Каждый раз, когда покушаются на мою свободу, я начинаю хулиганить. Виктор Банев, писатель
...Они втроём сбежали по лестнице в вестибюль, совсем уже пустой: бармен Тэдди, потрясающий обрезом, внешне хладнокровная Диана и Виктор с плащом, который обмотал вокруг руки на манер старых шпажных дуэлянтов. И тотчас услышали слегка тягучий голос, доносящийся из ресторана:
- Душа моя Сумман, не сморкайтесь в мою чечевичную похлёбку, она от того калорийней не станет.
В полумраке высвечивались две здешних ключевых фигуры. Одной был Павор, скалой нависший над непонятным с виду существом, которое с шумом мело из плошки овощной суп. Другой - само существо неотчётливо женского пола. Вместо платья оно употребляло длинную белую срачицу, в качестве пончо - сдвоенный бухарский намазлык и звалось дивным именем Уррака. Отчего эту кличку сразу же по прибытии, имевшем место около двух лет назад, попытались нецензурно срифмовать. Но Уррака, посмеиваясь, объяснила, что упомянутая часть тела у неё вся в жёстких мозолях, так что уязвить оную весьма трудно. Так же как голову, обстриженную "под горшок", руки в шоферских митенках и ноги в "Доломитах" с толстой подошвой. Как говорится, сама кого хочешь обижу.
По всему поэтому издевались не над собственно Урракой, а над подробностями её прибытия в город. Любимой доченьке, по словам мамы, весьма и весьма хвалили местную гимназию и находящийся поблизости интернат для продвинутых пиплов. Поэтому обе они быстренько снялись с насиженного места, с успехом выдержали вступительный экзамен и купили дряхлый домик неподалёку от гостиницы. Дочке, именем Кахина, тогда как раз исполнилось тринадцать лет: хорошенькое смуглое личико без румянца, непроницаемо умные глаза, длинная коса и развитый плечевой пояс умелой наездницы. В седло ипподромного мерина села лет в девять-десять, а когда ноги стали расти от шеи, конюхи стали подсёдлывать ей высококровных жеребцов. Мать перед этим чудом природы гляделась в лучшем случае бабушкой: сплетничали, что временами Кахина поколачивает родительницу за неряшество, злоупотребление женскими правами помимо обязанностей и остроумие на грани фола, неуместное в таком почтенном возрасте. Особенно перед лицом таких двусмысленных субъектов, как Павор Сумман.
- Где ваш ребёнок? - крикнула Диана. - Кахи где?
- Полагаю, там, где все порядочные люди, - спокойно ответила Уррака. - За трехрядной гармонью... то бишь колючкой. Видите же, что я сегодня осталась без завтрака. Тэдди, шустрила старый, ты чего от дела отлыниваешь? Тогда не пеняй, что мы тут крепко похозяйничали. Не одна я, господин Квадрига тако же изволили проголодаться и куда более того возжаждать. Теперь уж вырубились они, по правде говоря.
Павор отхаркался, сплюнул на пол:
- Я ж ей говорю. Этот Зурзмансор ...
- ...кольца Альманзора, детская пьеска, в самый нам раз.... - тихонько вплела в его речь собеседница.
- ...этот долбаный мокрец и вашу дочь, и всех детей, и вас саму брезгливо понюхает и сгребёт совочком в помойное ведро.
- Я уже там нахожусь, - промолвила Уррака, невозмутимо хлюпая свой супчик. - Чего же боле, что я могу ещё сказать вашим уважаемым органам слуха и подслушивания.
- Она вам хоть написала? - спросил Виктор.
- Подошла под моё родительское благословение. Вместе с этими своими друзьями... Ирма, Бол-Кунац, Сувлехим Такац.
- Чего?
- Его звали Сувлехим Такац, и был он почтовой змеёй, - процитировала женщина модного барда. - Женщины несли свои тела как ножи, когда он шёл из школы домой... Моя говорит - поженятся лет через пять-шесть. Когда у нашего Валерианса с личика акнэ сойдёт, я так полагаю.
- Что вы городите, идиотка чёртова, - произнёс Тэдди с предельно возможной учтивостью.
