Брик-а-брак
Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
|
|
||
 | ||
|
|
||
| ||
 |  |  |
 |
БРИК-А-БРАК
РАССУЖДЕНИЕ В ФОРМЕ ДИАЛОГА - Друг мой Владька - тот шест в центре ойкумены, вокруг которого вращаются, пляшут и сладострастно покачивают бёдрами все описываемые события, - так начал Свет, бывший Светик, ныне Светослав Михеевич, своё интервью мне. Строго говоря, для настоящего интервью заготовленных вопросов было маловато, комментариев дознавателя - многовато, а ответы пациента не очень совпадали с первыми и слишком отклонялись от цели вторыми. Так что вместо хорошо рассчитанного и выпущенного прямо в первую полосу убойного снаряда начало возникать нечто полиморфное, немного карнавальное по духу и, не побоюсь сказать, травестийное. Немного отлистав назад, легко определяю, что данная сентенция - отклик на первый вопрос анкеты: - Уважаемый Святослав Михеевич, как давно вы знакомы с академиком Стоеросовым и его сестрой? Тогда он начал с вышеприведенной фразы: - Друг мой Владька - тот шест в центре ойкумены, вокруг которого вращаются, пляшут и сладострастно покачивают бёдрами все события, что мне надлежит предъявить. Кстати, у Владислава в те времена факт была другая кликуха, помягче, не столь легендарная, но какая именно - не помню. Хотя если привлечь аналогии... Дубинин - младший сын Кассиля? Суковатов? Всё перепуталось, и сладко повторять... Я ведь и сам от рождения был Свет, а не Свят: наверное, папа с мамой хотели дочку, но за давностью лет и не вспомнишь. А вот Горица внедрилась в наш околошкольный круг много позже. Лет примерно на пять. - Ох, извините, Свет Михеевич. Имена какие-то странные. Но погодите: везде пишут, что вы трое погодки. Этакая лесенка. - Ну, что вам сказать, Конни. Была повальная тяга к исконным именам, сначала церковно-славянским, это при папе, а потом и языческим: ближе к нашему вылуплению на свет. Мы в самом деле погодки, что не мешало учиться в двух параллельных классах: нам с Владькой в мужском крыле гимназии, Горьке в женском. Он - декабрь, я - февраль следующего года, а она и вообще вундеркинд непреходящий. В православной гимназии с семи лет против наших девяти. - Свет Михеевич, а как получилось, что Влад игнорировал такую замечательную сестру? Я понимаю, типичный мальчишка, свой круг... - Да не игнорировал. Восхищался издалека. Сначала ведь она ему была вообще никто. Круг у нас самих был тесный: пажи, которые, по их словам, готовились стать рыцарями прекрасных дам. В неопределимом будущем - и то в основном лишь из-за того, что не терпели всякой двусмысленной болтовни, принятой в общем кругу. О девочках - либо хорошо, либо никак. - Но тогда... - Она ему сводная. Благодаря слиянию двух мононуклеарных браков в один бинуклеарный. В нынешнее время вся эта хренова терминология хорошо подзабылась, а тогда была модной. Актуальной: прямо от зубов отскакивала. Светослав крупно вздохнул, так что обширный живот прямо закачался, и покрепче оперся о поручни коляски. - Вот вы, молодые, ни фига не смыслите в терминах родства. Ну, "сноха", "деверь" и прочие зятья мало что значат. Можно выразиться описательно. Нас, оно конечно, натаскивали силой, иногда более-менее грубой. Вот и врезалось намертво: на куме не женись, за отчима не выходи замуж. Сёстры и братья по праву брачного сожительства бывают родные, двоюродные, троюродные и вообще неродные. Родные - единокровные, по отцу, и единоутробные, по матери. А по-настоящему неродные - то же, что сводные. Вовлечённые в семью посредством чужой женитьбы. Как Золушка и её сёстры, например. - Родители Влада Егоровича развелись и женились второй раз? - В точку. Наперекрест. Каждый на оставленной другим половинке. Тогда бинуклеарным считали только безотходный союз. А поскольку все четверо были плодовиты в низком супружестве, второй раз их почтили высоким. Я всё более чувствовал себя виноватым - не подковался в тогдашней терминологии. Положим, с двухъядерностью мы встречались: хороший процессор бывает по крайней мере "Double-core" или вообще "Multi-core". - Низкая и высокая - протестантские церкви в Британии, - спросил я неопределённо. Он аж всплеснул широкими кистями рук, будто клён двойной разлапистой веткой: - Нет-нет, я по поводу нашей, ортодоксально-модифицированной. Видите ли, когда начала распространяться зараза однополых супружеств, то православие держало рубеж до последнего. Католичество уже давно решило для себя, что крепкий, безысходный союз двоих или двух куда надёжней букета беспорядочных связей. И, кстати, гигиеничней. Хотя и после того гражданские совокупления связывались по преимуществу с получением наследства и уходом от налогов, церковные - с респектабельностью. Второго геям и лесби не полагалось ни при каком раскладе - хотя перепадало изредка, ну да... А идею о том, что иерея можно принудить к венчанию неподобных и не нравящихся ему лично пар, дружно встретил в штыки весь народ. Включая потенциально... хм... пострадавших. Поп, как говорится, тоже человек: имеет право на мнение. Уворачиваться же от налогов - дело едва ли не святое, нормальный россиянин ведь по самой глубинной сути нелоялен. - И что вышло в итоге? - спросил я, который примерно знал и так. - Проясните для наших читателей, пожалуйста. - Сначала получилось чёткое разделение на виды. Низкий, то есть гражданский брак, - ради имущества, общего у родителей и детей: родных, приёмных и всякого иного сорта. Высокий, церковный, - во имя целей, которые века с тринадцатого от РХ считались само собой разумеющимися: единая плоть, возникающая из двух взаимодополняемых; рекреационный аспект, то есть рождение детей; наличие одновременно материнства и отцовства. У приёмыша гомогенной пары, естественно, нет или того, или другого, хотя оставшееся возникает в двойном размере. Что, натурально, ущемляет гуманитарные права младенца. В общем, когда разврат, так сказать, дошёл до своего предела... На этой его фразе я напоказ и недоумённо поднял брови. Возможно, мне и хотелось натолкнуть Светослава на высказывание в таком духе, но чтобы он сам полез на рожон... Собственно, я так понял, что ему в связи с возрастом вообще нечего терять. - Тогда и произошло сакраментальное Крутое Разделение? - Верно говорите, юноша. Моносоюзы низвелись до уровня финансовой или в лучшем случае юридической сделки, что позволяло в какой-то мере обойти скользкий вопрос по кривой. Записались, соединились, разбежались, померли - и все дела. Ни тебе тётки с косым триколором по носу и корме, ни громоподобного траурного марша Мендельсона. В самый раз для гомосеков, а нормалам как-то даже неприлично. Однако в противовес этому истинным и вообще по сути единственным браком с венцами и круговым обходом вокруг аналоя должен был считаться союз семяобильного с плодовитой. Репродукция рулит. Жениха и невесту во имя того крестили или на худой конец подкрещивали: в отличие от католиков и протестантов, Православная Церковь не успела с половинчатыми ритуалами типа "мусульманка - православный", "буддист-христианка". А ведь любая ложка дорога к обеду... Дальше - больше. Детей, что должны были неизбежно возникнуть в истинных браках, надлежало воспитывать в духе. В этом клялись оба родителя. - Вот тогда и зародились православные гимназии? - Вот тогда и зародились. По правительственному указу и под чутким кафолическим руководством. Начала и история подопечных религий преподавались там факультативно, светские науки - с большим умением, разнообразием и полнотой. А поскольку держать махину во взвешенном состоянии и ждать, буде чаемое поколение вырастет, показалось накладным, все её уровни спешно наполнили рекрутами из не самых чистых, но по крайней мере самых благонадёжных. В смысле - папа-мама пребывают в законе, дети умненькие и благонравные, наследственных и ненаследственных пороков нет. И, разумеется, сладкий пряник: образование по некоторым дисциплинам - на уровне лицея, то есть высшей школы. Раздельное для обоих гендеров. В эпоху угаснувшего феминизма и всевозрастающей унисексуальности это выглядело дополнительной заманухой - учиться выбрыкам, присущим исключительно твоему полу. Я не выдержал - улыбнулся речевой стилистике на грани эпатажа: фирменная марка академика Чистохлёбова, пламенный привет из юности. - А как об этом думал юный Влад? Вы ведь были знакомы и до того, как я понял? - О, Владька и я сидели рядом на письменном экзамене по началам метакомпьютерной субкодировки, как-то в этом роде, - и по-тихому сдували друг у друга. Собственно, не совсем так. Варианты заданий были разные, оттого дежурный препод не очень беспокоился. Когда он удалялся попить или отлить кофе, Влад спешно проверял мои вычисления, а я приводил в чувство его языковую манеру. И то, и другое у нас ещё не успело извратиться и находилось в девственно-зачаточном состоянии. Нас приняли обоих: ну кто бы сомневался. Что наша латентная гениальность выступала в этом деле на вторых ролях - тоже. Семьи были уж очень хорошие и морально устойчивые. Примерно до тех пор, пока родители Владьки вдруг не развелись и не обменялись партнёрами с парочкой прелюбодейных соответчиков. Что, по мнению директора и гимназического психолога, обеспечило ему верный стресс. До поры до времени его всё-таки щадили - гимназическая гордость, ё-моё. Даже не предлагали сменить учебное заведение по семейным обстоятельствам. Даже не ставили в строку неуважительное отношение к мундиру. Надо сказать, что в средних классах все мы носили чёрный костюм с жилеткой и пёстрым галстуком, а параллельные девочки - примерно то же, но с юбкой из шотландки. Вольность нравов выражалась в том, что допускались разные кланы, вплоть до самых фантастических. А последним писком мальчишеской моды было носить цвета избранницы в виде нашейного платка, пластрона или, на худой конец, скромной "бабочки". Да, ещё и берета. Учителя сопротивлялись повальной галантности, но терпели: рыцарь ордена Подвязки и кавалер времён принца Альберта были непререкаемым эталоном. Вот на этой почве Владька и зачудил. Отпустил волосы, которые перехватывал лентой тех же радужно-клетчатых оттенков, что галстук, или закручивал улиткой под берет, а все возражения парировал в том духе, что "никто не догадывается об истинной, натуральной длине средней мужской шевелюры". Ему, видите ли, захотелось поэкспериментировать, равна ли она женской, а если нет - то какой пол остаётся в плюсе. И правдива ли нетолерантная пословица "Волос долог - ум короток", а также предположение, что косы суть природные антенны для снисхождения Святого Голубя, а поэтому нельзя отстригать даже концы. Именно тогда я услышал, что у Влада появилась сестра - и, по его словам, замечательная. "Понимаешь, мой отчим привёл в дом Гориславу, - поделился он со мной. - Математическую звезду из параллельной "Беты". Та самая Горька Шевардиева, слыхал?" Собственно, даже видел - особого впечатления не произвела. Толстая оправа с минусовыми стёклами, пепельная причёска "а-ля паж". Да ещё вечно сутулится над тетрадкой или планшетом. "И что - разве она не со своей матерью теперь живёт? Как суд решил?" "Чудак, у нас же паспорта, сами решаем, кому куда податься. И вообще формальность - живём рядом, то и дело ходим в гости или развлекаемся всей компанией. За счёт моего сильно денежного бати". Всё это показалось мне дичью. Главным следствием нормального развода был делёж совместно нажитого имущества надвое, права отца на брошенное дитя безжалостно кастрировали, а дружеские отношения бывших супругов если и возникали, то лишь на месте былых руин. - Свет Михеевич, вы рисуете картину... скажем так, литературную. Художественно преувеличенную. Я побоялся, что он обидится, но Светослав лишь расхохотался по-молодому. - Что же, вполне может быть. Сколько лет утекло, всех деталей не упомнишь. Ну, в общем, на Владьку косились всё больше. Общая там наследственность или нет, но разве нормально так западать на особу, с которой делишь стол и кровь? - Они ведь познакомились совсем недавно, - промямлил я. На этом уровне беседы мне надлежало задать вопрос об открытии известного феномена, я же по-прежнему толокся на одном месте. - А я озвучил не моё общее место, - ответил он. - В общем, картина жизнерадостного и в то же время нетрадиционного бытия не вписывалась в быт сама по себе. Тут кстати подоспела карнавальная ночь - такие у нас иногда случались в Великопостный Канун. - Канон? - переспросил я. - А, простите. В канун самого длинного поста, как раз перед Чистым Четвергом. Западная традиция с великорусскими корнями. Рядились и мальчишки, и девчонки, каждый и каждая в примерном соответствии с самими собой - но дальше имел место неуёмный разгул фантазии. В общем, выглядели мы, первые ученики, вполне себе скромно на фоне прочей вакханалии. Всё-таки Владька и тут выделился, хотя и пустяком: собственно, нацепил юбку до колен, чёрный жилет, чёрный галстук-пропеллер, широкий пояс с пряжкой, тартановый берет, светлые гольфы, туфли на шнуровке. Взял у сестрёнки килт, из которого она выросла, ну и кое-что по принципу совместного пользования. Девочки в этом возрасте нередко бывают крупней мальчишек, ну да вы знаете. Основой же был его школьный костюмчик. Скажете - ерунда? Пожалуй. Я, на мой взгляд, производил впечатление несколько более задорное. Греческий воитель-эвзон периода освободительной войны на Балканах: белая рубаха с отвисшими рукавами, понизу - юбка-фустанелла о четырех сотнях плиссированных складок, жилет, красный колпак и широкий пояс, буквально корсет. Деревянных башмаков с помпонами мы, правда, не потянули и одной пары - дорого, а главное - тяжело. Обошлись чем-то условно французским. Да, танцевали мы либо вдвоём, либо составляли кадриль с ярко выраженными девочками - оба стройные, молодцеватые такие. Дурачились напропалую, по нашим скромным представлениям. - А саму Гориславу видели? - спросил я, пытаясь повернуть к наиболее для меня интересному. - Собственно, никто никого там не видел доподлинно до самого завершения. Если не маска, то вуаль, если не вуалька, то жирный слой театрального грима. Наши с Владькой наряды ничего в этом роде не позволяли. Разве что я брови с усами начернил. Так вот. Внезапно подходит сам директор, лицо холостое и почти что духовное, хлопает по ладони стеком - такой знак верховенства - и рычит на нас обоих: "Извращенцы поганые. Назавтра каяться, пеплом голову посыпать, а вы в бабском платье щеголяете. Вот выдрать бы вас хорошенько и со смаком". Только абсолютный идиот пускается в разъяснения на горячую голову. Немного позже я понял, что их вовсе и не требовалось, - помните, Кон, что я говорил о девичьих колерах? Гориславин узнавался с полпинка. А директор нехило запал на знатную очкариху. Нет, такое надо было мигом сообразить и увести Влада подальше. Он сам мало того, что понимал всё до нитки, - конкретно нарывался. Мигом расстегнул тяжёлую пряжку ремня, сложил его вдвое и говорит: "Так что готов пострадать за обоих. Если вашему преподобию жалко хлыстик мочалить, как оно с малявками делает, - примите в руку более весомый аргумент". Поворачивается и нагибается: в левой руке широкая полоса спиртовой наппы, в правой - кокетливо приподнятый подол тартана, а под тартаном - белейшие трусики. Самый цимес и последняя капля были в том, что трусы оказались девчонские. Фирмы "Charlie for her", дорогущей и по происхождению мужской: для женщин, которые не уважают кружева с оборочками, этим Чарли ткался вариант без всего наносного. Отличали его два шва вместо трёх исконных, немного иная конфигурация и чуть большая плотность задней части - регулы, прокладки с крылышками, то, сё. До сих пор не знаю, провоцировал Владька ещё и этим или на самом деле ошибся после тотальной стирки в машине. Мальчишкам тоже, бывает, надвое застрачивают и без прорехи. Было бы что вынимать и обратно вкладывать. Да, я отвлёкся. Нет, что в директорском кабинете секут, и не одной только фасонной тросточкой, а чем похлеще, причём оба пола и с сердечного согласия родителей - знали все. И помалкивали. Кое-кому вообще нравилось - патриотические традиции, Домострой, Царскосельский лицей плюс воспитание британского стоицизма. Имею в виду не гимназистов, а их родичей. - И что - досталось ему? - спросил я, как бы сам не веря своему голосу. - В том-то и был замысел. Хотя Влад напрасно понадеялся, что того придурка остановят или сам опомнится. Будто оцепенели все... Включая меня самого. Самые первый удар окровенил голые ноги и повалил моего друга на колени, второй разрезал килт будто ножом, третий обратил ягодицы в багряное лохмотьё. Где там был хлопок, где кожа - не разобрать. А накануне четвёртого - я уже стащил с ноги сабо и стал заводить руку с ним над головой - тупо глазеющую публику раскидало в стороны. Некто в огромном викторианском кринолине рванул к месту священнодействия, протиснулся между жертвой и палачом и выхватил орудие из рук последнего. Девушка выпрямилась, рывком откинула с лица дивные вороные локоны и бесстрашно перехватила карающую длань в воздухе. "Это мой корсаж, - сказала она мягким контральто. - И мой килт. И мой галстук. И мой, слышите, мой! Названый брат". "Простите, увлёкся, - пробормотала эта сволочь. - Госпожа Горислава". Бросил ремень - пряжка глухо звякнула в пол - и отступил с позором. Девушка обвела взглядом всю диспозицию, слегка задержав его на мне. Удивительные были у неё глаза - затянутые перламутровой плевой и с этаким фасетчатым переливом: змея и оса в одно и то же время. Близорука была до ужаса плюс астигматизм - никакие линзы в те времена не помогали. Но в то же время даже тогда ничто не имело шанса от неё укрыться. Мигом заценила. "Свет, обуйтесь и помогите Владику подняться", - скомандовала она, сдирая с головы парик и одновременно нажимая на шкворень, управляющий кринолином, - отчего тот сплющился в овал, а сама она едва ли не облысела. Мы взялись за Владьку с обеих сторон, подтянули по рёбрам наряда или снаряда вверх и для устойчивости прижали к плоскому лифу. Прореху в его костюме закрыли волосами парика - этакий пышный турнюр, заткнутый за опояску. Только теперь я понял, что он делился укосом с посестрой, причём не однажды: тот же вороной цвет, то же роскошество. "Как ты, идти сможешь? - спросила Горислава. - Вот ведь кретин". "Христианин, если привлечь этимологию, - Владька даже хихикнул исподтишка. - Да ничего. Вот липкое всё и зудит противно". В общем, вечер мы трое провели в их семье, где кое-как привели эту задницу в чувство. Вызвали хирурга, который более свидетельствовал о травме, чем лечил, - родители Влада и Горицы, все четверо, неплохо соображали в гражданской обороне. Сообщили моим родакам: в попечительском совете это были фигуры влиятельные. Буквально через неделю директора отставили от конкретного управления школой. Диагноз - излишняя ретивость в праведных делах. Новый почти так же отчитывал, распинал, жучил, вызывал на кабинетное рандеву - от такого