Морозова Валерия : другие произведения.

Новелла I - Зло затаённое

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Первая из серии псевдоисторических новелл, рассказывающих о приключениях одного честолюбивого юноши и его друзей в антураже эпохи Возрождения.


   История эта, случившаяся в Гвенаре в самом начале лета 1492 года, была во многом удивительной. Не по тому что в ней, как в уличных балаганах учувствовали какие-нибудь ряженные нимфы или фавны, нет-нет. И совсем не оттого что волшебные силы были бы в ней повинны. Сказки как бывает в театре не случилось. Из-за кулис никто не спустил на канатах машину, из нее не появился бог, и он по окончанию действия не расставил на места героев, соединив влюбленных и покарав виноватых. Удивительность ее была в обратном... впрочем...
   История на то и история, что бы быть рассказанной.
   Как я уже говорил, произошла она летом 1492 года, а началась как раз за неделю до поста, который все жители нашего великого государства, хочется верить, все еще соблюдают. В Гвенаре эта неделя традиционно считалась праздничной и гордо звалась "Долой мясо", сопровождалась пышными гуляниями, обильной попойкой, танцами и маскарадом. Собственно маскарад и стал виновником и зачинщиком той шалости, одновременно безобидной, но опасной, и повлекшей для многих знатных горожан, весьма сильные душевные потрясения и перемену в устоявшейся жизненной рутине.
   Кто во всей этой истории я, и откуда она мне стала известна, я умолчу, и очень скоро вы поймете почему.
  
  
   Зло затаенное
  
   Джулиано родился и вырос Гвенаре, слыл любопытным и жадным до впечатлений юношей. Он был немного образован, в меру вежлив, (когда того требовали обстоятельства), любил веселиться, не прочь был выпить, а молодость и приятная внешность позволяли ему пользоваться тем расположением девиц, которое мужчины менее молодые и менее красивые могли восполнить только увесистым кошельком и положением в обществе. Джулиано был по своему хорош собой - изящен, строен, одевался щегольски с замашкой на дворянство, вечно улыбчивый, но улыбчивый как-то недобро, лукаво и сладострастно, точно он только что покинул женские объятья, и все еще пребывает под действием любовных чар, а на уме у него одни греховные утехи и обнаженные образы. Подобная улыбка на его смазливой физиономии блуждала постоянно. Возможно от того, что женщин он и вправду посещал часто, а может быть напротив, у женщин имел такой успех оттого, что счастье из него лилось как из бездонной бочки с каждым словом, жестом и ласковым взглядом его красивых глаз, на всех смотревших с нежностью и искренней любовью.
   Джулиано многое попробовал и повидал на своем пока еще коротком жизненном пути, и кое-чему даже успел научиться. В своем ремесле его считали талантливым и подающим большие надежды. Ему пророчили славное будущее, а главы цеха, где он в то время занимал лишь должность подмастерья, подумывали над тем, чтобы, не смотря на его юный возраст, дать ему возможность стать мастером.
   Для получения этого высокого звания Джулиано оставалось создать "шедевр" искусность и изобретательность которого не оставила бы в других сомнения в том, что он чести достоин. Юноша же об этом пока не помышлял. Жил ровно так, как, наверное, и по сей день живут молодые альбы, не озабоченные житейскими проблемами - гулял, веселился, иногда работал, но все больше от скуки, чем от действительной необходимости.
   Ремесло его, будучи не пыльным и не сильно затратным по части времени и сил, тем не менее, могло при должном старании и аккуратности приносить весьма хорошие доходы, а так как Джулиано пока еще не был обременен собственной семьей и хозяйством, единственной его тратой был налог в казну цеха. Все же остальные немалые деньги он проигрывал в карты, пропивал, раздаривал или тратил на предметы роскоши. Альбам его ремесла таковые обычно не были нужны, и оттого все эти расшитые золотом дублеты, подбитые мехом плащи и шпаги с украшенными эфесами, лежали в дубовом сундуке, ожидая лучших времен: праздников, гуляний или как в этот раз летнего маскарада.
   Такой же постоянный как вечерняя молитва этот летний праздник не отменяли даже во время осады города тимарейцами в памятном еще 1410 (его в тот год провели с особым размахом - в знак пренебрежения к врагу). Оттого и Джулиано решил, что нет для него причин не явиться на закрытый прием, дававшийся во Дворце Сильных - нашей местной ратуше. На прием его не приглашали, но маскарад на то и зовется маскарадом, чтобы носить личину и ходить неузнанным. Планы зрели, костюм был готов, парадная шпага пылилась в углу рядом с сапогами вот уже целую вечность, и не хватало только маски, за которой Джулиано и пришел к своему старому знакомцу и самому странному члену родного цеха - художнику, скульптору и философу - мастеру Ларетто Бикерино Фрао из Армели.
  
   К полудню город будто вымер: жители попрятались по домам, закрылись лавки, исчезли торговцы, а солнце приближалось к зениту, проникая всюду и пожирая тени как ненасытный зверь. Спасаясь от его испепеляющих лучей под аркой, Джулиано постучал в ворота и тотчас отдернул руку - выполненный в виде львиной головы дверной молоток нагрелся и жег пальцы.
   Пеула, служившая прислугой в доме художника, откликнулась быстро. В мощных воротах отворилось маленькое окошко, из-за решетки женщина осмотрела пришедшего, и, увидев перед собой знакомое лицо, отодвинула засов и открыла калитку. Ржаво заскрипели петли. Такими обязанностями, как проводить гостя или доложить о его приходе хозяину Пеула себя давно не обременяла. Бросив: "Ну и печет сегодня. На сковородке жариться и то прохладней" она исчезла где-то в недрах дома.
   Раскаленный воздух улицы сменился пыльной прохладой помещения.
   В квартале аптекарей художник Ларетто арендовал просторную мастерскую. Комнаты в этой обители искусства на взгляд постороннего не делились на спальни, приемные или кухни - во всех царил одинаковый хаос. Посетителя встречали смотревшие со стен недописанные портреты, на столах пылились давно сгнившие элементы натюрмортов, а на сундуках, прикрытые дорогими тканями, белели мраморные девичьи тельца схлестнувшиеся в какой-то несомненно метафорической страсти.
   Джулиано смерил фигуры взглядом, нашел их приятными, хмыкнул и зашагал вперед по коридору.
   Когда позволяло время, он навещал художника. Ему нравилось слушать размышления мастера Ларетто о политике и мироустройстве, легенды, служившие идеями для его работ, а так же наблюдать за творческим процессом. В спокойных движениях кисти по холсту было что-то расслабляющее и навевающее безмерный покой. К тому же несколько раз Джулиано везло попасть в середине работы мастера с моделью. Так месяц назад, когда он с упоением писал картину "Авренелия", для образа прекрасной дивы позировала миленькая девица, с которой Джулиано поздней с большим удовольствием завел тесную дружбу. Хорошее время. Красавица Чеза. Правда пришлось, чтобы не смущать бедняжку, изображать из себя такого же творца и мыслителя, каковым считал себя Ларетто, но Джулиано притворство было не в новинку. Он легко убедил молоденькую альбу в том, что ее прекрасная обнаженная натура наводит его исключительно на возвышенные мысли.
   Он минул коридор и через распахнутые двери вошел в самую большую комнату, служившую хозяину столовой, гостиной и главным рабочим местом.
   В мастерской было душно и жарко. Не спасали ни раскрытые на дворовую галерею окна, ни отворенные двери, ни уборка которую в тот самый момент проводила служанка. Она закончила мыть полы, собрала тряпкой грязь, и, выпрямившись и размяв спину, понесла ведро с водой куда-то во двор.
   По комнате летала пыль. Соловей в клетке, что стояла на подоконнике, молчал, как преступник на допросе; рыжий кот спал прямо у порога, развалившись на спине. Из арок, ведущих во двор будто из жерла печи тянуло раскаленным, дрожащим воздухом, как если бы по ту сторону располагался не тесный внутренний дворик с лимонными деревцами в кадках и фонтанчиком, а пышущее пламя и красные угли. Близился полдень. Снаружи доносились крики ласточек и мерное стрекотание цикад - звуки жары, зноя и лета.
   Художника видно не было, так как почти всю комнату занимало какое-то белое нагромождение. Сначала Джулиано решил, что это скульптура на постаменте прикрытая простыней ожидает заказчика, но скоро он понял свою ошибку.
   На возвышении, состоявшем из нескольких сдвинутых вместе сундуков, стояла кушетка, за ее высокой спинкой лежащую модель было не видно, но чутье подсказывало, что она там. Предвкушая приятное зрелище, и снова напуская на себя скучающий вид чуждого до женского тела художника, Джулиано двинулся в обход комнаты, даже не бросая пока взглядов на композицию. Он облизнул высохшие губы. День обещал быть во всех смыслах чудесным - хорошо начался, приятно продолжался и сулил великолепную ночь. У Джулиано зрели грандиозные планы.
   Мастер Ларетто обнаружился в углу. Он сидел на табурете - чумазый как рудокоп, а перед ним возвышалась маленькая глиняная скульптурка. Уверенными движениями стеки мастер правил на ней какой-то изгиб. Художник заметил гостя и кивнул.
   - Здравствуй, Джули, - махнул он вымазанной в глине рукой, и снова вернулся к работе. - Маска твоя готова. Подожди, я вот-вот закончу и отдам ее тебе.
   - Весь в ожидании, мастер Ларетто, - учтиво кивнул Джулиано и еще на несколько шагов приблизился к художнику. Теперь кушетка была сбоку, но юноша не спешил поворачивать голову, боясь своим вниманием смутить модель раньше срока, подвергнуться поруганию, испортить себе зрелище и быть немедленно и с позором выдворенным. Терпение, как он давно узнал, давало фору поспешности в девяноста случаях из ста.
   В этой комнате со стен смотрели недописанные ангелки. Младенчики сжимали луки в пухлых пальчиках и выглядели коварными, будто замыслили какую-то пакость. Один застыл с натянутой тетивой и, хитро прищурившись, целился в зрителя.
   Джулиано подошел к творцу и его творению, беглым взглядом окинул скульптурку, состроил задумчивое лицо, (на самом же деле не придавая особого значения тому, что сейчас видят его глаза) и, наконец, поднял взгляд. Запоздалое ощущение от того, что со скульптуркой что-то не в порядке настигли его через мгновение.
   В такой жаре обнаженная модель определенно ощущала себя приятнее, чем все остальные, находившиеся в комнате. Только, к сожалению, природа не наделила ее такими прелестями, как нежная девичья грудь, стыдливый взгляд и пухлые губки.
