Мудрая Татьяна Алексеевна : другие произведения.

Мириада островов. Пятнадцать лет спустя. Строптивицы. I. Обручение строптивых

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

МИРИАДА ОСТРОВОВ. ОБРУЧЕНИЕ СТРОПТИВЫХ

   "Вот выросла в демократической стране, - подумал Фрейри-Юлиан, - а как назначили королевским наследником, да по сути уж и молодым королём на фоне короля-отца, по совместительству монаха, так уже приноровилась на троне восседать".
   Трон, по правде говоря, не являл собой ничего традиционно-напыщенного: массивное кресло из махагона с упругими подлокотниками и подголовником, сплошь обтянутое бумажным бархатом золотистого цвета. Только в бархате и просматривалась кое-какая царственность - остальное вполне объяснялось шапочным знакомством Верта с принципами рутенской эргономики. Стол, за который было заткнуто почётное седалище, был и вообще простецкий: дубовая доска на двух колоннах из ящиков, сплошь заваленная бумагой и кое-как очиненными писчими тростями, заляпанная чернилами и тушью.
   "Да, и в следующем указе объявлю морянский язык вторым государственным. В нём категория рода очень расплывчатая и в прошедшее время факт не залезает. Выучу для собственного пользования - лингвистические таланты у меня всегда были на высоте - и буду уже им людей напрягать. А то ведь с моим русско-иноземным и оконфузиться недолго".
   Разумеется, все подданные были оповещены, что наследник воспитывался в далёком и властном Рутене, именно в Москвороссии, в порядке обмена почётными заложниками. Вместо него старший король Кьяртан окормлял чужую детку. И, как в сказке принято, объявился тот Юлиан, в просторечии Юлька, как раз в момент, когда заговорщики готовы были покуситься на заложную рутеночку Фрейю, на её мужа, тогдашнего высокопрестольного наследника, и даже самого короля Кьярта. Сам пришёл и побратима с собой привёл, родного Фрейина братца.
   Однако причина первоначального обмена детьми отнюдь не обнародовалась. Считалось, что старшая королева Зигрид рожает младенцев разнополыми парами: мальчика и девочку. А того, что в самый первый раз один из королят нарушил ещё не возникшую традицию, будучи женского пола лишь по внешности, как-то подзабылось. Оттого не весьма хитромудрые вертдомцы нисколько не удивились, отослав в иноземье принцессу, а получив обратно почти что настоящего принца. Морянская, ба-инсанская кровь погуляла, однако, мельком думали они, недаром какой-то сандроморрис упомянут в сопроводительной грамоте. Вездесущая - в наших владыках она тоже имеется. А у морян, как известно, по жизни сплошная неразбериха с полом и рождением ребёнков...
  
   Собственно, никто на Юльку всерьёз не рассчитывал. Но тут как-то всё сразу закрутилось и понеслось вскачь, словно те четыре коня Апокалипсиса, сидя на ком они собрались выручать малышку Фре, которую уже было собрались казнить за высосанное из большого пальца любодеяние. Они - это во-первых, её разведённый принц-обручник, действительный отец младенца Фрейр-вертдомец, во-вторых, коренной рутенец Юлиан, родной Фрейин брат, в-третьих, сама Юлиана-перевёртыш и, наконец, в-четвертых - Торригаль, магический хранитель королевской плоти. Фрейя прямо на эшафоте скоропостижно влюбилась в братнина побратима - благодаря то ли рутенским гормональным препаратам, то ли несказанной вертдомской магии он, то есть бывшая Юлиана, а теперь Фрейри-Юлиан, резко возвратился к своей настоящей половой ориентации. Чтобы по всем старинным правилам и немедля снять девочку с помоста, их с Юлькой тотчас окрутили, благо выглядела та уже вполне мужчиной, хоть и недомерком. Принц Фрейр, что так же резко положил дружеский глаз на юного рутенца, вгорячах и от избытка чувств уступил права на трон новому супругу жены: натурально, вместе с нею самой, так что логика в этом была железная и понятная народным массам.
   А до кучи старший король, отправив свою королеву назад в монастырь Монмустье, откуда она вышла, скоропостижно постригся сам. Сильно поговаривали, что заваруха у престола получилась из-за интриг самой Зигрид и через посредство одного из её любовников, некоего Эрмина ван Торминаль. Но "мужицкую королеву" все крепко и по заслугам любили, все так же точно понимали, что на неверный шаг её толкнуло ложное положение, а не природная злохарактерность. Поэтому досужие разговоры не переходили в сплетню, оставаясь в рамках.
  
   "Зато теперь меня буквально силком впихнули в это креслице, - недовольно размышлял юный король. - С тем утешением, что действительно серьёзные дела будут проходить не через меня, а через совет властных "королевских женщин", против которого и бунтовала Зигрид. То бишь через мать Кьяртана и мою бабку Мари Марион Эстрелью, бабку самого Кьярта по отцу Библис-Безымянную и жену Тора Стеллу, полностью Стелламарис ван Торстенгаль. При отсутствии одной из персон в качестве варианта выступает четвёртая властная дама - дочь Библис по имени Бельгарда, аббатиса Монмустьерская. Тоже ведь спасибо за всё хорошее. Пока распутаешь, кто кому из них кем приходится, полцарствования пройдёт".
   Его грустные мысли развеял гвардеец, он же стражник, он же придверный лакей, что достался по наследству от отца:
   - В соответствии с указаниями вашего молодого величества Фрейр-Юлиана, их светлости Арминаль де Шарменуаз и Сентемир де Октомбер доставлены и ждут в кордегардии, - доложил он.
   "Хм, поскольку они маркизы, способней именовать их просто милордами, - подумал сам Фрейр-Юлиан. - В качестве сниженной альтернативы. Но поелику на титул претендуют весьма и весьма милые особы - так и быть, поддержим планку повыше. Нет, вот ведь какой чепухой приходится забивать голову".
   - В какую кордегардию помещены эти светлости? Караулку или между дверьми, где кушетка для ночной смены?
   - В караулке они, ваша величавость. Тамбур всё-таки не место для неблагонадёжных арестантов.
   - Откуда ты взял, Торкель, что они арестованы, - проворчал Юлиан. - По-моему, я вполне учтиво их пригласил. Через охраняемого гонца, а не этой... скоростной голубиной почтой. Письмом на казённом бланке с гербами. Маются теперь среди грубой солдатни и против короля грешат словесно. Хотя и верно: малая прихожая - место интимное.
   "Ну, дело у меня к этим благородным готийцам тоже весьма интимного свойства, - подумал король. - И хорошо, что двери двойные с прослойкой, а стража, помимо вот этого типуса, является строго по звонку".
   - Что стал навытяжку? - сказал куда громче. - Прикажи вести. И с надлежащим почтением, зараза! С расшаркиваниями или как там в вашей плебейской среде принято!
  
