Я излагаю этапы своей истории с той мерой наивности, с какой переживал каждый из них. Поскольку я весьма склонен к эмпатии (самоэмпатии?), стиль, полагаю, начавшись с панибратства и ухарства, от главы к главе будет всё более входить в строгие рамки.
Кроме того, сама история, хоть началась не с моего рождения, явно закончится с моей или попросту моей смертью. Что настраивает на соответственный грустновато-философский лад.
Итак.
ШАДДА
Нет жизни на алом воинственном Марсе, нет её и на зелёной женственной Венере. Нет множества обитаемых миров, о которых прорек безумец и мученик Джордано. Нет хайнской цивилизации, которая заселила миры и изменилась настолько, что дети разных планет не могут иметь потомства друг от друга. Нет юпитерианских скакунцов, пьюриваров и хайрогов Маджипура, хвархатов из Очага Людей.
Ничего этого нет и в недалёком будущем не предвидится.
Зато имеются параллельные вселенные, хотя, с другой стороны, никто их руками не щупал и на своей шкуре не ощутил.
Но тогда из каких высей явились по нашу общую душу манкатты?
В самоназвании слышалось что-то обезьянье или кошачье. В названии их морской столицы, Намбии, - каверзная ошибка президента Трампа, который однажды скрестил две страны, Замбию и Намибию. Это при всём при том, что фонетический строй их родного языка так и остался непонятным. Вернее, земляне им себя не затруднили: манкатты, прибывшие в Троероссию, САСШ и кое-какие второразрядные демократические империи наподобие Германославии или Франкоталии, отличнейшим образом изъяснялись по-местному.
Да и смотрелись они также преотлично: все на подбор невысокие, под метр шестьдесят, яркоглазые, ладные, со смуглой или загорелой кожей, густые каштановые кудри до пояса, карие глаза, небольшие носы, пухлые губы. Одеты ярко, но с большим вкусом: просторные штаны, длинные рубахи и шарфы.
Все они были мужчины. Женщин они тогда нам не предъявили, что не свидетельствовало о широте их взглядов.
Возможно, отсутствие иного пола было следствием их миссии, по умолчанию военно-торговой. Судя по всему, манки желали продать нам мир ещё до того, как Земля убедится в разрушительной мощи их оружия. Возможно также, что они улестили земные правительства скрупулёзно отмеренным количеством высокопробного золота, платины и иных редкоземельных металлов. Мы были народ опытный и хорошо знали, что такое инфляция товара, предназначенного быть выменянным на все другие товары.
Сразу поняли, что имеет место шантаж с помощью очень и очень сладкого пряника.
А те, кто стоял вровень со мной, простым ведущим программистом весьма крутой конторы и знатоком восточных единоборств, - те далеко не сразу просекли фишку.
И без разницы, с какой луны свалились эти щегольки. Несмотря на невнятность функций, логика у них оказалась острой, как бритва, ум обладал мощью этак в сорок гигабайт, а тело, мягко говоря, в совершенстве подчинялось всем устремлениям души.
Они были нарасхват в научных лабораториях самого высокого полёта, вычислительных центрах, школах боевых искусств. Секретами своими не делились - если они и были, эти секреты, - но земному прогрессу способствовали изо всех сил. Будто работали этаким катализатором всех на свете процессов и желали быть крестными отцами любой из самых впечатляющих земных инноваций. Однако армию, этот вечный двигатель земного прогресса, манки не особенно жаловали - даже в том смягчённом варианте, который представляли собой различные комитеты и министерства чрезвычайных ситуаций. Ну а мы, земляне, боялись рисковать гостями.
Нет-нет, всё это не означало с их стороны ни дефицита индивидуального милосердия, ни хронической социопатии. Просто манкатты желали делать лишь то, что умеют в совершенстве, и не растрачивать себя по-пустому. Маленькие такие, упёртые супермены, движители всякого и всяческого прогресса.
Также они щедро делились с массами своим песенно-танцевальным фольклором. Голоса у этих мужичков работали в диапазоне от альта до драматического тенора, фигуры обладали невероятной, почти девичьей гибкостью, и петь-плясать они умели что надо, причём на оба пола сразу. Музыка была, по правде говоря, странноватая: то ли супермодерн, то ли глубокая архаика. Но впечатляла до самых пяток.
Постепенно пришельцы натурализовались, а земляне стали привыкать к манкам, словно это были заурядные иммигранты, хотя, к слову, гораздо более приятные на вид и вкус, чем остальная чернота. Даже их отчётливо выраженная гомосексуальность не шокировала: мы, во-первых, крепко обучились толерантности в ходе позапрошлых локальных конфликтов, во-вторых - и слава Богу, что гости равнодушны к нашему прекраснейшему полу, да и на менее прекрасный не весьма заглядываются. А в-третьих, что там с женщинами самих манкаттов: может быть, их вообще не рождается, а потихоньку происходят из самцов, как у некоторых коралловых рыб? Недаром они такие пёстрые: слово "попугай" так и просится на язык. А на нет и суда нет, как говорится.
К прогрессу, порождённому ложкой соли в пресной воде, мы тоже отнеслись с пониманием. Мой отец удивлялся персональным компьютерам, я успел захватить начало эры ай-пи-фонов, а мои племянники года через два после Великой Перемены вовсю использовали словцо "прыгануть", то есть переместиться в пределах Земли куда угодно, не тратя абсолютно никакого времени и сил. Хотя, надо сказать, этот способ оказался жутко дорог, травматичен и по-настоящему годился только для тех, кто его изобрёл и внедрил. А большинство землян до поры лишь понтовые мосты разводило.
И всё-таки мы были шокированы, когда пришлецам удалось задёшево сторговать у САСШ несколько атоллов - по факту целый небольшой архипелаг, у которого была примерно такая же слава, что у Бикини. Или, для ясности, Чернобыля. Или обоих, вместе взятых.
Нет, всё страшное давно миновало, хотя, думаю, новым владельцам то было без разницы или вообще на руку. Богатейший животный и растительный мир на суше, ещё более пышная картина в океане, живописные руины, коралловые дворцы, умеренный радиационный фон, а из двуногих - исключительно экскурсанты. Продавец вовсю расхваливал острова как рай для экзотического туризма, умалчивая о том, что "есть кокосы, есть бананы" и остальную растительность, мягко говоря, не рекомендуется. Такая вот чунга-чанга.
Впрочем, если некто наивно полагал, что манкатты тешатся самообманом, то крупно лоханулся. В неземной и общей экологии они разбирались дай Бог всякому. Среди них были, в частности, юридические гении, которые добились приятного дополнения к сделке в виде компенсаций, не имеющих срока давности. Вроде бы кто-то из них произошёл от местного жителя, которого выселили на время запланированной экологической катастрофы, а его потомки лишь теперь вернулись на землю отцов.
Компенсации были выплачены. Манкатты не проявили по этому поводу никакого восторга - переселились и начали вить гнёзда. Со всей основательностью и компетентностью, на которые были способны. Дурная еда им, похоже, не вредила, разнообразие видов, агрессивных и не весьма, восхищало, бурное жилищное строительство ухитрялось не сильно менять уникальный ландшафт.
И только под конец окончательно выяснилось, кто кого переиграл.
Потому что в земные города и веси начали прибывать манкаттские самки. Чётко поодиночке, но с охраной.
