Аннотация: Жизнь мафиози всегда была полна риска и опасности. Не было ничего удивительного в том, что однажды Савада Емицу просто не вернулся. Нана ждала его, надеясь на чудо, хотя прекрасно понимала, что скорее всего её мужа уже нет в живых.
Пролог
Иоанна или, как родители её ласково звали Нана, знала, что однажды нечто подобное произойдёт.
О, конечно, Емитсу никогда не говорил ей где и кем он работает, во всяком случае правду. Его неумелая ложь о работе шахтёром складывалась карточным домиком от самого лёгкого ветерка, от незнания очевидных, даже для Наны, вещей. Иоанна видела, замечала тонкие нити шрамов, что сплетали причудливый узор на всём его теле, а ещё мозоли на руках, совсем как у дона Моритта, и острый ни с чем не сравнимый запах пороха и крови, пропитавший саму его суть.
По утрам Нана из-под полуопущенных ресниц наблюдала, как просыпается Емитсу, как он жадно вдыхает запах обычной, мирной жизни. Каждое утро Емитсу спешно вспоминал, что сейчас он обычный человек, что не надо судорожно нащупывать под подушкой пистолет, что можно чуть-чуть расслабиться. Но мирные, повседневные хлопоты, что окружали их уютную квартирку в Кюсю, душили его.
В отличие от мужа, Нана предпочитала не вспоминать своё прошлое. Не вспоминать бурливший адреналин в крови и азарт, что кружил голову, и ту острую тонкую грань, что способна поделить жизнь на до и после. Иоанна боялась признаться даже самой себе, что ей этого не хватает, так же сильно, как и редких писем отца, вечерних посиделок с Изабеллой и переливчатого итальянского говора. Она боялась понять, что ничего не изменилось, что нестерпимое желание походить на отца, в очередной раз приведёт к неприятностям.
Редкими вечерами, когда Емитсу оставлял её одну, Нане казалось, что останься она в Италии, продолжай она заниматься любимым делом, ей было бы гораздо лучше. Позднее, с приходом Емитсу, она неизменно корила себя за подобные мысли, убеждая саму себя в том, что жизнь с мужем стоит любых жертв. Но каждая, даже самая незначительная ложь, ранила всё сильнее и сильнее, убеждая в обратном.
Ночами Нане снился один и тот же сон. Изуродованное лицо этой японки, Савады Наны, и мерзкая улыбка дона Франчески, что подставил её. Но даже подобные кошмары и жуткий нестерпимый страх и ужас от одной лишь мысли приехать в Италию не могли заглушить тоску и боль в её сердце.
Любовь к Емитсу и счастливый брак, трещавший по швам, склоняли то к одному выбору, то к другому. Всё чаще и чаще Нана задумывалась о том, чтобы вернуться домой, навсегда исчезнув из его жизни, потому что Емитсу не желал отказываться от своего прошлого. Он не видел, а возможно и не желал видеть опасность, что шла за ним по пятам. Иоанна вздрагивала от каждого подозрительного шороха, как когда-то вздрагивала её мать, прислушивалась к телефонным разговорам мужа и понимала, что любые уловки Емитсу, чтобы защитить её, не помогают, что рано или поздно он может просто не успеть.
А ещё Нана всё отчётливей понимала, что Емитсу совсем не похож на Лоренцо, её отца. Она иронично думала о том, что скоро вновь останется одна только со штампом в чужом паспорте, в чужой стране без знакомств и друзей. Любовь и нежелание оставлять Емитсу заставляли сносить все обиды, но проглатывать собственное недовольство становилось от раза к разу лишь труднее. Всё чаще она замечала фальшивые нотки во взгляде Емитсу, скрывающие его раздражение, и вот этого она уже простить не могла.
Грандиозный скандал неотвратимо надвигался, но однажды Емитсу просто не пришёл. Это была его обычная отлучка "по работе", но ни через день, ни через два, ни через две недели он так не вернулся.
Телефон, что он оставил, продолжал молчать. Нана понимала, к чему всё это, знала, что мафиози часто гибнут, но всё же на что-то надеялась.
В их уютной квартирке уже давно появились тайники с деньгами, документами и оружием, Иоанна о них знала, но продолжала молчать, хотя её коробило от каждого тайника. В детстве у родителей тоже были тайники, но мама всё о них знала, потому что отец ими дорожил. Отец учил их стрелять, обращаться с ножами и вживаться в новые роли, он учил их выживать и прятаться, потому что знал жизнь мафиози легко оборвать. Лоренцо действительно их любил и делал всё, чтобы их не нашли.
Вечера, проведённые в ожидании телефонного звонка Емитсу, неизменно заканчивались длинными гудками, но в один такой вечер Нана не выдержала. Она зарыдала, проклиная Емитсу, чёртов пляж в Сан-Вито-Ло-Капо, настоящую Саваду Нану и саму себя. Она сдавленно кричала и била посуду, будто от этого ей могло быть легче. Когда истерика пошла на спад, Иоанна взяла инструменты и пошла в спальню, вскрывать очередной тайник.
Тайники Емитсу поражали своим однообразием. Поддельные паспорта, с которых на неё смотрел собственный муж, поддельные права и деньги, много денег, с оружием. В тайной жизни Савады Емитсу места для Савады Наны не было отведено.
Плотно запечатанный конверт, что Емитсу оставил перед уходом, Иоанна даже не стала вскрывать, прекрасно понимая, что там лежит. Наверняка деньги и письмо с каким-то насквозь фальшивым объяснением.
Иногда Нане казалось, что вся её жизнь это тонко сплетённая паутина лжи.
Взяв деньги, Иоанна вышла из квартиры, даже не подумав её закрывать. Позолота на обручальном кольце уже давно начала тускнеть и облазить, как и их брак, но Нана продолжала верить, вспоминая родителей, которые были счастливы, во всяком случае, она надеялась на это. Металл блокатор, который не раз спасал её жизнь, скрывая от бдительного ока охотников, с трудом пропускал сквозь себя крохи её Пламени, но их хватило на её задумку. Открытая дверь с грохотом захлопнулась, и Иоанна поспешила вниз в лёгком домашнем платье и уличных тапочках, будто действительно вышла в ближайший магазин.
По дороге никто знакомый ей не встретился, и она с небольшой улыбкой вошла в магазин, единственным достоинством которого было отсутствие камер наблюдения. В это время в магазине как всегда было многолюдно, и, отведя несколько взглядов, Нана без труда зашла в служебные помещения, где сняла кольцо и укутала себя таким близким и родным Пламенем.
Пламя облепило её и создало совсем другого человека, который покинул магазин через служебный вход. Новое лицо Наны было женщиной в возрасте шестидесяти лет, каких было много в районе Кюсю. Иоанна-старушка любила кошек, чуть прихрамывала и недовольно поглядывала на иностранцев, она была такой же как и все в этом районе ни лучше и ни хуже.
Дорога Иоанны-старушки проходила через узкий проулочек, что выводил к камерам хранения, которыми люди её возраста не пользовались, в отличает от этих иностранцев. Иоанна-старушка уверенно свернула и исчезла с редких камер наблюдения, а вышла Иоанна-американка. Иоанна-американка была студенткой с заметной долей латинской крови, и чуть хмурилась то и дело утыкаясь в карту. Прежде чем толкнуть дверь офиса она внимательно сравнила кандзи с визитки и вывески, а затем зашла внутрь.
Иоанна-американка на неумелом японском пыталась объяснить, что её зовут Барбара Симпсон, и её подруга Юки Чие должна была оставить здесь свой подарок для неё. Улыбчивая японка внимательно слушала, несколько раз просила повторить, прежде чем потребовала пароль и паспорт, когда данные совпали, она всё также улыбчиво проводила её к камере хранения, где лежала яркая подарочная коробка.
Лишь в небольшой гостинице, на которую едва хватило наличных денег, Иоанна-американка позволила себе открыть коробку. Но подарок интересовал её не столько, сколько открытка, что лежала на самом дне.