отеческого вразумления не пожелал отказаться ни один высокопоставленный и ответственный родитель. Однако из себя при людях наш шеф не выходил и под юбки старшеклассницам отнюдь не заглядывал. Не говоря о самых младшеньких. А мы трое с той поры подружились - не разлей вода. Каждая нехватка одного восполнялась за счёт прибыли другого. Нами козыряли на олимпиадах, задачки для которых спускал Физтех, а обзоры на вольную тему - Российская Академия Социального Прогнозирования и Университет Компаративной Лингвистики. Трогать нас побаивались: в делах Habeas Corpus`а, то есть телесной и духовной защиты, мы были непредсказуемо коварны. В нашей триаде Влад олицетворял ум и изворотливость, Горица - волю, а я... ну, наверное, грубую физическую силу. Вымахал к двенадцатому классу под метр девяносто и имел на редкость гармоничные пропорции. К тому же нам долго не находилось пристойной замены, а когда отыскалась и вовсю стала за честь учебного заведения - на горизонте перед нами во всю тысячу светодиодных ватт сверкал выпускной вечер. (Я хотел указать Свету на его неправильную латынь, а также странноватое понятие об электричестве - но решил, что академику видней. Тем более он, наконец, разошёлся во всю прыть, и теперь мне было что редактировать перед подачей на журнальную страницу. Если решусь подать. Всё-таки я вмешался - более или менее аккуратно: - Свет Михеевич, так что - не было у вас ни вмешательства старших, ни подростковых кризисов, ни внутренних конфликтов? - Не наивничайте напоказ, мой дорогой, - он гулко расхохотался. - Ну да, поначалу я до жути ревновал - было такое дело. Этим двоим и слов было не нужно, чтобы договориться. Собственно - этим восьмерым, их совокупное семейство работало как экипаж на четверной конской тяге. Я же долгое время существовал, так сказать, в облике пристяжного мерина, а мои собственные предки... Они вели себя типа пришей кому-то там хвост. Не мешали - и то слава Всевышнему. Свои развлечения находились. - А в этом чудном коллективе... да, вы не обмолвились насчет восьми членов? Там чем занимались? Сей вопрос с предсказуемым ответом был подготовлен мною загодя - я только и ждал, чтобы вклинить его в повествование. - Восьмеро - оттого, что для запечатления двух новых союзов жёнам понадобились новые же младенчики - дочка и сын, Анелька и Стефик. Живые куклята, с которыми радостно, бесшабашно и более-менее ответственно нянчились все остальные. Включая меня самого. Никто на них особо не фиксировался - просто жили бок о бок и радовались. Чем они и мы занимались помимо уничтожения памперсов и молочных смесей? Легко сказать. Отдавались разнообразным увлечениям, которые в конечном счёте позволяли наварить куда больше, чем регулярное сидение в офисах плюс сезонные приработки. Ломаная мебель в стиле ампир и модерн, прямо с помойки (это ведь главная городская беда - отвезти шкаф или кушетку на новую квартиру стоит дороже, чем купить на месте. Запачканные и провонявшие бомжатиной блонды широченных юбок и пелерин. Битые яйца - по-моему, Фаберже. Гнутые кирасы и шлемы со штампом фирмы Негроли, единственное, что не пригождалось в нашем мирном хозяйстве. Неисправный ткацкий стан девятнадцатого века, после приведения в чувство вполне годный для изготовления половиков и гобеленов. Кстати, тот Горькин кринолин на полуавтомате был идентичный и даже адекватный, только механику пришлось чуток осовременить. Вот во всём этом брик-а-браке мы и варились - что в дом,что на продажу, а что и просто на детали, пригодные в необозримом будущем. Владька же... Много позже я уяснил, что для него, бедняги, все девицы были, по сути, равны и все без надобности. Как и дамы в возрасте. Кроме Гориславы, что была неповторима в своём очаровании и нуждалась в кропотливой защите ото всех, кроме... В общем, кроме лучшего друга самого рыцаря-защитника. Вернее, это друг нуждался в некоем буфере между своим конструктивным и её агрессивным либидо. Субъект, которому и та, и другая сторона поверяют тайны и восторги. Умело прячущий кипение собственных кровей. Самоотверженный до идиотизма. Понятно, что я имею в виду себя. В общем, мы прошли через это - я имею в виду выпускной вечер, бал-маскарад по случаю того, что благонадёжные характеристики для ВУЗов уже написаны и подписаны, медали и аттестаты вручены, а директор и завучи одномоментно перешли в разряд безвредных штафирок. Нет, на балу всё было устроено по высшему разряду - темой заявлены моды периода меж двух мировых войн, слегка пряные, самую малость извращённые. Отчасти это соприкасалось с тем праздником, где мы изображали народных героев. Кем были мы с Владом - неважно, кажется, он косил под Сальвадора Дали, а я, с моим саженным ростом - под Оскара Уайльда; но вполне может быть и наоборот. А вот Горица изобразила из себя Коко Шанель, довольно-таки фантазийную, по правде. Маленькое чёрное платье-рубашка без талии и опояски создавало иллюзию, что между ним и телом совершенно ничего нет - такой тонкий и по виду влажный был шёлк. Длинная жемчужная нить в оправе крошечной двойной выпуклости выглядела куда более природной, чем вытащенное из моллюска. Сверхкороткая стрижка "бубикопф" шла Горице неимоверно: нежные впадинки на затылке, резко выступившие скулы, лучистые аспидные глаза модели Перуджино или Пьеро делла Франческа. Вдобавок и шапочка, плотно облегающая голову, усиливала сходство со сладостным эфебом эпохи Рисорджименто, а каблуки узконосых туфель сразу возвысили Гориславу над её окружением. И знаете, какую мысль - единственную - это пробудило во всех нас без исключения? Что хитрая девчонка желает насмерть забить конкурентов на пороге института. Задурить мозги своим персональным эндорфином. Тупые кастраты. Хилые импотенты. Задроты компьютерные. Он так расстроился, что со всей мочи стукнул себя кулаком по колену, я же наудачу спросил: - А если бы вы тогда перед ней раскрылись? Вам, как я понял, был двадцать один, да и она сама переступила через порог совершеннолетия. - Мы полагали, что с браком успеется. - Так признание в чувствах уже состоялось? - Всё-то вам, Кон, неймётся. Ну естественно, вначале мы могли бы сдуру окрутиться по всем правилам, в церкви с выходом на паперть - нас, видите ли, пугало, что это навечно. Временный, то бишь гражданский союз был для нас недоступен, и мы это понимали. - Как так? У меня немного иные данные. Тиски начали сжиматься года через два-три. - Угу, теоретически. А практически уж тогда норовили тянуть волыну. - Не понял. Волына - это оружие такое? - В известной мере да. Имею в виду, что граждански-брачное заявление, если оно исходило от типичных гетеросексуалов, могли рассматривать год-два, потому что наши властные предержатели не въезжали - как это можно хотеть понизиться в статусе. (Я всё размышлял про себя, куда мне девать его собственный лексический брик-а-брак, которым он щедро уснащает речь, а если в самом деле резать, то в каких размерах. А также - предварили ли они.. э... духовный союз телесным действием или и тут тоже... как его... волынили.) - Видите ли, есть такой непреложный закон, и под него подпало всё происходящее в брачной сфере, - продолжал Свет тем временем. - Если не желаешь расширяться - тебя неумолимо сузит. Если гражданский брак недостоин нормального человека - так и вообще запретим его для натуралов. Если двое настоящих гетериков любят друг друга настолько, что готовы всю жизнь смотреть друг другу в глаза и производить потомство в миссионерской позиции - это на всякий случай необходимо доказать суду... Тьфу, триумвирату значимых иереев. Местной комиссии по делам канонического брачного права. Анализы, пробы, врачебные заключения - вплоть до - прощупанной молчком - внутриматочной беременности невесты де факто. Чтобы уж точно не прогадать. - Дошло дело и до такого? - удивился я, хотя, в общем, знал. - Не думайте, что попы - такие уж ретрограды. С любовью им уже пришлось не так давно посчитаться. Старинные союзы учреждались вовсе не для этого: ради воспитания детей, земельной и хозяйственной общности, объединения государств. В общем, по соображениям политической экономии, из страха одиночества и смерти. Ну и чтобы не разжигаться, как заповедал апостол. И плодить дев и монахов, как сказал некий отец Церкви. Но, видите ли, в подсознании человека вопреки всему и всегда было заложено, что телесные союзы должны заключаться не абы как, а по необоримому тяготению. Сердечное согласие, признанное церковью, - суррогат, симулякр и протез. А всего последнего ни в каком брачном праве не записано и записано не будет - иначе границы, не дай Бог, пошатнутся, рухнут и получится нечто вконец расхристанное. Любовь ведь весьма склонна к ниспровержению всего и вся - собственно, это и есть то самое. Ей всё равно, на кого обрушиться и к кому притянуть. Я тоже готов был ниспровергать, вот именно. Хотя, если честно, боялся за свой талант. Психоз мага Мерлина: переспишь с девицей - и вся колдовская сила твоя уйдёт неведомо куда. Притом честный, узаконенный брак - он словно и не брак вовсе... Ох, простите. Вроде секса в смирительной рубашке, типа без разрушающих последствий. Осенённый благословением свыше. В общем, все эти страсти кипели на фоне университетской рутины и прорвались однажды на втором курсе, после отлично сданной сессии. Надо сказать, что одно время мы намеревались отяготить своими талантами разные вузы, чтобы не пихаться локтями хотя бы между с собой. Ограничились, однако, разными факультетами. Кажется, в тот знаменательный день мы трое немного опьянели - не столько от вина, сколько от подъёма чувств, который однозначно возникает в сколько-нибудь больших скоплениях народу. Собрались на квартире Владькиного кагала - всех коренных обитателей неким счастливым ветром унесло на дачу, такую же помпезно-беспорядочную. Пили хорошее вино, строгали и потребляли внутрь зерносалатики и сыроколбасы, смолили какие-то неблагонадёжные косячки - я тогда закурил впервые, но, как помню, даже понравилось. И самую чуточку развезло. Как бывает нередко, все сговорились не сговариваясь. Заполночь удалились гости - их терпеливо ждали кусок верёвки и открытая фрамуга в первом этаже общежития. Потом Владька убрал за нами всеми грязную посуду, сгрёб остатки в миску - для подвальных кошек, - протёр полы и в заключение пробормотал нечто вроде "Малькам обещал привезти игровые цацки на первом утреннем трейне". Остались мы вдвоём с Гориславой. Ни я, ни тем более она вовсе не чувствовали себя не к месту в этой комфортабельной казарме - как не чувствовали бы на поляне посреди ельника с густым подлеском. Я валялся кверху животом на экспонате по имени "козетка", сотворённом чьими-то бойкими ручками из развалившегося вдребезги дивана, Если вы въезжаете в эту разновидность мебели, то она узкая и имеет две низкие спинки, поставленные в головах углом друг к другу. И никакого изножья. Горица лихо выпуталась из платья - под ним оказался такой купальник телесного цвета с лёгкими кружавчиками, - и заявила, что ей требуется непременно стать под душ. Иначе она за себя не отвечает. "Ага, ты предупреди, когда моя очередь, - пробормотал я сонно. - Тож освеж-жуюсь и протрез-злюсь. Слышь, а почему тебе надо отвечать? В смысле перед кем?" "Перед тобой, я думаю", - ответила она серьёзно. "Так ты не думай вовсе", - пробормотал я и... И, понимаете, Кон, вино и листья как-то вмиг выветрились из мозгов. Драпировки опали книзу. Боди словно растворилось в коже - от женщины, которая меня оседлала, шёл аромат первоцветов и тугой весенней почки. - Знаете, Конни, это, пожалуй, не для интервью, - перебил он сам себя. - Хотя - не уверен, в чём будет польза для дела. То, что я, как это называется, был у Горицы первым мужчиной, - безусловно, лишнее. Противники могут спекулировать: мол, до тех пор нельзя верно заценить... хм... репродуктивные способности. В общем, когда мы оба лишились невинности раз этак десять подряд и способами, что всё более и более шли вразрез с приличием и благопристойностью, я, наконец, обрёл дар красноречия: "Горька, знаешь, если тебе надо... если ты хоть заикнёшься о венцах и узах, кольцах и звеньях, то можешь мною распорядиться как угодно". "Не распоряжусь, - вздохнула она. - Я ведь хроническая неплода, и это так теперь и останется". Было не очень ловко учинять ей допрос. Кое о чём я и сам догадывался. Горица от природы не любила детей - нет, не в том смысле, чтобы совсем не тетёшкать младенцев или не болеть истерией молодой матери вместе с самой мамашей. Наши малые ребята, чуть подросши, сделались отличными товарищами и собеседниками. Но ощутить, что внутри у тебя ворочается и колышется нечто... Нет, она не могла себе это представить без отвращения: чувство типичного мужчины, для которого его личное дитя берётся словно бы ниоткуда. И, как ей сказали, подобный изврат не лечится, потому что в глубине натуры она хочет остаться больной. Ненормальной. Инвалидкой, детородные органы которой постепенно и неуклонно атрофируются. "Ведь это странное существо - я сама, - объяснила мне тогда Горислава. - Не "Я плюс" или "Я минус", а некто цельный, неделимый и недоступный корректировке с перекодировкой". "И с очень неудобным профилем личности. Хотя для меня - самое то. Где у тебя впадины - там у меня выпуклости. Где у тебя выпуклости - там у меня впуклости. Слушай, а если залиться румянцем и попробовать гражданский союз?" - спросил я. "Светик, не дури. У них полностью закрытый анклав. Только равный с равным, равная с равной и прочие маргиналы. Так что, думаю, придётся нам отныне до конца века любодействовать". Она была права, но не совсем - лишь на тот момент. Видите ли, Кон. В корпусе богоугодного судна с самого начала была допущена некая брешь, куда проваливалось всё больше браков. Если признать, что главной целью супружества является производство потомства, то не успеешь оглянуться - и эта цель станет единственной. Однако существует уйма разнополых союзов, где потомство либо невозможно в принципе, либо находится под генетической угрозой - но взаимная тяга, тем не менее, очень сильна. Люди бесплодные или оперированные по медицинским показаниям - то и другое без обратного хода. Вообще-то первым позволяли "пролечиться" - да, я понимаю, термин вульгарный, но был в большом ходу. Родильницы, прошедшие через кесарево сечение по строгим медицинским показаниям. Старик и молодая женщина, куда реже - наоборот (последнее называлось "случаем Бредбери" или "синдромом лимонного мороженого с ванилью", по одноимённой новелле. Там молодой человек платонически влюбился в обаятельную старуху: чистая ваниль, ну а как же). Духовные любовники, которые не желали ничего более, кроме как жить под одной кровлей и не подвергаться остракизму за отсутствие деток. Наконец, те, чей пол в паспорте был определён исходя из чисто внешних признаков и по неким тайным причинам не подлежал пересмотру. Нисколько не андрогины - но так называемые "нечистики", "генетически неполноценные". Ну, и люди, не сумевшие доказать, что их семья была нормальной, - детдомовцы, усыновлённые, дети матерей или отцов-одиночек. - Один из доводов против гомосексуального союза - принятые в такую семью дети не получают должного примера и воспитываются в ущербной среде, - ответил я словно про себя. - Да, Кон. Вот вам ещё недостойные. Натуралы с необычным стереотипом поведения: мужчины - профессиональные няньки, модельеры, ткачи и вышивальщики, женщины - строители, дельцы и кадровые военные, - продолжал он перечислять. - Пример родителя считался заразительным. - Хороший брак взаимодополняем, но если оба супруга сходно одеты, сходно мыслят и плечом к плечу проделывают одинаковую работу... - размышлял я вслух. - Тогда он тоже не соответствует? Нет, аргументы, выводы и контрвыводы стоит выстроить по восходящей. - Ага. И нормальный плотский союз издавна (так нас уверили) заключался между одним мужчиной и одной женщиной. Не между мужчиной и несколькими женщинами, как в древнем иудействе и во всём огромном исламском мире. Не между женщиной и несколькими мужчинами - как в Тибете или "Махабхарате". И детей лучше воспитывать в традиционной семье. Традиция имеет прямое отношение к старине? Тогда смотри выше. В архаических племенах можно отыскать и кое-что поэкзотичней полигамии - например, когда права отца получает не зачинатель, а дядюшка со стороны матери. - Государство не имеет права менять юридические установления, - привёл я ещё один пункт спора. - Тогда чем оно вообще занималось во все дни, занимается сейчас и на кой хрен нужно в будущем? Блюсти и гнить? - рассмеялся он. - Ладно, это дело мы чуток переменили. Но тогда... Один список расширялся, другой - оставался в прежних границах. Почему никому не пришло в голову, что это глупо до преступности? - спросил я. - Почему да почему... Кроим по старым лекалам. По сути дела, "высокие браки" производили не детей - но старый взгляд на мир. За незыблемый эталон выдавалось то, что являлось лишь худосочным вариантом. Ограничения ведь не способствуют расцвету, правда? Бог есть Бог любви, но в ойкумене, построенной по Его заветам, этому чувству не находилось места, кроме как на книжных страницах или в этой... романтической дораме. - Но разве не было это предтечей иного? Всякий раз, когда... - Полно, не заставляйте меня разглядывать отжившее в микроскоп. Тем более что видение, которое открылось мне в ту ночь поближе к рассвету, было... скажем так, макроскопическим. Вот я и подогнал старца к самому главному. - Как это? - спросил я с готовностью. - Я ведь, как помните, сильно опасался за свой синкретический талант. Но вот когда я, даже не стряхнув с себя капель любовного пота, поднялся к окну и взглянул на щедрое звёздное небо имени святого Иммануила Канта... Весь мир представился мне невероятно сложной и гармоничной математической формулой. В ней было всё и везде, неразграничимое всё, простирающееся сквозь пределы, положенные вещам. Алеф, сконцентрировавшийся в геометрическую точку. Альфа, расплёснутая вплоть до омеги. И всё это пело, не разжимая губ, - некие пелены раскрывались и смежались вновь перед пилигримом, как веки огромных очей, в глуби зрачков упорно мелькало нечто.... Упрямая двойная звезда. Точка схода. Мишень для стрелы. Рычаг, надавив на который одним мизинцем, можно повернуть Землю. И в этот "момент всепостижения" я уже знал, что будет, словно читал однажды в детстве или ещё до материнской утробы, - и забыл. А теперь вспомнил - и отныне уже навсегда. - Но тогда вы не знали, что придётся делать, Свет Михеевич? - спросил я. - Ведь не знали же? - Разное бывает знание, - ответил он, приклонив голову к подлокотнику. То ли улыбался втайне от меня, в общем, довольно бездушной личности, придатка к видеомагу? То ли надел своего рода подвижную маску, не желая выказать страстное чувство? Обе последние фразы - явная заготовка для глянцевого разворота, подумал я почти с омерзением. Или красивого роликлипа. Но