...Изафет вышагивала по августовской улице, сияя новёхоньким бейджиком, стайка бойцовых петушков окружала её с трёх задних сторон - должно быть, чтобы не путаться под ногами. Меня просто под дых ударило - потому что с виду то была обыкновенная земная девчонка, ничего инопланетного. Рост баскетбольный - хотя в Троероссии уже лет сто так не дразнятся, все сплошняком двинулись вверх. (В том числе я сам - метр девяносто от подошв до маковки.) Широкоплеча и длиннонога. Живописные пепельно-русые лохмы вместо причёски, рубашка и штаны тоже какие-то серые и лохматые, ни груди, ни бёдер не угадать, зато поясок и сандалии отличной кожи, явно натуральной и как бы даже не змеиной. Уж точно не выползок - цвета снова неброские, но живые и сочные.
За всем этим я не разглядел лица, хотя и запомнил во всех деталях. Потом прокручивал в памяти: широкие скулы, все в таких милых конопушках, такой же конопатый нос с горбинкой, пухлые, чуть коричневатые губы, тёмно-серые глаза, что сияют внутренним смехом.
Вроде как далеко не манкаттскую элиту нам представили. А мне и без разницы: лучше её нет и не будет. Врезался даже не с первого - с полувзгляда.
Иначе говоря, обогнал процессию, вперился зрачки в зрачки и чуть улыбнулся.
Бодигарды выдвинулись вперёд и по бокам, норовя замкнуть кольцо. Иза сделала небрежную отмашку рукой - прекратите, мол. И остановилась рядом со мной.
Позже до меня дошло, что я нарушил по крайней мере десять заповедей манкаттского пристойного поведения, которые точно бы затвердил назубок, будь я дипломатом. (Только вот я им вовсе не был.) Поднял глаза на женщину, резко перегородил ей путь, сунул одну руку в карман, а другую за пазуху куртки вместо того, чтобы предъявить открытые ладони, оскалился и прочее в том же подрывном духе. С простых людей никто не требовал этикета - рассчитывали, что великий русский народ обучится в бою. С минимальными потерями, ага.
А потом девушка заговорила:
- Для приватного разговора я Шадда. Изафет - это перевод сходно звучащего арабского слова на турецкий, ты мог о таком знать.
Голос напоминал сияющее, светлое меццо-сопрано Елены Образцовой. У папаши в коллекции водился умеренно запиленный винил, я прямо фанател с него, пока не обнаружил в инете уйму реставрированных записей.
- А я Леонид, вкратце Леон, - представился я. - Это просто имя, без вариантов и сложностей.
Называть свои паспортные данные вообще-то было дурным тоном - если женщина не спросит прямо. Но уж тогда ты обязан это сделать хоть при каких свидетелях. Иза не спросила.
Так что я снова забежал вперёд. Уже в другом смысле.
- Ты красивый мужчина, - продолжила она тем же завораживающим тоном. - Но отнюдь не лев. Где, позвольте спросить, у тебя грива? Я буду звать моего нового спутника Лён: длинный, тонкий и белобрысый.
Если это безапелляционное заявление можно назвать вежливым, подумалось мне, то я готов съесть свою шляпу. Которая, между прочим, осталась дома: винтажное гангстерское борсалино из наимягчайшего фетра.
- Если хочешь, следуй за нами, - продолжала Иза (про себя я её иначе никогда не называл). - Не знаешь, где тут завтракают и обедают?
- Через квартал будет приличный рыбный ресторан, - послушно откликнулся я. - Через два - вегетарианское кафе.
- Кафе. Ресторан. Что за манера такая - делать из еды церемонию! - фыркнула она. - Это ведь необходимость. Ну, земляне! Ещё бы ввели особый ритуал для посещения ретирад. Хотя стоит почитать вашу классику прошлых веков - там люди, кажется, вовсе не испражняются. Даже по умолчанию.
То, как она выражалась, - по всем нашим критериям это был шокинг. Но на меня отчего-то снизошло (более просто не скажешь, именно снизошло и далее по списку) редкостное умиротворение.
- В принципе можно пойти в заведение, где обстановка семейная, - объяснил я. - Два-три столика от силы, узкий круг...
Но не успел договорить, как Иза фыркнула, а за ней засмеялись её мужчины. До крайности мелодично.
- Не знаю, как вы, а мы дома всей семьёй не обедаем, - объяснила она. - Какой узкий круг? Это же сотни две-три народу. Почему тогда не расположиться прямо в дворцовом парке или посреди поля для игры в мяч? Ах, я и забыла (и снова держу пари, что сделала такое специально) - у вас начало семьи - муж и жена. Остальное пристёгивается к делу.
- А у вас? - спросил я. Да знал я, знал. Слышал этак мельком.
- У нас матери в окружении детей, матери матерей и матери самих матерей матерей, - ответила она с лёгкой ухмылкой. - Можно перечислять, пока не доберёшься до живого корня в лице Прародительниц. Мужчины вырастают и уходят, иные гостят ненадолго в чьих-то комнатах, но Дом стоит нерушимо, будь там хотя бы полсотни женщин из трехсот. Ведь нельзя сказать, что женщины Дома сидят... как это... сиднем. Путешествуем по научным и торговым делам, а то и ради одного интереса. Но мы уходим не навсегда, даже когда умираем.
После такой философии мне неудобно стало затаскивать компанию в мелкое заведеньице из модных в этом сезоне: а что было делать? Всякие оригинальные кондитерские попадались на каждом шагу, но сладости и кофе со сливками Иза отвергла категорически. Зато меня тошнило от одного вида и запаха сочной говяжьей вырезки, палтуса, плавающего в собственном жирном соку, или порубленного на мелкие кусочки осьминога. Овощи, фрукты и всякое-разное молоко признавали мы все, но как найти место, куда бы уместилась вся компания чохом?
Сошлись на забавной столовой, где в числе прочих даров моря подавали "дикую рыбу" - так и было написано на рекламном баннере. Имелся в виду, похоже, не прикормленный зеркальный карп, а некто вольный и свободолюбивый. Там мы с Изой взяли закрытую беседку на двоих, а спутники рассредоточились и оккупировали зальчик плюс веранду под тентом, благо время стояло тёплое.
Решение оказалось не так опрометчивым, сколько роковым.
Беседки были сплошь увиты иззелена-багряным девичьим виноградом, причём так плотно, что в самый поздний вечер оттуда не пробивалось ни лучика света, ни сколько-нибудь выразительной пляски теней. Фактически это было уютное пристанище, куда официант заглядывал только два раза: принести заказ и принять деньги, - и то лишь по звонку. Не с айфона, как остальное, а, так сказать, живьём: на одной из ветвей заплесневевшего шандала болтался колокольчик из той же бронзы с винтажным налётом. Подсознательные ассоциации с аллюзиями тоже были соответствующие: отдельные кабинеты славились как пристанище разврата ("и девушек наших ведут в кабинет"), места, где купцы кутят с хористками, а... э... банщики с банщицами, и точка сборки геев всех размеров с мастями. Безупречность ковра ручной работы начисто отрицала древний обычай метать кости под стол и там же приходить в себя после задушевной пьянки. О нет, в его длиннейшем шерстистом ворсе дремала романтика!
Иначе говоря, я вырубился начиная с того момента, когда тёплая ручка Изы оказалась на моем беззащитном колене, и кончая тем, когда я, опомнившись, увидел её лицо сначала посреди волос, которые щекотали мне веки, нос и губы, а затем - в ореоле таинственных черно-бело-пурпурных узоров.
Ох, она вся текла млеком и мёдом, и внутри была подобна сливкам и благовонному маслу, и начисто зачеркнула мой богатый опыт, ибо я был далеко не девственник, хотя к каперству и пикаперству тоже не особо склонялся.
