Земную жизнь пройдя до половины, я погрузился в офисный планктон.
Вытянул меня из трясины Вирджилий. Вот так просто положил мне в изголовье нарядную бусину или бубенчик - и перенёс к себе во сне, гармонично перетекшем в явь. Он же вызвался быть моим гидом по расчудесным местам, которые любой здравомыслящий христианин счёл бы обителью дьявола. Похоже было на то, что Вирдж, точнее Вергилий, взаправду был великим поэтом античности плюс проводником не менее великого Данте - и в самом деле написал "Энеиду" под августейший заказ, а потом попытался сжечь по причине вранья, допущенного в верноподданнических целях. Потому как все римляне знали, что родословная их принцепсов не имела никакого отношения ни к Ромулу с Ремом, ни к Энею, который вообще был пришей Троянскому Коню хвост: разве что к бронзовой волчице восходила, и то не по прямой линии.
В общем, самое место нашему римлянину было в лимбе, рядом с другими античными поэтами и философами. Но благодаря мне мы побывали везде: в здешнем кафе-канкане, публичном парке, храме любовных мук, бракоделательной конторе, мрачном клубе самоубийц и элегантной берлоге палача. Под конец добрались и до котельной, что отапливала огромное помещение жаром, который тратили на сочинительство особи, похожие на Вергилия, но ещё больше - на того советского писателя, который, по преданию, работал истопником или подметателем улиц. Как поётся: поколение дворников и сторожей на просторах бесконечной земли. Здесь мы убедились, что рукописи преотличнейшим образом горят, причём это как нельзя более способствует их сохранности, улицезрели на задней стене картинку, что перекочевала сюда из каморки папы Карло, и свели знакомство с шефом, который звался почти как Моцарт: Вольфганг Асмодей.
Шеф-то и зародил в моей душе жирного червяка сомнений. Против воли, но, может быть, и нарочно. Видите ли, ад мне настолько пришёлся по душе, что я никак не мог поверить в его адство. Отсюда и началось моё тотальное неверие во всё и вся.
Да кто им тамошним, указ: ходит официальный слух, что все в преисподней неисправимые лжецы. И даже тот, кто в таком прямо признаётся - замешан, мол, - нагло втирает публике очки. Это я цитирую известный древнегреческий парадокс о критянах.
- Послушай, приятель, - обратился я однажды к Вирджилу. Мы как раз отдыхали на ложе, затянутом атласной покрышкой цвета наваринского дыма с пламенем. Сей латинянин с недавнего времени произвёл себя в мои телохранители, оттого мы спали в одном номере на одной широченной постели. Нет, спали - не в смысле почивали, в аду, куда я попал по его личной наводке, было слишком интересно и разнообразно, чтобы тупо дрыхнуть. И сексом не занимались - собственно, не злоупотребляли: этак любое нежное дружеское прикосновение спишешь на то самое. Просто после долгих и весьма впечатляющих экскурсий по уровням хочется всего лишь тупо закатиться в номер и растянуться пластом. - Словом, вот чему удивляюсь. У нашего хозяина получается как-то уж очень просто: ад и рай - две стороны одной монеты, а в наружность попадаешь из котельной, проткнув пальцем холщовый очаг, который топится сосновыми буратинами. Будто вся Россия с окрестностями - сплошной театр дураков... Тьфу, поле "Молния".
- Ну да. Реальность плюс реинкарнация и метаморфоза, - подтвердил он. При всей своей эрудиции по виду он напоминал худощавого подростка, из-за чего я временами чувствовал себя педагогом и педофилом сразу. - Тоже выход, знаешь ли. В лучший мир.
- В рай?
- Да что тебя на нём заклинило? - Вирдж вытянул из-под себя покрывало и уселся на простыне, обхватив руками костлявые коленки. - Всего-навсего инобытие. Рождаешься туда переплавленным, без памяти о совершённых ляпах, что отрадно, и с накопленным в их результате опытом, что радует куда более и даёт возможность подняться на следующую ступень без малейших угрызений совести. А вот что попадаешь не в линейную будущность или, что чуть менее удивительно, в прошлые годы, а в некий параллельный мир, где тебя нет и никогда раньше не было, - это огорчительно донельзя.
- Ну вот и пришла охота мне заглянуть туда хоть одним глазком.
