Фирма веников не вяжет,
Фирма делает гробы,
И никто про нас не скажет:
"Нет подарков у судьбы!"
Так пел с той стороны зеркального окна высотный уборщик - промышленный альпинист. На другой стороне были мы.
- В сортирные щёлки не только геи любят заглядывать, но и наргонавты, - выдал он мне после того, как мы хорошенько вдарили по пиву и прочим телесным жидкостям. Он - это мой дружбан по имени Олежка, а надувались имбирным элем, сакэ и пивом "Будетлянский Козел" мы в симпатичной дыре, которая нехило закосила под британский паб и продолжала косить на манер японца и дальше.
- Правда? - спросил я. - Что-то не замечал я скилл и харибд ни в одном из мест, где приходят в голову возвышенные мысли.
- А их и не найдёшь вот так просто. Прям мистика. Когда тебе надо - или, наоборот, не надо ни за какие медовые коврижки, - они тут как тут. И вот один парень сверху подглядывает за всесветной красавицей Ремедиос и сверзается с крыши дряхлого клозета. А потом начинают бабочки кругом летать и облеплять его трупак, словно горчичники... Жёлтенькие такие. Ещё один чудак на букву "м" перетрахнулся на толчке с самой богиней Морриган. С такого по всему его корню жизни кельтские татушки пошли. Шикарный прикол, а? Хотя чел ведь в тюряге год отбарабанил, его там могли и не так разукрасить. А сестра одного джапика покорила свою местную деревню тем, что захихикала в общей уборной и с приветом улыбнулась во все зубы, когда тамошние мужики сквозь дряхлую крышу любовались ее тугой коричневой попкой. Брат родной потом ещё с нею переспал по наводке синтоистов, помнишь, Васята? Живая богиня Окинавы.
- Куда уж мне, тупому, - я отхлебнул из козлиного копытца и на самом дне поперхнулся сырым кофейным зернышком, которое до того вроде как колыхалось наверху крепкой пивной шапки. - И к Кавабате с Акутагавой я отродясь не питал больших симпатий, и от Мисимы вовсю плевался, и на харю Мураками с прибором положил. А уж всяких Кэндзабуров Оя, Кобей Абэ и Эдогав Рампо вообще в гробу видел. В белых таби на босу ногу.
- Твои заботы, - ответил мне Олег. - Расплачиваемся и уходим, что ли?
- Погоди, отолью только.
Меня уже хорошо развезло. Голова шла кругом по всей колбасной фабрике, мочеприемник лопался от натуги, точно храмовый барабан, а в стояк воткнули жёсткий ёрш для прочистки канализации.
Я поднялся и на жидких ногах поплелся за висячую тростниковую ширму, похожую на длинные волосы. Ширма отгораживала здешнее "Го Мо плюс Жо" от остального зальца.
- А то вот тебе добавка: древний скандинав по имени Торстейн Мороз, выйдя тёмною ночкой, чтобы слить в одиночку, видит через семь очков от себя самого дьявола во плоти, - гнал вдогонку мой закадычный вражина. - Избавился герой от чёрта вполне достойным образом: заставил того на спор кричать, словно подшефные ему адские души. На вопли явился сам христианнейший король Олаф с дружиной и потопил чёрта в говне.
- Отвали, а то и с тобой так будет, - пробормотал я, дрожащей рукой шаря выключатель. Чёрт, да где же он тут? Вот счас назло опростаюсь аккурат на здешние татами.
Тут нечто щёлкнуло молнией под моими жаждущими пальцами. Но вовсе не то, что мне требовалось.
