"Отца помню мало. Как только переступил я порог нежного младенчества (было мне года три от роду), он и умер. Тому предшествовала неприятная история.
В юные годы родоначальник мой был любим Петром Великим, вместе с единокровным братом Михаилом сопровождал его величество в путешествии за границу. В чужеземье помимо знаний полезных, почерпнул вьюноши и дурные привычки: как-то пагубную страсть к картам и питие зелена вина без меры. Дядя рассказывал, что на знаменитых Петровских ассамблеях кавалеры и дамы пили вволю, "доколе ноги держут", а "кады откажут, пили сидя". Если кто из гостей опаздывал, то обязан был выпить "двойного орла" - император собственноручно подносил огромный кубок, вмещавший целую бутылку. Богатырское здоровье родителя долго не давало ему стать запойным пьяницей. И мать моя, на которой он женился по взаимной любви, имея характер твёрдый как могла от того его удерживала. Но от силков картёжной игры уберечь своего обожаемого "Кирилу Данилыча" не смогла. Поелику[1] был он дюже азартен и удачлив как чёрт, выигрывая за вечер сумы немалые.
На беду, как это в жизни бывает, нашёлся лихой человек, который лукавую отцову удачу вызвался обойти. Играли всю ночь. Вернувшись, домой под утро, он только и сказал что:
- Шехону отыграл.
После, велев подать рейнского, заперся в кабинете, там и совершил грех против себя и бога - пустил пулю.
Тем выстрелом сразил он и несчастное сердце жены своей. Стала она как бы, не в себе - трое суток не пила, не ела, с постели не поднималась. Боясь, как бы госпожа не тронулась разумом, дворовые пихнули меня к ней, да в покоях и заперли. Я устроился в глубоком кресле подле кровати и сидел смирно. Мать лежала простоволосая, без кровинки в лице, меня будто и не видела. Но тут она, до того безмолвствовавшая, начала кричать что - бы меня забрали и что ей де надо следовать за мужем. Кричала долго, но верно тихое присутствие моё как - то её образумило. Она скрепилась в своём отчаянии.
Распродав то немногое что нам принадлежало, мы уехала в поместье.
Лет до двенадцати пребывал я счастливым недорослем. Обучен был счёту, читать, писать и немного болтал на французском. Матушкины пироги и воздух Шехоны шли мне на пользу - для своих лет я был рослым, крепкого здоровья и закалён в драках с деревенскими мальчишками.
Весной 1847 с вестовым из Санкт - Петербурга прибыло письмо, а с ним и перемена в моей судьбе. Надо сказать, что с рождения был я приписан к гвардейскому полку, но самоубийство отца сделало для меня сие невозможным. Хлопотами дяди определён был в Академию морской гвардии (о том он и известил в своём послание) и должен незамедлительно собираться путь с тем что - бы явиться к нему для проверки степени моих знаний.
Матушка плакала, причитала, что утону и ругала дядю. Ругала напрасно - не возможно дворянину было не служить, хотя бы и на флоте. Утонуть я не боялся (Скрину на спор переплывал туда и обратно), а вот того что не пройду испытаний испугался. Неграмотных в академию не брали".
***
У Муромцевых я не задержалась.
Часок, после ухода Кофмана, вопреки своим намерениям, провела в дрёме. А после, как и ожидалось, ко мне прокралась Сашенька. Вторая дочерь Матвей Васильевича, была всеобщей любимицей и безусловной собеницей [2] его сердца. Старшая Варя, замужем за генерал-лейтенантом Лавровым, давно жила отдельно, с мачехой не ладила и наезжала редко. Лизу и Аню, императрица затребовала в благородные воспитанницы [3] Сомнительная честь быть игрушкой придворных фатов, как сардонически высказался отец. Но, генерал, который пребывал в восхищение делами и начинаниями государыни, отказать ей, конечно, не посмел. На каникулы смолянок не отпускали, родные видели девочек только по большим праздникам, когда бывали в столице.
Ждали, что в смоленский монастырь отправят и восьмилетнюю Мари[4], её родами умерла Екатерина Яковлевна, по этой причине генерал к младшей дочери относился сдержано. После смерти жены он впал в совершеннейшую ипохондрию, лечили его долго и безуспешно. Ездили даже в поместье к Болотову, где он колдовал над безутешным вдовцом своей электрической машиной [5]. В то время одна только Саша могла на него влиять, что было для многих удивительно, поскольку внешне она мало напоминала свою мать, а пошла в Муромскую породу была высока, бела, круглолица.
Хорошенькой Сашенькой, с прелестными ямочками на щеках и чудесными ровными зубками, которые она охотно демонстрировала, прельщался не один кавалер. К ней сватались с двенадцати лет, однако Матвей Васильевич не спешил, справедливо полагал, что его сокровищу надобна достойная оправа. Балованная любимица она не была ломлива и высокомерна, а напротив добра и щедра душой. Близкие не характером, но возрастом, мы дружили.
- Как ты напугала меня Соня! - взобравшись на кровать и укладываясь рядом, приговаривала Саша.
- Платье помнёте Александра Матвеевна, - шутя, сталкивала её я, - Войдёт кто, конфуз выйдет.
- Девчонку подле двери посадила, если что, стукнет. Рассказывай! Поделись со мной! - требовательно протянула она и жадно уставилась на меня своими синими глазищами.
- О, чём рассказывать?
- Как он тебе?
- Кофман всё тот - же, стар, сед и любезен. Пошёл готовить очередной гадкий отвар, несомненно, в большом количестве. Поделиться с тобой?
- Насмешничаешь Соня! Знаешь о ком я!
- Некого другого я не видела.
- Не видела своего спасителя?
- Нет. Я тонула, если помнишь, а после была без сознания.
- Прости. Мне сказали, как только я проснулась. Вот глупая деваха! Разбудить когда надо не смеет, зато огорошила новостью с порога "Княжна утонула!". Какого!
Я фыркнула.
- Спрашиваю, точно ли Софья Андреевна утонула? А эта дурёха "Она. Вот вам крест! Приезжий ваш, тот, что с Павлом Матвеевичем приехавший, из реки вынул. Ужасти! Всех наших погнал и сам откачивал, а лекарь уж апосля пришёл". На удивление Соня, что это приключилось с тобой. Ты ведь отлично плаваешь.
- Ужасти, - тихо подтвердила я, отводя глаза. - И на старуху бывает проруха.
Я знала, что Саша не даст распространиться слухам, но мне было сильно не по себе.
- Домой хочу. Одолжишь мне платье?
- И платье дам, и коляску велю заложить.
- Достаточно платья. Пожалуйста, не спорь. Помоги мне уйти незаметно.
Подруга недовольно покривила губы и нехотя кивнула.
[3] Смольный институт благородный девиц основан Екатериной ΙΙ в 1764 году. Первоначально обучались девочки с 6 по 18, позднее с 9 лет. Воспитанницы института были обязаны носить особые форменные платья определённого цвета: в младшем возрасте - кофейного, во втором - темно-синего, в третьем - голубого и в старшем возрасте - белого. Коричневый цвет символизировал близость к земле и был практичен, особенно для младших детей. Более светлые цвета символизировали возрастающую образованность и аккуратность. Смолянок готовили в придворные дамы, в жёны сановникам.
[4] Девочки с таким именем у реальных Муромцевых не было. Была Софья 1784 года рождения.
[5]Болотов Андрей Тимофеевич - помещик, известный в 18 веке агроном, создатель российского пейзажного парка. С военной службы в Пруссии Болотов привез в Россию электрическую машину (подобие электрофореза), которой в дальнейшем лечил 43 болезни.