- А зачем другим жертвовать? Простое дело. Только новичков вроде тебя Асмодей нипочём не отпустит в одиночку - заблудитесь, подвергнетесь неодолимым искушениям.
- Так ты же со мной или изменником будешь?
- О, как заговорил, - он рассмеялся. - Нет, я захотел - и тебе помог, но больше не собираюсь. Не тот статус и попросту навредить могу. Не обижайся: мы сделаем куда лучше. В каждой из малых вселенных имеется свой ангел и свой провожатый - ей под стать.
- И какая из них рай или нечто максимально приближенное?
- Чудак и выражаешься по-чудацки. Ты думаешь, рай один?
- Так Асмодей объяснял...
- Поменьше слушай, что он объясняет, и побольше вникай, что имеет в виду. Место, где создают и ниспровергают миры, - то не обитель, а их узел и средоточие.
- Но обители ближнего залегания ведь имеются?
В общем, после недолгих препирательств я решил попытать счастья в котельной творчества. А для пущего гонору всё-таки взял с собой юного Вирджа.
Великий драматург или там демиург по-прежнему сидел посреди дыма, чада и коптящего пламени, но со второго раза я понял, что курьёзная штуковина у него на волосах - корона: полоса змеиной кожи, усаженная золотыми бляхами.
- Вот мой друг хочет посмотреть, что получается из добрых намерений, обретших плоть, - озвучил меня Вирдж. - Без меня, как понимаете.
- Что же, вольному воля, - процитировал он первую часть поговорки, опустив вторую. - Однако Вергилий прав: вам нужен другой спутник. Как и все мы, о двух сторонах: похожий и непохожий, бес среди ангелов, светоч среди бесов.
- Белая ворона, - зачем-то поддакнул я.
- В точку! - Он поманил рукой кого-то издали и добавил:
- Только не ворона, а ворон. Если быть точным, самка чёрного ворона, то есть ворониха. Но альбинос.
Некто ослепительно белый на фоне здешней атмосферы подлетел и ясным соколом уселся на подставленную руку. Шикарный тройной веер крыльев и хвоста, кустистые брови над рубиновыми очами, нехилый шнобель, которым хоть гвозди пополам разгрызай...
- Вот, Биче, тебе попутчик, - сказал Асмодей. - Надеюсь, груз из него выйдет посильный, а собеседник занимательный... Как, кстати, вас именовать?
- М-м... Исидор, - решил я. Прежняя кличка из меня выветрилась, а эту можно было легко запомнить. И лёгкий закос под язычество присутствовал.
- А. Ну что же, Дар Исиды, дерзайте.
Он махнул рукой. Вирджил повторил движение. Мы с Биче приблизились к замаскированному выходу, она - заранее наставив свой клюв на картинку. Одного клевка хватило, чтобы разодрать полотно пополам и стянуть вниз солидный клок. А там...
В сумраке чуть светились ступени лестницы, ведущей ввысь.
Я ступил на первую, потом на вторую и задрал голову. Верх пирамиды терялся в бесконечности.
- Не тр-русь, - громко шепнула мне ворониха. - Элементар-рная лестница Иакова. Я вдоль неё семь раз на дню тр-репыхаюсь, словно ангелок. Нашего брата-сестр-ру ведь нигде особенно не жалуют. Там - потому что вор-рон, вестник смер-рти, здесь - потому как белая, будто свадебное платье или смерть в саване.
- Я ведь не ангел, крыльев не отрастил, - посетовал я.
- Напр-рашиваешься? - каркнула моя спутница. - Тогда дер-ржись, Исидушка. Кстати, тебе не тр-рудно в дальнейшем звать меня Беатр-риче? В обмен на услугу, типа того?
Тут она подцепила меня клювом за шиворот и воспарила в воздух. Или то, что им считалось.
Мимо нас с феерической быстротой мелькали скалы, испещрённые блестящими рудными жилами и гроздьями самоцветов, пласты мрамора и гранита, слои жирной, как масло, почвы.
Наконец, мою тушку поставили на ноги, отряхнули от меня клюв и крепко сплюнули.
- Дивись, куда попал, - сказала птица, - а я пока др-ружков пр-роведаю. Вер-нусь пр-ри пер-рвой неотложной надобности, не изволь беспокоиться.