- Еще двадцать рет тому спустя на глазах японского приватного мнения туареты были чем-то тёмным, грязным и прохо пахнущим, чего средовало всячески избегать, - зачастил над моим ухом гладкий, приятно грассирующий фальцет. - Простите, сейчас наступит порядок в переводной аппаратуре. Итак, власти города Укиё-Э, который находится в префектуре Хорошиге-Покусаи, первыми поняли, что общественные туалеты могут оставить неизгладимое впечатление на туристов, и вплотную занялись их перестройкой и конструированием. В дальнейшем японским государством было решено, что любая уборная должна стать местом, максиминно уютным для посетителей. Была создана Японская Туалетная Ассоциация, члены которой согласились в том, что проекты мест первейшей необходимости должны быть поручаемы ведущим архитекторам. Каждый год ассоциация присуждает премии десяти лучшим причинным ... простите, интимным местам. Гран При этого года получил город Куе-Мати в префектуре Куннилинго, который представил на рассмотрение отхожее место, выдержанное в изысканнейшем национальном духе. Другие премии разделили между собой миниатюрная пагода в районе Китай-города Йокогамы, ветряк на морском курорте Гнилояма и заведение в стиле "океанский простор" на взморье Внутренней Монголии. Однако с наибольшим воодушевлением был воспринят туалет непритязательно-домашнего стиля в пригороде Които столицы нашей страны, вход куда напоминал интерьер приватного жилища и оттого вобрал в себя наибольший поток посетителей.
Сгусток сих вершин национальной архитектуры сейчас предстаёт перед вами.
Для достижения полного эффекта присутствия мы просим гостей, которые намерены внедриться, удалить с себя всё своё и наценить национальную обувь.
Сверху на пол передо мной спланировали две светлых и почти прозрачных штуковинки на тонком проволочном каркасе. Типа ангельские крылышки.
- Вденьтесь, будьте так снисходительны.
Я послушно извлёк ноги из башмаков и вдел в белые тапки.
- Но пасаран, то есть, извиняйте, сайонара. А теперь, как говорится у гайдзинов, fiat Lux!
В потолке загорелась мертвенно-белая энергосберегающая лампа.
... Перед моими глазами колыхалась тростниковая занавеска типа "шуршалочки", а за нею открылся интерьер чайного домика: хибати в полу, глиняный чайник с изысканно выгнутым носиком, трещиноватые плошки-ложки, сосуд с текучей родниковой водой. Над очагом застыла в изысканно низком поклоне самая всамделишная гейша в шёлковом кимоно, обильно расшитом хризантемами и расстеленном по полу большой волной Хокусая. Лицо женщины под высокой прической казалось мертвенно-белым, как просыпанная на аспидную доску рисовая мука, брови сбриты и заново приклеены посредине крутого лба. Крючковатые, петлей, ушки обещали необоримую страстность натуры. Заднее декольте щедро открывало спинной хребет и тощие лопатки. Изо рта не показывалось ни одного зуба - все они были наглухо затушёваны.
- Прошу, о почтенный гость, выполнить в этом месте неотложные телесные нужды и излить в меня свои лучшие духовные устремления, - произнесла гейша слегка напыщенно.
Внезапно я ощутил парадокс: те две основные мужские функции, что просто обязаны были работать попеременно, заявили о себе с одинаковой силой. Наверное, переключатель сломался.
- Простите... Я лучше куда-нибудь еще по этому самому схожу, - учтиво пробормотал я. И попятился от нее внаклонку - чтобы скрыть в складках парчовой хакамады некую срамную возвышенность.
Когда я вновь поднял голову, взгляд мой упёрся в строй краснолаковых колонн и стены, увенчанные черепичным шатром с задранными вверх уголками: точь-в точь как мой взлохмаченный воробей, который готов был вот-вот спорхнуть со ската крыши на землю. Вход охраняли два львиноподобных пёсика Фу с золотым туловищем и оскаленными белозубыми пастями. Красавица в атласном халате, расшитом шестиногими императорскими драконами и трехногими фениксами, показалась из глубины павильона и неторопливо прошла между фусиками, чтобы встретить гостя с подобающей случаю почестью.
И всё было бы распрекрасно, если бы высокая, уснащённая острыми с виду черепаховыми шпильками прическа небесной девы не была забубенно рыжей - каковой цвет в Небесной Империи, равно как и в подвластной ей стране Ямато-э, испокон веку считался проклятым. К тому же густая прядь волос, что, по всей видимости, выпала из роскошной девичьей шевелюры, никак не хотела спрятаться за полой халата, но подозрительнейшим образом шевелилась, подметая прах у ножек, подобных стеблю молодого бамбука, и заодно подрагивая острым белым кончиком.