   Джулиано дернулся, как ужаленный. Яд разочарования, сдобренный отвращением, заструился по жилам. Нарисованные на стенах младенцы, будь они чуть-чуть живее, наверняка залились бы вредным хихиканьем. Модель вообще не была женского пола. На красиво задрапированных простынях возлежал молодой альб мощного телосложения. Белые складки прикрывали в его наготе одно единственное место, а сам он выглядел отрешенным и сонным, созерцал паутину на сводчатом потолке, а кулаком подпирал подбородок. Он лениво повернул голову, а поймав глазами взгляд Джулиано обнажил зубы в очень неприятной улыбке.
   - Всюду разочарования, дружище. Жизнь жестока и несправедлива. Не поверишь, я тоже зашел сюда поглядеть на голых женщин. Как поживаешь?
   Молчание длилось до неловкого долго. Идмар не стал дожидаться ответа. Он пожал плечами, повел светло русой головой, почесал короткую бороду, обрамлявшую его тяжелый подбородок, и продолжил:
   - Ты сказал у тебя дела, а мне что было делать? Ветри уехала, в карты играть не с кем, работать один я не хочу, а тебя опять по бабам носит. Думал, сдохну от скуки. Вот и решил, а чего бы не податься в пособники искусства? Надеялся, правда, попозировать в парной композиции, да мастер говорит такие сейчас не в моде.
   - Сожри тебя хельвы, - выдавил из себя Джулиано, с таким усилием, будто говорить ему мешал сдавивший шею медный прут. Раз его таким уже пытались задушить - ощущения очень похожие и на редкость мерзостные.
   Идмар беззлобно усмехнулся, и в голосе его - приятном низком басе - зазвучала веселость.
   - Джули, сострой мину попроще, Бога ради прошу. Тебя так перекосило, что мне аж страшно делается. Чувствую, будто ты меня уличил в воровстве персиков на базаре в праздничный день. Я всего лишь позирую.
   - Ты бы себя со стороны видел. - Джулиано насупился как кот, на которого брызнули водой.
   - И рад бы, да пока рано... Все, все, не куксись, невинное создание. Лежу и лежу. Чего тут плохого? Зато представь, лет через пятьсот такие же альбы как мы будут видеть эту статую и думать, что был вот такой я, что был я... кем-то. Я оставляю лицо потомкам.
   - О, Господи милосердный, пощади наших потомков. Если бы вы, мастер, оставляли будущему голых женщин, спорить готов потомки были бы вам более благодарны.
   - Любое тело - прекрасно, - заметил художник, сосредоточенно молчавший до той поры.
   - Вот-вот, - согласился Идмар, с видом философа поднимая к полотку палец. - Воистину. Да и в конце концов должны же и женщины чем-то тоже любоваться. Как я там, кстати, выгляжу? Прекрасен?
   Джулиано наклонился к плечу мастера и сравнил маленькую скульптурку с образцом. Ларетто льстил телосложению Идмара - такого обилия бугрящихся мышц Джули у друга никогда не наблюдал, хотя тот и был массивнее его, выше, шире в плечах и на порядок крепче.
   - Ты тут полноват... и голова кривая. Чувство такое, будто тебе шею свернули, - проговорил он, закатывая рукав, - Мастер, разрешите. Надо повернуть немного, во-от так.
   Ларетто взвыл и схватился за волосы, Идмар нахмурился. Джулиано отпрянул, скривившись от того уродства, которое сотворили его руки. Поворот головы определенно стал естественнее, но челюсти скульптура лишилась. Он снова пожалел, что ваятель не предпочел лепить девицу. На голую женскую натуру и смотреть приятнее и меньше шансов получить промеж глаз за внесение поправок.
   - Руки убери! - рявкнул Идмар, приподнявшись на кушетке, и уже покровительственным тоном обратился к мастеру, - Как там, этот ... не сильно скульптуру испортил?
   - Да как сказать, - сбившимся голосом проговорил Ларетто, поднимая стеку в трясущихся руках и с ужасом осматривая ущерб.
   Одно движение превратило вальяжного атлета в чудовище с обезображенным лицом. Из-под глины показалась проволока и кусочки дерева - наружу прорвался каркас. Кто бы знал, что он там был. Мастер откашлялся, сглотнул и сиплость в голосе исчезла:
   - Джули прав. Шея была кривовата.
   Ларетто достал из-под табурета кувшин с вином, выпил, отер губы запястьем и грубой нашлепкой скрыл зияющую в челюсти дыру. Модель спокойно легла на место.
   - Скажи мне вот что, - заговорил Идмар, стараясь принять предыдущее положение - приподнялся, снова прилег, сформировал складки на причинном месте и опять подпер подбородок кулаком, - Ты возвращаться в цех собираешься? Или решил совсем сменить ремесло на женщин? Мастер, я вам не мешаю?
   - Нет-нет, говори спокойно. Я тебе скажу, если что. - уверенным жестом Ларетто вправил скульптурке нос, ногтем наметил губы, и продолжил дальше высекать из единого шматка глины драпировки.
   Джулиано невольно передернуло. Новое лицо до дрожи в коленях напомнило ему одного старого знакомца. Тем временем Идмар продолжал спрашивать:
   - Я слышал, ты обхаживаешь какую-то благородную мессеру, не оставляя времени на еду и сон. Врут слухи?
   - Отчего ж им врать, - сознался Джулиано. - Твоя правда, обхаживаю. Сегодня, рассчитываю, мои старания увенчаются успехом и будут вознаграждены. Она недвусмысленно дала понять, что хочет видеть меня ночью на празднике. Переведу дружбу на новые высоты и вернусь к работе.
   - То есть ты все это время еще и впустую ходил? Тю-ю, - Идмар сочувственно, даже, можно сказать, снисходительно покачал головой.
   - Как понимать твое "тю"?
   - Да так, размышляю... над смыслом бытия. Несколько недель обхаживания. Благородная мессера. И пади замужняя дворянка?
   Джулиано кивнул.
   - И надо оно тебе? Чеза милашка в тебе души не чает, а Лопа, а Франческа?
   - Я их ни к чему не принуждал.
   - Не принуждал, - Идмар закатил глаза и повернулся к окнам. Соловей все так же молчал. В комнату вернулась служанка. - Намнут тебе бока рано или поздно за такое не принуждение. А может и меня об этом попросят. Как я буду отказывать? Джули мой друг, девицы виноваты сами, а почему они говорят, - Идмар откашлялся и пискляво произнес, - "Он клялся в любви и обещал на мне жениться" - я не знаю?
   - Я никому не обещал жениться.
   - Но в любви клялся. А эти молоденькие девицы - дурочки. Для них "любовь" и "свадьба" - одно и то же с разницей в пару недель. Спорить готов, никто из них и в ум не брал, что под словами "люблю тебя" ты подразумеваешь вожделение ко всему женскому племени.
   - Не ко всему.
   - Ну да, к тем кто юн, златокудр и не забывает румяниться. Я помню твои предпочтения. Поостерегись, Джули. Альбы нашего круга за такое бьют по хребту оглоблей и ногами под дых, а те, кто положением повыше хватаются за мечи и в лучшем случае вызывают на дуэль. Зачем в тебе дырка, великий фехтовальщик?
   Джулиано промолчал.
   - Вот-вот, - улыбнулся Идмар, очевидно ощутив свою победу в этом словесном поединке. - Если кто-то тебя застукает - разбираться будешь сам, и не проси меня помочь. Побьют, так авось чего втолкуют. Но от замужних дворянок, мой тебе совет, держись подальше. Или хоть фехтовать научись... и запомни что-нибудь кроме первой защиты.
   Неожиданно разговор поддержал Ларетто:
   - Послушай друга, - произнес он медленно и задумчиво, так как весь был сосредоточен на ваянии икры. - Ты не знаешь правил высшего света, так и не суйся. Свет вообще не для тебя. Тень твоя обитель.
   Он одним движением добавил глины миниатюрному Идмару на бедро, и в задумчивости закусил и без того обмусоленную и грязную рукоятку стеки. У скульптуры от мышц еще не бугрились разве что волосы и складки, - Почтенные мессеры не любят простонародье. - продолжал художник, - Они выпотрошат тебя только за одно то, что ты смеешь соваться в их узкий круг, а если узнают кто ты есть на самом деле... Нам нечего там делать. Незачем показывать лиц. Опасно. Подай-ка мне воды, Пеула.
   - Да вы никак сговорились оба, - Джулиано отошел к окну и выглянул во двор. Дома, со всех сторон обступившие маленькое покрытое жухлой зеленью пространство, щурились закрытыми ставнями. Тень на солнечных часах исчезла. Чахлые лимоны изнывали от жары. - Не первый год на земле живу, разберусь как-нибудь.
   - Разберешься, непременно, - кивнул Ларетто отвлеченно. - Дай бог, если живым из всего этого выйдешь. Почему ты забросил свои уроки?
   - Он палец сломал, - ответил за него Идмар.
   - Мне сломали. - Джулиано попытался расшевелить соловья. Поводил ногтем по прутьям, клетка исторгла звук сродни ржавой арфе, птица прыгнула с ветки на ветку, но голоса не подала, - Попали кинжалом.
   Ларетто ответом явно не был убежден.
   - И что?
   - Что? Я не могу позволить себе сломанных пальцев. Этот и так не гнется. Хорошо хоть учебный кинжал не был заточен. - Джулиано продемонстрировал левую руку. Безымянный палец выделялся увеличенным суставом и нездоровым наклоном фаланги, - Руки - мои деньги, моя работа и моя гордость. Божий дар, если угодно. Как я могу божий дар уродовать таким варварским занятием как поножовщина?
   - У меня вся правая рука была сломана. - не отступал художник, - Срослась ведь. А моя работа не менее твоей требует точности. Только мне левшой стать пришлось...да, не самый удачный пример выбрал. Но, так или иначе, помни - раз ты решил соваться к дворянам... учись владеть их оружием. Им ведь только повод дай. Меня раз вызывали на дуэль за то, что я наступил кое-кому на ногу, было дело. - Ларетто хитро прищурился и притих. В комнате снова стало слышно только стрекот цикад - громкий и колючий.
   - Как ее зовут хотя бы?
   - Юния Грата.
   Модель и скульптор переглянулись. Пеула, вытиравшая пыль на шкафу громко расхохоталась.
   - Ой, дурак, - протянула она, не таясь, и продолжая смеяться. - Ой, дурак.
   - Помолчи, женщина.