- Всего доброго, Беатриче, - ответил я.
Она умахнула куда-то в сторону, я же подумал вслед:
"Если это рай или хотя бы нечто раеподобное, то отчего ей с этой своей неотложкой возникать?"
И зажмурился. Потому что со всех сторон меня обступили и притиснули яркие краски и запахи: синего неба с озоновыми проблесками молний, влажной чёрной земли, зелёной травы и листвы, красных маков, жёлтой трясовицы, белых гиацинтов и сирени. Все мои чувства хором возопили.
Немного прочухавшись, я заново включил зрение.
Ступени куда-то делись, проёма в земле, похоже, и вовсе не было. Я находился на границе леса и сада, над купами которого возвышались высокие кровли, крашенные в безыскусно чистые цвета. В отдалении высилась церковь о семи шлемовидных куполах, увенчанных чем-то непонятным, каждый ловил собой солнце и отражал в меня, будто прожектор. В центре видимого скопления усматривался бесформенный сгусток чего-то светлого. Здесь располагался посёлок или даже маленький городок, и когда я спустился с небольшого холма, погрузившись в перспективу, оказалось, что там нет ни улиц, ни заборов, - одни пешеходные тропинки, по бокам защищённые от вторжения куртинами и миксбордерами.
Некоторое время я не встречал поблизости ни единой души. Разве что какие-то пёстрые пятна мельтешили в отдалении. Орать наугад я стеснялся.
Однако минут через двадцать навстречу мне вышла пара - симпатичный дядя средних лет, умеренно белобрысый, и пухленькая молодая женщина в платке. Одеты они были, как каждый второй в дачной местности.
- Доброго времени суток, - мужик улыбнулся мне и отвесил поклон. - Вы, я вижу, здесь впервые? Мы будем рады вас принять, если вы, конечно, не возражаете.
- Он Иван, я Марья, а вы кто? - добавила женщина с совершенно той же приятной улыбкой, как бы поделенной надвое. - Мой вечно так - берёт быка за рога, толком не разобравшись... не поздоровавшись. Только мы правда рады, если вы к нам заглянете. Успеете ещё поплутать по нашей Райчиновке и всё разглядеть.
Я слегка удивился саморекламному названию места, но у забугорцев бывает и похлеще: какой-нибудь французский Жоппенкур или австрийский Факинг-Фукинг. Удивление не помешало мне представиться.
- Исидор? Какое-то имя нерусское. - Марья чуть поджала губку.
- Прямиком из святцев, - возразил я. - Исидор Хиосский, Исидор Севильский и... хм...
Мозги услужливо подсунули мне Айседору Дункан, но я почувствовал, что она ещё меньше придётся ко двору, чем древний католический энциклопедист и нынешний покровитель Интернета.
- Сидор, - обрадованно уточнил Иван. Такой вариант мне не очень понравился, но зато не вызвал никаких ассоциаций - разве что с заплечной торбой и Бильбо Бэггинсом.
Тут меня провели через отверстие в роскошной живой изгороди, и сразу же мне в уши ринулся дитячий гомон.
- Их у нас семеро, - с гордостью объявил Иван. - Отчего же не завести, если так ловко получается? За границы двора они не выходят, сами слышите.
Я догадался, что кусты отрезают от улицы каждый звук. И, похоже, делают не только это.
Мы цепочкой прошли внутрь двора - сначала муж, потом я и последней - жена. Небесполезная предосторожность: хорошенькие ребятишки лет, по моей прикидке, от десяти до двух облепили Ивана, с ног до головы, меня задело по касательной, зато Марья осталась невредимой. "Да она восьмого носит, вот и сторонится медвежьих нежностей", - осенило меня.
