Можгинский Юрий Борисович : другие произведения.

Дети интерната

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В историях из жизни детей - сирот отражаются матрицы проблем их окружения. Жизнь детей, становление их личности часто происходит в борьбе с пороками взрослых.
  Д Е Т И
  И Н Т Е Р Н А Т А
  (хроники)
  
  
  Аннотация. Что в основе книги? Сегодня, 15.07.18 г., прочитал на сайте Би-би-си: 'Недетские дома'. О фильме про интернаты. А у нас? Мне говорили, знающие люди: есть прейскурант на детей для усыновления! Есть махинации с квартирами для них! Ну, и секс... Есть, есть! Насилие, какие-то съемки за деньги...
  
  
  Содержание:
  
  Мой Гамлет
  Отче наш
  Работа есть работа
  
  
  
  Мой Гамлет
  
  - Вам тут понравится, доктор, - сказала директор, приглашая нового сотрудника к себе, в просторный, красного дерева, кабинет.
  В интернат для детей - сирот я прибыл в последнюю метель марта. Существует несколько типов детских интернатов. Я оказался в так называемом интернате седьмого вида. Тут жили дети с легкой задержкой психического развития. Именно 'легкой'. Этот немного странный диагноз устанавливается в тех случаях, когда ребенок не успевает запоминать материал, медленно читает и пишет, в то время как его интеллектуальный коэффициент находится в пределах нормы. Так происходит, если мальчик или девочка проживают в семьях, где произошел раскол. Кто - то ушел, кто - то пьет и все такое. Сложная семейная ситуация неизбежно сказывается на способностях, которые изначально не повреждены, но теперь немного искажаются. То есть, потенциально такой ребенок способен учиться по массовой программе, но пока что немного отстает. Школы "седьмого вида" призваны помочь ему. В классах таких школ меньше учеников, что позволяет педагогам уделять больше внимания "задержанным" детям. Это вселяет надежду на успешное обучение в будущем.
  
  Кабинет директора поразил меня дорогим убранством. Оно опровергало устойчивое мнение, согласно которому наше образование - бедное, несчастное, заброшенное государством. Ничего подобного!
  - Вам здесь понравиться, - повторила директор.
  - С моей профессией везде плохо, - ответил я, рассматривая дорогую мебель. - Боюсь и у вас тоже.
  - Отчего же?
  - Видите ли, несмотря на все ваши красоты, мне придется иметь дело с душевной болью. Вот, например, вы знаете, что душевная боль сильнее физической?
  - Да, неужели?
  - Разумеется. Когда болит душа, то это хуже, много хуже, чем, предположим, зубная боль?
  Директор сказала:
  - Наши сироты обижены с раннего детства. Никто не может себе представить, как они страдают.
  Натужное лицемерие отчетливо слышалось в этих словах.
  - Они знают об этом, - сказал я. - Только никому передать не могут.
  Неожиданно в кабинет с тревожным известием вбежала медсестра. Ее звали Альбина. Она сказала:
  - Влада опять кричит, разбрасывает игрушки.
  Директор едва ли не обрадовалась этому факту:
  - Ну, вот и крещение!
  
  Мы ринулись в обитель девочки. Прошли светлым коридором, поднялись на второй этаж, в спальную комнату. Влада металась по полу, плакала. Бросала вещи и царапала себя.
  - Вылейте на нее кружку холодной воды, - распорядился я.
  Альбина набрала из крана воды и окатила ею воспитанницу. Та на время замолкла.
  
  Я заметил на тумбочке карандашный рисунок: изображение пирамиды, на острой вершине которой стояла девочка в изогнутой, чтобы не упасть, позе. Рисунок отдаленно напоминал чье - то известное полотно, где вместо пирамиды был шар.
  - Это твоя картина? - обратился я к девочке.
  Влада молчала, съежившись.
  - Кто эта девочка на пирамиде? Ты сама?
  - Да.
  - Ты хотела нам показать, что тебе больно?
  - Да.
  - Возьми свой рисунок и сделай с ним то, что ты на самом деле хочешь.
  Влада взяла свой рисунок и с остервенением стала рвать его на куски. Порвав, она выбросила клочки в урну. По лицу девочки было видно, что терзавший ее аффект не прошел окончательно. Поэтому я продолжил сеанс.
  - Дайте зажигалку, - сказал я директору.
  - А откуда вы, собственно...
  - Давайте, давайте! Время уходит.
  - Какой вы прозорливый!
  Директор подала мне свою зажигалку. Я вытащил из ведра клочки бумаги и поджег их.
  - Красиво горит? - спросил я.
  - Да, - сказала девочка.
  - Ты успокоилась?
  - Да, - ответила Влада, - сейчас да.
  - Что и было нужно, - заключил я. - Огонь всегда красив.
  - Вода всегда тихая, - неожиданно произнесла Альбина сомнамбулическим тоном, ветер холодный...
  - Что? - удивленно спросила директор.
  - Ничего особенного, - сказала Альбина, - китайская терапия.
  Директор кивнула, едва заметно, впрочем.
  - Ты отдохни, - сказал я Владе, - мы к тебе еще придем, хорошо?
  
  Мы вернулись в просторный кабинет. Директриса предложила кофе.
  - Ну, что же, доктор, теперь вы увидели прямую иллюстрацию проблемы сиротства.
  - Не только увидел, но, смею думать...
  - О, конечно! Это было изящно.
  Я не без удовольствия сделал несколько глотков ароматного, прекрасно сваренного кофе и восхищенно прокомментировал:
  - Чудесный кофе! Такой кофе варила моя бабушка.
  - А я во всем придерживаюсь высоких стандартов, - откликнулась директор.
  - И зажигалочка, поди, золотая?
  - А, кстати, как вы догадались, что я курю?
  - Я старый - многое помню.
  - Я смотрю, вы тонкий психолог. Правда, где тонко, там и рвется.
  - Что делать, работа такая.
  Вошла секретарша и доложила, что явился некий адвокат Двойкин.
  - Пусть войдет.
  
  В кабинет зашел моложавый, суховатый, если не сказать прожженый, человек. Глаза хитрые, бегающие. Такие глаза бывают у людей, постоянно врущих. Волосы дегенеративным треугольником нависали на узкий лоб, уши оттопырены признаком генетической аномалии. Я тут же узнал его: это был юркий, полный административной энергии адвокат, часто мелькавший в телевизионных передачах. Он принадлежал к той породе юристов, которые удивительным образом сочетают в себе две пламенные страсти: безграничную, на грани сладострастия, любовь к закону и стремление вести громкие дела богатых бандитов и коррупционеров.
  - Я адвокат, и меня почему-то все называют адвокатом, - сказал Двойкин с той наглой усмешкой, которая характерна для циничных лгунов. - Опять ваша секретарь сказала, что пришел 'адвокат'.
  - Вероятно, по-другому вас называть нельзя? - предположил я. - Ведь вы так часто появляетесь в "зомбоящике" именно в этом качестве.
  - Это наш новый психиатр, - представила меня директриса.
  - Очень приятно, - сказал Двойкин; он коротко бросил взгляд в мою сторону и объяснил свой новый статус: - Нет, меня теперь надо называть по-другому. Я - уполномоченный по правам ребенка от мэрии... Я хотел сказать, от правящей мэрии... То есть, от мэрской партии... От правящей мэрской... Тьфу, черт, с вами совсем запутаешься!
  - Вы что же, омбудсмен? - спросил я, не пытаясь скрыть невольную иронию.
  - Если угодно.
  - Вы, насколько я знаю, специализировались по делам о крупной собственности? - продолжал я. - Что же вас привлекло в нашей богадельне? Олигархи ведь платили больше.
  - Думаю, мы еще успеем с вами попикироваться интеллектом, - строго заметил омбудсмен, недовольный моей назойливостью.
  - О, я убежден, что вы всегда будете одерживать победу!
  - Возможно. Однако стоит ли начинать знакомство с интеллектуальной дуэли?
  Директор вмешалась в нашу перепалку:
  - Господа, не ссорьтесь. У нас хватает проблем и без этого.
  - Правильно. У вас, кажется, опять ЧП? - поинтересовался Двойкин. - Поднимаясь по лестнице, я слышал душераздирающий крик. Это кричал ребенок?
  - Какое же это ЧП? - сказала директор. - Обычная практика.
  - Надо уволить педагога, - твердо произнес Двойкин. - Если у него кричит ребенок, значит, он плохо работает.
  - Вы шутите? Я как директор утверждаю, что педагог не виноват.
  - А кто же?
  - Родители, бросившие ребенка. Они алкоголики. Не нашли своего места в жизни, а страдает теперь невинное дитя. Ах, время наше сучее...
  - Это не конструктивно, - настаивал адвокат. - Тогда надо просто опустить карающие руки. Но я этого не сделаю.
  - А ваше имя, случайно, не Савонарола? - спросил я.
  - Нет, я русский, - ответил Двойкин.
  
  Я зашел в процедурную комнату и представился медсестре.
  - Ваш новый психиатр...
  - Выражайтесь точнее, - заметила Альбина. - Не наш, а интерната. Мне психиатр пока не нужен.
  - Так ведь это 'пока'...
  - А вы неплохо справились с Владой. И без укола. Хотя нет, директора вы все таки укололи этой китайской грамотой.
  - Вы шутите?
  - Нисколько. Она ревнива.
  - Она слишком напыщенна. Тоже мне, хозяйка медной горы.
  - Берегитесь, она теперь вас подставит.
  - Не стоит преувеличивать опасность. Знаете, давайте с вами сходим... ну, куда же..., в консерваторию, может быть?
  - О, как вы угадали?! Вы знали?
  - Что я знал?
  - Мои тайные желания. Я как раз хотела пойти туда. Там будет концерт одной нашей воспитанницы. Бывшей...
  - Она так далеко шагнула? - поинтересовался я. - Стала солисткой консерватории?
  - О, вы попали в интересное заведение!
  - А что все же такое наша директор?
  - Хозяйка медной горы? Заслуженный учитель, уважаемый педагог.
  
  Директриса Снаткина объяснила мне, почему в интернат нагрянула комиссия адвоката, а ныне - омбудсмена, Двойкина. Дело в том, что среди наших воспитанников есть несколько психопатизированных личностей. Например, Артур Медников. Он был усыновлен в возрасте одного года: взят в семью известного музыканта. А недавно, около года назад, приемная мать привезла его к нам обратно - уже совсем взрослого парня. Надоело приемным родителям с ним возиться. И теперь он живет здесь, в интернате. Артур - подросток. И очень агрессивен. Он ворует вещи, например, мобильные телефоны, а также деньги. Его ловили, а он в ответ огрызался, будто его раздирала какая-то внутренняя злость. Он стал группировать вокруг себя других ребят. Артур как-то подговорил их отомстить воспитателям за нанесенные 'обиды'. Он порезал себе руки, и другие дети сделали то же самое. Они испачкали своей кровью постели. Кровь заметили, всем детям наложили повязки. О происшествии узнала родственница одного мальчика и заявила в прокуратуру. Однажды Артур совершил побег. Примкнул к банде скинхедов, участвовал в налете на рынок и убил торговца. Сейчас он под следствием. В интернате за ним наблюдает капитан милиции, который ведет его дело.
  - Думаю, мы мало лечили Артура, - призналась директор.
  - Таблетки, к сожалению, не всегда помогают, - сказал я.
  - Мы напрасно уповали на отца Валентина.
  - Вашего священника?
  - Вы уже информированы о нем? Да, он освящает у нас помещения, ведет с нашими воспитанниками духовные беседы, лечит святой водой, принимает исповеди. Медников у него исповедовался. Но напрасно. Знаете, после исповеди, Артур не сделался добрее.
  - Насколько я понимаю, для этого нужно время. Бог не действует впрямую.
  
  Как я и предполагал, скучать в интернате мне не пришлось. Случаи, требовавшие моего вмешательства, покатились как камни с горы. Влада Чернова, та самая девочка на пирамиде, уже несколько месяцев постоянно мастурбировала в постели. Я прописал ей успокоительные лекарства, но они не помогали. Потом я заметил, что к девочке по вечерам заходит наша медсестра Альбина. Я подметил интересную деталь: в те дни, когда Альбина приходила к Владе, та начинала вскрикивать перед сном. Я спросил медсестру, с какой целью она посещает девочку. Мне казалось неслучайными ночные крики Влады, и я сказал Альбине:
  - Наверное, ты что-то такое с ней делаешь, что доставляет ей неприятные ощущения?
  - Я тоже онанировала в детстве, - призналась Альбина, - чтобы привлечь внимание отца. Он не проявлял ко мне заботы.
  - И тебе удавалось обратить на себя его внимание?
  - Конечно. Он хоть и ругал меня, но не оставался ко мне равнодушным.
  - А почему Влада кричит каждый раз, как только ты побываешь у нее?
  - Меня отучали от онанизма тем, что смазывали мне пальцы... такой мазью с красным перцем.
  - И ты применяешь подобную мазь для Влады?
  - Да.
  - Так вот отчего она кричит. Но это бесчеловечно, - возмутился я. -Красный перец раздражает слизистую влагалища, девочке больно.
  - Она быстро отучится онанировать.
  Хрупкая Влада впоследствии стала объектом преступного вожделения.
  
  Я тогда не согласился с подобным методом, но никому ничего не сообщил. В конце концов, если эта методика помогла Альбине, то, возможно, поможет и Владе. А через несколько дней я узнал, что Альбина подала заявление об уходе. Мне доложили, что у нее произошел конфликт с директором. Это известие шокировало меня. Я бросился к начальнице и потребовал аудиенции.
  - Я не вмешиваюсь в вашу кадровую политику, но Альбина - отличная медсестра. Зачем ее увольнять? Альбина умеет ладить с детьми. Никто не может попасть в мелкую вену лучше, чем она.
  Во взгляде Снаткиной читались непреклонность и абсолютное нежелание дискутировать по данному вопросу. Не скрывая тоскливой злобы, она сказала:
  - Ну, тогда сделайте анализ мочи у вашей... медсестры.
  - Простите?
  - Я и так уже сказала вам больше, чем нужно.
  
  Между тем, Влада перестала онанировать. Значит, метод Альбины оказался весьма действенным. Несправедливость, допущенная по отношению к попавшей в немилость медсестре, волновала меня.
  Я пригласил Альбину в кофе - хаус. Она обиделась:
  - Так и знала, что консерватория кончится походом в забегаловку.
  - Вовсе нет. Просто, мне нужно срочно обсудить с тобой один вопрос.
  Она согласилась, и скоро мы уже сидели за столиком.
  - Что у тебя произошло с директором?
  - Мы с ней 'не поняли друг друга', - ответила Альбина. - И я предлагаю закрыть эту тему.
  - Куда же ты теперь?
  - Сестры везде требуются - только дорогу перейди. Устроюсь в Боткинскую, в хирургию.
  
  Потом мы поехали к ней домой. Она не так давно осуществила свою мечту - купила квартиру в Люберцах.
  - Зачем же ты потратилась на квартиру?
  - Жить ведь где-то нужно.
  Я заметил на ее левой руке ссадинку. Неужели, след от инъекций?! И в этом вся разгадка ее ухода из интерната?
  - Что это?
  Она уловила мой пытливый взгляд на ранку.
  - Это... сигарета. Точнее, след от нее. Отец прижег, пьяный, еще в детстве.
  Мой визит как-то сам собой затянулся. Судьба в этот раз повернулась ко мне своим счастливым лицом.
  Проснувшись ранним утром, я заметил, что Альбина плакала.
  - Не придавай значения этим слезам, - произнесла она, закуривая.
  - Почему же?
  - Это пройдет. Потом я тебя прогоню. Ты будешь сильно переживать.
  - Мне это не грозит, я же психиатр.
  - О, как жаль!
  - Моих слез или того, что я психиатр?
  - Мне все равно.
  
  Я решил все проверить. Попросил знакомого врача из Боткинской больницы взять у Альбины мочу, якобы для дополнительного анализа при устройстве на работу.
  - Что, есть сомнения в нравственной чистоте девушки? - поинтересовался догадливый приятель.
  - Надо проверить.
  Через несколько дней приятель сообщил мне, что никаких наркотиков, даже их долгих следов, в моче Альбины не было.
  
  Как-то вечером я дождался Альбину у ворот Боткинской.
  - Поедем в Люберцы?
  - Хочешь меня отвезти?
  - Разумеется.
  - Только ко мне не заходи.
  - Наша любовь увяла, не успев расцвесть, так сказать?
  Я довез ее до дома. Выходя из машины, Альбина сказала:
  - Если хочешь знать правду, как можно больше правды о нашей богадельне, найди Либерову. Помнишь, я тебе говорила о бывшей воспитаннице нашего интерната, которая теперь поет в консерватории.
  - А что, существует некая 'правда' об интернате? Звучит угрожающе.
  - Можешь вообще не браться за эту тему.
  - Да, нет, надо разобраться. Мне не по душе все эти тайны.
  - Либерова реально может тебе в этом помочь. Но только... Надо, чтобы она этого захотела. У тебя, я уверена, все получится. Ты даже меня сумел разжалобить.
  
  Я дождался случая еще раз поговорить с директором о судьбе медсестры. Снаткина приняла меня в своем кабинете. Там сидел человек, которого я тоже быстро узнал, благодаря телевизору. Это был Тоскин, православный телеведущий и руководитель интернатского детского хора.
  - Зачем вы уволили Альбину? Я проверял, как вы советовали...
  - И что же?
  - А то... Ничего такого в ее моче нет. Того, на что вы намекали.
  Разговор обещал быть трудным и бесполезным. Выручил меня Тоскин:
  - Вот что я хотел у вас спросить, доктор. Вы, конечно, видели уже психопата Медникова? По-моему, он нуждается в стационарном лечении. Впрочем, если вы против...
  - Не нахожу для этого оснований.
  - Ну, что ж, если вы считаете такую меру излишней... У вас есть союзник, между прочим. Отец Валентин тоже против лечения Медникова в больнице. Мальчик у него исповедовался.
  Тоскин обернулся к директрисе:
  - По-моему, отец Валентин явно злоупотребляет своим влиянием. Все эти исповеди... Он слишком либерален, а наша вера консервативна, традиционна. И потом, он какой-то скрытный. Я однажды попросил его рассказать о Медникове. Нет, не раскрыть тайну его исповеди, упаси меня бог! Просто, хотел узнать его мнение о мальчике. Так, представьте, отец Валентин быстро покраснел и ушел, словно я сказал какое-то неприличие.
  - Мы не вправе судить священников, - заметил я. - Кто мы такие?
  - Это верно. Но все же, все же... Не нравятся мне эти либеральные священники.
  - Да, странно, - произнес я, как бы размышляя вслух.
  - Что странно? - спросил Тоскин.
  - Странно то, что отец Валентин так болезненно отреагировал на вашу просьбу.
  
  Привезли девочку Машу, которую с раннего детства пугали и плохо кормили. Ее сопровождала бабушка. Маша сказала, что ее мама 'хорошая'. И это несмотря на все ужасы пьянок, которые эта мама устраивала дома.
  - Может, она тебя била? - спросил я.
  - Нет.
  - Ну, как же, бабушка мне сказала, что она мешала тебе спать.
  - Да, кажется...
  - Мама пила?
  - Нет.
  - Но бабушка сказала, что она сильно выпивала, водила незнакомых людей в дом.
  - А-а, вспомнила...
  - Ты папу любишь?
  - Нет.
  - Почему?
  - Он убил человека.
  - Он сидит в тюрьме?
  - Его арестовали за то, что он убил человека, - повторила Маша тоном строгой учительницы.
  Было видно, что она повторяет заученную фразу.
  - Папа пил?
  - Вроде нет.
  - Но бабушка сказала, что он пил.
  - По-моему, да, пил...
  - И он пугал тебя?
  - Нет.
  - Тебе было хорошо, когда ты жила дома?
  - Да, хорошо.
  - Но папа тебя пугал, я знаю, мне об этом сказала...
  Она опустила голову:
  - Я хочу домой.
  
  В воздухе интерната разлились напряжение и тревога. Ждали очередного визита Двойкина. Накануне омбудсмен выступил с газетной статьей, в которой обвинил педагогов интерната в преступной строгости.
  Я зашел в приемную директора. Там сидела, ожидая аудиенции, прабабушка одного нашего воспитанника по фамилии Вырва. На столике лежали газеты. Я взял наугад одну из них и увидал фото Двойкина.
  - Эта что ли? - спросил я секретаршу.
  Пробежав быстренько статью, я сказал:
  - Мыслишки-то! С перспективой на неделю.
  Секретарь директора опустила глаза, делая вид, что не слышит меня.
  - Директор ждет вас, - сказала она.
  Я вошел в кабинет, держа в руках газету:
  - Не позавидуешь вам.
  - И не говорите, - согласилась начальница. - С минуту на минуту ждем Двойкина.
  - Да, какой высокий интеллектуал, этот ваш уполномоченный.
  - Он такой же мой, как и ваш. Вы что же думаете, вам от него не достанется?
  - Вы читали его статью? Что он несет? 'Нельзя использовать силовые методы воспитания. Нельзя приказывать детям. Нельзя повышать на них голос'. Чушь собачья! Я готов проиллюстрировать это на примере с Вырвой.
  - Да-да, Вырва, наш мальчик с энурезом.
  - Да, с недержанием мочи. Этот Вырва писался каждую ночь, ну, вы знаете. С большим трудом мне удалось справиться с его недугом. Лекарства, режим.... И вот теперь, когда самое трудное позади, его прабабушка требует отпускать мальчика к ней на выходные. Вы только представьте себе, что будет! Ведь она станет поить его чаем, настоями трав на ночь. Она сама мне в этом призналась. Но ему категорически нельзя давать на ночь воду. Между прочим, прабабушка ждет встречи с вами. Сидит там в приемной. Будет на меня жаловаться.
  
  Снаткина приказала секретарше вызвать прабабку Вырвы. Та явилась, теребя в руке листок бумаги. Надев роговые очки, она стала зачитывать свои требования:
  - Прошу отпустить правнука домой на субботу и воскресенье. Я буду сама давать ему лекарства от энуреза.
  - А можно узнать, какие? - спросил я. - Или это большой секрет?
  - Настои целебных трав.
  Директор сказала:
  - Видите ли, Прасковья Марковна, у нас существует порядок. Мы вместе с психиатром вырабатываем схему лечения. Отклоняться от нее опасно. А если мальчик уйдет на выходные к вам, лечение прекратится. Мы не можем этого допустить.
  - Я люблю правнука больше, чем вы. Думаете, я причиню ему вред?
  - Мы вас в этом не обвиняем, - сказала Снаткина. - Но, поймите, мальчику нужно пройти курс лечения.
  - Вы его не отпустите?
  - Нет. И, поверьте, мы исходим из его интересов.
  - Ну, что же, мне придется пойти на прием к Двойкину, - гордо объявила прабабушка.
  - Это ваше право.
  Прасковья Марковна удалилась.
  
  - Двойкин открыл у нас приемную, - пояснила директор. - А вот и он сам. Как говорится, легок на помине.
  Двойкин вошел в кабинет директора и уселся в кресло.
  - Я без предупреждения...
  - И правильно делаете, - откликнулась директор. - Вы можете всеми нами располагать.
  - Нет, всеми не надо. Только теми, кто причастен к массовому суициду.
  - Это вы так определяете? - уточнил я.
  - Это я так определяю, - согласился Двойкин, злобно, усмешливо.
  Обмудсмен имел в виду, конечно, недавний случай с показным массовым вскрытием вен, точнее, нанесением на кожу рук легких царапин. С тем якобы 'суицидом', что специально устроил психопат Медников. Вмешательство непрофессионала в тонкие вопросы поведения подростков возмутили меня:
  - О, я смотрю, вы приобрели третью профессию! Вам мало быть адвокатом, омбудсменом, теперь вы - психиатр?
  - А почему вы так разговариваете со мной?
  - Как это 'так'?
  - Довольно грубо, развязно. Или, может быть, ваша фамилия Фрейд?
  - Нормально говорю. Вы для меня нанятый чиновник, не более. А уж в вопросах психиатрии, согласитесь, я больше вашего...
  - Ну, хорошо... Что вы, лично вы, думаете о суициде?
  - Не было никакого суицида, - сказал я. - Тем более, массового.
  - Что же тогда было? Почему дети порезались?
  - Демонстративная реакция, вот и все. Шантаж, если угодно. Подстрекателем выступал подросток Медников. Вы должны его знать. Он убил рыночного торговца.
  Двойкин сказал:
  - Знаете, доктор, не хочу я с вами спорить. Здесь, в этом кабинете. Вот, закончим следствие, тогда... А теперь ответьте мне, пожалуйста, на один вопрос.
  - Охотно.
  - Он касается одного вашего воспитанника. Его фамилия Вырва, кажется. Вы не отпускаете его домой. Отчего, могу полюбопытствовать?
  - Значит, его прабабушка уже побывала у вас...
  - Да, она приходила ко мне раньше, а сейчас я встретил ее в приемной.
  Директор, наблюдавшая нашу дуэль, вступилась за меня:
  - Я могу вам ответить. Если отпустить мальчика домой, у него возобновится недержание мочи.
  - Вы что же думаете, - спросил Двойкин, - прабабушка меньше любит его, чем доктор?
  - Мы так не думаем, - ответила директор. - Но она не сможет соблюдать жесткую схему лечения.
  - А нужна непременно жесткая схема?
  - Непременно, - сказала директор.
  Двойкин продолжал свой допрос:
  - Вы запрещаете ему пить воду по вечерам, это правда?
  - Иначе не добиться победы над энурезом, - подтвердила Снаткина. - Много жидкости накопиться в пузыре к ночи и тогда...
  - Это какая-то пытка: лишать ребенка воды, - произнес адвокат. - Вы сами-то пробовали? Особенно после виски.
  - К чему эти пошлые вопросы? - удивилась директор.
  - И все же, Вырву надо отпустить, - сказал Двойкин.
  - Вы настаиваете на таком решении? - сухо спросила директор.
  - Да, я настаиваю на таком решении, - ответил омбудсмен.
  - Вы об этом пожалеете, - вмешался я. - Если вы, действительно, не лицемерите, а хотите Вырве добра.
  - Вас, доктор, я более не задерживаю, - было видно, что омбудсмен не желал далее никаких прений. - Не пропадайте, прошу вас, не исключено, что вы нам скоро понадобитесь по делу о суициде.
  
  Пришлось отпустить Вырву домой. Он вернулся в понедельник. Сознался, что пил на ночь травяной настой. По ночам дулся по полной. Сильнее, чем прежде.
  Я заглянул в кабинет Двойкина, в его так называемую "приемную", которую он устроил в интернате. Увидав меня, омбудсмен, поморщился. Я сообщил ему последнюю новость:
  - Вырва писается, и сильнее, чем прежде.
  - Что вы хотите?
  - Я хочу сказать, что прямой путь к демократии не всегда является самым коротким. Порой, лучше что-то запретить. По "суициду" ничего нового?
  
  Для меня было ясно: расследование дела о "суициде" не приведет к истине. Очередная компания, пиар. Я наведался к Артуру Медникову. Этот мальчик состоял в движении скинхедов. Во время недавнего побега из интерната, Артур совершил убийство - ударил ножом рыночного торговца. Такие, как этот Артур, не станут серьезно уходить из жизни. Скинхед и суицид - разные понятия! И мне потребовалось совсем немного времени, чтобы выведать у него причины недавнего суицидного шантажа.
  - Ты хотел умереть?
  - Что я, дурак?
  - Да нет, я так не думаю. Рана-то небольшая, неглубокая. Зачем же ты царапал себя?
  - Хотел пойти в магазин, купить шоколадку. Меня не пустили...
  - Ну, что ты мне поешь? Чтобы ты, из-за шоколадки! Богатырь из-за мелочи мараться не станет. Рассказывай, время дорого.
  - У нас есть одна девочка. Ее зовут Влада.
  - Чернова Влада? Знаю. Безобидная девочка.
  - За это она и... За это ее...
  - Договаривай!
  - К ней домогался этот...
  - Я никому не скажу.
  - Зачем вам?
  - Чтобы ей помочь.
  - Тоскин.
  - Музыкант? Руководитель интернатского хора? Православный телеведущий?
  - Он хочет ее совратить.
  - Поэтому ты и устроил этот шантажный суицид?
  - Очень хотелось их напугать.
  - Но этим ты Владу не прикроешь.
  - Посмотрим.
  - А ты кому-нибудь говорил о своем... предположении?
  - С нами беседует батюшка...
  - Отец Валентин?
  - Я ему исповедовался.
  - И все сказал?
  - Да.
  - И где же все это должно произойти?
  - Совращение?
  - Ну, да, акт педофилии, если трактовать юридически.
  - В одном доме. На неприметной с виду улочке.
  - Откуда ты об этом знаешь?
  - Подслушал. Случайно.
  
  Ну, вот, я и подтвердил свою версию. Я с самого начала знал, что самопорезы Медников нанес с целью шантажа. А остальные дети - просто за компанию, так сказать. Но бог с ними, с порезами. Медников приоткрыл мне новую тайну. Гораздо более серьезную и даже взрывоопасную. Ибо при полной продажности всех и вся, растление детей у нас пока еще не прощают. И никакой суперадвокат растлителю не поможет. Если это правда, и Тоскин, на самом деле, педофил... Я сразу вспомнил о том, что мне говорила Альбина про 'тайны интерната'. Она подступилась к ним и поэтому ее уволили.
  
  Мне нужно было побольше узнать о беседах детей с батюшкой, о хоре Тоскина, о его возможной склонности к пороку. Я подошел к этим темам с неожиданной стороны. Дело в том, что один из воспитанников, азербайджанец Галиб, сбежал из интерната вместе с Медниковым и участвовал в банде скинхедов. Каково же было удивление оперативников, когда они обнаружили скинхеда - азербайджанца! Галибу еще не исполнилось четырнадцати лет, поэтому его отвезли в интернат с предписанием к педагогам: усилить воспитательную работу по пресечению национализма и экстремизма. Бедняги! Как педагоги могут всерьез заниматься таким воспитанием? Ведь они сами, а также многие их знакомые, недружелюбно относятся к 'чуркам'.
  
  Я, разумеется, побеседовал с Галибом. Мне показалось, что экстремизм этого подростка не был еще оформлен в его сознании как ясная цель. Скорее, это был результат воздействия группы сверстников, в которой он оказался. Как всякий юнец, Галиб скоро поддавался групповому воздействию. Теперь, после задержания костяка их банды, азербайджанский юноша успокоился. Во всяком случае, я не обнаружил у него какой-либо стойкой идеи расового превосходства, питающей группировки скинхедов. Напротив, он подвергался насмешкам, его самого обзывали 'чуркой'. Но что же толкнуло его в чисто 'славянскую' банду? Что заставило совершить побег и принять, пусть на время, агрессивную идеологию?
  
  Галиб, чаще всего, вспоминал беседы с батюшкой из местного прихода. Отец Валентин беседовал и с ним, несмотря на конфессиональное различие. Священник говорил о том, что все они будут во Христе. Собственно, это были слова апостола Павла. И мальчик захотел стать как все, быть, как все, во Христе, слиться со всеми. Если 'все' третируют его, то он должен стать 'ими', не отличаться от них. Быть жестоким, как они. Это - единственное спасение.
  
  Как раз в дни размышлений Галиба его сосед, Артур Медников собирался в побег. Галиб попросил взять его с собой. Артур согласился, но предупредил: он пойдет к скинхедам.
  - А ты не боишься? - спросил Галиб.
  - Чего мне бояться? Мы русские, в России живем, с нами - бог.
  - И я с вами, - сказал Галиб. - Все равно мне больше некуда идти. Хочу быть как все.
  Потом случился погром на рынке, арест банды. Когда Галиба вернули в интернат, отец Валентин встретился с мальчиком.
  - Зачем же ты пошел к скинхедам?
  - Я хотел быть во Христе. Устал быть один. Вот я и стал русским.
  Отец Валентин тяжело вздохнул:
  - Да, с вами без стакана не разберешься.
  Выйдя из комнаты Галиба, священник встретил Тоскина.
  - Здравствуйте, Владыко, - с оттенком приторного пиетета молвил Тоскин.
  - Здравствуйте, Антип Христианович.
  - Почему вас неуклонно тянет беседовать со скинхедами?
  - Их сам черт не разберет, кто из них кто.
  - Мне сказали, вы с убийцей Медниковым беседовали. Он вам исповедовался? Не мне вас учить, но с этими волками бесполезно вести добрые разговоры.
  - А я так не думаю, - возразил отец Валентин.
  - Я должен был вас предупредить.
  - Спасибо.
  - Не всегда надо быть добрым, не всегда. Честь имею.
  - Мое почтение.
  
  В разговоре с Галибом я расспросил его о Медникове.
  - Ты дружил с Артуром?
  - Не особо. Он попросил, чтобы я спрятал его нож. Хотел меня проверить.
  - А ты?
  - Отказался, испугался. После этого Артур со мной не дружит.
  - И где он прячет свой нож?
  - Не знаю. Но можно узнать.
  - Как?
  - Для этого нужны диски с играми. Я вам их назову, а вы купите.
  Я все сделал по нотам Галиба: купил диски и показал их Медникову.
  - Вот, смотри, - сказал я Артуру, - здесь хорошие игры: пуля попадает в грудь и там открывается окно в пещеру страха; здесь победитель гладиаторского боя ногтем вскрывает вены на шее побежденного; тут кровь из глаза капает на майонез; на этом диске отрезанной головой играют в футбол...
  - Спасибо! А то у нас все диски поотбирал этот... Двойкин.
  - Я тебе их подарю.
  - Классно!
  - Ну, а ножичек, где?
  
  Шокированный внезапным знанием его тайны, мальчик согласился на мои условия. Он повел меня к берегу пруда. Там мы выкопали нож. Я развернул тряпочку и взвесил его в руках.
  - Тяжелый и длинный. Им, значит, и убил?
  - Да. Сдавать его я не хотел. Пусть следак попотеет.
  - Значит, на нем кровь?
  - Пришлось закопать. Отпечатков все равно нет.
  - А я и не собирался их искать.
  Артур сказал:
  - Капитан из милиции тоже спрашивал меня про нож. Но ему я не сказал.
  - Ты говоришь про следователя, который ведет твое дело?
  - Да, Паша Ариевич.
  - Вот что... Тебе надо спросить свою душу, хочет ли она исправиться. Надо чаще видеться с отцом Валентином. Да, и диски эти, пожалуй, тебе ни к чему. Они слишком жестокие, правда?
  Артур согласился.
  