Некая шибко повёрнутая на христианских добродетелях дама учила нас, самокатных писателей, что ради тех, кто знает про секс, художественно описывать его нет смысла, а тем, кто ещё нет, лучше до того познакомиться с ним воочию. И, скажем так, на ощупь. Что же до конкретной графоманской методики, самое лучшее - намекнуть. Потому что истинное искусство не тычет носом прямо в буквальность, а лишь создаёт атмосферу.
Но что, в конце концов, я знал, полагая, что знаю всё!
Когда я очнулся, ни её хламиды, ни моих шорт и тишотки поблизости видно не было, не говоря о башмаках, а с той стороны дверей деликатно покашливали мелкорослые охранники. Должно быть, они давным-давно покончили с дикорастущей рыбой в гарнире из морских огурцов и морской же капусты, и это придало их членам особенную бодрость. Я так думаю, мой тогдашний эротический пыл отчасти был подогрет желанием враз переплюнуть петушиную гвардию и показать, на что я способен.
Ну да, разумеется, зубоскалю я не по делу, но юмор всегда настигает меня именно тогда, когда становится не до смеха.
Меня подняли с полу, как могли, отряхнули от крошек, сыскали всё брошенное в любовном угаре и заплатили по счетам: притом что я вовсе не помнил, что и как употреблял, кроме самой Изафет. Эх, как говорят в Одессе, был бы я биологом, знал бы за эндорфины... Сама Иза обошлась как-то незаметно: миг - и в прежнем тряпье, включая змеиную шкурку.
И вот мы шествовали по улице рука об руку в окружении говорливой свиты. Ступили на продуваемую всеми ветрами брусчатку главной площади страны: ни одни торгово-выставочные ряды не работали, но нам это нисколько не мешало. Прошлись по набережной, едва не замкнув кольцо садов и парков. Заглянули в мой любимый Институт Русского Языка с его знаменитыми оцифрованными рукописями и действующей моделью порождающей грамматики, посетили парочку-другую окрестных музеев, полюбовались на живопись, современную и вовсе нет. На нас смотрели, хотя без особого удивления - примерно как на туристов из народного Китая, привыкших захламлять собой все проходы и протоки. Тем более что моя девушка везде отпускала замечания - насколько уместные, я судить не мог, потому что произносились они тем самым невероятным голосом, похожим на живой бархат.
- Знаешь, почему меня зовут Шадда? Это имя несёт в себе истину, - вдруг проговорила Иза. - Я удвояю мужское семя. У меня двурогая матка - вещь среди наших женщин редкая, а среди ваших вообще уникальная. Оттого у таких, как я, рождаются близнецы - бывает, и от двоих мужчин сразу.
Мне мигом вспомнился старинный фильм "Кукушка", где героиня-саамка была в чём-то волчицей и оттого родила сыновей сразу от двоих: финна и русского. Но то фильм, а жизнь - иное дело, говорила мне мамочка. Оттого мне сразу захотелось привести Изу хоть к какому-нибудь приемлемому общему знаменателю - чтобы как-то умерять подобные откровения.
Вот я и сказал, не особенно подумав:
- Я хочу обоих твоих детишек. Попробуешь выйти за меня? Уж постараюсь не подкачать.
Думаю, изо всех прорех моего спонтанного заявления светилась такая мысль, в общем-то идиотская: после всего, что сегодня случилось, пусть двурогость - рогатость будет у матки, у чего попало, но только не у меня самого. И вообще мама меня воспитала чуть старомодно: поимел девицу - женись. Или хотя бы настройся на такую перспективу.
В ответ Иза метнула в меня странный взгляд: будто мгновенно просчитала все возможные варианты своего согласия. Или там отказа. Всё это, выполненное в лучшем стиле её мелких охранцов, мелькнуло через завесу обычной глуповатости так быстро, что я решил, будто обознался.
- Думаю, это можно устроить, - ответила она деловито. - Но тогда лишь один ребёнок, не больше. Девочка.
И это при том, что оставалось неясным, могут ли манкаттские женщины вообще иметь детей от землян. Их мужчины - никак и ни в каком смысле. То есть, как я уже говорил, не интересовались они нашими дамами и девицами. Хотя вполне
, резво подбивали клинья ко всему остальному.
В общем, я, как можно понять, опешил. В таком виде и был опутан брачными узами.
Расписали нас с Изой быстро и без затей. К тому времени в столице было куда больше одного-единственного загса для окручивания иностранцев и с иностранцами, а манкатты натурально попали в последнюю категорию.
Сразу после церемонии вся компания начала обсуждать, где бы стоило расположиться супругам на период зачатия, вынашивания и, соответственно, брака. (В первые слышу, что брак мыслится как нечто временное и как бы не краткосрочное.) Гостиницу, ясное дело, отмели все и сразу. Островные апартаменты Изы, с места не сходя, забраковал я. Тамошний уровень радиации, объяснил я петушкам, может плохо сказаться на моих желудке, рубце, потрохах и яйцах. И без разницы, какой там у вас обычай. Это о том, что ваши мужья традиционно гостят у жены, а вот обратное - дурной тон.
Нарушить традицию ради меня эта компания согласилась, хотя и со скрипом: типа с чего-то ведь надо начинать? Однако мою любовно взлелеянную и холимую (выражение мамочки) трёхкомнатную квартиру, где я жил один, за глаза сочли убожеством. Помирились мы, как ни странно, на даче - полгектара земли, мощный бревенчатый сруб из лиственницы, где мы с матушкой после спешной покупки только и успели, что вставить окна-двери, устроить широкую лестницу на второй этаж и ошкурить кругляки, благодаря своим натуральным свойствам легшие почти без зазора. Досталась нам дача от некоего магната, который в связи с похолоданием климата поторопился свалить за бугор, так что сделка вышла счастливой во всех смыслах.
И вот, пока мы с новобрачной болтались без привязи, на дачу налетела рать.
Вначале манкатты пустили по здешней раскисшей грунтовке некую машину вроде катка на воздушной подушке, и она по ходу превратила глину в камень или даже морёный дуб. (Кстати, на нём и сейчас ни сучка, ни задоринки, хотя это смотрится парадоксом.) Затем насадили по краям участка живую изгородь сильно тропического вида и в считанные дни подогнали внутрь его сантехнику, мебель - от небольшого инфоцентра до табуретки, - ящик с книгами для будущей матери (сплошь манускрипты с инкунабулами), посуду и постельные принадлежности. Я каждый день наведывался на стройку века - один, без Изы, которая подварчивала, что ей эта суетня надоела по самые передние зубы, а нынешнее поколение мальчишек только и умеет, что путаться в волосах.
Где-то через неделю нам объявили, что обиталище готово и можно принимать работу. Да, разумеется, вертолётная площадка за воротами тоже появилась: вполне годная для небольшого дрона, который "мальчишки" Изы упорно называли госсамером. Как я понял, пилота этот винтокрыл действительно не предусматривал, но и на расстоянии никого не присутствовало: пассажиры справлялись одни, груз командовал, наверное, сам собой. Аппарат состоял из полупрозрачного полотнища неопределённой формы, посредине которого лежала (на земле) или висела (в полёте) кабина, казался лёгок, точно осенняя паутина на ветру, и выглядел не более солидно. Однако нас обоих вынес и даже не сильно ушиб, когда спланировал наземь.