Домик у супругов был приятный, но ничего особенного: мебели, книг и безделушек по минимуму, зато всё светлое, аж блестит от чистоты. "Нам так нравится, а зачем к хорошему прибавлять ещё что-то?" - тихо заметила Марья, поняв выражение моего лица. Усаживать за стол и кормить меня они начали буквально с порога - у них, оказывается, в доме была печь, которая отлично держала тепло, и оттого стол расположили там, где из дверной щели ветерок поддувает. Потомки за нами не последовали и в трапезе участия не принимали - думается, были хорошо вымуштрованы. "Потом за стол позову", - объяснила Марья. "Да и не любят они простой тяжёлой пищи, - проворчал Иван, - одними заедками кормятся". Пища и в самом деле была самая заурядная, но вкуснейшая и в тему. Только такое и принимает душа в жару: окрошка на вырвиглазном квасе из хлебных корочек, сырники, плавающие в озере сметаны, на загладку и верхосытку - грушевый узвар с мёдом. Вот только нельзя было сказать, что все эти яства ложились на желудок камнем, - вроде бы и хорошо, да мутно и несерьёзно как-то. Оттого я даже хотел поспорить, когда меня вежливо препроводили отдохнуть в одну из небольших комнат и задёрнули тюлевые занавеси на двери и окнах. Похоже, что тёмных и плотных здесь в заводе не имели.
Чада притопали незамедлительно. Чем уж там их насыщали - не знаю, но гомон быстренько перешёл в оголтелый гвалт. Дети, по счастью, быстренько усвистнули во двор, однако ни задремать, ни отдаться сиесте я так и не смог, хотя и уговаривал себя, что, дескать, тепло, светло и мухи не кусают. С тем и вышел из комнаты.
- Вот, не сумела гостя накормить, - сказал жене Иван с лёгкой укоризной.
- Да я и не собиралась его вырубить вчистую, - оправдывалась она. - В конце концов, чревоугодие и спаньё - реликт и атавизм для ублажения плоти.
Меня самую малость насторожило сочетание вульгаризмов, просторечий и набожности.
- Ничего, я все равно хотел осмотреться, - утешил я их. - И заодно потешить свой первобытный инстинкт. Тут у вас столовой или ресторанчика не имеется - для не особо духовно продвинутых?
Оказалось, что белёсая клякса посреди домов - как раз корчма. Там и полопать, и ночку-другую переждать можно.
- Только туда порядочные люди не заходят. Одни чужаки да бродяги, - чопорно пояснила Мария.
- Положим, не глядя такое не определишь, - добавил Иван извиняющимся тоном, - но в общем да. Те, кто не прижился, а уйти им лениво и некуда: не то что мы или вы сами.
Я едва не сказал супругам, что они слегка обознались - перед ними именно бродяга и аутсайдер, кличку тоже носит соответствующую, - но зачем было обижать таких, по существу, славных людей?
За оградой было по-прежнему малолюдно, но хотя бы кое-кто попадался. Супруги цветущих лет и бесспорной славяно-европейской внешности с крайне благостным видом прогуливались рука об руку. Рядом роилось и играло многочисленное потомство, изредка срывая и нюхая цветочки. Всё имело вид чинный и пристойный. Надо сказать, то были исключительно двуногие: въевшаяся с пелёнок подозрительность не позволяла мне поинтересоваться у них, как тут с собачками и кошечками, не говоря уж о мышах и ящерицах. Да, и мухах с комарами, разумеется. А уж о том, чтобы спросить дорогу к злачному месту...
Располагалось оно вроде и близко, да Райчиновка, по-видимому, обладала чудесными свойствами старого Гродно, где я гостил (гостила) позапрошлым летом. Она умела "водить" пешехода. В Гродно такое объяснялось холмами, на которых стоял город: вот нужный костёл, монастырь или башня, совсем рядом, а спустишься с горы в низину - и как нет их. Здешняя местность вроде как была ровная, как стол, но корчма то казалась величиной с горчичное зерно, то вырастала в этакое палаццо Сфорца.
После часа такой маеты я достиг, наконец, цели, причём своими силами: когда мой плохо выдрессированный желудок взвыл окончательно и бесповоротно.
Восставшее на зов питейное заведение оказалось не таким расшлёпанным, как выглядело издали. Оно обладало легко узнаваемой формой - этакий песочный куличик за минуту до того, как его слизнёт морской прибой. Крыша просела посередине, словно гангстерская шляпа-борсалино времён моей юности, узкие окна словно убегали с фасада врассыпную, резьба, некогда сплошняком покрывавшая дверное полотно, стёрлась, как королевская печать, которой проштемпелевали сотню смертных приговоров.
Я потянул на себя дверь и вошёл в тихую прохладу.