   - А что я, мастер? - служанка почесала нос и раскрыла в улыбке зубы - Мое дело невеликое: пыль убирать, окна мыть, глядеть что б соловей не сдох, еще кота кормить. Вы, кстати, кушать хотите?
   - Я ничего не хочу. Воды мне дай. И сверток этого повесы принести.
   Пеула соскочила со скамьи, на которой стояла, и скрылась за кушеткой из виду.
   - Чем плоха Юния Грата? - Джулиано сложил руки на груди, готовясь выслушивать поучения.
   - Ровным счетом ничем, - художник последний раз взмахнул стекой и, отодвинув от себя скульптурку, принялся рассматривать ее с разных сторон.
   - А то что муж ее на войне города жжет и души сотнями губит, к делу не относится, - усмехнувшись, проговорил Идмар. - Мессер Грата, конечно, добр словно Человек, и рад будет поделиться супругой.
   В комнату вернулась служанка с медным кувшином, полотенцем и свертком.
   - И то, что Грата, как городской судья, обвинитель и палач един в трех лицах, тоже совсем не важно, - Ларетто развернулся на табурете, а Пеула, отдав Джулиано сверток, начала поливать художнику руки. Побуревшая от глины вода струилась прямо на пол, впрочем, заляпанный красками, с выбоинами и дырами он от этого явно не страдал. Мутный ручей заставил Джулиано отступить в сторону.
   - И то, что эта Юния отдается каждому встречному и поперечному за золото и парчу, тоже не важно. Она ж не проститутка, а благородная дама! У них это зовется, сейчас, кхм... подарить свое благоволение.
   - Молчи, Пеула!
   - А что я, мастер? - женщина пожала плечами, - Я и в жизни, и воспитании ничего не понимаю. Держите мыльце. Я простая баба, куда мне до таких. - она повернулась к Джулиано, и шепотом проговорила, - Если хотите от нее получить того самого, ну того... - попробуйте подарить ей ковер. Алин, что служит в доме семейства Грата кухаркой, болтала у колодца, что госпожа ее страсть как любит ковры, а послу тимарейскому и вовсе отдалась за...
   - Пеула! - Ларетто привстал.
   - Молчу, молчу! Не отдалась, а подарила благоволение. И вообще, кто верит слухам? Чушь.
   Сунув пустой кувшин подмышку, служанка задрала юбки и перешагнула через лужу. Проходя мимо Джулиано тихо и настойчиво повторила:
   - Ковер попробуйте.
   Идмар в голос рассмеялся:
   - Груба баба, но ведь в корень зрит! В ее словах есть зерно истины. Ты уже дарил мессере Грате подарки? Не отнекивайся. По глазам вижу, что дарил. Я тебя знаю. Кольца и браслеты. Скука. А ковер наверняка не пробовал. Ковер точно решит дело. Только не скупись, тащи дрепский, шерстяной, размером локтей шесть...
   - ...на десять! - художник вытер руки, отошел от скульптуры на пару шагов, склонил голову так и эдак, и, хмыкнув под нос, велел Идмару еще немного полежать на месте.
   Джулиано заглянул в сверток. Черная маска таинственно улыбалась.
  
   - А для какого заказа Идмар позирует? - спросил Джулиано через полчаса, когда расхаживать по мастерской из конца в конец ему наскучило.
   Ларетто, державший в зубах стеку, указал в сторону окна выходившего на улицу. С подоконника пустыми глазами смотрела гипсовая голова какого-то до боли знакомого господина - квадратное лицо, мощный подбородок, тяжелые веки, хмурые брови и множество морщин на лбу. Джулиано снова содрогнулся. Второй раз за день ему мерещились убийцы:
   - На рыцаря Эр Лумо похож, - высказал он свои измышления вслух и подошел к гипсовой голове поближе. Скульптор промычал что-то в ответ. - Очень похож. В семье Эр Лумо у всех мужчин такие тяжелые лбы. - Присев, Джулиано поднял голову с подоконника и едва не уронил - отливка оказалась цельная и весила больше ожидаемого. Он водрузил голову себе на плечо как женщины ставят кувшины чтобы донести от колодца домой, и повернулся в сторону кушетки. - Что скажешь, Идмар? По-моему один в один. Я, к слову говоря, слышал, что этот почтенный муж месяц назад отдал Богу душу в каком-то сражении.
   - Точно так, отдал. Мир его праху, - кивнул скульптор, и, встал с табурета. - И, ты прав, Джули. Это Донато Эр Лумо старший, рыцарь-эра. Хорошая у тебя память на лица. Молодец. А теперь, дай его сюда, пока не разбил.
   Нежно, как забирают матери из неловких рук отцов своих детей, Ларетто забрал голову и прижал ее к себе. Он поставил ее рядом с соловьем, сдул с гипсовых волос пыль и снова вернулся на свое рабочее место.
   - Заказ сделал Донато Эр Лумо младший - его сын. Вспыльчивый молодой господин, но, что удивительно, не обделен изящным вкусом. Захотел увековечить память покойного отца пышным мраморным надгробием в их фамильной капелле что при монастыре Святого Марциано. Это будет чудная скульптурная группа. Аллегория времени и славы. Время - неумолимый мужчина, Слава - скорбящая, безутешная женщина.
   Джулиано краем глаза заметил движение.
   - Ты что, с меня гроб ваяешь, высекатель? - в голосе Идмара, восстающего на драпировках, послышались недобрые нотки, звучавшие крайне редко и оттого сулившие большую опасность. Простыня соскользнула на пол, - С меня лепишь мертвяка, да еще и Эра!? Ты никак умом тронулся, мастер Ларетто. Сам Правду нарушаешь еще и меня к этому приплел? Джули, друг, кинь мне кинжал. Будем улучшать память забывчивым альбам.
   С улицы донесся стук в дверь.
   - Успокойся и ляг как лежал, - скульптор не выдал и тени страха, - Я был бы и рад отказать ему, но как такому откажешь? А ты не для мертвяка позируешь, и не для Эра. Ты служишь моделью для аллегорической фигуры Времени. Вре-ме-ни, - повторил он по слогам, - Время не может быть мертвым.
   - А скульптор может, - Идмар спрыгнул с постамента, на котором стояла кушетка, и босыми ногами зашлепал к сундуку, где грудились его вещи.
   - Успокойся и вспомни Правду. - Ларетто примирительно вскинул руки. - Не бросай угроз на ветер. Тебе все равно нельзя убивать.
   - Это мне за работой нельзя убивать, - не согласился Идмар, но кинжала обнажать не стал, - Но я-то сейчас не работаю. А просто ребра пересчитать мне вообще ничто не запрещает.
   - И снова ошибаешься, сынок. Я мастер, а ты пока до моего звания не дорос, так что убери железку и не сотрясай воздух. - Ларетто сильно уступавший Идмару в росте по воробьиному выпятил грудь.
   - Я не люблю, когда меня ввязывают во что-то, не говоря всей подноготной.
   - Ха! Будто я тебя караван грабить заставил. Ты служил искусству. Сам согласился. Мне без разницы с чьих мышц эскиз лепить, хоть бы с его, - художник кивнул в сторону Джулиано, замолчал на секунду, крепко задумался и, помотав головой, сам с собой не согласился. - Не, с него б не смог. Мышц не видно.
   Идмар, тоже смерив оком фигурку Джулиано, громко рассмеялся и опустил клинок в пол.
   - Дохлое бы вышло Время, будь оно такой комплекции. - он толкнул Джулиано в грудь, не сильно, но ему невольно пришлось отступить назад и присесть на подоконник между соловьем и гипсовой головой. Идмар усмехнулся себе под нос, и снова обернулся к Ларетто - Но в другой раз предупреждай, - он направил острие на мастера, - Я с Эрами дел иметь не хочу.
   - Отчего же?
   Все трое - скульптор, Джулиано и обнаженная модель с кинжалом в руке - повернулись на голос. На душе у Джулиано похолодело, а сердце съежилось и забыло ударить.
   - Так почему же? Я слушаю. - Повторил вопрос Донато Эр Лумо младший - альб очень внушительного роста и тех самых фамильных черт, что наблюдались у гипсовой головы его отца.
   За кушеткой он не мог видеть художника и Идмара, и оттого во все глаза смотрел на Джулиано. Рыцарь был молод, держался с важностью аристократа и выправкой военного. К тому же, что бы пройти в дверь ему потребовалось склонить голову. Сопровождавшие его трое мужчин и благородная дама в трауре стояли чуть позади.
   - Боится своими дурными замечаниями испортить вам настроение, мессер, - выйдя на встречу и низко поклонившись, ответил Ларетто, - Вам лучше подождать меня в приемной, служанка вас проводит.
   Эр Лумо пренебрежительно скривился и вся делегация двинулась в обход кушетки.
   Вдова неблагородно взвизгнула, заметив Идмара. Она покраснела и отвернулась. Лицо ее сына исказилось еще больше, двое из сопровождавших рыцаря мужчин уподобились ему, один усмехнулся. Руки незаметно легли на оголовки шпаг.
   - Конфуз. - Идмар развел руками, пошлепал босыми ногами и поклонился в пол. - Здравствуйте, мессер рыцарь. Господа. Мое почтение и вам, благородная мессера, соболезную вашей утрате, это невосполнимая потеря для города. Мы все горюем.
   Он поднял простыню и задрапировал ее вокруг бедер.
   - Это натурщик для фигуры Времени, - тотчас пояснил Ларетто, ловко огибая глиняный эскиз, рыцаря и его спутников и жестами обещая Идмару скорую и насильственную смерть.
   Эр Лумо опустил глаза на босые ноги модели:
   - Счастлив познакомится, - ледяной голос не выражал ни капли радости, - А этот что, - эр кивнул на Джулиано, - Скорбящую Славу изображает?
   Пеула разразилась хохотом и, зажав рот рукой, выбежала из комнаты.
   - Нет-нет, это подмастерье мой. Извольте, - Ларетто подхватил сверток с маской, вещи Идмара, и сунув все тому в руки неизящно вытолкал его и Джулиано во двор. Захлопнув за ними двери он повернулся к эру и его свите. - Простите за это недоразумение, благородные мессеры, сотня извинений.
   - Ишь, как расшаркивается, - прошипел Идмар и выругался в полголоса. Он устремился вперед - горячая земля жгла ему босые ноги. В два прыжка он обогнул фонтанчик и спрятался от солнца в тени галереи. Впрочем, будь он обут, рыцарь не проявил столько снисхождения. Только старинная городская традиция, не позволявшая бить босоногих незнакомцев, спасла их от серьезных неприятностей. Из открытых окон мастерской за бегством наблюдали вдова и соловей.