   Пока Торкель управлялся с поручением, сам король размышлял, с чего всё, собственно, заварилось. К делам коронационным и инаугурационным в Вертдоме подходили обстоятельно и с неким даже сладострастием: поговаривали, что короля-Медведя, прадеда самого Фрейра-Юлиана, понуждали вынимать из камня раскалённый клинок, чтобы подтвердить чистоту кровей. Юльку только мурыжили до потери пульса: заставляли принимать регалии из рук новообретённого папаши, приводили к целованию и присяге, водили по главным церквям всех имеющихся в Ромалине религий, заново перевенчивали с крошкой Фре и узаконивали непонятного младенчика по имени Элинор или Илинар, плод раздора, который родился у неё от Фрейра-вертдомца, но отчего-то сильно смахивал на морянское чадо. И до кучи подкрутили к семье резервного мальчишку Арманта, сводного братца Эли.
   Сам папа Кьярт, по совместительству брат-послушник Каринтий, от большей части церемоний самоустранился - сидел у ложа своего непосредственного спасителя и сводного брата Барбе Дарвильи МакБрендана. Когда же мессер Барбе оправился настолько, что смог быть представлен перед королевские очи, то сразу выдвинул несколько дельных предложений. Во-первых, расширить его родное езуитское подворье в самом Ромалине, в готийской Лутении и прочих больших городах. Разумеется, на королевские укреплённые замки типа Вробурга или пограничные скондийские они не покушаются - там иная власть и иная охрана. Услышав это, брат Каринтий довольно кивнул, мать-королева промолвила, что время настаёт неспокойное, а лучше ищеек и интриганов, чем монашки в брылях, во всём Вертдоме не придумано. Скондские Братья Чистоты - они больше по части прямого террора.
   "Утешительно, - добавил про себя Юлька. - Что же, назвался груздем - полезай в кузов".
   И ответил:
   - Я весьма склонен удовлетворить ходатайство уважаемого короля-отца и моей не менее уважаемой бабушки. Но в качестве пробного задания - не могли бы святые братья выдать мне список всех моих соплеменников, которые остались в Верте после того, как основной контингент выдворили? Разумеется, со всеми биографическими и фактографическими - как их там! - подробностями.
   - Сие не так трудно, как полагает лорд король, - с лёгкой полуулыбкой ответил Барбе, и Юлиан подивился, до чего же он молодо выглядит и изящно держится, несмотря на солидные лета и выпавшие передряги. - Мы давно следим за теми, кто мог бы принести в Вертдом Белую Напасть, но, по счастью, не принёс. А теперь и в самом Рутене, как слышно, она затихла, вернее - затаилась.
   И с той же приятной миной объяснил, что был тесно знаком с некоей рутенкой и её отцом, которые готовы были умереть, лишь бы сохранить себя для Вертдома. Второго он исповедовал перед казнью, а первая... Лет пятнадцать назад имя её неплохо поминали в Сконде.
   - Поминали или всё-таки помнили? - спросил юный король. Он уже привык, что некоторые вертцы пользуются его родным наречием весьма изощрённо.
   - Эта почтенная дама жива и по всей видимости благоденствует, - немедля отозвался мессер Барбе. - Ваш батюшка отправил её в почётную ссылку на необитаемый остров, где она взращивает двух дочерей-погодков.
   Разумеется, Юлиан тотчас и с великой охотой клюнул на романтику и приказал представить перед его очи хотя бы дочерей, если уж папа Кьярт пока не считает разумным и возможным...
   - Иния Галина, может статься, и не захочет выносить наружу свою болезнь, - проговорил старший король. - Понимаешь, сын, это по виду может быть похоже на проказу вульгарис в затихшей форме. Её верных я был бы безусловно рад помиловать, они ведь все трое под моим приговором и ни под чем иным.
   Юлиан отметил про себя, что значение слова "верный" в вертском языке многообразно: от сторонника до ближайшего родича и возлюбленного.
   - Но захотят ли они сами разлучаться, покидать свой блаженный атолл и даже отдавать своих Олавирхо и Барбари, это имена тех девочек... - продолжал тем временем Кьярт. - Пусть наш мессир езуит возьмёт для почёта мой флагман и разыщет, как там и что. Ты не против, сын?
   Разумеется, в Юльке взыграло любопытство - движущая сила прогресса. Он прекрасно видел, что им манипулируют, добиваясь выгодного всем решения, что эти игры вообще начались на древней большой Земле, но и в самом деле не имел возразить ровным счётом ничего. Пока.
   И когда через некоторое время, под завязку наполненное заботами и мельтешнёй, мессер Барбе предъявил ему добычу - двух юниц, которых он с непередаваемой грациозностью держал за руки, исполняя перед королевским сиденьем тройной реверанс, - это стало счастливейшим мгновением в Юлькиной жизни.
   Русского в этой чудной парочке оказалось, по правде говоря, маловато - невольно возникал вопрос, была ли эта почтенная Галина бинт Алексийа славянкой. Та брюнеточка, что по правую руку Барбе, отличалась крайней смуглотой, кудреватостью, пухлыми губками и чуть расплющенным носиком, огоньки, что играли в удлинённых глазах, казалось, могли поджечь аксамитовую драпировку на окне. Девица с левой стороны была картинно бледнокожа, волосы - гладкие, как полированный агат, глаза синие, будто вода в Марианской впадине, черты лица точёные. "Да она копия самого Барбе", - внезапно сообразил король. И понял, что если спросить мессера, тот не отопрётся - подтвердит своё плотское падение едва ли не с гордостью. У них тут интересное понимание греха: выкуплен - будто и не стало его.
   - Олавирхо от семени Орихалхо, - представил Барбе. - Старшая. Барбара от плоти кузнеца Брана, иначе Брендана. Младшая. Обе дочери Гали Рутенки, Победительницы рутен.
   Король поклялся, что найдёт-таки время распутать все эти заковыристые родословия - что там от крови, что от плоти и прочее. Своё участие в производстве младшей девицы мессер МакБран в самом деле не скрыл, накинул вуаль, однако вполне прозрачную взорам. Вот старшая - явная ба-инхсани: любопытно, язык Морского Народа ей ведом?
   Фрейр-Юлиан отпустил всех троих с очень довольной миной, наказав:
   - У меня вечером большой приём, без такой уж чинности. И без молодой королевы - Элинарчик слегка раскашлялся, боимся, как бы на грудь не перекинулось. Приводите своих протеже, мессер, пусть уж сразу в воду с головкой - скорее плавать научатся. Есть во что нарядить?
   Наряды красавицам подобрали с прыткостью необыкновенной. У обеих одинаковые платья тяжёлого шёлка, прямые и строгие, вопреки нынешней оборочно-рюшечной моде, удивительного буро-красного оттенка, похожего на осень. И тяжёлые украшения из тусклого старинного серебра - диадемы, серьги, лежащие на плечах, широкие браслеты, наборные пояса. Юлька скосил глаза на бабку: точно, её любимый цвет, её любимый размер. Только что на ней самой венчик и ожерелье из бледного золота с чернью. И вот что самое интересное: всем трём воительницам, старой и молодым, наряд очень даже к лицу.
   Приёмы во дворце проводились под негласным лозунгом "Любая кошка имеет право глядеть на короля", оттого по стилю всё больше смахивали на карнавал без масок. Попасть на них мог любой представитель союзных племён, прошедший мимо снисходительной стражи, оттого иной гляделся чистым викингом, иной - испанским грандом или грандессой, иной - безличным рутенским асасином в чёрной маске и с двумя саблями за спиной. Ну а кое-кто - богатой крестьянкой из-под Вробурга, в сарафане до щиколоток, камизе, сверху упёртой в уши своим туго расшитым воротом, снизу - метущей пол всеми кружевами, и жемчужной ленте, вышиной и рельефом напоминающей городскую стену.
   Эти двое были наряжены одинаково и по предпредпоследней готийской моде, слегка напомнившей Юлиану фильм про французского монарха Луи Возлюбленного: камзол из тончайшей белой шерсти, отороченный по низу и бортам широкой полосой кованого кружева, такой же "золотной" шарф поперёк девичьей талии, раскинутые по плечам кудри, каштановые у одного и русые у другого (на папильотках, наверное, закручивали, решил Юлька. Из старых модных журналов), перстни поверх лайковых перчаток - и сапоги немногим толще самих перчаток. К такому явно полагались парадные шпаги толщиной со спицу и треуголки, но либо чужестранный король скверно понимал здешнюю историю моды, либо юнцы специально избегали знаков, которые можно прочесть как агрессию или неуважение по отношению к сюзерену.
   - Кто эти симпатичные близняшки, Хельм, не знаешь? - вполголоса спросил он у Торригаля, который, согласно чину, стоял за правым плечом короля.
   - Маркизы Арминаль де Шарменуаз и Сентемир де Октомбер. Нисколько не родичи - соседи и наилучшие друзья. Титулы и замки достались по прямой линии от дедов, погибших в давнем мятеже, и отцов, вскрывших вены после недавнего. И то, и другое реставрированное, между прочим: тут у нас было что-то вроде Великой Французской мутотени. Так что дворянство их не слишком достоверное: король Ортос, ваш прадед, раздавал земли и титулы, как горячие пирожки с требухой. По первому запросу.
   - А его, как и моего деда Мора, уж не спросишь. Дедушка прикончил прадедушку на дуэли и сам голову потерял, - добавил король полушёпотом.
   - Штудируете семейную историю, ваше величие?
   - Да нет, больше интересуюсь современностью. Что там за цитадели - годные?
   - Цитадель, пожалуй, одна, сдвоенная. Добрый старый камень, вросший в скалу: гранит, частью базальт. Нового лишь внутренняя побелка и часть крыши - черепица вместо свинца. Размер отнюдь не великанский. Хороши, чтобы отбиться от неприятеля или отсидеться внутри, но не перекрыть ключевую точку рельефа. Гарнизон мизерный, женского пола не завелось ни под каким видом, каковое обстоятельство ещё больше скрепило дружбу наследников. Доходы молодые хозяева получают в натуральном формате - оттого и не могут заказать себе актуального прикида. После предков донашивают.
   - Хельмут, прошу тебя. Мне надо здешний руссише куриозо учить, а не рутенский жаргон тех лет, когда вы с Бьярни учредили в Москве или Питере общество с неограниченной ответственностью. Как это - "Дипломаты без берегов".
   - Насчёт предков - нисколько не жаргон, а голимый факт, - буркнул Торригаль. - Вблизи видать, что ткань древняя, а кожа и того пуще. Просто качество замечательное. А пояса и вообще древний рутенский импорт. Слуцкие, так называемые "литые". Практически из чистого золота. Надо же - в самой Литве, то бишь Беларуси, от них только рожки да ножки, а здесь сохранены в целости.
   На их перепалку никто не обратил внимания - должно быть, из вежливости. Только девочки, что, натурально, устроились по бокам Эстрельи, изображая три лепестка французской лилии или тройку борзых, быстрокрылых лошадей, согласно устремили свои очи в направлении королевского взгляда, а потом улыбнулись друг другу.
   - И должен вас предупредить, - торопливо закончил Хельмут. - Дружба, по слухам, у них уж больно тесная.
   - Ясен пень, - сурово буркнул Юлька.
  
   И всё бы этак плавненько сошло на тормозах, думал Фрейр-Юлиан, если бы нежные красавчики погостили при дворе хоть денька два-три. А то показались, заинтриговали и в тот же вечер отбыли восвояси. Либо денег на гостиницу не нашлось, либо - кошка такая, кошка сякая, кошка вольна гулять сама по себе и никому не даёт отчёта. Но вот девочкам отчёт понадобился: хотим продолжить знакомство, вынь да положь.
   - Сразу видно царственную повадку, - комментировала Ма Эстрелья. - Мой характер.
   - Бабушка! - воскликнул юный король (смех, а не бабушка: сама статная, худощавая, на руках и ногах изрядные мускулы, тянет разве что на тётку). - Какие ж они родичи? Старшая девица только числится за братом папы Кьярта. А младшая от вашего приёмного сына, повторяю - приёмного.
   - Когда твой батюшка рассматривал дело Галины, дочери Алексея, и присуждал ей коралловый остров в океане, - неторопливо пояснила Эстрелья, - он назвал её потомство своим с левой стороны. Того и следует держаться. А левая сторона, как известно, - ближе всего к сердцу.
   - И что же теперь - любому капризу этих бастардок потакать?
   - Не капризу, но верховому чутью, - Эстрелья подняла к небу костлявый палец с длинным карминовым ногтем, только что не послюнила на манер мореходов - прознать, откуда ветер дует.
  
