Просто проба пера на тему звуко-цветовой синэстезии.Третье место на конкурсе "Пневматика-2010" в общей, первое - в "женской" номинации.
ДО - РЕ - МИ - ФА - СОЛЬ - ЛЯ - СИ,
СЪЕШЬ - И БОЛЬШЕ НЕ ПРОСИ!
Каждыйраз, как я гляжу на открытое пламя, мне вспоминается заржавленная, покрытая облупленной известковой белизной дверца печки-голландки. Когда она чуть притворена - возможно, дед, принеся дырявое ведро с дровами, подкладывает туда полешко или разбивает кочергой головни, - ало-красные язычки танцуют над грудой, как танцовщицы в прозрачных одеждах, в ритме огня, под мелодию раскатов яро медного храмового колокола, под скрытные удары парчового барабана из классической японской пьесы. Когда дверцу плотно закрывают, чтобы не потерять копящегося тепла, да еще запирают на задвижку эти раскаленные угольные копи, это месторождение живых огненных опалов, скопище отдаленных звездных искр - тогда этим опалам и звездам остается лишь мерцать сквозь узкие щели или серой золой просыпаться вниз сквозь решетку поддувала...
Однажды, когда я еще малолеткой в зачарованном полусне сидела у печи, любуясь на прихотливую огненную игру и слушая нежное пение щепок и скрипок, отцов старший брат принес и подарил мне главный соблазн моих нежных молочных лет - прелестно упакованные шоколадные конфеты. К счастью или наоборот, но в то скудное послевоенное время никому в голову не приходило, что еда - благословенная еда, в любой своей ипостаси редкая еда! - может быть вредной. Мой внутренний....
Охотник вовсю затрепетал при виде троицы легавых псов на коробке с шоколадом - первое чудо в моей жизни, этот нежно-кремовый, глянцевый картонный футляр с изображениями грациозных пятнистых тел, такими изысканными по исполнению, такими нездешними. Иномирными - вот, наконец, слово. Даже их невидимый, но легко ощутимый всей моей кожей лай звучал в теплом, затхлом воздухе нашего дома чужеземной ренессансной нотой. Я только и могла первое время, что поглаживать неистраченными детскими пальчиками крышку, робко поддевать ноготками широкую атласную ленту с оранжевым бантом (никакого целлофана, что вы), пытаясь уловить нежнейшие заморские флюиды чутьем, многократно уступающим собачьему, чувствуя, что все во мне напрягается и...
Желаетсберечь и в то же время уничтожить это чудо. Потные ручки алчно стискивают хрупкое вместилище мимолетно тающей сладости, точно щипцами, пробуя нащупать овальные и полукруглые тельца смуглых пленниц. От подушечек остаются вытянутые, все в бороздках следы, грязно-желтые петли путей, не ведущих никуда, - путы и узы, дактилоскопия в разгаре, некто хотел сделать из моих пяти с небольшим лет - пятьдесят, из меня самой - узника нечистой совести, заложника страстей, поминутно устремляющегося мыслью к чарующему вкусу и манящему послевкусию, нежной горечи, что остается на зубах и языке, стелется вслед за тающей сладостью шоколада. Поглотителя густой пряности ароматов, тропической неги эссенций, медного блеска удлиненных листьев юного деревца. Дегустатора, который не хочет даже и...
Знать, что прельстительная, лаково-зеленая ярь-медянка - это отрава. Пагубное древнее изобилие неукротимой природы. Яркие цветы, удлиненные плоды, растущие прямо из коры, тугая кладка фасолин под иссеченной бороздками скорлупой. Соль древней земли, искус тучной земли, щедрое притяжение земных фантомов. Зелень может быть гибелью, но может быть и благом. Погружением в темную духоту дремучего леса - или полетом над изумрудными далями...
Гдебездоннаяи безграничнаяголубизна небес распахивается перед взглядом как бархатный театральный занавес - когда дирижер указывает своей палочкой , что настало время твоей сольной партии. Как плащ Марии - Девы, что укрывает собой весь Мир Живущих. Как твердь небесного Иерусалима, посреди которого стоит в созвездии Гончих Псов, светит раскаленным металлом единственная верная звезда людских путей, морская звезда, Стелламарис людских путей, что ....
Сидит в центре мироздания, точно колдовской Золотой Паук с округлым телом, подобным щиту, подобным тверди небесного Сиона, куполу Соломонова храма, что охватывает и схватывает, что пасет бессмертные души в бесконечных полях рассвета и заката, привольных землях небесной охоты, в ловушке глубочайшей древней, древлянской, сенильной синевы, посреди круговерти солнечных спиц, и касается десятью тысячами, восемью в восьмой степени, божественной бесконечностью тонких обжигающих рук - сложенного в душе моей костра, на котором готовится погибнуть неоперившаяся, с тонкой шкуркой, детская мечта моя, как птица...
Феникс. Вечный императорский символ возрождающего пламени, вышитый на оплечье халата. Густой, почти фиолетовый пурпур ткани и червонное золото нитей. Сакральные узоры, что шевелятся от малейшего движения владельца и как бы сами по себе. Пламя, одевающее ветви терновника, благовонный дым сидры, который заволакивает высокую погребальную пирамиду.
Конец всей радуги, всех нот и всех созвучий.
Всех фраз, всех звуков речи, всех движений.
Всех запахов, всех вкусов, всех касаний.
Темная сторона солнца.
Но оттуда - я прилетаю, чтобы возродить тебя ...
Царственный дракон на груди парадного одеяния последнего Сына Неба.
Который разрастается, распрямляет пурпурные крылья, изумрудно-гордую шею, потрясает четырьмя винтообразными голубыми рогами, открывает глаза цвета синей космической пустоты и пасть в обрамлении длинных усов цвета желчи. Выдыхает дымное, угарное и чадное оранжево-красное пламя. Долго ревет на той же ноте, что и начинала эту историю.
Огоньки в печи стынут, одеваются тонким фиолетовым маревом. Ночь разума, рассвет инозрения... День прозрения. Презрения к тряпице бытия.
Драконье пламя подымается всё выше. Это стяг.
Я - это он, и я сгораю в его огне... Я возрождаюсь для иных смыслов...
И только опустевшая, неряшливо смятая, как пустой кокон, со стершимся рисунком, - упаковка тончайшего наркотика, сладчайшего яда зажата в моей бестрепетной ручке.