   ...
   Когда Джулиано присоединился к празднику, прием был в разгаре. Закончился обед, отведав дюжину разных блюд и испробовав пять сортов виноградного вина гости уже успели немного захмелеть, а веселье меж тем и не начиналось. За окнами чернела ночь, в небе светил растущий месяц. Под звуки виол, мандолин и флейт участники маскарада водили неспешные танцы в то время пользовавшиеся незаслуженной славой. Воздух в зале наполненный тяжелыми благовониями, атмосферой чинности и степенности почти ощутимо давил на плечи. Пока совсем рядом на площади у Дворца народ напивался до беспамятства и икоты и искал если не веселых праздных встреч, то драки; благородные альбы в самом Дворце вели негромкие беседы и, украдкой приподнимая маски, цедили абрикосовое вино. Джулиано не мог, да и не желал его пробовать. От одного называния слюна у него становилась приторно сладкой, и ему хотелось закусить старой доброй соленой рыбы или хотя бы выйти на свежий воздух.
   Он уже трижды обошел большой зал в поисках женщины, ради которой сюда явился, но нигде не мог ее найти. Через четверть часа, заглянув во внутренний двор и пару залов, он начал думать что подкупленный портной ему соврал и теперь придется под каждой маской искать предмет своего интереса.
   Масок было превеликое множество и гости, будто на зло, явно не желали быть узнанными.
   Джулиано привык к тому, что среди простых альбов маскарад был очередной (если не единственной) возможностью щегольнуть перед друзьями и соседями богатым платьем или украшением, ради которого трудились не покладая рук целый год кряду. Здесь же гостями цель преследовалась прямо противоположная. По некоторым костюмам даже старательно и долго вглядываясь нельзя было разгадать кого он скрывает под собой - женщину ли, мужчину, старика или сросшихся близнецов. О том чтобы узнать знакомого и речи быть не могло. Для пошива платьев шли самые странные материалы, и далеко не всегда дорогие. Мало кто имел на себе украшения, и лишь каждый четвертый носил на бедре шпагу или меч.
   Джулиано разменялся поклонами с красным бесформенным созданием (скорее всего женского пола), чье платье было нарезано из мелких лоскутков легкой ткани и напоминало взорвавшуюся птицу. Поцеловал руку девушке в маске солнца. Едва не поседел, увидев перед собой во плоти Мор - всадника апокалипсиса в доспехах на вид не далее чем вчера снятых с пятисотлетнего покойника. Мор попивал абрикосовое вино и размышлял о естественных науках. Потом с трудом подавил смех, встретив, видимо, лошадь этого самого всадника. (Хотя, он не мог исключать, что скакун принадлежал какому-то другому вестнику конца света, например Голоду или вовсе не был скакуном). У маски имелись уродливая вытянутая голова из папье-маше, блеклая попона, натянутая на проволочный каркас смахивающий на ребра и ослиный хвост, к тому же передвигалось это на двух ногах.
   Мессера Грата обнаружилась позже на набережной, когда выбившись из сил, Джулиано уже собирался покинуть Дворец и отправиться коротать ночь в каком-нибудь более привычном обществе. Прекрасная, как и всегда, а в праздничном костюме к тому же и загадочная, Юния стояла у перил, любуясь ночным видом реки и тихо разговаривая с мужчиной в длинной мантии и широкополой шляпе. Джулиано с трудом дождался, когда она останется одна. Платье на ней, как и заверял портной, было белое, расшитое жемчугом нити которого колебались от каждого движения и издавали тихий приятный перестук, похожий на шорох гальки. Юния в тот вечер напомнила морскую диву, родившуюся из пенных вод. Ее белая маска улыбалась, а нити жемчуга на волосах, юбке и корсете качались из стороны в сторону.
   - Это вы? - удивилась она, когда он представился. В голосе ее зазвучало неподдельное восхищение, - Поверить не могу. Что вы здесь делаете? Как вы сюда попали?
   - Я умею ходить сквозь стены, если за ними есть то, что меня манит. - Джулиано поднял маску и коснулся губами руки дамы. Она впервые не пресекла этот жест. - Вы не думали, что я приду?
   - Господь свидетель, не думала, - ответила Юния, внимательно разглядывая его лицо, будто не верила, что перед ней действительно он. - Вы авантюрист и отчаянный смельчак. Зачем вы здесь? Только ради меня?
   - А ради кого еще мне быть здесь? - от поцелуев рук Джулиано как-то незаметно для себя стал целовать даму в обнаженное плечо и шею. Она воспротивилась только когда он, убрав в сторону вуаль, коснулся ее уха.
   - Вы несносный сумасбродный юнец! Что вы себе позволяете?
   - Немного лишнего? - пожал он плечами, - Сегодня же маскарад, будьте великодушны. Мое сердце не переживет отказа.
   - Ваше сердце куда крепче, чем вы его описываете. Пойдемте, мессер художник, мне становится холодно, а на набережной чересчур пустынно.
   Взяв его под руку, Юния последовала к открытым дверям, ведущим в зал. Света факелов и жаровен не хватало и в помещении густился полумрак: жаркий, дымный и таинственный. Лунный свет играл бликами на кривых стеклах больших окон, в дрожании пламени золотились тяжелые карнизы и державшие шторы витые шнуры, высокие потолки терялись в темноте.
   Гости затеяли игру и сейчас в большинстве своем смотрели на застывшую в середине зала пару. Женщина (а может быть девица или старуха - зелено-розовое платье пастушки скрывало ее с головы до пят) держала в руках корзину. Рядом стоял мужчина, обряженный в черный с золотом бархат. На лице у него тоже была маска, но во всем зале он был единственный, которому личину не помогли бы скрыть никакие ухищрения. Когда прочие гости прятали покроем платьев и диковенностью масок свои истинную фигуру, возраст, рост и пол, высокого рыцаря-эра было спрятать невозможно. Он торчал, как дерево посреди степи, на две головы выше прочих альбов, а маска льва добавляла ему больше комичности, чем загадочности. Дерево в степи можно спрятать только спилив под корень и после, желательно, порубив на дрова и спалив дотла.
   - Мы вовремя, - шепнула Юния, приподнявшись на цыпочки, - Это новая модная забава. Зовется Желания или на иностранный манер Фанты. Слыхали о такой, мессер художник?
   Джулиано отрицательно помотал головой. Меньше всего на свете его сейчас интересовали забавы, а участие в них Донато Эр Лумо младшего казалось ему и вовсе самым худшим способом развлечься. Он был готов встретить на приеме рыцаря, но в душе надеялся что его здесь не будет.
   - Что делать этому фанту? - спросил эр, поднимая вверх красную перчатку.
   Глаза у женщины-пастушки, к которой общался вопрос, были завязаны. Она в задумчивости коснулась маски, склонила голову набок и произнесла:
   - Пусть хозяин этого фанта пронесет вас на руках от начала набережной и до конца.
   Гости отчего-то нашли желание интересным и даже веселым. Кто-то рассмеялся, кто-то потер в ожидании руки, кто-то озвучил вопрос, возникший в голову у Джулиано:
   - А если хозяйка фанта - хрупкая девица?
   - Так я помогу! - довольно и громко произнес эр. - В чьи объятия мне бросаться?
   - В ее! - разом ответили гости и указали на ведущую с корзинкой. Она все так же стояла с завязанными глазами и не могла понять, чего же ждут остальные. Только на одной ее руке была перчатка.
   Альбы поспешили на улицу. Из потайных дверей тут же появились слуги и принялись наводить в пустеющем зале порядок. Джулиано и его спутница выходили в числе последних.
   - Не хотите сыграть? - спросила Юния, снимая с пальца агатовый перстень, он выбивался из ее белоснежного образа.
   - Нет, от такого веселья я, пожалуй, воздержусь, - произнес Джулиано вслух, а про себя сдобрил отказ еще несколькими очень грубыми и весомыми аргументами, главным из которых было жгучее желание держаться подальше от любого альба, к имени которого прибавлялось бы короткое Эр.
   Юния пошла опустить свой перстень в корзину, а Джулиано на время вновь оказался в одиночестве и был вынужден смотреть на продолжение игры в компании незнакомцев. Набережная была длинная, ограниченная с двух сторон зданиями посольства и портового управления и тянулась вдоль всего Дворца. Для девушки-пастушки и рыцаря, которого она по собственной прихоти должна была нести на руках, оставили дорожку. Юния оказалась на противоположной ее стороне. Гости в ожидании вытягивали головы и переговаривались.
   - Мессера Малиа вечно придумывает какие-то странные задания, - произнесла женщина в черном платье, стоящая рядом с Джулиано. Она обмахивалась веером из павлиньих перьев и явно ожидала ответа.
   - Да, я ей сочувствую, - согласился Джулиано, кивнув. Хрупкая женщина-пастушка едва ли доставала рыцарю до груди.
   - Напрасно. А вот тому, на чью долю выпадет желание самого Донато Эр Лумо, я действительно не завидую.
   - Отчего же?
   Джулиано внимательно оглядел собеседницу. Она была небольшого роста, голову ее украшал высокий черный тюрбан с переливчатым пером - дань тимарейской моде, а маска была золотой и широко улыбающейся. Шею и грудь скрывали черные драпировки. Из-под строгого платья виднелись лишь кисти рук выдававшие в альбе уже не совсем молодую женщину, но голос ее между тем звучал юно.
   - Во время прошлой игры - заговорила незнакомка, - На празднике в доме семейства Каррэзе фанту молодого мессера Донато выпало задание в неглиже обойти парк, распевая народную песенку... Возможно вы помните название. Начинается со слов: "Я бы вышла замуж за матроса". Желание загадывал сам почтенный хозяин дома, полагая, очевидно, что фант принадлежит женщине.
   - Спорить готов он был разочарован, - усмехнулся Джулиано, вспомнив сходные эмоции, посетившие его сегодня днем.
   - Весьма. И все больше от того, что мессер Эр Лумо задание выполнил, обнажился и пел знатно. Никто и не предполагал что у него такой красивый голос. Только после благородный эр, как не сложно догадаться, вознамерился во что бы то не стало отомстить.
   Единодушное хлопанье гостей известило о начале исполнения желания.
   - Что же ему мешает эту месть совершить?
   - Чрезмерное коварство. - Рыцарь прошел мимо них и сам нес пастушку на плече. Всюду разочарование, вспомнил Джулиано слова друга. Он так надеялся посмотреть на попытки этой хрупкой дамы поднять эра на руки. - Молодой мессер Донато не любит простых побед и твердо вознамерился ответить не меньшей подлостью. - продолжала говорить незнакомка, - Думаю он бы с радостью ответил и сейчас, но найти мессера Каррэзе под маской едва ли получится. Кроме господина Эр Лумо узнать даже я могу только четверых. Вас, к примеру, я не узнаю.