  Педагоги просто атаковали меня. Многие проявления строптивости детей они рассматривали как психическое расстройство. Шло это, конечно, от нежелания вложить душу в воспитание сирот. Я хорошо понимал их. О, как непросто отдать всю душу чужому ребенку! Но именно так можно исправить его недостатки. Все остальное - только имитация воспитания.
  Как-то позвали меня к воспитаннику Сладкову. Он мочился мимо унитаза.
  - Это странно, - сказала педагог. - Он никогда так не делал. У него нарушение какое-то в голове...
  - Да, странно, - согласился я.
  Внезапно появившийся симптом должен иметь какую-то причину. Но в амбулаторной карте я не находил никаких данных. Поговорив с детьми, я узнал, что им всем недавно раздали итальянский шоколад, привезенный в интернат очередным усыновителем из Венеции. Сладкову этого шоколада не досталось. Я нашел девочку, Оксану, которую итальянцы собирались усыновить. Я попросил ее обратиться к своим будущим родителям, чтобы те привезли еще шоколаду и угостили Сладкова. Вскоре мальчик получил несколько плиток отличного итальянского шоколада. И сразу перестал писать мимо унитаза.
  
  В интернате не было секретом то, что дети играют в агрессивные игры. Пытались отобрать плееры, у кого они были. Но кому-то их приносили опять. Словом, уследить было трудно. Играли дети ночью, когда усталые воспитатели засыпали. Потом они обменивались дисками и впечатлениями. Проявляли агрессивность, копируя игры, чем пугали взрослых. Двойкин решил положить этому конец. Он остался на ночь в интернате. Никто не знал о его присутствии. Думали, что он уехал. Но омбудсмен набрел на комнату, где несколько ребят резались в агрессивные игры. Омбудсмен отобрал много дисков. Днем, на общем собрании он отчитал бедных педагогов:
  - Учитесь, как надо работать.
  В зале послышалось роптание. Кто-то произнес:
  - Поработали бы вы тут с годик.
  - Спать надо меньше, - посоветовал омбудсмен.
  
  Иностранные усыновления происходили регулярно. Но были также истории с последующим возвращением детей в интернат. Мне досталось наблюдать один такой случай. Девочку увезли в Италию. И она жила там полгода. Потом ее родная мать вышла из тамбовской тюрьмы, "завязала" с выпивкой и добилась восстановления своих родительских прав. Пришлось девочку вернуть из Милана на родину. Ожидая приезда дочери, мама сидела в холле интерната и пылко просвещала старую санитарку:
  - Италия - это же бывшие цыгане. Европа, бля. Они все в Отечественную воевали против нас. Католики хреновы.
  - Бедная девочка, - проговорила, не сдержавшись, санитарка.
  - Правда. Уж сколько она натерпелась в этой долбаной Италии!
  
  В группе шестого класса жил Сережа - тихий, послушный мальчик. Учился хорошо, старательно. Месяц назад его стали брать в опекунскую семью. И с ним произошла перемена. В нем появилась несвойственная ему ранее наглость.
  - Меня дома лучше учат, - заявлял он педагогам.
  Как быстро он привык новой жизни - считает, что живет 'дома'!
  Обиженные педагоги обратились ко мне, полагая, что у мальчика обострение психопатии. Я поговорил с ним. Он отвечал мне спокойно, рассудительно. Его знания оказались весьма неплохими. И продвижение произошло всего за месяц!
  Я сказал педагогу:
  - Вам надо признать, что он стал глубже понимать математику. В этом нет ничего для вас обидного. Просто, в семье голова ребенка лучше работает. Эндорфины, знаете ли, быстрее вырабатываются, если ребенок находится в семье.
  - Эндо... чего?
  - Такие гормоны.
  
  Очередной итальянец, приехавший увозить усыновленную девочку, шел по коридору интерната. Ему повстречался Двойкин.
  - Вот, будущий папа Оксаны, - сказала Двойкину сопровождавшая итальянца педагог.
  - Благородно, очень благородно! - произнес Двойкин, пожимая руку иностранцу. - А что это у вас в коробке из-под ксерокса?
  - Шоколад. Отличный итальянский шоколад. Подарок вашему Сладкову.
  - Это трогательно!
  Прошло около часа. В кабинет омбудсмена постучали. Оказалось, тот самый итальянец. Двойкин любезно пригласил его присесть.
  - Мы приветствуем усыновление, - произнес адвокат. - Вообще, я убежден, сирот у нас быть не должно.
  - Прекрасно, - радостно сказал итальянец. - Вы бывали в Палермо?
  - Случалось...
  - Вы работали адвокатом?
  - Приходилось...
  - Из уважения к вам, сообщу конфиденциально: против вас в Палермо возбуждено судебное преследование. Вы были адвокатом вашего... - Итальянец с трудом вспомнил слово: - Авторитета. Вы передавали в тюрьму доллары, носили ему в камеру письма и деньги.
  - Вы уверены, что имеете право меня оскорблять? - проговорил Двойкин, и краснота густыми пятнами покрыла его лицо.
  Итальянец положил на стол плитку шоколада. Указав на нее пальцем, он произнес:
  - Здесь спрятаны сильные доказательства.
  Двойкин глупо и растерянно пытался запугать итальянца:
  - Ваш дед был фашистом, я знаю.
  - У нас в Италии все были фашистами, - ответил приезжий. - Муссолини сделал много полезного. И вообще, в юности он был социалистом. Его даже Ленин хвалил. Если бы не его ошибки в расовой политике... А я сделал для вас копии следственных документов. Они завернуты в шоколадку.
  - А как же партизаны? Они вашего Муссолини повесили вниз головой!
  - Так ведь это они все выдумали, сочинили.
  - Кто это 'они'?
  - Я быстро ухожу.
  Двойкин минуту сидел неподвижно, не в силах на что-нибудь решиться. Потом он вскочил и погнался за итальянцем, но того и след простыл. Когда омбудсмен вернулся к себе в кабинет, он побелел от ужаса: шоколадки с документами, которую оставил ему итальянец, на столе не было! А ведь он точно помнил, как положил ее рядом с декоративным пресс-папье.
  
  Мне доложили, будто бы Сладков снова писает мимо унитаза. Я попросил перепроверить эти данные. В первый раз мой психотерапевтический прием привел к успеху и мальчик, помнится, перестал мочиться на пол. Что произошло теперь? Данные подтвердились: Сладков писает мимо. Я зашел к нему. Первое, что бросилось мне в глаза, была раскрытая шоколадка.
  - Почему же ты опять дуешь мимо? Ведь у тебя есть шоколад.
  - У меня нет шоколада, - сказал Сладков.
  - Как это нет? А это? - я взял плитку.
  - Там какие-то бумажки. Меня обманули.
  Я взял со стола шоколадную коробочку и достал оттуда бумаги. Это были официальные документы итальянского следствия.
  - Где ты раздобыл этот шоколад?
  - Украл в кабинете Двойкина. Дверь у него была открыта, шоколад лежал на столе...
  
  Преподавательница иностранного языка перевела для меня написанное в бумагах из Италии. В них содержалась информация о преступной связи Двойкина с российским авторитетом в тюрьме Палермо.
  Ах, ты, сволочь продажная! Ну, погоди, защитник сирот, будешь ты меня помнить!
  Сладкову я принес новый шоколад и его 'недуг', конечно, тут же исчез.
  
  Старая санитарка попросила меня проконсультировать дауна, сына ее приятельницы. Мама этого мальчика решила всю жизнь потратить на ребенка. Хотя его диагноз не позволял надеяться не только на излечение, но даже и на малейшее продвижение в развитии интеллекта. Я прописал какие-то ничего не значащие таблетки.
  - Самое ужасное, - сказала мать, - не то, что он кричит, кусается, бросает вещи. Самое печальное - он не духовен.
  - Отдайте его в интернат, - посоветовал я.
  - Так ведь, это он для себя не духовен, а для нас духовен. Мы с ним - одно целое. Одна душа. Мы его любим. Понимаем все, и про интеллект, и что прогноз плохой, но отдать не можем.
  
  По совету Альбины я решил все же разыскать Ольгу Либерову. С этой целью я пришел на концерт в небольшой зал музыкального училища при консерватории. Прослушал первое отделение. В антракте поймал солистку на лестнице.
  - Я психиатр. Мне нужно спросить вас... Вы, кажется, жили в интернате?
  - Если угодно.
  - Помогите мне.
  - А что вас интересует?
  - Пойдемте в кафе 'Фрейд', оно напротив.
  - Знаю, но лучше идемте в наш буфет. Тут дешевле и вкуснее.
  Мы разговорились. Я напомнил ей детство в интернате. Она заплакала, и я понял, что попал в точку. Певица давно хотела рассказать кому - нибудь о своем детстве.
  - Вы плачете? - спросил я.
  - Ничего, мне так легче. Я сразу вспомнила одного мальчика. Мы полюбили друг друга в девятом классе. Но он качался перед сном. Раскачивался на кровати. Это такой сиротский симптом. В раннем детстве его не баюкали, и поэтому он качался сам. Он стеснялся этого. Я стала сама его баюкать. У нас случилось что-то вроде любви. Невинной, детской. Осталась только счастливая грусть.
  - Оттого-то вы так прекрасно поете! Тоска по идеалу?
  - Вы угадали.
  Мы говорили легко и свободно. Поток ее мысли неуклонно вел к самым смелым откровениям. Но 'сеанс', к сожалению, остановился. Неожиданно к нам подошел импозантный Тоскин.
  - Антип Христианович! - воскликнула Либерова.
  - Приехал ради тебя, - сказал Тоскин и поцеловал ей руку. - Будем снимать тебя для телевидения. Только не смущайся.
  Тоскин обернулся ко мне:
  - Я вас где-то определенно видел.
  - Вы, верно, обознались.
  Мы виделись с ним в кабинете директора, но Тоскин плохо меня запомнил.
  - Да, нет, точно видел, - настаивал православный телеведущий. - Вы, вероятно, корреспондент?
  - Говорю вам, вы обознались.
  - Молодой человек, я общаюсь только со своим, избранным кругом. Признайтесь же!
  - Вы обознались, а продолжаете на меня давить. Вы что же, намеренно врете?! Это нехорошо и даже неприлично! Простите, Ольга!
  Я ушел.
  
  Дети устроили спектакль. Жил бедный рыцарь. Он любил девушку. Богатый граф захотел на ней жениться. Девушка отказала ему, сказав, что любит рыцаря. Тогда граф решил отравить соперника. Он устроил бал. Подмешал в бокал вина снотворное. В саду рыцарь уснул. Граф налил ему в ухо яд и рыцарь навсегда умер. В момент показа спектакля отцу Валентину стало дурно, он спешно вышел в коридор. Какие-то странности наблюдались в поведении священника. Он нервно среагировал, помнится, на исповедь Медникова. Теперь детский спектакль и тоже нервозность...
  
  Я встретил Альбину у Боткинской больницы. Мне показалось необходимым побороться за ее снисхождение.
  - Трудный был день? Ты устала?
  - Есть немного.
  - Я отвезу тебя в Люберцы.
  В машине я рассказал про встречу с Ольгой. Особенно про то, как та раболепски встретила Тоскина в консерватории.
  - Было в ней что-то рабское, - поделился я. - Тоскин имеет над ней власть, посвящен в какую-то страшную тайну. Несомненно, Ольга зависит от него.
  - Все раскопал, значит?
  - Не до конца. Мне не хватает фактов.
  - Каких фактов? - спросила Альбина, притворяясь, будто она не понимает меня.
  - А какая тайна может существовать между руководителем детского хора и девочкой - сиротой?
  - Это что же, грядет всеобщее разоблачение?
  Я почувствовал, что настал момент всей правды и сказал:
  - Какая пошлая банальность! Известный православный телеведущий совершает развратные действия, потом продвигает девочку в артистки. Не так ли? И она становиться звездой консерватории.
  - Лихо.
  - Тебя, уволили из - за этого? Ты обо всем знала?
  На сей раз Альбина не стала меня прогонять. Вероятно, тяжкий груз познания давно тяготил ее. Мое расследование тайн интерната облегчило ее душу, не напрягая слишком ее мужество. И она подсказала мне факты. Альбина знала, со слов старой санитарки, как Тоскин совратил несовершеннолетнюю Ольгу Либерову. Будучи ее любовником, он устроил ей отличное музыкальное воспитание и карьеру. Сначала Либерова, теперь Чернова... Вряд ли Медников врет.
  
  Вооруженный правдой я вновь отыскал Либерову.
  - Владе Черновой угрожает опасность, - сказал я.
  - Чем я могу вам помочь?
  Я передал свой план, и Ольга помогла осуществить его. План состоял в некой психологической игре. Я знал, - об этом вовсю шумел 'ящик', - что Тоскин устраивает выставку картин современных художников. Либерова незаметно, ночью, провела меня в зал экспозиции. Я повесил там портрет Влады Черновой, написанный одним нашим воспитанником. На следующий день состоялось пышная презентация картин. Портрет Черновой понравился итальянцу, который пожелал купить его за баснословные деньги. Тоскин растерялся. Он не понимал, откуда в экспозиции взялся портрет девочки, которая должна была стать его очередной несовершеннолетней любовницей? Кто автор картины? Наконец, кто затеял этот намек?! И куда перечислять деньги?
  
  В тот же день Ольга Либерова устроила мне встречу с Тоскиным.
  - Это опять вы, - устало произнес православный ведущий. - Так и знал, что встречу вас еще раз.
  Я сказал:
  - Касательно той картины, которая так понравилась богатому итальянцу... Этот богач пожелал, чтобы деньги были переведены на счет нашего интерната.
  - Средства перейдут опекуну?
  - Опекуном всех детей является директор. Жена Цезаря вне подозрений, не так ли?
  Ночью кто-то проколол мне шины. 'Жигули', конечно, но обидно.
  
  Мне надо использовать Медникова. То, что он прибился к скинхедам, не случайно. О себе говорит: 'Становлюсь бешеный, нервы не выдерживают'. Однажды на прогулке в парке он ограбил известную правозащитницу Ирину Дубуа. По иронии судьбы Стелла часто выступала в средствах массовой информации в защиту прав воспитанников интернатов. Получив премию за права человека, Дубуа в тот роковой вечер возвращалась домой с большой суммой денег через парк. Артур спрятался за толстым стволом липы, и когда Дубуа поравнялась с ним, выхватил из ее рук сумочку с премией.
  За несколько дней до ограбления Дубуа разговаривала с Медниковым в интернате. Тогда она и предположить не могла, что этот подросток ее ограбит. Ей сказали, что есть такой Артур Медников и его бьют воспитатели. Стелла потребовала встречи с этим ребенком.
  - Как тебя воспитывают? - спросила Дубуа Артура.
  - Заставляли голодным делать уроки.
  - А ты?
  - Я сказал воспитательнице, что сделаю уроки после обеда, а мне не дали конфет.
  - Что она тебе сказала еще?
  - Меня заставили мыть коридор.
  - Ты не хотел?
  - У меня болела голова.
  - И что?
  - Меня заперли в пустой комнате и не кормили.
  - Долго?
  - До ужина.
  Дубуа тогда вызвала меня и спросила, не применяю ли я в отношении Артура меры карательной психиатрии. Я сказал, что мальчик, несомненно, нуждается в лечении.
  - То есть, вы согласны пичкать детский организм химией?
  - Существуют лекарства, которые, если их давать вовремя, уменьшают агрессию детей.
  - Знаю я ваши лекарства...
  - Что?
  - Да нет, ничего.
  - Откуда вы знаете про наши лекарства? - невольно улыбнулся я.
  - Просто знаю и все. Скажите, лишать детей полдника, не давать сладкое, запирать их - это правильно?
  - Я не педагог, конечно, но есть вещи, которые надо делать. Бездействие хуже преступления.
  - Вы полагаете?
  - Так говорил...
  - Заратустра, знаю. Он что, тоже психиатр?
  - Почему, тоже?
  - Такой же беспощадный, как и вы.
  - Да, я психиатр, и меня почему-то все зовут психиатром. Будто клеймо... Воспитание личности - требует не только свободы. Надо устанавливать рамки, я в этом убежден.
  - Странное убеждение, - с упреком сказала Дубуа.
  Я после узнал, по своим каналам, что в юности Дубуа лечилась от депрессии. Вот где истоки ее осведомленности!
  Медникова тогда довольно быстро разоблачили, найдя у него деньги Дубуа. Он сразу же сознался в ограблении правозащитницы. Директор позвонила Дубуа, пригласила ее в интернат и торжественно вручила деньги.
  - Примите мои извинения, - сказала директор.
  - А я вовсе не настаиваю, что вы виноваты. - Дубуа была обрадована и смягчена. - Вы не можете следить за каждым воспитанником. Я посмотрела в глаза этому мальчику... Артуру Медникову, и у меня сжалось сердце!
  - Да, у этого сироты расстроена психика, - заметила Снаткина.
  - Вот все вы такие! - воскликнула Дубуа.
  - Какие?
  - Верите во всякую чепуху.
  - Но его смотрел наш доктор!
  - Курица не птица, психиатр - не врач, - объявила Дубуа свой приговор.
  - Но психиатрия - наука, она существует во всех цивилизованных странах.
  - Еще вспомните про вялотекущую шизофрению, эту иезуитскую выдумку профессора Снежневского!
  - Да у меня и в мыслях не было...
  Директор вызвала секретаршу. Та вошла с ящиком йогуртов.
  - Мы хотим сделать вам подарок. Осталось немного... Не выбрасывать же. Дубуа взяла коробку и спросила:
  - А это откуда?
  - Местный филиал "Данона". Они расположены тут недалеко, ну, и спонсируют нас иногда. Берите, не суррогат же! Натуральное молоко!
  В коридоре Дубуа встретилась со мной. Ей было тяжело нести йогурты. Мне стало жалко ее, и я предложил свою помощь.
  - Вы давеча говорили о лекарствах, - сказал я. - Так вот, современные лекарства из Европы и Америки, по своему действию, очень мягкие и без побочных эффектов, не то, что раньше.
  - Молодой человек, не пудрите мне мозги, все ваши лекарства - говно! - Осекшись, правозащитница уточнила: - То есть, я хотела сказать, что они все генерики. Генерики!
  - О, шпрехен зи дейч, Иван Андреич!
  - А вы думали! - Стелла сверкнула мгновенной, в чем-то демонической усмешкой.
  Дубуа вскоре написала доклад о положении воспитанников интерната. На его торжественной презентации она сказала:
  - В интернате дети подвергаются насилию. Репрессивная машина воспитания продолжает свою работу. И наш долг - броситься ей под колеса.
  
  Детский омбудсмен Двойкин устроил собрание педагогов интерната. Выступая перед ними, Двойкин стращал своими предложениями:
  - Я считаю, что наказания за педофилию, измывательство и садизм по отношению к детям должны усиливаться и дальше. Европа и весь мир делает наказание еще жестче. Если мы не будем усиливать, то притянем к себе всех насильников, растлителей, педофилов. Они к нам приедут со всего мира.
  Не стоит, конечно, без веских на то доказательств, подозревать Двойкина в лицемерии. Вероятно, он не знал, что руководитель хора Тоскин совращает воспитанниц интерната. Хотя верится в это с трудом: в богемных кругах все известно - и об 'опеке' Тоскина над солистками в том числе. Люди из высшего общества обо всем знают, просто перед телекамерами делают невинное лицо.
  Двойкин предоставил слово православному телеведущему.
  - Все мы знаем, да это и не скрывается никем, что против нашей Родины идет интервенция, - начал Тоскин. - Интервенция порнографии и чуждых нашему народу ценностей. Недавно был праздник святого Валентина. В этот день я зашел в торговый центр и там всех призывали обниматься, и тому, кто больше всех обнимется, давали приз. Меня тоже пытались обнимать, но я старался увернуться. Причем обнимали в основном дети. Это и понятно, поскольку именно дети очень податливы на инстинкты. Пробуждать сексуальный инстинкт у ребенка - это преступление. Все вы читали роман Набокова. Там герой - женатый мужчина. Но дочь его жены вызывает у него половое влечение, которому он не может противостоять. Он сам становится жертвой. Все мы можем пасть жертвою...
  Легкое оживление прошло по залу. Двойкин усмехнулся:
  - Да, внести юмор в наше собрание не мешает. А то тема такая тяжелая, что просто... Так вы, Антип Христианович, поддерживаете увеличение срока за педофилию?
  - Конечно, конечно. Самое суровое наказание! Я бы убивал таких...
  - Вы кровожадны.
  - Когда мы подняли штрафы, количество нарушений на дорогах снизилось. Суровость наказания за педофилию, поможет будущим растлителям не стать ими.
  
  К Владе Черновой приходил отец. Он отбыл срок в тюрьме и теперь восстановил свои права на отцовство. Он хотел забрать дочь к себе. Для чего ему срочно понадобилось брать из интерната Владу? Неужели, проснулась дремавшая совесть?! Не верю я в чудесные превращения. В страшные - да, а в чудесные нет. Скорее всего, дело тут вот в чем. Бывшему зэку до зарезу надо прописаться в столице. Он пожил в провинции, на пять тысяч в месяц и ему довольно. В Москве зарплаты выше на порядок. А как тут закрепиться? Самое простое - взять обратно дочь, оформить отцовство и вернуться на их старую жилплощадь. Там ныне проживает бабушка Влады по линии матери. Став опять отцом, он въезжает в квартиру на полных правах.
  Альбина сказала мне, чтобы я последил за этим папой.
  - Если ты хочешь знать правду о моем увольнении из интерната, обрати внимание на случай с Владой Черновой.
  - Ты полагаешь, пресловутый квартирный вопрос?
  
  Мы уже вполне помирились с Альбиной. Да, и была ли ссора? Думаю, нет. Просто, на мне отражаются ее душевные метания, связанные с преступлениями в интернате. Альбина постаралась объяснить мне механику действий с квартирой. Она уже давно раскрыла ее, но ей не удавалось никому сообщить об этом. Ни у кого не было интереса. Я, кажется, был первым, кто мог реально разоблачить мошенников.
  - В свое время я заботилась о Владе, лечила ее онанизм...
  - Я знаю.
  - Ну, вот, потом к ней стал приходить ее отец. Он восстановил родительские права. После смерти ее матери, он, естественно, повысил свои акции. Как-то я убирала коридор, оказалась в санитарной комнате. В это время в спальню Влады зашел Чернов. Самой Влады там не было, потому что все дети ушли в компьютерный класс. Я подумала, может, он хочет дождаться Владу? И уже решила уходить, как тут же услыхала шаги. Кто-то вошел в комнату девочки. Потом начался разговор. Подойдя к двери комнаты, я расслышала его детали. Собеседники вели речь о квартире. Я этому нисколько не удивилась, потому что знала, что что-то в этом роде должно было произойти.
  - Теперь я догадываюсь, кто был собеседником Чернова: Снаткина директриса, не правда ли?
  - Да, она. Повторяю, я не была удивлена тем, что они говорят о квартире. Но я тогда впервые услышала, как это все делается.
  - Дорого бы я заплатил, чтобы узнать об этом!
  - Дарю. Вот тебе вся схема. Чернов долгое время был для Влады никто, лишенец, он ни на что претендовать не мог. Теперь, восстановив отцовство, Чернов прописывается в прежнюю московскую квартиру.
  - Там сейчас живет владина бабка?
  - Да, ее бабушка по линии матери. Забрав девочку, вернув себе отцовство, он лишает Владу статуса сироты, и, стало быть, она теряет право на квартиру от интерната.
  - В чем же здесь корысть?
  - Механика проста, как все великое. Чернов усыновляет Владу. На время. Забрав ее из интерната, он получает право въехать с ней в московскую квартиру. Потом он опять отказывается от ребенка. Делает Владу опять сиротой. Она возвращается в интернат. И, достигнув восемнадцати лет, получает свою квартиру. Отца она, конечно, простит.
  - Так что же они задумали?
  - Как я уже сказала, папа вновь откажется от дочери. Она поживет с ним немного, а потом опять станет сиротой. Поселится в интернате.
  - Это я понял, что дальше?
  - Ну, а когда ей стукнет восемнадцать, Влада получит жилплощадь. Папа въедет в новую квартиру дочери. Она его пустит. Таким образом, у них будет уже две квартиры. Одну из них можно продать, сдавать. Барыш неплохой.
  - Разве он не смог бы все это проделать без участия директора?
  - Он ведь не знает всех деталей этой комбинации. Надо оформить отцовство, потом расторгнуть его, принять девочку обратно в интернат. Сделать так, чтобы все прошло гладко.
  - Какое вероломство!
  - Разумеется, прежде чем взяться за дело, директор возьмет задаток.
  - Взятку?
  - Забудь это устаревшее советское определение.
  
  Я начал выслеживать контакты Чернова. Однажды директор приехала на работу после пяти вечера. Сказали, будто с совещания в мэрии. Интернат пустел в это время. Воспитанники учат уроки по своим комнатам, педагоги уезжают домой. У кабинета директора пусто. Я сел в комнате, что напротив приемной, раскрыв свежую газету; в случае, если меня обнаружат, я смогу оправдаться в своем приходе сюда. Читал, дескать, прессу... Сквозь щель приоткрытой двери мне было хорошо видно, как директор пила чай. Она так мило жевала печенье, что казалось, впала в детство. Вскоре появился и гость. Но им оказался вовсе не Чернов. Гостем был Тоскин. Когда они заговорили, я бесшумно приблизился к приемной, так, чтобы хорошо их слышать. И мои конспирологические усилия, оказалось, стоили многого! Я стал свидетелем отвратительных тайн их разговора. Тоскин просил привести ему в сауну маленькую девочку.
  - Влада подойдет? - спросила сводня, выводя на экран компьютера фотографии. - Она худенькая. Это важно?
  - С тех пор, как Олечка Либерова стала оперной примой, я все чаще думаю о... хотя бы приблизительном сходстве.
  - О, Оленька! Она была милым ребенком. Влада тоже, по - своему, мила. Значит, договорились?
  - Она чем-то напоминает мне 'девочку на шаре', - сказал Тоскин, разглядывая фото. - А это не опасно?
  - Антип Христианович! - обиженно воскликнула директор. - Сколько уже раз вы задавали мне этот вопрос!
  - Молчу.
  - Ее отец вернулся из тюрьмы, главная его забота - деньги и квартира. Поэтому можно не беспокоиться.
  
  Больше всего меня возмутил контраст между внешними проявлениями деятельности Тоскина и его черными страстями. Между светлицей и подвалом его душевного дома. Между светом и преисподней. Ну, как можно верить телевизионным беседам о духовности, православии, зная, что он развратник! Меня вдруг охватила бешеная злоба. Ведь правду, страшную правду, я узнал совершенно случайно, став свидетелем тайного разговора Тоскина с директором. И если бы не этот случай, совершилось бы величайшее преступление по воле этих подонков!
  
  Между тем, Альбина призналась мне во всем до конца. Ее уволили из-за проникновения в тайны квартирных афер. Она слишком близко подошла к разгадке этих тайн.
  - Я до сих пор точно не знаю, кто на меня донес.
  - Да, похоже, здесь не без предательства...
  - Многие, с кем я дружила в интернате, догадывались о нечистых доходах начальства. Но я - единственная, кто располагал точными сведениями.
  - Мне рассказывали, что ты одна могла справиться с психопатом Медниковым. Кстати, он сейчас под следствием... Ты ведь знаешь, что он убил торговца.
  - Нет ничего пошлее, когда сирота убивает рыночного торговца.
  - Мы с Артуром поговорили, он сказал, что верит тебе. Спрашивал, где ты теперь?
  - У него есть повод уважать меня. Был такой случай. Влада Чернова подралась с одним мальчиком. Тот наступил ей на ногу. Может быть, случайно. Она его ударила. Ее заперли в темной комнате, а я ее выпустила. Артур, узнав об этом, меня поблагодарил.
  
  "У века вывихнут сустав. Будь проклят год, когда решил я вправить вывих тот". Я знаю о готовящемся растлении. Но чего я добьюсь, если расскажу об этом? Да, можно сообщить обо всем капитану Паше Ариевичу, ведущему следствие по делу скинхедов. Но вряд ли по моим данным начнется разработка, и новому делу дадут ход. Доказательств кот наплакал. Мои показания? Но кто же мне поверит? Да никого и на пушечный выстрел не пустят к православному телеведущему, любимцу верхов. Заснять всю эту мерзость на видеокамеру? Сомнительно, с точки зрения результата. Помню, был один вахлак из правительства, которого таким образом застукали. Ничего из этого не получилось. Нет, здесь требуется иное решение. Что если натравить Медникова? Он защищал Владу, пускай порвет глотку педофилу. Предлог все таки веский, тяжелее некуда!
  Надо как-то узнать адрес секретной сауны. Либерова! Вот, кто сейчас нужнее всего.
  
  Ранняя весна, холодно. 'Моя теплая Сибирь', право. Филиал консерватории. Гардероб без гардеробщика. Столовая. Тут мы договорились встретиться с Ольгой. И вот она входит: в темно - зеленом концертном платье, что твоя Ермолова. Я привстал. Не потому что вошла дама, а по внутреннему трепету перед искусством. А Ольга, я был убежден в этом, отображала сейчас его высшее проявление.
  - Мы тут посидим, а есть не будем, - сказала она, улыбаясь.
  - Мы с тобой на кухне посидим, сладко пахнет белый керосин...
  - Какой вы романтичный!
  - Главное, чтобы этот, старый прощелыга Тоскин не появился.
  - Вы жестокий человек, доктор.
  - А разве вы относитесь к нему по-другому? - удивился я.
  - Во всяком случае, как учили нас великие, я пытаюсь выдавливать из себя по капле мстителя.
  - Вот как?! Но ведь этот человек обобрал вашу честь, украл ваше достоинство!
  - Он... научил меня искусству оперного пения.
  - И вы ему прощаете?
  - А разве этого мало?!
  - Боже мой! Я хочу отомстить этому подонку, ищу помощников, надеялся, вы будете первой среди них, а вы говорите какие-то идиотские вещи.
  - Одной любви музыка уступает, но и любовь - мелодия.
  Я потерял всякое терпение:
  - Господи, ну, будьте благоразумны! Неужели вы не понимаете, что ваш, так называемый учитель - обыкновенный презренный педофил!?
  - Есть вещи поважнее справедливости. Вот вы говорите, что Тоскин совершил в отношении меня... Словом... - В одно мгновение с лица Ольги ушла ироническая усмешка. Она сказала: - Сейчас начнется концерт. Ничего не было бы, без Тоскина. Не было бы моей музыки.
  - Простить такое?! Даже ради музыки!
  - Надо понимать глубинные законы мира. Его космические пути.
  - Но ведь он надругался над вами!
  - Все вещи сами по себе ни хорошие, ни плохие. Они становятся таковыми только в нашем сознании. А сознание можно заставить улавливать сигналы из космоса. И тогда черное станет белым, плохое вдруг сделается хорошим.
  Я слушал Ольгу и недоумевал. Она, как и Альбина была словно оборотень. Явно желая помочь мне в разоблачении преступления, Ольга тянула из меня все жилы. Затягивала объявление всей правды, топила истину в псевдофилософских рассуждениях. Для чего ей это нужно? У меня создалось впечатление, будто Ольга специально тормозила ход разоблачения. Чтобы убедиться в моей твердости, может быть?
  Но я был нетерпелив и порывист.
  - Послушайте, очень скоро, на днях, может совершиться новое преступление, такое же, какое случилось когда-то с вами.
  - Неужели кому-то еще повезет стать артисткой!
  Прозвенел звонок к началу концерта.
  - Слышите, - сказала Ольга, - мне пора подниматься к зрителям.
  - Послушайте...
  - Подождите, когда закончится первое отделение.
  - И что будет потом?
  - Мы пойдем с вами в гости. Согласны?
  - И куда мы пойдем?
  - В один известный дом. Вы читали сегодняшнюю афишу, у входа?
  - Она про вас.
  - Я буду исполнять вокальный цикл композитора Медникова.
  - Мы пойдем к нему?
  - Да, он приглашает.
  - Хорошо. Но обещайте мне, что вы поможете раскрыть тяжкое злодеяние...
  - Вы слишком торопливы.
  - Я уже сказал вам, я знаю - готовится преступное деяние. Может быть очень скоро, пока мы будем в гостях.
  - Вы страдаете излишним рационализмом. Ход событий от нас не зависит. Так вы идете?
  - В зал?
  - Нет, в гости?
  - Вы - моя единственная надежда. Поэтому я - с вами. - Меня вдруг охватил сильный жар догадки: - Послушайте, я только сейчас понял... Медников! Это же фамилия Артура - нашего психопата, скинхеда. Странное совпадение!
  