Мебель поразила меня влёт и с первого взгляда, только я не сразу понял, чем. Мы здесь привыкли, что кресло или там стол эргономичны, то есть приспосабливаются к человеческим формам - причём с момента возникновения в виде собственно мебели, а не, скажем, низкой ветки, растущей параллельно земле. А манкаттская выглядела так, словно само дерево росло вокруг человека, принимая в себя его очертания и отзываясь на всё многообразие поз.
Далее я натолкнулся на множество новаций, которые впоследствии так и не привились у землян, - нет, не по той причине, которая станет сейчас очевидной. Вода из артезианского колодца поступала в дом нагретой благодаря энергии естественного распада, что можно было легко регулировать. Кухня жарила-парила при помощи солнечных батарей с накопителями. Места общего пользования, ковры, что устилали в доме весь пол, простыни с одеялами, одежда и даже посуда обслуживались колониями бактерий, которые питались человеческими (и, думаю, манкаттскими) выделениями всякого рода, оставляя за собой безукоризненную чистоту и приятный запах. Мне слегка претило отсутствие антисептики и то, что, как я выразился при жене, одна и та же тварюга будет ползать по моему дерьму, тряпкам в бельевой корзине и тарелке с объедками. Надо мной посмеялись, сказав:
- Никто из животинок не старается объявить манкаттам войну, в отличие от человека, которому от них достаётся. Воевать, расчищая себе территорию, - это стратегия и тактика самого человечества. Нет, вначале и мы слегка прихварываем, но это быстро перестаёт, а польза сохраняется.
Трудолюбивые трутни, один из которых изрёк сию глубокомысленную сентенцию, вовсю старались ублажить свою хозяйку, а заодно просветить меня, её самца номер альфа-прим. Вот только жаль, что при этом они не очень чётко проводили границу между собой и земными людьми: может быть, тогда в наших мозгах хоть чуточку бы прояснело, а то тьма стояла тьмущая.
Так мы и жили в тесном содружестве с микробами и прочими паразитами: почти идиллически. Хотя, надо заметить, от стирки и компостных захоронений такое положение спасало лишь отчасти. Мою главную работу по переиначиванию виртуальной вселенной языковыми средствами можно было вести дистанционно - техника у манкаттов оказалась мощная, модели скрутки-раскрутки, то бишь "сведения текстов к порождающей модели и развёртывания последней", опирались не на одни земные языки в количестве прямо неимоверном, но и кое-какие неопознанные. Так учёно и малость по-канцелярски выражалась моя супруга - наверное, просто заучила кое-какие выражения.
Одевалась она, как и раньше, в простецкие балахоны: я хотел было подарить ей кое-что подходящего фасона и в то же время изящное, но услышал очередной наив:
- Человеческие платья - не такие. В узоры моего наряда воткана вся история цивилизаций.
- Как так? - усомнился я. Странно было поверить, поймите меня правильно.
- О, я забываю, что ты, в отличие от моего народа, не можешь брать знание оттуда, где оно лежит как естественный порядок вещей.
И больше ничего. Понимай как знаешь.
Проводили время мы вдвоём, недомерки скромно держались неподалёку. И если бы результат соответствовал моим дневным стараниям на пашне, у нас получилась бы даже не двойня - тройка или даже четверня. Хотя колыбелька была запасена лишь одна и узковатая.
Ночью же я отдыхал, и ко мне приходили сны. Нарядные, многомерные, нисколько не эротические: наверное, выдыхался. Лучше всего я запомнил один - скорее всего, навеянный прогулками по местам былой славы. Будто бы стою я перед царским венцом, который весь в алмазах, рубинах и изумрудах, и убеждаю сотрудников:
- Он ведь без дела здесь лежит, пылится, можно сказать. Камни тускнеют без людского и мужского тепла. А я бы поносил и вернул совсем другими.
Смешно: я перенёс на самоцветы поверье, связанное с жемчугом. Об остальном не говорю - была в том определённая логика, куда более прямая, чем в обыкновенных снах. Хотя, предупреждаю, я вовсе не Сенька из пословицы о шапках и даже не Лён, каковое имя ко мне прилипло, а Леонид и, значит, Лев.
Всё шло гладко и пасторально, если забыть - забить на - один казус.
Я, в полном сознании своей мужской силы, взял привычку что ни вечер выгуливать супругу, несколько раздавшуюся в боках. Беременность шестого месяца не очень себя показывала, если не знать, а женственности явно прибавилось. Отсутствие при этом охранников меня не волновало. Даже напротив - радовало. Теперь, после всего, я начинаю думать: а были они тем самым, о чём я полагал, или вовсе нет?
Как-то шли мы вдоль края нового шоссе и по опушке леса, временами поглядывая себе под ноги, чтоб не споткнуться, и, как мне помнится, Иза снова философствовала:
- Вот ты, Лён, боишься кустов и деревьев, которые выросли не по воле человека. Ну, скажем, побаиваешься. Ну, положим, только в темноте, люди ведь созданы не ночью, а днём. Трепещешь шелеста травы, и падающий лист тебе подобен - столь же ал и попусту речист. А для нас ваши многоцветные, выполотые до последней чужой травинки цветники и регулярные, ухоженные парки - почти уродство. В той части, разумеется, где замысел не умеет себя скрыть. Цветок - всегда цветок и тем самым совершенство, и дерево там, где ему приходится бороться за жизнь с ветрами и собратьями, остаётся деревом. Но...
На половине её фразы один из редких на дороге бээмвешников вдруг развернулся, съехал с гладкого, одолел кювет и мигом перекрыл нашу тропинку. Бумер, что шёл спереди, закрыл путь к нашему отступлению. Из обоих вылезли типичные фрателли. Я крепче ухватил жену за локоть.
- Девушка, а ведь вы, наверное, не против малехо сменить декорации, - миролюбиво сказал один, вроде бы старший. - И ваш конвоир, по всему судя, возражать не будет.
Чтобы никто ничего такого не подумал. Братки попросту не разобрались, что перед ними брюхатая, - такими брезговали и сам их закон не позволял. Заартачившемуся спутнику могли крепко набить физиономию и сокрушить рёбра, но не больше того. Саму девушку, как правило, отпускали после нескольких дней, ну недели, ну месяца или двух веселья с небольшими синяками и царапинами плюс адекватной суммой в кармане шикарного платья или там сумочки. Никто не думал заводить по этому поводу судебное дело - да и не мог, по правде.
Сердце круто ухнуло в пятки. Жена искоса глянула на меня и широко улыбнулась всем бандитам сразу.
Парни застыли, кто где стоял, а когда мы, ведомые твёрдой рукой Изафет, не торопясь обогнули их вместе с одной из их колымаг, начали падать, словно кегли. Судя по долгому шелестящему звуку, кое-кто скатился в ров - тут они были неглубокие - и упокоился там.
Я никак не мог выговорить ни слова. Пока уже среди дня не вошёл в комп и не прочёл в "Криминальной хронике" про кровопролитную бойню между двумя соперничающими группировками. Поводом была находка на заросшей лесной дороге, когда-то соединявшей две деревни, нескольких обгоревших трупов и двух покорёженных авто со взорванными баками.
- Уничтожить улики - это они чересчур постарались, - проговорил я, имея в виду жениных юношей.
- Кто это - они? - спросила Иза спокойно. - То всё лес, мой Лён. Дикий лес. Мы с тобой лишь начали.
Не знаю, было ли всё это справедливым и адекватным. Думаю, что нет, уж очень не по-людски смотрелось. Та сторона никогда не стала бы конкретно нарываться: иные пошли времена.