тотчас поправил сам себя: Свет хотел выступить напоказ, это, быть может, наипоследнейшее в жизни желание он выразил передо мной с предельной ясностью и скрупулёзностью. Потому я решил, что особо причёсывать не будем: ни его, ни меня. Что вылетело - то вылетело. Всё пустим в игру. - В общем, не зная ничего, я понимал, что с нынешнего утра мне будет идти масть. Не прямые козыри, но то, из чего они получаются благодаря известной доле нахальства. Он распрямился в кресле с выражением совершенно молодого озорства: - Я упомянул, что Владька оставил нас вдвоём нарочно? И другим то же завещал? В общем, к середине дня мы кое-как выползли из спальной берлоги старших (я слегка удивился тому, какой нехилый маршрут мы проделали под сурдинку страстных философских размышлений) и отправились на кухню, где заварили воду для заливки чая, соевого мяса и картофельных хлопьев. Что Горица не любила почти так же, как деток, - это готовить. Я тоже. Но не успели мы управиться с пищей, как в двери лязгнул замок, и Владька явился пред наши очи - без стыда и совести, но уж одно то хорошо, что с полным желудком. "Я так и думал, что вы проснулись, - сказал он, поздоровавшись. - А я решил на дачу не ехать - последний поезд отменили. И попросился на хату к Дезире". "Кто это?" - спросила Горька, подмигивая мне. Видите ли, если наш братец с полпинка вводит новую персону, так это не для того, чтобы нам промолчать. "Дезире - мой платонический любовник, - ответил он с тяжким вздохом. - Вы ведь давно догадались, что я скрытый гей? А вот из-за него стал явным - для себя и прочих. Хотя по паспорту он скорее тянет на любовницу. Пол женский, от рождения хирургических изменений не претерпевал. Формы скорей поджарые, чем тощие. Числит себя в мужчинах, психиатры с этим феноменом не справляются. Но поскольку считают, что гормональный сбой пустяковый и блажь пройдёт после первой же беременности, то препятствий для нашего высокого брака нет никаких. Так они заключили". "Красивый?" - спросила Горица. "Для меня - точно", - кивнул Влад. И напоказ открыл большущий медальон, который с недавних пор болтался у него на груди - цепь была прямо-таки олдерменская. Так предъявляют раковину с жемчугом внутри, подумал я. Уникальным жемчугом барокко. - Вы, я вижу, любите описывать жемчуг, - вставил я. - Ожерелье вашей девушки и всё такое. Свет нисколько не обиделся, что я его перебил. - Хорошая метафора для вашего представления, - ответил он. - Любовь ко всему прочему ещё и шип, острая соринка. Жало в плоть, о котором говорил апостол. А то, что плоть рождает в ответ... Бесформенное тело моллюска... Это и есть трансформация в жемчужину. Так вот. Дезире-Дезире Ромэйн-Брукс на "поколенной" миниатюре собственной работы был зримым воплощением гермафродита. Длинные, до плеч, кудри с правой стороны были заведены за маленькое ухо, украшенное висячей серьгой-канделябром, с левой - закрывали всё лицо вуалью, через которую злым вороным блеском светился глаз. Другой, на чистой стороне лица, был целомудренно прикрыт длинными ресницами. Нечто вроде кирасы или корсета из пурпурного сафьяна скрывало фигуру от плеч до самых бёдер - так до замужества утягивались старинные черкешенки. Только вот из-под длинной извитой пряди виделась бронзовая чашка, защищающая грудь со стороны сердца - деталь брони. Узкие белые рукава вытянулись вдоль боков жестом полной душевной открытости - однако правое запястье было широким, словно боевой наруч. Левое напоминало дамскую цепочку из мелких эмалевых звеньев - можно было поклясться, что в действительности на каждом тоже был запечатлён портрет. "Это он лично меня повторил двенадцать раз, - похвастался Владька. - И с двенадцатью разными гримасами. Прекрасный художник". "Художница", - фыркнула Горька. Впрочем, невеста, жених - или кто там ещё - любимого братца естественно бывает представлен домочадцам, а затем и внедрён в семью. При ближнем рассмотрении наш уникум оказался намного старше Владьки, лет этак на семь-восемь: морщины он искусно припудривал. Также был чуточку более остронос, чем портрет, и тем напомнил писателя по фамилии Н. В. Гоголь. А вот голос у него (Или неё? Мы за глаза именовали его "Дезире" и никак больше) - голос был чудесен. Волшебства в нём было заключено никак не менее, чем в кисти. Этот тембр, низкий и бархатистый, называется "альт" и свойствен женщинам и мальчикам. И заговорил Дезире вперёд Влада, по праву старшего. Оказывается, после нашей первой ночи, вернее, в нашу с Гориславой первую ночь они решили "огласиться" в церкви и ранним утром отнесли документы знакомому, что пребывал в сане и заверил обоих, что дело уж точно выгорит. Как знак раскаяния невесты и желания ввергнуться в данное от природы биологическое состояние. "Собственно, отец Пётар - из так называемых "неукладных", - пояснил Влад. - Впал в целибат - дело в ортодоксии непопулярное. Ни жениться не хочет, тем самым поддержав святое дело общего размножения, ни стать монахом. Вот такой он. Терпят пока, хотя сплетни уже вовсю ползут". "Не монах - это хорошо, значит, окрутить имеет право. Но если на него косятся, то мне придётся надеть платье! - ужаснулся Дезире. - Белое, атласное, сплошные кружева до пят. И фату - но уж это куда ни шло". В тот день на нём были узкие брюки-"скинни" и обтяжной жакет вплоть до бёдер, а под ним рубашка в оборках. Всё цвета сливочной помадки, никаких излишеств, очень изысканно. "Ну и нацепишь, не сахарный, - буркнул Владька. - Я вон фраков и чернофрачников тоже не люблю. Свадьба, может быть, и концерт, но ещё не похороны". "А почему фата - куда ни шло?" - спросила Горица. Дезире почесал щёку: "Гормоны, наверное. Как разволнуюсь - повсюду щетина лезет, будто у старой усатой тётки. Иногда чуть ли не из-под бритвы, говорят, если скоблить - хорошо стимулирует рост. А от депиляторов кожа сыпью покрывается - нежная больно". И тогда я совершил знаковое действие. Светослав Михеевич сделал паузу - безусловно, для того, чтобы мне задать вопрос: - Вы? А не Владислав, на котором всё основывалось? - Я, - подтвердил он. - Только первому камешку в лавине не стоит слишком гордиться. "Ваш отец Пётар, судя по всему - из так называемых клириков пограничья? - спросил я. - Что являются в гетто... в гей-резервацию? Приносят святые дары и утешительное слово? А приход часто означает работающую церковь. Если его пока не расстригли - право драко... бракосочетать на своей территории он имеет наряду с прочими таинствами". Прозвучало коряво, но уж вы, Кон, поправьте. Я фактически даю стенограмму. "Вот что значит гений! И тогда не придётся тратиться на блонды и флёрдоранж", - довольно ответил Владька. "Уже, - хмыкнул Дезире. - Для тебя. Надо же хоть чем траур приправить". Правда, на белом плате перед аналоем - ровно через два месяца - оба стояли в одинаково строгих брючных костюмах стального цвета и блузах с неброской вышивкой по вороту и обшлагам; разве что Дезире для маскировки перестегнулся на левую сторону. А с тылу и вообще походили друг на друга словно две капли - это я как держатель венца подтвержу. Вытянутые в струнку спины, тёмные, слегка подвитые пряди, раскинутые по плечам, и - увы - никаких вуалей. Но это я сильно забежал вперёд. Ибо знаете, какая была главная проблема свадьбы? Нас с Горькой пожелали иметь свидетелями. Вроде как есть суеверие относительно кума и кумы, но шафер и подружка нареченной - иное дело, подумалось мне. (Я ведь лелеял мутную надежду на то, что наш брачный вопрос утрясётся.) "Неловко вроде... - замялась Горица. - Вмешиваться в чужой способ существования". "Напротив, - увещевал отец Пётар (он её трусоватость вмиг раскусил). - Народ там весьма открытый. Вот съездите, посмотрите, что там у нас к чему: люди как люди, не такие усердные прихожане, как бы хотелось, но это другая статья. Пастырю всегда хочется большего, чем имеет. Тем более состав молящихся особенный: и католики, и меннониты, и огнепоклонники, и слепоглухонемые, и даже парочка буддистов. Всякому овощу своё время, фрукту - место". Сам он, вопреки тому, что говорил о нём Владька, нисколько не напоминал ни оперного кастрата, ни евнуха: кругленький, коренастый мужичок с бородой, такой же круглой и ухоженной, как он сам, и в колоратке. Было понятно, чем он так раздражил иерархов, что его пытались вывести за пределы епархии. Сам он водил, кстати, знатно. Перед носом юркого свадебного пикапчика, что мигом занырнул в прореху живой изгороди, разворачивались мощённые гравием серпантины и сады, уже слегка тронутые осенью. В садах высились подобия бревенчатых башен, трёх- и даже четырёхэтажных, на узком кирпичном или булыжном основании. При всей общности принципа ни одна из башен не была похожа на другую, а всё окружающее, с его разностильностью, ветхостью и так сказать, траченностью временем, было ухожено, как то, что отвоёвано с большим трудом и оттого весьма высоко ценится. "Бывшее садово-жилищное товарищество, - пояснял отец Пётар, крутя баранку. - Долгое время пребывало в центре городских новостроек, пока терпение управы не лопнуло. Выкупили для исчадий на их же деньги. Тесновато, вон укрепляют избяной фундамент и возводят этажи. Опробовали раз сто: получается довольно-таки надёжная конструкция". "Почему бы им не расшириться за счёт природы?" - спросил Владька. "Дети", - коротко ответил поп. Мы тихо удивились: в большом городе на выгул молодняка обращали меньше внимания, чем на сносные внутридомашние условия. Чад можно было всегда отправить в лесной лагерь или горнолыжный интернат, - да, в конце концов, их не больше, чем взрослых. Вон и мои старшие висят на одном мне. Семейство же, откуда пошли Влад и Горица, хоть и прибавило к Анне и Стефану ещё двух парней, но, по-моему, лишь в знак того, что в очередной раз перетасовало колоду, уже без такой легальности. Потому, кстати, их всех и не было с нами: боялись засветиться рядом с ненормалами. Ещё одна причина, отвратившая Горицу от деторождения: воплотившись, оно обращает вас в труса, а вашу нравственность - в нечто, плавно приближающееся к нулю. Отец Пётар припарковал машину в скверике под боком храма, такого же неказисто деревянного и вытянутого ввысь, как все прочие здешние строения. Вот если вы, Кон, смотрели то, что осталось от Кижей... "Видел, конечно, - ответил я. - Принимал участие в обновлении. Реориентация по прежним сторонам света. А то дерево изгнивало без запланированных строителями сквозняков". "А. Здешние умельцы использовали кое-что получше северной сосны с осиной. В общем, нам четверым было велено подождать, пока священник сменит один облик на другой. А после по нам зазвонят все колокола". И вот мы услышали необычайной красоты и мягкости, поистине малиновый звон. Кто и где раздобыл такую музыку для небольшой, по виду провинциальной церквушки? Обручников ввели в придел, где они на глазах у попа и причта обменялись кольцами - совершенно одного размера. А потом случилось самое главное в их жизни. Как показало дальнейшее, в нашей с Горицей - тоже. Вертеться во время венчального обряда, а тем более обмениваться репликами непристойно, только церковь была такая маленькая и гулкая, да и пение с хор шло вроде не волнами, а непрерывным потоком. Публика тесно обступила брачующихся. И, знаете, детей там было конкретно много! Пары тоже были далеко не все однородные - скорее наоборот, такого многообразия видов я во всю жизнь не встречал. Что совсем вгоняло в ступор - собачки на руках у многих: небольшие и совсем крохотные. И хоть вся масса народу благоговейно держала ротовое отверстие на замке, в воздухе стоял постоянный шорох - будто перелетали с места на место осенние мысли. Надо сказать, что держать корону весь положенный час, даже время от времени перекидывая из руки в руку, - вообще-то дело утомительное. Но отец Пётор вроде бы подсократил обряд, а может быть, сам воздух был такой спёртый, что предметы в нём конкретно висли. Всё в целом действовало как наркотик, ладно что бодрящий, а то было бы зрелище - нам с Гориславой хлопнуться на пол, прямо друг на друга. "Пустите... пустите собак приходить ко мне", - вдруг прошелестела она, и я догадался, что первой не выдержит она. По счастью, отец Пётор аккуратно закруглил обряд. А, может быть, просто так совпало - в дальнейшем я убедился, что он не поступается принципами, коль скоро обзавелся. Ну, значит, вот. Когда основное дело завершилось, нас четверых стали представлять самым именитым из собрания. И вот за что зацепился мой личный взгляд: кантором был полноватый мужчина в летах, ти-шорте и слаксах. Носитель упоительнейшего контртенора. Борислав Жаровски. - Как, тот самый Жаровски? - воскликнул я. Такой детали я не предусмотрел. - Сын. Голос вместе со строением связок и уникальной тесситурой перешёл к нему по наследству. Хотя - да, в известной мере "тот самый знаменитый Жар". В быту он обладал не баритоном и не тенором, как практикующие контртенора, - вы ведь знаете, что тембр этот создаётся искусственно? Но голосом озорного мальчишки-пажа. Совершенно неподходящим для отца трёх детей, по причине такого случая - незаконных. Это я вскользь определяю за отсутствием термина: рождённых мимо брака у нас запрещено клеймить года с девятьсот семнадцатого". - "Как правило, современный певец-контртенор - это фальцетист, то есть вокалист, поющий в альтовой или сопрановой тесситуре за счёт использования фальцетного регистра своего голоса", - механически процитировал я. - Не обращайте внимания, Свет, это для моих клиентов. "Голосовой аппарат такого певца благополучно мутировал в период полового созревания, и его естественным певческим и разговорным голосом является тенор, баритон или даже бас. Однако в крайне редких случаях у мужчины сохраняется способность петь альтом или сопрано, не задействуя фальцет. Голоса таких певцов в период взросления практически не изменяются, оставаясь высокими. Причины, по которым это происходит, не всегда очевидны, и необычная природа таких голосов, к сожалению, достаточно часто становится предметом различных мистификаций". - Я вас не понял, Кон, - улыбнулся Свет. - Да и я себя не понимаю, - ответил я шуткой. - Кажется, голос, от природы высокий, вызывал тогда сомнения в мужественности его обладателя. В конце концов, кастраты-сопранисты считались отменными, неутомимыми любовниками... но уж никак не отцами. И вступать в брак им не позволялось даже в случае пылкой и верной влюблённости - по крайней мере, в католический. - Эндокринный евнух. Вот как называли нашего Борислава - борца за славу. Возможно, ему повредил конфликт с "духовными" певцами, которые первыми расстарались его опорочить. Может быть - его вынужденное распутство, ограниченное одной наполовину профессиональной певицей. А теперь ему вместо мировой славы приходилось натаскивать мальчишек-хористов - причём одному: небольшой голос его партнёрши был уничтожен тройными родами. Видите ли, акушерок никто не обучал тому, как сохранить материнский талант. Они заточены совсем на другое... Всё это Борислав поведал наполовину шёпотом, не желая растрачивать голос по-пустому. "Спасибо. Не слышала, ничего подобного вот этому, сегодня", - пробормотала Горица. "Ангельские песнопения в последнее время непопулярны, - ответил он. - Возможно, и не зря. Голос женщины, в отличие от мужского контртенора, имеет силу передать драму и трагедию". "Вы хотели сказать, что Горислава..." - начал Дезире. "Да. У меня опыт не одного певца, но и педагога, который ставит, сохраняет и приводит в чувство чужие голоса, - кивнул Борислав. - У вас, моя милая, латентный контр-альт (он так и сказал) весьма редкого оттенка. Я бы рискнул сравнить его с Aloxe Corton grand cru урожая тысяча девятьсот тринадцатого года: королевский бархат, расстеленный на тенистой лесной поляне, и поверх него - лепестки чёрных роз". "Удивительное сравнение: изящное, но вроде бы не вполне корректное с точки зрения винодела или сомелье", - ответил я. А сама Горица сказала чуть громче прежнего: "Может быть, такой голос, как мой, дарят не для того, чтобы петь. И оттачивать его приходится совсем иными методами, чем традиционные". Право, я и тогда не понял, о чём это она, и по сю пору не совсем догадался... Возможно, она подумывала стать квир-агитатором, в какой роли ей так и не пришлось выступить. На обратном пути в город, уже на типичном "гей-рикше" (небольшой велосипед-тандем с боковой пассажирской гондолой, раскрашенный пёстренько, но с большим вкусом) Горица сказала, вздохнув: "Я тоже бы не против здесь окрутиться, да не судьба, наверное..." "Так, как мы, - не наверное, а точно, - отозвался Дезире с интонацией бывалого философа. - Эскулапы от церкви свои диагнозы к лучшему не пересматривают. Разве к худшему. Но если подтолкнуть ситуацию именно туда?" Она с удивлением повернулась к нему (как вы понимаете, размешались мы внутри этого горохового стручка в затылок друг другу): "Не хочется быть ханжой, приверженной штампу в паспорте, но куда уж дальше толкать: ни тебе высокого брака, ни гражданского союза". "Если не.., то, - ответил он. - И падеж - вместо родительного именительный". "Что за ребус?" "Милая моя, очень просто. Если не церковь, то запись, сделанная тем же отцом Пётаром в книге регистраций. Он ведь по совместительству работает загсом". "Но как я...?" "Переведитесь в другой разряд. Операция по минимальной коррекции пола, - сказал он деловито. - Липосакция груди - если это ваше можно счесть женской грудью. И наращение, уж извините, клитора примерно втрое - как там получится. Жир не гель и не гиалуроновая кислота, ничего не отравит, понемногу рассосётся от гимнастики, а мускулы останутся. Мне кажется, надлежащим образом оформленные и снабжённые печатями медучреждений, эти документы подействуют на святош наподобие касторки или, по выбору, душа Шарко. Они и без того в вас не уверены". "Получается, что снова не вы, Свет, открыли Америку, - у меня получился туповатый парадокс, Америка ведь синоним Нового Света". "Разумеется, - согласился он. - И не Владька. Но присутствие кого-то из нас двоих послужило катализатором". Вздохнул: "Раздуть из мухи слона в нашем мире умел каждый. И прямо, и переносно. В общем, нашёлся гинеколог, через которого купили другого гинеколога, уже, так сказать, косметического, а тот устроил наполовину фальшивый визит в дорогую коррекционную клинику. Вообще-то упомянутое лечебное учреждение специализировалось на тайных абортах и кесаревых сечениях. Отчего-то всё больше законнейших супруг боялось того, что у них внутри, - словно это опухоль, притом не слишком доброкачественная. - Погодите, - сказал я Свету. - Ведь любой страх чем-то обоснован. Рациональным или иррациональным - другой вопрос. Немногие из женщин тогда умели зачать и мало кто из них - родить естественным путём. - Если женщина не желает остаться неплодной, как велит судьба, и возносит мольбы, чтобы получить семя, и если искусный врач спасает вместе с нею и дочь, потому