  После концерта, впитав все овации, Константин Гаврилович Медников, композитор, повез нас к себе домой. Этот вечер очень многое для меня прояснил. Стали ясными позиции главных героев всей истории. Я убедился в существовании тесных отношений Тоскина и Ольги. Узнал полную судьбу скинхеда Артура. Весь его путь к преступлению предстал передо мной в беспощадной правдивости. Вот поэтому я должен подробно описать весь сегодняшний вечер. Надеюсь, это не сильно утомит тех, кого хотя бы немного заинтересовали мои психиатрические записки.
  Композитор занимал шикарную квартиру в "доме Станиславского", где раньше жили великие актеры. В гостиной стояли синтезатор, кресла, диван, тележка - бар, плотно заставленная бутылками дорогого вина, виски, коньяка и ликеров.
  Елена Андреевна, жена композитора, готовила сэндвичи.
  - Какой хороший вечер, не правда ли? - сказала она, увидав мужа.
  - Я привез гостей, - объявил Медников. - Ольга, прошу любить, - наше сопрано. А это ее приятель, доктор, может он нам пригодится. Ну, и - хозяйка, Елена Андреевна. Знакомьтесь.
  - Хороший доктор всегда пригодится, - улыбнулась жена Медникова.
  - Я, наверное, поднимусь к себе, поработаю, - сказал композитор.
  - Именно сейчас? - спросила Елена Андреевна.
  - Да... Мне нужно.
  - Ну, хорошо. А мы попробуем сэндвичи.
  - С удовольствием, - сказала Ольга.
  Композитор, поднявшись по лестнице, закрылся в своем кабинете.
  - Как прошел ваш концерт? - поинтересовалась его жена.
  - Прием был отличный, - похвасталась Ольга.
  - А вам, доктор, понравилось?
  - Да, мне очень понравилось.
  - Надеюсь, сэндвичи покажутся вам столь же восхитительными.
  - Уже показались, - я указал рукой на столик.
  - Отнесу одну тарелку нашему гению, - сказала жена. - Ему сейчас надо подкрепиться. А вы налегайте на оставшееся лакомство.
  - Константин Гаврилович так выложился на концерте! - сообщила Ольга.
  - Концерт - это полбеды, - пояснила Елена Андреевна. - Скоро должен приехать Псой. Вы его знаете?
  - Нет, - ответила певица.
  - Псой Стахич Балаболкин - мой первый муж. Так сказать, биологический отец нашего мальчика Артура.
  - Артура? - спросил я.
  - Да. Сегодня годовщина его гибели.
  Я недоумевал:
  - Он умер?
  Жена композитора ответила:
  - Артур застрелился. Это произошло год назад.
  Хозяйка поднялась в кабинет мужа. Ольга рассказала мне всю историю.
  - Артур - их сын, - сказала Ольга. - Он застрелился.
  - В интернате есть мальчик, - робко сказал я, - которого тоже зовут Артур. И фамилия его тоже Медников.
  - Но сын композитора застрелился, - настаивала Ольга.
  - Значит, не он. Просто совпадение.
  Елена Андреевна вернулась в гостиную.
  - Сэндвичи прекрасные, - сказал я.
  В это время раздался сигнал видеофона. Хозяйка подошла к экрану. Увидав, кто пришел, она сказала:
  - Поднимайся, Псой.
  Вскоре в квартире появился Псой Стахич, биологический отец погибшего Артура.
  - Хороший вечер, не правда ли, - приветствовала его хозяйка.
  - Да, хороший, - ответил Псой. - Кажется, мы еще никогда не собирались все вместе?
  - С тех самых пор, как ты ушел от нас, - сказала Елена Андреевна.
  - После этого ты не преминула сразу выскочить замуж, - ехидно заметил Псой. - Мне даже кажется, ты ждала, когда же я, наконец, тебя покину.
  - Я вовсе не собираюсь тебя укорять и копаться в прошлом. Просто мы с мужем решили, что сегодня вечером надо собраться вместе, чтобы отметить печальную дату. Уже год, как Артура нет с нами. Да, познакомься, это наши друзья. Сопрано Ольга Либерова и доктор.
  Мы поочередно пожали руку Псою.
  - Неужели прошел уже год! - произнес отец Артура.
  - Ровно год назад он совершил это страшное самоубийство. Вот мы и решили, что надо собраться всем вместе.
  - И меня не забыть... Чтобы было два отца - приемный и биологический.
  - Артур всегда называл Костю папой, - уточнила Медникова.
  - Какая разница, - нервно отреагировал Балаболкин. - Называл - не называл! Биологический отец - я. А твой теперешний муж Костя - приемный, всего лишь.
  - Но мы же не будем сейчас, при гостях, выяснять все это, не правда ли? - робко произнесла Елена Андреевна. - Какое это имеет значение? Тем более, теперь, когда мальчика уже нет с нами. Между прочим, Костя его воспитывал, а ты бросил нас, уйдя к другой женщине.
  - Так не будем же ворошить прошлое, так что ли? - произнес Балаболкин. - А может быть, то, что произошло с Артуром, это его страшное, необъяснимое самоубийство, - плод неправильного воспитания? Недостаточно теплого...
  - О, как ты несправедлив! - воскликнула Елена Андреевна. - Костя потратил на Артура столько сил!
  - Ах, какой героический композитор! А его имя, случайно, не Бетховен?! Не думаю, что он больше любил Артура, чем свою музыку.
  - Но мы же не будем сегодня обсуждать это? Не станем взвешивать на весах, кто больше виноват в смерти мальчика?
  Тут Псой смягчился и сказал, вполне миролюбиво:
  - И я за то, чтобы избежать этого. Странно, как эфемерны все события прошлого. Все тревоги и радости. В сущности, какими ничтожными выглядят все наши страдания по сравнению с судьбой Артура. Его уже нет с нами...
  - Но остается память, - заметила Елена Андреевна.
  - Говорят, она связана с какими-то белковыми молекулами в мозге, - сказал Псой. - Но мне кажется, она абсолютно нематериальна.
  - Ну, что ж, и нематериальное может быть трогательным.
  - Вот именно, трогательным, милым и все.
  В гостиную сверху, из своего кабинета, спустился Константин Гаврилович. Он подошел к плоскому как гладильная доска пианино с подключенным к нему ноутбуком.
  - А, вот и ты! - обрадовалась Елена Андреевна. - Как тебе работалось?
  Композитор подал руку новому гостю:
  - Здравствуй, Псой.
  Затем он вставил флэшку в ноутбук, щелкнул мышкой. Зазвучал музыкальный фрагмент.
  - Послушайте. Это часть моей новой симфонии. Я посвятил ее памяти Артура. Сегодня печальная дата. Я надеюсь сочинить светлое произведение, полное надежды.
  - Он сочиняет его по заказу великодушного Тоскина, - пояснила жена. Она поинтересовалась у гостей: - Вы знаете режиссера и музыканта Тоскина?
  - Не тот ли это Тоскин, что выступает по телевизору? - спросил я.
  Мне хотелось продлить разговор о Тоскине, чтобы все высказались о нем.
  Псой Стахич продолжил первым:
  - О его новом спектакле только и разговоров! Все говорят, что там будет звучать грандиозная музыка. Неужели, эта?
  - Да, - подтвердил Медников и усилил громкость в синтезаторе. Музыка заполнила гостиную. - Мы давно дружим с православным режиссером и очень ценим наше знакомство.
  - О, мой муж боготворит Тоскина! Я принесу чашки.
  Елена Андреевна вышла в кухню.
  - Мы должны быть благодарны этому режиссеру, - продолжал Медников. - Он организовал фонд помощи детям - сиротам, жертвам суицида и педофилии. Я перечисляю туда значительную часть моих гонораров.
  - Как это благородно! - заметил я. - Оказывать помощь несчастным детям, пострадавшим от развратников - педофилов.
  Хозяйка дома быстро вернулась с чайным сервизом.
  - Да, мы с мужем решили переводить в фонд режиссера Тоскина значительные суммы. - Она принялась расставлять чашки. - Артур очень любил пить чай именно из этих чашек.
  Медников приглушил звук. Тут, впервые за вечер, появилась Цицилия Клавдиевна, мать Елены Андреевны.
  - О, мама! Ты будешь с нами ужинать?
  - Если позволите.
  - Разумеется, - обрадованно произнесла Елена Андреевна. - Господа, это моя мама, прима оперного театра, бабушка Артура.
  Цицилия Клавдиевна присмотрелась к сервизу.
  - Да, - сказала она, - внук очень любил их. Синие с позолотой.
  Долго молчавшая Ольга Либерова вставила свое знание о погибшем мальчике:
  - Он ведь был очень ранимым и чувствительным?
  - Да, очень ранимым, - произнесла Елена Андреевна.
  Цицилия Клавдиевна, по-хозяйски, принялась рассказывать гостям друг о друге.
  - Вы, наверное, не знакомы? - Она подвела Ольгу к Псою Стахичу Балаболкину. - Познакомьтесь, Ольга Либерова, сопрано нашего театра. Любимица Тоскина! Мы теперь разучиваем с ней новую партию. Псой Стахич Балаболкин, литературный критик.
  - Критик? - поинтересовалась Ольга. - Как это должно быть интересно!
  - Писатели пишут, а он их критикует, - заметил Медников не без ехидства, впрочем, весьма доброго, какого-то домашнего. За разговорами он незаметно отключил свою симфонию.
  - И за что же вы их критикуете? - спросила Ольга.
  - А..., - вздохнул Псой, - за то, что они пишут.
  Елена Андреевна принялась разливать чай.
  Все расселись у стола.
  Ольга сказала:
  - Псой Стахич, насколько мне известно, редко видел своего сына.
  - Это правда. Меня сюда не приглашали.
  - Я, пожалуй, снова ненадолго оставлю вас, - сказал Медников. - Пойду еще поработаю.
  Он вынул флэшку и быстро поднялся к себе в кабинет.
  - А мы принесем торт, - бодро произнесла бабушка Артура и увела за собой в кухню Ольгу.
  Хозяйка дома, ее бывший муж и я остались втроем.
  - Что-то он сегодня сочинит? - произнес Псой.
  - Не думаю, - откликнулась Елена Андреевна, - что тебе это интересно. Ты всегда любил другую музыку, более традиционную.
  - Но он же гений! - приторно воскликнул Псой.
  - О, пожалуйста, не надо! - Елена Андреевна подошла к окну. В ее походке, несомненно, было что-то величественное.
  - Почему здесь нет фотографии сына? - спросил 'биологический' отец.
  - Она стоит на моем ночном столике.
  - На твоем...
  - Мы с Костей, если это тебе интересно, спим в разных комнатах. Он работает по ночам и часто остается до утра в своем кабинете.
  Они говорили, нисколько не стесняясь меня. Но сам я, узнавая интимные тайны, испытывал некоторую неловкость. К счастью, скоро вернулись Цицилия и Ольга.
  - Сегодня мы прослушаем новую симфонию Константина Гавриловича, - сообщила Цицилия. - Он посвятил ее памяти нашего Артура.
  - Мы только что говорили о нем, - сообщила хозяйка.
  - Я до сих пор не могу понять, - сказала Цицилия, - что толкнуло бедного мальчика на такой роковой шаг. К суициду может привести только полное отчаяние. Что ты по этому поводу думаешь, Ольга? У тебя очень глубокомысленный вид.
  - Я слышала, что подростки способны на такое. Их психика крайне неустойчива. Они ушли из теплого мира детства, но еще не пристали к твердому берегу взрослой жизни.
  Елена Андреевна сообщила то, что знала лучше других:
  - Он очень страдал. Он знал, что у него есть биологический отец. Не волнуйся, Псой, я не стану тебя обвинять.
  - Обвинять меня? В чем?
  - В том, что ты ушел из семьи, когда Артуру исполнился всего один год.
  - Но какое отношение это имеет к его самоубийству?
  - Он думал о своем отце. До самого последнего дня.
  - Давайте, не будем ссориться, - воскликнула Ольга Либерова. - Мы все любили Артура. Вряд ли будет правильно, если мы станем теперь искать виноватых.
  - Я с вами согласен, - произнес Псой.
  Из своего кабинета спустился Медников.
  - Прошу прощения, господа. Я дорабатывал партитуру. Внезапно нашло вдохновение.
  Елена Андреевна поставила на стол ликер и виски.
  - Сегодня печальный день, - сказал композитор. - Но это светлая печаль.
  Псой спросил:
  - Ты сочиняешь симфонию и, наверное, она все время звучит у тебя в голове?
  Цицилия опять повела Ольгу в кухню, обратившись к присутствующим со словами:
  - Мы скоро вернемся и принесем фрукты.
  Композитор спросил Псоя, как мог, непринужденно:
  - Ну, что сегодня делается в литературе?
  - В ней идут странные процессы. То, что раньше принималось на ура, теперь устаревает.
  - Вероятно, по-другому и быть не может?
  - Ну, вот, в музыке, как мне кажется, положение более устойчивое. Никто не говорит, что устарела симфония или опера. А традиционный роман умирает.
  - Нужны новые формы? - с едва заметной усмешкой сказал композитор.
  Некая умиротворенность появилась в воздухе. Елена Андреевна, Псой и композитор сели к столу. Я пил чай мелкими глотками, изображая занятость этим процессом, чтобы никого не смущать.
  - Артур был очень впечатлительным мальчиком, - произнесла Елена Андреевна.
  - Странно, что здесь, в гостиной, нет его фотографии, - в очередной раз удивился Псой.
  Неожиданно усилилась музыка. Она доносилась сверху.
  - Я забыл выключить компьютер в своем кабинете, - сказал Медников. - Это кульминация. Она громкая.
  Он поднялся к себе. Через минуту музыка умолкла.
  - Зачем ты завел разговор о фотографии? - спросила хозяйка.
  - Мне кажется, ты что-то скрываешь, - ответил Балаболкин.
  Константин Гаврилович вернулся в гостиную.
  - Извини, Леночка, - сказал он, - но мне тоже кажется, что ты только что сказала неправду. Ты почему-то сама не хотела печатать последние фотографии Артура, не правда ли?
  Елена Андреевна явно не желала всего этого разбирательства. Она спросила бывшего мужа:
  - Так какие же течения популярны теперь в литературе?
  - Мемуары, наверное... Но ты ушла от ответа.
  - Господи, неужели это так важно сейчас?! К тому же, мы ужасно надоели нашему гостю, милому доктору, всей этой чепухой...
  - О, нисколько, - сказал я. - Мне даже интересно. Пожалуйста, продолжайте.
  - Ну, если вы настаиваете, я скажу. Я хочу помнить Артура маленьким. Мне больно вспоминать его подростком.
  - Это странно, - заметил Псой. - То есть, я понимаю, конечно, воспоминания последнего времени усиливают твою боль... Можно спросить тебя вот о чем? Почему именно в последние годы ты особенно сильно препятствовала моим встречам с парнем?
  - В этом нет ничего странного. У него начался пубертатный кризис. Он привык к Косте. Звал его папой. Зачем было волновать его душу встречами с тобой? Бывшим, призрачным отцом. Тенью, так сказать, отца Гамлета. Манить неоправданными надеждами. Ведь ты не мог принести ему счастья. У тебя была любовница. Ты не смог бы посвящать ему все свое время, как это делал Костя.
  - Да, конечно, он сильно изменился в последние его годы, - подтвердил Медников. - Колкость, агрессивность... Но я полагаю, это являлось его защитой. Он был очень хрупок внутри и невольно ограждал себя панцирем жестокости.
  - И все же, не стоило так ограничивать мои контакты с сыном.
  Вернулись Цицилия и Ольга.
  Цицилия тут же включилась в разговор:
  - Но ты бросил нас, уйдя к любовнице.
  - Но я всегда стремился помогать вам!
  Все расселись за столом.
  - Кстати, Псой, мне всегда хотелось увидеть твою пассию, - заметила бывшая теща.
  - Зачем же? Для чего вам нужно было непременно видеть мою, как вы изволили выразиться, пассию?
  - Чтобы убедиться в ошибочности твоего выбора.
  - Но мы же не будем сегодня обсуждать это, не правда ли? - отчего-то беспокойно произнесла Ольга.
  Псой сразу поддержал ее:
  - Я не вижу в этом никакой необходимости. Но вот о причине самоубийства Артура мне хотелось бы знать больше.
  Елена Андреевна произнесла, каким-то усталым тоном:
  - Ах, Псой, не надо ворошить это дело!
  - Но мы собрались, чтобы вспомнить о нем?
  - Он был очень хрупким, - заметил Медников.
  - Почему же он стал таким? - настаивал Балаболкин.
  - Что ты хочешь этим сказать, Псой? - насторожилась хозяйка.
  - Я хочу сказать, что если он вдруг сделался хрупким и, как следствие, вынужден был защищаться с помощью агрессии, то что-то ведь должно было привести его к этому. Простите меня, Костя, но Артур - мой сын. И я тоже мог бы его воспитывать. Но я понимал, что детей всегда оставляют с матерью при разводе. Его изменения в последние год-два меня удивляют...
  - Ты хочешь сказать, что в его изменении виноваты мы - я и Костя? А, может, это произошло раньше?
  - В момент, когда ты бросил нас?! - с выражением странной радости подтвердила Цицилия. - Это тяжелая травма для годовалого ребенка.
  - Перестаньте упрекать меня моим уходом! Я заплатил свою цену. Если уж копать вглубь, то, мне думается, все началось раньше.
  - Что ты имеешь в виду? - насторожилась Елена Андреевна.
  - Мне помнится, у тебя в период беременности был токсикоз, не правда ли? И все же, несмотря на предупреждения врачей, ты поехала в этот... городок. А ведь ты была на седьмом месяце, и врачи говорили, что эта южная поездка плохо отразиться на здоровье будущего ребенка. Так и случилось, ведь он потом страдал головными болями.
  - О, в чем ты хочешь меня обвинить?! - вспылила Елена Андреевна. - В том, что я решила отдохнуть? Позволила себе провести неделю на море?
  - Пожалуйста, не надо ссориться и браниться! - вступила, в который уже раз, со своим миролюбием Ольга. - Никто из вас не виноват в смерти мальчика. Зачем изводить друг друга подозрениями?
  - Но ведь врачи отговаривали тебя от этой поездки, - упорствовал Балаболкин.
  - Врачи могут ошибаться. Извините меня, доктор.
  - Не стоит, - сказал я. - Тем более, вы совершенно правы.
  Медников заинтересовался новым поворотом этого дела:
  - Странно, что я ничего об этом не знал. Лена, это правда?
  Жена была вынуждена согласиться:
  - Да.
  - Почему ты это скрывала от меня?
  - Я могу тебе ответить, - вступилась за свою дочь Цицилия - Ты усыновил Артура, когда ему было пять лет. К тому времени у него уже прошли головные боли и бессонница.
  - Он страдал еще и бессонницей? - спросил композитор.
  - Еще у него были страхи, - вспомнил Псой. - Он боялся темноты. Всегда засыпал только со мной или с мамой.
  - Это, вероятно, последствия токсикоза беременных? - произнес композитор.
  - Да, это было так, - подтвердила бабушка.
  - Но почему же вы ничего не сказали мне об этом? - волновался композитор. - Почему вы скрывали это от меня?
  - Прости, Костя, это было выше моих сил. Да, я поехала тогда на Юг, хотя врачи отговаривали меня. У меня была тяжелая беременность, это правда. Но мне хотелось отдохнуть.
  Медников все больше погружался в недоверие.
  - И та поездка отразилась на его здоровье?
  - Мальчик страдал и страхами, и головными болями, - подтвердила Елена Андреевна. - Но к моменту нашего знакомства все эти симптомы у мальчика уже прошли. И мне не хотелось говорить тебе о них.
  - А тебе не кажется, - спросил Псой, - что детская болезнь Артура могла вернуться к нему в подростковом возрасте и стать причиной его проблем: агрессии, а потом и самоубийства?
  - Ерунда! - вскричала Цицилия. - До самоубийства Артура довело твое предательство!
  - Господи, ну, будьте милосердны! - взмолилась Ольга. - Неужели вы не видите, как все это нехорошо, неприлично?! Артура нет с нами. Не надо начинать эти разборки.
  На несколько секунд пришла полная тишина.
  - Я согласен, - произнес Медников. - Надо умерить наш пыл. Но, черт возьми, что-то мы должны прояснить?
  - Я не хочу ничего этого слышать, - сказала Ольга. - Цицилия, ты поможешь мне в разборе одной сцены?
  - Ну, хорошо, - нехотя согласилась старая прима. - Идем репетировать. Мы уходим на кухню разбирать сверхзадачу роли.
  Они обе исчезли.
  - Я тоже, пожалуй, покину вас ненадолго, - объявил Псой. - Выйду на балкон.
  Медниковы остались одни. Меня тут уже давно не принимали в расчет.
  - Ты все это знала...
  - Да, и всегда хотела рассказать тебе об этом.
  - Согласись, что эти данные проливают свет на то, что потом случилось с Артуром.
  - Отчасти, да. Хотя все эти расстройства, его головные боли и страхи, обнаруживались только до пяти лет, до нашего знакомства. Но ведь ты не стал бы отрекаться от Артура, узнав о его проблемах со здоровьем?
  - Конечно, нет. Наоборот, я приложил бы усилия для его лечения.
  - Годам к пяти ему стало легче, и я не хотела делать из него инвалида.
  - Да, но то, что с ним стало потом, когда он вошел в подростковый кризис, было ужасно! Он сделался просто ненормальным...
  - Костя!
  - Прости меня, Лена, но ты сама знаешь, что он стал груб, непомерно эгоистичен.
  - Да, он не был таким раньше. Помнишь, как однажды летом мы поехали на острова в океане?
  - О, конечно! - воскликнул Медников с угасающей радостью. - Артуру было тогда десять лет. Острова! И это прекрасное, прекрасное лето! А потом он стал другим.
  - Значит, ты тоже думаешь, что всему виной моя поездка на Юг? И ты тоже...
  - Ты была беременна Артуром...
  - И очень плохо себя чувствовала. На море мне стало легче.
  - Но ребенку? Если допустить, что южное солнце как-то отразилось на состоянии плода...
  - Считаешь меня виноватой?
  - Ты ведь знала, что поездка негативно скажется на здоровье новорожденного!
  - О, в чем ты хочешь меня обвинить?!
  Елена Андреевна неожиданно упала на пол.
  - Помогите!
  На зов Медникова в гостиную вбежал Псой.
  - Что случилось?
  - У моей жены сердечный припадок.
  Псой и Константин Гаврилович положили женщину на диван. Псой дал ей воды и накрыл лоб мокрым полотенцем. Измерил пульс.
  - Ну, как? - спросил я.
  - Сердце бьется ровно. Неужели, она притворяется?
  Я посмотрел зрачки хозяйки, перепроверил пульс.
  Композитор укоризненно заметил Псою:
  - Она была вашей женой когда-то, а вы изволите шутить.
  - Теперь она ваша...
  - И я, между прочим, горжусь этим.
  - Тем, что она ваша жена или тем, что когда-то была моей?
  Я сказал:
  - Это у нее нервное истощение.
  - Что же делать, доктор? - спросил Медников.
  - Теплый чай, воздух, спокойствие.
  В гостиную вбежали Цицилия и Ольга.
  - Что случилось? - спросила бабушка. - Что с ней?
  - Не надо кричать, - сказал Медников. - Ей нужен покой.
  - Это, наверное, я виноват? - произнес Псой.
  Елена Андреевна зашевелилась. Медников спросил:
  - Тебе лучше?
  - Да, немного лучше.
  - Я ужасно огорчен.., - произнес Псой.
  - Не думай, что я начну обвинять тебя.
  - Ни в коем случае! Ты еще очень слаба. Но я боюсь, что этим займется Цицилия Клавдиевна. Бывшая теща меня ненавидит.
  - И у меня есть на это свои причины! Я ведь не бросала жену с маленьким ребенком на руках.
  - Опять! - воскликнул Балаболкин. - Я так и знал. Ну, довольно, хватит! Почему вы не можете оставить в покое ту давнюю историю?!
  - Потому что это было началом смерти Артура, - строго произнесла Цицилия.
  - Ну, знаете, это уже переходит все границы, - возмутился Псой.
  - Прекратите! - вмешалась Ольга.
  - И я за то, чтобы остановиться, - сказала Елена Андреевна слабым голосом. - Все это может плохо кончиться.
  - А я нет! - бабушка продолжала напор. - Именно после ухода Псоя из семьи у мальчика начались нервные срывы.
  - Мама, пожалуйста, не надо!
  - Нет, я не буду молчать.
  - Но, мама, ведь мы все немного виноваты.
  - Что за странный пацифизм? Мы все знаем главного виновника!
  - Это несправедливо, мама. Псой виновен, но не во всем.
  - Нет, именно в нем, в его уходе из семьи кроется главная причина трагедии.
  С трудом приподнявшись к спинке дивана, Елена Андреевна произнесла:
  - Ну, что же, тогда я буду вынуждена сказать правду.
  - Я не боюсь правды, - заверила Цицилия.
  - Что ты хотела нам сказать, Лена? - спросил Медников.
  - Я должна признаться... Мне... Я поехала тогда к морю по совету мамы.
  - Мамы?! - воскликнул Псой.
  - Она сказала мне, что так будет лучше.
  - Но почему? - удивился Балаболкин.
  Медников подошел к теще и произнес:
  - Цицилия Клавдиевна, полагаю, могла бы сама ответить на этот вопрос.
  Бывшая прима, быстро выйдя из замешательства, которое вызвало у нее неожиданное признание дочери, проговорила:
  - Да все очень просто. Леночка плохо переносила беременность, и поездка на Юг должны была помочь ей.
  Тут уже Псой развил наступление на Цицилию:
  - Постойте, но ведь именно в тот период вы активно репетировали партию в новой опере Тоскина, не правда ли?
  - Как ты глуп! - прошипела бабушка.
  - Возможно. Но связь между вашей новой работой в театре и отъездом Лены на Юг очевидна!
  - Я тоже знал о вашей новой роли, - вспомнил Медников. - Тоскин придавал этому спектаклю большое значение.
  - Неужели вы думаете, что я... Леночка, неужели ты думаешь...
  - Это очевидно! - сказал Псой. - Вы сплавили дочь, чтобы никто не мешал вам наслаждаться процессом репетиций у Тоскина.
  - Это неправда! - воскликнула Цицилия, понимая, впрочем, что отступать ей уже некуда.
  - Но вы же сами просили Тоскина увеличить количество репетиций? - произнес Медников, захлебываясь внезапной правдой открытия.
  - Откуда ты знаешь?
  - Да, он сам говорил мне об этом. Ему надо было поскорее сдать оперный спектакль. Он гнал репетиции, и вы ему в этом активно помогали.
  - В ущерб дочери и ее будущему ребенку, - подбросил Псой. - Конечно, роль бабушки вас не прельщала. Возвращаться из театра к беременной дочери, готовить ей суп, убирать комнаты...
  Цицилия взмолилась:
  - Лена, скажи им, что это не так!
  - Что я должна сказать?
  - О, в чем вы хотите меня обвинить?!
  Цицилия сползла со стула и упала на пол.
  - Подойдите к ней, доктор, - попросил Медников.
  Псой отошел в сторону, освобождая мне проход к Цицилии. Константин Гаврилович уложил тещу на диван и наложил на лоб влажное полотенце.
  - Ей было не до будущего внука, - злорадствовал Псой.
  Я осмотрел Цицилию.
  - Переутомление. Откройте пошире окно. Дайте чаю.
  Исполнив миссию, я отошел к столу.
  Цицилия пришла в себя.
  - Возможно, я виновата.., - прошептала она.
  - Мама, пожалуйста, не надо.
  - Я тоже считаю, что не надо укорять себя, - сказала Ольга. - Никому от этого не станет легче. Никто не хочет, чтобы нечто подобное повторилось с кем-нибудь из нас.
  - Разве среди нас есть еще кто-то, кто считает себя виноватым? - спросил Константин Гаврилович. - Вы говорите что-то очень странное, Ольга!
  - А я так не думаю, - заметила, вставая, Цицилия.
  - Успокойся, мама. Ну, хватит! Артура не вернешь.
  Цицилия сказала, чувствуя постепенное возвращение душевных сил:
  - Тем сильнее его пепел бьется в мое сердце.
  - Оно у тебя сейчас слабое, - заметила Елена Андреевна.
  - Ничего, я выдержу. Я знаю, кто на самом деле был заинтересован в той твоей поездке.
  - О, боже! - воскликнул Псой, готовясь к очередному удару.
  - Нет, я не буду молчать, - заявила Цицилия. - Псой пожелал вытащить все наружу, так пусть получит полную правду.
  - Какую еще правду, мама? - В вопросе Елены Андреевны звучала безысходность.
  - Когда ты была беременна, Псой завел себе любовницу.
  - Ты хочешь сказать...
  - Да, у Псоя уже тогда была любовница.
  Балаболкин нервно засмеялся:
  - Как в бульварном романе! Это вам не идет.
  - Но не хочешь же ты сказать, мама...
  - Это чепуха! - громыхнул Псой.
  - Нет, не чепуха, - настаивала Цицилия.
  - Откуда ты знаешь? - спросила Елена.
  - Потому что я сама привела ее к нему.
  - Ты? Сама?! - ужаснулась Елена Андреевна.
  - Вы пошутили, Цицилия Клавдиевна? - с надеждой спросил Медников.
  Псой торопливо объяснил:
  - Это, должно быть, последствия обморока? Вероятно, в вашем сознании сместились реальные события и сюжеты прочитанных вами любовных романов.
  - Ничего подобного. Я так же нормальна, как и все.
  - Но не хочешь же ты сказать, - спросила Елена Андреевна, - что сама нашла моему мужу любовницу?!
  Цицилия подошла вплотную к Ольге и сказала:
  - Извини, Ольга, но я вынуждена во всем признаться. Они заставили меня, представив дело так, будто я тут хуже всех. Так вот, это не так. Я не хуже остальных.
  - Цицилия, это чудовищно! - воскликнула Ольга. - Так подруги не поступают.
  - Да, я знаю, что это нечестно по отношению к тебе. Я ведь поклялась молчать. Но раз они хотят разоблачить меня, то я... Ольга была любовницей Псоя. Ей тогда едва исполнилось семнадцать. Она только начинала оперную карьеру. Ольга стала его любовницей, когда ты, Лена, была беременна Артуром. Теперь ты понимаешь, что именно ему был в высшей степени выгоден твой отъезд на Юг. Он развязывал ему руки, обеспечивая полную свободу свиданий с Ольгой. Да, я благословила тебя на ту поездку. Но я искренне тогда считала, что тебе лучше уехать и ничего не знать.
  В этот момент Ольга замерла, ее глаза устремились в одну точку.
  - Здесь душно! - забормотала Ольга. - Кто это? Какие-то звери. Вы звери, господа?
  Ольга стала входить в транс.
  - Что с вами, Ольга? - спросил Медников.
  - Это с ней, должно быть, истерический припадок, - заключил Псой. - Доктора... Впрочем, он тут.
  Константин Гаврилович, подвел Ольгу к дивану.
  - Сядьте здесь, Ольга. Пожалуйста, кто-нибудь, принесите чаю с сахаром и лимоном. Лена, я понимаю, как тебе должно быть сейчас тяжело, но, ради бога, принеси ей чаю.
  Все замолчали, удивленные признанием Цицилии. Елена Андреевна наполнила чашку.
  - Опять обморок? - спросил Псой.
  - Боюсь, кое-что посерьезнее, - произнес композитор.
  - Что именно?
  - Похоже на бред, - предположил Медников.
  Ольга продолжала бормотать:
  - Здесь нет людей. Только вот этот... проклятый зверинец.
  - Это текст ее новой роли? - предположил Псой.
  Я осмотрел больную и сказал:
  - У нее нет обморока.
  - Однако она несет всякую ерунду, - сказал композитор. - Что за бред?
  Константин Гаврилович подал Ольге чашку чая.
  - Не надо чаю, - распорядился я.
  - Почему?
  - Он ее, наоборот, взбодрит, в нем много кофеина. А ей необходимо успокоиться.
  Ольга встала и подошла ко мне:
  - Понимаете, доктор, нужны новые формы.
  - Конечно, только успокойтесь, не надо волноваться.
  - Тогда дайте мне яду.
  - Выпейте, пожалуйста. - Я накапал в чашку несколько капель успокоительного лекарства. - Это придаст новые формы.
  Ольга покорно выпила лекарство и легла на диван.
  - Она скоро успокоится, - объявил я.
  - Да, странно.
  - Что тебе показалось странным, Лена? - спросил Псой.
  - Разумеется, не то, что у тебя была любовница.
  - Я понимаю тебя, - сказала Цицилия. - Ты хочешь сказать, странно то, что ты этого не знала. Это случилось на репетиции. У нее никак не клеилась роль. Не было вдохновения. И я придумала для нее выход, который вы знаете.
  - Нашли ей любовника? - произнес Медников.
  - Как все это пошло, - тяжело вздохнула Елена Андреевна.
  Цицилия продолжала:
  - Псой оказался очень пылок, в этом флирте Олечка взбодрилось, и ее душа заиграла нужными красками. Она сыграла потом великолепно.
  - Да, это было так, - согласился Псой. - В газетах тогда писали про ее замечательную игру. И про гениальные режиссерские озарения Тоскина. А всему виной половые гормоны, всякие эндорфины, которые я увеличил в ее крови.
  - О, да ты прямо романтический герой! - воскликнула Елена Андреевна.
  Константин Гаврилович вставил флэшку в компьютер и еле слышно завел свою симфонию.
  Псой сказал спокойно, не боясь теперь открытой правды:
  - Любовь, действительно, многое значит для творческого человека.
  - Да, но не такая, - уточнила бывшая его супруга. - Пошлая и грязная.
  - А разве Мельпомена не требует полного самоотречения?
  - Но не ценой разврата.
  - Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда...
  - Не тебе, Псой, говорить об этом, - заметила Елена Андреевна.
  - Ты примитивный любовник, - укоризненно произнесла Циля.
  - Зато вы - хорошая сводня. А вы всегда хотели, чтобы Лена уехала от вас. Оставила вас в покое. Я же знал это! И потом... вы ненавидели внука.
  - Нет!
  - Нет, да! Потому что он лишил вас служанки.
  - Что он говорит?!
  - Да, служанки, - настаивал Псой. - Лена всегда стирала ваши вещи, готовила вам еду, пока вы отдавались Мельпомене. Когда на свет появился Артур, Лена стала посвящать ему все свое время. Вас это раздражало.
  - Ты пошлый мерзавец!
  - Во всяком случае, я не настаивал на той роковой поездке.
  - Нет, это от твоей измены Лена переволновалась!
  - Неправда! Ваше бездушие ударило по ней.
  - Ерунда!
  - Нет, не ерунда, - продолжал Балаболкин. - Артур всю свою короткую жизнь ощущал брошенность и ущербность.
  - А кто был в этом виноват? - Голос Цицилии срывылся. - Он рос без отца.
  - Но вы сами препятствовали его встречам со мной.
  - С человеком, который бросил нас...
  - Но Артур застрелился из-за вашего эгоизма!
  - Замолчите! - крикнула Елена Андреевна. - Артур не застрелился.
  Ольга, незаметно для всех, покинула квартиру композитора.
  - Артур не..., - произнес Константин Гаврилович.
  - Конечно, нет. Он уехал.
  - Уехал? - удивился композитор.
  - Это, вероятно, у тебя аллегория такая? - спросил Псой. - 'Уехал навсегда'? Заказал билет на тот свет?
  Цицилия тоже удивилась словам дочери:
  - Ты пошутила, Лена?
  - Я хотела бы, чтобы эта была шутка.
  - Послушай, что все это значит? - спросил Псой. - Кто же тогда умер? У нас был сын...
  - У нас не было сына.
  - Ты, должно быть, не в своем уме! - растерянно воскликнул Псой.
  - Мне неприятно тебя огорчать, но Артур вовсе не твой сын.
  - Но... Как же тогда наша жизнь? Ведь мы жили вместе. У меня есть его фотография. Я катал его на коляске. Боже, какое это безумие! - Псой начал заговариваться. - Мальчик мой, садись рядом. Вот твоя любимая чашка. Я налью тебе чаю.
  Цицилия внимательно посмотрела на Псоя.
  - Что это с ним?
  - Еще один безумец, - сказал Константин Гаврилович. - Доктор, прошу вас.
  Елена Андреевна усадила Псоя в кресло.
  Я приложил ладонь ко лбу Псоя. Впрочем, сделал я это только ради соблюдения этикета. Диагноз мне стал ясен тут же.
  - Похоже на истерический припадок. Откройте пошире окно. Я сейчас приготовлю капли. Дайте их ему.
  - Ольга исчезла! - воскликнула Циля.
  Псой заснул.
  Медников обратился к жене:
  - Послушай, Лена, может быть, ты расскажешь, как все это было? Садись сюда, рядом с Псоем. Он, кажется, спит.
  - Уже поздно, - сказала Цицилия. - Я поеду.
  - Я вызову такси, мама.
  - Не надо. Я сама доберусь до дома.
  Прима ушла. Елена Андреевна начала свой рассказ.
  - Как ты уже знаешь, Костя, и ты, Псой, как все вы уже знаете, я почувствовала себя плохо во время беременности. Состояние резко ухудшилось. Мне сказали, что у плода иммунная несовместимость. Я поехала тогда на Юг, но это не помогло. Я сделала аборт. Никто не узнал об этом.
  Константин Гаврилович заработал мышкой компьютера.
  - Я выведу фотоальбом, - пояснил композитор.
  Он открыл на компьютере страницы фотографий.
  - И этот мальчик...
  - Это Артур. Но он не сын Псоя. И не мой сын. Я взяла его из приюта для грудных детей, из дома малютки.
  - Но всех нас ты держала в убеждении, что это твой сын. Твой и Псоя.
  - Он был такой славный. Да и Псоя огорчать мне не хотелось. Я имитировала беременность, а потом легла в одну хорошую клинику и договорилась с доктором, чтобы он сказал мужу, будто я сама родила этого мальчика. Когда ему исполнился год, Псой ушел от нас. После этого я вновь сдала Артура в интернат. А когда мы познакомились с тобой, Костя, забрала мальчика к себе. Ему было тогда пять лет. Таким образом, ты всегда думал, что Артур - мой сын.
  - Куда же он уехал? - спросил Медников. - Ты сказала, что Артур уехал. Где он сейчас?
  - Я снова отдала его в интернат. Как только у него появились эти подростковые симптомы - лживость и воровство.
  - А мы думали, что он застрелился, - сказал композитор.
  - Эту версию я тоже разыграла. Мне стало жалко тебя. Артур не оправдывал твоих надежд, хотя ты вложил в него немало сил. Он стал труден в поведении, начал воровать деньги. Я думала, будет лучше, если Артур покончит с собой. То есть, если все будут знать, что он это сделал. Было бы хуже, если бы ты узнал правду о его усыновлении, о его родителях... Вот я и решилась на эту инсценировку. Я нашла врача и следователя, которые умели держать язык за зубами. Они все устроили, инсценировав самоубийство. Пришлось купить пистолет, который сейчас лежит в бывшей комнате Артура.
  - Теперь я понимаю, отчего ты так ограничивала его контакты с Псоем. Ты боялась, что он не найдет в мальчике ни своих, ни твоих черт.
  - Да, это было так.
  Псой зашевелился и вскоре поднялся с дивана.
  - Ты уже проснулся? - спросила его Елена Андреевна.
  - Мне как-то нездорово,- пробормотал Псой. - Я, наверное, пойду домой.
  Он быстро покинул квартиру.
  Композитор и Елена Андреевна сели к столу.
  - Ему хорошо, - сказал Медников.
  - Кому?
  - Псою. Он спал и ничего не слышал. Он не знает этой ужасной правды.
  Только теперь правда об Артуре полностью открылась. Оказывается, это не случайное совпадение: приемный сын композитора Медникова и наш скинхед Артур - одно и то же лицо. Его мать сама во всем созналась.
  Медников в отчаянии произнес:
  - До сегодняшнего дня у меня еще было что-то, что поддерживало меня. У меня была жена, которую я любил. У меня был приемный сын, который плохо себя вел, но, покончив с собой, искупил свою вину. Ради его памяти я сочинил симфонию. Был режиссер, которого я боготворил. Неужели все это - только иллюзия! На самом деле жена обманывала меня, и раньше, и теперь. Мой сын отдан в интернат. Все полетело к черту.
  Елена Андреевна крикнула мужу:
  - Чепуха!
  - Нет.
  - Ты должен успокоиться.
  - Самый счастливый из нас - Псой. Он спал, и теперь не знает всей этой мерзости. Самое лучшее - ничего не знать. Уснуть и видеть сны.
  - Тебе принести снотворное?
  - Нет, я сам приму его.
  Я опередил композитора, осторожно, стараясь быть незаметным, проникнув в его кабинет. Там, у него на столе, находился пузырек какого - то снадобья. Я заменил его своим снотворным и успел вовремя исчезнуть. Медников вошел к себе, когда меня уже не было в его комнате.
  - У него там есть... пистолет, - испуганно произнесла Елена Андреевна.
  - И у него тоже? - спросил я.
  - У него всегда был свой.
  - Сейчас он не станет стрелять. Там, у него на столе стоял пузырек с ядом - вот этот. Я подменил пузырек, оставил ему хорошее снотворное. Он, должно быть, уже принял его и скоро уснет.
  - У него - пузырек?
  - Вот этот...
  Жена заплакала.
  - Мне почему-то страшно, доктор. Теперь вы все знаете о нас.
  - Кстати, вы в курсе, что Артур находится под следствием?
  - О, боже!
  - Вскоре после того, как вы вернули его в интернат, он совершил оттуда побег и... убийство. Извините, я поднимусь наверх. Мне надо проверить, ровно ли дышит ваш муж.
  - Вы очень добры, доктор.
  - Дай бог, чтобы вам повезло.
  