МАДДА
Если не считать этого не во всём понятного происшествия и того, что я не стал проверять, чем столь внезапно заросла дорога, а выгуливал Изу строго по участку, время текло мирно, а роды у моей жены начались раньше ожидаемого и совсем обыденно.
- Часа через три приедет акушер, - сообщила она за утренним чаем с булочками. - Мне время. Выбирай дочери своё русское прозвище, а наше имя мне уже назвали.
И удалилась к себе в будуар или как там его: в общем, комнатку, куда я конкретно не имел доступа.
Врач, суховатый мужчина вполне земного вида и роста, в назначенное время прибыл на нашем трудолюбивом дядюшке дроне и, еле поздоровавшись, направился к жене.
- Не беспокойтесь, - отмахнулся от меня, - не было ещё случая, чтобы получилась хоть какая-нибудь задоринка с метисами. Иногда мне кажется, что мамашам нужен свидетель-профи, не более того.
А когда я хотел было последовать за ним, бормоча, что уже присутствовал на родах (имелась в виду моя земная жена, с которой я развелся после смерти младенчика), сердито ответил:
- Каждый из нас безусловно присутствовал при одних родах: своих собственных. И что с того? Потерпите.
Терпеть с ним мне пришлось, тем не менее, куда меньше, чем без него. Не прошло и получаса полной тишины, как акушер вышел из дверей будуара, напоказ неся в горстях - нечто крошечное, розовато сияющее, как раковина, дочиста отмытая морским прибоем, и словно наполненное тихим, беззвучным смехом.
- Мадда, - сказал он, - так меня оповестили. Естественно, девочка.
- Магда, - повторил я почти звук в звук. - Магдалина.
Потом мою дочку - о боги, какая же она была крошечная, от силы килограмма два, не более, - унесли назад.
Оказалось, что знающих своё особенное дело кормилицу и няньку уже наняли. Я этого не подозревал и не понял, зачем.
На следующее утро, выйдя из затвора, Изафет, вмиг постройневшая и необычно серьёзная, сообщила:
- Гостевание кончилось. Я и мои младшие должны вернуться домой.
- Но я не стану, - воспротивился я. - Ты же знаешь моё мнение об этой гиблой радиоактивной дыре. И девочку тебе как не жалко! Не отдам.
- Так на здоровье, - повела плечом эта... Нет, спустя годы я подобрал слово, к тому же и понял буквальный смысл того, что тогда происходило. - Тебя самого насильно тянуть не стану. А девочка перебьётся и при здешнем излучении - надо же когда-то начинать. Что же, Мадде теперь всю жизнь оставаться моей дочерью?
Кажется, она пообещала мне какие-то алименты, или элементы, или элементалы. Всё равно: я бы не взял от неё ничего.
Так я остался один с малышкой на руках.
Нет, надо воздать манкаттской общине по справедливости. Моя усадьба представляла собой замкнутую систему на полном самообеспечении. Мне не приходилось искать никого себе в помощь: всё, что нужно для нас обоих, доставлялось по воздуху как бы само собой. И работа моя очень даже неплохо оплачивалась. Что до того, чтобы поехать развеяться, так за-ради всех святых! Но, по правде говоря, последнее меня мало трогало: для веселья хватало одного моего милого чудушка и чадушка.
Родившись, как я понимал, легко и безболезненно, моя дочь и в дальнейшем не доставляла никому и никаких бед. Плакала редко - вернее, даже не плакала, а издавала звуки, словно флейта поёт или звенит серебряный колокольчик: вторым был её смех. Кормилась без капризов - сначала человечьим молоком, потом смесями, потом вообще всем, чем угодно. Стремительно росла и ничем не болела. Даже обвёртки свои пачкала как-то аккуратно. Я на неё просто нарадоваться не мог.
Врач, с которым мы сдружились на почве грудничкового патронажа - имя своё он мне выдал, Тодор, - однажды сказал:
- У каждого из моих коллег есть такая подопечная - никаких мальчиков. Все как на подбор здоровенькие, с хорошим характером и сообразительны выше любой нормы. Прямо отдыхаешь душой после нормального человеческого потомства. Вы вот думаете, она без смысла гулит? Ни в коей мере. Повторяйте за ней - увидите, что она будет добиваться точных звуковых соответствий. Это попытка перенять от вас слова. Все манкаттские кукушатки примерно одинакового возраста, все такие вот удачные. Собственно, никто насчёт них особо не распространяется. Я только с вами, отцом, говорю, а если попытаюсь с кем-то неподходящим, не заинтересованным кровно, - словно печать ложится на уста. Не могу иначе выразиться, кроме как напыщенно, извините.
- Но разве так бывает? - спросил я в некоем замешательстве.- С людьми.
- Манкатты, если принять это за самоназвание, - ответил Тодор, - не люди. Или не люди, то есть не разумные существа, - мы сами. Подумайте: у нас, медиков, принято считать, что тяжесть родов связана с большим объёмом головного мозга. То есть это плата за разумность. Но какой у ребёнка может быть разум, если его с самого начала приходится всему учить, иначе он будет хуже животного. Любое млекопитающее имеет шанс выжить и без материнской натаски. Может быть, родовая боль порождает амнезию? Но ведь страдают лишь дочери цивилизации: так называемые дикарки обходятся много легче. По крайней мере, так было в старину, пока земная натура на нас не обиделась.
Я покачал головой:
- Не очень верится, хотя слыхал я кое-что подобное. И Евин грех ведь никто не отменял.
- Не так важно, примете ли вы это или нет. Есть кое-что сверх того. Одна из статей договора пришельцев с земными правительствами состоит в том, что они оставляют нам своих новорожденных дочерей. Похоже, матери уже покинули не только острова, но и планету.
- А любовь к своей крови как же? И к земным мужчинам?
- Не знаю, с какими чувствами всё это происходило, но у манкаттов страсть и наслаждение лежат в одной чашке, а стремление заиметь потомство - совсем в другой. Первое - для души и сердца, второе - по сговору и расчёту. Кислое с пресным они не мешают. Да отчего ж нет? На Земле давным-давно изобрели доноров семени и искусственное оплодотворение, хотя естественное считается полезней для приплода.
Вот как. То есть девочка в конце концов досталась бы мне и помимо моего желания? Или устроили бы в некий продвинутый земной детдом? Я сообразил, что давно не вспоминал и практически забыл про то, что была такая Изафет, - настолько меня поглотило новое, молодое чувство.
А дочка моя стремительно шла в рост, и становилось ясно, что из неё получается красавица. Чертами лица похожа более на меня, чем на Шадду, волосы белокурые, а глаза отчего-то карие. Рослая, смугленькая, плотно сбитая, без капли "щенячьего" жира. Заговорила в полгода, причём сразу фразами и совсем чисто, в свой год начала водить стилусом по сенсору, а ещё года через полтора быстро выцветающие каракули начали слагаться в легко читаемые буквы и рисунки.
Свою личную родительницу, которая буквально рвалась к сиротке, я отсёк сразу, памятуя, во что мне самому обошлась её забота. Воспитателей нанимал - было на что, да и не запрашивали они так уж много. Кажется, все годные к этому непростому делу составляли фанатское братство (или сестринство).
- В сравнении с Магдусей и ей подобными обычные дети - какие-то плоские, словно картонки. Двумерные, - поделилась со мной гувернантка со знанием иностранных языков. Остальные говорили примерно то же самое.