На первый взгляд здесь было пустынно, как в брошенном оазисе. Второй улавливал отблески, играющие на отполированной локтями мебели - огромный стол со скамьями, окружённый столами поменьше, словно броненосец канонерками. Третий обнаруживал собственно корчмаря - мужика, чей облик почти полностью зарос бородой, а по бокам обрамлялся лохматыми локонами. Он наводил блеск на окрестные горизонтальные поверхности охряным лоскутом в чёрную поперечную полоску и бубнил себе под нос - крючковатый, с благородной горбинкой.
Я кашлянул, чтобы обратить на себя его внимание, хотя он факт сделал это и без того.
- Хозяин, тут не найдётся чего-нибудь на зуб положить и в желудок отправить? - спросил я. - Такого, чтобы посущественней.
- А, видел-видел, как вас наш двойной скромненький синий цветочек перехватил. - Улыбка вроде как заблудилась в его растительности, но выплыла наружу через глаза, чёрные с рыжими огоньками. - Вот молодчага: сразу отворотило от духовной пищи и притянуло к телесной. Обычно разве что на третий день расчухивают. Этого есть у меня, только уговор - без выпить нет и чем закусить. И давай, знаешь, сразу на "ты", не против?
- Давай. Кликать-то как тебя?
- Можно Шлёмой, с оттенком героизма, знаешь. Только не думай, что это истинное имя, и своего никому не называй, тем более райчиновцам: мигом на крючок подцепят и овладеют, не отвертишься.
- Я учёный, - ответил я. - Исидор или Сидор, а настоящее имя сам не помню, правда. Только я не в курсе, какой валютой у тебя расплачиваются. Готов сделать что смогу.
- Да питьём же и расплачиваются, - ответил некто третий. - Моим.
За одним из столиков, придвинутых к стене, внезапно проявилось бледное пятно странных очертаний. Тройной силуэт: человек, ворон, сидящий на его перчатке, кот. По мере того, как я на него пялился, пятно разделялось, уточняло форму и объём. Костистый, узкоглазый и белый, как лунь, персонаж с длинными волосами. Пышный котяра сливочной масти - глаза, уши и кончик носа слегка отсвечивали розовым, что подразумевало эльфийскую породу. А вороном была, натурально, Беатриса.
- Я ведь ничего райского не могу потреблять, - с неким смущением объяснил Белый. - Меня пришлые доброхоты кровью поят. Хоть и нужно-то не больше кофейной чашки в неделю, а вечно не хватает. От мало-мальских старожилов не годится, да они шутя запинать могут. Я ведь сугубое искажение человеческой природы, мне в раю вообще быть не полагается. Такую бездну света стригу не выдержать.
- Ага, стр-риг! - возопила Биче. - Кр-ровопийца!
И чуть потише:
- Др-руг.
Кот не особо не комментировал этот выплеск чувств, но с его мнением я все равно бы не посчитался.
- Выходит, это ты к ним улетала? - спросил я.
- Вер-рно, - ответила Биче и в подтверждение щёлкнула клювом. - Др-рузья-пр-риятели.
- Ну тогда пожалуйста и с дорогой душой, - обратился я к вампиру. - На брудершафт или как? Раз пошла такая пьянка... то есть комильфо такое, имени не требую. Как назовётесь, так и ладно. Хоть князем Дракулой.
- Янош, - представился он. - По крайней мере, близко к цели. Белый Рыцарь Хуньяди, знаете.
- Янош, - повторил я. - Мне что - горло подставить? Вроде бы слишком интимно.
- Опять же натощак голова закружится, - подумал он вслух.
- И тебе... вам как классическому вампиру не повредит, что я типа покойник?
- Все здесь мертвы, хоть кое-кто воображает себя живым, - ответил Янош философски. - Парадокс Буратино: если я жив, то не мёртв, а если я мёртв и никто этого не видит через ящик, то теоретически жив.
- Ай, да охота вам обоим заморачиваться! - воскликнул Шлёма. - Подставить рюмку да чикнуть острым ножичком поперёк запястья, сам себе по жизни сколько раз делал. И Сливка тоже, - он с некоим смущением указал подбородком на кота. - А что натощак - меньше будет сахара в анализе.