что жизнь человеческая священна, - мы имеем уже двух особей, негодных для того, чтобы верно размножиться. То же с болезнями, которым не дают проредить человечество частым гребнем. Естественный отбор - по природе штука жестокая и недостойная высокоразумных. Если его отменить и одновременно приложить усилия к тому, чтобы сапиенс лавинообразно размножился, мы получим популяцию больных. Или - грандиозный парадокс. Ведь спасение, бывает, приходит вопреки, а не согласуясь с намерениями. Свет Михеевич явно цитировал один из собственных культурологических трудов. Но отчего ж нет? Разве он - не владелец своим разнообразнейшим плодам наравне со спутницей жизни? Оттого я не стал указывать ему на цитату, лишь спросил: - Насколько я понимаю, уловка удалась. В верхах не упустили возможности отплатить Гориславе за необычайность и мигом понизили в статусе. - Вот именно, Кон: то, чего мы и добивались, - старик улыбнулся в очередной раз. - И брали на себя ответственность за последствия. Все, даже Влад и его Дезире, считали это милой романтической блажью. Вот как, например, члены маргинального Сообщества желают испытать брачных таинств, чтоб уважать себя заставить. Так ведь по существу им это необходимо не больше, чем рыбка зонтик и попу гармонь. Равенство им требуется, а вовсе не тождество. И для прикупа - скромные льготы в плане медицинских страховок и уменьшения налога на наследство и усыновление. Но мы с Горицей подспудно догадывались, что речь пойдёт о гораздо большем, чем мы сами. Для регистрации "низшего" союза не требуется выжидать так долго, как ради священного бракосочетания. Разве что слегка залечить синяки от пластической операции. Когда мы четверо доложились отцу Пётару, он только вздохнул: "Так и жду, что меня вот-вот извергнут из сана. Не за венчание, меня нередко для такого выбирают, ибо моден вельми. Не за то, что произошло оно в неподходящем храме - возьмём как благой пример для извращенцев. Но за одни только брюки: хотя, собственно, было их две пары. Так что давайте в самом деле поторопимся - оглашений вам не надо, просто зайти в ризницу моей церкви, я там гроссбухи держу. И компьютер со встроенными демо-статистическими программами". Но вот что забавно. Когда венчались Владька и Дезире, было, по моим представлениям, много публики - полная церковь. Но едва мы с невестой успели набрать на экране и ввести документы, подтвердить допуск и заверить своими подписями распечатки, как уже вся площадь оказалась забита народом под завязку. Мы даже перепугались немного на выходе, хотя наши свидетели, те же Влад и Дезире, остались невозмутимы. Но вся эта публика улыбалась навстречу, размахивая цветами, радужными флажками и надувными шарами, перетянутыми в виде пузатых драконов и толстокрылых фениксов. И, кстати, не была такой уж гомогенной: мужские и женские островки перемежались с массой, где оба пола были по видимости перемешаны и щедро усыпаны сверху детишками, что сидели на плечах и на руках собравшихся. "Понимаете, Светослав, - объяснил священник, - ваши друзья формально двигались от исключения к признанной норме. Всего лишь любопытное и вдохновляющее зрелище. Вы с Горицей совершили противоположное. Оттого вас примут как братьев, что бы то ни было". Мы с женой переглянулись - и я вспомнил, что её желание относилось, по сути дела, не к замужеству, а к тому, чтобы побыть - пребыть сколько-нисколько - в этом тесно обжитом и беспорядочно устроенном оазисе. "Надеюсь, у вас не будет трений с семьями", - продолжал отец Пётар. "Мои родители считают сына достаточно взрослым и дурным, чтобы предоставить самому себе", - ответил я. "А для наших с Владькой дело почти не изменится, - сказала Горица. - Вот когда братец удрал к своему женомужу, они почувствовали себя до неприличия свободными". Квартира - собственно, огромный пентхаус длиной во весь этаж, который нашим старикам удалось купить несколько лет назад вместо двух небольших квартир в разных концах города - позволяла увидеть мир с высоты птичьего полёта, но была слишком похожа на обитель горных орлов. Я, сидя в этом гнезде, быстро начинал тосковать о мягкой траве и тенистых деревьях. И знаете, о чём? О ребятишках, которые возятся в этой тени и мягкости. Не своих, так чужих. Длительное пребывание в семье, где неясно, кто чей, во всяком случае, в плане владения, стёрло имущественную грань. И тогда мы оба почувствовали, что сделано ещё не всё. Посоветовавшись с друзьями, мы снова рассчитали минимальное воздействие. "Газон юрту выдержит, - кратко сказал Влад. - А сама юрта с усовершенствованной печью Чейба выдерживает до минус тридцати. Современные биотуалеты не воняют, столовые и бани в резервации недороги". "А мощный комп с интернетом внутри этих войлоков можно разместить? - спросила Горица. - Больше нам со Светом ничего не понадобится". И вот мы оставили нашу выгородку в пентхаусе и перешли на работу в анклав. А в чём заключалась эта работа - вам можно не спрашивать. Вначале - сравнительный подсчёт рождений. "Ты не задумывалась, с какой стати у маргиналов берётся так много малышни по сравнению с гетеросексуалистами?" - спрашивал я свою жёнку. "Да нет. Задачка для первоклассника. Погляди на обычную малую семью. Своего ребёнка сразу не заводят, потому что карьере помешает или просто физически не получается - механизм последнее время закапризничал. Чужого не принимают в семью - а как с ним быть, если потом явится свой? Мало кто не охладеет к приёмышу. У мужа может быть хилое семя, у его половины - слишком пылкое желание или, напротив, подсознательная неприязнь к вынашиванию". "Как у тебя самой", подумал я, но не сказал. Уж и то было лишним и травматическим, что Горька о том упомянула. "И оба замкнуты друг на друге: из брака не освобождаются, не гуляют на сторону. С точки зрения морали это, пожалуй, замечательно, но ни его, ни её природа не создала для того, чтобы иметь детей от одного партнёра. Феромоны связывают двоих не более чем на три года". - Иначе - вырождение потомства, - вырвалось у меня. - Действующее немногим слабее, чем толчение крови в одной большой ступе вроде династии Габсбургов. - Да, - кивнул Свет, - Генетическое вырождение рода хомо. Зверь, рыскающий в ночи. - Мы забыли ещё одного зверя - СПИД, - сказал я. - Как насчёт этого? - Геям угрожает ВИЧ, а молодым матерям - сепсис, паренхиматозное кровотечение и современный аналог родильной горячки. Тридцать лет назад вероятность того, другого и третьего стала примерно одинакова, - хмыкнул он. - Но слушайте дальше, ладно? "Знаешь, - продолжала Горислава, - я просчитала: подобная замкнутость мужа и жены друг на друге требует гарантий безопасности в виде бурно растущего населения. Можешь проверить выкладки. Промискуитет в небольших архаических племенах держался буквально миллионы лет, и в это время не было особенной нужды развивать цивилизацию потребления". "Но это не объясняет, отчего, перефразируя священный текст, у неплодного больше чад, чем у плодовитых", - сказал я. Собственно, это была игра в вопросы-ответы: возможность разложить на составляющие единую мысль, возникшую в двух наших головах. Понимаете, Кон? - Я понял, - кивнул я. "Давай рассмотрим случаи по отдельности, - продолжала она. - Не все мужчины-геи, пребывая в латентной стадии, питают отвращение к сексу с противоположным полом, просто нет для них в этом большой радости, а другой не ведают. Имеют дело с женщиной, но не любят её. Только детей, причём без меры. А нормалы-натуралы не понимают разницы. Да, многие числятся и сами числят себя в натуралах, даже проходят через венчание, потому что нет возможности разглядеть отличие ни в какой электронный микроскоп. А когда приходит прозрение насчёт своей сути - дело бывает уже сделано, мышеловка захлопнулась. Хотя кое-кто из сознательных геев и тогда может с содроганием, скрепя сердце и смирив плоть, всё же причаститься даме, которая так желает дитя, что ей всё равно с кем переспать. Лишь бы партнёр хоть временно, а числился в мужьях. Насчёт женщин-лесби ещё и проще: им не нужно возбуждаться, чтобы забеременеть. Как не было нужно подавляющему большинству супруг прошлых веков. Учти, искусственные способы осеменения можно не учитывать, потому что в резервациях это давно перестало быть популярным. Слишком лёгкое решение вопроса". - Как я помню, - продолжил он, - именно благодаря возможности для однополых получить своего собственного ребёнка произошёл очередной перелом в государственном сознании. Гомосексуалов попытались законодательно лишить родительских прав на свою плоть и кровь. Но ведь невозможно было применить такое к их нормальным партнёрам - бывшим, разумею, а не покрывающим. Гей ведь нечасто сходится с лесбиянкой - слишком много отвращения на одну зачатую душу. - Также правительство рисковало оказаться буквально по маковку в доносах самого сволочного толка, - улыбнулся я. В основном тому, что из задающего вопросы стал отвечающим на них. - В извращенцы легко могли попасть верные муж и жена, что предохраняются несколько нетрадиционным способом, - добавил Свет. - Ибо пользуются приёмами и позами, сильно отличающимися от миссионерской, но куда более способствующими зачатию. А также те, кто получает удовольствие в форме бурного оргазма с кошачьими воплями и непроизвольным истязанием своей половинки. И об этом мы говорили с моей Гориславой, потому что, если покопаться, во многом нарушали стереотип идеальной пары. В такой атмосфере борьбы и натиска нам ведь тоже начало хотеться приплода. Мне, во всяком случае. - А если усердствовать в отъёме, - попытался я снова повернуть Света в желанное русло, - сразу возникнут проблемы, которых никто не предсказал. При всём уме и изощрённости. - Ну да. В частности, куда девать отбракованных детишек, когда детдома переполнены, а гипотетические приёмные родители сами нуждаются в многоэтажной проверке? Что до детей гетто, ничьих и всеобщих, - тамошние семьи были слишком разветвлёнными, чтобы выследить ребёнка: не один опекун, так другой, не троюродный дедушка, так двоюродный свояк мачехи. И над ними тоже надо бдеть - не подпадают ли под новую думскую поправку в законе. - Так что дети в резервации как бы парили в воздухе, - рассмеялся я, слегка переиначив ходкую пословицу тех времён. - Вырывать их приходилось не из ячейки, как в городах, а из крепко сплетенной сети. - О да. И вновь изобретались ограничения в детовладении, и снова возникали уловки. В общем, болото всё разрасталось, в нём грозил увязнуть весь мир - и так продолжалось до тех пор, пока иерархи и законники не перешли от запретов к утверждению. Сформулировали кодекс о нормальном "увенчанном" браке, правда, с небольшими допусками, так сказать, на вырост: за дверь спальни обязались не лезть, петтинг онанизмом не считать, пасхальной исповеди не требовать, к модам и гендерным ролям особо не придираться, но зато, как и раньше, отдавать детей в элитные спецгимназии для натаски. Чтобы воспитывались в единственно правой вере. А всем прочим бросили мясную кость: вы хоть не в браке, но в законе, ваши щенята - тоже, их от вас не отнимаем; но никаких иных потачек и поблажек. Пробивайтесь в жизни как умеете. - Всем прочим, - энергично подчеркнул я. - Именно, - Свет кивнул, приподнимаясь на локтях. - А различий между людьми и способами их сношений куда больше, чем кажется профану. Потому-то организовались коммуны. Квир-коммуны, если быть точным. То есть содружества, которые охраняли интересы не таких, как все. По сути - вообще всех. - Помню, - сказал я. - Был старинный лозунг Радуги: "Защищая исключения, мы утверждаем норму". И кое-что противоположное, но по сути идентичное. "Никакой "социальной нормы" не существует. Мы никому ничего не должны. Нас очень много, и ровно столько же наших самоидентификаций. У нас есть сходства - с кем-то больше, с кем-то меньше, - но это еще не повод нарисовать "надцать" шаблонов и всех подгонять под тот или иной. Нам давно уже обрыдло менять один шаблон на другой - общество настругало их полный набор, но это просто многоквартирная клетка вместо однокомнатной, а не широта ойкумены". - Поначалу Содружество занималось только материальной частью, - продолжил Влад. - Вступая в организацию, ты обязывался служить её благосостоянию во имя других сотоварищей - а ведь среди её членов были очень даровитые и практически не находилось лентяев. Лодыри и идиоты могли без проблем существовать в цивилизованном слое и не высовываться - рубили лишь выдающиеся головы. - Как я понимаю, государство и церковь вас щадили, потому что не верили в успешность замысла? Подобное социальное устройство опорочило себя в двадцатом веке, - спросил я. - Теперь мы куда лучше прежнего знаем о глобальной квир-сети, - спросил я, - которая соединяла все малые гетто своей паутиной. Её ещё называли Голубым Архипелагом или Лазурным Флотом - потому что наши поселения окружали города, как острова - континент или шлюпки - флагманский корабль и всё дробились и множились. - Вот именно. Лёгкий доступ в эту сеть и манипулирование информацией осуществлялся только из гетто, в крупных населённых пунктах происходила лишь профанная загрузка данных. Всего-навсего статистика - но и она сама по себе способна была повергнуть в шок любого. - Вы, Свет, рассказывали, как были потрясены в своё первое "туристское" утро, выглянув из шатра и обнаружив себя среди маленькой гетеросексуальной общины, изъясняющейся в основном жестами. - О, я не о том. Хотя - подобные клубы собрались везде, где соглашались предоставить им кров. Привыкли общаться и заключать браки среди своих - иного, можно сказать, им не было дано. Производили на свет замечательных детей, которые буквально от рождения владели двумя языками: звуков и жестов. И оскорбились почти смертельно, когда им было отказано в благословении. По правде говоря, я не ощущал, что их так много, пока оперировал голыми цифрами. Но когда узрел - понял, что цифры далеко не абстрактны. Три апельсина в определённых условиях могут не быть равны трём принцессам. Математика мироздания - не то, что строки и колонки формул на экране или в тетради. - Как-то вы не очень показываете нам свои гениальные выкладки. - Боюсь, что наскучил и без того. Но вкратце: гетто аккумулировали в себя все отклонения, которые когда-либо препятствовали включению в соты. То бишь в нормальную жизнь общества. Вы наверняка знаете, что глухонемых, слепоглухих и людей без обоняния в ту пору ни за что не соглашались венчать. То же получилось с гипофизарным нанизмом, прогерией, аутизмом и другими наследственными пороками - ведь в таких союзах вполне может зародиться неполноценное потомство. Запретить рожать его нельзя, негуманно, и власти думали таким образом хотя бы ограничить в числе. Не в плане вразумления грешников, но в том, что маргиналы стремятся, так сказать, прокатиться по дешёвке, за чужой счёт, а рисковать собственной плотью будто бы не станут. - А они как раз пошли на риск, - поддержал я разговор. - Не под эгидой, не обладая доброкачественным правом, так сказать, на плод своих чресел... - Да. И мы обсчитали данные - процент народившихся геев, андрогинов, немтырей, дальтоников, гемофиликов, даунов и прочего "ковчежного балласта", "сырья для печи" с самого начала не превышал того же в городах. - По-моему, у вас получается несколько иная дихотомия, чем ожидалось: не "основная территория - резервации", а "города - фермы", - констатировал я. Снова общее место, ну и что ж... - Разумеется. Город - место для имеющих привилегии, так что туда стДезирелись не столько ради комфорта, сколько во имя престижа. Сельское же хозяйство давно уже было неприбыльным, а с тех пор, как туда начали оттеснять неугодных, - буквально позорным для нормально ориентированного человека. Но вот ненормальные, которых бросили добывать себе подножный корм, за считанные годы возродили землю - в полном смысле подняли из праха. Они ведь умели сойти с общей колеи - начали не с насилия над планетой, а с того, что прислушались, чего она хочет и что может подарить от избытка. Так же обошлись с архитектурой - основательно реставрировали имеющиеся развалины, кстати подобрав никому не нужный мусор. То общество, которого желали власть имущие, было построено как соты или однородная кристаллическая решётка: слышали ведь выражение "семья - первичная ячейка общества"? А структура резерваций, над которой и не трудились-то особо, была мало системной, разнородной, растущей, постоянно корректирующей сама себя - словом, живой. Постепенно мы нащупали числовой парадокс - впрочем, лежащий на поверхности. Исключение, как известно, потому лишь исключение, что оно в меньшинстве. Геев - не более пяти процентов, лесбиянок - четырех, синдром Морриса (это если хромосомный мужчина упакован в элегантную женскую оболочку) - один случай на десять тысяч, глухонемота - от четырёх до сорока на то же количество. Причём последний недуг передаётся по наследству куда реже серповидно-клеточной анемии (которая в латентной форме до крайности полезна) и много чаще склонности к однополым сношениям. Также среди отверженных системой оказалось немало народу, в остальном вполне себе приличного и в общем гетеросексуального, но который с превеликой радостью овладевал БДСМ-темой, то есть играми в господина и раба, приказание - наказание, сурового палача и импозантную камеру пыток. Судя по всему, этот разряд человечества весьма драматически переживал свою обыкновенность и стДезирелся её искупить. Причём с немалой долей здравого юмора. Я отметил было переправить в записи "здравый" на "здоровый", но решил, что успею и вообще так своеобразнее. Тем более что мой собеседник продолжал с прежним напором: - Статистика, даже в простейшей форме, - штука убойная. Суммарное число тех аномальных случаев, которые традиционно препятствовали заключению брака, превышало то же для положительных показаний. Нормальность, таким образом, осталась в прискорбном меньшинстве. - Тогда что такое норма, Светослав? Отсутствие своеобразия? Личностного начала? Некоей закваски? - Вы, Кон, задали вопрос, в котором уже содержится ответ. Утвердительный. Норма - не вековечный монумент, от которого необходимо периодически отсекать лишнее, а опора шатра, на котором всё держится, откуда убегает и куда прибегает... Но всего лишь голый шест, сферу вокруг которого составляет танец. - Танец сотворения, - добавил я, стремясь его подстегнуть. - Точка - линия уже имеются. Сфера? - Не торопись, мальчик. Ах, вы - не он? Мы рассмеялись - каждый своему. - Когда плодишь тайны, невольно имеешь в виду, что им предстоит когда-либо сделаться всеобщим и скандальным достоянием. Иначе зачем их копить, будто снег на горном склоне? Можно ведь потихоньку спускать малые лавины. Результаты исследований мы отнюдь не оглашали, - продолжил Свет с довольно мрачной миной. - Сердцевина их - обширная формула, что постепенно рождалась из комка статистических взаимосвязей, как статуя из