Уррака дохлебала своё и выпрямилась, аккуратно отодвигая Павора в сторону:
- Весь аппетит мне испортил. Пуля в рот тебе вкуснее пули в тыловых частях, да? Так спеши к раздаче, приятель. Хотя не очень получится - уж пробки на дорогах, небес открылись хляби, и грузовик судьбы твоей разбился на ухабе.
Хляби в самом деле вывернулись наизнанку: Виктор даже не представлял себе, что бывают такие дожди. Тропической густоты и арктической температуры, хлещущие в лобовик и брезентовые бока набитого под завязку фургона мелкими острыми ледышками. От каждого удара гневной воды брезент содрогался, Тэдди рядом с ним и Диана за рулём по очереди ругались сквозь зубы: всё чернее и чернее. Приютская и портовая крыса, мародёр, драгдилер, бармен. Интеллигентка, жена интеллигента и разъярённая сестра милосердия...
И ведь вышло как по заказу нашей юродки-лжепророчицы. Хотя почему "лже"? Относительно сухой клочок земли под колючей проволокой лепрозория, безумная толпа под дулами направленных на них пулемётов, машины, увязшие в человеческом месиве. Золочёная пожарно-патриотическая дружина, дурной Фламин Ювента и до кучи - ошалелые дружки по разуму. Громовой голос, пообещавший родителям свидания с детьми. А когда все, кроме Тэдди и горсточки таких же упёртых, как он, уныло катили домой, - попытка прорыва, убитые по обеим сторонам ограды и пуля в мякоть зачинщику.
И веская ветряная оплеуха в лицо массе.
Диана молча довела машину до санатория, потом так же без единого слова ушла к своему Росшеперу, а Виктор, сбросив в номере мокрый плащ, рухнул на кровать, закурил и молча уставился на заплесневелый потолок. Нет, с мокрецами всё понятно, размышлял он, пуская ввысь кольцо за кольцом. Дети научились их любить, а ненавидеть нас - этому и учить было не надо. В их возрасте нежные материнские объятия стоят ровно столько же, сколько удары отцовским ремнём по беззащитным частям тела. Мокрецы, сиречь очкарики. Очковые змеи. Все мало-мальски нормальные люди их ненавидят. Как там - девушки несли тела, как ножи... Больные, несчастные люди: к счастью для плебса, эта болезнь не заразна, хотя схватить её при известных обстоятельствах легче лёгкого. Крылатые клопы и панцирные мыши - переносчики генетической чумы.
Но вот эта несказуемая Уррака... Имя прямо-таки из Фейхтвангера и мрачного испанского средневековья.
Он вспомнил, как вскоре после визита в гимназию сопровождал Ирму на посиделки под аккомпанемент истеричного повизгиванья Лолы. Чтобы глаз не спускал ни по дороге, ни у них дома, - частила его экс-супруга. - Кахина девочка неплохая, рачительная, но вот мамаша её - спасибо если наполовину с панталыку съехала. А скорей уж на все три четверти. И чтобы мокрецов там на дух не было - школы с меня хватит!
- Всесильные маги мою лачугу за версту обходят, - ухмылялась Уррака. - Им ведь плесень люба да сырость.
В доме, крытом просевшей посерёдке черепицей, было на удивление тепло, светло и хорошо пахло - цветущим лугом и лавкой заморских пряностей. Минимум книг - только те, которые хозяйки читают в настоящий момент. Остальное сразу же передают в лепрозорий. Минимум мебели - матрас и разбросанные по нему подушки в комнате Кахины, стул необычной, но очень удобной формы, стол и раскладное кресло-кровать в комнате матери. Виктор на чистом рефлексе занимал стул, старшая хозяйка гнездилась в кресле со своим вязаньем: очередной шарф, тяготеющий к бесконечности, из бесконечно тянущегося клубка. Пончо она снимала, а вместо железных башмаков надевала сабо на гулкой деревянной подошве. Детки устраивались по соседству, время от времени выбираясь на двор или кухню, где для них стояли настороже турки со свежезаваренным кофе. Как Уррака умудрялась его не упускать, когда варила, - загадка та ещё.