Я засучил левый манжет, ощущая нехилое дежавю. Лезвие деликатно прошлось чуть ниже ладони, редкие крупные капли стукнули в хрустальное стекло, точно дождь, - и всё прошло, как и не бывало. Ни шрама, ни тошноты, ни, что самое интересное, головной боли. Она, оказывается, была постоянным фоном моего бытия в богоспасаемой Райчиновке.
Альбинос с наслаждением дегустировал напиток. Лицо его чуть зарумянилось, волосы потемнели, глаза перестали отсвечивать розовой изнанкой. Кот и ворона с умилением наблюдали за всей картиной. Корчмарь подхватился и убежал за кулисы, как он сказал - срочно возмещать мою кровопотерю. Вскоре оттуда потянулись маняще-дымные запахи, а чуть погодя - и сам Шлёма с огромной мисищей плова. Из золотистой рисовой массы торчали дольки чеснока, отлично пропечённого в собственной шкурке, ломтики тушёной моркови и чьи-то рёбра, условно от молочного барашка: я не захотел уточнять.
- А быстро у тебя стряпать получилось - прямо как в сказке, - похвалил я, с присвистом наворачивая кушанье длинной ложкой.
- Мы рождены, шоб сказку сделать былью, - объяснил хозяин заведения. - Ловко ухваченный полуфабрикат дожидался подходящего гостя: местные бараны не так уж и тупы, всюду бродят тесной компанией. Не волнуйтесь, они всамделишные, в отличие от остального корма.
- Да, вернёмся к нашим баранам. Вы все не скажете, отчего на улицах так мало животных - собак там, ящериц, кошек, - я сделал поклон в сторону Сливки. - Птиц в небе, кроме Биче, - да и той не особенно видать.
- Очень просто: дети, - сказал Шлёма. - Им негигиенично. Вот и вытравляют грязюку под корень. Всё, что не так и не туда шевелится.
- Но если вам ещё охота куда-то тащиться, чтобы увидеть фауну, а заодно и флору, - кстати подхватил рыцарь Янош, любуясь, как я облизываю ложку (сделать такое с пустой миской я постеснялся). - Если не хочется навестить здешний сеновал с душистой соломой и подушками, набитыми гагачьим пухом. Тогда мы бы за компанию взяли и новичка - я и кот. Сквозь Сумеречный Лес пройти легко, но отыскать там храм много труднее.
- Я видел золотые купола. Это настоящая церковь? - спросил я. - Меня учили, что в раю не должно быть трёх вещей. Пола - но лишь род. Семьи - потому что нет ни жён, ни мужей. И веры в Бога - ибо есть знание о Нём. А в Райчиновке всё это в наличии.
- Вот и делайте вывод, - кратко произнёс Янош. Он упорно не хотел пользоваться моей слабостью и тыкать своего нового донора - врождённый аристократизм мешал.
Я кивнул: впервые за этот день мне стало интересно, а это, говоря по-простому, главный довод за то, чтобы влипнуть в очередную авантюру.
- Согласны? Тогда пойдём, - сказал он. - Итак, вы, я, Сливка, Беата - хотя, нет, она полетит. Соломон?
- Нетушки, я, как всегда, останусь, - ответил тот. - Подожду, в отличие от вас, более удобного момента. Я ведь к родным стенам не прикован, словно заурядное привидение: и меня к ним ни разу колом не пришпиливали, как некоторых. Тем более церковь и кабак - две стороны одного и того же бытия. Пускай уж без меня курят ладан и фимиам, глотают колёса Фортуны, геройски потребляют героин и нажираются народного опиума. Я бедный простой еврей, и папа с мамой у меня были бедные евреи, и даже кошка, как в том анекдоте Льва Кассиля, - тоже еврей.
На последних словах загадочный Сливка сделал вид, что ухмыльнулся, а мы сделали Шлёме ручкой и выступили.
Лес начался сразу за порогом корчмы, словно и он ждал-дожидался подходящего момента. Густой, прохладный, тенистый - заметно было, что вампир облегчённо вздохнул и перестал щуриться, - и запахи здесь витали живые.
- Не то что деревенские ходячие и стоячие муляжи, - отметил Янош, резво двигаясь по тропе. - Я и листву чувствую, как растёт, и всякую живность слышу, как она шуршит в траве, и птиц - они скрытно поют, но ведь у меня слух куда тоньше вашего, Исидор.