Тем не менее, было решено, что нельзя растить ребёнка без общества ей подобных: Магда слишком самодостаточна. Домашние учителя придирчиво выбрали в окрестностях столицы школу, которой можно было доверять, - по общему мнению, единственную в Троероссии, которой не стыдно так называться.
И вот моя дочка стала летать туда на нашем верном госсамере - с сопровождающим, а потом и без. Я для этих дел не годился, слишком было волнительно. (Всякий раз, когда я употреблял это слово, дочка фыркала - отчего-то оно казалось ей неправильным.) Впоследствии я понял, что это были наведенные страхи, иначе - насланные со стороны. Некто старательно делал из меня отшельника.
Что забавно. Те преподаватели, которые рвались поделиться с родителем своими мнениями о даровитой дочке, что ни неделю прибывали ко мне домой на семейном летательном аппарате. Вместе в самой дочкой и с её личного разрешения.
В результате я собрал целый букет разнообразных мнений.
- Магдалина очень жадна до знаний любого рода и вида, только странное дело: доходит до сути не умом, но догадкой и потом буквально подгоняет её под ответ. Создаётся впечатление, что девочка от природы знает куда больше, чем ей дают. Только в иной, более расплывчатой форме.
Так отозвался один из предметников - кажется, математик плюс физик.
- Она, как и все современные детки, лихо сечёт в компьютере, - предположил я.
- Как и все, - поправили меня. - Но совершенно по-другому.
- У меня техника профессиональная, - добавил я. - С эксклюзивными инновациями.
И тотчас сообразил, что за инновации. Манкаттские, для их собственных брошенных деток. Якобы брошенных.
- Обширные лёгкие, абсолютный слух, редчайший голос, - восхищался учитель музыки и пения. - Невероятно гибкое, сильное меццо-сопрано, в хоре ей приходится петь вполголоса, чтобы не заглушить других. Какой тембр прорежется, когда Маддалена вырастет, - не понимаю. Некое уникальное суперконтральто, пожалуй.
Классная руководительница, филолог со вторым социологическим образованием, высказалась так:
- Девочка не хочет подгонять себя под что-то или кого-то. Так говорит она сама, буквально вот в этих выражениях. Она не ящерка и не насекомое, чтобы мимикрировать, - я повторяю дословно.
- Такая откровенность опасна, - кивнул я.
- Для неё - нет, - руководительница улыбнулась одним уголком рта, и я вспомнил другие усмешки. - Хотя Мадда младше всех в средней группе, её без споров приняли как старшую. А подниматься выше пока не желает: ей всего интересней с десятилетками, вообще теми, кому около двенадцати.
Харизматичный лидер, подумал я. Первая в десанте.
- Физическая форма, крепость мускулов, быстрота реакций у Магды выше, чем я когда-либо встречал у новичка, - делился со мной учитель детского тай-цзи. - Вы, может быть, такого не замечаете, но она очень крупная для своего возраста. И, что уж совсем непонятно, ей, кажется, не нужны долгие тренировки. Что схвачено - того не упустит, а дальше остаётся только танцевать.
Резко выраженный половой диморфизм: мелкие юркие мужчины на подхвате, крупные низкоголосые женщины. Я подумал, что давно понял такое о чистокровных манкаттах, но идиотская самецкая гордость не позволяла. А отзываться в этом роде об их помесях стеснялся - и почему-то казалось опасным.
И всё более замыкался в своих невыразимых чувствах...
ТАНВИН
В двенадцать лет наступил перелом: как немногие ныне и почти все во время наших бабушек, Магдалена из ребёнка стала юной женщиной.
И волновала меня так, что и признаться стыдно. Никак нельзя было свыкнуться с тем, что эти цветущие груди, гибкая талия и бёдра прирождённой наездницы - недавнее моё порождение.
Оттого я не сказать как обрадовался, когда дочка с торжеством заявила:
- Папа Лён, у меня теперь настоящая подруга. Взаправдашняя, не то что девчушки, с которыми вокруг школы гуляем и тусуемся в кафешке. Её недавно перевели к нам, зовут Танюша, Танвин. Ведь можно её к нам пригласить?
"Да Боже мой, разумеется, можно! - едва не возопил я. - Сколько угодно раз! И сама у неё хоть ночевать оставайся".
Потому что я угадал, в чём дело, едва увидев саму Танечку. Рослая: мне уже сейчас по плечо. Смоляные косы, стекающие вдоль спины, бездонные чёрные очи, кожа гладкая, словно лесной орех, и под ней перетекают друг в друга крепкие мышцы. В тринадцать лет - победительная красота зрелой женщины. Это наших европейских девчонок так резко тянет ввысь, что мясо не поспевает за костяком.
Должно быть, я стал похож на манкаттскую даму своей чуйкой, думал я. Двойной манкаттский соблазн цепляет по факту гораздо меньше одиночного - я свидетель, как моя жена от нечего делать расправилась с целой стаей, что отрезвило меня всерьёз и надолго. Уверен, что не только ментала - одной физической силы ей было бы довольно: недаром манкаттские мужики, щедро одарённые природой, выучились ходить перед своими бабами по струнке. А девушки, скорее всего, не станут разлучаться надолго, так что защитят друг друга. В одиночку Магда бы могла поддаться на ласку или на мой условный родительский авторитет, даже если б мой сознательный разум того не желал. Нет, честь и совесть всегда остаются совестью и честью, но на месте отца одной из скороспелок я бы себе не особо доверял.
Ночевала моя дочка золотая не в чужих людях - Танвин устроилась у дальней родни в чём-то вроде чулана, там было неуютно. Так что подруги что ни вечер прилетали ко мне. Быстро сделались не разлей вода и не спали пламя. Ели, болтали о чём-то лишь наполовину мне понятном и на жаргоне, куда я вникал где-то на четверть, спали в обнимку, плечом к плечу вникали в так называемый "ученический" комп, куда перекачали кое-что из моих разработок.
Кое-какие фразки из непрерывного диалога, выраженные более доступно, чем остальные, я ловил:
- Что вверху, то внизу, что внизу, то и наверху... Трисвятый Герм это баял о солнце и?
- В недрах дремлет второе светило. "...Звездою, огнём пронизанной насквозь".
- Волошин. Он знал? Излучения могут дарить обильную жизнь, если привыкнуть.
- Он знал. Они - не знают.
- Сидят на паровом котле с замкнутой намертво крышкой плюс изображают гонки пароходов по Миссисипи.
- Марк Твен. Майн Рид. Рванёт - мало не покажется.
- Ядерная зима, только что ядро земное.
- А бочком обойти-обернуть?
- Одна насмелишься? Так давай, храбрись, однако!
...В шутку дрались до крови и потом обцеловывали ранки и царапины...
Когда до меня дошла подоплёка всех этих дел, я срочно потратился на одноразовый карманный "прыгун" (типа туда и через три часа обратно, именно такие в последний год сильно подешевели и охотно раскупались в больших количествах). И написал отцу Танвин, что хотел бы с ним крупно поговорить.
Надо сказать, что его резиденция стояла на побережье, и в ясную погоду оттуда открывался прекрасный вид на манкаттский радиоактивный жупел. Лично я тоже бы отсюда дочурку убрал - но мистер Кагосима руководствовался совершенно иными мотивами.
Он встретил меня в момент выпадения из моей реальности в его собственную: стройный курчавый афроам с седоватой бородкой и чуть раскосыми глазами без дна. Мастью Танвин явно пошла в него.
Мы учтиво раскланялись и тотчас приступили к беседе за чашкой кофе: видимо, человек он был деловой.