   - Отвечу вам взаимностью, - поклонился Джулиано.
   - Льстец. - Женщина рассмеялась и повернула голову. Ее изысканный черный костюм, до той поры казавшийся красивым, в одночасье сделался пугающе жутким. Золотых масок оказалось две, обе широко и... двулично улыбались.
   Желание было исполнено. Игра продолжилась. Гости снова вернулись в зал. Джулиано первым делом поспешил сменить новую знакомую на мессеру Грату. Она взяла его под руку, позволив еще на какое-то время остаться ее кавалером.
   Следующему Фанту выпало задание рассмешить Дзудзу - слабоумного сына одного уважаемого в городе господина. Безобидного паренька здесь любили и содержали на подобии талисмана удачи. Джулиано слышал о нем не раз и не два, но различить в толпе так и не смог, да и смотрел в другую сторону. Тесный корсет мессеры Граты, а так же ее учащенное дыхание заставляли его забыть обо всем на свете. После желания спеть, признаться в любви слуге и поцеловать всех присутствующих дам (фант принадлежал тому самому всаднику апокалипсиса) заиграла музыка, и начались танцы.
   Юния повернулась к Джулиано:
   - Пригласите меня, мессер художник? - спросила она с явным вызовом.
   Умением водить все эти чинные, имевшие длинные названия и сложное построение хороводы обычно обладали только дворяне. Обилие свободного времени и денег позволяло им брать уроки. Юния же была уверена, что кавалер ее к таковым не относится, этот факт сильно уменьшал его значимость в ее глазах.
   Джулиано протянул даме руку. Уроки танцев он взыскал с одного молодца взамен карточного долга, рассчитывая как раз на подобный случай. До этого момента танцевал Джулиано плохо, а вот выигрывал с завидным постоянством.
   Зазвучали виолы, зазвенили бубны, застучали каблуки и захлопали ладоши. Пары то сходились, то расходились, кланяясь и приветствуя друг друга. Мужчины касались своих дам лишь кончиками пальцев; после дважды поменяв направление и покружившись на месте, танцующие шли, уже соприкоснувшись запястьями. Музыка ускорялась, бубны звучали ритмичнее, и вскоре пары прижимались друг к другу так тесно, что казались неделимым целым, кружась и смотря друг другу глаза в глаза. Джулиано чувствовал под своей рукой тонкий стан дамы и сердце его полнилось радостью, а тело сладким предвкушением. В тот вечер никто не мог бы уличить его в не знатности происхождения. В танце им вело желание, тянуло и придавало сил, страсть добавляла движением хищной грации, а азарт, от того, что кругом были прямые или косвенные недруги, подхлестывал к решительным действиям не хуже самой крепкой браги.
   После первого же танца Джулиано снова попытался остаться с Юнией наедине, и у него почти получилось. Они нашли пустынный кабинет, дама сдавалась перед его решительностью, и хотя словами говорила "нет", ласковые движения рук и жадностью поцелуев явно говорили о согласии. Но потом одиночество было нарушено, а несостоявшимся любовникам пришлось тихо скрыться.
   Вернувшись в большой зал, Юния старательно напускала на себя безразличие, она оправила платье, горделиво подняла вверх подбородок и отправилась танцевать с первым же попавшимся незнакомцем. Джулиано последовал ее примеру. В пару ему досталась миленькая девица в костюме Человека. Перчатки и маска на ней была персикового цвета, а щеки и губы пылали ярко алым. Девушка смутилась его приглашения, но в танце ему не отказала, и ближайшие несколько минут он провел, кружась, считая шаги и бросая ревностные взгляды в сторону Юнии и ее неуклюжего партнера.
   После танца перед Джулиано вновь, будто из-под земли возникла двуликая знакомая:
   - Мессера Фирини чиста, как Человек. Костюм подходит ей как нельзя лучше, не находите? - произнесла женщина и раскрыла веер. Она повернулась к Джулиано вполоборота, улыбаясь обеими желто-золотыми масками. Было в них что-то жуткое.
   - Да, пожалуй, - согласился он, ища повод поскорее уйти.
   Женщина, не спрашивая, взяла его под руку и повела на улицу. Противиться ей было невозможно, хотя само по себе для благородной дамы такое поведение казалось по меньшей мере странным.
   Вдвоем они вышли на пустую набережную. Факелов здесь горело мало, и густую тьму южной ночи им разогнать было не под силу. Месяц между тем сиял все так же ясно. Еще пара альбов, пытавшихся найти уединения, была вынуждена скрыться во дворце. У выхода к площади, откуда доносился шум и пьяные песни гулявшего во всю простого народа, караулили несколько часовых. Пики тускло сверкали в их руках, а желтые плюмажи на шлемах теребил ветер.
   - У меня есть сын, - заговорила Двуликая, когда они оказались у перил. Река тихо плескалась у их ног. - Вашего возраста, как я полагаю, и, знаете, он такой же безрассудный. Наверно это бич молодого поколения, особенно юношей. Сейчас Мареццо развлекается там, - она веером указала в сторону часовых. Угол здания Дворца озаряла зарница праздничной иллюминации, - На площади с простым народом, и, я надеюсь, он не вернется оттуда с выбитым зубом или каким-нибудь увечьем. Он ищет приключений, и думает, что мне ничего не известно.
   Джулиано не знал чем ответить и произнес туманное:
   - Уверен, ваш сын сможет за себя постоять.
   - О, уверена, - согласилась Двуликая, кивая. - Мареццо умелый фехтовальщик. Я нанимала ему хороших учителей. А кто постоит за вас? То, что вы проникли во Дворец - карается пятьюдестью ударами плети, то что вы при оружии, будучи из простого народа - штраф в сотню золотых тулиров, а за ваше обхождение со знатными дамами... С той в белом платье... Вам не страшно?
   - Мне скучно, - признался Джулиано после некоторой паузы, видя, что нет больше смысла лицемерить. - А страх убивает скуку, разогревает кровь и встряхивает душу. Разве маскарад не лучший повод повеселиться?
   Женщина положила руки на перила и повернулась к реке. Гладь воды серебрилась в лунном свете. Высокомачтовые корабли покачивались на волнах вдалеке от берега. Морские парусники не могли подойти ближе.
   - Каким ремеслом вы занимаетесь в своей обычной жизни?
   - Я художник, - соврал Джулиано. Свое ремесло он считал своеобразным искусством, но с рисованием оно не имело ровным счетом ничего общего.
   - Художник? - переспросила Двуликая со смехом. - Я боялась, что вы окажитесь кузнецом или торговцем булочками. Зайдите как-нибудь ко мне с вашими работами вне маскарада. Возможно, дам вам заказ. На моей памяти все молодые художники вечно ищут заказы. А пока запомните: Мессера Фирини - та, что была в костюме Человека - единственная в нашем княжестве незамужняя дама, обремененная ребенком. Она никак не может быть невинна, и полагаю, костюм надела как вызов. Считает себя бунтаркой. Какая там человеческая чистота. Вам следует это знать, что бы в другой раз не выдать себя своим невежеством.
   - Я запомню, благодарю, - поклонился Джулиано, делая шаг назад.
   - Говорить вам, что от эра следует держаться на расстоянии, я полагаю, не стоит?
   - Не стоит.
   - И к благородной мессере Грате лучше не подходите. Я не знаю ее костюма, но ее можно узнать по агатовому перстню. Поостерегитесь его, если увидите на чьем-нибудь пальце.
   - Почему?
   Женщина усмехнулась, взмахнула веером и снова взяла Джулиано под руку. Была в ее жесте материнская забота, а в голосе явственно слышались наставления, которых она недоговорила родному сыну.
   - Отправляясь в незнакомое общество следует побольше разузнать о его тиграх, как говорил мне марвийски посол. Мессера Грата - тигр гвенарского общества. Она, не побоюсь этого слова, двулична и опасна. Любит мужчин, золото и злые шутки. Нет ничего дурного в том, что бы искать приключений. Пока вы молоды вам это простительно. Я бы и сама не прочь повеселиться, но возраст и положение обязывают... Тем не менее вам следует быть осмотрительным и осторожным. Например, - остановившись у входа в зал, Двуликая указала на мужчину в длинной алой мантии и с черной маской на лице, - Это глава цеха суконщиков - мастер Валиа. Грубоватый господин, а когда захмелеет, становится буйным. После вина он всегда ищет ссоры. Фехтует не слишком хорошо, но вам вообще в поединки вступать ни в коем случае нельзя, а побеждать тем более. Не обнажайте шпаги. Если вы раните его - казнят вас. А вон тот мужчина в костюме мученика Ригды...
   - Я думал это всадник апокалипсиса.
   - Война?
   - Нет, Мор.
   Женщина рассмеялась.
   - Да, он и вправду выглядит болезнетворным. Надо будет ему сказать об этом. Это Гартелло Стоццы.
   - Банкир? Чем же он опасен? Я слышал, он чужд до поединков и насилия.
   - Рада что вы хотя бы немного знакомы с присутствующими. Все верно. Он не любит кровопролитий, но, будучи банкиром жестокосердие в себе взрастил. Мягкотелым личностям сложно сохранять капиталы в целостности. Гартелло неумолим только в трех случаях, если вы хельв, если вы из народа, и если смеете посягать на его дочь.
   - А его дочь красива?
   - Сложно сказать. Я видела ее малышкой. Он почти не выводит ее в свет. Сегодня, удивительно вывел. Вон она подле него. В сером.
   Джулиано не удержал пренебрежительной усмешки.
   - Это девушка? Никогда бы не подумал. В таком виде она едва ли притянет чей-нибудь взор. Покуда я считал, что он в костюме Мора, то это создание принимал за его белую лошадь... Но тот факт что он мученик меняет дело.
   Двуликая звонко рассмеялась.
   - Не знаю хороший ли вы художник, но образ мыслей ваш мне нравится. Вы должны зайти ко мне в свободное время.
   - Зайду, - снова соврал Джулиано. - А пока извольте откланяться. Раз уж сегодня маскарад, а вы столь великодушно дали мне добро развлекаться, я поспешу испытывать судьбу.
   - Пытайте, мессер художник, - кивнула женщина. - Щипцами и раскаленным железом. Только остерегайтесь тех, кого я вам назвала, и не обижайте Дзудзу. Здесь вам этого не простят.
