 |
ДЕТИ ЧЁРНОЙ ВДОВЫ,
что в Виндзоре правит...
Облачается в доспех.
Сначала - цельнотканое трико с высокой горловиной и узким отверстием для головы. Кручёный шёлк, натуральная латексная нить: шелкопряд, пьющий сок гевеи. Трикотаж в равной степени податлив и держит форму. Ступня сразу делается узкой и маленькой - никаких подагрических шишек, что вы. Икры и перси соблазнительно округлы, живот, бёдра и ягодицы очерчены божественным циркулем, руки от запястий до самого плеча выточены на токарном станке того же в вышних мастера. Кисти рук и шея... нет, о них позаботимся позже.
Корсет. Плотная гибкая кожа, которая вмиг делает талию похожей на ствол юного деревца, горделиво распрямляет спину. Двойная чаша лифа принимает в себя нежную млечность грудей и возносит к небесам. Вместо шнуровки спереди ряд плоских крючков - никакой необходимости в докучной и непомерно дорогой прислуге. Внешняя оболочка, которая легко облекает и сохраняет форму сама по себе: так могло стоять без женщины внутри старинное платье из золотой парчи.
Раковина устрицы. Панцирь майского жука.
Присутствие равно неприсутствию. Сверх потайного экзоскелета можно с успехом набросить что угодно на выбор: невесомо кружевную "бельевую моду", рациональное платье, тунику от Кардена с пояском, спускающимся ниже талии. Приталенную блузу и жюп-кюлот. Именно так.
Теперь туфли. Узкие и тонкие, что лепесток, с острым мыском, ремешки - поперечные или крест-накрест на греческий манер. Античность в расцвете.
На стриженные вплоть до кожи волосы надевается парик: полная имитация пепельно-белокурых локонов.
Теперь самое главное: маска. Замешенный на яичном белке плотный грим девственной королевы Бесс, комедиантки на все времена. Античная схена. Японский театр Но. Венецианский карнавал. Однако, в отличие от иных личин, эта обладает мимикой и легко принимает в себя иные краски помимо основной: уголь бровей, кармин губ и щёк, порочную лазурь теней на веках и в подглазьях.
Последний штрих: телесного цвета лайковые перчатки из тех, что в давнее время отражались в лакированных сапожках юного фланёра.
Теперь в броне не сыщешь ни единого просвета.
Труба метрополитена, куда она спускается в тесном лифте - линия Сити Саут, принц Чарльз, путешествующий от Кинг Уильям Стрит до Овала в день её открытия, - заставляет вспомнить кринолин своими полукруглыми рёбрами. Здесь она вынуждена стоять, но недолго. Юнец почтительно кланяется, указывает на место, пышные шаровары с шелестом нисходят в прогал меж двумя дородными джентльменами и там успокаиваются. Джентльмены вздрагивают и чуть ёжатся от прикосновения острого носка или каблучка, но потом успокаиваются тоже.
Через несколько остановок - снова перрон и снова лифт, уже вверх.
На улице мужских клубов особого рода толпятся стайки молодёжи. По большей части никакие не лорды - красивые юнцы из лондонских предместий.
Это ради них она рисует облик поверх облака.
Нет, ради одного. Совсем иного, чем все. Напомнившего ей прежнюю эпоху и власть.
Небольшой, но какой-то значительный рост. Вот верное слово - величавый. Сюртук и брюки стального цвета, лакированный цилиндр и тонкий белый шарф вокруг шеи непостижимым образом кажутся просвечивающими насквозь, но чуть отступя от поверхности чувствуется броня под стать её собственной.
Блестящие от помады русые волосы с прямым, как натянутая тетива, пробором. Лицо Антиноя или Алкивиада: нос с горбинкой, изогнутые луком губы ярки, иссиня-серые глаза смотрят из-под царственного лба с холодноватой иронией. Горделивая шея: в подключичной ямке нежно трепещет и бьётся кровь. Длинные стрелы ключиц мягко перетекают в жилы рук, плоские и гибкие, словно клинковая сталь. Плечи, грудь и живот защищены природной кирасой мускулов. Ниже... ниже бёдер эфеба её глаза не смеют спуститься. В присутствии другого пола голову следует держать высоко.
Небрежная стать полубога. Изысканная гибкость живой богини.
Всё замкнуто - в ней и в нём.
Внезапно юноша вскидывает голову, и пронзительно-синий огонь, вырываясь из оболочки плоти, бьет женщину прямо в грудь. С любовью, печалью или ненавистью? По сути все три - одно и то же.
Обратно женщина почти бежит. Улицы, лифт, душноватый "тьюб", съёмная квартира со стенами, которые смог закоптил вроде бы не только снаружи, но и внутри. Прямо в ванной комнате она сдирает ненавистную кожуру - до кожи, до мяса - и обнажённой становится под душ. Фальшивая краска, обмякшие черты, вялое тело девочки-подростка, что женщина носит уже четвертый десяток лет, оплывают, уносятся водой в слив. Густая, томительная, сосущая судорога поднимается от низа живота вверх, достигает пика, низвергается, ритмично сотрясая всё естество.
Момент истины.
Поздний вечер. Терпкий запах золотых нарциссов в вазе, тончайший - розовато-лиловых гиацинтов с туго закрученными лепестками.
- С чего это, Дуги, ты отопнул дамочку? Зазорно аристократу якшаться с полусветом? - говорит ему друг, переворачиваясь на спину, жмуря карие глаза, в истоме раскидывая руки по голубой атласной простыне.
- Не отопнул - предостерёг. От опасных связей и нежелательных параллелей.
- С чего бы это? А ведь она факт не из тех бабских шлюшек с сутенёрами. Ну, кто на радостях исполнял ведьминский пляс вокруг здания суда, когда миляге Оскару подарили два года за казенный счёт.
- И заодно уничтожили всех конкурентов иного пола единым взмахом прокурорского пера, - смеется Дуг. - Теперь джентльмены, когда их леди из соображений морали и многодетности отказывают им в супружеском ложе, поневоле прилепляются к женскому полу.
- Только не к её прямым наследницам. Таких вроде как и в природе не осталось. Ты хоть знаешь её имя?
- Ещё бы, - Дуглас чуть улыбается, достаёт спрятанную в изголовье кровати фотографию. - Габриэль Ламберт, муза великих министров, модельеров и денди. Сплетничают, что доживает свой век в безвестности и нищете.
- Как и полагается куртизанке, вышедшей в тираж.
- Только всё не так. Уход от шума скандальной славы был добровольным, - отвечает Дуглас. - Не хотелось бы создавать старушке проблемы с гласностью, понимаешь?
- Понимаю, что и говорить. Дурная молва - морская волна.
Юный кокни через плечо приятеля разглядывает старинный дагерротип: одухотворённое лицо, крутые белокурые завитки под широкой шляпой со страусовыми перьями, молочной белизны кожа вся будто светится изнутри. Нагие плечи и девственная грудь трогательно выступают из декольте, прикрытого кружевной косынкой.
Он поневоле увлечён. И оттого не замечает, как темнеют синие глаза, разверзаются двойной зияющей бездной.
Ныне открыто.
- Да чего уж там, - бормочет он. - Все мы ей служим.
|  |