   - Девочки не отступятся, - удручённо объяснил мессер Барбе Дарвильи на собранном наспех квазисемейном совете. - Я уж не рад был, что выманил их у матери. Всей командой крутили как хотели: по вантам лазают и со снастями управляются получше любого моряка, морским жаргоном так сыплют, что у любого боцмана искры из глаз, взгляд как выстрел из двойного арбалета, манеры победительные. Когда ты не сомневаешься, что тебя будут слушать и слушаться, - так обыкновенно и выходит. А если с первого раза не получилось, так можно и улыбнуться, и прощения медовым голоском попросить.
   - Манипуляторши, - подытожил король. - Ну и как я рационализирую вызов?
   - Прямей прямого, - отозвалась королева-мать. - Сюзерен имеет право дать вассалу поручение или понудить к браку. Особенно когда такие порочащие слухи и связи...
   - Какие слухи?
   - Соберём, труда не составит, - Торригаль поднялся с места, зашагал по внешнему ряду могутных кресел, почти таких же с виду, как королевское. - Вон этот будущий орденской гранмесье факт придерживает за пазухой увесистую пачку компромата. У Супремы на всех имелись досье, даже на неродившихся младенцев.
   Барбе удручённо кивнул.
   "Все забываю спросить - у него имя двойное или "Дарвильи" - это фамилия? - подумал король. - Вообще-то слишком похоже на Барбе д`Орвильи, великого денди-гея. Как его, любопытно, родная мама называла, пока в утробе рос?"
   А вслух произнёс:
   - На ком женить-то кавалеров собираемся?
   - Да на самих девчонках, - ответила Эстрелья.
   - Так вот сразу? Да сколько им?
   - Старшей семнадцатый, а младшей вот-вот шестнадцать стукнет.
   - Так это же малолетки сущие.
   - В бывшем твоём Рутене - малолетки. А здесь до того поспели, что изо всех пор соком брызжет. Помедлишь - как бы за простых строгалей выдавать не пришлось.
   - Засиделись на своей кочке. Благодарение богам и пророкам, обучали их там плотно, - наконец раскрыла уста Библис. - И отчинять, и зачинать, и пронзать, и от таковых ударов беречься. Это в придачу ко всякому бумажному многомудрию. Стоило бы их - помимо рыжего шайтана Рауди и чёрной то ли девки, то ли парня Орихалхо - к дочерям Великой Матери направить, да куда уж там. Не Сконд у тебя, франзонская земля унылая.
   "А ничего себе старушка, бодрая. Только что в ином духе, чем Ма Эстре. Как это получилось, что бабка отца его же матери на год младше?" - подумал Юлька. И наспех подсчитал, что обе старших дамы хорошо уже влезли в девятый десяток.
   - Погодите, уважаемые, - сказал вслух, - зачем так радикально? Ведь в Верте и обручение принято. Испытательный срок перед консуммацией, который может тянуться годы и годы. А уж если положить на всё дело телесную печать - так до самой смерти не разведёшься.
   - При известном старании всё возможно, - с жёстким юмором ответила Стелламарис. Вот прекрасной супруги своего конюшего Юлька боялся более всех прочих советниц: рыжие кудри - медная стружка, губы что кровоточащий шрам, лицо без единой морщинки и кровинки, характер ведьмы-вековухи, осанка и вообще бестрепетная. Нетрудно догадаться, какого характера развод она имеет в виду.
   - И вообще что тот солдат, что этот, - процитировал Брехта её продвинутый муж. - Уж если окручивать обеих девок сразу, так хоть за добрых приятелей. Да не за владетельных и чванных, но тех, кого можно завязать на приданом. А медлить, пока в них сердечко затрепещет, - так ведь и не дождёшься ничего помимо суеглупости!
   - Как-то вы неуютно на любовь смотрите, - вздохнул Юлиан. - И на сердечное согласие.
   - Уважительно мы смотрим. Но если пускать брачные дела на самотёк, - поставила точку в разговоре Ма Эстре, - всё вертдомское тканьё с его продольными, поперечными и круговыми, как у паука, связями бы распустилось. А то и вообще не создалось.
   Поднялась и с надлежащей торжественностью удалилась.
   "Вот на такой зыбком основании и строим", - сокрушённо подумал Юлиан, перед которым события брачного совета промелькнули подобием малого клейма на иконе, коей была его обычная вертдомская жизнь.
   А дверничий уже объявлял:
   - Их светлости Арминаль де Шарменуаз и Сентемир де Октомбер, владельцы маркизатов Шарменуаз и Октомбер, по королевской воле и приказанию!
   Юлиан вмиг выпрямился на сиденье, изо всех сил пытаясь на коснуться спиной мягкого.
   Молодые люди вошли и склонились перед троном, размахивая перьями на шляпах - не широкополых, с непропорционально высокой тульей. Езуиты невольно извели моду, что им подражала. Клинки тоже на сей раз присутствовали - оттопыривая полу кафтана скромных серых тонов, у Арминаля чуть темнее, у Сентемира посветлее, в тон волосам. Прямо с дороги взяты, решил Юлька, отдавая поклоны и здороваясь по заученным лекалам. Хорошо, если выю и за ушами помыть им разрешили.
   - Милорды маркизы, вам сообщили, что у меня к вам за дело? - спросил, наконец, Юлиан.
   - Гонцы и порученцы не сочли такое возможным, - ответил Арминаль. Голос у него оказался мягкий и чуть выше по тону, чем ожидалось: не баритон, скорее драматический тенор или вообще альт.
   - Должно быть, они вообще были не осведомлены, - подхватил Сентемир. Вот у него распев был виолончельный.
   - Тогда слушайте. Поелику (и поколику, и понеже, мысленно сплюнул в сторону Юлька) ваши обстоятельства не позволяют вам обоим держать королевский фьёф как подобает вашему происхождению, было решено приискать вам достойных невест - прекрасных обликом, благородных и обладающих завидным приданым.
   Друзья недоуменно переглянулись:
   - Но, ваше величие, мы не собираемся жениться, - возразил Арминаль.
   - Добро бы собирались, - тяжко вздохнул Юлиан. - Тогда бы ограничилось выдачей некоей материальной помощи... тьфу, королевского подарка на обручение и свадьбу. Но теперь, когда вы сами признались, что свободны...
   - Мы не свободны, - Сентемир с вызовом глянул королю в глаза. - Ещё в детстве мы поклялись над могилами наших матерей, что будем друг для друга превыше всего - в богатстве и бедности, радости и горе.
   - И в честь клятвы опустили в лоно земли зелёную палочку с чертами и резами, - подхватил Арминаль. - Чтобы та пара, коя выроет её после нас и разгадает тайнопись, всегда любила друг друга, никогда не ссорилась и жила, пока не насытится этим миром. А потом передала тайну другим влюблённым - и так до скончания века.
   "Ну конечно, и тут своя сказочка о муравейном братстве всеобщего счастья", - подумал король.
   - Эта клятва ведь не означает одиночества, - проговорил Юлька с непонятной для себя иронией. - Для многих жена - не друг, а своего рода удобство.
   - Ваше величие, подобное мы считаем недостойным, - владелец замка Октомбер явно выступал в этом союзе за старшего. - Постель должна венчать телесный союз и сердечную приязнь.
   "А ведь красно говорит, ой, красно, - подумал молодой король. - И хитроумно. Венчать в смысле "ложиться поверх" или "совокуплять между собой"? Или парень нарочито допустил двусмысленность?"
   - По слухам, между вами обоими такое уже произошло либо произойдёт вскорости, - проговорил без обиняков. - Посему или вы принимаете дары из моих царственных рук, или...
   - Что "или"? - гневно спросил Сентемир.
   - Вышлю за пределы жилого Верта, на острова. Слава богам и пророкам, по одному доносу мы не сжигаем. Замки разберу по камешку - они ведь сухим методом сложены, как изгороди между крестьянскими полями.
   - Или крепости древних инков, - совсем уж неучтиво вставил Арминаль, демонстрируя диковинную начитанность.
   - Молчите. Справлюсь как ни на то с работой. Ломать - не строить. Морян призову в помощь - силы и умения им не занимать. А без своих больших домов вы и вообще получитесь бесфамильные сервы.
   - У вас, ваше величие, всего-навсего один донос? - Арминаль выделил два последних слова интонацией.
   "Наглец. Тем мне и нравится".
   И вслух:
   - Дознание с пристрастием мой батюшка отменил, но мне, уж поверьте, ничего не стоит вернуть сию практику обратно - in occasio, как вроде говорят попы. Специалисты Вольного Дома не растеряли ни навыков, ни специфического инструментария. Только донос и без того еле поместился в изрядную папку. Со стальными застёжками, чтоб поперёк шва не лопнула.
   - Мало будет нашим жёнам от нас радости. Скорее всего, мы не сумеем родить им потомство, - примирительно сказал Арминаль.
   - Как то есть? Я и то сумел родить, а вам-то уж подавно... - Юлька почувствовал, что явно проговаривается, и внезапно оборвал себя. Мальчишки ведь и вообще по-библейски путают сами роды и зачатие.
   - Так кого нам приготовила судьба в лице вашего юного величия? - Сентемир тоже явно шёл на попятный.
   - Своих родственниц, прелестных и учёных Олавирхо и Барбару из лона самой Галины Рутенки. Прикиньте как следует - немалую честь вам делаю. Даю на размышление... ну, скажем, неделю. Обручаться - не блох ловить и не кур воровать, тут торопиться грешно. И отъезжать от своего королевского дворца не велю: покой вам уже готовят.
  
   Отправив восвояси, для отдыха пошелестел документами, поставил подпись и печать на самых понятных и срочных. Позвонил:
   - Торкель, гони сюда девчонок. Они скорей всего в библиотеке один безразмерный фолиант на двоих ворочают. Тот, где анатомия морянских полов во всех деталях расписана.
   Когда Олли и Барба возникли на пороге, счастливо запыхавшиеся (наверное, крупных размеров была та книженция), с ходу огорошил:
   - Готовьтесь, девы, сговорил я вас за ваших желанных. Красивые молодые люди, замки, владения - всё как положено. Огромный простор для труда и фантазии.
   Те, как по команде, повернули головки друг к другу и затем к Ольке:
   - Ты что, дядюшка, угадал?
   - Наверное, а то худо мне сейчас придётся.
   - Армин и Сента. Так они друг друга называли, когда обнимались в потайном зазеркалье.
   - А вы, так я думаю, как раз в то зеркало гляделись. Свет мой зеркальце и далее по тексту.
   - "...скажи и всю правду покажи. Кто на свете нам милее, и румяней, и белее", ага? - рассмеялась Олли.
   - И это очень нас обеих забавляет, - солидно заметила Барба. - В жизни так мало радостей, на самом деле! Только ты, дядюшка, уж выдай нам обеим по полной потребности. Не сразу - мы ещё не видели, что там надо поднимать из праха, а что и так обойдётся.
   - Вы, я вижу, понимаете, в какую историю влипли, - облегчённо вздохнул король. - А то сомнения кое-какие возникли. Ну, быть по тому!
   - Только не шибко радуйтесь: сразу вас под венец не поставим, - добавил он. - Мы тут с вашим любимым Барбе посоветовались. Обмен кольцами сделаем на уровне царской свадьбы, это само по себе путы да узы, а вот утверждать телесно пока не будем. Успеется - когда и если деток понесёте.
   Девицы хором фыркнули:
   - От кого - от кота или от вольного духа? Чудишь, дяденька.
   - Я вам оставляю лазейку, насмешницы, - по-доброму усмехнулся Олька. - Брак - он в этих краях навечно, аж до гроба, а обручение и расторгнуть не залежится. При моих-то королевских возможностях.
  
   Как в насмешку, ложе в комнате оказалось лишь одно - многоспальное, под атласным балдахином, сведенным на потолке в пышную розетку. Совершенно такое, на каких друзья располагались, кочуя из одного своего замка в другой и обратно: разве что не такое ветхое.
   - Не понимаю, о чём там думать, - Армин запрокинулся на спину на самой середине. - Взяли за жабры, словно карпа, - и нате вам. Ты хоть видел этих дев на выданье?
   - И ты тоже разглядывал, - кивнул Сентемир, прилаживаясь к краю шикарного одра. - Эти, что из правящей палаческой триады. По бокам старшей королевы. Смуглянка и белянка в серебре и пурпуре, в крутых кудрях и мягких локонах.
   - Эк его! Стихи бы тебе писать, Сент. Скажи лучше, какую бы ты себе выбрал?
   - Да какую тебе не жалко. Одна другой стоит. В черномазенькой явно морская кровь набуянила, а бледноличка - тихий омут, где, по присказке, нечистая сила водится.
   - Вот незадача-то, - вздохнул Армин и притянул к себе друга. - Надо было нам сразу на Восток подаваться. В Скондии ты до тех пор не виновен в содомии, пока четверо независимых свидетелей не увидят её так же ясно, как макание кисти в тушечницу. Подумаешь, досужие сплетни! Из них настоящего дела не сошьёшь.
   - Угу. А замки на кого бы оставили? - риторически спросил практичный Сента. - Прикипели к сердцу. И ведь рухлядь рухлядью, побелка отваливается кусками, во все щели ветер дует, даром что кладка знаменитая. Боевые ходы насквозь протекают, в погребах из припаса - одна зелёная плесень. Мыши и то селиться побрезговали, о тараканах и людях уж не говорю.
   - Оружейная у меня хороша, только что искусных рук требует, - заметил Армин.
   - Вот и бери строптивую ба-нэсхин: глядишь, умается железо ворочать, так и помягчеет характером.
  