бесформенной глыбы, и обладала"латентной порождающей способностью", - обратила на себя внимание деятелей чистой науки, но пока не привлекла внимания практиков. Когда боги желают наказать, то прежде всего лишают разума... - Тогда что же сорвало вниз крышу общественного мнения? - спросил я чуть заученно. - Снова наши дети. Даже не то, что их много, а их, так сказать, моральная и материальная устойчивость. Их выпускали за границы наших малых и средних анклавов, и невооружённым глазом было видно, что они более развиты умственно, лучше знают себя и успешней собой управляют - и куда меньше городских поддаются провокациям "добрых дядечек". Огорчительная суть дела была в том, что внутри микросемей ребёнка подавляют, пусть даже самым мягким образом, - без этого отцу и матери не настоять на своём мнении, горячо желанном. Как же, мама-папа по определению самые умные и самые добрые! И такие отпрыски делаются лёгкими жертвами. Насилие лежит в сердцевине педофилии, скотоложества и иных, даже более худших пороков: тех, где не может быть равенства разумов и противостояния воль. - Любовь к существу "низшей" расы фактически приравнивалась к сексу с обезьяной, - кивнул я, - ровно до тех пор, пока человечество не поняло всей жути расизма. Это никак не касается мифических созданий - от русалок и чупакабр до инопланетян. Разница в летах сама по себе не пагубна для любви: лишь если младший в паре имеет не столько тело, сколько душу ребёнка, тогда это похоть. Нет, Лолита - и вообще не дитя. Мне однажды дали почитать "Шали" Мопассана. Вообразите изысканную карлицу с идеальными пропорциями и золотистой кожей. Среди ваших фриков ведь были и такие сообщества? - Плюс их дети, в том числе от "крупномерных" - кивнул он. - Которые нисколько не наследовали ущерба родителей. У нас ведь собрались лучшие специалисты по репродукции, пренатальному генетическому конструированию и коррекции пола. И ещё - малорослые негрилли, негрито и бушмены в дальних анклавах вместе с их помесями. Так что мы понимали, в чём дело. И у наших потомков тоже был разнообразный опыт - куда более разнообразный и многосторонний, чем мог быть у городских и рождённых в законном сожительстве. Они, в частности, испытали на себе многообразие людских мнений и были не конформны и не слишком доверчивы. Да и присмотреть за ними всегда находилось кому - в таких-то сложносоставных семьях, как наши. - В общем, создалось мнение, что вы портите юных, а не защищаете, - резюмировал я. - Именно. Но опять-таки, давление было оказано не прямо. От нас забрали отца Пётара и его друга Борислава. Под благовидным и даже лестным предлогом: дали богатейший приход в стане натуралов. Отказ от кормного места, ясное дело, грозил куда худшей бедой, чем нищета. Вообще всё это было частью если не общей стратегии Городов, то, по крайней мере, принятой ими тактики: расширяли и сужали допуски, то разрешали, то запрещали различные виды союзов, пытались овладеть ситуацией в гетто через шантаж и подкуп. И старались по мере возможностей спешить с этим. Поэтому на смену изгнанной паре буквально через день явился новый священник вместе с дочкой-кантором. Пеший проход обоих от границы анклава до места, где им предстояло жить и окормлять, был обставлен со знанием дела. Высокий, по-военному стройный мужчина в светло-сером подряснике - стояла поздняя весна, роскошные вороные кудри до плеч ниспадали из-под скуфьи водопадом, сливаясь со стильной бородкой, колёсики видавшего виды чемодана скрежетали позади. Карие глаза из-под соболиных бровей с видимым безразличием пропускали через себя всю нашу кунсткамеру: изящную, словно куколка, лилипутку на руках у здоровенного трансвестита в расшитом цветочками батистовом хитоне, чету лесбиянок в испанских юбках и шалях, накинутых поверх лифа и гребня-пейнеты, сладкая парочка, топ и его верная саба, в латексе и ошейниках, семейство глухонемых геев (четверо взрослых и двое малышей), азартно жестикулирующих между собой. Кое-какие мимические телодвижения (типа мизинца в приоткрытом рту) казались непристойны в своей невинности. Девушка в белом платье, кружевной косынке, туго замотанной вокруг головы и шеи, и с саквояжем только и делала, что напоказ отстранялась. В самом деле напоказ: ведала, уж точно, куда посылают. Имеются ещё тактильная азбука для слепоглухих и цветовые определители для серой гаммы - дальтоников можно научить разбираться в цветах, так же как прилично петь тех, кому на ухо косолапый Миша наступил. Во все эти тонкости нашему новому кантору и, по всей видимости, знатоку икон придётся вникать по долгу службы. Имена мы, естественно, уже знали. Отец Анфилогий и Исанна Гиларьевы. Отцу сорок один, дочке девятнадцать. Настолько хороши собой, ловко одеты и, как оказалось, тонко образованны, что являют собой неприкрытый соблазн для наших аборигенов. Перед ними отец Пётар выглядел презренным пуританином, а о женатом скопце и речь бы молчала. Но так как в том ведомстве, откуда все они вышли, лопухов не держат, - отец и дочь явно были крепкие бойцы с немалым опытом. По такому случаю я, кстати - на правах новоиспечённого делопроизводителя, лично пошарил в машинной памяти. Без особой надежды - если по этим двум длинным подолам имеется информация, то она закрыта или прикрыта с учётом наших немалых возможностей. Впрочем, те сведения, что выложены на самом верху, представляют собой лакомый кусочек: если можно поручиться, что они правдивы. И если догадываешься, в каком месте вкралась фальшь. Наш пастырь был разведен. Нет, строго говоря, разъехался. Жена ушла от него по собственному желанию и с непонятной формулировкой: по одним источникам - возмутившись его безудержной похотливостью, ибо одиннадцать чад за тринадцать лет - как-то чересчур. (Кстати, наша красавица была старшей, ещё семинарского периода.) Другой вариант - супруга внезапно обнаружила сходство мужа с неким скандально известным певцом, который рядился в длинное платье, не брея бороды начисто. Лицевая растительность отца Анфилогия была весьма ухоженной, да и остальные признаки, типа конской гривы и чуть выпяченных сосков, практически совпадали. Расторгнуть венчание было нельзя, но, по счастью или несчастью, разрешалось отдельное проживание. При разъезде супруга забрала с собой всех освящённых, так сказать, отпрысков, оставив Исанну мужу как своего рода сомнительное утешение. Второй избранник экс-попадьи был человеком зажиточным и сразу увёз новую семью за рубеж, где её уже поджидали мамки, няньки и гувернантки. Печатям западные развратники большого значения не придавали. Отец Анфилогий монашеского обета отнюдь не принял, хоть такое ожидалось, дочери не оставил попечением, невзирая на зрелый возраст или по причине того же, и теперь, по всей видимости, барахтался в искушениях по самую маковку. "Так и напрашиваются на небольшой, сугубо платонический разврат, - заметил Владька. - Это настораживает, слишком уж очевидно". " Значит, от всех нас верхи ждут более тонкой игры, - ответила Горислава. - Но что пожелают как-то спровоцировать - нет сомнений. Либо через него, либо через неё, либо как уж придётся". Дезире состроил ханжескую гримасу. Последнее время он не столько усердствовал в добыче средств, сколько ходил по пятам мужа, отчего над ним трунили, будто бы оплошно забеременел через пупок. Смешно - он даже не очень сердился на такие подколки. "Жаль будет не оправдать ожиданий, - сказал он. - Как понимаю, там во имя фриков расстарались. Роскошное сырьё, множество вариантов использования". "Что же, конфликт так конфликт, - подвёл я итоги. - Сколько можно вести партизанскую войну - рано или поздно придёт черёд позиционной. Но не будем бросаться в неё очертя голову. Тем более что поп и поповна - люди в самом деле симпатичные. Оттого населению было разрешено дразнить отца с дочерью. Умеренно - чтобы не оскорбить и не слишком задеть за живое. Но не так уж беззубо: чтобы оправдать ожидания. Держаться в целом любезно, хотя быть настороже. - Кажется, вам повезло, что церковь не одобряла разводов, - заметил я. - И не только потому, что вам достался такой пастырь. - Разумеется, - Свет с натугой зашевелился. - В том было наше спасение. Под шумок образовался далеко не один благословенный плотский союз неформального вида, поначалу имеющий вид и суть вполне респектабельные. А расторгнуть предлога не находилось: соединяет ведь иерей, его и ответ. Синод прямо-таки зуб на такое точил - а поделать ничего не мог. Дожидался соборного решения: но ведь даже в тогдашние времена нелегко было поручиться, что архиереи будут послушны и предсказуемы. - А как, собственно, происходили контакты с целомудренным семейством? - поинтересовался я. - По улице идут - и все взгляды на них? - В общем, да. Но только потому, что новые лица: чудиков у нас хватало. Больше того интересовались, кто заступил место упразднённых клириков и на что годен. - Службы и проповеди, - кивнул я. - Крестины, как я понимаю. Всякие прочие требы. Записи в церковных книгах и компьютерах - что поделать, кому-то надо вести учёт. Но никаких венчаний в округе. - Ну конечно. Это отец Пётар курсировал между чужими храмами и своим, а паства волоклась за ним словно шлейф. Новому батюшке сие воспретили, но, может быть, и сам не потребовал: жили оба по традиции рядом с работой, с некоторой опаской наведывались на рынок и в лавочки, пока не обвыкли - гипермаркетов в анклавах отроду не водилось. Устраивались в доме - чуточку напоказ, вот-де какие раньше тут жили неряхи. Ну понятно: ребятишки ведь. Гориславова троица и те, кто к ним приходил. - И ещё была работа с обладателями уникальных голосов, - добавил я с лёгкой хитрецой. У нашего брата, знатоков второй древнейшей профессии, развивается крепкая память. Я запомнил разговор пседокастрата с Горицей и нарочно подпустил реплику так, что она связалась с ребятишками. - Конечно, - кивнул он. - Наши малые потомки очень горазды были вопить, попадая мимо ладов, причём аккомпанемента им, как и Дениске Драгунскому, по большому счёту не требовалось. На этой почве и возникла между ними и господином Жаровски великая приязнь. У мальчишек и девушек чистые голоса и незамусоренный слух, а богослужебное пение, все эти тропари, кондаки, кафизмы и акафисты, совершается "а капелла". Оно не так увлекательно, как повторять классику и плыть в русле современных течений, но зато неплохая школа, после которой все вокальные и инструментальные изыски даются легко. К тому же народ в наших анклавах умеет отвечать на вызов с младых ногтей. В общем, вот такое наследство досталось Исанне. Надо сказать, что вначале она только забивалась в глубину клироса, - такая вся аккуратно упакованная, серые глаза потуплены, платочек на ушах и бровях, руки в рукавах, словно в муфте, - и слушала. Наш Борислав был не настолько безответствен, чтобы в сердцах хлопнуть дверью и оставить хор без начала: временно управляла делом одна дама средних лет, окончившая консерваторию по дирижёрскому классу. Её подруга тоже была человеком искушённым и временами вела контральтовые партии, как в одноголосном, так и в партесном пении. - О, да вы человек искушённый, - вставил я. - Ничуть, - отозвался Свет. - Нахватался кое-чего во время дискуссий, и, уверяю вас, оно имело небольшое отношение к гармонии сфер, той самой, пифагорейской. В общем, наша юная канторша в конце концов собрала всех прихожан, имеющих и проявляющих голос, и заявила: "Так не годится. Церковное пение должно настраивать душу на духовный, молитвенный лад, а вы напираете на душевное: чувства выразить, красотой звука усладить слух, пленить тело. Духовная музыка призвана не образы рождать, а мольбу. Чувственность же от молитвы уводит. Вы забываете, что мелодия, ведомая голосами, - лишь лошадь для Слова, его и должна нести". "Но разве красота - не то, что изначально присуще и Слову, и божеству, и молитве? - спросила Евгения, то самое контральто. Она была посмелей своих приятелей и подруг, да и голос у неё был зычный, словно из глубин морских. Этакий контральт-профундо. - Как можем мы уловлять души, не искушённые вере, если не поставим человека на первую ступень постижения?" "Согласно православному учению, церковные песнопения - это отзвуки Небес, которые гимнограф только улавливает и передаёт людям, - сказала Исанна твёрдо. - Раньше пели на один голос, ровно, без страсти, знаменуя единодушие. Это и был знаменный распев - знаете, что это такое?" "Любой музыкально образованный человек знает", - ответила Евгения. Её же робкая сожительница, Эвита (дирижёр, милое домашнее сопрано с уклоном в фальцет), пробормотала под сурдинку; "Вот что лошадью божества, а Слово не что иное, как Бог, называют человека, осёдланного гаитянским лоа, этому православных, я вижу, не учат". Как видно, смирение часто бывает приправлено ехидством. Однако Исанна ломила своё: "С семнадцатого века наша Церковь заразилась роскошным партесным многоголосием, которое сразу стало обращаться в украсу богослужения. Вы, по счастью, не заражены концертным стилем и хоровой виртуозностью". "Моченьки не хватает, - гулко вставила Евгения. - Необразованные тут все по младости лет, управлять природными данными во всей их тесситуре не способны, у иных и последний голос с того вот-вот сломается". "Вот, как раз то и говорю, - обрадовалась доченька своего отца. - Вас надо выучить обиходу. Самым простым церковным напевам, или гласам, их восемь. На указанный в богослужебной книге глас можно исполнить любой текст". "Совсем любой? Даже Плейбой? Даже газету "Вокруг полусвета"?" - поинтересовалась мышка Эви. "Ну да. Конечно, это ведь игра такая, обучающая", - радостно откликнулась Исанка, напрочь игнорируя рифмы. "Вот как. И вся эта срамота тоже прямо к небесам взлетит?" - продолжила Эвита. Соль шутки была в том, что бульварное чтение этого сорта давно потеряло сбыт: православные заносчиво игнорировали, а фрики числили по разряду забавных непристойностей кое-что другое. Например, "взаимодополняемую" семью с регулярными ссорами и мордобоем, куда, по примеру старших, вовлекались чада. Ибо гетеробрак оттого и ассоциируется с садо-мазо, что это грубая война полов и вечные конфликты поколений. То, что совершила тогда Эвита, было дозволенной дразнилкой - не более того. Но продолжила она серьёзно: "Страсть и пыл - ступени лестницы, ведущей к постижению. Разве не землю нам надо соединить с небесами - и зачем тогда использовать лестницу, что обрывается на высоте человеческого роста? Как может быть безразлично, что именно класть на мелодию, лишь бы она воплощала в себе канон, если слово тоже от Бога - и, как я понимаю, не любое?" "Если песнопения должны быть не слишком благозвучны, чтобы не отвлекать от молитвы, - зычно подхватила Евгения, - то иконы также должны быть низложены. Лишим службу всех украс. Да, и подвяжем кстати языки колоколам. А то и вырвем, как проделывали в старину со слишком болтливыми. Самым верным путём ныне идут протестанты. Ведь красота - враг духовности? Мы религия уродства и убожества, этим и будем кичиться". Наша девочка слегка опешила - правда, ей хватило если не опыта, то воображения, чтобы раскусить подначку и не топорщиться более. "Наверное, вы обе тоже правы, - ответила Исанна. - Бесплотная и бесплодная музыка, такие же изображения - всё же лишь идеальный предел для устремлений, а не то, что надо вводить в практику". - Вы скажете, что она уступила, Кон? - спросил меня академик. - В чём - в этом? - улыбнулся я. - Не скажу, пока не выслушаю ваше мнение, Свет Михеевич. - Ну, в какой-то мере да, Исанка решила не разжигать страсти. Всё же то, что она говорила о ладах и распевах, запомнилось - не без внутреннего протеста - и стало приносить плоды. Надо было, кстати, привлекать разношёрстую паству. Одних проповедей отца Анфилогия, кстати, весьма лояльных, ей не хватало для счастья. Своей первой темой он взял текст "Ворожеи не оставляй в живых" и показал, как развивалась и ширилась спекуляция неверно понятым текстом, как латинским, так и греческим. Отсюда было недалеко до объяснения, что "содомией" злостно считали вообще всё выходящее за тесные рамки православной культуры половых сношений. Простите за канцеляризм, но это почти точно следует тексту. Но на лингвоархаику наша аудитория, как выяснилось, не клевала: при отце Пётаре церковь была словно клуб по интересам, и хотя в междуцарствие главный интерес возбуждали красивый, загадочный "батюшка" и его дочь, это не могло тянуться бесконечно. Они были неподдельно другими, а такое для квира составляет половину дела. Но не всё. - И естественно было на этой волне заняться крылошанами? - решил я направить и убыстрить разговор. - А, да, конечно. Хор в нашем анклаве всегда был недурной, правда, более или менее гомогенный - мы всё язвили, что каким ещё он может быть в малой империи гомосексуалов? Брали туда отроков незадолго до ломки голоса и девушек на пороге выданья (если можно так выразиться) - чтобы надёжно обеспечить текучесть кадров. Потому что, с одной стороны, дело скучное, а с другой - отчего не попробовать, вдруг будет польза. Разумеется, оттого все бывшие и будущие хористы знали "пение вообще". Так что Исанна, пользуясь неустойчивой популярностью хора, стала принимать к себе всех, кто хотел и мог. Прирождённых диаконов и диаконисс, подобных св. Фиве Кенхрейской: за исключением того, что последняя безусловно не пела басом; густыми же голосами своих младших священников было принято гордиться. Девочек бесплотного вида с такими же полётно-беспилотными дискантами, способными в одно мгновение пролететь всю церковь из конца в конец. Сладкие альты и альтино мужчин неопределённой ориентации. Редкостной силы и красоты "колоратурное сопрано плюс" охватом с Иму Сумак, чудом прошедшее через все коррекции пола. И, естественно, попала в сеть и моя Горица. Голос у неё был что серебряный бубенец: не грудной, не влажный и без малейшей хрипотцы, отчего выглядел потрясающе асексуальным. Все эти бриллианты ковались, пока горячие, и встраивались в непостижимо сложную картину. Откуда уж Исанна брала свои знаменные распевы - не знаю. Боюсь, они были родом из мифа. И монотон не упрощал дела - такой был разброс внутри, так сказать, одной ноты, поющейся на самые разные голоса. Короче, однажды летом на прослушивание явился Мантисс. Это имя, по сути, прозвище, и не из самых удачных: койсанское верховное божество-метаморф. Но выбирал его не папа из буша, а мама, вполне себе шведка, белокурая и долговязая, которая чуточку исказила фонетику, да и семантику. Одно время она рыскала по пустыне в жажде приключений на свою нижнюю часть. Сексуальный туризм, понимаете. Плодом союзов с прыткими и неутомимыми мужчинами-койсан, как правило, становятся дети, нормальные во всех отношениях, но про Мана такого не скажешь. Он был гений необыкновенности. Позже Исанка только улыбалась, припоминая главную их встречу. В ожидании кантора юноша устроился на тонконогом стульце перед