   - Не буду, обещаю. - Кивнул Джулиано и поспешил на набережную, где секунду назад скрылась Юния. Он и не думал оставлять своих попыток. Предостережения только подхлестнули его.
   ...
   Она снова была не одна, но в этот раз и стоящий рядом с ней мужчина вел себя иначе. Они не говорили, а скорее... боролись. Джулиано мог бы предположить что, выйдя из светлого зала в темноту улицы, не распознал любовной сцены, но был уверен, что сегодня эта дама ни с кем, кроме него, сцен проводить не собирается. Он видел ответное желаение в ее глазах и в действиях, чувствовал в дыхании, а сейчас замечал перед собой только ее попытки вырваться. Она не кричала, а мужчина, одетый в костюм вояки Капитана настойчиво лез с нежностями.
   Джулиано не медлил ни секунды. Он отцепил шпагу от пояса, но обнажать, следуя мудрому совету Двуликой, не стал, собираясь в случае необходимости применить оружие не проливая крови. Поколотить кого-то он, даже не умея фехтовать, мог как следует, тем более что его возможный будущий противник был безоружен, хотя и велик ростом - на его поясе меч висел, как и полагалось маске, деревянный.
   - Убери свои руки от этой женщины, - Джулиано оттолкнул мужчину и преградил ему дорогу. Юния прижалась к его спине. Она вся дрожала.
   - Что происходит? - спросил Джулиано через плечо, - Он обижал вас?
   - Да! Да! Да! - воскликнула Юния и прижалась еще крепче. Тихо перестукивались жемчужные нити на ее платье, - Не оставляйте меня, прошу вас. Я боюсь его.
   Мужчина молчал и не двигался, только моргал, глядя из-под своей лакированной рыжей маски.
   - Прочь отсюда, - Джулиано выставил оружие перед собой, направляя сопернику в горло. - Убирайся и не лезь к даме! Она не хочет твоих ухаживаний!
   Мужчина не послушал. Он сделал шаг и еще шаг и через мгновение Джулиано понял, что если не совершит решительных действий прямо сейчас, то и выглядеть будет трусом, и расстояние вынудит участвовать его в рукопашной борьбе, в которой он был еще менее сведущ, чем в фехтовании. А в последнем он умел принимать только красивую, правильную и на первый взгляд опасную стойку. Он наотмашь ударил приближающегося по руке. Тот вскрикнул и отшатнулся. Что-то проговорил и снова упрямо двинулся вперед, выставив лоб и набычившись. Джулиано ударил второй раз. Юния испуганно жалась к спине и мешала двигаться. Третий раз в наступление Капитан полез, яростно рыкнув и выхватив то подобие оружия, что у него имелось. Деревянный меч в его руке блуждал, будто пьяный и сам мужчина двигался нетвердо, а стоял некрепко. Позиция была неустойчивой, и одним ударом по ногам Джулиано опрокинул противника на землю, а обрушив шпагу незнакомцу в живот, решительно пресек всякое желание сопротивляться.
   Какое-то мгновение Джулиано испытывал экстаз. Он редко участвовал в поединках, но будучи азартным любил побеждать. Впервые без поддержки лучшего друга он вел себя так решительно и скоро. Но его бравада и храбрость обратились в пепел и пыль с такой же стремительной быстротой, с какой чернеет и сгорает тончайший лист бумаги. Он даже не успел отдышаться.
   За время этого короткого поединка любопытствующие начали появляться на набережной, подошли до того бездействовавшие стражи, Юния отступила на шаг назад. Все прибывающие и прибывающие зрители смотрели кто как. Многие подняли маски, позволяя разглядеть посетившие их в тот момент эмоции. Кто-то кивал одобрительно - победа в дуэли, пусть и пьяной, считалась незаконной, но похвальной; у кого-то в глазах застыло непонимание, у Мора лицо исказилось от гнева; а на землю Джулиано вернула Двуликая. Она покачала головой и стыдливо и обреченно спрятала лицо в ладони. Отчего-то злым смехом залилась Юния. Эйфория от победы рухнула окончательно в тот момент, когда сжавшийся в комок Капитан уронил маску.
   Джулиано прежде никогда не видел Дзудзу, но мгновенно понял, что нападавшим был именно он. Джулиано храбро избил слабоумного дурачка. Более гадко и пристыжено он себя еще никогда не чувствовал. Юния звонко смеялась.
  
   Художники, замки и виртуозы
  
   Тонкий месяц сиял все так же ясно, мерцали звезды, на темных волнах покачивались стройные лодки, но в одно мгновение все казавшееся Джулиано чарующе прекрасным потускнело, потеряло блеск и яркость, сделалось отвратительным и чуждым. Ветер принес с островов запах прелых водорослей и застоявшейся воды. Дворец Сильных - символ города, обитель правды и порядка - обрел очертания жуткого острога: стали заметны хищные, как у крепости, зубцы на карнизе, а красно-бурый камень стен казался кровавым. Факелы рисовали глубокие черные тени на мощном русте, словно морщины на лице старика судьи.
   Дзудзу на земле хныкал и корчился от боли. Джулиано выронил шпагу, как если бы она жгла ему руки.
   - Посмотрите, он победил дурака. - звонко проговорил кто-то.
   - Он вырвал победу с боем! - не согласился другой голос серьезно, и, помолчав мгновение, засмеялся.
   Перед глазами Джулиано вся пышность праздника увядала, гнила и разлагалась. Погасли освещенные арки большого зала и музыка траурно молчала. Музыканты, держа в руках виолины и флейты, тоже наблюдали, вытягивая головы, за его позором.
   А, что печалило Джулиано больше прочего, ангел небесный, человек во плоти, женщина, к которой он пылал всей душой и телом в одну секунду опостылела ему, стала противна до тошноты, мерзостна, гадка и от одного звука ее голоса, такого высокого и красивого, подступала дурнота, а кулаки в гневе сжимались и хотелось сомкнуть пальцы на ее миленькой шейке.
   Шурша расшитым жемчугом платьем, Юния Грата проследовала в зал, одарив Джулиано напоследок кокетливой, извинительной улыбкой - даже сняла маску ради этого и симпатичное ее личико будто говорило: "Ах, как жаль, какая унизительная сцена. Я вам сочувствую".
   Вслед за ней и прочие любопытствующие стали покидать набережную. Увели всхлипывающего и бормочущего какую-то сумятицу дурака, деревянный меч волочился за ним, как игрушка на привязи, стукал о камни мостовой и выглядел жалко, но не менее жалко выглядел и сам Джулиано. Вокруг него остались лишь тени, по крайней мере, так казалось ему в тот момент. Он перестал быть интересен всем этим благородным господам и дамам, для них он стал смешон и жалок, и не заслуживал внимания сверх меры. В его лицо они смотрели с нескрываемым пренебрежением.
   С него сняли маску, его шпагу - красивую, дорогую, нежно любимую переломил о колено один из подошедших гвардейцев. Раздался всплеск. Отрешенным взглядом Джулиано проводил обломки, исчезающие в темной речной воде. Клинок блеснул в лунном свете и растаял, устремившись ко дну.
   Джулиано не ощутил тоски или печали; не почувствовал сожаления. В те медлительно идущие минуты ночи он не замечал ничего вокруг, все потеряло значимость. Он был пристыжен, растоптан и мог думать лишь об одном. Единственная мысль заняла его разум, застлала ему глаза, проникла до самых костей, как леденящий холод или змеиный яд. Он хотел мести. Желал ее обрести сильнее, чем пылкий любовник вожделеет предмет своей страсти. Никогда прежде ему не хотелось чего-то столь же сильно. Предложи ему тогда стать князем - он отказался, только бы взамен увидеть Юнию, опозоренную ему под стать, с горящими от стыда щеками.
   В тот момент, когда на запястьях Джулиано, безропотно подставленных страже, сомкнулись кандалы, он взращивал в разуме способы совершения мести - один гнуснее другого - грязные и подлые, но все они казались ему мелочными, грубыми, не способными залечить уязвленное естество.
   Через маленькую дверь Джулиано препроводили в помещение охраны. Он не сопротивлялся, шел покорно, безропотно переставляя ноги. Они оставили позади коридор, спустились по короткой лестнице. Факелы коптили низкие своды, но вокруг все равно было прохладно и пахло подвальной сыростью и мокрой штукатуркой. Фундамент не мог сдержать речных вод. Джулиано слышал, что под дворцом есть камеры... для государственных преступников, но пока он таковым не являлся, и страха в нем не было. Его мысли витали далеко от этого места, были свободны и влекли за собой. Мысли о возмездии поглотили сердце без остатка, не оставив места ни милосердию, ни состраданию, ни почтению к женщине. Они грели его изнутри, наполняя душу жгучей злобой.
   Стражники ввели его в просторный зал со сводчатым потолком и усадили на стул спиной к входу. Несколько масляных ламп освещали белёные стены и бедную меблировку. В углах штукатурка отсырела и на ней появились разводы и плесень. Не считая двух скамей-сундуков, большого дубового стола и шкафа с тяжелым старым замком, в комнате ничего не было - только дюжина мужчин в желтых мундирах, явно не счастливых оттого, что происшествие случилось именно в ту ночь, когда выпал их черед нести караул. Каждый в отдельности выглядел так, будто самолично готов вынести Джулиано смертный приговор и на месте отсечь ему руки и голову. Он обвел их взглядом и успокоился, одиннадцать мужчин были самой обычной охраной, двенадцатый - молодой, одетый чуть пышнее прочих, мог бы сойти за капитана. Никого, кто имел права на месте его осудить, а значит, и бояться нечего. Джулиано расслабился и спокойно продолжил осмотр комнаты.
   Помещение охраны располагались на самом углу здания дворца и единственное окно под потолком - маленькое и зарешеченное - выходило на сторону противоположную набережной. Снаружи долетали звонкие мотивы гвенарских традиционных песен - звон бубнов и кастаньет, бой барабанов и переборы каких-то струнных инструментов, песни и стук каблуков - веселые отзвуки праздника. За той стеной находилась площадь Сильных - место гуляния простого народа. Там лилось рекой вино и плясали реску беззаботные горожане.
   Джулиано не любил народных празднеств. Он ценил изящество и роскошь, манеры и вежливое обхождение, девичьи талии затянутые в тугие корсеты, веера и томные взгляды, румяна по моде "как человек", меха и бархат, мужчин с ранами от дуэлей, а не от пьяных побоищ. Джулиано тянулся к свету, как мотылек, но свет не принимал его, а теперь еще и бил по лицу - за вторжение и нежелание вести беседу. Удар пришелся вскользь и не причинил особенного ущерба, только бархатный берет слетел с головы и упал на каменный пол.