  Какой неожиданный поворот! Настоящие родители Артура неизвестны. Попав в богемную семью, мальчик не обрел покоя и уверенности. Стал заложником амбиций, больного самолюбия. Как ни пошло это звучит, но Артур оказался игрушкой в руках судьбы. От него поспешили избавиться, поместив в интернат. Если взрослые совершают грехи по своей воле или, хотя бы, понимают, что поступают дурно, то дети такой возможности лишены.
  
  
  
  Отче наш
  
  У нашего Сладкова тяжелый анамнез. Там присутствует и алкоголизм родителей, и затяжные роды, и запущенность грудного возраста. Папа кого-то застрелил, маму лишили прав на ребенка. Мальчик скитался по детским приютам и домам. Когда он попал к нам, то старался много есть, прятал дополнительную еду под подушкой или за кроватью: говорил, что не наедается и все время голоден.
  Учиться он начал вроде бы неплохо. С первого по четвертый классы получал четверки и тройки. Но в дальнейшем успеваемость Сладкова ухудшилась. Ему приходилось сидеть за столом и по много раз перечитывать стихотворение, чтоб его запомнить. Так же Сладков перечитывал и географию, и историю, и математику, но не мог выстроить хоть малую логическую цепочку знаний. И как это всегда бывает с трудными детьми, тем более, сиротами, - стал проявлять агрессию. И каждый раз твердил:
  - Вы думаете, вы меня накажете? Нет, я сам накажу вас. Не имеете права меня трогать.
  Мог тут же, видя непреклонность учителя, пойти на попятный:
  - Ой, простите, я больной, но я не буду больше драться.
  В пятом классе, где он учился, воцарился кошмар. Постоянные драки, внезапные нападения с попыткой душить. Он стал неопрятен, рвал на себе одежду. На прогулках был опасен, мог выбежать на красный свет. Отказывался от уборки помещения.
  В недрах руководства интерната зрела идея о переводе глупого, неуправляемого Сладкова куда-нибудь в другое учреждение. Только в обычный интернат перевести такого мальчика нельзя - он имеет, пусть легкую, но все же задержку психики. В колонию тоже: не преступник ведь. Остается интернат для детей с умственным дефектом - олигофренией. Но дело в том, что Сладков многажды проходил комиссию, каковая признавала за ним только легкую патологию - задержку развития. Объективный тест Векслера показывал пограничный ай - кью. Для перевода же был необходим другой диагноз: тяжелая отсталость, олигофрения.
  Вот об этом-то диагнозе мы и заговорили в очередной раз с директором.
  - Что нам делать? - спросила Снаткина. - Надо избавить наш интернат от хулигана Сладкова.
  Я сказал:
  - У него легкая задержка развития. Всего лишь задержка, а никак не слабоумие. Ну, а его поведением должны озаботиться педагоги.
  - Ну, не могут они!
  - А я говорю, могут! Они получают надбавки к зарплате.
  Я знал всю правду. Сладков, как мальчик с "задержкой", должен находиться у нас. Наш интернат для того и создан, чтобы выправлять легкие задержки умственного развития, вытягивать детей с плохой памятью из ямы неуспеваемости. Вложить в них программу массовой школы. Но администрации надоело получать нагоняи за всякие инциденты с мальчиком. То он ударит кого-то до синяков, то повредит мебель, то обзовет учителя. И Снаткина, твердо решив от него избавиться, потребовала изменить ему диагноз. Вместо "задержки" написать "отсталость". То есть сделать из Сладкова серьезно больного, олигофрена.
  - Как хотите, - сказала она мне, - а Сладкова надо подвести под другой диагноз.
  - Вы намекаете на диагноз дебилизма?
  - Перестаньте юродствовать! - воскликнула Снаткина. - Выражайтесь по-научному. Олигофрения, так, кажется, звучит данный диагноз?
  - Верно, но Сладков не раз проходил на сей счет комиссию.
  - Соберите новую. И вам надо будет доказать, что Сладков по развитию мозга не просто задержан, а олигофреничен.
  - Хотите усилить ему умственный изъян?
  - На бумаге. А что, собственно, вас смущает? Мелочь же, мелочь. Помните, у кого-то из великих: на белой бумаге черная вязь делает властью власть. Какая вам разница, что будет написано в заключении, ну, вам - то какая разница?
  Конечно, ничего иного и не могло быть. Они пойдут на все, чтобы выгнать несчастного, и ради этого предлагают мне гнусность. Зарплата тут хорошая, с разными коэффициентами и процентами. Очень не хотелось терять этот приработок. И я, посмотрев отрешенно в окно, сказал очень важно:
  - Хорошо, я подумаю.
  После нашего разговора с директором, я спустился в каморку Сладкова. Он сидел за столом, зубря очередной, недоступный его слабому мозгу материал.
  У меня защемило сердце. Пусть он хулиган, пускай его родители арестанты! Какое это имеет значение перед вот этим: как он жалок, склонен над книгой, будто под плитой суровой жизни! Как же можно предать такое беззащитное существо!? Он привык к нашему интернату. Если его переведут, он будет по-своему скучать, может, даже заплачет.
  И все же я предал его: под страхом потерять деньги, написал свое, новое заключение. Там я указал, совершенно недвусмысленно, что мозг Сладкова сильно поврежден. Что он неспособен к усвоению программы, не контролирует поведение и не обладает критикой своих поступков. Короче говоря, Сладков - олигофрен.
  Сладков мог бы выправиться, если с ним усиленно заниматься, пичкать его современными дорогими препаратами для развития интеллекта и памяти. Но я отрезал для него такую возможность. Не хватило меня... Куда мне педофила разоблачать! Кстати, разоблачение педофила, состоись оно в действительности, грозит поколебать православную веру. Своим расследованием я только докажу, как это уже не раз было до меня, решающую власть человеческих инстинктов. Никакая духовность не может утолить их. Арест Тоскина подтвердит примат плоти, главенство физиологии. Все еще раз увидят мерзость человека. Тем самым, будет снова поколеблена вера, ослаблено и так уже дышащее на ладан христианство.
  
  Врачебная поденщина шла своим чередом. Одного за другим привозили в интернат бедных, несчастных, замученных детей. И что интересно, ни один из них не проявляет внешних признаков горя. Напротив, они, словно сопротивляясь судьбе, ведут себя надменно, агрессивно. Если что-то и напоминает о глубоко запрятанном страдании, так это прорывы грубости: они выбегают из комнаты на любое, даже обычное замечание, кидают чашки об пол, хлопают дверьми.
  
  Иван Янов с умным, тонким лицом, мог бы стать актером. Но его привезли в интернат. Мать убили. Где, как - неизвестно. Отец умер - от инфаркта, якобы. Умер в тот момент, когда Ваня только родился, не увидав сына. Мальчик любил маму. Гулял с ней. Убили ее, когда ему исполнилось семь лет. Его отвезли к дяде, где за провинности били, выгоняли из дома на улицу, не давали есть. Воспитывали, так сказать. Потом бабка по линии матери забрала его к себе. Он пошел в школу. Начал посещать балетные танцы. Делал там успехи, выступал в концертах. Он танцевал в паре с девочкой, и довольно неплохо. Вскоре отец девочки забрал ее из танцевального кружка. Вова остался один. Он не соглашался ни с кем танцевать, и его отчислили. Очень сильно скучал он по маме. Вся комната была увешана ее фотографиями. Мальчик ходил на могилку, убирался там, приносил цветы. Школьная успеваемость снижалась. Я думаю, причиной тому был сильный стресс. Маленький человек не способен переработать все горе, выпустить душевную желчь наружу. Она точит изнутри его мозг. Пришлось перевести Ваню в санаторную лесную школу. А там он пуще начал конфликтовать. Кидал вещи на пол, хлопал дверьми педагогических кабинетов. Друзей у него не было из-за ершистости характера. Ване провели комиссию и определили в наш интернат - для задержанных умом детей.
  
  Карпова Лена с пяти лет страдает эпилептическими приступами. Тогда, в пять лет, она вдруг стала замирать, ронять ложки и чашки. Потом прибавились судороги в конечностях. Припадки продолжались несколько лет, затем наступила лекарственная ремиссия. Ей подобрали схему приема таблеток, судороги прекратились. Но вот отпечаток на личности остался. Девочка возбудима, обидчива, драчлива. Сначала она жила с родителями и бабушкой. Мама работала в пельменной. Биологический отец видел дочь редко и ничего ей не давал, кроме дешевой одежды и сладостей.
  Лена стала постоянно жить с бабушкой, которая сделалась ее опекуном. Несколько лет припадков привели к тому, что у девочки снизилась мозговая способность, и ее перевели в компенсирующий класс. Но все таки она оставалась дома. Она бы там и жила, если бы не ее возбудимость. Бабушка говорит что-то о еде, заставляет поесть, убрать тарелку, купить хлеба, заправить постель, - а Лена взрывается, ругается, толкается, бьет посуду. И вот терпение бабушки лопнуло, и она приняла решение отказаться от опекунства. Следовательно, путь девочки теперь один - в интернат. Лена приехала к нам. Она сидела передо мной и рассказывала о своей жизни. Она обещала мне не драться и не курить.
  Воспитатель была испугана тем, что у Лены эпилепсия, и она взрывается неудержимой злобой. Я успокоил воспитательницу, посоветовав в момент ярости переключить внимание девочки и дать ей возможность руководить другими детьми. Это придаст ей ответственности и уверенности в себе. Как-то проходил субботник по уборке территории. Лена вначале трудилась, подметала поляну от залежалых прошлогодних листьев, но вскоре устала. И сказала, что у нее болит спина, бросила грабли на землю и начала ругаться. Педагог переключила ее внимание, сказав, что у двух маленьких девочек с утра болит живот и необходимо дать им лекарство. Лена вызвалась помочь. Она принесла лекарство. Потом педагог назначил ее главной по уборке.
  - У меня сердце прихватило, я посижу на лавочке, а ты проследи, чтобы все было чисто убрано.
  Лена все молча сделала.
  
  Она прожила в интернате довольно спокойно ровно месяц. Затем началось обострение. Видимо, в силу органического повреждения мозга, ей не хватало адреналина, и она старалась его повысить: на ночь ела растворимый кофе. Лена брала его ложками, жевала и проглатывала. Другие девочки следовали ее примеру. На уроках Лена отказывалась решать задачи, жаловалась на усталость, требовала отдыха. Ей делали замечания. Как-то она вышла из класса, легла на кушетку в коридоре. Педагогов, пытавшихся призвать ее к порядку, она грубо отталкивала:
  - У меня астения.
  Было также замечено, что Лена кричала через забор проходящим мужчинам непристойности. Как у многих детей с органическим поражением мозга, у Лены отмечался ускоренный выброс половых гормонов и, соответственно, рост вторичных половых признаков. Я знал, что администрация интерната будет оказывать на меня давление с целью помещения Лены в психушку. Время шло к лету. Дети поедут в оздоровительный лагерь. И уж, конечно, воспитатели жаждали избавиться от шумной, неуправляемой Лены.
  Директор говорила со мной с той долей наглости, которая позволяет начальству диктовать условия.
  - Я не вмешивалась в ваш лечебный процесс, хотя...
  - Вы же знаете, я всегда действую по инструкциям всемирной организации здравоохранения.
  Мне был знаком этот психологический прием: сразу же выставить непроходимую стену. Всемирная организация, попробуй, поспорь!
  - У меня к вам нет никаких претензий. Но, вероятно, можно поместить ее в больницу. И педагоги говорят, что она возбудима...
  - Ваши педагоги - сексоты. Свою неумелость они стараются оправдать ссылками на психическое расстройство ребенка. Поймите, я не могу выполнять роль жандарма. Не могу на каждый чих ребенка отвечать уколом нейролептика. Это бесчеловечно!
  - Ну, тогда забирайте Карпову к себе домой, если вы такой сердобольный.
  
  На следующий день мне позвонили из отдела кадров и сказали, что с меня снимают тридцать процентов доплаты к должностному окладу. Поводом было - общее снижение финансирования. Но дураку ясно, подобное решение связано с моей строптивостью. А мне очень хотелось получить отпускные в полном объеме. И я сдался. Есть такая теория: вступая в борьбу, надо взвесить цели и затраты. Стоит ли? Я сдался, отошел в сторонку. То есть, я написал для Карповой направление на госпитализацию в психушку. Это не было преступлением с моей стороны. Карпова, разумеется, больна, агрессивна, что определяет повод к стационированию. Но я мог упереться, и девушка поехала бы отдыхать в оздоровительный лагерь. Кто знает, возможно, это было бы для нее лучшим выходом? Она бы почувствовала доверие к себе, исправилась. Ведь что она может противопоставить диктатуре взрослых? Только импульсивный, жалкий в своей грубости и нелепости протест. Прояви взрослые чуть - чуть доброты, и Карпова могла бы стать лучше. Но никто не хочет тратить душевные усилия.
  Преданных мною воспитанников - Сладкова и Карпову повезли в дурку.
  - Я больше не выдержу там, - сказал Сладков.
  - Давай убежим, - предложила Карпова.
  - Нельзя, - объяснил Сладков. - Окна наглухо закрыты, а прогулок в этой больнице нет.
  В машине они вместе запели:
  
   Что тебе снится, наша больница
   В час, когда утро встает над Москвой
  
  В приемном покое Карпова стала кричать, падала на пол, пыталась убежать. В этом долгом припадке отчаяния она внезапно остановилась, посмотрела мне в глаза и спросила, с той наивностью, которая полоснула в сердце:
  - Зачем вы меня кладете в дурку?
  
  В этот момент мне надо было сказать правду, чтобы остаться честным с самим собой, преодолеть собственное малодушие, мелочный денежный расчет. Если бы я сказал ей: да, ты права, это моя ошибка, ты скоро выйдешь отсюда - если бы я это сказал, то был бы честен и спокоен. Но я сказал ей другое, только притворяясь, что забочусь о ней:
  - Тебе необходимо обследоваться, сделать энцефалограмму...
  Снаткина сообщила мне, что ей удалось вернуть тридцать процентов к моему окладу.
  - Вы довольны? Почему вы не рады?
  - Да, так... Напоминает тридцать серебренников.
  - Какой вы пессимист.
  
  Мне позвонила мама девочки, двенадцати лет.
  - Я прочитала вашу книгу. Мне бы хотелось с вами встретиться.
  Речь идет о книге, вышедшей два года назад. Это была перепечатка моей диссертации, несколько отредактированная для широкого круга читателей. Объятый бризом тщеславия, я сказал, очень важно:
  - Хорошо, я согласен.
  И вот я их увидел: мама, худая, с красным от переживаний лицом и девочка, не по годам развитая. У девочки с десяти лет появились месячные, и к своим двенадцати она была полна, широкобедра. Она находилась в опасном переходном возрасте, явно не поспевая умом постичь всех изменений своего тела и бурлеска половых гормонов. В классе, где она училась, ее обзывали 'выскочкой' - за успешное пение в хоре, игре в школьных пьесах. Ксения училась в музыкальной школе по классу виолончели. Хорошо знала музыкальную гармонию, что и определило ее лидерство. Но жестокие сверстники ненавидели ее и обсмеивали. Она болезненно реагировала на обструкцию, зимой вообще не посещала из-за этого школу. Высказывала суицидальные мысли. Стала чрезмерно агрессивной; в школе кое-как сдерживалась, а придя домой, выплескивала всю злобу на родителей. Поводы были ничтожными - требования убраться в комнате, не сорить, есть аккуратно, сделать уроки. Она вспыхивала как сухой куст в жару. Отталкивала мать, могла ударить ее.
  Ксению воспитывали в строгости, ибо раздражительна она была уже с раннего возраста. Мать сдерживала агрессию дочери в детстве. А теперь дочь стала сильной и начала давать матери отпор. Та испугалась: нет ли у девочки психической болезни? Вечный вопрос: а нет ли тут шизофрении? При беседе Ксения показалась мне вполне адекватной. Мимика ее была очень живой. Она хорошо ориентировалась в культуре. Собиралась прочитать 'Войну и мир'. Я спросил ее, кто автор одноименной оперы. Она затруднилась ответить. Тогда я подсказал, что автор этот написал и 'Золушку'. Девушка тут же вспомнила Прокофьева. На просьбу назвать три заветных желания, она задумалась.
  - У меня их только два. Уйти из этой проклятой школы.
  - Это раз. Второе?
  - Чтобы вернулась бабушка. Она умерла.
  - Если ты останешься злой, душа бабушки не попадет к тебе в душу. Бабушка прилетает оттуда, - я указал пальцем вверх, - а дверь в твою душу закрыта злобой. И бабушка вынуждена будет покинуть землю. Так нельзя. Тебе надо соблюдать гигиену: если ты чувствуешь злобу на дальних подступах к душе, надо уйти в лес, включить музыку, сесть на лошадь.
  Я сказал маме, когда мы остались одни:
  - Странное впечатление произвела на меня ваша дочь. Понимаете, я много видел хулиганистых психопатов. Она - не такая. В ней явно присутствует духовность. Она знает музыкальную культуру. Беседует сейчас очень воспитанно. Откуда к ней пришла злоба, я не могу понять.
  И тут мама полностью мне открылась.
  - Я расскажу вам всю истину. Я никому об этом еще не рассказывала. Мы взяли Ксеню из детского дома, когда ей было полгода. Никто об этом не знает...
  - И она не знает?
  - Конечно, нет.
  - Я предпочел бы, чтобы вы сказали мне об этом сразу.
  - Я боялась. Видите ли, сейчас она временами бывает просто невменяемой. Мне уже начинает казаться, что она психически больна. Никаких сведений о ее родителях у меня нет.
  - У подростков возникают состояния буйства, неподвластные их слабому разуму. А ваша так называемая строгость только подливает масла в огонь.
  - Что же мне делать?
  - При виде начинающегося буйства уйти, сменить тему, переключить внимание на что-то другое. Что толку от вашей строгости? Вы ничего этим не добьетесь. Вы, верно, малодушно подумывали о том, чтобы снять с себя материнство. Расторгнуть материнские права, не так ли?
  - О!.. Вы заглянули мне в душу.
  - Ну, вот что... Мы не знаем, какая у нее наследственность. Но, чаще всего, родители таких детей - это алкоголики, опустившиеся типы. Теперь я понимаю, с чем именно она борется в своей душе.
  - С генами психопатии, что ли?
  - Возможно. И мне кажется, она может победить. Ваше воспитание не прошло даром. В Ксении много хорошего, доброго. Она образована, знает культуру, играет на виолончели. Вам не надо отчаиваться. О, если бы вы только знали, что становиться с теми детьми, которые остаются одни! У меня сердце обливается кровью, когда я вижу их в интернате. А Ксения... Она победит.
  
  Я подарил двум девочкам шоколадки, взяв с них обещание вести себя примерно, не драться. Прошла неделя, девочки старались быть хорошими.
  - Будете хорошо себя вести? - спросил я, довольный эффектом.
  - Если не забудем.
  - А что сделать, чтобы вы не забыли?
  - Делать нам подарки.
  Потом как-то, я зашел в их келью. Дети из их группы, один за другим, стали ко мне подходить и просить шоколадку.
  
  Ребята никак не хотели слушать православную воспитательницу. Та припасла для своего педагогического воздействия Псалтирь и зачитывала детям отрывки из него. Слушали ее минут десять от силы. Потом все понемногу начинали возиться, кривляться, бросаться карандашами. Воспитатель продолжала упорно читать. Однако после нескольких уроков она как-то сама занервничала.
  Мне она сказала:
  - Вы знаете, я не понимаю, отчего дети меня не слушают. Я пришла в интернат из массовой школы. Там Слово Божье всегда действовало на детей успокоительно. А тут...
  Я сказал:
  - Но тут они больные. У каждого из них родители алкоголики. Вы понимаете, что это значит? На зародыш в утробе матери постоянно действовал яд! Удивительно, как они десять-то минут выдерживают.
  - Нет, вы не правы. Вы все сводите к физиологии.
  - Где ваши глаза? - несдержанно произнес я. - Почему вы не замечаете простых вещей? Вот, взгляните на Кузнецова. Видите, какой у него череп? Он вытянут по длине и ширине. А на висках, взгляните сюда, сетка из вен. Это значит, он захлебывается водой, внутренней водой в своем черепе. Роды в подобных случаях всегда затяжные, с кислородным голоданием. Вы только представьте себе: зародыш недополучает кислород! Он от этого испытал сильнейший испуг! Ему весь мир с тех пор - чужбина. А вы удивляетесь, что они не принимают слово Божье.
  - Вы будто совсем забываете о душе, - горячилась воспитатель. - Об этой нематериальной субстанции, которая неподвластна воздействию алкоголя...
  
  Я тогда не стал длить наш разговор. Впрочем, что ж, раз она так уверена в своем даре, в способности изменить поведение сирот словом Божьим, - пускай делает это. И дай Бог, чтобы ей повезло. Я ведь тоже гипертрофирую. Она возвеличивает духовность, а я - роль биологических факторов. Если бы эти факторы все определяли, тогда бы и лекарства помогали лучше. Как бы не так! Таблетки, уколы действуют процентов на тридцать, не более. Огромна роль воспитания, воздействия социального окружения. А какое окружение у сирот: скотские родители, измученные бабушки, больные дедушки, нервные учителя. Да если эта педагог хоть что-то делает в области души, - спасибо ей. Правда, у меня возникли сомнения в ее искренности. На поверхности-то все мы честные, открытые, хотим добра. А что же мы прячем внутри себя?
  
  И очень скоро случай предоставил мне возможность открыть истинные мотивы педагога. Этот Кузнецов, с вытянутым черепом, стал по ночам раскачиваться. Симптом довольно распространенный, говорит о перевозбуждении мозга. Ночью, когда ослабляется тормозной контроль мозговой коры, двигательные импульсы выпирают наружу, и ребенок раскачивается. Совершая подобные движения, Кузнецов сползал к самому краю кровати и мог упасть на пол. От этого набожному педагогу приходилось самой не спать по ночам. В очередное утро она прямо набросилась на меня. Вероятно, прошедшая ночь была особенно трудной.
  - Я требую от вас, как от врача, принять самые решительные меры. Кузнецов шатается по ночам.
  - Виноват, что значит, шатается? Гуляет, что ли?
  - Он шатается на кровати.
  - Ах, он раскачивается... Знаете, это такой симптом.
  - Что?
  - Такой симптом. У него было трудное рождение, в утробе матери он перенес...
  - Ах, прекратите! - вскричала педагог. - Вы мне будете опять рассказывать про действие алкоголя?! Говорю вам, у него эпилепсия.
  - Да, нет у него никакой эпилепсии.
  - Откуда вы знаете?
  - Ему делали соответствующее обследование.
  - У него эпилептические припадки по ночам.
  - Ерунда.
  - Нет, не ерунда! - крикнула педагог. - Вы бы видели, что он вытворяет.
  Тут она крепко взяла меня за руку и потащила в келью. Там она прыгнула на кровать и принялась раскачиваться, будто она плыла по воде. Она стала красной, потной. Через несколько секунд она встала и посмотрела на меня.
  - Вот, что он делает.
  Я спросил:
  - И что же вы хотите?
  - Назначьте ему укол.
  - Для чего же?
  - Чтобы он спал, черт возьми.
  Так вот, оказывается, к чему была эта истерика.
  - У мальчика нет биологических оснований, чтобы назначать укол.
  - У него больной мозг.
  - Послушайте, вам не угодишь. То вы отрицаете роль биологии мозга, то ставите ее на первое место. Надо же быть последовательным. Определитесь, чего вы хотите.
  Конечно, я немного лукавил. Но уж очень легко она поддалась на мою вполне невинную провокацию. Ее лицо делалось, попеременно, то красным, то белым, потом оно стало мраморным.
  - Я ничего не хочу! - кричала она. - Я хочу только, чтобы меня ночью оставили в покое! И чтобы гении из психиатров дали ему лекарство! Если вы не сделаете ему укол, я приму меры! Я жаловаться буду!
  - Ах, вот оно что. Госпоже проповеднице очень хочется спать по ночам. Конечно, это святое право каждого человека. Только зачем надо было затевать эту хохму с духовностью.
  - Что?
  - Я говорю, комедия окончена.
  Кузнецов потом сказал мне, что 'мама' ночью кладет его спать на пол.
  Вот так их обращали! Так они постигали грамоту Божью. Соблюдают пост, стоят со свечками в храме, читают Псалтирь. Но по части духовности - вытоптано все.
  
  В полном согласии с известным законом, вскоре приключилось второе происшествие с участием проповедницы. Я назначил Вдовиной, девочке - негру, мягкий транквилизатор. Вечером с ней случился обморок. Она побледнела и долго не приходила в себя. Мы вызвали скорую помощь, и девочку отвезли в больницу.
  Утром следующего дня я проходил по коридору. Из медицинского кабинета послышались голоса. Я остановился и прислушался к ним. Говорили между собой наша новая медсестра и моя проповедница, испытывавшая ко мне, понятно, не лучшие чувства. Узнав, что у Вдовиной, после моих назначений, случился припадок, она очень обрадовалась.
  - Да, говорю же тебе, он совершил врачебную ошибку.
  Медсестра пыталась быть объективной:
  - Припадок может случиться неожиданно. Всякое бывает.
  - Да, не защищай ты его. Забыл что-то или неправильно назначил... Клянусь богом.
  - Не клянись, зачем ты...
  Я зашел в комнату.
  - Мне очень жаль, что я вошел уже после того, как здесь прозвучала самая гнусная клевета, подтвержденная к тому же лицемерной клятвой.
  - Милостивый государь, извольте взять свои слова обратно. Я поклялась богом и не могу лицемерить.
  - Я ничего не возьму обратно.
  - Перестаньте, - вступила сестра, - не надо. Мы и так уже наговорили много лишнего.
  - Я по-прежнему требую извинений, - настаивала педагог, прижимая к груди Псалтирь.
  - Хорошо, - сказал я. - Но у меня есть условие. Если я докажу вам свою правоту, вы сожжете... этот Псалтирь. Если вы не клеветали на меня, вам нечего бояться.
  - Но как вы докажете свою эту... правоту? - спросила педагог, и я видел, как трудно ей сдерживать волнение.
  - Очень просто, - ответил я. - Скоро должен прийти факс из больницы, где сейчас находится Вдовина. Там будет заключение. Оно и прольет свет. Вы согласны?
  - Да, я согласна.
  Медсестра удивленно и тихо произнесла мне на ухо:
  - Зачем вы...
  Я сказал:
  - Не мешайте ей. Лучше возьмите трубку. Кажется, идет факс.
  Сестра ответила на звонок:
  - Стартуем.
  Свиток заключения, выйдя из щели телефона, оказался в ее руках. Я тут же вырвал у нее эту бумагу.
  - Дайте мне, пожалуйста. Вот... Заключение: у больной впервые выявлены признаки эпилепсии.
  - У Вдовиной эпилепсия? - произнесла медсестра в раздумье.
  - Совершенно верно, - подтвердил я. - Не было никакой ошибки с моей стороны. Мой укол тут ни при чем. Неожиданная болезнь - эпилепсия, как и было сказано.
  
  Я медленно достал зажигалку, включил пламя и отдал ее педагогу.
  - Ну, что ж, прошу. Ну, что же вы? - спросил я. - Вы проиграли. Что, духу не хватает?
  Она замерла, не в силах зажечь страницы. Мгновенно побледнев, педагог рухнула в обморок. Сестра кинулась к ней с нашатырем.
  - Не беспокойтесь, - сказал я, выключив пламя зажигалки. - Она скоро очнется. От этого не умирают.
  Педагог довольно быстро пришла в себя и удалилась.
  Медсестра спросила меня:
  - Зачем вы ее обманули?
  - Обманул? - притворился я.
  - Конечно. Ведь я видела факс. Там ничего нет про эпилепсию.
  - Разумеется. У Вдовиной обыкновенная простуда. Поднялась температура, голова закружилась...
  - Зачем же вы ее обманули?
  - Для пущего психологического удара, слово 'эпилепсия' действует сильнее.
  - Ну, пусть она заблуждается, но она искренна. Мне кажется, вы поступили подло.
  - Возможно, но очень хотелось.
  