   - Как-то уж очень прытко на континенте исполняются желания, - философски заметила Барба, усаживаясь в кресло. - Но, по-моему, вот так и должна приходить истинная любовь - в единый миг, без зова, воровски.
   - Но изысканно, - ответила Олли. - И как его? Романтично, вот:
  
Что смуглый шёлк струятся между пальцев
Твоя улыбка, кожа и дыханье:
...Натягивать и вышивать на пяльцах
Причудливые руны мирозданья.

Волос твоих темнейших изобилье
Раскинулось по стану гобеленом:
...Основой натянуть для древней пыли
Утка, что свита в вервие для плена.

Так арфою изогнут ты упруго,
Что харфами звенят лады и струны,
На нотный стан ложатся друг за другом
Знаменья, начертанья, солнца, луны.

И ткётся век узорным покрывалом
Из времени, в котором нас лишь двое.
... Понуждены Уробороса жалом
Родить Единое, пребыть в Покое.

   - Приятные строки. Это, похоже, снова твой потайной родитель наваял, - спросила сестра. - А почему харф? С потолка, ради благозвучия или что-то значит?
   - Это у арабов, они похожи на скондцев. Или наоборот, скондцы похожи на арабов, потому что нас всех изобрёл Филипп по земному образу и подобию. Харф - буква-слог, какими записывают Коран, стихи и мелодии. Их суфии верят, что мелодия и слова любви заново пересотворяют Вселенную.
   - Понятно, - кивнула Барба. - Слушай, мы уж до ручки дошли, а всё никак не разберёмся: нам что, охота пара на паре венчаться?
   - А чего? Было бы здорово.
   - Тут не Сконд, однако. Да этакий номер и там бы не прошёл. Чтобы нам не ссориться: ты кого предпочитаешь, Олли, - тёмного или светленького?
   - Для контраста бы светлый подошёл. Но у тёмного - как его, Арминель? Арманталь?
   - Арминаль.
   - У Армина волос гладкий, что вода в спокойной реке. Рядом с моими кучерявками тоже неплохо смотрится. А ты с осенним юношей такую пару составишь - прямо умереть можно со счастья. Ночь и день.
   - Значит, при случае так и объявим старичкам и старушкам?
   - Так и объявим.
  
   Разделавшись с делами, король торопливо проследовал в женину спальню.
   - Как Эли? Как вообще мальчики?
   - Да уже получше. Сначала оба вовсю озоровали - это при таком жаре и такой жаре, как на улице, нормально. А потом разморило, спят вон в одних рубашонках.
   На этих словах Фрейя указала на раскрытую постель, где, эапутавшись в тонких льняных простынях, в обнимку сопели оба сводных брата: потные лбы с прилипшими прядками, стиснутые кулачки. Армант, самый боевой из двоих, зажал в своём золотистый локон с головы Эли, который как бы в отместку выставил локоть, упёрся Арманту в грудь.
   - Как бы Арми от брата вирусов не нахватался.
   - Ничего, и так и этак мимо не пронесёт. Лекарь говорит, что лишнюю закалку получит. Оба во сне горячекй переболеют и встанут здоровенькими.
   "Вот что значит вердомское воспитание, - подумал Юлиан. - Земная кровь - а как они все, фаталистка. Я же сколько ни живу здесь - всё не могу Москву-матушку с её утробными страхами изжить".
   Впрочем, если признаться, за "перекрёстных" детишек он боится не только по причине заразы: опасения коренятся куда глубже. Эли, который получился от рутенки и вертдомского принца, белокур и зеленоглаз, спокоен и покладист от природы: его легко здесь примут и уже принимают. А вот Арми, черноволосый и синеокий, тот самый Арми, насчёт которого Юлька едва не проговорился... потому что, вопреки всем очевидностям, сам Юлька ему мать, а не отец, отец же гуляет в прибрежных водах с тем самым бывшим наследником... Армант весел до прямого буйства, искренен до безумия, и это сейчас, когда и говорить-то путём не научился. Только братец с ним и умеет совладать - без слов, одним прикосновением.
   - "По злату чернь, сапфир и изумруд", - шепчет про себя Юлиан строку не написанного никем стиха. И тотчас же соображает, что видит перед собой: копии. Уменьшенные и более яркие копии обречённых обручников. Даже в одном из имен созвучные той паре.
   - Судьба, что ли, злодейка себя являет, - бормочет король и тут же отворачивается: как бы не сглазить малышей.
  
   Ритуал был, к облегчению всех четверых, не таким уж помпезным. Минус венцы с бриллиантами, орган кафедрального ромалинского костёла, кардинал-епископ в алтаре; плюс малый королевский чин обряда, старинная челеста с божественно хрупким звуком в качестве музыкального сопровождения и до блеска отмытый старичок-ассизец, освятивший кольца и бережно опустивший их на четыре указательных пальца: два мужских и два девичьих. Барбару и Олавирхо обрядили в платья, похожие на те, в каком их матушка шла на эшафот - простите, в круг чистого песка. Эти наряды словно бы и не шили, а выгнули из плотного гибкого шёлка скондской работы - кремовато-бежевые, самого простого покроя, даже без опояски, но с длинным текучим шлейфом. Под стать были и колечки, явно не из худых жениховских сундуков: бледного золота с карим морянским жемчугом. Сами женихи обручались золотом червонным, с агатовой печаткой-инталье: у Арминеля - растопыренная во все стороны сосновая шишка, у Сентемира - лист платана. Родовые гербы, однако. Камзолы, штаны и туфли им негласно подбирал сам великий модник Барбе - от иных обязанностей езуит учтиво самоустранился. Так что на фоне невест оба смотрелись вполне скромно, хотя совсем неплохо на взгляд знатока. Во время процесса король Юлиан то и дело сверялся с записью - наверное, боялся, что перепутают и в конечном счёте окрутят не тех. Спасибо, что пока начерно.
   Наконец, дело было завершено, и их выпустили из небольшого изящного храма на свежий летний воздух окольцованными, точно перелётных птиц.
   Причём некоторое время они так и шли через весёлое скопище народа, повинуясь рефлексу, - Олавирхо под руку с Армином, Барбари - с Сентой. Но объёмистую карету, запряжённую парой гнедых вестфольдских тяжеловозов, подвели к самому порталу, и когда понадобилось в неё садиться, Армин высвободил локоть из нежных невестиных тисков и подтолкнул её вперёд:
   - Располагайтесь с сестрой как вам удобнее, а мы сядем к вам лицом.
   - Интересно, где бы они оказались, если бы ты влезла к кучеру на облучок, а я взяла у него из рук вожжи, - шепнула Олли. - Лицом к конскому хвосту?
   - Не дури. Вон какие за нами самими хвосты по мостовой волочатся, - одёрнула сестра. - В карете хоть переодеться можно будет.
   - При мужчинах? Это ты сама не дури.
   Разговор и шлейфы тем временем переместились внутрь кузова. Дамы, натурально, сели лицом к направлению движения и укутали колени шёлком - иначе между коробок не втиснешься, приданое, блин! Кавалеры с несколько меньшими затруднениями втиснулись задом к конечной цели путешествия и упряжным лошадям.
   - А говорят, что в Рутении бывают свадебная поездка и медовый месяц, - вздохнула Олли. - Вот у мамы Галины и здесь, в Верте, такая получилась.
   - Вместе с мамой Орри, - подтвердила младшая сестрица. - Они ещё поначалу друг друга дичились и дулись, как мышь на крупу. Оль, а как это мышь дуется? Ей не нравится овсянка или что?
   - Щёки, наверное, сразу набивает, - пояснила Барба. - Словно хомячок Хома из рутенской сказки. Или даже два хомяка. Весь мир не больше, чем их нора.
   - Нам не с руки вас обеих развлекать, - ответил Армин, не выдержав. - Вы вместе с багажом предназначены для того, чтобы привести в порядок вручённую нам покойным королём крепость.
   - Там что - только одна? - недоумённо проговорила Олавирхо. - Говорилось же о двух разных.
   Сента открыл было рот, чтобы пояснить, но учёная Барба сказала:
   - Это замков два, по числу маркизатов. А крепость и в самом деле одна. Шарменуаз-а-Октомбер.
   - Кроме замков, ещё и это? Роскошно... - протянула старшая.
   - Не очень. Суп из курицы не всегда имеет в виду целую курицу, - ответила младшая. - Обыкновенно - кости и немного потрошков.
   - Вы обе ошибаетесь, - жестковато объяснил Сентемир. - В иной земле есть город Будапешт из двух частей - старая Буда и новый Пешт. Вот примерно так и мы, только замки наши, как и мы, - ровесники.
   Через город Ромалин проехали: невесты - вертя головками во все стороны, женихи - безуспешно пытаясь не смотреть ни на что, включая самих своих суженых.
   Ромалин - поистине город чудес, и дочери Галины пролистали его сначала с переда на зад, как их матушка, а затем с зада на перёд, повторяя столицу, как хорошо заученный урок.
   Площадь Храмов Истины - великанские пирамиды, застывшие фонтаны и гейзеры из камня, с ног до головы покрытые резьбой, библиотеки, хранилища древностей и королевские сокровищницы, храмы всех религий, примирившихся, как им казалось, при одном виде окружающего великолепия - удивляли островных дикарок, но не более монументальных криптомерий и секвой, явно превосходящих островные кедры. Крепостная стена, что окольцовывала весь Ромалин, удивляла их на равных с уютными домиками посреди безвременных и непогодных садов: сказывалась домашняя привычка к избам и шалашам, подсмеивался над ними Юлька. Пахучие трущобы и узкие лабиринты улочек, в которых обитало - вернее, которые держало за собой простонародье, исправно запутывали. И хотя это было их главной целью - на взгляд девушек, приманку для неприятеля можно было держать в куда большей чистоте и порядке. А рукотворные кедры или кипарисы, которые обеим представили под странным именем "небоскрёб", скорее удивили и чуточку обескуражили, чем привели в восторг.
   - Больше всего поразительно, как всё держатся на такой пустяковине, как столб из закалённой стали, - резонно заметила учёная Барбара. - Их ведь собирают, как ребёнок - пирамидку.
   - И голые какие-то. Нагая красота железобетонной цивилизации в духе Корбюзье и Гауди, - Олавирхо процитировала рутенский учебник по архитектуре, который специально ради них выменяли на что-то золотое или парчовое, и фыркнула.
   - Специально ведь перевираешь, чтоб самой было смешнее, - сестра укоризненно нахмурилась. - Никакого Гауди тут не ночевало - разве что исконно вертские башни похожи на Барселону. Да, а что наши спутники всё отмалчиваются?
   - Мы в таких учёных материях невежды, - ответил "осенний маркиз" на самых бархатных своих интонациях, - причём поразительные: ни с мэсом Корбюзье, ни с мэсом Гауди Барселоной знакомств не водили и за пределы наших владений выезжали лишь дважды.
   "Врёт, - подумали одновременно обе сестры. - Не тот они народ, чтобы допрежь всего по игрищам не таскаться, хотя бы и королевским".
   И снова со значением переглянулись.
   На подъезде к городским воротам их четверых высадили, чтобы загрузить остальное - тюки и коробки, по внешнему виду никак не похожие на вместилище чего-либо драгоценного, - припрягли к карете дополнительную пару першерончиков, познакомили путников с капитаном небольшого вооружённого отряда, который должен был охранять их в пути, и с небольшим, чистеньким отхожим местом, где было можно переодеться вдали от мужских глаз.
   - Барб, а ведь забавно было бы столкнуться с разбойниками, - говорила Олли, с кряхтеньем вылезая из платья и насовывая на себя привычные шаровары и тунику.
   - Где я тебе их возьму? - отвечала сестра. - Любое ремесло отмирает, если не приносит осязаемой выгоды.
   - Как скучно, - поморщилась Олли. - Меркантилизм напрочь вытеснил романтику.
   - Все люди, все человеки, - кивнула Барб. Она уже успела и штаны натянуть, и коралловые бусы нацепить под рубаху. - Прибыль гадательная - один розыск сколько будет стоить, - а убыль пребывает в границах от левой руки до правой... тьфу, до головы. Закон ужесточили, вместо ног сразу то, что наверху, отсекают. Впрочем, под местным наркозом, в отличие от конечностей.
   - Как это?
   - Наливают ковшик выдержанного вина из подвалов дедушки Акселя. Или кто он нам был по свойству?
   - А разве он...
   - Разумеется. Давай посчитаем колена с заду наперёд. Приемный папочка Великой Ма Эстре. Условный дед короля-монаха, а, значит, и нашего папы-по-судебному-решению Рауди. Побочный прадед, вот. Довольно хрупкая цепь родственных связей, но даёт при оказии право на двойную порцию вестфольдского эшафотного.
   - Ты это к чему? - с подозрением спросила Олли.
   - Да показалось, тебе не терпится податься на большую дорогу, караванщиков потрошить.
   - Уж лучше потренироваться на собственном муже, - ответила старшая.
   - Лучше? В смысле безопаснее или наоборот - веселее?
   Ответа она не получила, потому что Олавирхо с показным возмущением фыркнула, кони стали ей вторить на четыре голоса, а в дверь сортира деликатно постучали рукоятью кучерского хлыста.
   И экипаж тронулся дальше...
  