- Детям же нельзя, - пытался протестовать Виктор.
- Правильный кофе можно, - отвечала хозяйка. - Я всегда варю правильный: с кардамоном и корицей, в противне с речным песком. А напшиклад - печеньки.
И в качестве взятки угощала его этим самым: крошечные, невесомые меренги были не "приложением" к кофе, как мог подумать невежда в западнославянских языках, но "примером" и даже эталоном.
Речи тоже велись под этой кровлей странные.
- Вы не огорчайтесь, - говаривала Уррака. - Почему-то все человеки полагают, что если они кого-то там зачали, родили и выкормили, так это их копия и собственность. Но наши дети - это не наши дети. Они сыновья и дочери бесконечной Жизни, заботящейся о самой себе. Они появляются через нас, но не из нас, и мы им не хозяева. Мы можем подарить им вашу любовь, но не стоит ждать ответных даров. Это корыстолюбие. Мы не сумеем вложить им в голову наши идеалы и наши мысли: у них либо есть собственные, либо по нашей оплошности не будет никаких. Потому что хомо сапиенс думает сам или не думает вообще.
- Мам, перестань выпендриваться, - доносилось из-за приотворённой двери. - Это тоже не ты, а дикая помесь Халила Джебрана с Мамардашвили.
- Выроди мне культурный гибрид, пожалуйста, - мгновенно парировала Уррака.
- Души детей живут в доме Завтра, который их родители не способны посетить даже в мечтах, - отзывался ломкий юношеский басок. - Вы можете стараться быть похожими на них, но не стремитесь сделать их похожими на себя. Потому что жизнь в своём полёте никогда не дожидается Вчера.
- А мы только лук, из которого посланы вперед живые стрелы, - отвечала вязальщица, уткнув дальнозоркие очки в работу. - Хорошие ученики, переимчивые. Вот бы ещё вам научиться излагать чужое своими словами.
- Кто-то с той стороны двери однажды процитировал Зурзмансора, - донеслось с противной стороны: - "Мы вытаптываем альпийские луга и сеем на их месте газоны, расстреливаем беременные облака, стягиваем горло потоков удавкой плотин - и думаем, что натура всё стерпит".
- Своими словами, повторяю, - хладнокровно парировала Уррака. - С добавлением неких малозначимых подробностей. Я вам не голимый энциклопедист, а простая домохозяйка с двумя высшими образованиями. Ещё безешек никто не желает?
Разумеется, все они желали, и хозяйка снова отправлялась к допотопной газовой плите - грохотать противнями и палить лучину для розжига духовки.
Вот бы узнать, почему наша наследница испанского престола - такой твёрдый камушек, подумал Банев. И ведь пытался я спросить кое о чём, пытался, но безуспешно. Мастерски меня тогда уели: "Ваша фамилия от молдавского бан "господин" или от слэнгового банить - " насильственно запрещать общение?" Теперь даже простое "вы в этот дом свиданий завтра пойдете - а то мы с Лолой... со снохой Тэдди... с таким-сяким собираемся, можем компанию составить" как бы в штыки не приняла. А одному страшно. Ведь как тогда этот Бол-Кунац, зараза, всю гостиницу в чёрную меланхолию вогнал...
На этих словах Виктор заснул - как провалился. Часа через два его разбудила Диана, чисто вымытая, весёлая и обыкновенная, познакомила с бывшим мужем и нынешним лидером мокрецов, одарила на прощанье любящей улыбкой и клубникой из-под Росшепера. Много чего еще было: на запах оранжерейной ягоды явился Павор и был арестован. Самому Виктору подвесили на грудь медальку с ленточкой - не бзди, фраер, полным бантовым кавалером станешь. А чуть позже, в своём номере гостиницы, он с какого-то бодуна распелся, надрывно исполнял свои и чужие стихи, тренькая на консервной жестянке банджо, и знакомый доктор распространялся про очковую болезнь, и была эта проклятая сыпь на руках и всём теле... проклятая и благословенная... И от вящего облегчения, что его превращение в мокреца и гениального субъекта не состоялось, Виктор засел безвылазно в своём гостиничном номере, как в редуте, и стал писать. Шариком по бумаге, быстро и беззвучно. Как папа Хемингуэй. Не о том влажном безобразии, что стояло вокруг, - о наболевшем, что два года ждало своего часа. В дверь стучали, в парадное ломились, потом знакомый голос пробурчал себе под нос: "Нет идиота, лови его теперь по всей округе. Или наоборот - он такой умный?"