Перед самым сном, маска американки слезла с Наны, и она позволила себе достать спрятанную в подарке сим-карту и позвонить отцу.
- Отец? - голос Наны звучит приглушённо, чуть нервно и неуверенно, она ведь так редко называет Лоренцо отцом.
- Что-то случилось? Золотце моё, - как в далёком детстве позвал её отец, - ты в порядке?
- Я хочу вернуться домой, - едва сдерживая подступающие слёзы, говорит Нана. - Тсу-тсу бросил меня, - шепчет она.
Но Лоренцо глупое прозвище Тсу-тсу не говорит ни о чем, ведь его любимая дочь так просила не лезть в её жизнь. Возможно, знай Лоренцо настоящее имя её мужа, всё было бы по другому, но хуже или лучше ему никогда не суждено узнать. Отец Иоанны только чуть слышно вздыхает, прежде чем задать ещё парочку вопросов.
- Белла встретить тебя в Токио, ты сможешь туда добраться? - напоследок спрашивает он. - Я попытаюсь оборвать всё свои хвосты, чтобы встретить тебя в аэропорту.
- Спасибо, - слабо улыбается Нана. - Я смогу... Теперь всё смогу, - добавляет она, после того как отец сбрасывает вызов, влажными глазами смотря на тест, что показывает две полоски.
Новость о собственной беременности не вызывает особого отклика в её душе, кроме глупых мыслей о том, что никто об этом не знает и что живота ещё нет. Иоанна не знает, что чувствовать к своему будущему ребёнку, когда в чувствах к Емитсу такая сумятица. Она боится даже допустить мысль о том, что все её чувства к нему лишь ещё одна грань маски Савады Наны, какую она придумала себе сама. В детстве отец говорил о том, что настоящую любовь сыграть невозможно, но проблема в том, что Иоанна не знает, какая это настоящая любовь.
На следующий день Иоанна-американка уже покидает гостиницу отправляясь в Токио. Путь в электричке проходит быстро, но Нана не позволяет себе даже задуматься о своей беременности, припоминая уроки отца. Лоренцо часто ей говорил, что неопытные пользователи Тумана прокалываются в мелочах, и примиряя новое лицо нужно всегда помнить кто оно, жить им, любить им...
В Токио лицо Иоанны теряется в многочисленном потоке людей, она бродит по улице, заглядывает в магазинчики, ожидая Изабеллу. Но Греко всё нет и нет, проходит несколько часов, прежде чем она замечает её. Изабелла выглядит хорошенькой, маленькой и хрупкой, совсем как кукла, и от этой схожести бросает в дрожь.
- Привет, - певуче тянет Греко и в голосе её так много Тумана, что кружиться голова.
Иоанне хочется воскликнуть "Наконец-то!", но Барбара Симпсон лишь улыбается, хлопая Изабеллу по плечу, едва успевая прошептать имя своей маски. Греко искусно дуется, бормоча что-то о том, что она стала совсем как эти японцы, такой же сдержанной и холодной. Их путь в аэропорт это прогулка двух лучших подруг, где Барбара Симпсон наслаждается каждой минутой своего пути.
Лишь в такси, когда Изабелла парой слов очаровывает водителя, Иоанна позволяет себе чуть расслабленно выдохнуть. Напряжение берет своё, и Нана сползает на сидение такси, без долгих тренировок с отцом удерживать иллюзии и маски становиться неожиданно сложно, а мирные месяцы супружеской жизни, казалось, и вовсе непозволительно расслабили её.
- Надеюсь, я тебя не оторвала от чего-то важного, - виновато говорит Иоанна, она знает, что с её отцом на подстраховке Изабелла работает только с действительно сложными заказами.
- Сущая мелочёвка, - отмахивается Греко, но Нана замечает, что та бережёт левое плечо. - Я бы и сама справилась, но дон Сальвиати настоял на своём присутствии.
- Не ври мне, - просит Иоанна, внимательно смотря на плечо, - пожалуйста.
- Заказ и правда сущий пустяк, но за мной был хвост. Чёрт, я бы даже его и не заметила, если бы не.... - но Изабелла обрывает сама себя. - Я была уверенна, что хвоста нет! Хотела брата навестить, у него недавно убили жену...
<Нана понимает её, прекрасно зная, каковы правила теневого мира. Она до сих пор помнила своё неверие и ужас, что пережила в тех чёртовых трущобах, когда на её глазах убили Стефана. Отец наверняка думает, что ему удалось скрыть эти воспоминания, но правда в том, что ему лишь едва удалось приглушить их. Иоанна продолжает себя корить за смерть Стефана, за глупое и безрассудное желание походить на мафиози-отца и ту дрянную связь с наркокартелем. Отчётливо помнила она, и как собственное Пламя вырвалось из-под контроля, калеча её и всех вокруг.
- С ним всё будет хорошо. Оливер не нежный мальчик и не порывистый юноша, он справиться, - убеждённо говорит Нана, но уверенности в том, что она сама без проблем доберётся до Италии у неё нет.
Греко признательно кивает, прежде чем, раскрыв сумку, достать косметичку. Маска Барбары Симпсон слезает с Наны неохотно, обнажая усталое лицо с глубокими синяками под глазами. Сил Иоанны едва хватает на слабую ободряющую улыбку, когда Изабелла обеспокоенно смотрит на неё. Тревога, что неотступно надвигается на Нану, душит её, предупреждая то ли об опасности, то ли о переменах, Нана не в силах найти в себе ответ, она лишь хочет надеяться, что отец как всегда её спасёт.
- Волосы лучше осветить, - поддавшись шёпоту интуиции, говорит Иоанна.
И Греко молча исполняет это, видя, как подрагивают пальцы Наны, как она смотрит в никуда пытаясь найти выход. Изабелла не задаёт глупых вопросов, она знает, что Иоанна не видит будущее, лишь чувствует его, и это наверное лучше, чем проклятье её отца, который видел тысячи, миллионы вариантов будущего, но не мог знать какое из них его.
- В ближайшую парикмахерскую, - кидает она водителю.
Уже после того, как волосы Иоанны приобрели благородный золотистый оттенок, тревога отпускает её, но где-то внутри Наны всё ещё зреет червячок сомнения. Вот только голос Сальвиати не дрожит, когда она говорит таксисту ехать в аэропорт.
Часть 1
Палермо, родной город Иоанны, встречает её скверно. Мелкий неприятный дождь видно ещё из иллюминатора самолёта, когда он только заходит на посадку, и это лишь сильнее тревожит Нану. Сейчас с ней нет Изабеллы, которая всегда успокаивала её, она улетела к брату в Йорк, и мелкая неприятная дрожь сотрясает всё её тело. Иоанне кажется, что она вновь осталась совсем одна, что отец не успеет её спасти, что она и дети, которых она совсем не чувствует внутри себя, умрут в этот пасмурный день. Всё в Нане дрожит от ужаса, и с каждым шагом он лишь усиливается.
И хотя в самом аэропорту было спокойно, Нана знала, что это её не спасёт. Лишь перед самым выходом Иоанна понимает, что встреча неизбежна. Она ещё даже не знает, кто этот человек, что одним своим решением может оборвать её жизнь, но Нана обещает себе, своим детям, что сделает всё, чтобы выжить.
Иоанна вновь надевает маску, которая непременно должна понравиться всем.
Двери поддаются напору неожиданно легко и влажный ветер с силой бьёт в лицо, но Иоанна-незнакомка лишь улыбается, так сильно что невольно прикрывает глаза, хотя внутри всё леденеет от ужаса. Она замирает, будто ищет кого-то, хотя почти сразу замечает машину отца, и неуверенно оборачивается в сторону неизвестного, что не сводил с неё глаз. Молодой мужчина, что неотрывно смотрел на неё, был бы даже красив, если бы не жуткий двойной взгляд. Иоанна кожей ощущает, как за темными безразличными глазами мужчины скользят другие полные жажды, безумия и надежды.