   Путь их вначале пролегал как бы навстречу давней материнской авантюре - из столицы по приморским холмистым равнинам, оставляя в стороне Вестфольд. Постоялые дворы и харчевни в этих местах заслуживали куда лучшего названия, чем было им дано, каменные плиты были уложены стык в стык, сменивший их гравий - отлично утрамбован. Но постепенно дорога сужалась, гонцы одвуконь, на резвых скондских меринах, и в седле грозно рычащих сайклов попадались изредка и в конце концов исчезли насовсем Трактиры испарились тоже: путники останавливались в селениях на две-три лачуги, прилепленных к каменистому уступу. Впрочем, лачуги были чистые и без паразитов - здешние клопы мёрзнуть в соломе явно не желали.
   После одной из таких ночёвок девицы смеха ради уселись напротив одна другой, колено к колену - посмотреть, как поступят их наречённые. Однако близкого соседства не выторговали: юноши просто повторили ход, а к тому же загромоздили межеумочное пространство вещами - получилась как бы невысокая перегородка. И вовсю пытались не глядеть в сторону противоположного пола.
   Гладкое сменилось тряским, влажная весна - сухим, как кремень, летом, а за скалистыми холмами как-то незаметно возвысились горы. Рыдван раскачивало на осях, девушки цеплялись за потолок и стены, юноши тихо ругались сквозь зубы, чайная посуда и ночные вазы то и дело норовили расплескать содержимое.
   - Верхом было бы приятнее, - однажды сказала Олли. - Правда, Барб?
   - Вы умеете, сэния? - неожиданно для неё вмешался Армин.
   - Ну как тебе сказать, - объяснила она. - На этих слонопотамах да в дамском седле - вряд ли у нас что-то путное получится. Но на Чумном Острове, бывало, мулагров подсёдлывали, а это куда как похлеще. Ещё у мамы чистокровный жеребец был, ему нарочно родовитых подруг с континента выписывали. Но дети шли не под седло, а для торговли.
   - Хороши были, наверное, жеребчики и кобылки, - заинтересованно спросил Сента. - Я бы не продавал, пожалуй. Ваша семья были зажиточна, разве не так?
   - Золото-серебро у нас водилось, и верно, - объяснила рассудительная Барб. - Одним рейсом увозили раритеты и всякие домашние поделки, рукописи там, самоцветное низанье, другим привозили монету. Но зачем корабли пустяками грузить? Торговать не с кем, одно семейство всю округу держит. Нам были нужны вещи.
   - Ну а себе оставить?
   - Оставляли, конечно, - кивнула Олли. - Старине Сардеру уже под два десятка, карьером не пустишь. Молодая смена требуется. Для радости - но и для красы тоже. И ради пользы. Пустишь такого на корде вокруг посадок - вся вредная мелкота, полёвки там, землеройки - из-под копыт прямо шарахается!
   - Как цепную собаку, что ли? - рассмеялся Армин.
   - Пса или волка не дело привязывать, - авторитетно объяснила Барбара. - Сердитей становятся, а оборонять могут куда меньшую площадь.
   - Волки? Это как же?
   - Если кормить волчьего щенка грудью или хотя бы к своей груди соску с молоком прикладывать. Мама Орри говорит - старый готийский обычай.
   Юнцы только головами качали...
   Это был интересный момент для всех четверых путешественников. Но дальше снова началась рутина: в дороге для любого день идёт за два, а юных дворянчиков, тем более, уже третий раз тягали оттуда-сюда и обратно.
   Но вот, наконец, ближе к полудню передовой охранник - он был из местных - свернул назад и сказал, наклонясь к окошку:
   - В виду кастель Шарменуаз-а-Октомбер, милорды и высокие сэнии.
   - Как Игрица, разлилась от дождей? - спросил Армин.
   - Не буйствует, мэсы маркизы. Но сам я не переправлялся.
   Через некоторое время карета свернула к берегу речки, бултыхнулась с обрыва и покатилась по береговой гальке, разбрызгивая её в стороны, а потом решительно влезла в мокрое и бурное по ступицу.
   Волны, вызванные движением, крепко поддавали в кузов, иная заплёскивала внутрь, но сёстры молчаливо постановили между собой не визжать.
   Наконец, кони выкарабкались на другой берег, чуть более пологий. Здесь начиналась тропа - явно не езженная, а хоженая, однако довольно торная. Вся она умещалась между колёс: всадники перестроились цепью и рысили позади.
   Смысл последнего прояснился, когда через некое время пассажиров учтиво попросили вылезти наружу и вместе со всеми подставить плечо под дверцы и колёса: тропа резко пошла ввысь.
   - Эх, дубина моя, ухнем... - фальшиво пропела Олавирхо. - Штанцы жалко - удобные, а стираются плоховато.
   Уперлась спиной в кузов и попятилась. Кони послушно потянули лямку. Экипаж тронулся, у Армина конкретно отвалилась челюсть.
   - Долго ещё работать? - с задышкой проговорила его невеста. - Пока кураж не ушёл, я могу, но через пол-фарсаха явно сдохну.
   - А ну перестань, - сказала её сестра. - Отойди, кому говорю. Простонародья и так много, а тебе вдруг да в самом деле рожать придётся.
   И Армину:
   - Ты что ли, не знал, маркиз, кого берёшь? Олли не просто полукровка ба-инхсани, а помесь из самых драгоценных.
   Девушка невольно повторила слова, какие говорились мамой Орри о папе Рауди и предназначались маме Галине.
   А чуть позже все разговоры стали неактуальными, потому что все - и люди, и лошади - встали и разом глянули вверх.
   Они находились у подножия огромного утёса, похожего на монумент. Река, в среднем течении буйная, резала скалу пополам и с гулом ударялась в почти отвесные берега ущелья. Наверху высилась цитадель - две одинаковых восьмигранных башни из того же серого гранита, что и скалы. Обе части крепости соединялись мостом-перемычкой, в полутьме похожим на яркую белую нить.
   - Оль, красота какая. Цельнокаменная. Видишь? - прошептала Барбара.
   - Вижу. А что именно - о том как-нибудь погодя доложусь, - так же тихо ответила сестра.
   - Прекрасные сэнии! Мы находимся у подножия замка Шарменуаз, - проговорил Армин учительским тоном. - Он куда более сохранен, чем замок Октомбер. Вверх, как вы видите, ведёт удобная лестница с перилами, вырубленная в боку горы. Это путь для господ. Лошадей и экипаж слуги заведут вниз, в конюшню, и уже оттуда перенесут вещи наверх. Сэниям не стоит беспокоиться - наряды, посуда и кушанья на первое время вам приготовлены.
   Указал вверх - и все четверо начали карабкаться по гранитным ступеням, посередине выгнутым и источенным сотнями ног: Армин - вперёдмотрящим, девицы - следом за ним и Сентемир - замыкающим шествие.
   Окованная железными лентами дубовая дверь в полтора человеческих роста была гостеприимно распахнута. Крытая галерея, довольно длинная, вела ко второй двери, сплошь решётчатой и ржавой. За ними обеими гостей уже поджидали гостеприимные сквозняки.
   - Ух ты, какой воздух свежий! - сказала Олли, подрагивая плечами, как цыганка. - Прямо как на воле. А прислуга здесь имеется?
   - Кастеллан готовит для нас второй замок - мой, - объяснил Сентемир. - Мы решили пока жить там, чтобы не создавать дамам неудобства своим присутствием. Друг к другу вполне можно ходить по мосту.
   Выдали совместный церемонный поклон и удалились.
   Некоторое время девушки, оставшись наедине в восьмигранной комнате со сводчатым, затканным паутиной потолком, засаленными слюдяными окошками в куполе, тенью дубового паркета на полу и прахом гобеленов на стенах, изучали боковые двери, особенно ту, за которой без следа исчезли женихи. Было их ровно восемь, как и следовало ожидать, но открывались с первого раза не все.
   - Оль, тут и в самом деле нет лишних ушей, - наконец сказала Барба. - Я бы учуяла. Помнишь, па Барбе на корабле говорил, что у меня нюх как у эльфа или него самого - собачий?
   - Ну конечно, нет - отмёрзли бы сразу, - ответила сестра, потирая свои собственные. - Лишние или не лишние - всё равно. И потайных ходов тоже нет? Тех, какие камнеточцы сверлят?
   - Не думаю. Монолит очень твёрдый, кремнем пахнет. Сухая кладка. Ма Гали ведь чертила нам примерные схемы Замка-на-Скале. Скондских братцев-синоби, понимаешь? Ну, где она до твоего рождения училась. Там нарочно внутри стены кирпичные - для патерн.
   - Отлично, Барба. То есть тут и на стены потихоньку не поднимешься и в тылы врага не зайдёшь?
   - Почему же. Ты разве не поняла, что каждая башня двойная и там внутри чего только не может быть? Между внешней стеной - она глухая - и основным корпусом где-то четыре мужских шага - и тайный отряд проведёшь, и отличная ловушка для незваных пришельцев. Но акустика там, пожалуй, скверная - звук уходит наружу. Вот. А теперь говори, что снаружи увидела.
   - Да никакой это не секрет, - ответила Олавирхо. - Мост нависает над боевыми ходами или чем там ещё, ведёт из донжона в другой донжон и узкий, двум обыкновенным людям не разминуться. Перила ниже, чем на внешней лестнице.
   - А на ней спасибо если до пояса, - кивнула Барба.
   - И насчёт сохранности - не скажу. Кавалеры что - полагают, мы к ним на пузе приползём?
   - Или вообще не явимся нарушить их уединение. Единение.
   - Ладно, это задача номер два. Стратегическая. А перед нами - тактическая: проверить насчёт гигиены и комфорта, - решительно сказала Олли. - И, пожалуй, носильных тряпок.
   И они стали дёргать двери или иначе их домогаться.
   Интерьер их более или менее удовлетворил: никаких необъятных зал и пыльных коридоров - крошечные (или таковыми кажущиеся) клетушки, вытянутые кверху. Куски небольших анфилад с одним выходом в центральный восьмигранник. Вопреки опасениям неоштукатуренные, лишь кое-где по отполированным глыбам - мазки смутной белизны. Спальня: двойная кровать с опускным пологом, чтобы в холода согреваться своим теплом, с медвежьим покрывалом и даже кое-какими пледами и простынками. Столовая над погребом, в такое время, как сейчас, вроде бы и не нужным. ("Лето в этих местах вообще-то гостит? - ворчала Олавирхо. - Или постояло чуточку и дальше пошло?" "Так камень же кругом, - ответствовала младшенькая. - Могильный".) В столовой - буфет с надбитым фарфором, двумя-тремя разнокалиберными пиалами из синей глины и вязанкой ножей и вилок, небольшой круглый стол на одной ноге (три других ампутированы) и четыре табурета разной вышины и сложения: да одном питаться, на двух сидеть, в недрах четвёртого (четыре стойки, между которыми закреплены полки) - там держать скудную снедь.
   В данный момент там находилось полкаравая чёрного хлеба, предусмотрительно нарубленного острым тесаком на тонкие ломти, скляница домашнего вина и головка плесневелого овечьего сыра на треснутом глиняном блюде.
   - Барб, а мы уже хотим есть или пока нет? - подумала вслух Олли, созерцая картину.
   - Нет. Захотим - спустимся вниз. Вообще-то сыр похож на благородный камамбер и явно местного приготовления. Кажется, я видела в долине пастуха с герлыгой, пока ты изображала из себя бурлака навыворот.
   Гардероб, занимающий отдельную каморку, удовлетворил девиц куда больше - дамские наряды на распялках и манекенах, пребывающие в строгом заточении за дверцами полированных шкапов из морёного дуба, напомнили им мама-Галины драгоценные раритеты, только что были слегка трачены молью и посеклись по швам.
   - Как по-твоему, стоит осквернить немытым телом одежды предков? - спросила Барба у своей старшей.
   - Если не будет другого выбора. В нашем пеньковом полотне, признаться, холодновато, - ответила Олли. - И кое-какой иной морозец по коже пробегает. Здесь привидения водятся, не знаешь? В порядочном замке должны быть тени предков, стоны, зубовный скрежет, лязг цепей, скелеты в шкафу и тому подобные развлечения.
   Но тут они одновременно обнаружили за четвёртой дверью ванную, оборудованную не хуже, чем во дворце. Круглый бассейн никак не менее знаменитого иудейского "медного моря", с двумя кранами и эмалевой облицовкой, наполнялся холодной водой из колодца, расположенного где-то на уровне скалы-основания, и горячей - из гейзера, бьющего посреди одной из подземных пещер. Девушек учили распознавать такое по звуку работающих насосов.
   - Фортификация, - глубокомысленно произнесла Олли. - Во время осады пить одно и лить на головы противнику другое.
   - А помои куда? - спросила младшая. - Тоже на него, прямо из окошка? Не вижу камня-поглотителя.
   Поискав, обнаружили в полу лючок с натянутой в глубине частой решёткой. Поискав ещё - кусок недурного мыла и морскую губку размером с детскую голову. Полотенец явно не полагалось, но было решено, что оботрутся своим старым тряпьём. Или так обсохнут.
   Потом они быстренько сбегали за одеждой, выбрав себе по тугой сорочке, обтягивающей формы, и суконному платью из тех, что кроем попроще и без дырок от моли: для старшей винноцветного, для младшей - цвета пуганой блохи. В просторечии - бледно-янтарного и рубинового. С туфлями было куда хуже: от времени все они ссохлись и были куда меньше, чем надобно. Пришлось оставить свои башмаки в надежде, что юбки всё скроют.
   После мытья, которое длилось в общей сложности два часа, расчёсывания и укладки кос с помощью костяного гребня, отысканного в гардеробе, полностью экипированные барышни почувствовали нехилый аппетит. Который кстати придал и вину, и сыру, и даже хлебным сухарям оттенок старомодной изысканности.
   - Ну что, пойдём дальше смотреть владения? - спросила Олли, сыто ковыряясь костяной шпилькой в крепких зубах. - Пожалуй, меж двух слоёв кожи пока лезть не будем - глянем сверху, что там во внутреннем дворике.
   - По теории здесь должны быть смотровые бойницы для луков, - задумчиво ответила сестра. - Где-то на уровне третьего высокого этажа. Эх, надо было теорию больше учить, а не мотаться по лугам и лесам, словно шайка бродяг!
   - Ты так говоришь, словно нас был легион, - возразила Олли.
   - То, что было в книгах, - ответила Барба, - выдуманные герои и декорации, что мы возвели в мечтах. Они тоже стояли рядом и направляли.
   В поисках винтовой лестницы, соединяющей этажи, сёстры, рискуя жизнью, выглядывали во все окна, включая то, что выходило рядом с мостом и было двойным, как подзорная труба - глубокая сквозная арка. Вверху сего малого хода простирался пирамидальный хаос балок и перекрытий, внизу на все четыре воинских шага стелился редкий мох, а чуть далее, на дне гранитного разлома, бросалась хлопьями пены Игрица.
   Остальные три двери оказались заперты вполне конкретно.
   - Оль, - подытожила Барба, раскачав их по очереди. - Я снова слышу. Эта на одном лезвии врезного замка держится, другая ещё и на засове с той стороны, лязгает как проклятая, а третья будто замурована или вросла в косяк. Посодействуй.
   - Кормить меня надо лучше, - Олавирхо оттеснила сестру, уперлась ладонями в якобы вросшую дверь - и та с мерзостным воем подвинулась вбок ладони на две.
   - Не заперта. Задачка для деток, - заметила с удовлетворением. - Рельсы вот сильно заржавели, по которым ходит. Там внутри замок врезан двуязычный, раздвоенный.
   - Откуда ты знаешь?
   - Папа Рауди такой прилепил на камору, где у него столярно-слесарный инструмент, - хмыкнула морянка. - Гнездо Т-образное или "ласточкин хвост", поверх него пластину вмуровывают, если не хотят исхитряться - с поворотом долбить. Летит с одного нехилого удара по дверному полотнищу. Это он сам мне растолковал после того, как вторглась и от него пиздюлей огребла: в утешение. А то, чего доброго, и во второй раз бы в скважину чёрного пороха насыпала.
   - А. Тут с куда большим умом сделано - если заперто, так в любом случае цепляется, а если нет - выходит метафора.
   - Ты о чём, Барбариска?
   - Некто хочет нам показать, что не стоит ломиться в дверь, пока не убедишься, каким ключом она открывается.
   - Кавалеры?
   - Не знаю. Что-то такое витает в воздухе... - проговорила Барба, заходя внутрь. И ахнула.
   Все три двери выходили в анфиладу с широкими проёмами - каждый увенчан аркой. Дуги терялись в запылённом свету раннего вечера, что лился из узких окон, длина помещения тяготела к бесконечности. По стенам выстроились бронзовые и посеребрённые статуи. Мечи и сабли самого разного вида и формы щетинились в своих подставках, как иглы дикобраза, луки и самострелы, щиты - высокие, прямые, в рост человека и круглые, с елманью или железной рукавицей, что торчала посередине, - были укреплены посередине стен, как инкрустация или орнамент.
   - Арсенал, - Олавирхо обхватила сестру за плечи, стала рядом, любуясь. - Какая красота! Какое богатство! Да за то, что здесь собрано, десяток крепостей можно было починить.
   - Зачем они тогда, крепости и замки? - резонно ответила Барба. - Если пустые. Без того, чем можно гордиться и что надо оберегать.
   - Разве эти слова относятся не к таким, как мы? - рассмеялась Олли.
   Барба тоже улыбнулась:
   - Не торопись в живые сокровища: их положено держать за крепкой дверью и высокими стенами.
   А сестра уже нацелилась на ближайший доспех со шлемом в виде головы морского чудища:
   - Серебряная инкрустация, золотая чеканка, а уж работа - сам рутенец Негроли бы позавидовал.
   - А кто он такой?
   - Великий талианский оружейник эпохи Ренессанса. Приспособился выгибать по форме драгоценную сталь, а не железо, как прежде. Полный доспех стоил годового дохода с целой провинции. Интересно, а удар хорошо держал? Говорят, вместе с рутенскими игрушками вертцы подхватили было и горячее оружие - такие смешные свинцовые шарики, которыми бросается порох. Мягкие и отравные. Вот я про них.
   - Слушай, Олли, если тебе хочется, давай здесь мушкеты поищем. И аркебузы.
   - И дуэльные пистолеты, чтобы как у древних рутенцев, - буркнула Олли. - Дурни: так ведь убиваться совсем неинтересно. Пиф-паф, ой-ой-ой, умирает Пушкин мой.