...Без четверти три Виктор понял, что всё - сочинять больше не в состоянии. Истёк вдохновением. Разогнулся, выплюнул изо рта давно потухшую сигарету и тыльный кончик исписанной авторучки, позвонил портье. Там было глухо. В окна мелко строчил дождь, барабанил град, потом бухнуло - словно в днище железной бочки ударили палкой.
Свет мигнул и погас, потом лампочка загорелась, но будто нехотя. Эге, это не просто так, это стреляли, подумал Виктор. Кто-то завозил по двери руками, потом резко стукнул - будто дятел клювом.
- Мессир Банев, вы ведь там? - сказали громко и почти весело. - А мы с госпожой Дианой вас обыскались, правда-правда. Думали, в полях гуляете.
Он распахнул дверь. В коридоре света не было совсем, но не узнать Урраку было невозможно. Рубахи, перчаток и ботинок на ней не оказалось, из коврового пончо глядели тощие руки с увядшей кожей, но выражение лица было бодрое и вроде как помолодевшее - глаза блестели, мелкие морщинки расправились.
- Что случилось?
- Суд. В смысле страшный, - ответила она и продолжила длинной скороговоркой, вертя в разные стороны кран в ванной. Кран только всхлипывал жалобно. - Потоп уже состоялся, светопреставление имеет место быть. В общем, руководящее место в аду нам с вами не грозит, но компания подбирается тёплая. Пошли кино смотреть.
Они торопливо спускались вниз по лестнице - почти как тогда, в день ухода детей.
- Кстати, что Кахина? - спросил он.
- С Ирмой всё отлично, Бол-Кунац о ней позаботится, - ответили ему. - Совсем взрослый мальчик. Диана с ними со всеми, так что тоже в безопасности. Прочее сами увидите.
Лампы тлели из последних сил. Даже над конторкой портье.
- Узрю? - отчего-то Виктора задело последнее слово, и он повысил голос. - Да здесь темно, как у негра в... за пазухой. И вообще, я двое суток не пил, а питался одной чёрствой булкой с вареньем.
И круто свернул в ресторан.
Электричество и здесь дышало на ладан, как всё прочее. Зал был полон дождя и мокрецов, спящих, сидящих и лежащих. Все они были без повязок, лысые головы квадратно поблёскивали в свете луны. В баре таким де призрачным блеском сияли бутыли с разнообразными наклейками.
- Люди добрые, вы там всё вино в воду превратили, чи що? - спросила Уррака. - Если в кране нет воды, значит, она факт должна быть в бутылях? Ну, если кто так испохабил мой яблочный сидр прямого отжима - мало ему не покажется. Нашему славному демиургу похмелиться охота.
Говоря так, она бойко пробиралась через толпу - кое-кто из сидящих поворачивал голову и даже вроде как улыбался.
- Нате вам, - втиснула в руку Банева тетрапак со свёрнутой пробкой. - Лучший в мире яблочный нектар. И пошли-ка отсюда живой ногой. Дождик скоро выключат, а уж тогда...
Не успели оба выбраться из стен, как небо иссякло, и сразу на всех поверхностях, залоснившихся от влаги, как старый сюртук, заиграло новорожденное солнце. Виктор оглянулся - нечто странное, страшное и неописуемое творилось с гостиницей, с санаторием, с виллами, - да и со всем городом. Таяло, как глыба снега в оттепель, словно кусок сахарной головы в горячем кофе, оседало грязной пеной и расплывалось.
- Что...