  Я приехал в психиатрическую больницу, чтобы договориться об изменении диагноза Сладкову. Тому органику, которого решили сбагрить в приют для слабоумных. Комиссия собиралась при больнице.
  - Вы знаете, надо совершить подлог? - откровенно объявил я председателю медико - педагогической комиссии, статной даме советской закалки.
  - Шутить изволите?
  - Нисколько. Я не стал бы беспокоить вас ради шуток. Ваша комиссия несколько раз уже устанавливала Сладкову... - Я повторил: - Сладкову... диагноз задержки. Но он сильно изменился, и теперь надо ставить не задержку, а слабоумие. Понимаете?
  - Вполне.
  - Надо изменить диагноз. Мелочь же, мелочь.
  - Посмотрим.
  - Насколько я знаю, с вами говорила наш директор. Секретарша привозила вам йогурт.
  - Будем решать.
  - Два ящика.
  - Постараемся, - с фальшивой строгостью сказала дама. - Сильно достал вас этот шалопай?
  - Ну, да, йогурт натуральный, молоко с фермы 'Данон'.
  Настал день комиссии. В кабинет ввели Сладкова. Стали проверять у него абстрактное мышление. Дело в том, что наличие или отсутствие способности к абстрагированию, во-многом, и определяет диагноз.
  Его спросили:
  - Чем отличается птица от самолета?
  - У самолета крылья серебристые, - ответил мальчик, - а у птицы - черные.
  - Абстрактное мышление нарушено, - констатировала председатель.
  Мальчика еще спросили:
  - А чем отличается луна от фонаря?
  - Фонарь похож на стакан, а луна - на мячик.
  Комиссия ахнула.
  - Ну что ж, ясно все, - сказала председатель. - Он совершенно лишен абстракций.
  - Лишение абстракций - признак олигофрении, - произнес я меланхолическим тоном.
  - А вы неплохо учились психиатрии, коллега.
  - Можно я немного поговорю с ним?
  - Пожалуйста.
  Я попросил Сладкова:
  - Прочитай какой-нибудь стишок.
  Мальчик вспомнил:
  - Ленинградцы, дети мои.., - произнес он и запнулся в напряжении памяти.
  - И это все? - спросила дама.
  - Дальше не могу.
  Я спросил:
  - Скажи, почему автор называет так много людей своими детьми? - спросил я Сладкова.
  - В дни страшной блокады, когда была война, все были родные, - объяснил мальчик.
  Председатель поспешила удалить Сладкова:
  - Хорошо, ты свободен. Иди в коридор.
  Когда Сладков вышел, председатель спросила:
  - Ну, вы довольны, коллега?
  - Разве вы не видите, что этот мальчик способен понять абстракцию?
  Председатель сказала:
  - Не будем тратить наши силы на олигофренов, вы согласны?
  Собственно, что я взъярился? Вдруг обнаружил, что мальчик способен к абстракции? Но ведь я уже заранее его предал. Чего теперь-то кулаками махать?
  - Я согласен.
  - Ну вот, и отлично. Однако я вас не понимаю: вы же сами просили изменить ему диагноз! Ну, так радуйтесь. Разница в формулировке такая маленькая, а последствия такие нужные для вас, не так ли? Давайте по пятьдесят оранжевого на дорожку, а?
  В самом деле, отчего я стал протестовать?
  Председатель достала бутылку коньяка, разлила по рюмкам. Мы выпили. Она заговорила:
  - Хотите анекдот? Вовочка написал на доске: 'У меня большой член'. Пришла училка, прочитала эту фразу и сказала: 'Всем выйти из класса, кроме Вовочки'. Ученики вышли, стоят в коридоре, ждут. Через пять минут выходит Вовочка и говорит, застегивая ширинку: 'В нашем деле главное - реклама'.
  
  Я остался доволен своим трюком с шоколадками, с помощью которых задобрил дерущихся девочек. Но, как всегда бывает в подобных случаях, я рано праздновал победу. Не прошло и недели, как девочки взбунтовались. Одна из них, Колузатова, каталась на самокате. Какой-то мальчик его отобрал. Она догнала обидчика, сбила с ног и стала лупить. От этого случая потянулась вереница ее дурных проступков: грубила учителям, бросала на пол ручки, не засыпала на ночь, будила соседку. Я подошел к ней и сказал:
  - Тебе чего больше хочется: укол или шоколадку?
  - А вы как думаете?
  - Шоколадку, конечно.
  - Спасибо.
  Я дал ей шоколадку. Она покорно приняла ее. Даже сказала, что будет есть ее по чуть-чуть, чтобы на много хватило. Потом она подошла ко мне и сказала:
  - Хотите, чтобы я всегда вела себя хорошо?
  - Конечно.
  - Тогда дарите мне просто так что-нибудь. Не потому что я хорошо себя веду, а просто так. А то получается, я как лошадь, встаю на задние ноги - получаю сладости, а когда падаю, мне грозит укол.
  - Я тебя понял. Только ты не обижайся на меня. Даже если ты лошадь. Кошки и лошади - самые чистоплотные животные.
  
  Приехала опекунша эпилептички Карповой, ее бабушка. Ей за шестьдесят. Она плотная, с крепким, мужским носом, на котором виден небольшой шрам.
  - Она меня бьет, ворует деньги. Я с ней жить не могу.
  Бабка подтвердила свое решение расторгнуть опекунство и ушла. Девочка оставалась в своей комнате. Я поглядел на нее, и у меня до болезненной тоски сжалось сердце.
  
  А вскоре произошло противоположное событие. В интернате полгода жил Вова Штиль. У него умерла мать. Отец пропадал неизвестно где, да и не был никогда официально зарегистрирован как родитель. Бабушка мальчика, по линии матери, оформила опекунство. Приехала его забирать домой. Мальчик жил в интернате нелюдимо, не общался с детьми. Бабка мне рассказала, что мать умерла на его глазах. У нее будто бы оторвался тромб, и она скончалась быстро. Ее увезли из дома уже мертвую.
  - Вова после смерти матери долгое время смеялся и пел песни. Конечно, он не мог понять, что мама умерла. Он ее очень любил. Я его забирала из садика, он рвался домой и ждал маму. "Где моя мамочка"? Когда она умерла на его глазах, он не мог это вынести и стал петь песни и смеяться. Вова не любил ходить к ней на могилку. Он, как правило, оставался в машине, только готовил для нее цветы. А здесь, у вас в интернате, мальчик стал нелюдим и грустен. Я его заберу. А еще Вова тут познакомился с наркоманом Гришечкиным. Тот показал ему пипиську и сказал, что она у него длинная. Тогда мой внук вынул свой член и очень испугался, что он короткий. Он пожаловался мне, а я треснула его по голове и сказала, что все придет в свое время. И у тебя тоже будет длинный. Нет, с наркоманами нельзя общаться. Это быстрая гибель всерьез.
  
  Мама привела своего сына, девяти лет. Тот был агрессивен, изводил мать требованиями: купить игрушку, вкусные продукты, одежду. Только при согласии матери, успокаивался. Если мать проявляла малейшее колебание, Славик начинал драться, ложился посреди комнаты на пол. Ему назначали много лекарств от агрессии. Они, по большому счету, не действовали. Собственно, тут налицо - результат дисгармонии семьи. Отец исчез, как водится, 'по несходству характеров'. Получается, мальчика воспитывают мама и бабушка. Что они могут противопоставить растущей личности андроида?
  - Почему же не действуют лекарства? - недоумевала мать.
  - Да, они и не могут действовать. Они не способны изменить замашки его личности. Единственный совет: не выполняйте слепо его требований.
  - Но он начинает драться. Уже в школе, когда я забираю его, он орет на меня, требуя новой покупки. Даже незнакомые дети меня жалеют. Дома - просто ад.
  Я посоветовал:
  - Не придите разок домой. А по телефону скажите: выполни сначала мои требования, потом я приду. Потерпите. Переживите его реакцию. Иначе он окажется клиентом психиатрических больниц.
  Мне казалось, я убедил ее. Но тут ее глаза потускнели, она механическим голосом произнесла:
  - Выпишете, пожалуйста, лекарство.
  Я выполнил ее просьбу, и мне стало грустно. Ведь я же знал, что лекарство не поможет.
  Уходя, мама произнесла только одну фразу:
  - Я сама не смогу.
  Может, она и права. Рискованно это. Я подумал о том, что в каждом ребенке есть, как говориться, что-то героическое. Да, вся его короткая жизнь... Им приходится нести на себе груз многих пороков взрослых, и как они не надрываются при этом - одному богу известно!
  
  Пришла ко мне мама с пятилетней дочкой. Дочку зовут Анжелика Рейес Альмирес. Мама хотела посоветоваться. Дело в том, что на протяжении пяти лет, как она родила ребенка, в доме не прекращаются распри. Живут они с дочкой в комнате. В другой - проживает бабка и родная сестра. Бабушка Анжелики ненавидела своего мужа, и теперь переводит эту прошлую ненависть на дочь и внучку. Маленькая девочка чем-то напоминает бабке ее бывшего 'негодяя'. Ну, а родная сестра действует заодно с матерью в надежде заполучить комнату. Как, скажите, в этом бульоне из ненависти может существовать ребенок? Конечно, девочка стала нервной, возбудимой, агрессивной. Бабка написала заявление в суд, требуя привлечь свою дочь к ответственности. Якобы она науськивает внучку, провоцирует ее на агрессию против бабушки.
  - Что же мне теперь делать? - спросила у меня мама Анжелики. - Написать на них встречное заявление?
  - Если вы будете судиться, ваша дочь подвергнется еще большему стрессу.
  - Они хотят нас выжить... Неужели, мне придется отдать девочку к вам в интернат?!
  - Знаете что, - сказал я, - обратитесь-ка вы к детскому омбудсмену. - Увидав на лице Альмирес недоумение, я пояснил: - Это человек, который защищает права детей.
  Телефон в интернатском кабинете Двойкина не отвечал. Секретарь директора сообщила, будто бы омбудсмен сейчас у себя в городской конторе. Главный офис Двойкина находился где-то в районе метро 'Профсоюзная'.
  - Поедем-ка к нему, - решил я. - Мне как раз по дороге.
  Через час мы оказались на месте, у офиса с вывеской: 'Адвокатская контора Двойкина'. Соседнее с конторой крыльцо вело в ресторан 'Двойкин'. Какое милое соседство!
  - Давайте пообедаем, - предложил я.
  Зальчик ресторана был мягко освещен лампочками в виде свечей. За столиками мирно беседовали посетители, бывшие, вероятно, адвокатами и их клиентами. Черт возьми, неплохо придумано: обсуждать все проблемы в ресторане, а рядом, в конторе, оформлять сделки.
  Сначала мы накормили девочку.
  - Пора действовать, - сказала Альмирес. - Вы посидите тут, с Анжеликой, а я пойду искать Двойкина в адвокатской конторе.
  - Вы не там его ищете.
  Я велел моим спутникам заканчивать трапезу, а сам направился в служебное помещение ресторана. Там, в длинном коридоре, я увидал массивную дверь с позолотой и вошел туда. Интуиция не подвела меня: омбудсмен сидел тут и просматривал бумаги. Он поднял на меня взгляд поверх очков и сказал, предваряя все вопросы:
  - Здесь меня не отвлекают. Только тут и можно позаниматься с бумагами. А вы все же догадались, где меня искать.
  - У вас еще и ресторан?
  - Ну, простите, деньги никто не отменял.
  - Это верно, но... как-то становится страшновато. Если уж омбудсмен, не стесняясь, занимается ресторанным бизнесом, то я просто и не знаю!
  - А почему 'не стесняясь'? Откуда вы знаете?
  - К вам старушки ходят за внуков просить и не знают, кто вы на самом деле.
  - Воспитываете? Бесполезно. Какое время на дворе - таков мессия. Нельзя быть целкой в бардаке.
  - А вы - с переоценочкой, господин... Как вас теперь называть?
  - Что в имени тебе моем... По-моему, верно сказал поэт. Ну, поругали и хватит. Вы же пришли сюда не за этим?
  - Не за этим.
  Я рассказал ему историю Альмирес. Потом предложил единственный, на мой взгляд, выход из положения:
  - Может, ходатайствовать о квартире для них, или, хотя бы, о комнате? Им надо уехать от бабки. Жить им с ней более невозможно.
  - Такая волокита начнется, уверяю вас, - ответил Двойкин. - Они не дадут.
  - Кто это они?
  - Волки из муниципалитета. Горло перегрызут за деньги, вы разве не знаете?
  - Тогда, может, купить ей жилье, из фонда какого-нибудь детского.
  - Нельзя.
  - Почему?
  - А вы представляете, что будет, когда в нашу благотворительность поверят все? И когда они все ринутся ко мне! Все эти мамы - одиночки, страдающие алкогольной зависимостью. И не за комнатой, а за квартирой. Помните у Бродского: 'Там одиночка - мать выводит дочку в скверик...'.
  Мне казалось необходимым сделать последнее усилие, чтобы переломить негативное отношение омбудсмена к этой проблеме.
  - Я вас прошу, посмотрите на них, - сказал я. - Они не могут оставить вас равнодушным! Пойдемте в зал, на несколько минут!
  - Зачем идти в зал?
  Двойкин вывел на свой компьютер картинку ресторана с минивидеокамеры.
  - Где они?
  - За столиком, у окна.
  - Сейчас увеличим...
  - Разве вам их не жалко. Подумайте, не говорит ли вам что-нибудь ваша совесть?
  Двойкин остановил свое внимание на матери и дочери Альмирес. И это было единственным моим успехом. Через несколько секунд он сказал:
  - Допустим, они получат какое-то жилье. Так ведь сразу же и продадут за выпивку. И снова ко мне?! Дашь им комнату, они потребуют квартиру. Купишь однокомнатную, они затребуют двухкомнатную. Стоит только начать.
  - Ну, хорошо. Последняя просьба. У девочки есть отец. Он сейчас работает в Мексике.
  - Это далеко.
  - Далеко.
  - Я его туда не посылал.
  - Девочка его любит. Ей было бы хорошо с ним. Мама хотела вылететь к мужу, но у нее нет денег на билет. Дайте ей денег. За это в будущем вам многое проститься.
  - Сказки рассказывайте сироткам.
  - А вы жестокий циник. Впрочем, не припомните, господин защитник, не пропадало ли у вас что-нибудь в последние дни?
  - Вы тоже..?
  - Да, тоже.
  - Покажите документы.
  - Из Палермо?
  - Вы - мерзавец!
  - Документы в надежном месте. Я не дурак, чтобы держать их у себя.
  - Ваша поза нелепа. Меня все равно не экстрадируют, неужели вы не понимаете? Хотите знать, чем все кончится? Извольте. Несколько клоунов-правозащитников падут жертвой автомобильной аварии, итальянский следователь умрет от внезапной болезни, два-три дурака в нашем правительстве лишаться своих мест - это максимум, на что вы можете рассчитывать.
  - Может быть, вас заинтересуют махинации с квартирами в нашем интернате... Я могу кое-что рассказать.
  Двойкин слегка сдался:
  - Хорошо, пришлите мне ваши соображения по почте. Я посмотрю.
  - Что же делать Анжелике Альмирес?
  - Я нищим не подаю.
  
  Гришечкин уже несколько раз лежал в наркологической клинике. Он отовсюду сбегал: из интерната, из больницы. Жил у знакомых. Недавно он вновь убежал. На него, как всегда, подали в розыск. Я предположил, что он скрывается у Вовы Штиля, которого забрала накануне бабушка. Мы туда поехали с социальным работником - девушкой недалеко за двадцать. Пришлось подежурить несколько часов у подъезда.
  Стояло лето, а зябко!
  - Вы где учились? - спросил я соцработника.
  Девушка, недавняя студентка, ответила:
  - В Московском университете.
  - Не думали, что придется вот так дежурить у подъезда сироты, ожидая увидеть его друга - наркомана?
  Социолог, не без легкого колебания, согласилась со мной:
  - Да, судьбу не обманешь. Она тебя обманет, а ты ее нет.
  - Признайтесь, видели себя каким - нибудь... завотделом крупного банка.
  - Был такой грех. Смотрите, кажется, мы дождались.
  Появился, наконец, Гришечкин. Мы кинулись к нему. Применили пару приемов и скрутили. Девушка проявила знание способов драки.
  Гришечкин взмолился:
  - Он все равно не курит. Я ему предлагал бесплатно, он не берет.
  - Ах, ты, сволочь, наркоманская! - крикнула девушка, доставая из его кармана пакетик с травой. - Сам сдохнешь, так еще и других за собой тянешь! Будь моя воля...
  - Что бы тогда? - нагло спросил Гришечкин.
  - Убила бы, - произнесла социолог.
  - Да, ты меня и обыскивать не имеешь права, - заявил наркоман.
  - Ладно, вали отсюда, - вмешался я. - Иди в автобус. И моли бога, чтобы я не сразу отправил тебя в больницу.
  Мы поднялись к Вове. Его бабушка угостила нас чаем. Социолог поинтересовалась у мальчика:
  - Почему ты встречаешься с отбросами общества? Ведь ты можешь сам наркоманом стать?
  - Нет, мне это не грозит, - твердо сказал парнишка.
  - Откуда ты знаешь? Думаешь, ты сильнее его?
  - Я знал любовь матери, а он - нет.
  Девушка едва заметно пожала плечами.
  
  Мы возвращались обратно.
  - Как вы думаете, а существует она? - спросила девушка.
  - Кто?
  - Энергия любви.
  - Классики уверяют, что существует. И Фрейд, и Юнг, и Шопенгауэр и многие другие.
  - Вот мы с вами сегодня сотворили благое дело, - размышляла социолог. - Мы сегодня с вами - победители!
  - Да бросьте, какие мы с вами победители! Гришечкин - несчастный, его ждет скорая смерть от алкоголя и наркотиков. Вова Штиль глубоко ранен смертью своей матери. Нескончаемый невротик, он будет идти по жизни, неся тяжкий груз познания. Долго идти...
  - А почему не вечно? - спросила недавняя студентка.
  - Вы будете по - прежнему мечтать о теплом местечке в банке, а мне... Мне грустно.
  - Тогда приходите завтра на концерт. Наши поют.
  - Приду, пожалуй. Прямо, музыкальный интернат какой-то. Вы, конечно, знаете бывшую воспитанницу Ольгу Либерову, ныне звезду оперной сцены.
  - Разумеется, я знаю ее. Она помогает нам в организации концертов. Наверное, она завтра тоже будет.
  - Значит, придет и Тоскин.
  - О, православный меценат!
  - Вы это серьезно? - спросил я.
  - Что именно?
  - Вы так проникновенно о нем сказали. Вы верите в его искренность?
  - Безусловно.
  - Вы шутите?
  Социолог казалась мне неглупой.
  - Не пытайтесь уверить меня, в том, что вы ничего не знаете...
  - Что я должна знать?
  - Вы знакомы с Альбиной?
  - Медсестрой, которую уволили? Так, шапочно. А что это вы туманно намекали про Тоскина?
  - Да, нет, ничего. Просто я анализирую некоторые связи, существующие в интернате.
  - Интересно! И что же вам удалось выяснить?
  Я тут же подбросил поленце в костерок ее интереса.
  - Ну, вот, опекание Тоскиным юных дарований, например. Впрочем, это мало кого заботит, я вижу.
  - К чему эти пошлые намеки? Богоугодное же дело. Духовное воспитание. Я благодарна Тоскину. Он рад тому, что...
  - Да, нет, он другому рад.
  - Слушайте, коллега, вы говорите что-то очень странное.
  - Вы полагаете? А я так не думаю. Но... Уже поздно, я вас совсем заговорил.
  Было ветрено, темно. В разговорах и философских спорах не согреешься. Интернатский автобус, доставивший нас в этот отдаленный район Москвы, уехал с Гришечкиным. Я предложил созвониться с Альбиной, жившей тут недалеко, и зайти к ней - немного погреться. Та оказалась дома и пригласила нас.
  
  Социолога звали Марина. В такси она спросила меня о Тоскине.
  - Ну, хорошо, я постараюсь объяснить... Мы едем с вами к Альбине, медсестре. Бывшей нашей сотруднице. Ну, вы знаете. И вот эта Альбина недавно все мне открыла. Оказывается, Тоскин обхаживал Ольгу Либерову, когда она была еще маленькой девочкой.
  - Хотите сказать, тут не без 'католического' влияния? - спросила Марина.
  - Пожалуй, подойдет и такой эвфемизм.
  Неужели, Марина, наконец, все поняла и обозначила порок педофилии, известный на примере католических священников!
  - Язва порока, как говориться, - уточнила социолог.
  - Да. Вот только лечить эту язву никто не собирается.
  - Сколь точны ваши сведения? Тоскин - уважаемый человек.
  - Да, он известен - православный телеведущий, режиссер, меценат.
  - Вы хотите вступить на тропу войны?
  - Кажется, нам сюда, вот по этой тропинке.
  
  Альбина охотно приняла нас. Мне показалось, что она сильно скучала одна в своей, недавно купленной квартире. Мы расположились на кухне и стали пить чай. Потом я вышел на улицу. Пахнуло вечерним ветром, и мне захотелось прогуляться, благо свежий, ароматный вечер, манил рецепторы легких. Я немного побродил у домов, добрел до сквера, вышел к речному берегу. Тут я увидал проезжавшую мимо полицейскую машину. Она подъехала к дому Альбины и остановилась за углом.
  Когда я вернулся, то на кухне увидел Альбину, социолога и полицейского.
  - Может, ты сам представишься? - обратилась к полицейскому Альбина.
  - Капитан Ариевич.
  - А, тот самый Паша Ариевич! - сказал я. - Вы присматриваете за скинхедом Медниковым.
  - Послушайте, я ничего не понимаю, - произнес капитан растерянно. - Вы знакомы с Альбиной?
  - Это же наш доктор! - уточнила хозяйка.
  - Мы мало еще пересекались, - сказал капитан. - Ну, и ладушки. Ну, я пошел?
  Я остановил Ариевича:
  - Нет, подожди. Надо обсудить важный вопрос. Мы просто обязаны сказать друг другу правду. Хватит намеков. Мы все догадываемся, что Тоскин совершает развратные действия в отношении малолетних воспитанниц интерната. Мы прекрасно знаем, - не так ли? - что рядом с нами совершается злодеяние, но не можем дать ему достойный отпор, наказать развратника.
  Паша спросил:
  - Значит, по-твоему, мы должны разоблачить Тоскина?
  - Конечно!
  - Но ты понимаешь, чем это нам всем грозит? Надо ли еще раз напоминать о том, какое положение занимает Тоскин?
  - Да, мы все знаем, что он православный телеведущий, патриот...
  - И ты всерьез полагаешь, будто мы сможем начать против него военные действия? - спросил капитан.
  Я сказал:
  - У нас живет Влада Чернова.
  - Знаю, - вспомнил Ариевич, - Тоскин положил на нее глаз. Артур Медников признался, что знает об этом.
  - Так чего же тебе еще надо? - недоумевал я.
  - Следить за Тоскиным только на основании слов скинхеда?
  - Что ты думаешь, по этому поводу, Альбина? - поинтересовался я. - У тебя такой задумчивый вид.
  - Вообще-то я собиралась поужинать и лечь спать. Завтра тяжелый день.
  Мне было трудно ее понять. Ведь она сама призналась мне в своем знании тайн интерната. Отчего же теперь Альбина всячески старается увильнуть от сути разговора?
  - У тебя есть отличная возможность проявить гражданскую позицию.
  - Начать борьбу с педофилией Тоскина?
  - Скажи, хотя бы, что ты об этом думаешь! - взмолился я.
  Альбина продолжала упорствовать:
  - Надеюсь, я не сижу на скамье подсудимых и не даю показания?
  - О, пожалуйста, мне тоже интересно, - попросила Марина. - Давайте выясним все до точки, раз начали.
  - Хорошо, ты уверен, что действительно хочешь знать правду? - поинтересовалась у меня Альбина.
  - Конечно.
  - Ну, что же, я могу сказать все, что думаю о Тоскине. Мне кажется, что он просто чмо.
  - И это все?- спросил Паша.
  - А разве этого мало?!
  - Но что ты думаешь делать? - переспросил капитан.
  - Не знаю, надо ли что-то делать...
  - Тоскина необходимо разоблачить, - сказал я.
  - Ты хоть понимаешь, с кем связываешься? - раздраженно произнесла Альбина. - Какое положение он занимает? Какими возможностями располагает?
  Возмущение охватило все мое сознание.
  - Значит, ты предлагаешь просто смотреть и ждать, как этот упырь совращает малолетних. Ты это предлагаешь? Ты предлагаешь спокойно наблюдать его проповеди по телевизору о христианских ценностях?
  - Так, - вмешался Паша, - постойте. Давайте разберемся. Что мы имеем, так сказать, реально? Мы знаем об интересе Тоскина к малолетним воспитанницам. Эти сведения получены от Медникова.
  Альбина сказала:
  - Единственный взрослый человек, который может пролить свет на это дело, - певица Либерова. Но она очень обязана Тоскину своей карьерой. Захочет ли она подвести своего благодетеля?
  Наш разговор затухал в тупике несуществующих улик. Я открыл все свои знания. Рассказал о предстоящей утехе Тоскина.
  - Готовится чудовищная акция. В самое ближайшее время Тоскин должен быть в сауне вместе с Владой Черновой.
  - О, боже! - воскликнула Альбина.
  - Постойте, - вмешался Паша, - но ведь это и будет прямым доказательством тяжкой вины Тоскина.
  - Верно, - согласился я.
  - Но мы не знаем места преступления, - произнесла Марина.
  
  Либерова согласилась - таки мне помочь. Как бы не оправдывала она своего благодетеля, судьба маленькой Влады трогала ее сильнее. Сегодня утром мы осуществили хитроумный план. Ольга вызвала Тоскина на свидание, уточнив, что ей важно увидеть любовника в какой-либо из трех ближайших дней. Телеведущий сказал, что может встретиться в любое время, кроме завтрашнего вечера. Вот и все! Теперь ясно время. Завтра состоится концерт в интернате. Значит, после концерта Тоскин отправиться в сауну. Надо будет следить за каждым шагом упыря.
  
  Наступил день концерта. В двенадцать часов весь интернат собрался в актовом зале слушать хор. Предстояло первое исполнение симфонии композитора Медникова. Его предваряло собрание педагогов и воспитанников. За столом президиума сидели Снаткина, Двойкин, Тоскин, Медников и отец Валентин.
  Тоскин сказал первым:
  - Сегодня растет количество людей, которые теряют интерес к гламуру и обращаются к сущностным смыслам. Россия является ядром нового мира. Именно в том месте Вселенной, где мы все с вами проживаем, вернее, где нам выпало счастье жить, - именно тут формируются основные смыслы жизни. Россия - ближе всех к богу. Везде снуют международные фонды, навязывают гламур и попсу. Они неуклонно, по плану мирового правительства, снижают культурный уровень нашего народа. Мы до сих пор не можем прийти в себя от кошмара Сороса. Зачем они к нам лезут? У нас самые большие на планете запасы меди, аллюминия и пресной воды. Но я буду бороться за Россию. Из-под крышки гроба я буду кричать: "Слава России!". Наступлению либерального дьявола мы должны противопоставить высокую стену духовных песнопений. Одно из таких песнопений вы сегодня услышите.
  Потом директор предоставила трибуну композитору Медникову.
  - Я счастлив, что премьера моей оратории состоится сейчас, здесь, у нас, в интернате. Ее исполнят наши воспитанники. Конечно, мы обязаны защитить нашу культуру от тлетворного влияния, от тех, кто, загнивая сами, тянут нас за собой. - И тут Медников неожиданно заговорил совершенно о другом: - Странно, правда, что в интернате живет мальчик Артур, у которого фамилия такая же, как у меня. Думал ли кто - нибудь из вас об этом совпадении? Мы в ответе за тех, кого приручили. Прости меня, Артур. Не одолел я целого пути. Не выдержал. Сил не хватило...
  Снаткина и Тоскин стали жарко шептаться меж собой. Потом Тоскин вышел к трибуне и повел композитора за руку к выходу.
  - Ему плохо. Откройте окна! Принесите воды!
  Медникова усадили в кресло.
  Пришла очередь отца Валентина.
  - Все мы знаем, что нас окружают враги истинной культуры, - начал священник. - Охваченные тлением, они, подобно ядовитому газу, сочатся к нам. - Он остановился, помолчал несколько секунд и продолжил уже другим, явно воодушевленным тоном: - Ладно, я сказал, что мне было положено. Что мне велели... товарищи из президиума. Дальше я буду говорить так, как хочу.
  - Отец Валентин, что с вами? - спросил Двойкин. - Мы вам ничего не велели.
  Кто-то из воспитанников крикнул из зала:
  - Не перебивайте его. Не мешайте священнику.
  Омбудсмен вгляделся в зал, нашел говорившего и предупредил:
  - Ну, правдолюбец, гляди!
  Отец Валентин продолжал:
  - Не родителей вы дети, а бога. Сироты ближе к богу, ибо у них нет родителей. Вот так все сложно в этой жизни. Без поллитра не разберешься. Прости меня, Артур...
  Голос отца Валентина отчего-то внезапно дрогнул.
  Двойкин поправил его:
  - Вы ошиблись, владыко.
  - Артур, мальчик...
  - Вы ошиблись, - повторил Двойкин. - Только что Константин Гаврилович уже попросил у Артура прощения. Зачем вы повторяете его слова?
  - Я тоже хочу.., - слабым голосом произнес отец Валентин.
  
  Мне стало очевидно, что священника мучает какая-то тайна. Было заметно, как он отыскивает в себе силы, чтобы произнести нечто очень важное, очень существенное, но властное внутреннее препятствие останавливает его.
  - Пожалуйста, проводите в коридор отца Валентина, - распорядился Двойкин, - здесь душно. А мы пока начнем прослушивание музыки. Константин Гаврилович, прошу вас!
  Отец Валентин спустился со сцены и присел на стул у входной двери. Медникова подвели к ноутбуку. Слабым щелчком тот включил фрагмент симфонии. Вскоре зазвучал хор сирот, стоявших на сцене.
  Я вышел в коридор, чтобы встретиться с Пашей.
  - У тебя все готово?
  - Да, - ответил Ариевич. - Ребята готовы сопровождать Тоскина. Есть некоторые изменения. Исчез Артур Медников.
  - Черт, как он мог уйти? Вы должны были следить за ним!
  - Ты же знаешь этих стажеров... Они упустили его. Где его теперь искать?
  - Есть один вариант...
  
  Я вспомнил об азербайджанском мальчике Галибе. Дети в интернате хорошо знают о передвижениях друг друга.
  В этот момент из дверей зала неожиданно вышел отец Валентин. Он поздоровался с нами кивком головы.
  - Разве вы не будете на концерте? - спросил я.
  - К сожалению, я должен покинуть концерт. Меня ждут в другом месте.
  Священник спустился по лестнице и вышел на улицу.
  Мне удалось, с помощью дежурного воспитателя, вывести из зала Галиба. Мы расположились в медицинском кабинете.
  - Нужна твоя помощь, Галиб. Скажи, где сейчас твой друг Артур Медников? Его нет на концерте. И в комнате тоже.
  Галиб молчал, но мне сразу стало понятно, что он старается скрыть тайну.
  - Куда ушел Артур?
  - Он не сказал.
  - Может быть, он что-то говорил в последние дни, что-то важное, возможно, опасное...
  Галиб молчал. Конечно, он знал тайну Артура. В этот миг в кабинет вошла педагог, читавшая детям псалтирь.
  - Не помешаю? - спросила она. - Галиб, ты должен признаться... Скажи доктору то, что ты рассказал мне вчера вечером.
  - Артур хотел уйти из интерната, - сообщил парнишка.
  - Ты говорил кому-нибудь об этом?
  - Вчера на исповеди. Я сказал отцу Валентину, что Артур собирается сегодня уйти и взять с собой нож.
  - Зачем?
  - Не знаю.
  - Спасибо, Галиб, - сказала набожный педагог. - Иди сейчас в зал и продолжай слушать хор.
  Галиб вышел. Я последовал вслед за ним. На мгновение я остановился возле педагога.
  - Спасибо, что помогли. Мне, признаться...
  - Я помогаю не вам. Вас я не знаю. Я помогаю вот...
  Она посмотрела сквозь окно на маковку церкви.
  - Смотрите, не опоздайте, - произнесла педагог и едва улыбнулась, устало и сочувственно.
  - Ему? - уточнил я, подняв глаза кверху.
  Я легонько кивнул ей и вышел в коридор.
  
  Ариевич ждал меня.
  - Надо сейчас же найти священника, - сказал я. - В церкви, на дороге, не знаю... Идти за ним. Дети все ему сказали.
  - Вот как? Тогда он, скорее всего, уже на пути к секретной сауне. Поспешим.
  Капитан достал телефон и отдал все распоряжения.
  Когда мы сели в машину, Ариевичу сообщили о передвижении священника.
  - Они нашли его, - произнес капитан. - Он идет по улице.
  - А куда он идет?
  - Мы быстро его догоним.
  - Хорошо.
  Паша сказал:
  - Надо его перехватить.
  
  Скоро мы уже его догнали. Он пил кофе. Отец Валентин, казалось, был рад нашей встрече. За столиком кафе - хаус я сразу же передал ему имевшуюся у меня информацию об исповедях Галиба и Артура.
  Священник открылся:
  - Медников сказал мне, что за Владой Черновой ведется охота. Дети как-то быстрее нас обо всем узнают.
  - Вы имеете в виду сегодняшнюю утеху?
  Отец Валентин ответил мне с грустью:
  - Это было для меня страшным ударом. Не знаю, смогу ли я после этого верить людям, кто бы они ни были. Видите ли, мы с Тоскиным долгое время занимались одним делом, воспитывали детей, наших сирот. Я всегда считал его своим единоверцем, хорошим, порядочным христианином. Но оказалось... В этом деле без поллитра не разберешься.
  - Он был вашим прихожанином?
  - И он, и директор, и дети.
  - Что вы намерены делать?
  - Мальчик, Артур, каким - то образом выследил их, узнал адрес, где расположена частная сауна. Он сообщил его мне. Это на первом этаже, в доме на улице Плакучих Ив. Я хотел... посмотреть ему в глаза.
  Ариевич сказал:
  - Между нами, отец Валентин: смотреть в глаза преступнику бывает очень опасно. Ну, вот что... Вы должны исполнять наши указания. Извините, что я командую вами. Дело в том, что не вы один следите за Тоскиным. Вы преисполнены духовной мести, а мы намерены разоблачить его, так сказать, официально. Мне бы хотелось, чтобы он был наказан. Вы ведь знаете, как в камере относятся к педофилам.
  - Хотите застигнуть его с поличным?
  Я сказал:
  - Именно так. Вы сейчас назовете точный адрес. Как только эта гнусность... Как только мы убедимся в наличии состава преступления, мы его схватим.
  - У меня к вам есть просьба. Я прошу вас дать мне полную возможность убедиться в нравственном падении Тоскина.
  - Хотите пойти с нами? - спросил Ариевич.
  - Да.
  - Хорошо.
  - Еще одно... Мне показалось, что Медников сам хочет наказать педофила. У него есть нож.
  Паша сказал:
  - В этом случае нам будет очень нужна ваша помощь. Вы спрячетесь в комнате. Если Медников достанет нож... Если он это сделает, вы постараетесь его остановить.
  
  Мы поступили так, как продиктовала ситуация. В секретной двухкомнатной квартире, в зале, у балконной двери, за толстой бардовой шторой спрятался отец Валентин. Сауна была оборудована в спальне. К пяти часам подъехала машина. Влада поднялась в сауну за ручку с директором. Девочка села на коврик и разложила взятые ею с собой игрушки.
  - Ну, вот, сейчас мы поиграем, - сказала директор. - Потом придет дядя Антип, принесет тебе новую игрушку. Ты с ним немного попоешь, и мы вернемся обратно домой.
  Директор удалилась в спальню и включила приспособление для раскаливания камней. Потом она ушла в кухню готовить ужин.
  Тоскин явился часам к шести. Он зашел в залу, присел к Владе.
  - Смотри, какую игрушку я тебе принес.
  Влада взяла котенка.
  Тоскин попросил ее:
  - Спой песенку, которую мы разучивали с тобой.
  Девочка пропела:
  
   Месяц едет, котенок плачет.
   Юродивый, вставай, богу помолися.
  