- Ваши главные опасения напрасны, - вмиг успокоил он меня, когда я поделился с ним последними. - Девочки ведь больше манкатты, чем мы с вами, и действовать в тандеме для них естественно. Это как наша земная микроячейка, но куда больше того, что мы здесь называем семьёй.
- Но какая семья, пусть и микро, без детей! - воспротивился я.
- Отсутствие чадородия - я точно выразился по-русски? - не грех, его наличность - не добродетель. А вот тандем, если его можно так назвать, - это многократное увеличение творческих и созидательных потенций. Великая семья во главе с прародительницей (чаще обеими) основана именно на таком союзе. Вот почему я уступил желанию обеих наших юниц и отпустил одну к другой.
Язык у него был слегка старомоден, и говорил он медленно, подбирая выражения.
- Вот вы как понимаете, что вам оставили дочку? Негодуете или радуетесь?
- И то, и другое. Вперемешку, - ответил я.
- Я понял и принял это как бескорыстный дар, - кивнул он. - По манкаттским понятиям, у вас и меня нет никаких прав на плод нашего семени. Это стрела, пущенная в будущее, куда мы не сможем проникнуть даже в мечтах. Будущее, кстати, далеко не лучезарное.
Он объяснил и кое-что ещё. Такие же творчески-сексуальные союзы возникают и у манкаттских мужчин, но числятся пониже рангом. Традиционно считается, что мужчины - тактики, они решают конкретные задачи, преодолевают препятствия, воюют со стихиями и героически гибнут во множестве. Женщины же - стратеги. Они не нащупывают реалию с сотой попытки, не ждут повторяемости результатов. Им не нужно доказательств, чтобы познать истину во всей полноте. Их берегут, как в старину жрецов, вождей и полководцев, и воздают им почести. У манкаттов случаются и гетеросексуальные союзы, когда один из партнёров надолго задерживается в семье другого или оба селятся под отдельным кровом. Но такие связи бесплодны - то есть двое так и остаются двумя, без приращения силы. Получившиеся дети традиционно уходят в семью матери - иначе им не достичь в жизни вершин, - один или оба супруга начинают тосковать "по объятиям Большого Дома", юный пыл уходит, страсть со временем иссякает, любовь вырождается если не в привычку, то в нечто ещё более тягостное.
Согласиться с этим мне было трудно: сплошной мрак, как я тогда выразился.
- А от нас с вами ничего такого не требуют, - ответил мой собеседник. - Их мир - не наш земной, хотя существует как бы в прорехе нашего. В одной из многочисленных нестыковок повседневной картины мира. Знайте только, что все не такие уж многочисленные пары подруг-полукровок по всему миру ищут разгадку некоей проблемы, а такие же связки друзей, чистокровных манкаттов, доставляют им материал к размышлению.
- Вы знаете многое, о чём не догадываюсь я, - спросил я наполовину утвердительно.
- И, возможно, остальные, исключая таких, как мы, папаш и включая земные правительства, - кивнул мистер Кагосима.
Затем мы пожали друг другу руки, и я изготовился прыгнуть назад.
- Могу предсказать одно, - со значением произнёс этот хмуроватый провидец мне в спину. - Когда умолкнет паническая разноголосица слухов и в интернете останется последний канал - помните, что сказанное там будет чистейшей правдой.
АЛИФ
Вот так я последний раз совершил вылазку в реальность. Дальше пошла рутина, в которой, однако, было немало приятного. Девочки буйно росли, годам к шестнадцати они стали настоящими, зрелыми красавицами. Школу обе спустя рукава закончили, но, похоже, она и не могла им дать слишком уж много. Меня нисколько это не волновало, в равной мере как и их теснейшая связь, - лишь бы моим доченькам, родной и приёмной, было хорошо. Общество научилось быть вполне терпимым к союзам этого рода (о чём вообще бы не стоило ещё раз упоминать, выказывая моё собственное неравнодушие). Учёные юноши, которых привлекло под нашу крышу двойное обаяние прелести и ума, легко поддавались моим уговорам и не заходили дальше абстракций. Сам я закопался в проблемах странного толка, за решение которых немало платили: к примеру, составлять сложнейшие анаграммы и палиндромы.
Так я пытался расквитаться за желание присвоить одному себе живой подарок и за то, что в самом главном не мог стать его достойным.
Неудачливый вор, неисправный должник... И всё меньше приходилось на мою долю иной удачи - главной.
Ибо, как говорят, не хвали жизнь, пока она не пришла к концу. Я начал стареть, судя по тому, что мне сильно захотелось внуков. И хоть мои девушки были вдвойне бесплодны - сами по себе, как межвидовые гибриды, и как существа одного пола, - мне нравилось тешить себя надеждой.
Но надежды оставалось всё меньше.
Мир весёлый и радужный, мало-помалу стал окрашиваться в сплошные фиолетовые тона. Изменялось зрение, изменял слух. Я дряхлел под надзором двух шестидесятилетних женщин, едва достигших пика своего умственного и телесного расцвета. Однако моей нежности, когда-то такой пылкой, теперь не хватало, чтобы натянуть сию шагреневую кожу хотя бы на самих дам, что же говорить об их предполагаемом потомстве?
Земля тем временем плясала в хороводе тайфунов, циклонов, смерчей, песчаных бурь и неурочных снегопадов. Каждое случившееся природное явление тут же объявлялось не имеющим прецедента в веках. Однако мы успешно справлялись со всем, что изволило на нас валиться. Укрощали дикую природу и необузданность её проявлений - всё с одинаковым неуспехом.
В конце концов мир устал от точечных апокалипсисов и словно позабыл, что это слово означает не конец, а лишь откровение и предупреждение о нём.
Нам столько раз кричали "волк, волк", что мы не заметили овцы.
Более всего люди наловчились управляться с вулканами и их последствиями - самым грозным из бедствий, некогда висевших над нашими дедами и прадедами. Предсказывали землетрясения с помощью всемирных сетей - точность достигала почти ста процентов. Усмиряли цунами, направляя их мощь на мирные цели. Отводили тепло от супервулканов, готовых проснуться. В итоге две трети электроэнергии, потребляемой человечеством, давали экологически чистые наследницы плохо зарекомендовавших себя АЭС.
Притом каждое регулярное извержение средней силы насыщало землю плодородием, а на небольших островах - наращивало вокруг себя сушу.
Знаете, что стояло за этим благополучием?
Мы сотворили рабу и служанку из природы, которая по замыслу должна была быть для нас младшим другом. Забыли о богах, в своей вере, равно как и в неверии, поклоняясь Ему Единому.
Так сказали мои женщины, улетая из нашего дома-крепости, - тогда я ещё не понял, что навсегда.
Догадался, лишь когда с мягким жужжанием вокруг дома замкнулся купол - вернее, шар, прозрачный до невидимости. Такие манкаттские ухищрения называли силовым полем, но термин легко вводит в заблуждение. Это природный феномен, которого люди не удостоились. Дочери не так давно показали мне, как из него высвободиться, когда минует главный форс-мажор.
Когда я понял, что меня захватило в плен, а заветная кнопка не подействовала, то сделал вещь, последние годы превратившуюся в рефлекс. Ринулся к компьютеру и вошёл в сети.
На меня обрушился шквал - вначале чисто информационный.
... Наши особенные гости в течение нескольких часов покинули планету. Связаться с их островной колонией не удалось, хотя обычно это не составляло проблемы. Поэтому правительственные комитеты, журналисты и простые блоггеры сделали вывод, что исчезновение можно считать тотальным и безвозвратным. Все дружно проклинали недавних благодетелей.