Она не вздрагивает и не сбегает, лишь потому что понимает слабость сейчас последнее, что ей нужно показать. Иоанна-незнакомка с лёгкостью улыбается незнакомцу, но не тому, что смотрит безразлично на неё, а другому, который, кажется, готов поверить в собственное безумие в её лице. В то время, как настоящую Нану передёргивает от отвращения и парализует от страха, Иоанна-незнакомка спокойна и почти не дрожит, подходя к машине отца, хотя по прежнему ощущает двойственный взгляд.
Её отец не спешил выходить из машины, наверное, тоже чувствовал этот прелый привкус на языке, хотя Иоанне и хотелось спрятаться за его спиной, она знала, что тогда её ничто не спасёт. Она почти села в машину, когда почувствовала осторожное прикосновение чужого Пламени к себе. Иоанна-незнакомка не владела Пламенем и не должна была ничего почувствовать, но Иоанна не нашла в себе должной выдержки, наотмашь хлестнув неизвестного.
Вот только ожидаемой вспышки гнева и недовольства не было, казалось, что мужчина лишь убедился в чём-то и наконец-то перевёл свой взгляд.
Тревога вновь отступила, но Иоанна знала, что на этом ничего не закончиться. Позволив маске прекрасной незнакомки сползти, она села в машину.
Лоренцо спал, его глаза были закрыты, а грудь мерно вздымалась, и Нана почти поверила, что это не очередная его иллюзия. Казалось, что время для дона Сальвиати остановило свой ход, ведь лицо его застыло. Лицо её отца до малейших деталей соответствовало старой потрёпанной фотографии, единственной фотографии на всём белом свете, где Лоренцо Сальвиати со своим настоящим лицом. Нана никогда не спрашивала, почему отец забыл своё лицо, и стоило ли это того, потому что боялась услышать ответ. Она помнила, как в лихорадке отец шептал матери, что ОН не всесилен, раз не смог отобрать у них его, а мать грустно улыбалась в ответ, слабея день ото дня.
Потому что ОН хотел забрать у Лоренцо всё, и лишь София, её мать, защитила его.
Иоанна помнила последние слова матери: "У Проклятых нет прошлого, а потому нет и будущего", и с ужасом понимала, что если отец забудет её, исчезнет и Лоренцо Сальвиати, каким бы он не был мафиози, мужем, отцом.
- Отец, - осторожно позвала его Нана, не решаясь прикоснуться к иллюзии. - Проснись.
Лоренцо проснулся, искусная иллюзия на несколько мгновений дрогнула, а затем пришла в движение. Иоанна жадно ловила каждое движение иллюзии, но она была фальшива насквозь. Её отец просыпался резко, рывком, хотя и делал вид будто спит, наблюдая за всем из-под ресниц.
- Золотце моё, - сонно улыбнулась иллюзия, но правда была в том, что по-другому хоть с какой-то каплей искренности иллюзия улыбаться и не умела, потому что это была единственная настоящая улыбка Лоренцо Сальвиати в памяти её отца, - ты уже приехала. Прости, я уснул.
- Я понимаю, - почти дотрагиваясь до плеча иллюзии, говорит Нана. - Заедем к маме?
Лоренцо резко кивает головой, заводя машину. Вот только наблюдая за всем этим, Иоанне хочется рыдать, для всех вокруг, кроме неё, иллюзия настоящая, живая, дотронься и не развеешь, прислушайся к груди и услышишь стук сердца.
- Кто такой Тсу-тсу? - чуть более резко, чем обычно спрашивает отец.
- Мой муж. Савада Емитсу, - устало отвечает Нана.
Иллюзия дёргается незаметно для всех, кроме неё, и Иоанна понимает то, о чём не хотела бы знать. Хотелось, как в детстве закрыть глаза, улыбнуться и просто не замечать. Не замечать, как кровь появляется на её руках, как спокойная, мирная жизнь исчезает для неё навсегда. Нана знала, что она может просто закрыть глаза, не замечать, как в детстве её учила мать, вот только она слишком хорошо знала к чему это приведёт.
Ведь не замечать значит потерять.
- Он мёртв? - едва находит в себе силы спросить Нана.
- Да, - уверенно отвечает отец, и эта уверенность отвечает на множество других вопросов. - Мне жаль.
Вот только отцу ничуть не жаль, ему не будут сниться мертвецы, чьих лиц он не в силах запомнить. Иоанна знает об этом, но глупый самообман, будто бы ему действительно жаль, делает ношу на сердце чуть легче, будто искупляет чьи-то грехи.
Нана больше ни о чем не спрашивает, хотя ответы ей и не нужны. Она смотрит на проезжающий мимо город, пытаясь забыть обо всём, пытаясь вновь научиться жить, как множество раз до этого. Иоанна лишь надеется, что мама бы гордилась бы ею, а не проклинала её.
Когда они подъезжают к кладбищу дождь практически прекращается, но тучи по-прежнему свинцовым одеялам нависают над городом. Городское кладбище навивает грусть. Нана старается не смотреть на всё новые и новые памятники, пробираясь к могиле Софии Сальвиати. Памятник Софии видно издалека, печальный, одинокий ангел, что проливает слёзы, уже начал зеленеть. Но Иоанне кажется, что это туман пытается скрыть его.
- Здравствуй, - шепчет Нана, задирая голову вверх, к свинцовому небу. - Надеюсь, ты не разочарованна во мне, потому что скоро я совершу глупость и не одну.
Слова беспрерывным потоком вырываются из Иоанны. Она рассказывает о доне Франческа, о Мике Скарзе, о Саваде Нане и о Саваде Емитсу. Нана говорит, что Емитсу был для неё как солнце, ослепительно яркий и обжигающе горячий. Она говорит, что он был её человеком. Она говорит о том, что боялась, что он предаст её, потому что верность Савады Емитсу уже была отдана другим. Нана говорит много, запутанно, обрывая саму себя, но с каждым сказанным словом ей становиться легче. Легче отпустить и забыть его.
Некстати ей вспоминается детская сказка, что мать рассказывала на ночь, об одиноком небе и тумане, что тянулся к нему. Нана уже и не помнила её слов, помнила лишь то, что небеса ужасно бояться остаться одни и из-за этого страха готовы пойти на всё.
После того, как Иоанна замолкает, к могиле подходит Лоренцо. Он молчит, только оставляет у могилы прекрасные белые цветы, Нане кажется, что скоро они растворятся в тумане, как и печальный ангел рядом с ними. Она не видит, но стоит им повернуться к могиле спиной, как белые цветы распадаются клочками сиреневого тумана, уходя куда-то вниз.
- Ты знал его?
- Нет. Емитсу был из Вонголы, а я всегда держался от неё как можно дальше. Но говорят, он был хорошим бойцом, как и любое другое Солнце.
Нана могла бы поспорить, сказать, что он не любое другое Солнце, но в действительности она совершенно не знала его. А весь их брак был лишь красивой игрой, где каждый избрал для себя подходящую роль.
- Аличе будет тебе рада, - разорвал тишину Лоренцо, открывая перед Наной дверь машины.
- Она все ещё надеется передать мне виноградники?
- А кому кроме тебя передать семейный бизнес? - пристёгивая плечами, отвечает Лоренцо.
Иоанна промолчала. Ей не хотелось начинать очередной бессмысленный спор о том, что Жюли с удовольствием переняла бы бразды правления над виноградниками. Виноградники тёти Аличе были идеей-фикс Жюли, троюродной тёти по материнской линии, которая из итальянского знала лишь тирамису и чао. На самом деле Жюли никому не нравилась, слишком легкомысленная и ветреная она мнила себя прекрасным предпринимателем, но правда в том, что если бы не её многочисленные любовники Жюли уже давно бы померла с голоду. Иоанна тоже не слишком любила Жюли, но желания заниматься виноградниками в Нане было ещё меньше.