  Тоскин стал гладить ее волосы. Это было последним ударом для отца Валентина. Священник крикнул из-за шторы:
  - Вы - мерзавец, Тоскин!
  Отец Валентин отдернул штору и подскочил к ведущему:
  - Как вы могли? Ради всего святого!
  Тоскин был растерян:
  - Вы ошибаетесь, я все объясню!
  - Да, с вами без поллитра не разберешься. А, может, и без литра...
  - Что вы несете!?
  - Это подло. Мне нужно вас покинуть.
  Тут в залу вбежал Артур. В его руке блестел лезвием нож. Мальчик стоял немного позади священника. Тоскин быстро сообразил, как ему спасти себя: он уцепился за плечи отца Валентина и произнес:
  - Так, покидай же скорее...
  С этими словами Тоскин схватил священника и бросил его спиной на нож скинхеда. Это произошло в момент, когда Артур выставил вперед вооруженную руку. Отец Валентин крикнул от внезапной боли и упал.
  Оперативники схватили подростка.
  Паша склонился к священнику.
  - Трудно дышать, - слабо произнес отец Валентин.
  - Сейчас мы отвезем вас.
  - Где Артур? Приведите его ко мне.
  Артур оказался перед священником.
  - Поближе... Ты знаешь, кто я? Я твой... отец.
  - Какой? Какой отец?!
  - Отвезите его быстрее, скомандовал капитан.
  Отца Валентина вынесли из комнаты.
  Ариевич предположил:
  - Святой, наверное.
  
  Из кухни в сопровождении оперативника вышла Снаткина.
  - Комедия окончена, - сказал я.
  Она ответила:
  - Вы наивный ребенок, доктор. Напрасно вы так дурно думаете о правосудии.
  Я сказал:
  - На этот раз никакой адвокат вам не поможет.
  - Он мне поможет, - с долей усталой иронии произнесла директор. - И еще мне поможет... судья.
  - Ну, так им придется сильно потрудиться. Особенно на ниве спекуляции квартирами для детей - сирот. Вы забываете, что Двойкин только недавно стал госчиновником. Ему необходим успех в нелегкой борьбе за права детей. Думаю, он обрадуется случаю увидеть вас за решеткой. К тому же, Двойкин не станет брать бонусы, риск для него сейчас очень велик.
  Директор красноречиво промолчала несколько секунд. Этого мне вполне хватило, чтобы ощутить хотя бы короткую моральную победу.
  Мы вышли во двор. Мимо нас к машине повели Артура Медникова.
  Я сказал ему:
  - Справедливость не может наступить неправедным способом. Разве не говорил тебе об этом отец Валентин?
  - Он говорил, что ждать справедливости иногда приходится всю жизнь. У меня ее нет.
  - Чего нет?
  Парня увезли.
  - Кажется, священник не выживет, - произнес Паша.
  
  Отца Валентина отпевали в его приходе. Простившись со священником, прихожане останавливались во дворике. Они скорбели о насильственной смерти настоятеля. Кое-кто озвучивал версии происшедшего. Между людьми сновал человек с микрофоном, вышедший из машины телекомпании. Это был Тоскин. Его сопровождал ассистент с видеокамерой. Тоскин спрашивал прихожан об их отношении к погибшему священнику, о том, что они думают в связи с его убийством.
  - Как-то становится страшновато.
  - Он перешел дорогу сектантам.
  - Он обратил в христианство иноверцев, это кому-то не нравилось.
  Ведущий сказал в камеру:
  - Совершено очередное злодейство. Опять жертвой ненависти стал православный священник. Прискорбно, что мы еще не сплотились для отпора злу.
  Подъехал "Опель" директора интерната. Тоскин подал ей руку и направил к ней микрофон.
  - Отец Валентин долгое время окормлял души наших воспитанников, - поведала Снаткина. - Сколько надежды, добра вселил он в них, в тех, которым больше всего необходимы участие, христианская забота. Он был праведником, и ему воздастся. Аминь.
  Директор заметила стоявшего невдалеке Двойкина. Она подошла к нему и произнесла:
  - Какое несчастье!
  Омбудсмен ответил:
  - В системе интернатов два несчастья - педофилы и квартирный вопрос.
  Двойкин передал Снаткиной папку:
  - Здесь все, что мне удалось выяснить про все ваши махинации. За вами велось наблюдение.
  Снаткина вернулась к своей машине, достала лежавшую на заднем сидении папку и тоже подала ее омбудсмену.
  - А здесь, в этой папке, собран интересный материал об арестах в Италии наших 'авторитетов'. Есть очень пикантные моменты из жизни их адвокатов. И какие - то странные фамилии... Ознакомьтесь.
  Вероятно, друзья из органов помогли ей раздобыть эти материалы. Однако хоть бы один мускул дрогнул на лице Двойкина!
  Мы с Альбиной стояли в сторонке и наблюдали.
  Моросил дождь.
  - Что же теперь будет после этого торжества лицемерия? - спросила медсестра. - Неужели, Снаткина уйдет от ответственности, а Тоскин останется вершителем православных дум?
  - Возможно, директор все же сядет... за квартирные махинации. Скорее всего, условно. Боюсь, что Тоскину удастся отвертеться. Отец Валентин спас его, выскочив раньше времени из-за шторы. Тоскин не успел ничего совершить. Его умысел теперь недоказуем.
  - Надежда умирает последней.
  - На правосудие? - спросил я.
  - Я говорю не о правосудии. Его я не знаю. Я говорю о...
  Альбина подняла глаза к небу.
  Я сказал:
  - О Нем?
  Неожиданно подошел Двойкин. Мне показалось, он был все же немного расстроен, что на него совсем непохоже.
  - Как звали ту девочку, у которой папа в Мексике? - спросил омбудсмен. - Надо ей помочь.
  Я обрадовался внезапной человечности строгого функционера. Да, ведь и на камнях тоже растут деревья!
  - Вы правы. Лучше поздно, чем никогда! Что вы решили? Дадите им денег на билет в Мексику или поможете с квартирой?
  Омбудсмен достал из портфеля плитку итальянского шоколада и сказал, очень важно:
  - Это подарок. Ей. Надо делать добро.
  
  
  
   Работа есть работа
  
  Жизнь интерната проходила в обычном режиме, несмотря на все случившееся. Ко мне обратились родители с деликатной проблемой. Их маленький сын не успевал дойти до туалета, чтобы опорожнить кишечник. Для успешного лечения надо определить истинную причину расстройства. Я предположил как рабочую гипотезу: возможно, он и не хочет успевать? Его цель - именно не успеть. Мне вспомнились в данной связи изыскания австрийского психоаналитика Зигмунда Фрейда о важной роли ранних психосексуальных фаз. В его представлении, так называемая, анальная фаза, содержит удовольствие от манипулирования каловыми массами. В самый момент опорожнения прямой кишки возникают приятные ощущения. Ребенок получает возможность манипулировать дефекацией, регулируя тем самым чувство удовольствия. Он впервые в своей, крохотной еще жизни чувствует силу власти: хочу - отдам содержимое своего кишечника, хочу - задержу его. Наблюдая за реакцией взрослых, за их отчего-то пристальным вниманием к этому процессу, маленький тиран может усилить их озабоченность или снять ее. Покакать или повременить с этим. Ведь как, оказывается, просто!
  Но венский врач Фрейд на то и порицаем всеми моралистами, что уж слишком глубоко проник он в сферу инстинктов. Некоторые 'ученые психиатры' полагали даже, будто делал он все это с одной целью: придумать нечто несуразное, запудрить клиентам мозги и брать с них много денежек. Не знаю, я в своей практике не раз убеждался в какой-то сермяжной правоте его идей. Современные психологи, между прочим, по части "манипуляции", тоже не промах. Они советуют выяснить "для чего" ребенок являет на свет тот или иной симптом. Для какой цели использует он очередной болезненный фактор? Узнать, чтобы разоблачить. Уличив ребенка в его истинных намерениях, можно прекратить его вредную деятельность, вылечить и, тоже ведь, получить свой гонорар. Нет, это не Фрейд, боже сохрани! - восклицают они. Ну - ну...
  
  Так в чем же состояла 'цель' мальчика, который не успевал донести до туалета продукт конечной фазы пищевого цикла? "Бином Ньютона", как и всегда в подобных случаях, описывал трафаретный процесс семейных неурядиц. Родители мальчика - интеллигенты, а потому много и бесполезно рефлексировали на тему свободы личности. Что твои Сартр и Симона де Бовуар! И никто не хотел уступать. Ни мама, кажется биолог, ни папа, владелец магазина, а в прошлом, будто бы математик. Как-то утром они сидели на кухне. Ребенок еще спал. И надо было сварить кофе.
  - А вот у моего приятеля, - заметил отец мальчика, - жена каждое утро ставит на стол кофе, круассаны и горячие бутерброды.
  В голосе мужа звучала слабеющая нота иронии.
  Жена ответила:
  - Может быть, она и белье стирает?
  - Кажется, да. Вообще, о чем мы спорим? Ведь это так просто, сунуть белье в стиральную машину.
  Запах конфликта стал слышен как чистота предгрозового озона.
  - Хорошо, я займусь кофе, - покорно сказал муж.
  - Не стоит.
  - Тогда сделай это сама.
  - Ты говоришь тоном победителя.
  Для меня в этой сцене проступила, если не полная правда, то главная частица ее. Они между собой спорили и никак не могли найти решения. Сын пытался скрепить их общей целью и...'не успевал' добежать до унитаза. Он хотел примирить их, переводя все внимание на себя.
  - Приятно все таки, когда перед работой ты можешь спокойно позавтракать, - продолжал упорствовать муж.
  - Если в доме есть экономка, - парировала мама ребенка.
  У меня мгновенно созрел план лечения. Я придумал для родителей задание, которое они, по моим расчетам, будут выполнять достаточно долго и которое должно сплотить их. Я сказал им, что ребенку нужна проективная сессия, и я берусь ее осуществить. Но для такого лечения мне необходим особый состав материала, из которого мы с мальчиком будем лепить образы. Итак, необходимо достать глину и особый, редкий бахчисарайский цемент.
  Неделю родители находились в поисках ингридиентов. Отец пошел на строительный рынок. Цемента нужной марки там не оказалось. У матери были сослуживцы, имевшие знакомых строителей. Те удивились, узнав какой цемент нужен. Это был редкий цемент. Но его удалось все же найти. Все время поиска в доме только и разговоров было про смесь для проективной сессии. Я спросил маму, как они успевают следить за сыном. Она сказала:
  - Вы знаете, мы мало сейчас наблюдаем за ним, к сожалению. Только и успеваем накормить, отвести в садик.
  - А не заметили вы, сколько раз за неделю он был неопрятен?
  - Да, кажется, немного.
  А ведь раньше, до обращения ко мне, мальчик был неопрятен ежедневно!
  Я сказал, что для полного соответствия смеси ее назначению, еще надо отыскать клей особой марки. Поиски продолжались, таким образом, и в следующие дни. Родители отводили сына в сад, убегали на работу. Приходя домой, звонили знакомым, кто-то шел на строительный рынок. Потом они обсуждали свои успехи и трудности в поисках ингридиентов смеси. Когда же я опять спросил о сыне, мать ответила, что, к сожалению, они стали не успевать следить за ним.
  - И вы не знаете точно, сколько раз он...
  - Нет, - ответила мать. - Постойте... Дайте вспомнить.
  Она не сказала, сколько раз за последнюю неделю случалось известное событие. И было ясно почему: события этого просто не было. Осознав это, мама смутилась и не сказала мне больше ни слова. Мы расстались в тот день при полном ее молчании. Так бывает довольно часто: если мое лечение оказывается успешным, родители исчезают. В общем, я так и не увидел больше этого мальчика. Ему надо было, чтобы родители прекратили привычные, бесконечные распри. Он пытался скрепить их заботами о его дефекации. Пока они искали смесь, то были едины. Ребенок это почувствовал; случилось то, чего он хотел, поэтому симптом исчез.
  
  В очередной раз мне пришлось столкнуться с агрессией ребенка. И я стал разбирать ситуацию семейного конфликта. В этой формуле много переменных. Например, неполная семья. Но как это случилось, кто инициатор развода - пьющий папа или экзальтированная в своей эмансипации мама? А, может, властная, не уходящая со сцены, не желающая покидать жизненную арену, во все вмешивающаяся бабушка? А если искать конфликт в 'полной' семье? О, тут вся бездна мотивов. Поэтому, взявшись за очередное "агрессивное" дело, я отчетливо понимал всю его сложность. Сама фабула выглядела тривиально. Родители познакомились и поженились в университете. У них родился сын. Лет через десять они стали все чаще ругаться. И вынуждены были разойтись. А к 15 годам у мальчика появилась агрессия, которая выражалась вспыхиванием от малейшего замечания, хватанием ножа и причинением ощутимой боли. Объектом агрессии становилась мать. У мальчика был старший брат, высокий, сильный. Я сказал ему, чтобы он припугнул младшего.
  - Но никаких травм, - предупредил я.
  Брат 'поговорил', агрессия на время стихла. Но после возобновилась. Я предпринял рискованный шаг: сказал матери, чтобы она перестала нянчиться с сыном. Ушла бы жить к подруге. Она ушла, но больше трех дней не могла выдержать. Прибежала на зов сына, которому потребовались деньги.
  После развода мальчик остался с матерью. Отцовского влияния, отцовской "фигуры", в понимании Фрейда, рядом с ним не было. В этих условиях, как правило, мамы очень заботливы. В своей опеке они стараются превзойти несуществующего папу. Когда я впервые встретил агрессивного сына, виновника всей истории, он, вопреки моему ожиданию, был спокоен. Казалось, он понимал больше, чем нам всем представлялось.
  - Мать напрягает меня, - сообщил мальчик.- Поэтому иногда я срываюсь.
  - Сейчас век инноваций. Любую ситуацию можно просчитать и избежать драки. Думаю, ты сможешь. А воевать с мамой бесперспективно, ибо означает - идти против природы, что глупо.
  Парень согласился и несколько дней был в приподнятом настроении. Ему показалось, что можно жить по-другому, не выставляя шипов. Но потом все вернулось, от эгоизма что ли, и сильнее, чем прежде: разочарование в мечтах усиливает жестокость. Ситуация казалась мне тупиковой, пока не вмешался случай. В момент конфликта, видимо, приобретшего особенно нетерпимый, рукоприкладный характер, мать вызвала в дом полицию. Ариевич, дежуривший в тот вечер, увидев мальчика спокойно сидящим на кухне, спросил его о причине маминого... беспокойства.
  - Она напрягает меня по учебе.
  - Ты не дерешься?
  - Нет, зачем.
  И он был спокоен. Сам вызов милиции обескуражил его. Вдруг словно пелена упал с его глаз. Он понял ничтожность своих аффектов перед лицом силы. Капитан тоже испытывал определенную неловкость. Повздорили мать с сыном... Она расплакалась, сказала, что не может выносить его неуважение к себе.
  Капитан сказал:
  - Не плачьте о нем, плачьте о себе.
  С этого времени мама вовсе прекратила мелочную опеку сына. Его агрессия прекратилась и, кажется, надолго.
  
  Снаткина ходила под статьей за махинации. Отец Влады Черновой, узнав о ее проделках, о сексуальных посягательствах на дочь, потребовал обратно свою взятку, то есть, внесенные за будущую квартиру деньги. Сначала он хотел убить директора, но, понимая, что железных доказательств развратных действий нет, одумался и переключился на деньги. Снаткиной не хотелось так просто расставаться с немалой суммой: предстояли затраты на судей, адвокатов и следователей. Директор решила сыграть через девочку. Она коварно сказала ей, что папа не любит ее, а забрать к себе решил единственно ради квартиры. Влада поверила директору и перестала отвечать на телефонные звонки отца. Тот сильно переживал. Он теперь, узнав всю правду, презирал Снаткину. И себя тоже. Вступив с ней в сговор, Чернов встал на тот же уровень, что и растлительница. Он и сам преступником сделался.
  Как - то он зашел к ней в кабинет для решительного разговора. Снаткина, увидав его, совсем не испугалась. Чернов - то считал, что она должна была трепетать перед ним. Он сказал, чрезмерно сурово:
  - Ты понимаешь, шкура, что ты наделала!? Порву как лягушонка!
  - Сразу видно, тюремное воспитание, - ответила Снаткина. - Тебе никто не поверит! Доказательств - то нет.
  - Вот влетел! Хотел просто получить квартиру, а ты же за моей спиной совершила такое! Если б я знал, с кем вступаю в сговор!
  - Ну, хватит. Надо работать.
  - Змея!
  - Отваливай.
  
  Влада не хотела говорить с Черновым. Он обратился к педагогам, но те отказывались ему помогать.
  - Сами налаживайте отношения с дочерью, - говорили они Чернову. - Ведь вы виноваты перед ней, вот и старайтесь теперь.
  Обескураженный отец попросил меня помочь ему. Он был жалок, и сердце мое дрогнуло.
  Я сказал Владе:
  - Ты еще многого не знаешь. В жизни ничего до конца узнать нельзя. Но одно могу сказать: лучше тебе быть с отцом.
  - Я с ним больше никогда не буду. Уйду лучше в монастырь.
  - Ну, что ж, это модно.
  - Нет, я сама хочу уйти.
  Видно, она сильно обиделась на папу, и ее решение показалось мне пугающе твердым.
  - Ты жестока, а бог жестоким не был. Никогда.
  - Так говорит Понтий Пилат в "Мастере и Маргарите". Но этот роман, - твердо произнесла Влада, - неправильно трактует Евангелия.
  - Это тебе сказала воспитательница?
  - Нет, отец Валентин, - ответила Влада.
  - И ты веришь в жестокость Того, Кто всем управляет?
  - Справедливость жестока.
  Влада не простила отцу его небрежение и стремление использовать ее преданность для своих квартирных целей. Чернов еще долго ходил под проклятием собственной дочери.
  
  На поминании сорока дней отца Валентина собралась интересная компания. Был Паша Ариевич, похудевший килограмм на семь-восемь, построжевший лицом. Присутствовал сын покойного, плотный юноша с модным электронным устройством. Говорят, он вот - вот станет областным губернатором. Кто - то на самом верху за него хлопочет. Ему первому дали слово.
  - Отец не понимал мое увлечение роком, - сказал будущий губернатор. - Я слушал 'Лед Зеппелин', 'Пинков', 'Дип Пепл'... Отец шутил: Дима Пурпл. Хотя он и был, скорее, либеральных взглядов, и почитал свободу воли, но рок почему - то не любил. Он иронично относился к моим увлечениям.
  Сын отца Валентина волновался. Видно, это было его первое выступление на людях. Он боялся быть глупым и в то же время, скучным. Хотел рассказать об отце что-то интересное.
  - Душа его унеслась на небо, но он остался, - поведал без пяти минут губернатор.
  - Я не уезжаю далеко от дома, - сказала вдова священника. - Боюсь, не застану его, когда он придет опять.
  Паша Ариевич сказал:
  - Отец Валентин вовремя ушел от нас. Уходить надо, когда вкусно...
  Сын священника немедленно воскликнул:
  - Вы - подлец!
  - Кто его позвал?! - возмутился какой-то прихожанин. - Сволочь!
  - Так говорить об умершем мученической смертью! - возмутилась жена отца Валентина. - Это прискорбно.
  - Да, это не я сказал, - произнес Паша. - Это говорил Заратустра.
  
  Все как-то разом смолкли. Мне показалось, что в немалой степени они замолчали от того, что не знали автора приведенного Ариевичем афоризма.
  Паша выпил рюмку водки и вышел. Я проводил его.
  - Зачем ты приплел Заратустру?
  - Христианство идет к закату. Не все это знают.
  - А ты знаешь?
  - Да, мне кажется, я знаю.
  - И когда это началось?
  Мы подошли к платформе электрички. На ступеньках работали оперативники. Мы остановились у сосны, на отдалении от них.
  - Следствие продолжается?
  Паша ответил:
  - Они нашли двух алкашей из поселка, что рядом с интернатом. Будто бы те уже сознались, что убили священника на платформе с целью его ограбить. Отняли у него портфель...
  - У него был портфель?
  - Да. Кстати, с этим портфелем получается вот что: там якобы были деньги.
  - Кому все это нужно? Вся эта фантасмагория?
  
  Мне показалось нереальным то, что произошло назавтра. Но это случилось. Я встретил Снаткину. Мы столкнулись в коридоре интерната. Она заговорила первой и попыталась разоблачить мою неуклюжую попытку увильнуть от встречи:
  - Знаю, хотите пройти незамеченным.
  - Вовсе нет...
  - Не мучайте себя. Скажите, что презираете меня.
  - Все решит суд.
  - А вы забавный.
  - Извините...
  Я поспешил уйти. Она сказала мне вслед, неуклонно срываясь на крик:
  - Дело совсем простое. Его убили два алкаша. Они живут в нашем поселке. Убили с целью наживы. Все просто!
  
  Чернов сказал мне, что хотел бы объясниться с дочерью.
  - Она не по годам жестока. Только не говорите, что я сам всему виной. Наверное, это правда. Но за мою нелепую, нескладную жизнь извиняться глупо.
  - Вы снимаете комнату?
  - Да, тут недалеко, в поселке.
  - Хорошо, я постараюсь уговорить девочку приходить к вам.
  
  Влада стала ходить к отцу. Мне удалось завлечь ее легкой возможностью увильнуть от занятий. Чернов снимал комнату у старушки, жившей в частном доме, на улочке, примыкающей к интернату. Он занимал комнату метров восемь, в соседстве с умывальней и душем. Платил по двести рублей в сутки, включая воду, пользование газовой плитой и холодильником. Он угощал дочь сладкими рулетами, пирожными и конфетами. Готовил для нее чай и кофе. Возможность заказать любую прихоть в еде давало Владе необычное и сладкое чувство власти. Отец признался ей, что совершил много ошибок. Главное, разумеется, что оставил ее. Он признался также, что, вступив в сговор с директором, захотел влегкую срубить квартиру.
  Однажды старуха - хозяйка встретила Чернова у ворот дома. Тот возвращался из магазина с гостинцами для дочери. Старуха сказала, что он обманул ее.
  - Ваша дочь пользуется душем, а вы мне не сказали об этом.
  - О чем? - искренне не понял Чернов, окрыленный сладом с дочерью.
  - Вы оплатили за себя. Сказали, что к вам будет приходить дочь. А она не просто приходит, но и пользуется душем.
  - В чем ты хочешь меня уличить, старая стерва?
  - Вы обманули меня...
  - Ах ты, ведьма! Жалко воду?
   - За воду везде платят.
  - Тебе о своей душе надо думать.
  - Иди уже, арестант.
  - А ты откуда знаешь? Разве я говорил, что зэк?
  - Знаю.
  Чернов вошел в комнату и стал раскладывать на столе купленные им гостинцы. У него дрожали руки, достававшие из пакета конфеты и пирожные. Большим усилием над собой он сдерживал слезы. И случилось это чудо - Влада пожалела его.
  - Ты хороший. Все будет нормально. Ты поживешь тут и уедешь.
  Чернов смог справиться с потоком слез:
  - Будь проклята эта наша нескладная, несчастливая, глупая жизнь!
  - Мы с тобой уедем, - сказала дочь.
  После Чернов благодарил меня.
  - Спасибо, что устроили мне эти несколько счастливых дней.
  - Она простила? Вам повезло?
  - Ну, если назвать сломанную жизнь везением...
  - Вы хоть немного сблизились с дочерью?
  - Кажется, да.
  Слезы опять подкатили к горлу, но он справился.
  - Вот так, доктор, вся моя жизнь была напрасной. Чувствую, суждено мне остаться одному в ее остатке.
  - А вы работайте над завоеванием доверия. Поверьте, это не самое скучное занятие в жизни.
  - Может быть, но только... - Он сказал, глядя мне в глаза: - Не роняйте достоинства в своей юности. Не подымете потом. Однако для чего я вам об этом говорю? Зачем вам-то?
  - Это у меня профессиональное.
  - Что?
  - Ну, как... Все мне почему - то исповедуются.
  
  Убийство священника получило широкую огласку. Дело взяли, как водится, "на контроль" большие люди. Следователи спешили найти виноватых. Разумеется, в обход того, что реально произошло. Так легче. Задержали двух алкоголиков из привокзального поселка. Те сознались, под давлением, что убили с целью ограбления. Но в суде все доводы следствия рассыпались. Портфель, который, со слов алкашей, был при священнике, и в котором якобы были деньги, так и не найден. Улика оказалась ложной. Снаткина написала в прокуратуру донос на Чернова: бывший, мол, преступник, вышел из тюрьмы, такой ради денег тоже готов убить. Его вызвали к следователю.
  - Что вы делали в пятницу, двадцать шестого, с пяти до семи вечера? - спросил подозреваемого Паша Ариевич. - Говорите только правду!
  - Боже милостивый, неужели вы опять про убийство священника!?
  - Отвечайте только, где вы были.
  - Стоял у проходной интерната. Дочку ждал.
  - А много у вас было при себе денег?
  - Вы думаете...
  - Отвечайте по существу.
  - Мало вам двух невинных людей, вы за меня взялись?
  - Нам известно, что денег у вас кот наплакал.
  - И что же?
  - А то... Ради денег вы хотели обобрать свою дочь.
  - Зачем вы так про меня, гражданин начальник!
  - Ты хотел восстановить отцовство, чтобы прописаться в квартире дочери, а потом сдать девочку обратно в интернат. Думал, она получит квартиру, и ты бы ее опять усыновил да въехал бы туда? Заимел бы две квартиры. Знаю я, как это делается.
  - Значит, вы все знаете? Значит, вы знаете, что Снаткина торгует квартирами для сирот. И что она растлитель, тоже знаете?
  - Ладно, возиться тут с тобой... Какой ты, в жопу, убийца! Твое место в буфете.
  Паша подписал пропуск и отпустил Чернова.
  - Спасибо, что хоть убийцей меня не считаете.
  
  Приехала правозащитница Дубуа со своей версией преступления. Она была уверена, что в портфеле отца Валентина находился компромат на высших чинов ФСБ. "Охранки", как она называла эту службу.
  - Вы так ненавидите ФСБ? - изумился Ариевич, услышав откровения Дубуа и ощутив в ее словах такой глубинный сарказм и неиссякаемый источник презрения, что ему стало как-то не по себе. - Не потому ли, что у вас двойное подданство? Вы, кажется, еще и американка?
  - Двадцать лет назад меня выперли из страны за правозащитную деятельность. Американцы приютили, дали кров, вот и все.
  - Да, нет, я не думаю, что это имеет какое-то особое значение, просто ваше право судить кого-либо и что-либо уменьшается ровно вдвое.
  - Вы полагаете?
  - А что, разве нет? Может, у вас есть еще и третье гражданство? Тогда делим на три.
  
  Ариевич сочетал в себе три малосовместимые качества: он был одновременно капитан, патриот и дурак. А Дубуа, хотя и не была, конечно, образцом порядочности, все же несла в себе огромный багаж знаний. Она тут же поняла всю бесполезность завязавшейся дискуссии и сказала только одну фразу, скорее, просто размышляя вслух, чем желая объяснить что-то Ариевичу.
  - Вы страдаете упрощенным, математическим подходам к тонким вопросам патриотизма. Собственно, я ... У меня к вам есть дело.
  - Нет-нет, только не убийство отца Валентина!
  Ведь были уже пойманы два алкаша - предполагаемые преступники. Что же, что вину с них потом сняли в суде! Разумеется, нового потока догадок следовало ожидать. Люди любят чужие тайны. Дубуа была первой ласточкой, принесшей с собой политизированные версии убийства.
  - Вам не кажется странным, - начала она, не обращая внимание на мольбы Ариевича, - что исчез портфель священника? Как вы думаете, что в нем было на самом деле? Тут есть только один ответ, и я давно его разгадала: там был компромат.
  - Серьезный? - спросил Паша.
  - Достаточно серьезный, чтобы убить его обладателя.
  - Должен вам сказать, что я не замечал в действиях отца Валентина ничего политического.
  - Есть многое на свете...
  - Продолжайте.
  - Не хочется говорить банальности.
  
  Человек, внезапно оказавшийся под следствием, совершает, порой, неожиданные поступки. Случилось такое и с директором: Снаткина зачем - то повезла детей на братское кладбище, где похоронены моряки с затонувшей подводной лодки. Дети прилетели в Севастополь. Их привезли к мемориалу. Артур Медников вдруг пожаловался на головную боль. Он сказал, что слышит в голове какой-то странный гул, чувствует какое-то давление. Будто это - давление времени. Его отвели в сторонку, усадили в тени, на лавочку.
  Я спросил:
  - У тебя голова болит?
  - Нет.
  - Как ты себя чувствуешь?
  - Лучше.
  - Что с тобой было?
  - Не знаю, я что - то увидел или, может быть, только почувствовал.
  - Что?
  - Похоже на...
  - На что же?
  - Не знаю. Как - то неотчетливо и... смутно.
  - Что же ты все таки почувствовал? Какое ощущение? Раскаяние?
  - Нет.
  - Всепрощение?
  - Нет.
  - Бог?
  Артур не ответил, задумался, а потом сказал с явным удивлением:
  - Кажется, очки.
  - Что?
  - Очки. Как будто у меня очки.
  - И это все?
  
  Как преступник обходит место совершенного им злодеяния, так и я старался не показываться на глаза Лене Карповой. Во мне долго не проходило чувство вины, за то, что я засадил ее обманным путем в психушку. Но в замкнутом пространстве интерната было большой наивностью полагать, что можно избежать встречи. Скорее, я хотел просто оттянуть ее. Она поздоровалась со мной без тени недоброжелательства и обиды. Каких сил, какого душевного напряжения стоило ей, должно быть, оставаться спокойной при виде своего мучителя.
  И я осторожно, со всей любезностью спросил Карпову:
  - Как ты смогла выдержать больницу?
  Лена сказала:
  - Мне надо было полежать летом в психушке, а то я бы такого наворотила! Я каждый год провожу летом в больнице. Иначе потом башню сносит.
  Она произнесла это и направилась в столовую.
  Мне стало легче, и я проводил ее улыбкой.
  
  В коридоре меня встретила женщина и попросила уделить ей несколько минут. Мы вышли с ней в сад и направились к остановке маршрутного такси. Она рассказала о своем несчастном сыне. Он родился с родовой травмой и теперь, когда ему исполнилось уже семь лет, не в состоянии обучаться. У мальчика тяжелая форма умственной отсталости. На днях он прошел медико-педагогическую комиссию, где ему вынесли приговор: необучаем. Рекомендовано пребывание в учреждении социальной защиты, в самом тяжелом детском доме для умственно отсталых детей.
  - Я звонила туда. Они говорят, что у них сейчас нет мест. Я была в другом доме. Он вообще закрывается.
  - Это общая тенденция. Вы же знаете, как у нас сейчас говорят: мы передовая нация, у нас инвалидов и сирот быть не должно.
  - Куда же определить его? Может, к вам?
  - У нас находятся дети с задержкой интеллекта, у которых не все потеряно и сохраняется вероятность развития мозговых функций. А ваш сын необучаем...
  - А если пойти в мэрию?
  - Попробуйте. Может быть, ваша капля будет решающей.
  
  Я поехал делать визит. Меня попросили проконсультировать мальчика с 'синдромальным' заболеванием. Так называют группу дисфункций мозга, обусловленных генетическим нарушением. Я сразу увидел все признаки подобного страдания. Уходя, я спросил маму:
  - Вам не предлагали определить сына в детский дом?
  - Уже давно, - ответила она. - Но я ни за что не пойду на это. Он там и нескольких дней не выживет.
  Знала бы она, что ее геройство невольно подкармливает гнусные прожекты функционеров типа Двойкина. Благодаря мужеству таких, как она, беззаветных матерей, дети с глубокой отсталостью остаются в семье. Зато омбудсмены и всякие менеджеры от детского несчастья будут докладывать по начальству о закрытии детских домов. Дескать, вот вам свидетельства правильной и успешной кампании против сиротства!
  
  Мама больного шизофренией воспитывала сына одна. Я спросил ее, страдал ли отец мальчика алкоголизмом.
  - Конечно, - ответила мама.
  - Ребенок не получил от него родительского тепла.
  - К сожалению.
  Теория учит: больной ребенок должен иметь генетическую предрасположенность к мозговому недугу.
  Я спросил:
  - Когда вы поженились, он не был алкоголиком?
  - Нет.
  - И вы не заметили в нем никаких признаков грядущего алкоголизма? Ну, там, гневливости, бездушия, эгоизма?
  - Как же это увидишь? Мне было тогда девятнадцать лет.
  - Вот все вы такие.
  - Какие?
  - Верите всяким проходимцам. А потом дети страдают. Давно он стал пить?
  - Как только нам сказали, что у ребенка врожденная микроцефалия и генетический дефект. Он начал пить с горя. Быстро спился. Сейчас он бомж и скоро, наверное, умрет.
  Может, он и вправду от горя стал пить? А не по причине генетического алкоголизма. Не смог выдержать создавшейся обстановки, внезапного известия о неизлечимой болезни сына и запил. Был примерным отцом, но несчастье сразило его. Да, нехорошо я о нем подумал. И о матери больного мальчика, кстати.
  
  Сегодня пришлось ехать на работу в электричке. Я отвык от некоторых непременных атрибутов такой поездки. Например, от нищих, просящих подаяния. Когда мою медитацию, вызванную наблюдением заоконного пейзажа, нарушила девочка лет двенадцати, я не знал, что сказать. Она просила денег, вернее, "помочь". Обязательная в таких случаях апелляция к богу была так наигранна, проста, примитивна, что у меня невольно сжалось сердце. Однако общее предубеждение против нищих, не желающих работать, не позволило мне бросить ей деньги. И во всем вагоне не нашлось желающих. Наверное, стоило дать ей денег. Просящего не надо поносить. Ведь я поддался предубеждению, жестокосердию. Все мы гордые своей работой. То же, высшая раса!
  