алтарной преградой, какое обстоятельство несколько искажало пропорции. Ей даже почудилось, что он нарисовался прямо на вратах - весь золотой и тонкий, с нежными азиатскими чертами лица. Хотя это было не так: заходить за преграду он не посмел или в голову не пришло. А ещё он пел, вернее - тихо распевался в ожидании её суда. Высокий голос, ни детский, ни >женский, с чарующими обертонами. Исанна замерла, изобразив из себя статую - или, вернее, колонну, ведь круглые скульптуры в православных храмах не дозволяются. А когда двинулась дальше, певец замолк и поднялся навстречу. Ну да, Мантисс был карлик, не достигающий даже папиных метра сорока пяти. Такое редко, но случается в смешанных союзах. Именно потому его и выбраковали - вернее, отняли у мамы (та противилась, что делало ей честь) и подарили нашему большому анклаву. Однако пропорции мальчика были чарующи: изящные и соразмерные очертания головы, худощавое, подтянутое тело, никакого природного турнюра, по-научному - стеатопигии. Хотя нет, разумеется, с чего это я. Мантисс во всём был полноценным мужчиной, даже более того, - а фальцетом был обязан лишь уникальному строению голосовых связок. Наряжен наш мальчик был в простую блузу и джинсы, ради пристойности затянутые в бёдрах так туго, что казалось, будто его кастрировали: на редкость обманчивое впечатление! Светло-каштановые волосы, материнское наследство, были одного цвета со смуглой кожей, черты лица были точь-в-точь как у юной девушки из племени отца. Предел очарования, в общем. А двигался... Когда Исанка переходила к этой части своего повествования, ей не хватало слов. Хотя, скорее всего, она оказалась беззащитна не перед совершенством человека, но перед стихией музыки, что в нём воплотилась. В общем, на клирос наш крошка Ман попал. А где-то через полгода - и на ложе нашей недотроги. Видите ли, ортодоксы с головой, что последовательно держатся своей линии, по крайней мере не заражаются бытовыми предрассудками. Вопрос о том, являются ли все человеческие расы полноценными хомо сапиенс сапиенс, в разговорах отца с дочерью даже не поднимался, тем более что противоречил данным науки о "кустарниковом народе". Напротив, генетически скорее уж европейцы были не совсем кроманьонцами, с чёткой примесью неандертальства. - И как бы это сказать, - я заполнил собой паузу. - Вы, уважаемый Свет, то и дело намекали об одном интимном свойстве нашего героя. Возможно, Исанка смущалась высказаться прилюдно о том, что обнаруживается при первом запросе в интернет... - Но не я, имеется в виду? - мой собеседник хохотнул. - Ладно, озвучу. Мантисс использовал шведскую мамочку лишь как резервуар для вынашивания - телом он был практически вылитый отец. Как у истинного мужчины-койсан, мужское орудие Мантисса не поникало и будучи разряженным. Не зависело ни от возбуждения, ни от тяги к противоположному полу, ни от количества и давления семени. Посрамляя тот постулат, что секс - ловушка, понуждающая человечество к размножению. Наверное, это также послужило поводом для остракизма... - Неужели в семье священника опустились до любодеяния? - спросил я. - Нет-нет, разумеется. Жить в гетто не всегда означает быть изгоем. Ман с натяжкой мог считаться обычным плодовитым мужчиной. Его отец после того случая со шведкой имел от постоянной подруги троих детей - максимум возможного для племени. Так что отец Анфилогий напрягся и соорудил дочке истинный, почётный брак. Сам и венчал в родном храме, чтобы не было лишней огласки. - Благословение и освящение не слишком корректной связи. Вот это и оказалось провокацией, что убила сразу двух зайцев? - задал я наводящий вопрос. - Не думаю, что в самом деле. Сопроводительный документ Мантисса был полон обтекающих формулировок, а что до самого изгнания за черту - так и наша парочка миссионеров была, по сути, выслана в резервацию, как Ленин в Шушенское, но не хуже. То есть батюшка повенчал натурала с нормальной, хоть и на вражеской территории. К тому же правильная Исанка почти мгновенно забеременела. Хотя, с другой стороны, оправдание брака не действует постфактум. А, вот ещё. У новорождённой дочки оказались тёмные кудряшки, в маму. И остались такими спустя год. Только тогда народ окончательно понял, что мама черноволоса, а то с самого начала занавешивалась почище староверки или рьяной приверженки ислама. Впрочем, такую скромность легко было списать на чудачество, и ещё большим чудачеством казался вид счастливых супругов, идущих рука под руку (он на высоченных каблуках) - а такое у нас любили. Прозвали их, как помню, Золотник и Орясина... Нет, как-то смешней и милее. За "мал золотник, да дорог", однако, ручаюсь. - То есть хотя бы Исанну вы приняли, так сказать, в племя? - спросил я. - Да с этим и вообще проблем не было при здешней толерантности. Но, понимаете, попа с поповной нам отдали в надежде, что мы их совратим, и многие об этом догадались. Нет, поправлюсь: чтобы они пали, причем наиболее громким и эффектным образом. А квир-общину позже обвинили бы во всём случившемся - причём всю вообще. Ибо множество малых анклавов неуклонно сливалось в один, бесформенный, по видимости мало управляемый. Подобным образом устроена, кстати, жизнь народов буша. Нет вождей - одни старейшины. Нет главы семьи - муж и жена одинаково кормят друг друга. Даже оспитывается младенец на руках толпы матерей и учится у всех отцов. Оттого малышу Ману гораздо легче было понять, чем живёт гетто, в отличие от его жены. Надо заметить, что я как работал в церкви, так и остался, моя жена-муж как втянулась в занятия пением, так и ходила на спевки и "концерты". Особой набожностью Горька не отличалась, рук старшему священству, буде оно являлось на какую-нибудь торжественную службу, не лобызала. Но не считала себя и агностиком - уважала если не православие, то рассуждения на тему, причём не самые простые. Вот отчего отец Анфилогий и стал всё чаще наведываться в шатёр нашего "четверного союза" - затевать умные разговоры с Гориславой. Думаю, в рамках миссии ему было такое предписано, к тому же в особнячке для клира сделалось шумновато: верещал младенчик и яичница на сковородке, в такт со стирально-пеленочной машиной ворковала мамаша, а безутешный отец в ударном порядке разучивал "Колыбельную" Моцарта и неаполитанскую "Песню рыбачки". Между прочим, это отец Анфи куда раньше, чем сборники святых отцов, принёс нашему супружескому сплетению наполовину запрещённые рассказы Урсулы ле Гуин и объяснил, зачем: "Посмотрите новеллу "Рыбак из Внутриморья". Вы, на мой взгляд, дневная и ночная пары внутри одного брака: Владислав, весьма, скажем так, условный гей, и его супруг Дезире, в принципе могущий иметь ребёнка, вы, Свет, плодовитый мужчина - натурал, и Горица, жена, что панически боится забеременеть". Это было не совсем так, но мы не захотели пререкаться. То, что говорил наш духовный владыка, нисколько не обижало никого из нас, а если нарочито вызывало на откровенность, то ведь хитрость - орудие обоюдоострое... "Вот ты, Светик, видишь за машинной цифирью мироздание, ни больше ни меньше, - говорил Влад. - Я не такой возвышенный: мне бы фальшивку в каждом человеке интуитивно словить. Портрет личности - это нечто сходное с гармонией сфер, любая мелкая несообразность криком кричит. Вот я и вижу тех, кого подослали со стороны или купили на месте - даже старожилов анклава, представь себе. Но, как ни безумно звучит, наш поп не из них". "Заинтриговал, - улыбнулся я. - Что теперь делать предложишь?" "Плывите с Горицей по течению. Вызывайте на спор и выслушивайте мнения. Вроде бы твоя половинка сильнее тебя в диспутах, да и позиция, на чём стоит, куда менее уязвима. А мы с Дезире подстрахуем". Выслушивать же - за чашкой зелёного чая или чёрного кофе с домашним печеньем - приходилось многое. "Православие несовершенно, - вздыхал наш знакомый, отдувая тонкий пар. - Но хранит традицию и канон так благоговейно, как никакая из конфессий". "Традиция - то, что устарело до той степени, когда не может удержаться естественным путём, - отвечала ему Горица. - Чем сильнее вера - тем яснее, что зияние между человеком и Богом расширяется. Стремление к небесам появилось оттого, что Бог много веков уж не ходит по саду". "Разве может устареть Бог?" - отвечал отец Анфилогий. "Но разве не беззаконны, неканоничны все людские устремления, в том числе к небесам - наиблагороднейшие изо всех? Самые сильные порывы духа вначале принимаются за ересь", - парировала моя жена. Её аргументы казались тем весомее, что косметические накладки, сделанные во имя нашего супружеского контракта, рассосались, а с прелестной дамой, обладающей веским голосом, не слишком поспоришь. "Можно было бы поискать случаи... когда путь святого был гладок... и непререкаем", - задумчиво говорил священник, и уже в паузах, которыми он разделил части фразы, ощущалось благое сомнение. Я не могу припомнить логические цепочки, в которые выстраивались их аргументы и контраргументы. Помню лишь кое-какие отрывки. "Если любовь - служанка размножения, как намекает ваше духовное начальство, а философия, по утверждению католика Фомы Аквината, - служанка богословия, то почему животные прекрасно обходятся без них обеих? - вопрошала Горица. Отец Анфилогий уловил хитроумный переход мысли - животное не знает любви как высокой игры, этим оно ниже человека, но глубинное устройство мира, по утверждению собеседницы, оно узнаёт инстинктивно. "Вы ошибаетесь, Горислава. Наши меньшие братья живут, ни в коей мере не ведая божества, а оттого не могут служить нам примером. Их однополые развлечения..." "Вроде бы сами ортодоксы нашли объяснение тому, когда слишком многие из прихожан стали кивать на гусей и кошек, обезьян и львов. Звери успешно включили и гомосексуальность в систему знаков - доминирование и подчинение, кротость и гнев. Они вовсю играют в ролевые садомазохистские игры. Не боятся смерти - у них есть лишь инстинкт самосохранения. Не знают божества, как не знают и что воздух необходим для дыхания, потому что в нём купаются. Но вот вам возражение: чтобы возникло вторичное, должно существовать первичное. Одно - ступень другого". Батюшка легко согласился с тем, что зверю - зверево, а гоминиду - гоминидное. Но спросил у нас с Горицей: "Любовь произросла из животной похоти - это трюизм. Но что бы вы сказали об этом и о двух других предметах нашей беседы?" Учтите, Кон, я вам не записывающее устройство, подгоняю фразы друг к другу более или менее произвольно. Но ответ моей Горицы запомнил точно, потому что именно с него события легли на иной курс. "Первое. Человеческая любовь славна тем, что рвёт любые препоны. Ей не по нраву перегородки, которые считаются естественными и признанными традицией. Она не ищет выгод - сам апостол сказал так, возможно, не ведая истинного смысла своих речей. Ни включённости в общину, ни бытового обустройства, ни потомков как земного бессмертия... Второе. Человеческое отношение к смерти - вовсе не страх её. Страх - не инстинкт, но всё-таки произрастает из инстинкта. Это мудрое видение и зрелый расчёт. Есть точка, в которой персонаж вечной игры бытия расходится с самой игрой, и в таком случаеа длить земное прозябание - значит лишить его смысла и покрыть себя позором. Оттого всё чаще видим мы агонию, духовную и физическую, что тянется годами и десятилетиями, изматывая близких". "Но это дело Божие. Он дарит - Он и отнимает", - деликатно вмешался отец Анфилогий. "Третье, - с упором ответила Горислава. - Кто скажет, какого мнения Бог о том или другом, если мы разучились Его слышать и довольствуемся типографскими значками? Люди ограничивают себя чужим мнением, А церковь, сама того не понимая, толкает к животности". За этой категоричностью стояло знание. Архаические племена, которым удалось дожить до современности, сохранили древнее чувство божества. Религиозных обрядов они не справляют, мифы их скудны, хоть и выразительны, но внутри трепещет живая нить. Кроме того, люди койсан, о которых наш друг Мантисс ведал очень многое, умели по малейшим приметам выслеживать человека, зверя и воду, питались в пустыне кузнечиками и кореньями, могли спокойно лечь под кормящую антилопу и пить молоко рядом с ее детёнышем. Вместо воды они добывали из песка совершенно отвратную жижу - и ничем практически не болели. Век их, правда, был краток: девушка в пятнадцать-шестнадцать лет рожала больше всего детей, и потом красота её увядала, мужчина незадолго до сорока весь покрывался глубокими морщинами. Но к смерти они относились философски и с долей поэзии. И происходило это, по утверждению Мана, оттого, что их божество было всюду, принимая формы мужчины, женщины, родника и камня. Таким образом оно делалось всевластным и всеведущим. "Религия вовсе не толкает к животности, - возразил священник. Вовсе, кстати, не напористо. - Это прописная истина. Она стДезирется возвысить человека и дать ему господство над натурой. "Потому что он сам того добивается. Но принижение природы и война с нею - чушь, при умном содружестве ей незачем восставать и противиться человеку, - отвечала Горица. - Природное, первобытное существо чувствует катастрофу - и уходит. Чувствует жизнь, которую позволено взять, - и берёт". "Наши современники не могут жить в такой скудости и тесноте, - возразил Анфилогий. - Им заповедано плодиться и наполнять землю". "Бог явно подразумевал, что делать это нужно с умом, а не одним тайным удом. Если верно слушать землю - она сама обозначит, сколько народу сумеет нести". Тут священник, на наше счастье, сорвался. Нет, не то что - а допустил осечку. "Теперь я понимаю, отчего вы не исполняете своего женского долга, - вздохнул он. - Редко удаётся видеть женщину, столь прекрасную телом и душой - неужели вам нее хотелось подарить мужу свою копию?" Я уже говорил вам, что последствия той криминальной операции ушли в прошлое? Беда нашего пастыря была не в том, что он полез в тайное тайных и святая святых. Мы с Гориславой давно уже успокоились по этому поводу и не испытывали никаких угрызений. Но в том, что он упомянул о красоте. Горица покачала головой и улыбнулась краешком рта: "Девочка, у которой начались регулы, не допускается в алтарь, пока не станет бесплодной. Кровоточивую не пустят и на порог храма. Родильница ритуально нечиста по определению. Значит, женщину неоднократно марает исполнение главной женской роли. Это таким образом вы возвышаете её и благословляете чадородие? Заставляя нас специально себя им принижать?" "Но отцы церкви никогда не говорили, что соитие - само по себе грех! - возмутился он. - Да, одно время они старались ввести его в строгие формы, однако Церковь предала анафеме Оригена, когда он сделал себя скопцом". "Церковь, по сути, испокон веку внушала, что любой секс - грязь, если не освящается в храме и не оправдывается детьми. Законной долгое время представлялась лишь поза "мужчина поверх женщины" - настолько, что многие даже не помышляли об ином. Но если нечто нуждается в рамках, само по себе оно скверно по умолчанию. И это обернулось против вас: традиционный секс "с прицепом" кажется большинству моих приятелей куда грязнее экзотических форм". "Неужели?" - начал было священник с самой саркастической миной, но внезапно до него дошёл, что называется, контекст. Горица ведь из лишённых благодати всякого рода - и кто возьмётся утверждать, что она в самом деле хотела такого? Если дама в душе стыдится - он ударил по больному, что никогда не было хорошей политикой. Если, напротив, горда и спокойна - спором он принизит себя самого. Поэтому отец Анфилогий допил остатки "Изумрудного Дракона" и на среднеазиатский манер перевернул чашку вверх дном: дескать, довольно с меня. И удалился, шикарно шурша шёлковым шлейфом подрясника. "Ловец, уловися сам", - пропел ему вдогонку Владька, уверившись, что тот не слышит. "Ты уверен, что он придёт в следующий раз?" - спросила Горица. "До сих пор не был, а теперь - да, - ответил он. "Тень вины - самый надёжный крючок. Тень жены - самая верная наживка. Так говорят в тех краях, откуда родом его зять", - провещал Дезире, который тоже присутствовал, но вот именно что держался в тени и был наряжен в простенькое платье нежно-лилового цвета и фиолетовый жилет, по борту вышитый маргаритками. - По-моему, довольно-таки скромный успех, - резюмировал я. - Даже, скорей всего, сомнительный. - Как сказать, - ответил Свет. - Ни отец Анфи не хотел настроить нас против себя, ни мы - показать ему, где насторожён силок. При всей обоюдной симпатии. А на следующий раз он перед нами раскрылся. Похоже, с умыслом - в предвидении того, что так и этак придётся, а тут ещё и фант заработаешь. "Простите, что прервал беседу так внезапно, - извинился он. - Боялся погрузиться в вопрос куда глубже, чем следует. Видите ли, госпожа Горислава задела во мне вовсе не духовное лицо, а мирское". И поведал нам четверым необычную историю. Развод по всем статьям испросил лично он. Причём непосредственно у своего епископа. Чтобы, как он объяснил, удар не пал на жену и малых детушек. Сама супруга вначале протестовала, потом изобрела сразу несколько претензий, которые и были озвучены простым народом. "Его преосвященство думал, что я оберегаю семью от вашей мести, объяснил наш иерей, - ведь члены здешней общины способны на многое, ибо таланты ваши разносторонни. Я точно знал, что вы не перенесёте кару с виновного человека на невинных, уж поверьте - я вам не льщу. Но само то, что наши иерархи могут предположить скверное, заставляет помыслить, что они и сами на такое способны. Сие говорю не ради хулы и снова - не чтобы войти к вам в доверие". - Слишком ваш отец Анфи мягкий, - заметил я. - Как говорили в старину, политкорректный и толерантный, Лично я бы заподозрил неладное. Типа "заложили бомбу и дожидаются, пока рванёт". Мне приходилось читать некие диалоги священников и паствы - по поводу того, как вести себя в браке, какие ласки и касания законны, а какие суть грех. Надо сказать, неприятное чтение. - А я нет, не заподозрил ничего страшного, - возразил Свет. - Дезире - возможно, он ведь был не только интуитивист, но к тому же большой логик и скептик. Влад - скорее всего да, но он имел-таки извращённое хитроумие. Был тайным стержнем всей интриги, как-никак. И, может быть, прозревал некие параллели судеб. Видите ли, свечу своим молодым наш батюшка, натурально, не держал, но ведь знал же о смутительном и возмутительном, чего по кривой никак не объедешь. Исповеди обоих выслушивал, пускай не во всех деталях. Не говоря о порочной живости воображения. - Да уж, такое чем больше давишь, тем круче восстаёт, - усмехнулся мой собеседник. - Но в вашем галантном противостоянии была ещё и четвёртая персона, - сказал я. - Дезире. - Да, Кон. Происходила некая рекогносцировка. Наш идеальный женомуж всё заметнее старился - седины, морщины, резкость повадки, всё такое прочее. Но это, как ни парадоксально, добавляло ему шарма в моих глазах. Он с Владиславом