полнокровная жизнь без пощады тянется у Нинон от пятнадцати до девяноста лет. Никакая хворь, тем более "дурная болезнь", сифилис (люэс), который тогда косил народ похлеще чумы, к ней не прицеплялась. И в семьдесят лет, и даже позже она считалась красавицей - разумеется, со скидкой на вкусы той эпохи, обожавшей так называемых "женщин в теле", далеко не спортивных, и в числе главных пяти признаков красоты называвшей двойной подбородок.
Первым любовником был Гаспар Колиньи. Последним - некий восьмидесятилетний аббат, ровесник Нинон и мужчина очень даже в силе, который замучил её ревностью. Пришлось с ним порвать.
Что показательно: буквально никто из брошенных не питал к ней злых чувств. Из возлюбленных они делались верными друзьями, тем более что за дружбу им платили полной мерой. Ветреная кокетка в любви, Нинон умела хранить и доказывать верность общечеловеческую.
Вот, пожалуй, наиболее яркий пример подобных отношений.
Связь Нинон с герцогом Энгиенским, принцем Конде, завязавшаяся вскоре после битвы при Рокруа, в которой он стяжал великую славу, продолжалась всего несколько недель.
- Его поцелуи замораживают меня, - с присущим ей остроумием жаловалась Нинон. - Когда он подает мне веер, кажется, что мне вручают маршальский жезл...
Несмотря на подобные остроты в свой адрес, новоиспечённый "бог войны" навсегда остался ее другом, оказавшим немало очень важных услуг. Нинон имела массу врагов, завидовавших ее красоте, молодости и независимости, которые сумели убедить Анну Австрийскую, тогда вдову и регентшу Франции, положить конец распутству этой парижской притче во языцех. Королева-мать тотчас же отправила к ней одного из своих приближенных - чтобы предложить куртизанке добровольно уйти в монастырь кающихся девушек. Нинон запротестовала:во-первых, она давно не девица, а во-вторых, ей не в чем каяться.
- А уж если ее величеству непременно угодно упрятать меня в монастырь, - объявила она посланному, - передайте, что я с удовольствием скроюсь у кордельеров.
В те времена этот мужской монастырь пользовался самой дурной репутацией. Пораженный придворный дословно передал дерзкий ответ королеве - на что та, страшно разгневанная, готова была прибегнуть к крайним мерам. Но Конде успел вступиться за своего милого друга - а его влиянием и властью никак нельзя было пренебречь даже венценосице. Тем временем по городу распространились слухи, что девице де Ланкло угрожает тюрьма или изгнание: в этот вечер многие постоянные посетители особняка улицы Турнелль блистали своим отсутствием. На прогулке экипажей в Кур-ла-Рен некоторые, всегда держащие нос по ветру, делали вид, что совершенно не замечают Нинон. Однако, когда великий Конде, поравнявшись с её каретой, остановил свою, вышел и с почтительным поклоном осведомился о здоровье прелестной женщины, декорация моментально переменилась: куртизанка не успевала отвечать на льстивые поклоны.
И ведь женщин она тоже умела чаровать, а это дело куда более трудное. Когда в 1656 году отказавшаяся от престола королева Христина Шведская приехала в Париж, она сочла необходимым самой сделать визит Нинон. Очарованная красотой и остроумием хозяйки, она употребила множество усилий, чтобы увезти её с собой в Рим, а уезжая, утверждала, что "в целом мире не знает ни одной женщины, которая бы нравилась ей больше Нинон".
(Для тех, кто не знает: Христина отказалась от престола в пользу своего родича, а так как она приняла католичество, то стала гостьей Папы Римского, довольно-таки беспокойной.)
Кажется, госпоже Ланкло стоило бы настоять на личной аудиенции с Анной Австрийской, чтобы очаровать и эту королеву... По всей видимости, великая куртизанка сочла такое слишком мелкой целью.
Нинон была женщиной без малейшего изъяна, и на протяжении жизни у неё родилось трое детей (может быть, четверо, один вроде бы родился мёртвым). Вряд ли она предпринимала какие-либо усилия, чтобы избегнуть подобных последствий: мышьяк, принятый в качестве противозачаточного или абортивного средства, погубил её подругу Марион Делорм. Отцами первого ребёнка Нинон, мальчика, могли считаться двое дворян, военный и аббат, которые навещали красавицу попеременно: чтобы не ссорить друзей, первому она предоставила день, второму ночь. Так как "плоть от плоти Нинон" оба считали драгоценным даром, а мать в силу изложенных выше обстоятельств никак не могла сообразить, от кого он зачат, младенца они фактически разыграли в кости: забрал его военный с преимуществом в три очка. Мальчика ждала блестящая военная карьера. Выросши, он навещал мать раз в году, держались оба друг с другом уважительно, но не более того.
Похоже, что Нинон не испытывала к своему потомству особых материнских чувств. Не редкость во времена, когда все помойки и отхожие места Парижа были переполнены жалостными трупиками - так радикально тогда решали демографическую проблему. Материнскую любовь, по замечанию одного биографа, изобрели не ранее конца восемнадцатого века.
Последнего ребёнка, девочку, Нинон произвела на свет пятидесяти пяти лет отроду (положим, и сейчас такое бывает, только вот она безусловно не пила никаких гормонов). Дочь её умерла через несколько дней, но уже, по слухам, отличалась такой красотой и прелестью, что несчастный отец заспиртовал трупик и хранил в своём кабинете.