- Пр-релесть, - согласилась Биче. И даже на хмурой кошачьей морде выразилось удовлетворение - может быть, наличием птиц, а также мышей в окружающей среде.
"Сливка что - немой? - подумал я. - Или так умён, что не говорит, пока нечего сказать по делу?"
Тут мы пришли.
Храм высился на широкой цветущей поляне и благодаря капризам здешнего пространства казался небольшим и вполне обозримым. На белокаменных стенах сплетались рукотворные виноградные лозы, обвивая усиками стрельчатый портал, жонглёры играли на псалтири и арфе, усатые и гривастые звери танцевали под эту музыку, попарно сплетаясь хвостами. Вход благословляла большая икона - изображение на ней было таким удивительным, что не успев рассмотреть его в деталях, я поднял глаза вверх.
Так и есть: на всех семи шпилях поместили скульптуры кошек или даже маленьких богинек Баст в горделивых позах. Я опустил взгляд: икона изображала юную святую с головой, окружённой нимбом, и епископским посохом в руке. Тем жестом, полным одновременно властности и грации, каким Мария-Дева держит Спасителя, святая прижимала к высокой груди стройного рыжего котика. За плечом у неё рисовался важный котяра в мантии и клобуке, морда его была величественна и сурова.
- Святой Котофей Странноприимец и его супруга, великомученица Кошка Шрёдингера, трагически погибшие во время безответственного научного эксперимента, - объяснил Янош, плотно поддерживая меня за локоть. - Нет, не нужно на них креститься, - остановил он мою руку, что механически поднялась на уровень левого плеча.
- Ненавижу то, на чём их распинали, - сказал некто за моей спиной. - И колокольни - м-мой народ сбрасывали с колоколен каждую коронацию. И костры для кошачьего всесожжения. А потом неизбежно плодились крысы, наступала чума и уносила половину страны...
Я обернулся. То был юноша, высокий, белокурый и зеленоглазый, Биче уже оседлала его перчатку. Одеяние совсем простого покроя как-то сразу заставило меня почувствовать старомодность Яношева наряда и вычурность моего собственного.
- Терпеть не могу кошачьего акцента, - юноша улыбнулся, словно в том факте, что он вообще заговорил, не было ничего особенного. - Собственно, эта церковь - моя. Войдём?
Внутри оказалось просторно - снова сработал эффект искажения масштабов. Высоченный свод густого изумрудного цвета, многоярусные паникадила, свечи в которых теплились оранжевым, ниша с книгой на подставке из дорогого дерева и пёстрый ковёр на полу.
- Двигайтесь аккуратно, Исидор, - предупредил меня юноша.
Ковёр оказался живым - то были сотни, может быть тысячи кошек, которые устилали пол истощёнными телами. Кажется, все они были целы - здешний мир не ведал смерти, - во всяком случае, некоторые поднимали головки нам навстречу, а кое-кто пытался приветственно махнуть хвостом.
- Изгнанники. Здесь в каком-то смысле они все - о четырёх, шести, восьми и даже двух ногах. Им есть где приклонить голову, но мучает голод, - сказал мне Янош. - Верховный Кот Эшу приходит сюда кормить. Нет, ни вы, ни я, никто другой того не сможет.
- Эшу? - повторил я.
- Не Сливкой же меня, право, называть! - отозвался юноша. - Совсем не торжественно выйдет. Тем более имя, в отличие от клички, почти настоящее. В предыдущем воплощении я был горным львом и снова к тому стремлюсь: ибо какой солдат не хочет стать генералом, а кот - пантерой!
Тут он сотворил нечто совсем чудное. Отодвинулся от нас обоих, сбросил с руки Биче, которая мигом взмыла к куполу. Стал на середину и поманил животных к себе. Их масса нахлынула волной со всех сторон, закрыв его от наших глаз.
А когда отхлынула - на полу не осталось даже крошки причастия.
- Не тревожьтесь, вернётся наш парфюмер, - утешил меня стриг. - Биче за этим присмотрит. Она умница, её на всех хватает - и на вас, и на меня, и на него тоже. Только, сами понимаете, столько раз умирать - доля похуже, чем у козлов бога Тора, которых вечером съедали, а утром благословляли на жизнь ударом молота.