- Не желает ли совершенномудрый и смиренноудый путник истолочь муку в моей никчёмной медной ступке своим благородным нефритовым пестом? И смочить ее...
Я не дождался конца изысканных приветствий: уж очень меня шокировали хищные лисьи клыки, что торчали из её говорящего розового бутона.
Зажмурился - и мигом слинял.
Как выяснилось, недалеко.
Мельница с двумя флюгарками - маха в баскине и кружевной мантилье, которую придерживал в волосах высокий гребень, махо в сомбреро и мулете на широких плечах - с натугой крыльями ворочала под ветром.
И снова то была бисексуальная ретирада.
Здесь, по-видимому, в выходные дни располагалось окультуренное взморье. Название менялось в зависимости от перевода или настроения моих приятелей Франца Кафки по прозвищу "Жук" и Мураками Харуки по имени "Галковорона", однако суть его оставалась неизменной.
Дюжая испанка на высоких каблуках поприветствовала меня взмахом драгоценного чёрного веера - на его перламутре и страусовых перьях чётко выделялись алые наманикюренные коготки. Когда тётка повернулась, чтобы с отточенным изяществом многолетнего фламенко указать мне на вход, пышные нижние оборки всколыхнулись и показали тонкий стилет, надёжно упрятанный за широкой подвязкой чулка. Из причёски к моим ногам со звоном вывалилась шпилька длиной в обложку дневника моей мамочки - боевое оружие отставного матадора. Так убивают быков, воскликнула в душе моей Клара Гасуль, прелестная ипостась Просперо Мериме.
- Так ты мужчина, - догадался я.
- Не всё ли тебе равно, милашка? - спросил мой романный Кармен, подведёнными зубами розу алую крутя. - С махо даже прикольнее. А вот не желаете ли чуток хереса альмодоваро... блин, амонтильядо вдогон к пиву?
Теперь я увидел в евойной руке небольшой винный мех, который корчил всевозможные старушечьи рожи и вовсю мочь увёртывался из цепких пальцев. Другая рука воздела к небу кинжал и пропорола стенку: из кожаной башки струёй хлынула тёмная, липко пахнущая жидкость.
Это была провокация - однако провокация топорная. Я подтянул вверх обтяжные панталоны с бантиками и этим направил готовую излиться струю внутрь, словно буддийский монашек. Меня прожгло как раскалённым прутом - от конца выпускного шланга до самого основания черепа. И отбросило вверх и налево.
Когда я - с отчетливым чувством бурного моря, плещущего внутри и доходящего до самого моего горла, - вновь открыл глаза, перед ними маячил густой туман, подобный некоему живому существу. На зыбких волнах парил белый рояль. Рояль был весь открыт, и струны в нем дрожали мелкой дрожью, словно розовый кролик в кустах. Он соблазнял сам себя: крыло своими изгибами отсылало к женскому бедру и казалось русалкой, что, как писал великий русский поэт Лермонтов, плыла по волне голубой, озаряема полной луной. Дева слегка повернулась набок: хвост её сзади оброс крупными латунными чешуями до самой поясницы. Будучи же обойдена вокруг да около, являла она очам потрясное зрелище. Меж одетых натуральной кольчугою ножек зияла узкая треугольная лощина, куда впадал выпуклый лобок, образуя сосуд или, в простоте будь сказано, ликёрную рюмку. И на дне сей рюмки - кстати, цельно-литого дна у сосуда не было, - дрожала, готовая излиться куда-то вовне, маслянисто-прозрачная капля...
Я взвыл уже без всякой галантерейной куртуазности и дёрнул прочь. Может быть, тоже роняя по дороге редкие капли сомнительного свойства. Спасла меня, хотя бы отчасти, наука телеология. Когда, по словам Гейне, грубый перст и палец гибкий оба рвутся к той же скрипке, струи внутри перехлёстывают друг через друга и обоюдно мешают излиться.