слегка охладели друг к другу, зато сам он как-то по-новому глянул на сестру - будто вспомнил, что она ему всего лишь сводная, то есть не из числа запретных. Так что обширный эпизод из Урсулы ле Гуин оказался предсказанием. Лично я вспомнил ещё и некий рассказ Джерома Клапки Джерома, где уже три семейных пары в разгар жизни понимают, что в своё время сошлись не так, как на первый взгляд стоило - но не желают и переиграть. Потому что вначале все шестеро были другими людьми с иными пристрастиями. - И всё кипение страстей происходило на глазах у православного отца, погрязшего в дискуссиях... - я попытался свернуть на прежнюю линию. - ... с женщиной, через пятнадцать лет беззаконного супружества переживающей расцвет - как духовный, так и физический, - докончил Свет, в такт своим речам ритмически сжимая ручку кресла. - Наш отец Анфи все конкретней выпускал наружу свою задавленную сексуальность и вольномыслие: это должно было подвигнуть людей анклава на ответные мерзости, на которых нас хотели подловить. Ситуация была явно чреватой - и всё же взрыв грянул там и когда не ожидалось ни теми, ни этими. Я так думаю, Горица и священник с самого начала разговаривали не только на богословские мотивы, а и менее (более) взрывоопасные. Например, сидели в одной из модных тратторий-якиторий и обсуждали рецепт заварки кофе или закрутки суши - кто его ведает! Короче говоря, однажды ранней весной отец Анфилогий попросил у меня свидания тет-а-тет. Сел напротив моего кресла на жёсткий стул и без обиняков, с этакой каменной физиономией проговорил: "Я совершил блуд. Изнасиловал вашу супругу Гориславу, теперь у неё будет ребёнок - показали экспресс-анализы". Наверное, минут пять я вообще не мог отреагировать. В голове без умолку вертелось: нынче ты, сударь, вроде как вне игры, но как же это - ведь Горька всякий раз побеждала нашего попа в армрестлинге, да и почему её здесь нет - подтвердить, и как она будет впервые рожать, в её-то возрасте может быть даун, но всё равно справимся, главное - в семье будет малый! Или малявка. Наконец, промямлил: "Зачем ко мне? Горица - человек независимый. Если что ей не по душе и не по силам - пусть говорит сама". Наверное, теперь уж я его ошарашил: как же - отказываться от прав собственности на женщину! Точнее - партнёра. "Речь вовсе не о ней, - ответил отец Анфилогий. - Обо мне. Теперь я обязан принести покаяние как вам, так и моим духовным наставникам. И понести строгую епитимью, которую наложит на меня их суд". Как вам, Кон, сия откровенность? Что до меня, то уж лучше бы, подумал я, носить рога в невинности души и сердца: в конце концов, у нас с Владом презервативы тоже рвутся. "Епитимья, - наконец, ответил я собеседнику. - Дело, конечно, ваше, как с собой поступить. Может быть, у вас противоестественные наклонности режутся, как у многих ваших единоверцев. Типа мазохистских. Но если Горислава... Если ей будет с такого скверно..." И закончил потвёрже: "Ради умелого ловца на слове и вольно-невольного провокатора, каким вы себя проявили, мы тревожиться не намерены. А вот отца моего ребёнка лично я в обиду не дам. (Перифраз бальзаковского озорного рассказа про Ташеретту и гулящего попика.) Да и все мы тут ценим незаурядные личности. Разберитесь уже с собой, пожалуйста, кто вы - обыватель или маргинал, друг наш или враг". "Я сам по себе, - ответил священник. - Тем более что вы меня больше не увидите - церковное покаяние у нас тяжкое". Ничего себе новость. Положим, Исанна и внуки - не успел оглянуться, как уже двое и третий на подходе - гири на ногах будущего суицидника. Как говорят, брак заключается ради удобства жизни, но зачастую получается навыворот. Да и Горькин бастард от освященного семени, буде родится, - не позволит сделать себя сиротой. Бастарды - они такие. Жизнестойкие и жизнеутверждающие. Кстати, отчего я загодя стал таким пессимистом: всё твержу о смертях? "Отец Анфилогий. Что вам, скорее всего, приговорят?" Имелось в виду - с учётом разочарования. Наш поп ведь должен, по замыслу, сохранить целомудрие, обличать с позиции сугубой чистоты. Что это адски трудно для такой персоны, мало волнует иерархов. Вариант - подставиться и быть искушённым "квирами" не по своей вине. Но отчего-то наш Анфи стопудово берёт вину на себя. "Повторяю. Если вы обличите себя..." "И только себя. Иначе совесть не позволит". "Тогда - что?" "Сорок ударов. Вернее - тридцать девять, по правилу иудейску. Последнего не дают, чтобы не ошибиться в счёте и ненароком не убить. Но, думаю, лично я умру. Ибо загнанных лошадей пристреливают, не так ли? Это цитата, Кон. Название древнего фильма. "Почему вы так решили?" "Свидетель поражения. Плюс ещё раньше был на примете - я же вам говорил о своём разводе. Битая карта с исчерпанным ресурсом". Ничего такого особенного наш поп, кстати, не говорил. Лишь то, что решил защитить жену и детей, а сам надеть личину противника системы, вкрасться в доверие врагу и прочее. Многослойная игра в поддавки. И, скорее всего, вот прямо сейчас она продолжается. "Повторяю - мы попробуем защитить в вас своего. Согрешили ли вы и перед кем - безразлично. Никакая вина не делает человека нелюдью". Отец Анфилогий печально усмехнулся. "Мы говорим - надо ненавидеть грех, но любить грешника. Так благородно и логично". "А мы - человек только и живёт греша, и отделять его от дел нередко значит, что мы терпеть не можем конкретной личности, принимая лишь идеал". И вот забавно! Увлеклись диспутом, а мою собственную обиду запамятовали оба! "Короче говоря, батюшка, не очень торопитесь саморазоблачаться и отмывать провинность. Погодите. Тоже часть вашей казни, идёт? Тем временем мы выберем из своей среды того, кто авторитетно поговорит с вашим начальством. У нас здесь имеются юристы, весьма искушённые в смысле искушений - вот вам юмор в форме тавтологии". Кажется, он понял, что мы не будем тупо его выгораживать. Но и безусловно топить - тоже. Отпустив его восвояси, мы - уже трое - приступили к Горице. Снова речь далеко не чеканная. "Когда мужчина так возвышен, так похож нравом и повадками на тебя саму, - пробормотала она. - Классика: предложил разобраться с авторизацией картины. Иконы литвинского мастерства. Там канон сложный. Непривычный". Мне стало очень не по себе оттого, что Горька, уверенная в своей натуре и делах, теперь чуть не заикается. Прямая тётка с разжижением мозгов. Воплощение пагубы материнства. Постель - не повод для близкого знакомства. Ребёнок - ещё не причина менять сексуальную ориентацию. "Горица, это не канон тебе незнаком, - вмешался Дезире. - Факт, что такое обращение...". "Когда икону оборачивают ликом к стене, да? А тебе зажимают рот и плашмя опрокидывают на пол. Если бы не осознанность первого шага, второй казался бы спонтанным. Если бы я ожидала подобного, успела бы собраться и не допустить внедрения семени". "А просто, без затей, свернуть шею?" - поинтересовался Дезире. "Кто грешит по-крупному, попадается на мелочах. Я предугадывала. Отдаваясь силе, подала на бедность - и Анфилогию, и, может быть, всему враждебному сборищу". Вот теперь Горица была куда более похожа на себя прежнюю. Чёткие, чеканные, чуть стандартные формулировки. "Ч" - её натуральный звук, как "ш" - вкрадчивый звук Анфилогия. "Кажется, если бы не насилие, твоя плоть отторгла бы нежеланного гостя, - резюмировал Дезире. - Не дала укорениться и даже завладеть яйцеклеткой. Как бывало с тобой и со мной тоже". "Погодите оба. Так ты его хочешь, этого Алёшку Поповича? Или нет? До сих пор действует закон, по которому при насилии разрешено и даже рекомендовано изъятие плода", - продолжил Влад. "Почём ты знаешь, друг, - возразил Дезире. - Может быть, это вообще девочка. Как говорят в простом народе: кто любит попа, кто попадью, кто попову дочку - а кто, пардонне муа, свиной хрящик". "То есть ты полагаешь, что попова девка с какой-то неведомой стати придётся мне ближе к сердцу, чем парень?" - с риторическим надрывом спросила Горислава. И добавила много чего ещё. "В общем, голоса разделились, - как помню, завершил я спор. - Наши условные дамы опасаются, но наши мужчины безусловно хотят. Как ты решишь, Горица, так и будет. Зачем было и обсуждать". "Вынашивать, говорят, не так и трудно, - утешил брюхатую Дезире. - А потом кесарево сечение - да почти все роженицы в городах так делают. Хм... Хотя - каждая вторая мадонна с младенцем - кесарница. Каждая третья смерть - многолетняя старческая агония. Это взаимосвязано". "Моё дело, - возразила Горица. - Пренатально-экспериментальное". В общем, так и решили: оплошного ребёночка до времени сохранить, его отца, натурально, защитить елико возможно. Ибо мы любим в человеке не ангела, но демона. Не стандарт - отклонение, не прямоту, но извилистость и хитроумие. Я спросил: - Но ведь, как я понимаю, в синклит достопочтенных и непререкаемых вам не было ходу - тогда как же вы повлияли? - Легко и просто, мальчик мой. Наш законник, во-первых, подал прошение по всей форме. Второе - указал на уйму прецедентов, когда церковно-духовный суд передавал исполнение суровых приговоров светским властям. То же инквизиторское "без пролития крови", вы знаете. Сожжение - обыкновенная казнь, и не исключительно для еретиков, и не такая уж, кстати, болезненная по сравнению с колесованием. Третье. Изобразил крайнюю степень, gradus gravis возмущения гейских и трансвеститных толп - вроде бы готовы разорвать Анфилогия на мелкие клочья. Месяца через три добился выдачи пока ещё живого полутрупа - держали нашего блудника в епархиальной тюрьме и в чёрном теле, аминь. Плод злонамеренности духовных братьев смотрелся куда хуже аскетического Будды. Такого, знаете, с торчащими наружу рёбрами. Затем мы снова поговорили с отцом Анфилогием. Да-да, священство он сохранил и не был расстрижен - иначе как бы его могли принудить к наказанию? "Прежде всего вас откормят и приведут... хм... в божеский вид, - разъяснил ситуацию Владислав. - На совесть проверят здоровье - сердце, зрение, слух. Состояние органов, склонных к паренхиматозному кровотечению. В общем, типа почек-печёнок. А потом вы поступаете в распоряжение Братьев Трискеля. Понимаете, что стоит за эмблемой?" "Когда-то в древности - солнце в трёх ипостасях: восход - зенит - закат. Ныне - практика БДСМ, разделённая натрое: BD, бондаж и дисциплина, DS, доминирование и подчинение, SM - садомазохизм. При полнейшем взаимном согласии сторон". "Надо сказать, вы неплохо подкованы в вопросе, что, кстати, ожидалось от миссионера. Ну, поскольку ваша вина - не мнимая, согласия от вас не потребуется. Люди Трискеля возьмут на себя исполнение приговора примерно с теми же эмоциями, с какими вразумляют наркоманов. Последних, видите ли, учат воспринимать любое страдание и в первую очередь - абстинентный синдром как неиссякаемый эндорфиновый источник. Действует ничуть не хуже общества анонимных алкоголиков. Так что будет далеко не игра - полноценная, хотя и безвредная боль". "Словно в аду, - с иронией усмехнулся он. - Плоть не ущербляется и не истощается. Червь их не умирает и огнь не погасает". "Вы имеете шанс дождаться конца, и неплохой. Тридцать девять ударов тяжёлой плетью, хотя нам, как пострадавшим за компанию, разрешили добавить кое-что от себя", - сказал я. "Только не вмешивайте Гориславу в эти дела", - попросил он. "Это наши дела, не ваши, - отрезал Влад. В душе-то я с ним согласился: не годится будущей матери переживать всякие там стрессы. Тем более, увы, на публике. Понимаете ли, Кон? Содружество Трискеля в целом предпочитает интим и келейность. Но действо с повинным святошей по определению должно быть широковещательным, типа urbi et orbi, городу и миру. Чтобы, с одной стороны, квиров не обвинили в фальши и том, что они потакают виновному. С другой - чтобы дальнейшие события, каковы бы ни были, имели под собой зримый фундамент. Не прихоть, отнюдь нет! - Вы предугадывали, как может повернуться? - спросил я. - Ну а как же. Владислав рассчитал всего несколько вариантов течения событий, и хотя человек, пускай даже вооружённый самолучшими электронными мозгами, лишь предполагает, а Бог, и будучи ухвачен за бороду, располагает... В общем, мы знали, что может грозить городу и миру, и в полном восторге не были. Итак, центральную площадь нашего анклава, в виду той самой церкви, расчистили от пустяков в виде рабаток и круглых цветочных клумб, содержимое которых на это время перекочевало в оранжерею. Строго посередине разместили добротный эшафот, а в самом центре эшафота - не менее добротную скамью с ремнями, низким подголовьем ближе к дальнему краю и удобными выемками для всех пяти конечностей. Ради соглядатаев, которых ожидали в числе, несколько большем обычного. Я чувствовал, что мой собеседник подсмеивается над декорацией, но не вполне знал, с какой стати. - С нашей будущей жертвой переговорили, даже неоднократно: внушали, как себя вести на публике. Надо сказать, что отец Анфилогий успел в рекордные сроки набрать тело, а поскольку ему удалось отвоевать у поклонников жёсткой дисциплины лишь узенькую, в палец шириной, тесёмку с фаллокриптом, таким лайковым кошельком для сокровенного, выглядел он сущим атлетом. Или даже атлантом. На взгляд зрителей - ничего унижающего достоинство, тем более что из-под домашнего ареста его вывели в парчовой мантии, по талии плотно затянутой поясом. Видите ли, народ у нас, конечно, терпимый и всякого повидавший, но одного на дух не переносит: безобразия. Изящество и элегантность - лучший синоним пристойного. Наверное, я не хотел или, напротив, в известном предвкушении оттягивал развитие событий, потому что спросил: - Посчитаем сказанное за выпад против господствующей религии? В смысле - красота духовная есть всё, а телесная - ничто? - Да только наивные христиане могут думать, что здесь нет связи. Красивое лицо, если сквозь него смотрят на нас тупость и злоба, - выглядит безжизненной маской. Никакое притворство не спасает. Лёгкая чертовщинка у ангела - это уже красота необычайного. С другой стороны, посмотрите на карликов Веласкеса - блаженного идиота, фанфарона-идальго, ироничного упрямца, философствующего мудреца с крошечными ручками на гигантском фолианте... Они ведь все по-своему прекрасны, мудрец - вообще безусловно. - То есть возникли некие эстетические стереотипы, а христианство начало их эксплуатировать. Якобы в пику античности... Ладно, вы нас отвлекли, а отделываться описанием свершившегося факта не стоило бы. Видите ли, ни одного из собравшихся на площади наготой смутить было вообще нельзя, даже абсолютной. Так что Анфилогий предстал перед ними в самом выгодном свете. И держался правильно: без страха, без покаянного вида, с прямой спиной. Тут его и наставлять не потребовалось - от природы был таков, лишь тонкая оболочка "приличного сану одеяния" это скрывала. Имею в виду не плащ, который он сбросил ещё на лестнице. Итак, они с мастером слегка поклонились друг другу - в последние мы выбрали мощного красавца с пластикой чёрного леопарда. Одет - кожаные краги до локтя, такое же ожерелье от шеи до плеч и мягкие сапоги до паха. И поднаторел в умениях, понятное дело. "Я не закон, лишь рука закона, - произнёс мастер ритуальную фразу, которую мы постарались выкопать из-под вековых бумажных наслоений. - Не судьба, но орудие судьбы. Готов ты подчиниться мне одному?" "Да, - ответил наш герой. - Никаких посредников и подмастерьев. Они принизили бы мою цену. Хочу идти по доброй воле". Думаю, то была с его стороны импровизация. То есть всё-таки отчасти театр. При всём том, что Анфилогия не удалось убедить в абсолютной безвредности акции ... или, скажем так, эксперимента. Да и зачем? Вину он чувствовал за собой настоящую. Мастер слегка толкнул его к скамье и показал, как лечь: вытянувшись вниз лицом, чуть повернув шею, чтобы дышалось легко, руки над головой. Деловито закрепил ремни на щиколотках и запястьях, принял в руку плеть. Вид её тоже был рассчитан на чужака в толпе - тёмная, грозная, с пятью хвостами, скрученными в виде косиц. И била очень звучно, особенно если с потягом - никакие стоны и вопли не могли заглушить. Ну да, делалось напоказ, но в то же время и по правде. Надо сказать, что зрелище было не для детишек - ну, до двенадцати лет их на подобные церемонии всё равно не допускали и с окрестных деревьев сгоняли бескомпромиссно. Исанна хотела было появиться, но муж удержал дома и сам остался за компанию. Горице, как я сказал, воспретили из-за беременности - или выкинет ребёнка, или наградит жуткими впечатлениями; но и сама она вовсе не жаждала наглядной мести. А что до остальных - они должны были оценивать. Видите ли, если наказуемый не кричит или хотя бы не стонет, - экзекутор дурно выполняет свою работу. Если тот, кто внизу, орёт без памяти, совести и стыда, - не имеет внутреннего стержня, и это также в укор верхнему. Необходима известная сыгранность персонажей действа. Причём любая впечатляющая деталь - украшение процесса. - Публика была испытана в деле, так? - спросил я с неким подвохом. - Нет, что вы, Кон. Публичных казней в анклаве вообще не практиковалось - только показательные выступления. В общем, весь народ сошёлся в том, что держался наш поп адекватно и впечатляюще. До десятого взмаха не пикнул и не шелохнулся - только мускулами слегка поигрывал. Избыл глубинную вину, похоже, где-то на тридцатом ударе, но и потом выказывал характер. Увлекательное зрелище человеческой стойкости почти что на самом пороге бытия - ни мольбы, ни резких воплей, ни кровавых брызг, неизбежных, когда нижний резко дёргается. Кожа, правда, сплошь заалела: это у Людей Трискеля называлось "одеть в кардинальский пурпур", ибо чуть позже, если не разогнать дурные соки и не приложить снадобья, в красноте примешается лиловый оттенок. В общем, народ удивился, когда отстёгнутый Анфилогий сам сошёл с ложа. Правда, колени у него тут же подсеклись, и мастер, отбросив потяжелевшую плеть, взял его за подмышки и вытянул, прислонив к своей груди. И тут случилось то, что мы обещали в качестве добавки. Из-за чего, в основном, и Горица не была допущена. Из первых рядов выступила девушка, очень похожая на неё в молодости, с прутиком в руке. Резво поднялась по лестничке, стала лицом к лицу с распятым священником, замахнулась - и троекратно хлестнула своей розгой по девственному сраму. Так, будто бы шутя и очень слабо. И произнесла: "Чтобы тебе вовек не зачать последнего в чёртовой дюжине". А потом спрыгнула назад в толпу. - Понял. Нечто среднее между колдовством и психическим внушением? - кивнул я. - Ритуальная кастрация, - усмехнулся Свет. - Но не оскопление. Знаете, Кон, чем кастрат отличается от евнуха? Он может иметь дело с женщиной, причём успешно, только семени ей вовек не даст. Для Анфилогия это было, возможно, самым впечатляющим и логичным наказанием. И снова: если бы он такого не принял, то заговор на бесплодие, глядишь, и не подействовал бы. В общем, конец действа. Главного