- Вот дрянь-то, - вздохнул я. - Спрашивается, чей тут человечества сон золотой реализовался?
- Да всех, кто хочет и в потусторонней жизни устроиться уютно и беспроблемно, - ответил он. - На Земле старались не грешить, поститься-плодиться-размножаться, бороться с неправдой, клеймить выродков и чуждые обычаи, обличать проступки ближних. У них вполне даже получалось, только зачем тащить на небо куцые принципы, которые работают лишь на земле, и то в их несовершенном представлении? То бишь даже на дольный мир влияют не особо?
- И что - неужели до сих пор нельзя было ничего поделать?
- Нам со старым иудеем - явно нет. Эшу - может быть, я не спрашивал, у него свои задачи. О, знаете, какие у него любимые стихи? Маяковская лесенка.
Мне бы
памятник при жизни
полагается по чину.
Заложил бы
динамиту
- ну-ка,
дрызнь!
Ненавижу
всяческую мертвечину!
Обожаю
всяческую жизнь!
- По лесенке - на небо. А обратно? - спросил я, уже догадываясь по аналогии.
- Говорят, что методом фигурально направленного взрыва, - ответил он. - Вы понимаете, о чём это? Причём изменить здешнюю унылую картину может лишь недавний пришелец. Мы-то кое-как притерпелись, нашему сердцу уже не больно. А остальные...
Вампир неопределённо махнул изящной рукой.
- Те, кто ставит во главу угла личное удобство и комфорт, - хуже диких зверей и даже тупых скотов. Они не люди: им не свойственны ни дерзание, ни честь, и сама кровь в их жилах потускнела.
- Так дело лишь в том, чтобы мне захотеть? - неведомый мне раньше азарт плеснул в моей собственной крови.
Он кивнул, Беатриса выразительно щёлкнула клювом.
- Тогда я хочу. Мёртвое - мёртвым, живое - живым! Да будет!
Белая Птица развернула крылья и каркнула во всё воронье горло. Рыжее и изумрудное взорвалось. Золото потекло с куполов, закрывая храм снаружи тончайшей радужной пеленой. Кошки под нашими ступнями сплотились ковром-самолётом...
- Почему-то думают, что рай - один-единственный, - чуточку безнадёжно говорил Асмодей, пока я собирал себя в кучку. - Так ведь раёв много, прямо так и роятся, прости за неудачный каламбур. И все они чертовски скучны: стоит прочесть Мильтона или того же Данте Алигьери. Куда скучнее ада: коли посмотришь на него под другим углом - так это и есть самый всамделишный рай неописуемых возможностей.
- Разве? Почему я должен вам верить?
- В соответствии с формальной логикой. Поздновато и ни к чему сатане врать, когда человек уже у него в когтях, - он усмехнулся.
- А раньше? А всегда?
- Вы, люди, ведь верите буквально все до одного, что мир, данный вам в ощущениях, реален и именно таков, как он есть? Что вампиров не бывает, а коты не говорят? И какая теперь цена вашей вере и вашему неверию?
- Такая, - ответил я, - что мне удалось несколькими меткими словами пустить на распыл небольшую вселенную. И даже не испытать особого раскаяния по этому поводу. Типа сказал горе стронуться с места - и вышло по слову моему. Только вот теперь бы узнать, что стало с владельцем корчмы и вампиром.
- Привидение и стриг - не живые, но немёртвые, - ответил дьявол лаконично. - Ушли они. Отлепились от родных стен и теперь всласть бродяжничают от звезды к звезде.
- А голодающие кошки?
- Где место адским созданиям, как не в аду? - ответил он вопросом на вопрос.
- А Белая Ворона... Ворониха?
- Что ей-то станется? Принесла тебя и сразу обратно. Так сказать, "над милым порогом качну серебряным своим крылом". Песня такая имеется.
- А Эшу? - При звуках этого имени - почти настоящего, как сам он сказал, - меня осенило. Лев, Пантера, кровь и плоть...
- Мурр! - перебил некто мои размышления. И потёрся об ноги толстой длинноусой мордой.
В полёте он чуть запачкался серым и теперь выглядел подобием роскошного сибирского котяры. Только глаза были не совсем кошачьи - ярко-изумрудные, с шальной рыжей искоркой.