(Вас может удивить столь натуралистический подход к погребению. Но это как раз было в стиле того времени - из покойников делали своего рода мощи. Меня удивляет свидетельство о красоте: не секрет, что новорожденные обычно на редкость безобразны и даже на людей бывают непохожи.)
Со средним сыном приключилась история, безусловно, полная страсти, но оттого не делающаяся более достоверной. Пишут, что отец привёз юношу к шестидесятилетней матери с тем, чтобы та навела на него светский лоск, но почему-то запретил Нинон открываться сыну. Естественно, тот влюбился по уши. Вначале её это слегка забавляло: она ведь привыкла всегда контролировать ситуацию. Но когда молодой человек дошёл до того, что обнял красавицу, притиснул к стене и, судя по всему, попробовал взять приступом, та вынуждена была признаться, что она - его мать. Юноша в шоке убежал в парк и, как утверждают, проткнул себя кинжалом или шпагой, а, возможно, повесился. Или утопился в фонтане.
(Эту ситуацию в качестве всего лишь вероятной отразил Дюма-отец в "Двадцати годах спустя", описывая отношения Атоса, Рауля и госпожи де Шеврёз.)
Говорят, что Нинон ходила в трауре два года и сильно сблизилась с господствующей церковью. Однако ни роды, ни скорби, казалось, не могли износить эту красоту.
Знаете, какой напрашивается вывод? Тело стареет параллельно с физической душой - той частью телесности, которую христиане называют саркс, плоть, в отличие от данного Богом духа. Мы начинаем распадаться на молекулы, когда решаем вести себя солидно, добродетельно, в соответствии с возрастом и опытом - и это идёт по нарастающей.
Нет, разумеется, кожа увядает. Та же Нинон шутливо укоряла Бога: уж если он решил наделить женщин морщинами, то отчего не разместил хоть часть на подошвах ног? К нам привязываются хвори - да кто не болеет в молодом возрасте, скажите? Может быть, под конец нам попросту надоедает с ними бороться. Возможно, мы придаём им слишком много значения, а они, так сказать, и рады. Фиксируемся на том, чтобы поддерживать форму - получается не лучше, а как всегда.
И вот тут мы плавно стекаем к ТРЕТЬЕМУ аспекту, характеризующему Нинон. По сути -философскому.
Не забудем, что отец учил ей эпикурейству. Люди давно поняли, что это учение далеко не сводится к примитивной погоне за удовольствиями. Эпикуреизм учит, как находить наслаждение в бурях и противоречиях мира, как обретать успокоение души и безмятежность духа, невозмутимость, бесстрашие, уравновешенность всех трёх человеческих "природ" и, в конечном счёте, здоровье. (Я, разумеется, слегка подтасовываю для большей выпуклости мысли.)
Здоровье Нинон было, как уже видим, всеобъемлющим и, так сказать, многогранным.
Поскольку, как позже вывел Экклезиаст, во многом знании много печали, к информации о мире надо стремиться не ради её самой, а ровно настолько, насколько это необходимо для сохранения светлой безмятежности духа.
Образованность и эрудиция Нинон казались легковесными. Но это не так. Можно сделать вывод, что она, при всех своих блистательных способностях, намеренно не засоряла ум какими попало подробностями мироздания. Её знания о природе, человеке и человеческой природе активно работали.
Что можно сказать по этому поводу? Это не прагматизм и не унылое "Нельзя объять необъятное". Знание должно быть живым и расти естественно, как живой организм. Если немного поиграть с этимологией: естествоиспытатели пытают природу, но тот, кто хочет добиться её доверия и помощи, вначале должен стать с ней вровень. Победить неуёмную жажду человека и человечества к тому, чтобы "разобрать игрушку и посмотреть, что там внутри". Идти по жизни легко, уступая, но не заражаясь никакими страстями: к стяжательству, любовным утехам, даже к самому познанию. Дождаться времени, когда то, чего ты желаешь, упадёт тебе в руки само, как созревший плод. Сохранять полнейшее спокойствие. Остальное приложится.
Поистине, Нинон - это было не вполне земное существо. Так обычно говорят о выдающихся талантах, собственно, о гениях. Но одно дело, когда необычайная одарённость находит выражение в математике, музыке, литературе, живописи и подобном; другое дело - когда некто просто живёт. Можно было бы утверждать, что Нинон была гением телесных утех в самом широком понимании (вроде бы такое ныне мало способно шокировать).
В любом случае по всем параметрам она была сходна с теми, кого именуют племенем Богини Дану: некоей иной, более древней, чем мы, земной расой.
Хотя есть люди - и люди.
Если бы наша очаровательная куртизанка имела понятие о дзен-буддизме, она могла бы привести нам притчу о резчике мяса, нож которого не затупляется, потому что мастер интуитивно умеет провести его сквозь податливые места и полости.
Вот так она сама и прорезала себе путь в жизни - без малейшего насилия, сопровождая всякий свой трудный шаг остротами, каждая из которых вошла в анналы.
Последняя острота никем не была понята. Некому стало её комментировать.
Преодолев границу своего века, властительница умов и сердец умерла в своём домике на улице Турнелль. До последней секунды она была в полном сознании и сказала напоследок: "Если бы я знала, что это всё так кончится, я бы повесилась".
Возможно, Нинон полагала, что ей, легко танцующей между острых лезвий, эта последняя земная грань дастся так же просто? Или пребывала в полной уверенности, что смерти, если судить трезво, не существует вообще?