- Дон Моритт предлагает породниться, - вновь разрывает тишину отец, выезжая с кладбища.
- Нет, - ощущая, как к горлу подступает тревога, отвечает Нана. - Я не собираюсь выходить замуж! - почти срываясь на крик, говорит она, ведь паника всё сильнее и сильнее сдавливает её.
- Успокойся! - сквозь шум крови пробивается голос отца, и Иоанна начинает судорожно дышать. - Никто тебя не заставляет выходить замуж. Просто семья Моритт...
- Я беременна, - обрывает Лоренцо Нана, не желая слушать его доводы. - От Емитсу.
Лоренцо никак не реагирует на это, только и без того тонкий образ иллюзии становиться тоньше, и сквозь лёгкую сиреневую дымку Иоанна видит настоящую тень своего отца.
- Это несколько осложняет...
- Ты собрался меня бросить! - с ужасом понимает Нана. - Все эти разговоры о винограднике, о Моритт. Ты опять куда-то ввязываешься, как тогда!
- Я должен убедиться, что никто не станет тебя искать! - кричит Лоренцо. - Две недели назад в Вонголе вскрыли заговор.
- Неужто, они прям так об этом и заявили, - саркастично говорит Иоанна, понимая, что отца не так-то просто будет переубедить.
- Разумеется, нет, но у меня есть свои информаторы, - совершенно спокойно говорит отец. - Так вот, в заговоре обвинён Савада Емитсу, подобное как ты понимаешь сильно отразиться на репутации семьи, если станет известно об этом. А теперь подумай о том, что тело настоящей Савады Наны рано или поздно найдут, и тогда...
- И тогда они объявят, что Емитсу подставили.... Но Емитсу бы никто не поддержал, если бы он совершил переворот!
- Конечно, повторить подвиг Второго твоему мужу бы не удалось, Рикардо, насколько я знаю, поддержали Туман и Облако Первого поколения, на что в нынешнее время рассчитывать не приходится. НО Емитсу бы поддержал CEDEF, а там бы вскрылся и брак с Савадой Наной из побочной ветви Вонголы. Емитсу объявил бы себя регентом при своём ещё не рождённом сыне, как когда-то это сделал Пятый.
Нана молчала, она бы хотела убедить себя в том, что Тсу-тсу так бы не поступил, но не настолько сильно она знала его. Ей было неловко от понимания того, что Иоанна жила по сути своей с незнакомцем. Единственное в чём она была уверенна так это в том, что Савада Емитсу был амбициозен сверх меры, и её простые, но понятные большинству людей размышления раздражали его.
- А как же прямые наследники?
- Убиты. В живых остался только восьмилетний Занзас, вроде как незаконнорождённый сын Тимотео.
- Тогда быть может лучше подождать, сейчас же наверняка пройдут чистки, - осторожно подбирая слова, говорит Нана. - И ты не сможешь не вызывая подозрений связываться со мной, а ты мне нужен, отец.
И Лоренцо сдался под её напором. Иоанна чувствовала это, хотя иллюзия была безмятежна. Её отец не мог отказать ей в таких маленьких просьбах, возможно, потому что Нана, как и София, могла чувствовать будущее, а однажды отец уже пренебрёг чужой просьбой.
- Хорошо, я подожду.
Иоанна выдохнула, крепко зажмурила глаза и выпустила своё Пламя, на несколько минут представив, что образ Лоренцо - это он настоящий. Она не видела, как к насыщенно сиреневому Пламеню Тумана, её отца, примешивалось пурпурное Пламя. Лоренцо видел это, на несколько ничтожно жалких минут, он действительно почувствовал своё тело и порывисто дотронулся до Наны. По щёкам его дочери катились слёзы, хотя сама она с непередаваемым трепетом впитывала в себя его прикосновение.
- Золотце моё, не стоит переутомляться. Ты теперь не одна, - ласково улыбнулся он, и если бы Нана открыла глаза, она бы поразилась его настоящей улыбкой. - До сих пор не могу поверить, что стану дедушкой... Отдохни.
Она послушно кивнула, откидываясь на сидение машины, и забирая жалкие остатки своего Пламени. Пламя Иоанны было сильный, но его было столь мало, что не хватало на хоть сколько-нибудь масштабную иллюзию. Использование Пламени всегда утомляло Нану, порой даже маски могли довести её до истощения, а о поддержании и создании сразу нескольких иллюзорных объектов не могло быть и речи. Возможно, дело было в том, что тренировки с ней начались слишком поздно, или же дело было в том, что методики носителей Тумана совсем не подходили ей. Она не интересовалась этим, её в полной мере успокаивали свои жалкие, в сравнении с другими иллюзионистами, способности в иллюзиях, которые, впрочем, не раз спасали ей жизнь.
- Как они умерили? Неужели, так легко было подобраться к сыновьям Девятого и безнаказанно их убить? - спросила Иоанна, лишь бы услышать голос отца, пусть и искривлённый иллюзией.
- На счёт безнаказанно ты верно подметила, - хмуро ответил Лоренцо, которому не нравился интерес дочери. - Конечно, какую-то мелкую семью уничтожили, но любой дурак поймёт, что у них не было ни денег, ни связей и людей, чтобы убить Энрико, Фредироко и Массимо. Из-за этого и поползли слухи, будто дон сам приказал убить их.
- Ты веришь в это?
- С Вонголой ни в чём нельзя быть уверенным наверняка, - уклончиво ответил отец. - Но факты говорят сами за себя, и теперь в наследниках Девятого, восьмилетний пацан из трущоб.
Иоанне не хотелось в это верить, сама мысль об убийстве кого-то близкого и родного из-за власти наполняла её душу омерзением. Она с трудом перевела свой взгляд в окно, где простирались обширные зелёные поля с редкими поместьями. Вот только мысли так или иначе возвращались к Вонголе, а точнее заговору в ней, будто это может угрожать ей.
"О, Дева Мария, спаси и сохрани!" - едва слышно прошептала Нана, прикрывая глаза.
Часть 2.
Нана сама не заметила, как задремала. Ей снилась поляна, солнечная и яркая, с зыбким туманом у самой травы и пряным запахом вина. Там, во сне, Иоанна знала, что позади неё сидит дед, Рафаэль. Он пьёт вино, ест апельсины и смотрит на горизонт. Дед часто так делал, будто видел нечто доступное только ему, порой казалось, что его интуиция была близка к предвидению.
- И лезет же к нам всякая дрянь, - с грохотом отодвинув бутылку, сказал он. - Может действительно проклятая кровь?
Она промолчала, да и что могла сказать, что кровь у них действительно дурная или быть может начать спорить с дедом? Нана не хотела затевать ссоры с ним, а ведь любой спор в неё переходил. Ей было так спокойно и хорошо на этой поляне перед родовым поместьем, казалось, что любые беды обойдут стороной.
- Эх, - вновь начал дед, - столько лет бегали от этого, да видно не убежали. Ну, да что уж теперь, - он шумно отхлебнул из горла бутылки и продолжил. - Запомни: ты должна принять помощь каждого её предложившего, но только до рождения детей, и никогда не ставь под сомнение верность своих Хранителей и родных. Поняла?
- Да, дедуль, - улыбнулась Нана. - А что это там за тучи?
- Это буря, - хмуро обронил кто-то другой.
Иоанна нервно обернулась, но в мутной пелене спадающего сна едва смогла увидеть незнакомцев, что собрались за её спиной. Она разглядела смутно знакомого мужчину с хищными чертами лица и похожую на неё саму блондинку, а ещё успела заметить печально улыбающуюся мать и хмурого деда, прежде чем проснуться от шума дождя.
Сон не сразу отпустил её, на несколько мгновений перед глазами Наны застыли ровные ряды виноградников и собирающиеся на горизонте тучи. Когда же вновь замаячили размытые пейзажи пригорода, Иоанна не сразу поняла где она.