   - Ф-ф, ну разве так можно о покойнике.
   - Он сам мне это продекламировал. Сошёл со страницы сказок и доложился. Им там, в Чудесных Полях, не до земного пиетета.
   На этих словах Олавирхо потянула кверху шлем, похожий на отверстую зубастую пасть, и подняла было, готовясь опустить на курчавую голову...
   - Погодите, - раздался глуховатый, уютный бас.
   Девушка так и застыла, держа шлем наподобие короны, находящейся в процессе миропомазания.
   Из горловины излился некий мерцающий дымок, словно тот, кто спрятался внутри, закурил кальян или дорогую трубку. Почему дорогую, отчего у девушек сразу возникло ощущение уникальности происходящего, - они так до конца и не поняли.
   Дымок, не достигнув потолочных нервюр, расширился, уплотнился и обрёл очертания коренастого мужчины, стоящего отдельно от лат.
   - Только визжать не извольте, сэнии, - проговорил он. - Слух у меня весьма нежный.
   - И не подумаем, - откликнулась Олавирхо. - Говорят, от громкого звука привидение рассеивается или улетает в неизвестном направлении.
   - Я не привидение, - обиженно откликнулся мужчина. - Я родовой фантом.
   - Как королевский прадедушка Хельмут Вестфольдец? - крайне вежливо спросила Барбара. - Тот, что был палачом, а потом казнился с помощью своего двуручного меча и нынче живёт по адресу "Елисейские Поля, дворец номер шестьдесят шесть"?
   - Барба, погоди, не обрушивай всю свою учёность. Вот как раз его и напугаешь, - проговорила Олли. - Дорогой мэс, мы имеем в виду - в каком смысле вы принадлежите роду? Охраняете мальчиков? Ну, этих: Армина и Сенту?
   Старик - теперь это было видно как днём - со смущением закашлялся и промолчал.
   - Извини, мы не представились, - сказала Барба. - И обратились как к равному. Суть Барбара бинт Галина, младшая дочь, и Олавирхо бинт Галина, старшая. Обручённые невесты владельцев крепости.
   - Торквес ван Фрайби, дворецкий замка Шарменуаз, по совместительству кастеллан замка Октомбер, - фантом поклонился, беззвучно шаркнул ножкой и сотворил галантное выражение лица.
   - Так это ты должен был обустраивать наших нареченных в Октомбере? - спросила Олли. - И руководить выгрузкой приданого?
   - Что вы! Отнюдь нет, - ответил он с возмущением. - Преемники давно избавили меня от тяжкой и бездуховной работы. Кстати, я давно слышу, как на тропе и в недрах замка ворочают некие глыбы, полагаясь не на крепость рук, но более того на крепость выражений.
   - Ну а тогда каковы твои функции... прости, обязанности? - сказала Барба. -Если, конечно, ты не против нам поведать.
   - Это мой долг, - сокрушённо вздохнул старик. - В некоей мере - искупление грехов. Всякий раз, едва спросят, излагать историю, древнюю, как мох на крутых стенах нашей твердыни.
   - А мы спросили? - сказала Олли.
   - Увы или к счастью, нет.
   - Какой-то ты амбивалентный, дядюшка Торки. Ты не против, что мы тебя подсократили?
   - Ничего, при жизни со мной бывало и не такое, - с лёгким унынием ответил старец.
   - Тогда в знак нашего или твоего покаяния - мы готовы послушать твою повесть, - торжественно произнесла Барбара.
   - Всегда готов есмь, - со вздохом ответил старец. - Так слушайте же!
   Видно было, что эпос уже почти завладел его голосом и манерой исполнения текстов.
   - "Испокон веку попеременно дружили и враждовали роды Октомбер и Шарменуаз, оттого и воздвигли башни совсем рядом друг от друга, но на противоположных берегах буйной реки. Друг легко переходит воду в мелком месте и стучится открытой ладонью в кованую дверь. В огне войны брода не ищут - враг лишь кусает кулак, затянутый в латную перчатку, при виде отвесной стены, в одно и то же время близкой и недоступной.
   Прайм да Октомбер и Згонд да Шарменуаз, не наследники, но вторые сыновья, коим сами боги велели отдать себя мирному служению, родились от жён-чужеземок, взятых то ли в залог мира, то ли в качестве военного трофея. Кровь обоих родов кипела в младенцах, то извиваясь клубком разъярённых змей, то расстилаясь речною гладью. Источником раздора могли послужить сами имена - одна и та же повитуха поневоле принимала роды, упокоив подруг по несчастью в одной из малых спален замка Октомбер, и будущий Прайм родился на мгновенье раньше будущего Згонда, тут же заорав во всю глотку. Згонд подождал, пока его отделят от пуповины, и - случайно или нет, тут мнения расходятся - с кряхтеньем вцепился соседу в куцые волосишки прямо на пеленальном столе.
   - Ишь, первый во всём ладит вперёд поспешать, - сказала женщина про младенца. - А второй тихоня получился, хоть и настырный.
   Все вокруг подумали, что повитуха, как у них, колдуний, бывало в заводе, угадала верные имена, очень кстати совпавшие с прозваниями оттичей и дедичей.
   Может быть, обоих ребятишек впоследствии нарекли куда более пышно, но звали обычно по первому сказанному слову, и его же сохранило время.
   Нравы в те времена были простые, и обычай отдавать сыновей сюзерена в дом вассала, чтобы знать им жизнь тех, кто ниже ступенью, был в большом почёте. Прайм со Згондом едва от соска кормилицы обретались вне замковых стен, и первый урок их нарисован был не пером на бумаге и стилом на восковой дощечке, а пастушьим посохом по ковылю и копытами скакуна по степному бездорожью. Не раз им случалось нападать друг на друга или, стоя во главе, натравливать одну ватагу сверстников на другую, а потом залечивать синяки, зализывать кровоподтёки, вправлять вывихнутые пальцы, носы и прочие члены тела. Что изрядно печалило родню, ибо юнцы были хороши собой и казались отлиты в одной форме, как близнецы. Чёрные гладкие косы до пояса, серые глаза, изменчивостью своей сходные с грозовой тучей, светлая, как бы мерцающая в темноте кожа - полное подобие своих матерей-чужеземок, что и вовсе казались белокурым северянам на одно лицо.
   Всё сказанное происходило в мирное время, когда отцы-владыки ещё кое-как терпели угон скота и умыкания невест противобережной стороной. Когда же терпение заканчивалось и с обеих сторон через воду начинали переправляться оружные отряды - броды заваливали ржавым боевым железом, а наших отроков разводили по их покоям, откуда они хмуро любовались друг другом через гневно бурлящее ущелье. Как-то само собой вышло, что оба выбрали для себя комнаты, находящиеся прямо напротив, окно к окну.
   Подросши, Прайм и Згонд сумели несколько усмирить свой нрав, а их отцы - амбиции. Обоим старшим пришло в голову, что настало время готовить вторых сыновей к будущей деятельности: клириков и грамотеев, сведущих в политике. Тогда нередки были случаи, что пока старший вникал в дела управления отцовым поместьем и учился его защищать, младшему удавалось дослужиться до орденского генерала или даже нунция.
   Ну а оба младших отпрыска научились уважать в другом достойного противника из тех, кто позволяет тебе одержать весьма убедительную победу.
   Итак, был призван умелый педагог, которому обе семьи могли платить разве что вскладчину. Оттого и учеников пришлось посадить в одну камору и за один стол - и было это снова в замке Октомбер.
   - Не держат огонь близ соломы, - заметил учитель, едва ознакомившись с обоими подопечными.
   - Кто из них огонь и кто солома? - посмеялся отец Прайма. - Оба друг друга стоят.
   И в самом деле, учились юноши в равной степени блестяще - соревновательство добавляло им азарта. Прайм брал живым умом и даровитостью, Згонд с лихвой возмещал некую медлительность мысли обилием знаний, кои всегда были наготове, будто извлекались им из объёмистой копилки. Чтобы ещё более поощрить рвение к наукам, хитроумный старик-ассизец выдумал добавить ко вполне обыкновенной в те времена розге нехитрую подробность. А именно: в течение всей процедуры усердный должен был держать ленивца за руки, плотно прижимая к скамье, или - в случае проступка более существенного - поднимать на свою спину с задранной до плеч рубахой и спущенными ниже колен штанами, чтобы как можно более расширить место целебного воздействия. Такое казалось троим куда менее стыдным, чем если бы для сих дел призвали слугу (сёк же учитель сам и с изрядной долей жалости) и уж, во всяком случае, гораздо более воспитывало в юношах стоицизм. Ни один из них в присутствии другого не смел издать ни звука, каким бы тяжким ни было истязание.
   Также следует заметить, что из двоих учеников монах куда более склонялся к Прайму, резонно полагая, что гибкость соображения и умение найтись в сложной перепалке всегда дадут фору натужной учёности. Но кого сильнее любишь - того сильней и наказуешь. Оттого куда чаще Згонд притискивал своего противника и соученика к скамье или растягивал на дыбе, чем делал то же Прайм с ним самим.
   Как ни удивительно, однако вылёживались в лазарете иной раз они оба. Впрочем, не так уж много силы надо, чтобы удержать того, кто и не думает противиться, и не так уж много лишней боли доставляет сие тому, кто отдаёт таким образом полученное прежде.
   Не надо забывать, что Згонд был терпелив - а это значит злопамятен. Прайм же, по вещему слову монаха, вспыхивал легко, как солома, но так же быстро погасал и в подобные моменты был склонен к известному дружелюбию даже во вред себе.
   В тот несчастливый для обоих день их поклали, за неимением места, на одно широкое ложе и отгородили от других страдников толстой занавесью. В какой-то миг юноши остались одни: соседа их, главу замковой стражи, перестала бить перемежающаяся лихорадка, и он решил заночевать в семье, а прочие разгуливали по коридору.
   Тускло помаргивал светильник, укреплённый в стене. Згонд вроде бы начинал задрёмывать, лёжа на животе, но у Прайма сна было ни в одном глазу.
   - Слушай, друг, - проговорил Прайм шёпотом, чтобы ненароком не разбудить Згонда, если тот уже спит, - ты уж прости, если тебе крепко досталось. Я всякий раз качаюсь вперёд-назад, отвожу тебя от удара, а сегодня еле на ногах прямо удерживался.
   - Никакой я тебе не друг, - вполне ясным голосом ответил Згонд. - Не просил я о таком. И подмоги не просил. Велика радость - шлёпать тебя своим мужским ремнём по ягодицам в такт иной разделке.
   Выразился он, натурально, куда грубее, но мог и не трудиться: иносказание и так и этак вышло на редкость выразительным.
   - Ах ты, паскуда! - крикнул Прайм. - И улещал тебя, и подстилался всячески, а всё даром. Как стоял поперёк моей жизни, так и стоишь.
   И всей тяжестью навалился на Згонда. Тот прянул, взвился и бросился на обидчика. Оба покатились по простыням, стискивая друг друга в объятиях и визжа от боли и ярости подобно диким котам. Почти сразу они съехали вниз вместе с простынями и занавесом и там, на полу, продолжали одарять оплеухами, царапаться и лягаться, пытаясь удушить противника и щедро пачкая друг друга кровью из еле подсохших рубцов. Кончилось всё тем, что более сильный Згонд притиснул Прайма лицом к грязным доскам и в запале овладел им как женщиной - причём так грубо, что кровь потекла уже и оттуда.
   Как раз тогда, услышав шум и вопли, явились остальные и увидели то, что увидели. Юношей растащили: Згонд тотчас же опомнился, Прайм же повис на руках остальных пациентов почти без сознания.
   Набежал народ. Обоих спешно развели: Прайма поместили в его собственную комнату и приставили к нему лекаря, Згонда передали с рук на руки его близким.
   Никто, тем более Згонд, нимало не винил Прайма в подстрекательстве. Сам он лежал пластом и, хотя видимые повреждения были невелики, казалось, едва дышал, несмотря на заботливый уход. Видимо, совершённое над ним насилие подкосило самый корень его естества.
   - Мы не желаем, чтобы сие архипостыдное происшествие между младшими переросло уже не в ссору глав семейств, а в затяжную войну меж родами, - сказал отец насильника. И приговорил держатель замка Шарменуаз, а подтвердили все мужчины дома, что сын его Згонд будет умирать столько дней, сколько понадобится Прайму, дабы вернуться в этот мир, и таким образом питать жертву собственным духом, как мать грудное дитя - молоком. Сам Згонд не воспротивился такому решению ни словом, ни жестом - так много значило благополучие рода в сопоставлении с бытием, виной и даже правотой одного. К тому же при мысли о том, что его жизненная сила вольётся в другого, подобно тому как это уже сделала мужская мощь, юноша испытывал своего рода нечестивый восторг.
   Итак, был призван умелый делатель, который мог хранить существование того, над кем трудился, так долго, как потребуется. Окно в каморе Згонда закрыли плотным щитом, и лишь двое посещали пленника в его скорбном уединении: палач и начальник стражи из мелких прихлебателей, который следил за выполнением приговора и одновременно передавал новости из соседского замка.
   Прайм, однако, пребывал в куда лучшем состоянии, чем дал понять окружающим. Распростершись на постели и лишь изредка протягивая руку за чашей с питьём или ночной посудой, он беспрестанно крутил в голове одну и ту же картину, рассматривая со всех граней. Не столь важно, кто из них со Згондом начал первый и кто дал повод: раскалённое клеймо запечатлелось в равной степени на обоих. Прайм знал, разумеется, что его простые духом соотечественники не брали в голову и мысли о мужеложстве. "Обтряхнуть полынь" казалось им так же просто, как в неё помочиться, если кому ударяло в голову настолько, что он пользовал своим "коротким ремешком" овцу или козу, то нужно было всего-навсего прирезать животное и отдать волкам, не употребляя в пищу самому и не угощая порченым мясом других. Оттого и выздоровев после учинённого над ним насилия, Прайм мог стать не более чем "волчьей сытью", изгоем, годным разве в шкуродёры или золотари. Но мало того: юноша всё более приходил к выводу, что сам желал сотворённого над ним - хотя не в гневе, а в нежности. Однако велика ли была разница между тем и этим? Ради чего годами длилась между ним и Згондом эта несуразная битва? Боль или запредельное наслаждение исторгло у него тот последний, пронзительный крик, который обрушил на их головы всю округу? Со стыдом думал Прайм, что впервые в жизни излился наяву, а не в мутных полудетских видениях, и что семя могло быть замечено другими.
   Судьба Згонда пока не занимала Прайма: бывают случаи, когда время смыкается вокруг человека, словно оболочка яйца, позволяя ему вызреть, - ибо все мы горазды на необдуманные и скоропалительные решения.
   Возможно, приходило ему в голову, что двое - уже не изгои и не сироты: но кто знает!
   Недели через две настал день, когда телу юноши стало уже невмоготу продавливать собой матрас и подушки: оно подняло Прайма и утвердило на мягких ногах. Первое, что было замечено глазами, покрасневшими от сдерживаемых слёз, - что окно напротив плотно заложено изнутри.
   "Должно быть, его сослали от меня подальше, а пустую комнату опечатали", - подумал юноша о Згонде.
   Возможно, мысль о том, что надо скорее - и лучше всего тайно - узнать, что произошло с соучастником преступления, придала юноше бодрости. Он впервые поел чего-то более плотного, чем кашица из злаков, велел себя умыть и даже прошёлся вдоль стены, придерживаясь за камень рукой.
   Надо сказать, ему помогали, однако сторонились и часто бросали одного, что укрепляло Прайма в его заблуждениях.
   Именно поэтому, когда ставень на противоположном окне распахнулся, юноша оказался в комнате совершенно один.
   Прайм подобрался к своему окну и растворил его - из широкой щели бросился ему в лицо свежий ветер и гул бурлящей воды. На другой же стороне палач как раз подтащил полумёртвого Згонда к проёму в стене и приставил к шее нож, готовясь перерезать ему глотку и сбросить в ущелье. Ибо, как говорили тогда, нет честных похорон для мужеложца и нет покоя для преступившего закон. Юноша не сопротивлялся: происходящее сулило ему избавление от мук, кои разрушили его плоть до основания.
   И тут взгляды обоих встретились в последний раз.
   - Кто смеет лишать меня моего любимого врага! - крикнул Прайм и бросился навстречу, протянув руки. Одновременно устремился к нему и Згонд, собрав остаток сил.
   И тут произошло небывалое. Тела нечаянных любовников вытянулись в воздухе наподобие аркана, привязанного к стреле. Когда ладони сомкнулись, ноги ещё упирались в стену. Краткое мгновение понадобилось, чтобы плоть обоих окаменела и застыла, образовав хрупкую перемычку между башнями. Ноги сделались опорами, спины - полотном моста, руки - перилами, лица же до сей поры виднеются каждое со своей стороны, если хорошенько присмотреться.
   Когда сбежались люди, чтобы подивиться чуду, отец Прайма сказал:
   - Живы оба наших сына или мертвы, для них это поистине лучший исход.
   На что Згондов отец ответил:
   - Стало быть, мой трудный вклад принят, потому что живы наши дети или мертвы - они вместе вопреки нам обоим.
   - Видится мне так, - промолвил отец Прайма. - То, что случилось меж юными, - отражение наших взрослых распрей. Когда в душе и сердце оба мы желаем любви и мира - и враждуем по пустякам, и не можем остановиться себе на погибель.
   - И вот ещё что привиделось мне, - добавил родитель Згонда после некоей паузы, когда разум его, казалось, витал где-то за краем Вселенной. - Пока длится полюбовный союз между нашими домами - длится и бытие наших детей, обращённых в камень. Пока оно длится - нерушим и мост, сотворяющий из обоих замков единую плоть.
   Пожали они друг другу руки и поклялись в вечной приязни.
   Тогда и стали замки Октомбер и Шарменуаз единой твердыней".
  