   Молчание в ответ на вопрос, как Джулиано попал во дворец без приглашения, не нравилось дворцовой охране. А спрашивали они уже третий раз подряд.
   - Что б тебя хельвы разодрали, сколько ты еще будешь молчать? - обходя стул, вопрошал один из стражников. Он был высок, сух и хромал на левую ногу. - Думаешь, мы отстанем и просто так тебя отпустим? Нам не скажешь - мы в тюрьму тебя пошлем! Черт молчаливый. В Самби все вызнают. Все из тебя вынут, что надо и что не надо. Ты поверь мне, я там десять лет служил.
   "Верю", - мысленно согласился Джулиано, но молчания не нарушил, а только равнодушно продолжал наблюдать за тщетными потугами стражника что либо вызнать. В тюрьму его бы все равно отправили. И лучше поскорее. Джулиано с нетерпением ждал того момента, когда его выведут из здания дворца. Тогда он сможет отвесить всем этим мессерам низкий поклон и отправиться утолять свою злую жажду насилия. Немного терпения и свобода вновь к нему вернется. И может быть, в эту самую ночь он навестит прекрасную, горячо ненавидимую Юнию Грату. Кто знает, этот вечер еще имел шансы принести Джулиано того удовлетворения, что он по началу хотел добиться от дамы ласковым обхождением.
   - А может быть он шпион? - предположил капитан - юноша молодой и незрелый, со светлыми завитыми усами и шпагой с огромным эфесом. Он хорошился и пытался внушить к себе уважение и авторитет. Безуспешно.
   - Чей шпион, капитан?
   - Хельвов.
   Хромоногий снисходительно хмыкнул, но перечить не стал, а что бы обосновать молчание вновь принялся за допрос:
   - Кто тебе помог пройти в здание? - повторил он в очередной раз, но теперь поднимая Джулиано над стулом за ворот рубахи. - Кто тебя впустил?
   - Все двери заперты, мессер! - явились с докладом еще двое в форменных мундирах. За яркость облачения всех служивых в Гвенаре звали цыплятками - и эти ничуть не отличались, желтые-желтые, и панцири их чем-то напоминали птичий киль, а шлемы с плюмажами только добавляли страже петушиных черт. Оба тяжело дышали от спешки, и вызывали у Джулиано невольную улыбку.
   - Он что, по-вашему, сквозь стену прошел? - рявкнул хромоногий, теряя терпение и разжимая руку. Джулиано тяжело упал на стул. - Кто стоял у главных ворот? Кто дежурил у Хельвского посольства? Кто следил, чтобы лодки не подплывали? Тома, Вико, Арцелло, Массо, возьмите еще двоих и смените тех, кто там караулит. А они пусть бегут сюда и говорят, что видели. И слуг опросите. Зуб даю, он был с кем-то в сговоре.
   - И поторапливайтесь! - поддержал капитан, и тоже подошел к Джулиано; осмотрел его притязательно, потеребил ус, покачал головой и заключил. - Надо опросить и гостей тоже. Он мог быть приглашен одним из них, а молчит оттого, что не хочет на покровителя тень кидать.
   - Разве они тогда сознаются? - возразил хромоногий. - Все эти князья, банкиры и прочие шишки? За приглашенного гостя им ответ нести придется, а кому это надо? Будем их беспокоить, а достанется потом нам. Пошлем его в Самби - пусть тюремщики с ним разбираются. Закон он нарушил? Нарушил. Что еще ждать? Нам главное следить, что бы кроме него никто во дворец не проник. Двери проверить, этажи, залы. А кто он есть - дело десятое.
   - Он художник, - произнес из-за спины голос, который Джулиано сразу узнал и от которого на душе похолодало. Он не хотел поворачиваться, чтобы убедиться в своих подозрениях. Ему и от них стало не по себе. Тяжелые шаги зазвучали ближе. - Подмастерье художника Ларетто из Армели, - продолжал говорить эр своим ледяным, мертвенно спокойным голосом. - Что выяснили? - он, наконец, показался в поле зрения.
   Донато Эр Лумо снял с себя маску, но костюм был на нем все тот же - львиный - бархатный, золотой, с узкими рукавами, вышивкой, пышным гривоподобным кружевным воротником, а пониже спины качался из стороны в сторону выгнутый хвост с кисточкой. Смешно, но у Джулиано сердце ежилось. Стражи он не боялся, но эра... Рыцарь был как раз из тех, что мог выносить приговор на месте. Стоило дворцовой охране провести обыск... Заглянуть в рукава. Джулиано натянул манжеты почти на самые кандалы и стал дышать вдвое реже, настороженно ожидая развязки.
   - Ничего не выяснили, мессер Эр Лумо,- ответил капитан. - Молчит этот художник, словно рыба. Но благодарим за помощь. Теперь появилась ясность.
   - Осталось только узнать, как он сюда проник, - напомнил хромоногий нарочито громко.
   - Разговорить его? - эр склонил голову и равнодушно посмотрел на капитана, словно предлагал ему помочь в каком-то пустяшном деле. Огонь в лампах полыхнул ярче, а тени в углах комнаты сгустились.
   - А если он приглашенный гость? - боязливо предположил капитан. Джулиано в душе возблагодарил его и всех святых, а на голову хромоногого, предложившего идею послал проклятье и сорок хельвов.
   - Подмастерье художника на правах приглашенного гостя? Едва ли. Он ведь даже не мастер. Кому он здесь нужен? Позвольте, капитан, меньше минуты, и он скажет все. - искушал эр, плавно вышагивая по комнате и растягивая слова. - Можете даже посчитать до десяти.
   Рыцарь подошел к Джулиано, одним пальцем подцепил цепь кандалов и потянул скованные руки к потолку. Рукава рубашки начали ползти вниз, но Джулиано этого не заметил. Он явственно ощутил, как металл вокруг его запястий нагревается и у него от этой мысли сердце оборвалось и ухнуло вниз.
   - Не стоит! - остудил эра капитан и сам будто удивился своей решимости. - Возможно, ваши методы и принесут плоды, - проговорил он куда менее уверенно, - Но выводить его отсюда полуживого - никак нельзя. Поймите, меня за такое должности лишат, сошлют в Токань или на фронт. Мы ж не тюрьма, и я не судья, оставьте его, пока все не выяснено. Дождемся хотя бы признания слуг.
   - Чего вы беспокоитесь? Я его потом и вылечу, - довольно улыбаясь, защищал свою идею эр, - Соберу. Будет целее прежнего. Ручки, ножки, ни шрамика! Клянусь. Никто ничего и не заметит, а похвалы за выяснение правды можете приписать себе.
   Оковы нагрелись еще сильнее и ощутимо жгли кожу.
   - Прекратите, Эр Лумо! - раздался голос из-за спины. - Он же художник!
   Рыцарь лениво поднял взгляд.
   - Что я по вашему делаю не так? - проговорил он и Джулиано вдруг заметил одну очень пугающую деталь. Эр был пьян. Аромат вина витал вокруг него, как духи, что облаком окружают женщин. В серых глазах не виднелось осознанных мыслей. Рыцарь хотел веселья. - Он из простонародья! - заявил Эр Лумо, и встряхнул цепь, - Незаконно проник во Дворец, избил дворянина, имел при себе меч, и свое все равно получит! Раньше или позже в чем же разница? Дайте мне вольности, мессер. Я же скоро сдохну от безделья.
   - Побойтесь бога, Донато! - не соглашался незнакомец. В отличие от капитана в этом голосе не звучало ни нотки сомнения. - Вы же знаете, наш князь потворствует искусству. Не стоит гневить Его Светлость, особенно на устроенном им же празднике. Хоть руки юноше не калечьте, вы не мастер сращивать тонкие материи, особенно в таком виде - едва на ногах стоите, а винный дух я и отсюда ощущаю. Если этот альб потом не сможет рисовать - это будет ваша вина! Калечьте ноги, коли вам так угодно.
   - Не надо! - выпалил Джулиано сам того не желая и постарался вместе со стулом отодвинуться подальше, но нагревшиеся кандалы тотчас пресекли его движение и заставили сжать от боли зубы и кулаки.
   - Заговорил! - Эр оскалился в победоносной улыбке. Огонь в лампах радостно встрепенулся.
   - Еще бы, - незнакомец высказывался пренебрежительно, - От вашего вида и мне становится дурно. Отойдите от него, Донато. Я приказываю. Это дело охраны.
   - Вершить справедливость - мой прямой долг. Я приносил клятву, - ответил рыцарь, и взялся за цепь крепче.
   - Какая справедливость? - вступил в спор женский голос. Джулиано впервые за последние несколько минут ощутил себя в безопасности. Он бы в ту же секунду расцеловал Двуликой руки, если бы мог, но не имел возможности даже взглянуть на ее золотую маску. - Один юноша поколотил другого, думая, что защищает даму. Недоразумение и только! Дзудзу жив, кости его целы, и дураком он от побоев не станет. Сколько мужчин аристократической крови пострадали от вас, Донато?
   Внешне рыцарь был мертвенно спокоен, но Джулиано ощутил внутри себя недобрый жар, словно в мгновенье его настигла лихорадка, проступил пот, и кровь прилила к коже - Эр волновался. Звенья цепи начали краснеть, а манжеты эровой куртки тлели и хлопьями опадали на пол.
   - Не стоит сравнивать меня, с ним.
   - Держите себя в руках! - Двуликая подошла ближе и ударила рыцаря веером по запястьям. Он выпустил цепь, а Джулиано тотчас растянул кандалы, так что бы красные от жара звенья цепи его не коснулись, - Вы совсем забылись и себя контролировать не способны! Что замерли, ротозеи? Никогда не видели пьяных Эров? Освободите художника, этот безумец раскалил цепь.
   Стражники повиновались без особой охоты, а кандалов и вовсе старались не касаться, но через мгновение оковы со звоном упали на пол, а Джулиано вздохнул с облегчением.
   - Художник был моим приглашенным гостем, - произнесла Двуликая спокойно, подходя к рыцарю еще ближе. Она подле него казалась маленькой и хрупкой, но держалась властно, и говорила твердо, с каждым словом ударяя ему веером в грудь. - То, что натворил он - моя забота и моя ответственность, а вы переступили черту. Кто позволил вам использовать ваши таланты в подобных целях? Не забывайте, что быть палачом вовсе не ваша основная обязанность. Он художник, а не убийца или беглый каторжник, чтобы ваши клятвы имели над ним власть. Не в силах держать себя в узде - отправляйтесь в Тамортин - доучиваться. А если вам не терпится внутреннее буйство пустить в ход, то езжайте на фронт. У стен Мьюнкиля эры будут кстати. Плавьте камни вражеских стен, а не государственную собственность. - она кивнула на лежащие у подола ее платья кандалы.