- Мы уже скоро приедем, - опережая вопрос, отвечает Лоренцо, вызывая улыбку на её лице.
- Неужели, я такая предсказуемая?
Лоренцо смеётся и возможно это первый искренний смех за двенадцать лет. Смех отца не наполнен насмешкой или издёвкой, он тёплым светом наполняет собой всё вокруг, согревая. Иоанне, кажется, будто от него в салоне становиться теплее, а шум дождя стихает. Она почти представляет себя-обычную с отцом-не-мафиози, который выглядел бы на свои тридцать семь лет слегка моложаво. Машина наверняка была бы попроще и возможно тогда, рядом с отцом сидела бы мать. Нана представляет мать живую и весёлую, но в каждой её фантазии она фальшива насквозь.
- Ты никогда не любила долго ехать в машине, всегда капризничала и просила остановить, как только замечала что-то тебе интересное, - возвращает её в реальность отец.
Разговор вновь стихает, Лоренцо погружается в свои скудные воспоминания, а Нана пытается представить мать рядом с отцом-не-мафиози, но не получается. В её фантазиях из раза в раз меняются декорации, но ни в жизни Лоренцо-бизнесмена, ни в жизни Лоренцо-военного не появляется её мать, будто ей не находится место или же София даже не ищет его. Военного сменяет учитель, учителя - парикмахер и так до бесконечности, Иоанна даже не сразу понимает, что перед ней предстоит уже не её отец, а незнакомцы, единственная связь которых в том, что они обычные люди, но результат неизменен. Её несуществующая София даже не смотрит на них, будто она должна была связать свою судьбу с мафиози. Вот только рядом с кем-то вроде Мики Скарза представить Софию не получается, а других мафиози кроме отца Нана и не знает.
- Не волнуйся, - вновь вырывая из фантазий, говорит отец. - Аличе будет рада новости о твоей беременности.
- Я знаю, если бы был жив дядя Адриано, он бы тоже был рад, - но Нана совсем не была уверенна, что кто-то из родственников одобрил бы Емитсу, её кажется, что даже ветреная Жюли была бы недовольна её выбором.
За очередным поворотом скрывались знакомые с детства виноградники, а впереди темным размытым пятном виднелось поместье. Каждый раз приезжая сюда у Иоанны невольно перехватывало дыхание, столь торжественным ей казался этот момент, но торжественного в этом было не много.
- Дом, - невольно вырвалось у неё, а ведь любовно обустроенную квартиру в Палермо Нана не могла назвать домом.
Дорога до самого поместья прошла в считанные мгновения, однако стоило им только подъехать, как Иоанна увидела чёрную машину дона Моритта. Сам Оскар вместе с Аличе стоял на крыльце дома, уже собираясь уезжать, в его руке был большой чёрный зонт. Нана попыталась улыбнуться, понимая, что разговора, который она так надеялась отложить, не получиться избежать. И оказалась как всегда права, заметив подъехавшую машину, дон Моритт передал зонт Аличе, а сам остался на крыльце.
Тётя поспешила к машине, с огромным мужским зонтом она бы даже могла смотреться нелепо, если бы не суровое выражение её лица. Подойдя к двери машины, она уверенно постучала по стеклу, и Иоанна обернулась на отца, но того уже не было в машине.
- Здравствуй, тётя, - пытаясь перекричать шум всё усиливающегося дождя, сказала Нана, выбираясь наружу. - У нас гости?
- Всё потом, - качнула головой Аличе, но ни удержавшись крепко её обняла.
Аличе пахла печёными яблоками, бисквитом, сырьём для вина и едва различимым ароматом мужских духов. Тётя прижала её к себе и неловко погладила по спине, пытаясь приободрить и успокоить, но Нана лишь ещё сильнее захотела зарыдать.
- Это всё гормоны, - шмыгая носом, говорит Иоанна, не желая признавать, что ей страшно и она устала.
- Ну-ну, всё обойдётся. Пойдём в дом, а то ещё простудишься.
Когда они вошли в поместье, Нану обдало теплом воздухов с сильным запахом печёных яблок, а ещё пахло свежими розами, что стояли в прихожей. Иоанна была уверенна, что розы привёз дон Моритт, который даже не догадывался о том, что тётя ненавидит эти цветы.
Аличе ушла вперёд на кухню, и Нане ничего не оставалось кроме как последовать за ней. Дон Моритт действительно находился там, распивая вино, он с прищуром смотрел в окно. Оскар был чуть младше Аличе, но полностью седая голова делала его стариком, впрочем, при желании это не слишком бросалось в глаза. Его наверняка можно было назвать приятным человеком, если бы не хищный блеск глаз. Всё в доне от лакированных туфлей до положения рук выдавало в нём мафиози.
- Оскар, - позвала его Аличе. - Это моя племянница Иоанна Сальвиати, я говорила тебе о ней.
Дон Моритт согласно кивнул головой, и развернулся к Нане лицом. Оскар тепло улыбнулся, показав морщинки вокруг глаз, но искусственная теплота его улыбки не тронула её. Глаза холодно и оценивающе пробежались по ней.
- Аличе много о тебе говорила, - начал он. - Наверное, тебе рассказали о том, что я хотел соединить две семьи, - неопределённо сказал он, но не добившись какой-либо реакции развернулся к тёте. - Я согласен.
- Ты не пожалеешь, - облизывая губы, говорит тётя, но Нана чувствует, горечь в её словах. - Ублюдок, - тихо шипит тётя, когда дон скрывается в дверях.
Вот только в словах Аличе нет всепоглощающей ненависти или злости, только усталость и боль. Иоанна видит, как напряжение медленно отпускает тётю, заставляя ссутулить плечи и закрыть глаза. С каким-то неизведанным доселе удивлением, Нана понимает, что тётя стара, что в обесцвеченные волосы закрылась седина, а тёплые карие глаза будто выцвели, как старая фотография.
- Тётя, - жалко тянет Иоанна, впервые не зная что сказать.
- Всё будет хорошо, - врёт Аличе.
Хотя очередная ложь врезается в сердце, Нана молчит, никак не выдавая своего недовольства или понимания. Ей хочется верить, но ещё больше узнать правду и наконец перестать жить во лжи. Иоанна сдерживается, вспоминая слова деда, вспоминая его совет-просьбу, и молит о том, чтобы он не ошибся.
- Тебе стоит поспать, перелёт был тяжёлым, - взяв себя в руки, говорит Аличе. - Третья спальня всё также принадлежит тебе.
- Хорошо, тётя, - соглашаясь, прикрывает глаза Нана, но не высказанное "ты мне потом всё расскажешь" зависает в воздухе.
Иоанна уходит молча, не оборачиваясь назад, а потому не видит, как из-за шкафа выходит отец. Сиреневый туман продолжает глубиться вокруг него, но Нана даже не чувствует его отголосков, слишком опустошённой она была.
- Что за мерзкая привычка всех подслушивать, - недовольно кривит губы Аличе.
- Она не раз спасала мне жизнь, - спокойно говорит Лоренцо, прекрасно понимая, что своим недоверием оскорбляет её.
- И как только София терпела тебя? - Аличе говорит это равнодушно, зная, что Лоренцо-до и Лоренцо-после-Проклятья почти два разных человека, которые сходятся лишь в любви к Софии и Иоанне.
- Не тебе судить о том, что нашла во мне София, - со злостью цедит Лоренцо, едва удерживая себя в руках.
- Прости. Я не хотела, - расстроенно говорит Аличе, но слова сейчас едва ли могут успокоить его.
Лоренцо сам не понимает Софию, в своих куцых и размытых воспоминаниях он путается, начиная то с середины, то с конца. Он боится того, что все брошенные в запале слова Аличе окажутся правдой, что София никогда и не любила его.