... Как бывает в такие моменты, в мгновение ока вспомнили, что буквально в нескольких милях от Намбии располагалось жерло вулкана Алоха-Эа, где, по представлениям аборигенов, обитала (точнее, обитает и посейчас) богиня землетрясений, подземного огня, молний, ветров и природных войн. Або звали её Алиф, или Алиф-Пеле. Кальдера также никуда не делась оттого, что о ней выразились в прошлом времени, а присутствует во всей красе. Сам вулкан не проснулся даже после того, как ядерные взрывы сотрясли почву и воздух самого большого из намбийских атоллов. Отчасти именно поэтому дельцы из САСШ рискнули продать выморочный архипелаг пришельцам, а мировое сообщество, которое не надеялось извлечь из Алохи хоть какую-то пользу, оставило вулкан без надзора.
Аборигены покинули свою родину и свою любимую богиню, поддавшись уговорам американцев, - будто бы это нужно, чтобы испытать оружие, которое прекратит войны между людьми. Но на прощание принесли богине пышные и щедрые жертвы, чтобы она ими насытилась и легко дождалась возвращения своих поклонников.
Теперь могли произойти две вещи. Боевитая Алиф-Пеле проголодалась, разгневалась и решила взять своё, причём стократно. Были принесены (известно кем) иные жертвы, далеко не умиротворяющие, скорее наоборот. И теперь новый супервулкан восстаёт от вековой дремоты на совершенно пустынном острове, где никто не успеет надеть на него узду.
Это казалось таким нелепым, что я даже не особенно испугался. Хотя понимал, что грядет поистине страшное.
Подобные слухи муссировались всеми источниками вплоть до самых надёжных. И всё же я ждал... чего-то совсем иного.
Разум и нервы были словно в глубокой заморозке. Однако я хладнокровно и безразлично просчитал, что фильтрующая воздух мембрана на редкость надёжна (весь надземный купол служил ею), запасов воды и пищи хватит на год или даже два, если растягивать, лекарства по идее мне без надобности, а общество себе подобных...
Я ведь всегда стремился стать отшельником. И, строго говоря, меня планомерно к такому приучали..
Поэтому сварил себе кофе покрепче и уселся с ним в кресло, поставив технику на автоматическое переключение и мозаичные окна.
Истерический гвалт стихал, мелькание сайтов замедлялось, в нём появлялись пробелы на месте текста и затемнения там, где показывали съёмку в реальном времени. Скорее всего, желание спасти шкуру пересилило жажду поделиться ошеломительными новостями - о том, что конец света всё-таки состоится и что это далеко не виртуальная буря в пустыне и не второе нашествие марсиан под авторством Орсона Уэллса. И состоится при непосредственном участии абсолютно всех.
"Находящиеся в Иудее пусть бегут с гор"...
Хотя и под землёй, в гигантских убежищах, тайно устроенных высшим чиновничьим составом, вряд ли можно было спастись, когда началась цепная реакция магматических извержений.
Здесь, подо мной, лишь слегка подрагивал пол и вибрировали стены. Я похвалил себя, что взял закрытый стакан с воткнутой в крышку соломиной. Пульсировало то, что осталось от изображения и озвучки. Мигали какие-то нерегулярные вспышки и периодически повторяющиеся зигзаги росчерков.
А потом изображение схлопнулось. И пошли совершенно иные кадры - во весь экран, с объяснениями, которые отпечатывались под крышкой черепа, минуя среднее ухо.
Гигантские госсамеры класса "Призрак" шли на так называемой боевой высоте - чуть ниже линии Кармана. Здесь в полной мере выявились отменные свойства их паутинчатых крыльев, способных раскачиваться в тончайших вихревых потоках и одновременно ловить солнечный ветер. Они парили над Землёй, словно драконы, но изображение держали неколебимо. К тому же оно было таким крупным, чётким и объёмным, что иногда казалось, будто аппарат нырнул за ним к самой поверхности. Чего явно не могло быть, потому что объективы еле нашаривали щель в мешанине надземных транспортов - не протолкнуться. Дымные и жаркие облака, кипящие вокруг, съёмке отчего-то нисколько не мешали.
Внизу вздымались десятки огненных столпов, сопровождаемых плюмажами и шлейфами многоцветного дыма. Рушились раскалённые докрасна вершины, опадали тёмные глыбы праха, горные хребты распрямлялись, как складки под утюгом, хищные волны высотой в Монблан накатывали на побережье, заглатывая куски суши. Я видел (скорее, мне показывали) останки техники, трупы людей и деревьев, но, как ни силился, ни одного мёртвого зверя. Почему-то последнее было мне очень важно.
Кофе из стакана испарился. Ужасающие картины сменились ровной угольной чернотой с лёгкими ало-золотыми проблесками.
- Тодор, - вслух подумал я. - Мистер Кагояма. Вы там как?
И внезапно понял, что всех их, причастных к потомству манкаттов, спасли, закрыв в непроницаемых скорлупах. В точности как меня самого.
Потому что за нас попросили дети.
"Да, ты думаешь верно", - ответили мне.
Экран снова ожил. Море и суша укрыли своих мертвецов. Панорама показывала наполовину скрытые обильной растительностью холмы, спокойную лазурь водоёмов, юные пики, одетые голубоватым льдом, цветущую степь и золотую саванну. Вовсю пели птицы. Звери бродили в высокой траве. И везде, на ветвях, среди трав и камней, - росли непостижимо крупные цветы.
Я узнавал виденное в прежние времена - и не узнавал.
Ибо манкатты прочли всё живое как палиндром, вывернули и воссоздали заново, пользуясь теми кодами и той порождающей программой, которые создал я по наводке моих дочерей - или скорее наоборот, сотворили они, пользуясь хилыми намёками, что от меня получали. Я, как истый земной мужчина, не ведал, что творю.
"Вот именно", - услышал я снова. То был голос непередаваемого тембра - ничего подобного человечество не знало, кажется, с эпохи великих кастратов-"музико". Меццо-контральто с серебристо звенящими обертонами.
Тут мне их показали - всех вместе.
По горной тропе, усеянной осколками базальта, поднимались две пары. Впереди шли Мадда и Танвин, улыбаясь и держась за руки. Сзади следовали по виду их ровесницы: Шадда, по-прежнему в серо-буром балахоне с росписью... И смуглокожая, нагая чаровница в рыжих кудрях, окутывающих её до колен. Я остерёгся давать имя возлюбленной Шадды и матери Танвин - ведь я не верил ни в богинь, ни в богов.
На фоне этих четырёх любой человек показался бы гротеском. Если бы он существовал. Но не он наследовал новую Землю.
Народ манкаттов провёл на ту сторону и спас всю живую и неживую природу.
Только зачем он сделал это таким вот изощрённым способом?
Жаждал для себя генетического разнообразия и здорового земного семени? Их прекрасное потомство от землян было бесплодно.
Желал - хотя бы через посредство собственных кровных потомков - спасти род людей от катастрофы? Но тогда уже он бы достиг своей цели куда более конкретно. Земного генофонда в таких, как Мадда, содержалось совсем немного, потому что по замыслу родилось крайне мало их самих.
Хотел очистить нас от неких евангельских грехов к смерти и перестарался, убрав их вместе с нами самими? Что за чушь!
Манкатты всего-навсего спасали земную природу. Человечество было для неё хуже самого жёсткого излучения - и вот его не стало. Так оказалось проще всего.