   Провещав это, старый Торквес умолк и обратился в дым стыдливо-розоватого оттенка, который, в свою очередь, исчез в недрах доспеха.
   - Ну, дела, - проговорила Олли, водружая стальную личину на прежнее место и понадёжней закрепляя в воротнике. - Это как получается - хозяева должны непременно творить между собой плотский союз, чтобы камень на месте держался? Подтверждать единство в каждом очередном поколении?
   - Одна сказочка погоды не делает, - рассудительно ответила Барба. - Видишь ведь, сколько тут железных чучел. Если в каждом, как в сосуде джинна, закупорена некая поучительная история, это же года не хватит, чтобы всё прослушать и прийти к решению. Но вот что прими к сведению: вполне вероятно, что мост живой. Ну, как спрыснутые кровью владельца рутенские механизмы. Оттого и стоит крепко.
   - Ох, век бы тебе такого не говорить, - с показным испугом ответила старшая сестра. - Выходит, у мостика имеется воля? И не совсем разумная? Может пропустить в Октомбер, может и стряхнуть прямо в Игрицу?
   - Я вот что прикинула, - добавила Барба. - Та небольшая зала, где начинается мост, ведь принадлежала Згонду.
   - И служила камерой пыток, - кивнула Олли. - Стоило бы, говоришь, разобраться, прежде чем лезть в полымя? А то удушит, как этим... имя дворецкого ведь многозначное. Торквес - красивое ожерелье в форме удавки.
  