  Бабушка Галиба обрушилась на московское начальство:
  - Зачем Лужков строил небоскребы? Чтобы там селились грузины?
  - Своим тоже надо, - робко заметил я.
  - Да, нет, это для богатых кавказцев.
  Она что-то рассказывала в подтверждение собственной мысли. Я заполнял амбулаторную карту и не обращал на нее внимание. Но вдруг я отчетливо услышал слова бабушки:
  - Я азербайджанка. Мой дед армянин. С таким генетическим амбре Галиб должен быть умным. Но, к сожалению...
  Я рассказал одну историю:
  - Некий пациент пожаловался доктору на свои болячки - кашель, хроническая простуда, гнойник на ноге... Доктор предположил, что, возможно, пациент простыл. Больной с этим не согласился.
  - Почему? - спросила бабушка.
  - Этот больной знал истинную причину.
  - Какую?
  - Он сам назвал ее доктору: гены - говно.
  
  Пришла мама с жалобами на странное поведение сына. Тот будто бы подолгу, иногда часами, держит на коленях игрушечного солдатика, разговаривает с ним, словно он, этот солдатик, живой.
  - Понимаете, это странно, чтобы ребенок играл несколько часов с солдатиком и разговаривал с ним как с живым.
  Анализ этого случая привел меня к ожидаемой схеме: в семье разлад, хронический стресс. Папа мальчика три года назад, влюбившись, ушел из семьи. Недавно опять вернулся.
  - Он приходит, потом внезапно исчезает. Это невыносимо!
  - Трудно жить с наркоманом, - сказал я.
  - Что?
  - Я говорю, бывают случаи, когда человек влюбляется и потом не может разорвать эти новые отношения. Это все равно, что наркоману слезть с иглы.
  Женщина, немного подумав, подтвердила мой диагноз:
  - Вы знаете, что-то в поведении мужа странное есть. Он иногда молчит, не отвечает на вопросы, смотрит мимо. Я как-то даже спросила его, не принимает ли он наркотики. Он удивился моему вопросу и ничего не ответил.
  - Так и должно быть: он сам не догадывается, что любовь - как наркотик.
  - Мы купили сыну кровать, и он спит в своей комнате.
  Я посоветовал женщине пожить с мужем. Возможно, это положительно повлияет на мальчика.
  - Когда отец ушел, ваш сын перенес свою любовь на игрушку, одухотворил ее. Теперь он опять станет любить отца, и больше не будет часами разговаривать с солдатиком.
  Через неделю, на новой встрече, женщина сообщила, что не может поддерживать связь с мужем.
  - Он как-то ночью опять ушел. Не сказал, куда, но я догадалась, что к ней. Они летали в Париж.
  - Вы хотите окончательно уйти от него?
  - Я знаю, по книжкам, конечно, что для ребенка, волею судьбы оказавшегося в такой ситуации, как наша, лучше определенность: или по-серьезному вместе, или развод. Посоветуйте...
  Как советовать в таких случаях? Гладко было на бумаге... В книжках все правильно, все логично. А в жизни - сплошной сад расходящихся тропок.
  - Конечно, лучше определенность, кто спорит. Ребенок привыкнет к тому, что папы нет. Не будет вечных уходов, приходов - всей этой нервотрепки. К тому же, постоянные обиды ранят вам душу, а это, в свою очередь, сказывается на ребенке. Поэтому, первое, что приходит в голову, - это необходимость развестись и уехать. С другой стороны, повзрослев, ваш сын, возможно, будет обвинять вас: почему ты ушла от папы?
  - Как же быть? Мучиться я не могу больше. Я же не блядь.
  - Вам решать. Что-то в вашей душе должно перевесить. Возьмите лист бумаги, разделите его на две колонки. В правую часть пишите все плюсы развода, а в левую - его минусы. Посмотрите, что перетянет.
  Мама не заставила долго себя ждать. Через день она явилась и сказала, что записи в колонках равны.
  - А решение принимать нужно, доктор.
  Подошла развилка, и я обречен хоть что - то посоветовать.
  - Скажите, а как мальчик реагировал тогда, три года назад? Когда муж стал вам изменять.
  - Помню, мы говорили в прихожей. Муж собрал чемоданы. Я унизительно спрашивала его, в чем моя вина. Он ответил, что ни в чем: просто у него появилась другая женщина. Я, кажется, плакала, умоляла остаться, но он резко оттолкнул меня и ушел.
  - Так уходят за дозой.
  - Да, теперь я понимаю. В тот вечер, в момент его ухода, я совершенно не думала о ребенке. Вернее, не знала, что мальчик слышит наш разговор. Когда муж вышел из квартиры, сын позвал меня, попросил, чтобы я легла рядом с ним. Он тогда сказал мне, что когда вырастет, купит для меня кабриолет, какую-то дорогую машину, подарит мне бриллианты, станет моим мужем и всегда будет меня любить.
  - И слезы покатились у вас по щекам...
  - Что?
  - Нет, ничего, просто я анализировал ваши воспоминания. Ну, что же, наверное, вам стоит уйти.
  - Да, я в общем уже давно это сама решила, а вам вешала лапшу...
  - Что?
  - Да, так, ерунда. Короче, я буду разводиться. Потом мы уедем. Извините, что отняла у вас время.
  
  С Карповой произошел инцидент. Будто бы ее хотела задушить Чернова. Сразу две вещи показались мне невероятными. Тщедушная Влада не могла, по моему убеждению, совершить такой тяжкий агрессивный поступок. Много проблем занимали сейчас ее сознание и, прежде всего, радостное обретение отца. Чтобы в этом подъеме чувств душить Карпову?
  Снаткина, плохо скрывая радость, первая сообщила мне о ЧП.
  - Представляю, как обрадуется омбудсмен! - воскликнула директриса.
  - Больше вашего? Навряд ли.
  
  Конечно, для директора - растлительницы неожиданный поступок Черновой оказался большим подарком. Он, хотя бы и косвенно, подмывал репутацию воспитанницы: теперь к ее показаниям невольно сформируется предубеждение. Если расследование по педофилии будет продолжено и Влада даст показания, то можно ли будет им верить? Девочка, способная на неадекватную агрессию, - может ли правильно свидетельствовать по делу! Но я - то понимал, что Влада вполне способна все достоверно рассказать. И я знал, что для объяснения ее агрессии в отношении Карповой, наверняка, можно найти веские причины.
  - Зачем она это сделала?
  - Вот именно, зачем, - сказала Снаткина в радости. - Это - то мы и хотим узнать.
  Карпова рассказала мне, как все случилось. Она уже легла спать, как в ее комнату вбежала возбужденная Влада, вырвала из - под головы подушку и стала ее душить, накрыв лицо. Лена начала задыхаться, не в силах противодействовать душительнице. Помогли подруги, которые с трудом оттащили Чернову.
  Лена вспоминала:
  - У нее было красное лицо, страшные глаза, руки дрожали.
  От Влады мне не удалось ничего выведать. Она не ела, не выходила гулять.
  Помогла старая санитарка. Она рассказала, как позавчера остановилась в коридоре.
  - Я задержалась, убирала в бассейне. И уже шла к себе, чтобы переодеться. Услышала издалека разговор. Подошла, спряталась за лестницей и прислушалась. Там стояли Карпова, Чернова и Кексонен, финский мальчик, недавно к нам определенный. Карпова заставила Владу раздеться догола и показать 'свое тело' Кексонену. Чернова отказывалась, но Карпова ей угрожала, и та подчинилась. Потом она наскоро оделась. Влада прошла мимо меня, и я увидела ее лицо, полное страдания.
  - Не мудрено, что она решила отомстить, - заключила санитарка.
  Я метнулся в комнату Карповой. Там никого не было. Я вышел на балкон и прыгнул на землю. Лена ходила возле забора.
  - Ждешь прохожих? - спросил я, подойдя к ней. - Ты ведь любишь к ним кадриться? Учти, я все знаю про Кексонена.
  - Хотите назначить мне укол?
  - Чувствую, это бесполезно.
  - Почему?
  - Суть не в качестве лекарства.
  - А в чем?
  - В недуге.
  - Я неизлечима?
  - Боюсь, лечить нечего.
  В дальнейшем Карпова изменилась, стала добрее.
  
  Новая воспитанница Алина, по известной прихоти судьбы, проживала с мамой и бабушкой. Мать не могла о ней заботиться, измученная поденной работой ради куска хлеба. Алине провели комиссию и направили в наш интернат. И вскоре она влюбилась в Кексонена. Ей необходимо было в кого - то влюбиться, чтобы истратить энергию либидо, чтобы его давлением не снесло крышку мозговой кастрюли. Финский мальчик подходил для этой цели: из другой страны, загадочен, голубоглаз, белокур, имеет акцент. Кексонена звали Алоиз. Артур Медников подговорил Кексонена сначала ответить на чувство Алины, а потом охладеть к ней. Комбинация 'холодного любовника' нужна была Артуру для выманивания денег.
  Иерархия подчиненности соблюдалась в интернате неукоснительно, и каждый воспитанник чувствовал это. Алоиз встречал Алину в коридоре, на прогулках и говорил, что она ему нравится. Для Алины это было спасением. Пришла жизнь, осененная любовью. Как вдруг Кексонен начал сторониться ее. Она пыталась с ним заговорить, но Алоиз, понуждаемый Медниковым, изображал дистанцию. Когда Алина, не сразу, конечно, осознала перемену, ее сердце остудил ледяной ветер. Либидо долго стучало в закрытую наглухо комнату любви. Девочка была готова на все. Медников хорошо рассчитал время для своего хитрого плана. Он отвел Алину в сторонку и поведал, что Алоиз хочет с ней встретиться и пригласить в 'Макдональдс'. Для этого она должна передать ему, Медникову, пятьсот рублей.
  
  Отец Влады Черновой узнал, что его дочь разделась перед Кексоненом. Выследив финна, Чернов пригрозил:
  - Я тебя урою!
  - Это все Карпова, - испуганно сообщил Алоиз. - Она сказала, что Влада хочет передо мной раздеться.
  Возмущенный отец нашел меня и рассказал обо всем.
  Я сознался, что знал об этом.
  - О чем вы знали?
  - Что Карпова заставила Владу раздеться перед Кексоненом.
  - Черт знает что! Кто он такой?
  - Отец финн, мать русская.
  - Чухонец... Нет, я не шовинист. Раньше, в Советском Союзе, мы жили дружно, а теперь... Конечно про чукчей рассказывали анекдоты. Про обезьян, то есть, про негров, тоже шутили. Но все нормально жили. Хачей не любили, но уважали друг друга!
  
  Алина решила все таки украсть пятьсот рублей у старой санитарки. Женщина любила детей. При внимательном взгляде можно было заметить, что она не слишком бережно относится к деньгам. Возможно, стремление помочь сиротам отводило деньги на второй план. Санитарка в детстве, во время войны, была на оккупированной немцами территории, где-то под Краснодаром, и согласно Указу оформила дополнительную пенсию. Может, ей было неловко, что она получает большую пенсию, солиднее, чем у других. Наверное, пережитое в немецкой оккупации отпечаталось в сознании. Так или иначе, а деньгами старая санитарка будто пренебрегала. Оставляла сумочку в открытой комнате, забывала кошелек на столе... Все это можно было зафиксировать пристальным взором, что и проделала Алина. Девочка, поставленная в безысходную для нее ситуацию, вынуждена была стать особенно внимательной. Итак, воспитанница в очередной раз выследила санитарку, оставившую кошелек на кушетке. Когда женщина вышла из комнаты, Алина ловко взяла из бумажника пятьсот рублей.
  Санитарка в этот же вечер обнаружила недостачу. Она не стала поднимать шум. Искать вора среди сирот женщина оказалась не готова.
  
  Медников на прогулке напомнил Алине про пятьсот рублей, необходимых для устройства ее свидания с Алоизом. Ослепленная любовью девочка, сказала, что уже их приготовила.
  - Давай, неси, - приказал Медников.
  Алина ушла за деньгами. Ей казалось, что она находится в каком - то кошмарном сне. То, что она украла деньги и теперь должна вручить их Медникову, не совпадало с ее характером. Взяв приготовленные деньги, Алина вышла из спальни. В коридоре ей стало плохо, закружилась голова. Она упала в сильном обмороке.
  
  В эти дни у Кексонена возник странный признак. У него появился большой участок облысения в правой части головы. Все мгновенно решили, что он изменил прическу, вырезав клок волос. Однако зона облысения была неровной - не похоже на усилия парикмахера. Обычно ведь ее делают аккуратно. Впрочем, финский мальчик охотно соглашался, что это, действительно, такая прическа.
  У Алины один за другим продолжались обмороки. Одновременно увеличивалась и зона облысения на голове Алоиза. Данное обстоятельство не могло не подвигнуть меня к сопоставлению. Лицемер Двойкин бил тревогу:
  - Что - то опять странное происходит. Надо их обследовать.
  Я сказал:
  - Согласно заключению педиатра, никакой патологии у девочки не обнаружено. У финна тоже все нормально.
  - Как нормально! У него облысение, а у девочки обмороки. Может, они отравились?
  - Помилуйте, кому нужно их травить? Пищу едят все, никто же не отравился!
  
  После того, как версия об убийцах-алкашах рассыпалась, было дано указание, весьма нехотя, отрабатывать эпизод в квартире - сауне. Уж слишком много показаний и фактов! Паша сообщил мне, что Медникову, в рамках дела, назначена судебно - психиатрическая экспертиза. Его должны этапировать в больницу. Когда Ариевич назвал состав экспертов, я сразу вспомнил фамилию председателя - эта ученая дама обследовала Сладкова.
  - Надо, чтобы и ты присутствовал, - сказал Ариевич.
  - Надо, так надо.
  Предстояло составить что - то вроде заключения, и я навестил Артура. Он сильно переменился.
  - Тебя уже замучили вопросами о том дне, когда... Но мне нужно составить свое заключение, поэтому...
  - Завтра меня повезут в больницу на экспертизу.
  - Тебе грустно?
  - Хоть бы предупредили. Хотел купить воды, конфет, жевательного мармелада, ментоса. Теперь не успею.
  - Я тебе куплю, не переживай.
  Удивительно: скинхед, правда, невольный, рожденный обстоятельствами трудной жизни, мечтает о мармеладе, конфетах...
  Утром я принес ему заказанные продукты и плеер.
  
  Медникова увезли в больницу. Сразу же после этого Алина вернула санитарке пятьсот рублей и престала падать в обмороках. Я сразу догадался, что обмороки были проявлением невроза. Она страдала, совершив кражу. Нетрудно было сопоставить: у Кексонена тоже невроз, только в другой форме. Он выдергивал у себя на голове волосы. Такие неврозы бывают на фоне стресса.
  - Что тебя волновало? - спросил я Алоиза.
  - Медников хотел выманить у Алины деньги, - сознался финн, - и я участвовал в этом...
  - Теперь он на экспертизе, деньги ему не нужны. Желание выдергивать волосы должно у тебя пройти.
  Так и случилось.
  
  Какая причудливая цепочка! Медников страдал от того, что случайно зарезал священника. Такая травма не приснится и взрослому человеку. Артур изменился, стал жесток, циничен. Кто - то другой, послабее, может и порезался бы сам, но Артур как вампир стал мучить других. Страдания, которые должен был перенести Артур, достались Алине и Кексонену. У них появились признаки невроза. Они оба за него перестрадали.
  
  Невроз у детей, раз возникнув, остается в структурах мозга неубиенной программой, стойким алгоритмом тревоги и страха. Он затухает и вновь активизируется, подобно хронической инфекции. Так случилось с Алиной. Невротические обмороки прошли, но был у нее еще и другой, спящий невроз. У девочки появились странные фантазии. В спальне она стала разговаривать со своей воображаемой сестрой и своим же придуманным возлюбленным. Никого, кроме нее самой, в комнате не было, но сирота была уверена, что перед ней - реальные люди. Она играла с ними, обнималась, признавалась в любви. Это зовется тульпой.
  Чтобы продолжить рассказ о фантазиях девочки, надо подробнее остановиться на ее истории. Мама работала медсестрой, получала мизерную зарплату и не справлялась с содержанием дочери. Собственно, поэтому она сдала Алину в приют. В медкарте девочки не было никаких указаний на наследственную отягощенность. Но в доверительной беседе мать сообщила мне совсем другие сведения. Она сказала, что отец Алины пил с юности. Болезнь прогрессировала, отец только обременял бюджет семьи. И мать Алины ушла от него, забрав дочь. Но денег на девочку не хватало. И так все сложилось, что Алина теперь поселилась в интернате.
  Для меня эта история была знакома. Таких историй мне приходилось узнавать много. Энтропия семьи, ее распад, осколки, следствием чего и является, в абсолютном большинстве, детский невроз. Правда, каждый ребенок несчастлив по - своему. В случае с Алиной я упустил одну деталь. Вернее, я не мог ее знать, и поэтому не обратил внимания на одно обстоятельство. Но его заметила старая санитарка.
  - Понимаете, - сказала она мне, - Алина кроме денег взяла еще шоколадку.
  Я удивился.
  - У меня в сумочке, - пояснила санитарка, - лежала шоколадка. Надо вам сказать, я ведь знаю шоколадки...
  - Я тоже знаю.
  - Нет, вы не знаете, вы не можете знать. Во всяком случае, так, как я это знаю. Я ведь во время войны находилась на оккупированной территории в Краснодаре. Однажды нам, детям, оккупанты раздали шоколад. Мне запомнился вкус. Потом я даже несколько раз воровала его. Так вот... Алина тоже взяла у меня шоколадку. Зачем?
  - Да, странно. Зачем она взяла? Недавно, один итальянец, этот усыновитель...
  - Вот! Именно это я и хотела сказать. Этот шоколад, взятый у меня Алиной, 'Фортинелли', он - тот же самый!
  - Тот, который...
  - Да, который я пробовала в оккупации. Фабрики 'Фортинелли'.
  - Вы полагаете, есть какая -то связь?
  - Может, и есть.
  
  Утром я приехал в психиатрическую больницу на экспертизу Медникова. Мотивы убийства священника были непонятны следствию. Куда проще шить дело с двумя алкашами! Но теперь приходится разбираться по существу. Непонятное раздражает: дознаватель назначил Артуру психиатрическую проверку. Моя добрая знакомая, эксперт из медико - педагогической комиссии, предложила чаю.
  - Самый крепкий чай и самый вкусный шоколад, - сказала она. - Интересуетесь производителем?
  - У вас лупы случайно нет? На коробке всегда так мелко пишут, ничего не разберешь.
  - Это подарок одного итальянца. Предстоит экспертиза по усыновлению...
  - Хотите пари? Я угадаю фирму - производитель вашего шоколада.
  - И что тогда?
  - Ничего. Ощущение маленькой победы, которая никому не причинит зла.
  - Итак?
  - 'Фортинелли', не правда ли?
  Эксперт взяла коробку и всмотрелась в название фирмы.
  - Ну, что ж, вы угадали. Любите сладкое?
  
  Однако настал час экспертизы, и в кабинет пригласили Артура. В больничной пижаме он выглядел как - то жалко. Перед нами оказался обычный подэкспертный, в ряду многих других.
  Юный аспирант зачитал историю развития Медникова. Он указал на его раннее сиротство, жизнь в приемной семье.
  - Теперь переходим к странному преступлению, - продолжал аспирант. - Как следует из материалов уголовного дела, двадцать первого марта, между полдником и ужином, точнее, в 17 часов 45 минут, Медников ударил ножом священника. От нанесенного удара тот скончался. Впоследствии Медников никак не объяснял своих действий.
  Я спросил Артура:
  - У тебя были причины убивать?
  - Не знаю.
  Дама - эксперт прошептала мне:
  - Вам не кажется странным его безразличие?
  Медников и в самом деле выглядел отрешенным.
  Я спросил:
  - Может быть, ты нам расскажешь о мотивах своего поступка?
  Он молчал. Я попросил аспиранта уточнить в материалах дела мотивы Артура.
  - Там нет ничего.
  - Как!?
  - Он сказал, что ничего не помнит, - ответил аспирант, просматривая листы дела.
  - Странно. Я точно знаю, что у Медникова был сильнейший мотив мести. Неужели, ничего?
  Когда Артура вывели из кабинета, я вышел за ним и спросил:
  - Почему ты не дал правдивых показаний? Не сообщил о том, что хотел отомстить за Владу? Почему сейчас молчал? Ведь от этого зависит твоя судьба!
  Артур произнес спокойно, словно ответ был для него абсолютно ясен:
  - А мне все равно.
  Он слегка улыбнулся.
  Я вернулся в кабинет.
  Председатель экспертизы сказала:
  - Ешьте свой шоколад. Человечество мало изменилось за много веков своей истории. Оно по - прежнему любит вкусное и сладкое. Что вы так погрустнели?
  - Боюсь, наши мнения вновь разойдутся.
  - Ну, я убеждена, что вы окажетесь правы.
  - Знаете что, не хочу я с вами спорить. Споры могут сдвинуть горы.
  - В спорах рождается истина!
  - Упаси бог...
  - Вы, конечно, думаете, что этот скинхед находился в состоянии аффекта?
  - А разве нет?
  - По - моему, нет. Обычный скинхед. Совершенно нормальный хам. Не было у него никакого аффекта. И в деле ничего такого нет.
  - Мне пора.
  - Отложим комиссию?
  - Я согласен.
  - Ждем вас на следующем заседании.
  - Разумеется. Скажите, Сладкова уже отправили в школу для умственно отсталых?
  - Нет, он пока у нас.
  Я попросил срочно проверить ему зрение. Почему-то именно сейчас мне вспомнилось видение Артура Медникова в Севастополе: ему тогда привиделись очки.
  - Сладков много дрался, - сказал я. - У него возможны травматические осложнения, связанные со зрительным нервом.
  Председатель согласилась с моими доводами. Вскоре я узнал, что у Сладкова очень плохо видит один глаз. Ему выписали очки. И как только он стал одевать их, его успеваемость заметно улучшилась.
  - Это какое-то чудо. В очках он стал лучше учиться. Наши педагоги, - сообщила председатель, - в один голос утверждают, будто Сладков обладает совершенно нормальным интеллектуальным коэффициентом.
  Паша подписал пропуск и отпустил Чернова.
  - Да... Как говорил один мой знакомый, философ, тут без поллитра не разберешься.
  - Это вам сказал Кант?
  - И даже не Заратустра.
  
  Я понимал, конечно, что основная проблема - в показаниях Артура. Ариевич подтвердил, что Медников молчал на следствии.
  - Ты сам должен дать показания, - сказал капитан.
  - Ну, разумеется, я буду свидетелем! Какая чепуха! Неужели, дело можно повернуть так, будто Медников хотел убить священника? Что все это не случайность, а преднамеренное убийство.
  - Кто такой Медников? Скинхед, психопат. Для него ножом пырнуть - что выпить стакан воды.
  - Но мы же видели, как Тоскин вместо себя священника под удар поставил!
  - Тоскин это отрицает.
  - Я это видел.
  Ариевич сказал:
  - О, кей, ты дашь показания. Но учти, в этом деле важны мотивы.
  - Наконец - то! Вот именно это я и хотел сказать: мотивы! Артур мстил педофилу.
  - Парень об этом молчит,- напомнил Ариевич.
  - Послушай, ты знаешь, почему он молчит?
  - Откуда мне знать?
  - Мне необходимо его видеть, - сказал я.
  - Кого?
  - Артура, конечно.
  - Уже поздно.
  - Мне надо для дела. Я ведь, в каком - то смысле, эксперт.
  - Он тебе ничего не скажет.
  - Почему?
  - Не знаю... Артур как - то изменился после этого случая. Он не пожелал давать правдивые показания. И тем самым он поставил всех нас в идиотское положение. Мы оказались посмешищем. Мы говорим: он хотел наказать педофила и случайно порезал священника. А сам фигурант молчит. Кто же нам теперь поверит? Встречу с Медниковым отложим до завтра.
  
  В коридоре интерната я наткнулся на Дубуа. По тяжелой сумке, заметно отягчавшей ее плечо, я понял: правозащитница была у Снаткиной.
  - Разрешите, я помогу.
  Деваться ей было некуда, хотя Дубуа явно не ждала кого - нибудь встретить. В сумке виднелись изящные стеклянные баночки.
  - Что это? - спросил я, принимая сумку.
  - Сливки. Осталось немного...
  - Да, нынче мы просто завалены продуктами. Спонсоры... Добрые Самаритяне. И каждый норовит что - нибудь повкуснее.
  У ворот ее ждал 'Бентли'. Дубуа издали нажала сигнализацию.
  - Порядок, - сказал я, опуская сумку на кожаное сиденье. - Вы очень торопитесь?
  - Меня ждет заседание комиссии в мэрии, не помню, впрочем, ее названия.
  - Несколько минут вашего времени, если позволите.
  - Несколько минут у меня есть.
  Я отчего - то был уверен, что Дубуа интересуется ходом расследовании двух резонансных дел - о растлении и убийстве. Надо выведать у нее что - нибудь.
  - Я вот о чем хотел вас спросить. Есть ли возможность вашего участия в суде? Скажем, по линии защиты детей?
  - И не просите. В деле скинхеда Медникова я вам не помощник.
  - Я прошу не за себя.
  - Молодой человек, демократия - это не вседозволенность. Мне даже как - то неловко напоминать вам об этом. Вы что же думаете, если человек сирота, ему все можно?!
  Мы раскланялись. 'Бентли' взял плавный ход и скрылся за поворотом. Так отъезжают не просто хорошие, опытные водители - этого мало. Такой ход берут люди уверенные в своем материальном благополучии, сытом и теплом будущем.
  
  Вернувшись в здание интерната, я столкнулся с санитаркой. С ней нетрудно было встретиться, поскольку она тщательно убирала здание и возникала то тут, то там.
  - Я все время думал про итальянский шоколад.
  Ее прерванный накануне рассказ волновал меня.
  Санитарка будто включила виниловую пластинку своих воспоминаний:
  - Так вот... Отец вернулся с фронта, женился на фронтовой подруге и бросил нас. Я тогда сильно переживала и украла у нас на станции, в буфете, трофейный шоколад. Тот самый 'Фортинелли'.
  - Вы думаете, Алина взяла у вас шоколад по той же причине?
  - Конечно. Все повторяется, вспомните Библию. Она чувствует такую же тоску, как и я в детстве. И точно так же заедает ее шоколадом 'Фортинелли'. Уверена, ее история повторяет мое детство. Ее отец такой же, как мой. Он, наверняка, алкоголик и бывший военный, ветеран войны. Вот увидите, все совпадет. Проверьте, поговорите с ее мамой.
  
  Все подтвердилось точно по версии санитарки. Мать Алины добавила кое-какие детали: ее муж, отец девочки воевал в Афганистане. Он был контужен, охвачен посттравматическим стрессовым расстройством и сопутствующим ему алкоголизмом. Работал сантехником, но из крутой фирмы он был уволен за пьянство. Семья распалась. После ухода судьба отца поменялась, о чем, в точности, не знали ни бывшая жена, ни дочь. По полицейским каналам я выяснил его теперешнее положение: он сейчас военный прокурор. Поначалу я не придал должного значения этому факту.
  
  Артура привели в кабинет. Он сразу сказал мне, что плохо помнит все события в съемной сауне.
  - Что ж, это бывает. В данный момент есть все признаки психической травмы. Это пройдет, и ты опять все вспомнишь.
  - Едва ли...
  - Неужели ты не помнишь, как хотел наказать педофила - хориста?
  - Едва ли это пройдет.
  - Черт возьми, что - то ты должен помнить! Почему ты все забыл?
  - Потому что мне все равно, - произнес Артур, тихо и безразлично.
  Состояние Медникова внушало мне все большие опасения. Несомненно, его психика подверглась какому - то изменению. Собственно, я даже знал, какому именно: он вошел в депрессию. То, что я увидел теперь в состоянии скинхеда, содержало падение жизненных сил. Он и сам хорошо описал это, сказав, что ему все равно. Каков будет приговор, где он окажется, что его ждет - ему безразлично.
  
  Второе заседание экспертной комиссии мало чем отличалось от предыдущего. Медников молчал либо отвечал тихо и кратко, постоянно повторяя, что ничего не помнит и что ему 'все равно'.
  Я постарался сократить беседу. Когда мальчика вывели, я сказал:
  - Он в реактивном состоянии. Разве вы не видите?
  - Депрессивный скинхед, - улыбнулась председатель комиссии, - это забавно.
  - Все скинхеды по - своему невменяемы. Если вам интересно мое мнение...
  - Как члена комиссии - разумеется!
  - Его надо отправить в больницу вплоть до выхода из депрессии. Только после его полного излечения мы сможем, я уверен в этом, дать окончательный и правильный ответ.
  - Не стану с вами спорить. Кажется, вы правы.
  - Благодарю вас. Не буду сегодня пить чай, хотя он у вас превосходный.
  - Старая привычка из института Сербского: там ни одной комиссии не проводилось без чаепития.
  - Как вы его завариваете?
  - Как в том анекдоте: насыпаю много.
  
  Чаю мне удалось выпить позже, в ресторанчике 'Розмарин', у Курского вокзала. Ритуальные разговоры на комиссии были для меня необходимой формальностью, не более. Настоящий анализ и дальнейшую тактику в отношении Медникова мне предстояло обсудить с тренером по буддизму Леней¸ моим приятелем.
  Я в этом ресторане не был, а Леня сюда часто заходил. Мы не в первый раз обсуждали насущные проблемы. Я изложил тренеру очередное дело подростка, включавшее многие эпизоды: налет скинхедов на рынок, педофилию Тоскина, убийство отца Валентина.
  - Медникову сейчас все безразлично. Вообще, в этом деле много узлов: замешаны крупные фигуры нынешней... общественной жизни.
  Буддист промокнул в чашке ломтик лимона, щурясь, надкусил его и сказал:
  - Сколько неподдельного сарказма ты вложил в определение 'общественная' жизнь!
  - Я скажу тебе больше: многих фигурантов этого дела можно увидеть в различных душеспасительных передачах по зомбоящику.
  - Ты зол не на шутку, я вижу?
  - Да, я отвлекаюсь... Обо всем этом после, а сейчас главное. Парня покидают жизненные силы. Когда он участвовал в акциях скинхедов, когда шел мстить педофилу, я видел его лицо, оно было полно ненависти. А теперь ему все безразлично.
  - Ненависть была источником его силы, - сказал тренер. - Ненависть ушла, а вместе с ней и сила жизни. Ибо жизнь - это борьба со злом.
  За окном творились быстрые переходы декораций. Кружил мокрый снег, его уносило порывами сильного ветра. Открывалось синее небо, которое затем вновь уходило за серую пелену.
  - Ну, и что говорит твоя наука? - спросил я.
  - Моя мудрость, - поправил тренер.
  - Виноват.
  - Как и в любой ситуации, в этой есть два пути. Либо разогреть ненависть и получить источник силы, либо закачать силу из другого источника.
  - Мудрененько... Ну, хорошо, а где этот другой источник?
  - В энергии жизни, - ответил Леня. - Ветер, солнце, вода, музыка, огонь... Основные стихии. Как ты догадываешься, названные мною источники - всего лишь символы.
  - Ну, да, в реальности они что - то обозначают.
  - Вот, скажем, музыка. Правда, с действительностью она почти не связана. Так, некий поток. Подслушанный ветер времени. Но странным образом музыка рождает в нас сильные чувства, дает энергию и потрясает!
  
  В любом деле с неизбежностью возникают периоды, когда сознание полностью сосредоточено на какой - нибудь ключевой проблеме. Может, их будет две или три. Они берут тебя в пятерню, жмут как лимон, пока не освободится истина. Сейчас я не мог отделаться от тем шоколада, музыки и той самой энергии жизни. По дороге в интернат я обдумывал предстоящий разговор с санитаркой. В наших последних беседах проступала какая - то истина, но - мучительно долго как плохой снимок в старом проявителе.
  
  В коридоре вместо санитарки я увидел Елену Андреевну Медникову. У меня возникло странное ощущение: преступника властно притягивает место преступления. Мы раскланялись. Она уже знала, что Артур находится в тюремной больнице на экспертизе.
  - Он не мог, - произнесла она, напрягая пересохшие связки.
  - Вы полагаете?
  - Здесь должна быть другая причина.
  - Пройдемте ко мне в кабинет.
  Я стал варить кофе. Елена Андреевна расположилась в кресле, на мгновение закрыла глаза; мне показалось, она быстро погружалась в себя и готова упасть в обморок. Я поспешил продолжить разговор, чтобы вернуть ее к реальности.
  - Мне уже с утра звонили журналисты, все по поводу этого дурацкого дела. Как вы понимаете, я их всех посылал к черту.
  - Но не хотите же вы сказать, что Артур хотел убить отца Валентина?
  - Все произошло случайно. Скажите, Елена Андреевна, были вы любовницей Тоскина? После всего... После того, о чем я услышал... Я отчего - то подумал... Мне показалось...
  - Да, была.
  Я налил кофе.
  - Прошу вас.
  - Мы тогда жили с Псоем Балаболкиным, моим первым мужем.
  - Вы были беременны?
  - Да.
  - И беременны не от Балаболкина?
  - Боже, какое это безумие! Выходя замуж, я не знала, что беременна. Ну, а потом было уже поздно. Если бы я объявила обо всем, Псой мгновенно вышвырнул бы меня из квартиры. Он не стал бы меня успокаивать - 'тихо, тихо, замнем'. 'Караул, ограбили'! - он бы заорал.
  - Ребенок потом...
  - К сожалению, мне пришлось сделать аборт. Я подменила своего неродившегося сына ребенком из приюта. Ну, вы же об этом знаете. Скажите, у вас нет чего - нибудь...
  Медникова пошевелила пальцами над чашкой кофе. Я достал ликеру и подлил туда. Она жадно глотнула.
  - То, что мне было нужно! - Елена Андреевна глубоко вздохнула. - Но ведь он не мог!
  - Откуда вы знаете? Ведь он вам - приемный сын. Вы не знаете ни его родителей, ни всю его генеалогию.
  - Но я могу кое - что предполагать...
  
  Санитарка рассказала мне подробнее, как их отец бросил. Он играл на аккордеоне, и брал дочь с собой на концерты. Они пели военные песни, на танцплощадках. Потом отец прогонял девочку домой, боясь, видимо, что она узнает о его тайных свиданиях.
  - И он, желая, наверное, откупиться от меня, давал мне иногда шоколад 'Фортинелли'. Отломит кусочек... А мне было больно. Будто кошке хвост отрубают, по частям.
  Женщина усмехнулась:
  - Вероятно, я уже смертельно надоела вам всей этой чепухой.
  