Как и многие носители Тумана Лоренцо был хрупок и миниатюрен. Он был ниже Софии на две головы, и вместе они представляли собой странную пару, отец Софии, Рафаэль так и вовсе любил пошутить о том, что в их паре Лоренцо был больше похож на бабу, чем та же София, которая почти вся была покрыта шрамами. Лишь на старых фотографиях лицо и шея Софии не обезображены ими, там она юная и прекрасная и гораздо более живая, чем в его воспоминаниях.
Лоренцо знал, что Софии не повезло с Хранителями, которых она встретила незадолго до их смерти. Его бы тоже ждала смерть, если бы не она. День его спасения и их встречи был единственным чётким воспоминанием в его голове, помнил он и то, как придя в больницу встретил не прекрасную незнакомку, спасшую его, а изуродованную девушку, которая лишилась своей красоты ради призрачной надежды на связь Хранитель - Небо.
Он не смог уйти и целый месяц приходил к ней в больницу в виде ребёнка, таскал ей яблоки и стирал чужие слёзы, когда София с дрожью смотрела на своё лицо. Лоренцо влюбился не в её лицо, которое она отдала за него, а в саму её суть, бесконечно ощущая вину перед ней за то, что не может без дрожи взглянуть на неё.
Но шрамы на её теле не могли показать шрамов души. Связи с Хранителями у Софии были оборванными, вечно болящими гнойниками, единственной её надеждой была связь с Туманом, но и та оказалась извращённой пародией на так нужные ей узы. София держалась, но Лоренцо чувствовал и видел, как каждую секунду она ощущает боль и пустоту.
Порой в особо тяжкие минуты крамольные мысли о том, что София его не любила, убивали его дух. Он всегда корил себя за подобное, хотя возможно желал быть обманутым.
- Лоренцо, - позвала его Аличе, вырывая из воспоминаний.
- Сорок две, - невольно вырвалось у него, именно столько пластических операций потребовалось, чтобы лицо Софии перестало вызывать отвращение.
- Лоренцо, - настойчивей позвала Аличе, но так и не решилась притронуться к нему. - Ты нужен сейчас Иоанне.
- Я позже зайду к ней, сейчас есть вопросы и поважнее. Чем ты думала, соглашаясь на предложение Оскара? Дева Мария, да это ещё большая афера, чем моё решение вступить в Варию!
- Стой, ты сказал Вария? И ты ещё мне говоришь о том, что моё решение - это афера! Оскар хотя бы не попытается убить нас, в отличие от Тюра!
- Тюр должен мне, а он держит своё слово.
Аличе насмешливо фыркает и упрямо складывает руки на груди, в отличие от Лоренцо, она не верит Тюру. Возможно, причина тому тонкая трель интуиции или слухи, дошедшие до неё. Тюр в глазах Аличе ещё больший безумец, чем вся та свора бешённых псов, которыми он руководит.
- Мафиози на слово верить нельзя, - продолжает гнуть свою линию Аличе. - Да и потом, с чего ты взял, что Тюр решиться пойти на предательство Вонголы, а помощь тебе это предательство, чтобы ты себе об этом не думал.
- Тогда с чего ты так веришь Оскару? Неужто, в твоих глазах он не мафиози, а рыцарь из сопливых романов?
Аличе молчит, только задумчиво смотрит на Лоренцо. Она тяжело вздыхает и, отодвигая стул, садиться на него. Дон Моритт в глазах Аличе уж точно не рыцарь в сияющих доспехах, он ублюдок каких только стоит поискать, вот только она хоть чуть-чуть, но понимает его.
- Не мне тебе говорить, как сложно начинать всё с нуля, - Аличе молчит о том, что мафиозная война в этом случае неизбежна. - А семья Моритт хоть и молода, обзавелась нужными связами, какой-никакой территорией, а главное не входит в Альянс Семей.
- Переворот.
- Возможно, - уклончиво говорит Аличе, - в любом случае о безопасности Иоанны стоит позаботиться. Я уже позвонила её Облаку, и он согласен приехать, но без твоей поддержки ничего не получится.
Часть 3
С момента приезда Наны в Италию проходит несколько недель тишины и спокойствия. Дон Моритт больше не появляется в их поместье, а вот тётя заметно чаще покидает его. Иоанна не спрашивает зачем и для чего, понимая, что правды ей всё равно не скажут, во всяком случае, не сейчас. Она отрешается от забот и той бури, в чьём оке она находиться, погружаясь в спокойную и мирную жизнь, пока мафия в очередной раз не напоминает о себе.
Ей сниться сон, пропитанный сладким забвением и иллюзией волшебства, на ней платье принцессы и тиара в золотистых волосах. Иоанна улыбается, точнее это улыбка застыла на её губах, ноги её привычно двигаются, исполняя нечто отдалённо похожее на вальс. Голова Наны опущена, а глаза не смотрят на партнёра, но всем своим существом она ощущает чужой взгляд.
- Я так рад вновь встретить тебя, радость моя. Как жаль, что ты ничего не помнишь, - мужчина прижимает её крепче к себе, и Нана с ужасом чувствует, чужое Пламя вокруг себя, противиться которому она не в силах.
- Я защищу тебя, - горячо заверяет он, целуя в макушку.
Мужчина больше ничего не говорит, но Иоанна не в силах вымолвить и слова. Вот только всепоглощающего ужаса и страха нет то ли из-за объятий, который дарят ей надёжность и уверенность в завтрашнем дне, то ли из-за чужого желания с горьким пониманием того, что Иоанна возможно совсем не та, кого он так долго ждал.
Когда Нана просыпается, сон ярко вспыхивает на краю сознания, осыпаясь пеплом. Впервые за все эти недели она не вспоминает о Емитсу. Горечь и боль утраты всё ещё живут в ней, но воспоминания о жизни в Японии уже не оживают, стоит только закрыть глаза.
Иоанна привычно за это время натягивает носки, слишком часто у неё мёрзнут ноги, и спускается вниз, где уже вовсю, как она думает, готовит тётя. Запах жареного мяса и овощей действуют лучше любого кофе, и Нана ускоряется, желая самой первой попробовать еду, но как всегда оказывается последней.
На столе её дожидается тарелка с ещё тёплым мясом и жареными овощами, а ещё две записки, почти одинакового содержания.
"Нужно встретиться с Оскаром. Завтрак на столе. Не скучай, твоя тётя".
"Появились дела, вернусь к обеду. Лоренцо".
- Так бы и написали у нас дела, о которых тебе ещё рано знать, - недовольно ворчит Нана, набивая рот мясом.
Отчасти Иоанна даже понимает тётю и отца, со всеми этими гормональными всплесками и перепадами настроения она не представляет собой оплот рациональности, но менее обидно от этого не становиться. Хуже всего в этом лишь то, что даже интуиция Наны не раз помогавшая ей перестаёт работать. Иоанна чувствует себя слепым щенком, который мечется в темноте не зная куда ступить, не разбив нос.
Оставшееся до обеда время Иоанна проводит в библиотеке, которая скорее походила на музей или старинный архив. Многочисленные книжные шкафы казались бесконечным лабиринтом, единственный письменный стол со старинной лампой на нём расположился точно по центру комнаты, и Нана знала, что в первом выдвижном ящике стола двойное дно, а если выдвинуть правый нижний ящик и второй левый - можно открыть ещё один тайник. Впрочем, тайники эти были пусты, разве что в самих ящиках хранились чистые листы и старые потрёпанные фотографии, которым не хватило места в альбомах.
Нана не любила рассматривать фотографии, с которых на неё смотрели люди-незнакомцы, её предки. Ни многочисленные монографии, с избытком хранившиеся в библиотеке, ни дневники не делали этих людей ближе к Иоанне, хотя она несомненно уважала и гордилась ими.