Мне стоило немалого труда их утихомирить. Никакие жидкости во мне больше не плескались, что называется, перетерпел, - зато в самой глуби нутра ныла целая армия гнилых зубов. Идти с нормальной крейсерской скоростью я не мог, однако реликт прежней стыдливости гнал меня к неизвестной цели.
И вот, наконец! Увенчание долгих поисков и неусыпного труда. Пещерка, вырубленная в камне и поросшая снаружи густой травой и мхами. Ни души кругом. Ни мужской, ни женской, ни двуличневой. О счастье!
Я проник под невысокие своды и двинулся, царапая боками податливые стены. Боль показалась мне терпимой и даже приятной - как всегда, когда приближается исполнение, разрешение, завершение...
Хрустальный ключ сочится из стены... Каплет, переливается из чаши в чашу, как слеза Бахчисарайского фонтана...
С победным воплем "Ха-а!" я излил на земляной пол все скопившиеся в моём организме материи. Соломенно-жёлтую, молочно-белую, красную.... Коричневую и вязкую, как сама увлажнённая почва под ногами ...
И моя пустая шкурка упала наземь и в обморок вслед за прочей хреновиной.
Бодрая команда из трёх уборщиков: один с тележкой, доверху заставленной всякими водорастворимыми, желеобразными и сыпучими средствами, двое других - с мётлами, швабрами и граблями, - прошла за бамбуковую занавесь, и та откликнулась тихим благодарным шелестом.
- Ну и грязи развёз, - проворчал первый - тот самый альпинист. - Весь, что называется, на мерд... на собачий гав изошёл.
- Выражайся поприличней, без эвфемизмов. Эх, все они такие - человеки, - откликнулся другой, подбирая в совок невразумительную жижу и буро-красные ошмётки. - Не знают, кому можно доверять, а кому нельзя. Четыре стихии: красная - огонь, прозрачная - вода, молочная - воздух, бурая - земля. А баб ведь целых пятеро!
- Ты зацени, ведь этот дудак до самой мадам Эрешкигаль допихался, - с менторской интонацией проговорил третий, подставляя под совок посуду. - И не пятеро их, баб-то, а пять, даже если считать Альму да Варю, что суть воплощение бесплотного эфира как высшей эманации.
- Ладно, баста по-философскому гуторить, - оборвал его первый. - Сгребаем в ведро и айда на кухню. Авось пригодится как вторсырьё. А там, глядишь, реинкарнирует в чужом желудке.
Навесил тяжеленную посудину на левую руку и ловко полез вверх по ведущей вниз винтовой лестнице, придерживаясь за перила длинными пальцами правой и на диво противным голосом распевая:
Эрос и Танатос - близнецы-братья:
Кого из них с большей радостью человечество встретит?
Смерть оплодотворяет жизнь в страстных объятьях,
В точности как на буддийском двускелетном портрете.
Элегантный, как рояль, официант во фраке-ласточке с широким пластроном поверх опоясывающего шею лишая подошёл к Олегу, нервно постукивающему по мраморной столешнице увесистым золотым оболом.
- Сударь, вы желали заплатить за выпитое?
- И за съеденное тоже. Я тут ещё хоминийское сукияки напоследок заказал. Из лучшего френда.
Официант тем временем ловко собирал бумажные тарелочки с напечатанными на них ценами и тасовал, как карты при игре в очко.
- Оставь, браток. Сдачи не нужно.
Олег поднялся и махнул рукой.
"Пойти тоже, что ли, излить душу, - рассеянно подумал он. - Не так чтобы мне сильно хотелось поссать, однако здешняя ретирада куда забавнее прочих. Никогда не угадаешь, что перед тобой явится: чет или нечет, орёл или решка, туз или шут, пан или пропал..."
И зашагал через всё зало к тростниковой занавесочке, на ходу расстегивая ширинку и вытягивая, как палицу, секретный уд, по всей длине густо расписанный сакральным кельтским футарком.