- Да просто один вечно пьяный бог решил проснуться, - сказала Уррака. - В точности по Генриху Гейне. Два дня вдохновенно строчил пёрышком и о своём гниловатом мирке не вспоминал. Вот оно и то самое вышло. Да вы пейте, пейте. Спиртного на том свете вам нипочём не дадут.
С некоторым недоумением Виктор посмотрел на свою руку, сжимающую даже не полупустую упаковку, а ручку фарфоровой чашки, где курилось паром нечто тёмное. Такие же точно посудинки были на подносе, который сам собой возник в руках женщины. Краем глаза Виктор отметил, что поднос был серебряный с чернью, кубачинской работы, а чашки - из блестящей белой керамики.
- Странная вы женщина. Кто вы на самом деле, интересно?
- Я-то кто? Ваш по гроб обязанный и благодарный читатель. Ну, ещё пряха, ткачиха и вязальщица, - Уррака сбилась с пафосной интонации и хрюкнула в одну из чашек. - Типа как самая главная Мария. Мастерица варить кашу... То есть кофе, натурально.
- Что с городом? Вы должны знать. А с людьми? - спросил Банев и с какой-то зловещей рассеянностью отхлебнул напиток.
- Не удержался город. Поплыл, как любая мара. Миражом его назвать - слишком много чести, миражи ведь получаются от поистине сущего. Жители? По-моему, всю ночь убегали и отстреливались. Вы в порыве вдохновения весь перформанс мимо ушей пропустили.
- А мокрецы? Чёрт, они же все собрались в том зале.
- Нет мокрецов, - проговорила женщина. - И не было. Это же големы были, как и вы все. Только вы, Адамы, из сухой красной глины, а они из чёрной и влажной. Люди Дождя. Зачем необожжённой глине так нужны дождь и туман? Чтобы не шла трещинами. А вынутой из гончарной печи - дело иное. Сосуд, вмещающий в себе мудрость всех земных поколений.
- Это вы про них?
- Про вас всех без различия. У всех человеков, как ты их ни назови, изо рта вместо языка бумажка с чужими словами торчит.
- Но это переменится?
- Переменится. Уже меняется.
Уррака поставила поднос на ступеньку - чудом сохранилась от будки гостиничного охранника, но вела уже в никуда. Взялась за отмеченную собой посудину. Отпила глоток и широким жестом дирижёра обвела пустой чашкой окрестность.
- Что в первую очередь делает кофе правильным, - произнесла философски, - это чистая вода.
- Верно говоришь, тётка, - отозвался Тэдди. Он почему-то сидел на той самой ступеньке, скособочившись и вытянув больную ногу.
- Поранился? Вот, и так всегда. Вольно было вам всем меня не слушать, - вздохнула Уррака.
- Привет, Тэдди. Ты чего здесь? - спросил Виктор. - С грузовика упал?
- Ага, - сказал Тэдди и потянулся к подносу. В руке, как по волшебству, оказалась такая же посудина, как у тех, кто стоял, но полная. - Набились, как сельди в бочку, некуда ногу вытянуть, так сноха ещё сервант тащит. А о Валерке ни гу-гу. Я плюнул на них и остался. Все одно моё меня не минует.
- Это уж точно, - рассмеялась Диана. Грациозно наклонясь, подхватила поднос с земли и тоже стала пить, балансируя всеми предметами, полными и пустыми, с ловкостью бывалого жонглёра.
- Ловко у тебя выходит, - сказала Уррака с завистью. - Вырастила специалиста. Так что всё, умываю руки, как Пилат. Угощайте вон их с Виктором сами.
И показала подбородком.
Там от свежевымытого, в легких облачках горизонта уже шли четверо, легко рисуясь на яростно-синем небе. Впереди Бол-Кунац со свежими усиками и бородкой, чуть дальше - Ирма под руку с Кахиной, загорелые, босые, в ситцевых платьях, которые были им заметно коротки. А в арьергарде - Валерианс в одних трусах и без следа прыщей и моровой скорби на хитрой физиономии.
- Вот и распрекрасно, - сказала Уррака. - На всех кофия хватило и еще четыре порции осталось. Тютелька в тютельку. Попадьей буду. А теперь, когда мы все собрались, - теперь давайте подумаем радугу.