Книги, написанные её предками, имеют своеобразный стиль, каждая странница этих книг хранит в себе какую-то тайну, мрачную и пугающую, насквозь пропитанную мистикой, о которой никто и никогда прямо не говорит, будто боится, что дневники могут попасть не в те руки. Иные книги написаны так насмешливо и саркастично, что невозможно читать без смеха и слёз, впрочем, слова каждой книги врезаются в память, горечью оседая на языке, потому что уроки судьбы всегда бывали жестоки.
Больше всего Иоанна любит читать записи Армандо, который души не чаял в своих детях и обожал свою единственную сестру. Его дневники это пространные рассуждения о людях, что он встречает на своём пути, успехи детей и обожествление собственной жены, которые в любой момент могут оборваться гневными проклятьями в сторону бастарда их отца, в которого он никогда не признает брата. Он пишет о своём незаконнорождённом брате вскользь, никогда не упоминая его имени, но ненависти в его словах так много, что её хватило бы на несколько человек. Бастард, а только так о нём и пишет Армандо, согнал в могилу не только единственную сестру, но сманил в свой мир и его старшего сына. Он злится, шлёт всевозможные кары на бастарда и ругает сына глупца, горюя о том, что и в посмертии не встретиться с ним никогда. Его печалит понимание того, что титул дочери нельзя передать и будет чудом уже то, если удастся сохранить хотя бы фамилию. Новости из Регенсбурга лишь ещё больше омрачают Армандо, который всё откладывает возвращение в родовой замок. Его тревожат волнения охватившие город, а ещё громогласный звон интуиции, "дурное предчувствие" пишет Аримандо. Позже он неизменно упоминает какой-то бунт и радуется, своему решению повременит с возвращением в родовой замок. Когда красавицу и умницу дочь, теперь уже его единственное дитя, удалось выдать замуж за старого вдовца, до того как стало очевидно, что та на сносях, Армандо радуется, вот только радость эта тёмная, звериная и пугающая. Но больше всего Армандо конечно же рад, что дети его дочки, Элен, будут носить пусть и двойную, но всё же его фамилию. Он со злобной радостью говорит, что его внуки даже не будут помнить о том, что их "отец" носил фамилию Кампо.
Элен - это десять унций отборного яда в упаковке невинности и красоты. Каждый её дневник, а все они написаны уже после смерти мужа, когда она ещё беременная сбежала от "тоски и грусти", что съедала её. В хорошенькой головке Элен нет ни романтики, ни глупых баллад, лишь тонкий расчёт и нежелание потерять наследие предков - Пламя. Она, как и отец, грустит о брате, но подобно ему не упоминает его имени, будто это внеочередное табу. Элен насмешливо говорит, что удачно выбрала мужа, который в молодости на диво похож на её любовника, хотя "в этом старикашке нельзя было и заподозрить подобного сердцееда". Она насмешливо описывает светские рауты, на которых ей удалось побывать, и сравнивает каждого второго то с ослом, то с кобелём, потому что к несчастью Элен умнее их в несколько раз. Выбирает имена близнецам Элен с особой тщательностью, искренней радуясь, что с кровью по венам у них течёт Пламя, как и у неё, которое и погубило её.
Иоанна только собирается раскрыть очередной дневник, когда слышит шум от подъезжающей к поместью машины. Она ставит книгу в шкаф, прежде чем подойти к окну, откуда видна дорога к поместью. Подъехавший джип совершенно незнаком Иоанне, и лишь отголоски знакомого Пламени успокаивают вспыхнувший в её душе страх. Но она всё равно застывает напротив окна до тех пор, пока Изабелла не вылезает из джипа.
- НАНА! - прикладывая ладони ко рту, кричит Изабелла и это выглядит так по-детски, что становиться смешно.
Выходки Греко всегда были странными, с острой ноткой безумия и нереальности. Порой Иоанне казалось, что Белла, как и многие неудачливые туманики, сошла с ума и живёт в мире своих иллюзий, но интуиция всегда настойчиво шептала об обратном.
Это совсем безобидная и такая детская выходка Изабеллы веселит Иоанну и вселяет в неё какой-то детский задор, из-за чего та не сдерживая себя, распахивает окно и по пояс вываливается наружу.
- Белла! - радостно кричит она в ответ. - Я так рада тебя видеть!
Греко щурится, шире растягивает рот, отчего наверняка сводит скулы, и машет руками, безмолвно прося спуститься вниз. Нана уже догадывается, кого увидит внизу, чувствуя отголоски Облака, но предпочитает этого не замечать, не желая портить сюрприз.
Единственный общий знакомый Беллы и Наны с Пламенем Облака - это Оливер. Оливер - это два метра роста с вечным запахом табака, из-за губительного пристрастия его напарника. Оливер - это Европол, презрение к мафии и фамилия отчима в паспорте. Но вместе с этим Джессо, а именно такая фамилия была у Оливера, больше всего на свете любил свою младшую сестру Изабеллу, которую не слишком хорошо знал, да и любил скорее всего лишь из-за общей крови. Иоанна никогда не старалась стать для Джессо чем-то большим, чем просто знакомая, но с самого первого взгляда была видна болезненная одержимость Оливера семьёй. Возможно, дело было в не заладившихся отношениях с отчимом, или же потому что в каждой ссоре его мать упрекала своего мужа в том, что тот даже не пытается понять Оливера, оттого что он ему не родной.
Впрочем, подобная одержимость никак не сказывалась на общении Наны с ним, наверняка из-за дружбы с Беллой. Ведь Иоанна не раз и не два видела, как костенело лицо Джессо в общении с остальными людьми.
Путь из библиотеки на веранду не занял много времени, и когда Нана распахнула входную дверь, от чего удушливый и тёплый воздух опалил лицо, Изабелла всё ещё стояла у джипа, а Оливер не спешил выходить из машины. Греко заметила её не сразу, но почувствовав на себе взгляд в тоже мгновение развернулась к ней лицо, которое за эти несколько недель утратило всю свою кукольность и лоск.
- Белла? - удивлённо спросила Нана, никогда не видевшая её без грима на лице, а именно гримом она называла макияж Греко. - Что случилось?
- У брата умерла жена, - ничуть не объясняя своё состояние, ответила Изабелла.
Иоанна нахмурилась, ей совершенно не понравилась эта неумелая попытка перевести тему, впрочем времени возразить ей никто не дал. Дверь джипа открылась, и из машины вышел Оливер, держа на руках мальчика на вид лет четырёх, возможно чуть меньше.
- Здравствуй, Нана, - тихо приветствует Оливер.
На лице Оливера отчётливо застыла маска скорби и боли не физической, а духовной и от того ещё более страшной. Иоанна не решается что-либо сказать в ответ, только в приветствии кивает и сторонится, пропуская в дом. Она молчит, не спрашивает ни о чём, прекрасно понимая, что Оливер не потерпит жалости, а только жалость сейчас она и может ему дать.
- Четвёртая спальня свободна, - от её слов Оливер замирает, костенея, и ничего не говорит в ответ.
Изабелла желавшая избежать неприятного ей разговора, была поймана за руку, и Нана ничего не говоря увела её кухню, где поставив чайник на газ, ловко достала вино для Греко. Она наливает себе травяной сбор и пододвигает ближе к Белле бокал с фруктовым вином.
- Я очень вовремя приехала в Йорк, - начинает говорить Греко. - Ты же знаешь Оливера, он въедливый, - морщится Белла и с шумом, совершенно не желая соблюдать приличия, отпивает вина.
- Он?
- Да, решил поймать не своего полёта птицу. Это был Риччи Револьвер, я с ним никогда не пересекалась, но слышала, что он - зарвавшийся юнец, который точно когда-нибудь перейдёт дорогу не тому, кому можно.
- Но он ведь одиночка? - неуверенно спросила Нана, ведь в группировках всегда одёргивают юнцов, чтобы не зарывались.
- Оказалось, что нет, - Греко замолчала, подавляя рвущиеся наружу ругательства. - Эта...тварь решила спасти свою шкуру, присоединившись к Мертвецам, - но название это ничего не говорит Иоанне. - Это янки, - поясняет Белла, прежде чем продолжить рассказ. - Риччи то сдох, да вот только...