   Октомбер, вопреки утверждениям юных владельцев, смотрелся внутри куда как неплохо. Хотя камень сводов и стен давил на случайных гостей своей мощью, нарядные гобелены, которыми были затянуты самые крупные щели, отличались завидной сохранностью, штукатурка если и повыкрошилась кое-где, то незаметно для постороннего наблюдателя. К тому же хозяевам вполне можно было не выходить в залы и галереи, а ограничиться небольшим помещением, не так давно оборудованным под туалетную комнату. Вода поступала по трубам лишь холодная, зато рядом стояла небольшая печь, которая легко протапливалась обломками мебели. Ванна была из белой алебастровой глины, купальные простыни, полотенца и губки в виде рукавицы - из ягнячьей шерсти, в зависимости от цели восхитительно нежной или плотной. Для утренних омовений, когда мало времени или неохота нежиться в изобилии парной воды, служила низкая раковина в полу, огороженная, чтобы не летели брызги, слюдяным экраном почти в рост человека. Прохладная влага лилась в неё с потолка и обращалась в подобие той радужной пыли, что стоит над водопадом.
   Сменная одежда и наряды, пригодные для любого сезона, ждали своего часа в шкафах, встроенных в нишу. Их было немного, зато наилучшего качества.
   И, разумеется, низкое ложе с набитыми отборной волной тюфяками и подушками, накрытое, по сезону, атласным покрывалом или волчьими шкурами, хранило от промозглости внешнего мира ничуть не хуже старинных чудищ под балдахином.
   - Любопытно всё-таки, где обретаются наши суженые, - сказал Сентемир, беря с инкрустированного столика чашу с ароматной грибной похлёбкой. - Можно пари держать, что до поварни в дальнем конце коридора они пока не добрались: как вышибли дверь, так и застряли в оружейной.
   - А что дашь в заклад? Не проиграй смотри, - отозвался Арминаль, пощипывая кисть вяленого изюма. - Почём ты знаешь, что такие примерные юницы не пошли по линии меньшего сопротивления, а начали с прямого разбоя?
   - Это твоя-то невеста примерного поведения? Не смеши, - Сентемир отхлебнул из посуды, чуть поморщился: горячо. - Моряна она и есть моряна, хоть вся, хоть в малой доле. Вот моя зато...
   - Не хвастай. Меня любезно предупредили, что Барба - от монаха и пришлой рутенской ведьмы, как будущий антагонист Пророка Езу, - усмехнулся Арминаль. - Олли хотя бы честна и прямодушна. Вот что скажи, если ты такой умный: старине Торквесу удалось нагрузить их своей повестушкой или они отступили в беспорядке и с визгом?
   - Такие отступят. Тем более что я заманил его в самый красивый футляр изо всех возможных. Чтобы пришельцу на такой не польститься, это я не знаю, кем и быть надо.
   - Женщиной, - с лукавством проговорил Армин. - Из тех, кому лишь бы в самую большую суповую кастрюлю влезть и ещё крышкой прикрыться.
   - Там тоже свои презенты имеются, - отозвался Сентемир. - Я лично проследил. Ну, если первое у нас получилось, девы хотя бы призадумаются, стоит ли лезть на запретную территорию. То бишь к нам.
   - Угу. И мы к ним тоже ни ногой. Сента, как по-твоему, что там за приданое? Драгоценные металлы с самоцветами у нас, варваров, меньше в ходу, чем холсты, пенька, баранья волна, зерно и убоина. Предки и вообще брали оброк тёсаным камнем.
   - Вот что хотел бы я знать более всего, - ответил его собеседник. - Кто возьмёт оброк сейчас - мы или с нас самих?
No Мудрая Татьяна Алексеевна
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"