  Вот теперь история Алины сложилась, смонтировалась в хороший ролик. Такое гениальное совпадение! Не может подобное повторение событий оказаться случайным. Я был знаком, в основных положениях, конечно, с теорией австрийского психиатра Карла Юнга о синхронии. В жизни так бывает регулярно: происходят два события, в разных местах и в разное время, с разными людьми. Но эти события содержат общие детали, признаки. Значит, указанные события связаны общим корнем, общей жизненной партитурой, они написаны одним и тем же автором, для одного и того же исполнителя. И зная детали одного такого события, мы с абсолютной точностью можем воспроизвести его копию. Это делает нас визионерами, в каком - то смысле.
  Мне следовало теперь еще раз все сопоставить, чтобы ничего не ускользнуло из памяти. Вот первое событие: нашу санитарку, когда она была еще маленькой, бросил отец. Он водил ее с собой на концерты, где подрабатывал игрой на аккордеоне. После выступления, перед тем, как в очередной раз пойти к своей любовнице, он отправлял дочку домой и задабривал трофейным итальянским шоколадом фабрики 'Фортинелли'. Теперь перекинем мостик в наши дни, ко второму событию. Воспитанница интерната Алина крадет шоколад той же самой фирмы. Скорее всего, шоколад нужен ей для 'заедания' тоски, одиночества, чувства покинутости. Названные события, схожие до деталей, несомненно, имеют одну партитуру. И в судьбе санитарки, и в раннем детстве Алины произошло одно и то же действие, по одним и тем же нотам жизни.
  
  Во дворе интерната блестели подмерзшие лужи. К вечеру усилился ветер, ночью опять обещали мороз. Но в воздухе уже стоял запах весны. На душе стало легко: и от перемены времени года, и от упавшего с моих плеч груза загадки. Отныне мои терапевтические разоблачения пойдут споро и гладко.
  
  От дверей интерната к воротам шли две фигуры. Они приблизились, и я узнал Владу и ее папу. Одновременно подъехало такси.
  Отец Влады сказал мне:
  - Мы уезжаем. Никакой, видно, правды в этом месте мы не добьемся, а рисковать дочерью я не хочу.
  - Так... Значит, вы отказываетесь от борьбы. Вы, зная, что с ней хотели сделать... Артур там, в тюрьме, а вы уезжаете. Вы могли бы дать показания, чтобы спасти Артура.
  Отец молча погрузил вещи, усадил Владу на заднее сиденье и сказал, прощаясь:
  - Больше я в тюрьму не хочу.
  Уже из машины, открыв окно, он передал мне пачку евро.
  - Никому не сказал бы, но вам... Это деньги Снаткиной. Она вернула мне взятку за квартиру. - Чернов добавил, очень грустно: - Она теперь мне не нужна. Вернула с большими процентами. Она купила меня, чтобы я забыл о растлении. Ведь я мог выступить в качестве свидетеля.
  - Понимаю, они решили подстраховаться.
  - Я знаю, какие чувства вы сейчас должны ко мне испытывать. Предатель и все такое... Я вас отлично понимаю, но... Возьмите эти деньги. На храм, что ли... Иначе я выброшу их по дороге. Берите, пока не передумал.
  
  Медникова ожидала меня у больницы. Она призналась, что испытывает вину перед Артуром. Страх за его судьбу заставил ее прийти сюда. Она не может просить свидания с ним, так как уже не является приемной матерью.
  Я сказал:
  - Если вы так озабочены судьбой Артура, не лучше ли вам сделать что - то реальное.
  - Но я...
  - Не стоит ли вам сказать мне правду?
  Все шло как по маслу - я же чувствовал это! Когда ухватишь верную нить, события идут легко. Она не случайно наведывалась в интернат и теперь не просто так пришла сюда. Ее мучила совесть. Она ждала случая, чтобы вывалить из себя весь груз тяжкой памяти.
  Мы отошли в сторонку, к окну. Здесь можно было поговорить, не опасаясь постороннего внимания. Сейчас клапан души должен был открыться, нужен только маленький толчок, и я помог ей.
  - Вы сказали мне позавчера, не правда ли, что были беременный, когда выходили замуж за Балаболкина.
  - Это правда.
  - И якобы вы сделали аборт...
  Она пыталась удержать привычную версию с помощью жалких мыслей.
  Я поторопил ее:
  - Говорите же... Не было никакого аборта, ведь так?
  - Так.
  - То, что Артур ваш сын, я давно понял. Приемная мать не будет так беспокоиться. С таким чувством вины, как у вас.
  - Итак, вы родили сына?
  - Да.
  - Кто же его отец?
  - Его отец...
  - Ясно, что не Балаболкин. Иначе, к чему вам было это скрывать? Итак, отец мальчика - не Балаболкин. Кто же?
  Она призналась, без паузы и обреченно:
  - Отец Валентин. Он еще не был тогда священником. Работал в школе, учителем музыки.
  
  Услышанное откровение стоило моих усилий! Впрочем, оно же и добавляло кучу проблем. Что с этой правдой теперь делать? Однако лучше ее знать, так всегда бывает полезнее.
  - А почему вы, хотя бы намеком, не дали понять мальчику, кто его отец?
  - Я боялась. Когда я вышла замуж во второй раз, за Медникова, сыну было уже пять лет. Он находился в интернате. Я забрала его. Я думала, он полюбит мужа, и все как - нибудь устроится. Но в подростковом возрасте Артур сделался диким, агрессивным. Константина Гавриловича это раздражало. Я чувствовала, что должна изменить ситуацию. Именно поэтому я инсценировала самоубийство Артура.
  - И тайно отдали его в интернат.
  - Да, во второй раз.
  - Туда - сюда - обратно... А отец Валентин, он готов был признать сына?
  - Я запретила ему делать это.
  - Значит, Артур не подозревает, что убил своего отца? Хорошие дела.
  - Конечно, я сама во всем виновата.
  Теперь ей станет легче. Она во всем созналась. Груз памяти сброшен.
  Я сказал:
  - Вам надо отдохнуть. Пользы от вашего пребывания здесь, в больнице, поверьте, нет никакого. Вы открыли дверь в комнату памяти, это непросто. Поезжайте домой, а завтра мы встретимся.
  
  Перед очередным заседанием комиссии Артур гулял в больничном саду. Постояв возле старого фонтана, он присел на лавочку. К нему подошли дворник и девочка. Артур сразу их заметил, как только вышел в сад. Дворник подметал снег. Когда они приблизились к нему, Медников удивился: он сразу узнал Владу и ее отца. Чернов переоделся в дворника, чтобы повидать Артура.
  - Я слышал, вы уехали? - произнес Медников.
  - Мы не могли уехать, не повидав тебя, - сказал Чернов.
  - Спасибо.
  - И мы хотим предложить тебе поехать с нами. Ты ведь понимаешь, что тюрьма - это не самое страшное, что тебя ждет.
  Медников только пожал плечами.
  - Поедем с нами, - попросила Влада. - Ты меня спас.
  - Я не хочу никуда отсюда уезжать.
  - Что тебя останавливает? - спросил Чернов.
  - Не знаю... Мне трудно объяснить свои поступки. Мне как - то все равно.
  
  В кабинете эксперта я увидел то, чего не замечал раньше: маленькое игрушечное пианино. Оно стояло на книжной полке, темно - коричневое, под цвет книжным переплетам. В разгар беседы я взял это пианино и поставил его перед молчаливым, апатичным Артуром. Его отец, его настоящий отец, как я теперь знал, был учителем музыки. Если что - то и может воздействовать на подростка сейчас, то только она, музыка. Мальчик бросил на пианино короткий, пугающе осмысленный взгляд.
  Я открыл крышку и произнес:
  - Вот клавиши. Они звучат, как написано в нотах. Нота 'до' - эта самая первая нота октавы. Потом идет 'ре'. После нее - 'ми', 'фа' и так далее...
  - Соль - ля - си, - вмешалась эксперт, - кошка села на такси.
  Я сказал:
  - Мы, пожалуй, сможем подарить инструмент тебе.
  - В камеру его брать нельзя, - предупредила дама.
  - Сделаем исключение, - попросил я.
  Артур неожиданно вскочил со стула, схватил пианино, ударил им об острый угол книжного шкафа. Игрушка разлетелась на досточки. Подросток поднял одну из них, закатил рукав пижамы и попытался нанести себе порез на предплечье. Мы бросились к Артуру, заломили ему за спину руки, вызвали охрану.
  Сработал символ музыки! Музыка вызвала взрыв подсознательных сил и рефлекс суицида.
  
  Медников целыми днями плакал, лежа на кровати лицом к стене. Полностью отказался от еды, вынудив кормить себя через зонд. Я сообщил тренеру буддизма о перемене в состоянии подэкспертного: астения и безразличие сменились всплеском чувств. Вместо апатии, безразличия открылась меланхолия. Попытки суицида повторялись. Артур постоянно искал острые углы и пытался порезаться.
  Леня спросил меня:
  - Значит, подействовала музыка?
  - Вероятно. Его отец был музыкантом. Мальчик его даже и не знал.
  - Что ж, дело пошло, как я понимаю: безразличие исчезло.
  - Да, стихия музыки помогла. Как ты и предполагал, она оказалась источником энергии. Но ты знаешь, что из этого вышло: парень на грани суицида!
  - Главное - началось движение.
  - Пресловутое Дао?
  - Что? Ах, да, в каком - то смысле...
  
  Может быть, стоит заняться судьбой Алины? Ее отец - военный прокурор. Я с ним связался, и он довольно быстро согласился со мной встретиться. Он помнил о дочери, но не делал попыток увидеть ее.
  - С ее матерью мы расстались, - объяснил прокурор. - Она меня прогнала и правильно сделала. Я был конченым алкоголиком. Но с тех пор прошло уже много времени. Я изменился, перестал квасить. Я отыскал своих боевых друзей по Афгану, некоторые из них стали генералами. Жена... Моя бывшая жена думает, что я спился и умер, а я - прокурор.
  Да, он будет повыше и посильнее Ариевича и вообще всего полицейского следствия. Надо использовать его и побыстрее.
  - Я не стану обременять вашу совесть, но помогите мне в одном деле. Вернее, сразу в нескольких делах. Они, так или иначе, затрагивают Алину.
  - Ей что - нибудь угрожает? - спросил прокурор.
  - Пока нет, но мы живем в ужасное время. Мы живем в век гангстеров!
  Да, прокурор, пожалуй, станет моим помощником, как и тренер буддизма Леня. И я повторил ему то, что рассказал тренеру. Скинхеды, нераскрытая педофилия, месть, убийство священника. Я рассказал ему, что следствие затягивается и вероятно обвинение Тоскина в педофилии и разврате так и не будет сформулировано.
  
  Пускай все думают, что мы сложили оружие. Никто ведь ничего не знает о военном прокуроре. Пусть Снаткина и Тоскин верят в то, что им удастся выкрутиться. Подкупами, связями, адвокатами. К тому же я знал: педофилия не лечиться и, рано или поздно, проявится вновь. Почуяв безнаказанность, компания опять возьмется за свое дело. Выберет жертву, из самых беззащитных. Возможно, Алину... Дочь исчезнувшего, спившегося сантехника. Кто за нее вступится?
  
  Ольга Либерова помогала мне, но с неохотой, с оттяжкой и всяческими проволочками. В ней говорила любовь к учителю, ведь педофил был ее педагогом, как ни крути. Когда я недавно встретил Ольгу и рассказал обо всех последних событиях, она категорически определила свою позицию невмешательства.
  - Без обид, но я не стану больше помогать вам. Вы - Робин Гуд, не в самом лучшем смысле. Ваше поза нелепа, ваше, так называемое, разоблачение - инфантильно.
  - Но ведь Тоскин совратил вас!
  - Он любил меня.
  - Как малолетнюю.
  - Он помог мне стать артисткой!
  - Вы были тогда совсем еще девочкой.
  - Он боготворил меня! Не бывает какой - то особой, извращенной любви к малолетним.
  - А как же Лолита?
  - Это была просто любовь.
  Может, она действительно, так благодарна Тоскину, что не замечает очевидного, отгоняет от себя хульные мысли. Ну, что ж, тем лучше. Если сами пострадавшие готовы простить, если правда проигрывает, остается одно: взять хитростью.
  
  Двойкин неуемно проводил в жизнь нелепый тезис о том, что в стране не должно оставаться детей - сирот. Что их всех будто бы надо разместить в специально подготовленных семьях. Обеспечить квартирами. Энергия Двойкина объяснима: он хоть и чувствовал высочайшую поддержку, но дело авторитета из Палермо, в котором он был замешан, вносило в его карьеру определенный риск. Поэтому он еще более рьяно выдавал себя за детского защитника, борца с сиротством. Уже пошла реальная волна закрытия детских домов, объединения интернатов. Результатом таких комбинаций зачастую были побеги детей из новых учреждений. Дети хотели вернуться к привычным условиям жизни, к воспитателям, ставшим им почти родными. Да, деньги экономились, но стоит ли экспериментировать на чужих душах? Кстати, под ширмой борьбы с сиротством можно легко воровать бюджетные средства. Но, это обычная практика любых ведомств.
  Известно ли, где сирота чувствует себя комфортнее: в приемной семье или в казенном доме? В семье необходимо соответствовать ее негласным законам. Приемные родители, опекуны все равно будут, подсознательно даже, требовать от ребенка послушания и соответствия своему уровню. Сам сирота, если он не впишется в новые правила, станет убегать, грубить. Его, так называемая, социализация примет искаженный характер: он либо невротизируется, либо будет агрессивным. Полагать, что в опекунских семьях мы непременно получим на выходе замечательных людей - как говориться, хуже, чем наивность.
  Так или иначе, вопрос этот сложен и многогранен. Но омбудсмен, движимый стремлением казаться крутым, непреклонным и нужным на своем, по большому счету, совершенно бесполезном посту, развил бурную активность. Прозвучала команда: сократить число сирот или вовсе убрать их. Мол, в нашем, как всегда, передовом, обществе их быть не должно.
  
  Социолог Марина рисовала таблицы.
  Я спросил, зайдя к ней в кабинет:
  - Придумываете отчетность?
  - Составляю список детей, которые поедут летом на море. И тех, кто останется...
  Боже мой, уже год прошел, как я в интернате!
  - И много этих несчастных?
  - Не очень. Например, Алина. Она, кажется, деньги украла у санитарки.
  Социолог продолжала работать. Наблюдая за ней, я пытался уловить ее настроение. Точнее, тонкие сигналы обеспокоенности. Но их, кажется, и следа не было.
  Я спросил:
  - Вас не волнует расследование?
  Она сказала:
  - Есть вещи поважнее следствия.
  - Например?
  - Можно поговорить о погоде, о литературе...
  - Значит, вы полагаете, директор и ее приятель - педофил смогут избежать заслуженной кары?
  - Соцработник - все же не прокурор.
  Я сообщил:
  - Медников находится в депрессии и не может давать показаний.
  Она молчала.
  Я спросил:
  - Что, неинтересно? Ну, тогда о чем же... О литературе, может быть? Вот вам сюжет. Действие первое. Девочку - сироту пытались совратить. Один мальчик выступил в ее защиту. Апеллировать к закону было невозможно, и он действовал сам. Теперь мальчик в тюрьме. Педофил и сводня на свободе. Действие второе: почувствовав безнаказанность, педофил продолжает совращать других воспитанниц.
  Марина сказала:
  - А вы знаете, что Тоскин хочет взять опекунство над Алиной?
  Наконец - то! Она проговорилась! Решила сообщить мне насторожившие ее факты. Совесть, должно быть, проснулась в ней.
  Марина продолжала:
  - Сейчас Снаткина проверяет, нет ли у Алины каких - нибудь родственников, способных вдруг объявиться. Надо ведь, чтобы девочка была полностью беспомощна. Тоскин должен подъехать сегодня вечером.
  Вот так! Совершается то, что я предвидел: новое преступление. И объектом выбрана Алина, по ее беззащитности, видимо.
  Идет к развязке дело.
  
  Тоскин приехал часам к восьми. Секретарши уже не было. Я зашел в кабинет директора тотчас, так что заговорщики не успели сказать друг другу ни слова. На мгновение они растерялись. Я понял: чем скорее их огорошить, тем лучше.
  - Я не отниму у вас много времени. Нет, я не по поводу Медникова и всего этого дела. Тут вы в безопасности. Следствие зашло в тупик и, кажется, скоро это дело будет закрыто.
  - А вы предпочли бы, чтобы нас арестовали? - спросил Тоскин. - Нас, невинных людей...
  Они и в самом деле были удивлены. Я использовал несколько минут их транса.
  - Не будем обсуждать мои желания. Я пришел поговорить о желаниях совсем другого человека. Сейчас составляются списки воспитанников, которые поедут на море. Там нет Алины.
  - Она провинилась, - сказала Снаткина. - Украла деньги.
  - Алина не виновата. Она искренне раскаялась. Возьмите ее на море. Девочка совершенно беспомощна. Никто ей не поможет в этой жизни. Мама с ней не справляется, занята поденной работой. Других родственников у нее нет. Отец давно спился и умер.
  Я произнес нужный текст, превозмогая брезгливость. Подтвердил беззащитность девочки. Но ничего: переживу минуту позора, зато теперь вурдалаки будут убеждены, что Алина беззащитна. И это лишит их бдительности.
  - Хорошо, я подумаю, - ответила Снаткина.
  
  Мы встретились с прокурором в 'Розмарин'. Ничего более оригинального не пришло мне в голову, как посидеть в знакомом ресторанчике. Тут мы беседовали с Леней, здесь, может быть, и прокурор догадается, как вести дело.
  Он сам начал разговор:
  - Узнал я по своим каналам: это следствие, о котором вы рассказали, действительно будет закрыто. Тоскин - могущественная фигура. Ему благоволят на самом верху, одному богу, впрочем, известно почему. Короче говоря, идти официальным, законным путем абсолютно бесполезно.
  - Вы подтвердили мой собственный анализ. Как же теперь примириться с этой ситуацией?
  - Может, автомобильная катастрофа? Случайный выезд на встречную полосу...
  
  Слова прокурора вызвали у меня искреннее чувство протеста:
  - Я ждал чего - то такого, чего - то беззаконного...
  - А я предвидел вашу растерянность, - раздраженно отреагировал прокурор. - Мы слишком много цацкаемся с ними!
  - Но тут мало простого, физического устранения.
  - Чего же вам еще понадобилось?
  Я сказал:
  - Смотрите, что я придумал. Пусть все считают, что мы проиграли и отступились. Вы как юрист, полагаю, знаете, что педофилы не останавливаются. Тем более, в случае полнейшей безнаказанности. Тоскин наверняка подыщет очередную жертву. Я даже могу предположить, кого именно он выберет.
  - Вы хотите поймать его с поличным?
  - Да, и с вашей помощью. Надеюсь, афганские связи помогут вам довести дело до суда. Оно касается вашей дочери...
  - И вам известны детали, подробности?
  - Имя жертвы - Алина, ваша дочь.
  - Алина! Они хотят...
  - Да, они ведь не знают, что вы живы, что вы - прокурор. Выбрали самую беззащитную: они - то думают, что Алина - дочь спившегося сантехника. Тоскин собирается стать ее опекуном. Короче говоря, надо его выследить, просчитать, я не знаю, прослушать... Ну, это ваши дела.
  - Ну, а что, давайте попробуем, - согласился прокурор.
  
  Алина готовилась к отправке в семью опекуна. Мать девочки дала на это свое согласие. Снятие материальной нагрузки, обещание сытой жизни и хорошего образования для девочки - все это способствовало такому решению. Алина восприняла известие о переезде в семью опекуна в полном спокойствии обреченности.
  
  Кексонен подарил ей пятьсот рублей - ровно ту сумму, которую она украла у санитарки. Вместе с деньгами он вручил ей мобильный телефон 'Нокиа'.
  - Он старый, но надежный, - сказал Алоиз. - Как хороший друг.
  - Спасибо.
  - Прочти мое сообщение.
  - Ладно.
  - Знаешь, - сказал Кексонен, - у нас всех есть три пути в жизни. Психушка, интернат и опекун.
  Алина сказала:
  - Желаю тебе вернуться в Финляндию.
  - А тебе - уехать в Италию.
  - Я напишу.
  - Буду ждать.
  Алина прочитала сообщение Кесконена: 'Когда тебе бывает туго, найдешь и сто рублей и друга. Себя найти куда трудней, чем друга или сто рублей'.
  
  Прокурор вычислил хату Тоскина. Это была квартирка на той же улице - Плакучих Ив. В ней и установили миниатюрные камеры. За Тоскиным велись постоянное наблюдение и прослушка. Вскоре стало понятно, когда именно должно произойти совращение. И, в общем, все уже было готово к задержанию преступника с поличным. Но за два дня до операции прокурор неожиданно вызвал меня в 'Розмарин'
  - Ситуация изменилась, - сообщил он. - Я оказался бессилен. Убийство отца Валентина все таки спишут на двух алкашей из поселка. Место преступления в деле уже изменили. Будто бы они убили его на платформе у станции и ограбили. Медников в больнице. Других свидетелей, как вы понимаете, не появится. Это ужасно. Мы живем в век тотальной коррупции.
  - А как же автомобильная катастрофа?
  - Запрещенный прием! - воскликнул прокурор и добавил: - С вашей стороны.
  - Случайный выезд на встречную полосу...
  - Докладываю: в деле замешан новый областной губернатор - сын убитого священника. Он препятствует всему делу. Видимо, он боится, что разоблачение Тоскина откроет какие - то тайны, связанные с его отцом. У священника, действительно исчез портфель, в котором, как оказалось, были важные документы. В общем, этот уровень мне...
  - Не по зубам?
  - Хуже.
  - Не по карману?
  - Еще хуже: не по чину.
  - Вас не посадят, не расстреляют. Чего вы боитесь?
  - Нищей старости.
  
  Утром я встретил Елену Андреевну Медникову. Она приехала в интернат и зашла ко мне в кабинет.
  - Приготовьте мне, пожалуйста, кофе, - попросила она.
  - С ликером или, может быть, с коньяком?
  - Нет, спасибо. У меня и так голова болит со вчерашнего вечера.
  - Перебрали горячительного?
  Елена Андреевна сказала:
  - Тоскин что - то знает об Артуре. Точнее, о его... О том, кто его отец.
  - Пожалуйста, успокойтесь. Сейчас я приготовлю вам кофе.
  - Мне позвонил губернатор, старший сын отца Валентина. Он сказал мне, что знает о существовании брата. То есть, Артура. Он в курсе того, что Артур убил их отца. Он потребовал от меня, чтобы я не придавала огласке эту историю.
  - Откуда он все знает? Ведь вы и отец Валентин тщательно это скрывали.
  - Поэтому я и пришла к вам. Сегодня утром у меня раздался еще один звонок. Я взяла трубку и услышала какой - то странный незнакомый голос. Звонила женщина, как выяснилось в ходе разговора, прихожанка местной церкви. Она встретила отца Валентина в тот роковой день. Утром, выходя из своего дома, он увидел ее и попросил взять у него портфель. Он отдал ей на сохранение этот портфель, вероятно, предчувствуя беду. В портфеле были документы, точнее, метрика на Артура. Самая первая метрика, еще до отправки в детский приют. Мы с Валентином зарегистрировали мальчика, и документ хранился у отца. В портфеле было также письмо - короткое письмо, где отец Валентин подтверждал, что является отцом Артура. После убийства прихожанка открыла портфель и прочитала эти документы. Метрику она оставила в портфеле, а письмо забрала себе. Портфель она отнесла к дому отца Валентина и поставила на крыльцо.
  - Портфель нашли, - предположил я, - и метрика попала к Тоскину. Так он узнал эту тайну.
  - Я полагаю, Тоскин сразу же, напрямую связался с губернатором и попросил замять дело о педофилии. Он шантажировал губернатора правдой о его отце. Вряд ли губернатор обрадовался, узнав, что у его отца - священника есть еще и побочный сын, скинхед и убийца.
  Я подвел итог всей истории:
  - Да, молодому губернатору неприятно было узнать такое. Да и его покровители не пришли бы в восторг от такой правды. Зато сильно обрадовались бы конкуренты. И теплое кресло наверняка зашаталось бы по ним.
  
  Покровители губернатора оказались всесильны. Ариевич сообщил мне, что, по странному указанию свыше, операция задержания Тоскина отменена. Она должна была состояться завтра вечером на хате Тоскина. Алина уже проживает там и ждет появления своего опекуна.
  
  Сегодня в консерватории состоялся концерт. Я приехал заранее в надежде еще раз поговорить с Либеровой. В зале я увидел ее и композитора Медникова. Они уточняли что - то в партитуре.
  
  Концерт имел успех. Зрители восхищенно аплодировали. Я тоже поблагодарил автора и певицу за мгновения высокого искусства. На правах знакомого я попросил подбросить меня до метро. Ольга уехала на другой машине, а Медников поехал со мной. Времени на разговор с ним было немного.
  - Скажите, Константин Гаврилович, вот должна быть на свете справедливость?
  - Разумеется.
  - Увы! Разве справедливо, что преступник получает наказание, не сопоставимое с теми злодеяниями, которые совершил? Вы понимаете, о чем я говорю? Вы знаете, каким злодеем является Тоскин.
  Медников молчал. Он, вероятно, не совсем понимал цель моего монолога.
  Я сказал:
  - Наказание должно захватить преступника, когда он полон сил и собирается жить.
  - Я понимаю, но суд дело долгое.
  - Тогда надо самим действовать, самим наказывать злодея, не так ли? Артур, ваш приемный сын, хотел защитить Владу Чернову...Вы, конечно, знаете, в чем виноват Тоскин, который все еще на свободе.
  - Тоскин отныне мне не друг. Я кое - что знаю об этом деле.
  - Тем более. И вы должны также знать, что Тоскин готовит новое преступление.
  - Я уже сказал вам: мы разошлись.
  - Завтра вечером, после шести, в доме на улице Плакучих Ив, в квартире на втором этаже Тоскин совратит девочку Алину. Не пора ли остановить этого любовника - совратителя?
  
  Я обо всем рассказал буддисту. О загодя готовившейся операции по задержанию педофила. О вмешательстве могущественного губернатора. О трусости прокурора.
  - У меня к тебе вопрос. За этим я и пришел. Я постарался расшевелить композитора Медникова. Должна же у него вскипеть злоба?! Всякому терпению есть предел.
  - В чем же вопрос?
  Я сказал:
  - Если он выльет всю злобу, что у него накопилась, может произойти убийство.
  - Композитор убьет насильника - педофила!
  - Он убьет человека. Даже убийство животных антигуманно.
  - Многих из них специально откармливают на мясо - каплунов, например. Считай, что твой педофил - из этой же категории.
  - Во всяком случае, не я это сказал.
  
  Мой неожиданный помощник, композитор Медников согласился наказать Тоскина. Отчего в композиторе проснулся вулкан мести? Не знаю, однако важно, что он будет помогать мне. Я рассказал ему приготовленный план, разработанный нами ранее с трусом - прокурором. Композитор прячется в комнате за шторой. Убедившись в наличии преступления, он стреляет в растлителя.
  
  Обитатели квартиры на втором этаже, где теперь жила Алина, не придали значения обычному визиту разносчика пиццы. Он был в шляпе и черных очках. Снаткина не узнала композитора Медникова. Она занялась приготовлением итальянского снадобья. Визитер в это время тихо проник в комнату и спрятался за твердой бардовой шторой.
  
  Я устроился за деревом. Предупрежденный мною Ариевич привел людей из какой - то спецслужбы. Они плохо шифровались - постоянные переговоры по телефону и похожая одежда хорошего кутюрье сразу выдавали их. Окна квартиры Тоскина на втором этаже были мне хорошо видны. Скоро к дому подъехал и сам православный дирижер.
  
  В квартире события развивались по прежнему сценарию. Тоскин надел домашний, свободный халат и подсел с игрушками к Алине. В этот момент из - за шторы вышел Медников. В руке у него был пистолет.
  Тоскин испуганно произнес, увидав друга:
  - Ты не сделаешь этого! Ты не можешь этого сделать.
  - Я сделаю это. Даже если промажу. Впрочем, с двух шагов промахнуться трудно.
  Он выстрелил.
  
  Благодаря Интернету этот случай получил широкую огласку. Елена Андреевна Медникова не боялась давать интервью. Она сказала, что ее муж, Константин Гаврилович Медников будто бы сошел с ума. Что он в беспамятстве выстрелил из пистолета в своего друга, дирижера Тоскина. По счастью, пистолет ее мужа был заряжен холостыми пулями. Тоскин остался жив.
  
  Вся совокупность фактов и показания жены вызвали необходимость освидетельствования композитора. Медникова увезли на экспертизу в психиатрическую больницу. В больничном саду, возле фонтана, композитор встретился с Артуром, бывшим своим приемным сыном. Весенний ветер раскачивал сосны. Стволы деревьев шевелились как кузова парусников.
  Композитор сказал:
  - Мне запретили брать с собой в больницу компьютер. Я не могу писать здесь музыку. Я ведь пишу сразу звуками. Слышу в голове фрагменты мелодии и записываю.
  - А слова? - спросил Артур. - Ведь в начале было слово?
  - Я не специалист по слову.
  
  - Вы знали заранее, что муж станет стрелять в Тоскина? - спросил я Елену Андреевну.
  - Да.
  - И что пситолет заряжен холостыми?
  - Конечно.
  - Вы сами...
  - Да, я сама перезарядила его холостыми пулями. Хватит с нас одной жертвы.
  - Почему же вы его не остановили?
  - Мне хотелось, чтобы они соединились с Артуром.
  - Такой ценой? Ценой утраты рассудка?
  - Константин Гаврилович сильно мучился. Ревность, потеря сына, друга... Он бы сам застрелился. А в психушке, ему, наверное, будет лучше.
  
  Двойкин пытался приспособиться к новой ситуации. На всякий случай он сыграл в благотворительность и отыскал Анжелику Рейес Альмирес. Омбудсмен сам приехал к ним в квартирку и вручил матери двадцать пять тысяч баксов.
  - Можете полететь с девочкой в Мексику. Вот деньги на билет.
  - Засунь их себе в жопу.
  
  Я подал прошение об отставке.
  - У вас проблемы? - спросила Снаткина, взяв мое заявление.
  - У меня? Кажется, нет. А вот что будете делать вы?
  - У меня совещание.
  - Насколько я понимаю, ситуация изменилась. Губернатор идет в госсовет и... Словом, вам грозит срок. Молодой губернатор не станет вас покрывать. Сиротская тема - резонансная. Боюсь, никакой судья вам не поможет.
  - Опять я с вами не соглашусь.
  
  Директор смотрела на поданный мною лист бумаги, но, кажется, мое заявление ее совсем не интересовало. Она изволила прочитать мне небольшую лекцию о правосудии и понятии вины.
  - Человечество, - сказала она, - больше всего любит чужие преступления. Обыватели с пылким азартом разоблачают пороки других людей - это помогает им скрывать свои собственные. И чем сильнее доблестные граждане борются за чистоту - расы, религии, морали, - тем надежнее они скрывают тайну собственных грехов. Если меня посадят, на кого валить будете! Или вы думаете, что пороки исчезнут? Веками существовали и вдруг исчезнут!
  Снаткина протянула мне мое заявление с положительной резолюцией.
  - Поэтому, я нужна, очень нужна, и все они меня беречь будут.
  
  Было раннее утро. По телевизору шло ток - шоу с разоблачениями последних событий в нашем интернате. Сначала выступил, вдруг осмелевший, военный прокурор, отец сироты Алины:
  - Слишком много залежалого снега там накопилось, в этом интернате, - сообщил он. - Предстоит очень большая очистительная работа. Выяснились махинации с квартирами для сирот. Мы не станем оглядываться на прошлые заслуги фигурантов дела.
  Стало очевидным: купленный прокурор направляет всю активность на разоблачение квартирных махинаций в ущерб разматыванию змеиного клубка педофилии.
  Потом ведущий задал вопрос губернатору:
  - Как вы думаете, кому было выгодно убийство известного православного дирижера Тоскина?
  Губернатор сказал:
  - Прежде всего, хочу вспомнить, что дирижер Тоскин был другом моего отца.
  - Ваш отец, - напомнил репортер, - был злодейски убит...
  - Так вот, я полагаю, эти преступления связаны одним мотивом: нанести удар по нашей духовности, основе нашей жизни - православию. По нашим традициям милосердия. Кому - то очень не нравиться, что народ наш не приемлет, так называемые, ценности Запада - стяжательство, цинизм, духовное опустошение, культ денег. Убийцы хотят выбить почву из - под ног.
  - Но выстрел в Тоскина был холостым?
  - Его спасло провидение.
  Третьей участницей шоу была Дубуа.
  - Я абсолютно уверена в политическом характере убийства отца Валентина. По нашим данным, в его портфеле находились материалы о коррупции в высших эшелонах власти...
  
  Телевизор не выключался с ночи. Я подошел к окну. Альбина проснулась и спросила:
  - Неужели, в этот раз будет справедливый суд?
  - Надеюсь, хотя бы Снаткину они не пощадят, и махинации с квартирами предадут огласке.
  
  Расследование квартирных афер завершилось коротким судебным процессом и обвинительным приговором, поддержанным присяжными. В разоблачении Снаткиной главным свидетелем был Тоскин.
  
  Буддист спросил меня, какой сон я видел этой ночью.
  - Мне снилось, что я перехожу ручей.
  - Не плавала ли в нем змея?
  - Нет. А что?
  - Змея - сигнал несчастья, - сказал буддист.
  - Значит, я могу спать спокойно?
  - Нет. Губернатор постарался смыть все следы, и ему это почти удалось. Отец и сын Медниковы сошли с ума и находятся в психушке. Снаткина в тюрьме. Тоскин, понятное дело, на коротком поводке. Ариевича перевели, как я слышал, в другое место, да и не станет он свою голову на плаху класть ради тебя. Так что все следы смыты. Кроме одного следа, который ведет к тебе.
  - Как же тогда мой сон? Змеи - то не было.
  - А, плевать на сон. Тебе угрожает опасность. Я бы уехал, сменил документы... Словом, скрылся.
  
  Я решил никуда не уезжать, однако с буддистом по данному вопросу не спорил. Отрекаться от себя нехорошо, но это - личное дело. К тому же Леня всегда уклонялся от метафизических дискуссий.
  
  Медникову назначили принудительное лечение. Он подал очередное прошение на ноутбук, и ему разрешили им пользоваться. В больнице Константин Гаврилович полностью завершил свою симфонию. Он попросил разрешения исполнить ее возвышенный финал перед воспитанниками интерната. Дети слушали тихо, внимательно. Константин Гаврилович, сменив больничный халат на концертный фрак, солировал на пиано-родес. Оркестровку заменил компьютер.
  В зале находились Алина и Алоиз.
  Девочка сказала другу:
  - Этот дяденька хорошо играет. Он прикольный.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"