- Мертвецы отомстили, - тихо закончила Нана, крепче сжимая в руках чашку чая, прекрасно понимая к чему всё идёт, она не имела никаких иллюзий на счёт мафии и подобных группировок. - Обидчик одного члена организации обижает всю организацию.
- Да, - прикрыв глаза, отвечает Белла. - Если бы тётушка Аличе позвонила бы на несколько минут позже, боюсь, что тогда у меня не было бы брата.
Установившаяся на кухне тишина была оглушительной, тяжёлой и мрачной. Они прекрасно понимали, что окажись в момент нападения дома, Оливер дрался бы до последнего, пытаясь защитить жену и сына. Иоанна опустила глаза в чашку, не зная, что сказать, без своей интуиции она казалось самой себе невероятно беспомощной.
- Мы уничтожим их.
Стоящий у закрытых дверей Оливер молча удалился наверх, так и не открыв их.
Часть 4
Нана не знала, а лишившись интуиции, даже не могла предположить к чему приведёт этот разговор с Изабеллой.
Ни Оливер, ни Белла не унаследовали дар-проклятье своего отца. Изабелла так и вовсе страшилась его, всячески пытаясь уничтожить даже его намёки. В отличие от неё, Оливер ещё даже не зная о своих способностях, всячески старался их развить, правда, он искренне считал, что дальше будоражащего чувства дежавю его способности не продвинутся. Впрочем, кроме преследующего чувства дежавю Оливер с точностью несвойственной и детекторам лжи был способен понять, когда человек говорит от чистого сердца, а когда из желания сделать лучше для себя или кого-то другого.
И именно поэтому те, последние слова Наны, сказанные в запале, предрешили его выбор.
Оливер позвонил Аличе и ответил ей согласием, хотя в любой другой ситуации непременно бы отказался.
Джессо пускай и имел устойчивую связь с Наной, но никогда не ощущал жгучего желания бросить всё и рвануть в Италию, даже если бы она об этом попросила. Презрение и отвращение к мафии было в Оливере велико, он с трудом заставил себя принять выбор Изабеллы, которая пошла по кривой дорожке, и наверняка бы оборвал всё связи с Наной, узнай он при знакомстве, чья она дочь.
Но познакомившись с Наной, тогда ещё молодой стажёр Европола даже не подозревал о её родственниках и связи с кровавым миром мафии, лишь удивился какому-то внутреннему стержню и свету, что были в ней. Оливер ничего не знал об образовавшихся в день знакомства связях, которые ещё можно было оборвать, а потом стало поздно. И узнав от Беллы об отце Наны, Джессо не смог уничтожить все светлые воспоминания о Сальвиати, хотя и постарался как можно скорее покинуть Италию.
Ведь ему было так неприятно и противно переступать через собственные принципы и рушить давно созданный мир ради одного единственного человека.
Злую шутку рока, Оливер понял лишь спустя время, когда на его руках умирала жена, а сына рыдал и выл в пурпурном защитном куполе, что появился из амулета-подарка Наны. Повторное нападение не заставило себя долго ждать, и его сестра, о которой он всегда думал с сожалением и горечью из-за её выбора, истекала кровью, но смогла убить нападавших, когда никто другой не желал их защищать.
В тот день мир, который себе придумал Джессо, рухнул, болезненно впиваясь в его нутро. Последующее поспешное увольнение из Европола лишь уничтожили последние осколки этого мира, хотя ещё несколько дней назад его убеждали в том, что смерть Риччи Револьвера никак не отразиться на его карьере, что состава нет. Его начальник, Джордж Спенсер лишь насквозь фальшиво выразил сочувствие и успокоил тем, что дело возбуждать никто не будет, но и служить в Европоле он теперь не может. И, пожалуй, если бы сестра не присутствовала при этом разговоре, то он бы в кровь разбил лицо Спенсера.
Убей эти ублюдки из Мертвецов его сына, и Оливер в тот же день безрассудно отправился бы мстить, но Бьякуран был жив, пускай на дне его зрачков и клубилось чужое Пламя Облака. Оставаться в Йорке, да и вообще в Великобритании было нежелательно, слишком много друзей у Мертвецов здесь было, и Оливер принял предложение Изабеллы погостить у Иоанны, тем более что Бьякурану нужна была помощь: он совершенно не желал с кем-либо говорить.
Оливер знал, что обязан заботиться о сыне, но мысли его так или иначе возвращались к мести. Сам себе он напоминал одного из многочисленных мстителей, на которых он насмотрелся на две жизни вперёд, он презирал сам себя, но отказаться от желания уничтожить всех Мертвецов был не в силах.
Он был уверен, что Изабелла видела его состояние, но молчала, за что Джессо был благодарен ей. Оливеру хватало и жалости, с которой она смотрела на него.
Чёрное, гнилое, как всегда считал Джессо, чувство мести скреблось внутри него, вымораживая внутренности и ломая последние остатки его принципов, лишь по приезду в поместье оно отступило куда-то вглубь, притихнув. Но Оливер знал, что это ненадолго.
Примыкать к мафиозному клану или какой-либо группировке было ему противно, но в одиночку уничтожить всех Мертвецов было нереально. Каждый раз Оливер напоминал себе, что у него есть сын, которого нужно растить, и отправляться в смертельно турне ради мести глупо. Возможно, именно поэтому он с несвойственной ему одержимостью вцепился в последние слова Иоанны, хотя никогда не видел в ней не то что босса, а просто ведущего.
На следующий день он впервые назвал её "Notio", просто чтобы помнить ради чего решился на всё это, по-прежнему не видя в ней ведущего, а лишь ведомую. Лишь Изабелла поняла смысл, что он вкладывал в это слово, и опустила печальные глаза, едва слышно прошептав "Ultio". Ведь его смысл был именно в мести, ни Оливер, ни Изабелла тогда ещё не знали, что положили начало чему-то гораздо большему, чем они могли себе представить.
Воцарившуюся после слов Изабеллы тишину на кухне разрушил Бьякуран, спускаясь по лестнице, он оступился и кубарём скатился вниз. Первой на грохот среагировала Нана, что откинув лопаточку, поспешила к лестнице.
- Дева Мария! - воскликнула она, увидев Бьякурана. - Не шевелись! - повелительно крикнула она, а затем присев осторожно ощупала его, тонкая, почти невидная пурпурная дымка следовала за её руками.
- Вы - тётушка Иоанна? - спросил Бьякуран, и это были его первые слова со дня нападения. - Это же вы мне подарили защитный амулет? Да?
- Да, - осторожно ответила она, по чуть срывающемуся голосу понимая, что истерики не миновать.
- Тогда почему вы не подарили такой маме? - и не дожидаясь ответа, закричал. - Тогда бы она осталась жива! Вы могли её спасти!
Нана молчала, смотря в невидящие её глаза, она только могла слушать крики ребёнка потерявшего свою мать, и не знала что сказать. Всё это невольно напомнило ей день похорон собственной матери, объятья дяди Адриано и тёти Аличе, а ещё собственную злость на отца, который так и не появился на похоронах. На следующий день, когда Лоренцо приехал, она накричала на него и хотела залепить звонкую пощёчину, но рука просто прошла сквозь иллюзию. После этого она зарыдала, потому что больше всего на свете Нана в тот момент боялась остаться совсем одна.
- Прости, - хрипло выдавила она, а затем как можно крепче прижала Бьякурана к себе.
Бьякуран попытался оттолкнуть её от себя, забарабанил по спине, и наконец-то зарыдал. Он задыхался от собственных слёз, но не мог прекратить рыдать, только крепче сжимал зажатую в руках ткань футболки. Бьякуран уже никого не обвинял, только неразборчиво шептал что-то сквозь всхлипы. Только почувствовав объятья Изабеллы и отца Бьякуран начал успокаиваться.