героя уносят в лежачем портшезе, прикрыв мантией, площадь пустеет, эшафот глядится круглым сиротой. - А что было дальше? - спросил я, видя, что Светослав глубоко задумался. - Скажем так. По нашим понятиям, достойно искупленный грех - сущность, без следа уносимая ветром. Тем самым, что возвращается на круги своя. Отца Анфилогия лечили где-то неделю: бывшие в садо-мазо теме поднаторели в заживлении ран и кровоподтёков и располагали неплохой линейкой восстанавливающих средств, от которых и отрубленная голова, по сплетням, могла регенерировать. Во всяком случае, обладающая среднестатистическим разумом. И когда к нему, распростертому на ложе скорби, пришла делегация местных старейшин, он уже мог около получаса в день опираться на спину и ягодицы. - Старейшины - то есть хотя бы один из вашей компьютерной четвёрки? - спросил я. - Собственно, мы с Владом оба. Причём я как понесший ущерб в лице прибавления семейства. Имена остальных вам мало что скажут. Вначале, как водится, мы суховато осведомились о его самочувствии. Надо сказать, ответ поразил нас своей полнотой и откровенностью: "Знаете, я мало того что рад остаться на этом свете. Как представлю себе монастырский подвал, темноту, слизь на стенах и всё остальное - это уже сама по себе гибель без возврата. Я полагал, что так и следует. И что "подлое четырехбуквие" - простите официальный термин - такое же поругание любви, как и "хождение ложным путём", и все позы Джулио Романо и Аретино, и любая попытка усилить плотское наслаждение способами, которые не ведут к зачатию". - Так он начал не с боли, которую испытал... - ответил я. - А с её оборотной стороны. Доказательство, что он созрел в одночасье. "Удивительно, - продолжал Анфилогий, - но я ощущал сочувствие толпы. Горячее и даже страстное. Извращённую, может статься, но любовь. Взгляды, что поддерживали меня, даже будучи невидимыми. Долетавшие до ушей краткие восклицания, полные жалости... Я, возможно, их переоценил, но ведь и простаком не считаюсь. И позже, несмотря на едва утихавшую боль, чувствовал некие крылья. Да, простите, - наверное, зря тут распинаюсь перед вами, моими судьями". "Мы давно уже вас не судим, - ответил Владислав. - Счёт оплачен и закрыт. Вы остались жить, но не обыкновенным человеком, а пастырем. Как и прежде". "Я вовсе не думал о таком. Я недостоин. Я не хочу", - пробормотал Анфилогий в смятении. "Мы желаем", - ответил Маттус, наш третий, пожилой усач в чёрном бархате, слегка похожий на господаря Дракулу. Это называется - слегка надавить. Оттого я продолжил чуть мягче: "Вы, отец Анфи, давно поняли, что это наша Горица вас искусила - с её-то силой и умением. Отчего же взяли вину на одного себя?" "Она ведь женщина, - ответил он. - Дело мужчины - защитить. Слишком тонка грань меж насилием и блудом: в Ветхом Завете девица повинна в любодеянии, если не кричит под мужчиной, хотя бы насильник и зажал ей рот ладонью". Весь обмен репликами был наполовину блёфом. "Вы, как я сказал, закрыли свой счёт и перед людьми нашего общества чисты, - сказал я. - Хотя для внешних пределов все равно неугодны - то, что ваши иерархи хотели сделать келейным, мы самым наглым образом предъявили обществу. Гориславе ещё предстоит похожая расплата - недаром она всегда страшилась понести. Помимо прочего - глаза у неё далеко не в лучшей форме, хоть вовсю кокетничает линзами. Лучше было бы отцу ребёнка в такое время находиться рядом. К тому же в старинных бракоразводных процессах ответчик, как правило, обязан жениться на соответчице". Снова подтасовка, при том что не сказано ни слова неправды. Нам позарез было надо, чтобы Анфилогий продолжил работу с паствой; и никого лучше ей, пастве, не надобно, ибо ещё чёртова бабушка сказала, как поведёт себя его преемник. А поскольку испытания соблазном наш милый поп не выдержал, то должен во избежание рецидива заключить новое супружество. Не высокое - кто бы мог на такое осмелиться после разъезда с прежней супругой. Хотя бы формальное, то бишь низкое. Это и без того вполне раздражит внешние силы. Только ведь прямо в лицо ему такого не скажешь? "Я не вижу среди вас самой Гориславы, - ответил священник. - Насколько понимаю, ей не вчинят никакого счёта, подобного моему. Что до меня, то я повинен делать то, к чему принудят, - в известной мере потерявши свободу выбора". На самом деле ни я, ни тем более Владислав, с которым Горица последнее время сблизилась, не имели права на троекратное исламское "Свободна" и тем более не собирались сочинять разводных писем. То, что соединило нас четверых, собственно, уже и браком не было: лишь своего рода сплетением. Старые моногамные связи не порвались - время лишь слегка их приглушило. Мы собирались вплести новую нить в эту пряжу или, скажем, паутину. И потому мы (не помню, кто конкретно) ответили: "Горицу пришлют к вам, но не хотелось бы пустопорожней болтовни: на неё не хватит силы у вас обоих". Позже Дезире так и подмывало уточнить, сподобился ли поп в финале избиения (главного или второстепенного?) получить оргазм, сабспейс или хотя бы улёт - уж больно стал покладист. Но Горица молчала, как партизанка... Кон, а с какой стати в партизаны берут немых, вы не в курсе? Так что соединились они с нашей красавицей. Прежний брак со мной сдулся по факту - собственно, едва только рассосались те давние жировые накладки. Грудь налилась буквально на днях - при беременности обычное дело. Как говорится, зачавшая женщина расцветает. Особенно в районе живота. - Погодите, Свет, - деликатно прервал я. - Как вообще произошло зачатие? Считалось ведь, что соответствующие органы у неё постепенно усыхают. - О! Можно было бы списать на невежество медиков - эту притчу во языцех. Но скорее всего, отцу Анфи, только явившись перед её глазами, удалось повернуть течение вспять. Лишнее доказательство того, что эти двое были созданы друг для друга - каким бы несуразным ни было первое соприкосновение тел. А теперь что вышло в итоге. Настоятель храма, чудом оставшийся в живых и на свободе, не утерявший ни крупицы влияния, наоборот - много чего приобретший. Бесплодный - церковь же не терпела ни кастратов, ни скопцов, ни живущих в целибате, предпочитая, чтобы холостые и вдовые попы разжигались. К тому же вовсе и не вдовец, но женатый вторично, притом на некоей неведомой зверушке. По документам - на мужчине, по факту - глубоко беременном: не забывайте, Кон, от зачатия и связанного с ним скандала до свадьбы прошло полгода, так как отцу Анфи понадобилось не менее трёх месяцев, прежде чем отойти от потрясений, а Горице - ровно столько же, чтобы вникнуть в общий замысел и отработать стратегию. И, надо заметить, брачный ритуал, вызрев, обрёл весьма сочные и пышные формы. Куда более впечатляющие, чем у Исанки с её малогабаритным супругом. Для венчания был приглашён иноземный друг отца Анфилогия - нравы в забугорье испокон веку слыли распущенными. Жених был весь в чёрном, с кардинальской бородкой и мушкетёрскими кудрями, невеста заключена в подобие корзины от талии до пят, поверх которой ниспадало широченное платье-чехол: скрыть интересное положение. Когда убрачённые вышли из дверей в сопровождении свиты близких родичей, ликование на золотом крыльце превзошло все мыслимые пределы. Их прямо-таки забросали дарами природы на счастье: не забывайте, Кон, стоял разгар сентября, а плодовитость и в квир-сообществе всегда ценилась. Особенно, так сказать, уже проявленная. - Плодовитость, - повторил я. - Но вы дали понять, Свет, что над женихом было совершено, так сказать, завязывание узлов? - Так ведь не над сыном этой пары! - ответил старик. - Кому знать, как не вам, Конни. В общем, ещё через три месяца - удача, как говорят, втроём ходит, - родился мальчик. Здоровый, горластый, улыбчивый. Никон Анфилогович. Не имя, а языковой кошмар, правда? - Назван в честь мятежного патриарха Никона, верно? - Верно. Историю вы знаете, - улыбнулся Свет. - В том числе историю своей большой семьи. Он вздохнул, прежде чем продолжить. - Так вот, насчёт истории... Буквально на следующий день началась так называемая война Города и Квира. Огромного гигаполиса на половину Европы, в который обратились несколько прежних столиц, и множества анклавов, образовавших вокруг него как бы скопище мыльных пузырьков. С одной стороны - гигантский компьютер, стальная машина, пронизанная зелёными молниями. С другой - пестроцветная радуга, беспечно играющая на фоне хмурых туч. - Это лишь сравнение, - проговорил я. - Сравнение, - соглашаясь, кивнул Свет. - Столкновение было предугадано обеими сторонами. По-своему желанно и тем, и этим - недаром они обменивались провокациями. И не напрасно Город то сжимал рамки допуска, то расширял, а Гетто всё более хитроумно их обтекало. В таком положении достаточно было малого камушка, чтобы сорвать с горы лавину. Причём Город, словно пролетарий, выворачивал из мостовой какие ни попадя булыжники, а Квир играл, любовно перебирая гальку на взморье. Каждая из сторон желала таким образом навязать другой свою волю и способ противостояния. И если допустить, что удачный первый шаг есть половина победы, - его сделали мы, защитив Анфилогия. Коли уж конфликт был неизбежен, стоило бы разыграть его по нашим нотам. Хотя, если честно, то была импровизация: не будь благого насилия, нам бы пришлось ждать. А ждать не совсем хотелось: мы обладали натуральным преимуществом перед городскими, и как раз в эти месяцы оно достигло пика. Так чувствовали мы с Владом, а благодаря нам, как бы в отражённых зеркалах, - и прочие члены семьи. В чем оно заключалось, это примущество? Понимаете ли, Кон, Город превыше всего ценил человеческую жизнь: её уникальность, отчего запретил суицид и смертную казнь, чудо возникновения, отчего клеймил аборты и заведомо бесплодные браки, её безопасность и комфорт - почему, в частности, до предела уменьшил риск пребывания мужчин в армии. - А что иначе с нами, мужчинами, делать? - спросил я. - Мы рождены защищать и растрачивать на это свою жизнь. Оттого нас вчетверо больше, чем необходимо для сохранения популяции, - как физического, так и генетического. Мужчины заточены на войну, защиту, силовое противостояние куда больше остальных полов. Но их цветение, сила и ярость - плата за краткую жизнь. И если нет внешнего дела, буря, в которой они привыкли жить, обращается внутрь - мужи либо насилуют женщин, либо, что всё же лучше, сливаются воедино с себе подобными. - Думаю, Конни-бой, вы специально допустили гиперболу, - рассмеялся Светослав Михеевич. - Как в моей любимой книге "Кольцо мечей", помните? В общем, квир-общество с самого начала многолетней партии имело три козыря в рукаве, причём масть козырей всё возрастала. Сначала тройка, семёрка, туз - потом валет, король и дама, потом джокер и два туза и, наконец, все сплошь трикстеры. Первое - мы играли как бы шутя, а Город делал дела серьёзно. Его мир слагался, как византийская мозаика, из множества стёклышек смальты, каждое по себе и их сочетание были незыблемы и в равной мере необходимы. А наша ойкумена маргиналов и аутсайдеров состояла из элементов, которые соединялись друг с другом затейливо и произвольно, да и сами были подобием бегущей воды, а не крепко скованного льда. - И над этой водой, отражаясь в мельчайших капельках, висели врата полной радуги? - тихо вставил я. Свет тем временем продолжал: - Второе. Город разучился сражаться, поручив это искинам - детям искусственного разума, живым механизмам высочайшего порядка сложности. Понадеялся на чужеродный мозг, коли уж своего не оказалось, - так шутили у нас в сообществе. Малые и средние "квазиинтеллекты" были отчасти независимы от тех, что стояли во главе, и всё же сеть существовала - чем сложнее и непостижимей для человека, тем более уязвима для случая. Вдобавок, искусственному мозгу передалось стандартное мышление стандартных людей. Мы же были каждый сам по себе квир и фрик, а все фрики, собранные вместе, - едины с тем незаурядным конструктом, что мы с Владом создавали и усовершенствовали с первого дня воцарения в анклаве. Вот теперь и настал черёд триариев. - Свет Михеич, - я опять вспомнил о своей роли, - вы ведь который раз пробуете шутить и дурачиться. А ведь мы говорим не о комедии - о драме. - Дурачество, чтоб не было печали, - ответил он, неожиданно перейдя на "ты". - Мальчик, ты ведь понимаешь, что мы с тобой как никогда близки к финалу. Хотя, и комедия, и драма, и даже трагедия, вовсе тобой не упомянутая, - суть те же игры на площади. Ну ладно, у нас с тобой осталось ещё и третье. Самоотверженность без надлежащего возмездия. Граждан Города ведь с младых ногтей учили отдавать жизнь за высокие идеалы и награды - свободу родной земли, честь веры, благополучие семейства. Но не то взятый наугад член нашей общины. Для него идеалы и святыни - прах, а своё личное существование он ценит, в общем, как фишку в увлекательной игре и может потратить будто бы понапрасну. Зная, что самое главное в себе ни поставить на кон, выиграть, ни проиграть невозможно. - А миру Города именно такого и не хватало, - тихонько подтвердил я. Ибо дед Светослав разошёлся и уже почти не обращал на меня внимания. Хотя нет. Он вдруг отвлёкся от основной линии и заметил: - Когда отгораживают себя от мира, что так и дышит божеством, и жизни во всём её многоцветьи и многоголосии, не остаётся ничего помимо веры. Вот Библию и начинают ценить не за многослойность и красоту смыслов, а как конкретное руководство к действию. Вера же без подтверждения высыхает, словно роса в полуденный час. Тогда судорожно хватаются за ритуал и догму, извлекают их откуда ни попадя и блюдут изо всех остатних силёнок. - Погодите, Свет мой. Но ведь план генерального сражения у вас давно уже был? Он будто опомнился: - Ну разумеется. Только ведь вы можете прочесть о том в любом приличном историческом труде. А вот чего факт не услышите - верней, не извлечёте, - того, что было сказано в узком кругу. Мы четверо, Владислав, Дезире, Анфилогий и я сам, - даже не усомнились в том, что это наша и только наша работа. Поскольку это у меня было провидение всеобщего и вселенского разума, а они подключились к семейной связке. Собственно, на роль четвёртого проводника энергии заявляла себя Горица - она уже давно подготовилась, а после родовых пертурбаций была вне себя от шока: как бы стояла на острие двух миров. Однако её новоиспечённый супруг пошёл на импровизацию, ибо младенца полезно кормить естественным образом, родное молоко имеет более адекватный химический состав, чем из кормилицыной груди... В общем, сентиментальная чепуха, но нас тронула. А что до его хрупкого семейного счастья - повторяю, мы не ощущали такого уж благоговения перед жизнью и полагали, что главное в ней - кураж. А также профессиональная пригодность. В ней мы сомневались, но слегка - хороший молодожён нередко становится одним с новобрачной. Правда, скептик Дезире заметил: "Мы замкнём виртуальную цепь и, скорее всего, погибнем - во всяком случае, один из четверых. И никто не станет убирать наши густо электризованные и напичканные информацией трупы даже под угрозой эпидемии". Поскольку предназначались эти слова священнику, никто не стал поправлять научную часть. Вообще-то мне пришло в голову, что если бы Анфи взаправду был нужен как пастырь больше, чем яблоко раздора (каковую роль уже отыграл), то можно было его и приневолить. Но сейчас именно он сказал: "Бог позаботится о своих. Развеянная по ветру плоть никому не мешала попасть в инобытие". Влад же добавил: "Молодец поп. Если поражение - выйдем в тираж уже все, а если победа - и дама на кафедре сгодится". Идея прорыва была изначально почерпнута из "Левой руки тьмы" - помнишь, мальчик, как хандараты составляли круговую цепь для ответа на правильный вопрос? Там тоже был предохранитель, который сгорал в момент наивысшего взлёта. - Вы четверо задали вопрос мирозданию? Или Богу? - спросил я глухо. - В известной степени. У Него ведь всё не как у нас, в ближнем мире. Ответ на вопрос о зримом будущем, по расчётам, должен был одномоментно пройти насквозь соединённое нами механически и психически, пережечь провода, расплавить кремний, разрушить оболочку виртуальных каналов... и стать настоящим. - Но было две кардинальных возможности, - проговорил я, волнуясь. - Развилка. - Да, - ответил дед. - За то мы и платили. В общем, вопрос был введён - неважно, каким способом. Говорят, в каждом мозгу есть канал или орган, который предназначен для прямого восприятия божественных энергий, именно на него воздействуют горячая проповедь или инъекция ЛСД. Не знаю - и нашего способа тебе не выдам. Он срабатывает лишь однажды. И, как знаешь, - словно высочайшее напряжение, не рассчитанное на хилый проводок. Влад погиб. Не осталось и крупицы угля. Дезире, по видимости, сначала уцелел, но тотчас, единым порывом воли, ушёл за возлюбленным - когда я очнулся, его тело, совершенно нетронутое и прекрасное, как в ранней юности, лежало поперёк моих ног. Он ведь и меня при жизни оделял почти такой же любовью. Анфилогий держал себя так, будто мы ещё только собирались принести его в жертву. Он меня и вытащил - навеки парализованного и состарившегося. А я... видишь, я живу уже тридцать с лишком лет, то приближаясь к порогу, то отдаляясь от него. Нет, я не счастлив, но удовлетворён и спокоен. Горислава поглощена детьми - помимо их собственного, на них с Анфилогием свалилась ещё та зарубежная десятка (впридачу с затосковавшей первой женой) плюс внучата от Исанки и Мантисса. Можно было бы и надорваться с такого изобилия - но ведь община! Община всё переможет! После победы мы начали с малой семьи и постепенно обратили всё традиционное общество в брик-а-брак, в живописные осколки старины, которые начали добавлять в новое строение, подобно блёсткам мозаики. Строение это разрастается на все континенты, вдоль всех параллелей и меридианов. Теперь мы едины и вырвались из тесных рамок. Наравне с нами существует также государство "Ортодоксальный Ватикан", небольшое, но всё-таки покрупнее того, что в Риме, и значительней былой Папской Области. В конце концов, немало людей взыскует не столь праведности, сколь правильности. Размеренной и чистой жизни, в которой не место авантюрам. Регулярной церковной службы по воскресеньям. Телесной и духовной безопасности - и никаких самоубийственных эскапад, подобных нашей. Теперь я иногда сомневаюсь, не произошло ли всё помимо наших усилий и оставили ли мы на Земле хоть какой-нибудь след. Пел ли тебе Мантисс погребальный гимн своего народа, веками бродившего по пескам и зыбям Калахари? Вот послушай. Он откашлялся и начал: "В день нашей смерти Приходит ветер, Чтобы стереть с песка Следы наших ног. Ветер несёт пыль, Которая скрывает Следы, оставшиеся там, Где мы прошли. Ведь если бы он не дышал, То казалось бы, Что дышим мы И всё ещё живы. Поэтому ветер Приходит Занести светлым прахом Следы наших ног".
©
Мудрая Татьяна Алексеевна
|  |
 |  | |
 |  |  |
|