   - И рад бы, мессера, - процедил рыцарь сквозь зубы, - Но мне велено находиться в городе и защищать здесь мир и покой. Мое почтение.
   Эр Лумо сдержанно поклонился и вышел в коридор. Еще до того, как дверь закрылась, огонь в лампах воспрял, взвился к потолку и затрещал, разбрасывая искры.
   - Матерь божья! - отпрыгнул от стены капитан.- Хорошо хоть мессер не сильно вошел в раж.
   - О, да,- согласилась Двуликая, - Не как в прошлый раз.
   Джулиано молчал, и не отрываясь, смотрел на лежащие у его ног кандалы, звенья цепи еще хранили на себе алый отпечаток раскалившей их руки.
   ...
   Через несколько минут он был совершенно свободен, ожидал у ворот дворца возвращения ключника, что бы иметь возможность покинуть дворец. Из комнат охраны его выставили быстро и тихо, не дав возможность поблагодарить даму и бывшего с ней господина, но Джулиано не жаловался. Эта ночь для него и так чересчур затянулась, что бы выискивать время и способы не только для свершения мести, но и для выказывания благодарностей. Он даже уже почти решил отложить возмездие на потом.
   В парадном вестибюле было темно и пустынно. Из-под мощных окованных железом ворот выбивались отсветы, и где-то совсем близко гремела музыка. По гранитному мощению у ног метались тени. Джулиано прислонился к колонне.
   Вскоре из темноты внутреннего двора показались фигуры. Придерживая подол черного платья к воротам шагала Двуликая, а следом за ней и ее спутник, высокий пожилой мужчина в длинной оранжево-бурой мантии, чести знать которого Джулиано не имел, да и не очень то хотел. Он еще не простил этому мессеру предложения калечить ноги вместо рук. Телохранители, облаченные в неброские праздничные костюмы, немо следовали впереди господ, не обращая на Джулиано никакого внимания. Они обошли его, как речные потоки огибают камень и остановились у ворот.
   Как по волшебству явился ключник, щелкнули замки, подняли засовы, створки медленно разошлись, впуская в темноту дворца сначала луч света, потом столб, а потом и вовсе заставив Джулиано зажмуриться и отвернуться. После подвальной темноты щедрость князя в выделении золота на масло и факелы для освещения площади казалась расточительством.
   Следом за телохранителями дама и ее спутник вышли за ворота. Они замерли, и Двуликая, повернувшись, поманила Джулиано за собой.
   Полукруглая площадь Сильных напоминала пологую чашу, дворец находился в самом низком ее месте, и, выходя из ворот, казалось, будто ты оказываешься на сцене, а все, находящиеся на площади, смотрят на тебя как с рядов театра. Чернела ночь, пылали жаровни и факелы. Народ глазел и любопытствовал, расступался перед охраной и снова смыкался позади, провожая взорами идущих. Мужчины снимали шляпы, дамы приседали, склоняя головы и являя взгляду глубокие вырезы на праздничных нарядах. Спутник Двуликой пользовался положением и некоторым девицам, сделавшим особенно глубокий реверанс и вырез на платье, дарил комплимент и малоприятную улыбку.
   - Мне целой жизни не хватит, что бы вас отблагодарить, - начал Джулиано, когда они вышли с площади и шум стих позади. Двуликая прервала его, жестом заставив молчать.
   - Я жду свой портрет, мессер художник. Он будет достаточной благодарностью. Приходите ко мне на днях.
   - Приду, - ответил Джулиано с легкой грустью. Увы, но он точно не смог бы нанести визит ни завтра, ни послезавтра, ни через год, как сильна бы не была его благодарность. Если конечно за это время он случайным образом не научился бы рисовать. Картина его авторства насмешила благородную даму куда скорее, чем порадовала. Джулиано и сейчас провожал Двуликую лишь потому, что хотел узнать ее имя. Разумнее было попрощаться и спешно исчезнуть.
   В высоких и узких как скальные ущелья улицах царили тишина и покой.
   - А что, этот юноша хороший рисовальщик? - спросил спутник Двуликой, когда они подошли к дворцу градоправителя - строгое здание цвета охры освещали несколько горящих в железных корзинах факелов. Стоящие у ворот Цыплятки приветствовали проходящих звонко щелкнув каблуками и ударив алебардами о брусчатку. Эскорт повернул на широкую Соборную улицу.
   - Недурственный, мессер Кареджо - уверенно отвечала Двуликая.
   Услышав имя, Джулиано взглянул на мужчину по-новому. Альб имел непримечательную наружность, был среднего возраста, около ста двадцати лет или возможно чуть старше. Его портила натянутая улыбка, которой Джулиано не верил ни на грош, и тот факт, что имя Кареджо в городе имело известность. Орло Кареджо был городским казначеем и входил в Совет Сильных. Слухи говорили, что он жаден, лжив, тщеславен и имя его упоминалось чаще всего в анекдотах и жалобах на правительство.
   - Наш доблестный рыцарь упомянул, что вы подмастерье, это так? - спросил казначей, вежливо улыбнувшись.
   - Так, - согласился Джулиано.
   - И у кого вы учитесь?
   - У Леретто из Армели.
   Кареджо почтительно закивал.
   - Да, мне нравятся работы этого мастера. Он прекрасно расписал капеллу Стоццы. И... - казначей в задумчивости почесал острый подбородок, - Моя прекрасная донна, это ему мы заказали рельефы на воротах кафедрального собора?
   - Ему, - подтвердила Двуликая. - Ларетто несомненно талантлив. И ученик ему под стать. Как ваши руки, болят?
   Она взяла Джулиано за запястья, осматривая оставленные кандалами ожоги.
   - Заживет, - быстро ответил он, не желая, что бы дама случайно заметила под манжетами его рубашки доказательство причастности к другому, менее художественному цеху.
   - Стоило приказать Донато залечить учиненное им варварство.
   - Не стоило. - Кареджо покачал головой. - Вы же видели, он был совершенно пьян. Мог убить юношу, и сказать, что сил не рассчитал. Вспомните, что было в прошлый раз. Он сам не свой, последние две недели.
   - И вы знаете тому причину, - в голосе Двуликой зазвучал неприкрытый укор.
   - Моя прекрасная донна, - мягко и снисходительно проговорил Кареджо.
   Она ответила резко:
   - Держать Донато в Гвенаре - опасно. Сколько это будет продолжаться? Неделю? Месяц? Год? Он молод, безудержен и жаждет геройствовать. От его бравады и вспыльчивости в бою будет одна польза. А вы его заперли в городских стенах, и ждете, пока от его гнева или радости займется какая-нибудь занавеска.
   - Моя донна, вы знаете - отправить Эр Лумо на фронт нет никакой возможности.
   - Я знаю, уважаемый мессер Кареджо, что у вас недостает смелости, а не возможности. Можете прославить на целый свет себя и город, но рисковать не желаете.
   - Забудем этот разговор. Вот уже и мой дом.
   - К этому разговору все равно придется возвратиться.
   - Возможно, - уклончиво ответил Кареджо, - Но нам пора прощаться. Доброй вам ночи, мессер. Доброй ночи, прекрасная донна, - он поцеловал Двуликой руку и в компании четырех телохранителей скрылся в арке одного из дворцов, которыми полнилась Соборная улица.
   Со своей благодетельницей Джулиано остался наедине, не считая молчавших словно истуканы охранников. Они, не останавливаясь, шли дальше, свернув в очередной узкий темный проулок, спускавшийся вниз.
   - Таков наш город, - проговорила Двуликая с раздражением, аккуратно шагая по ступеням и придерживая подол платья. - Труслив и жаден, жаждет богатства и славы, но боится порицания. Отвратительно. Пока Эр Лумо не совершит что-нибудь поистине ужасное, его так и будут держать в городе.
   Джулиано не знал что ответить, так как ему не был известен тот "прошлый раз", что упомянули в разговорах про рыцаря и тем более он не мог взять в толк, почему рвущегося в битву молодого альба нельзя поддержать в его геройских начинаниях. Была бы на то его воля, Джулиано отправил бы на восток всех городских Эров, но почему-то из шести рыцарей совет все еще держал в Гвенаре двух, и между тем отчаянно искал добровольцев среди бедного населения. Были поводы полагать, что скоро с доброй волей будет покончено и Джулиано в компании большинства знакомых заставят собираться на войну, куда, признаться по правде, ему совершенно не хотелось.
   В проулке, где двое с трудом могли идти бок о бок, их шаги раздавались гулким эхом, с крыши капала вода, а на карнизе спали голуби. Джулиано, Двуликая и ее сопровождение свернули направо к реке, дошли до тихой площади Грабельщика, как ее называли в народе, и замедлили шаг. Площадь была узкая, одной стороной обращенная к водной глади, а с трех других ограниченная старыми дворцами и маленькой древней церковкой, помнившей еще тимарейское владычество. В середине этого вытянутого пространства имелся фонтан со статуей морского дива. Он держал в руках трезубец - грабли, по-народному, откуда и название. Приход Святого Ригды считался в городе районом тихим, спокойным и почтенным. Здесь располагались городские резиденции многих аристократических семейств и старых родов. Современные богатеи предпочитали селиться в приходе Святого Марциано и у Соборной площади, а здесь доживала свой век старина.
   - Перед тем, как мы расстанемся, могу я хотя бы узнать, чем обязан вашему заступничеству? - спросил Джулиано, осматривая площадь и перебирая в голове семейства, к которому могла бы принадлежать дама.
   - Сможете. - проговорила Двуликая и по голосу ее можно было сказать, что она улыбнулась. - Амраис олима, если говорить на энцелате - время придет. А теперь уже поздно и я устала.
   Они остановились перед дворцом, покой которого стерег выточенный из мрамора спящий лев - скульптура в глубокой нише над воротами. Здание из желтого песчаника имело стройные пропорции, четыре высоких этажа и ненавязчиво украшенный фасад, на который налет времени уже наложил свой отпечаток. По первому этажу вился плющ, а фрески под карнизом потускнели и растрескались.
   - Мессера Арно! - наконец Джулиано смог обратиться к даме по имени, и был собой неимоверно горд - хозяйка Дома со львом. Только кроме имени и пары слухов он об обитательнице названного дворца ничего не знал.
   Она кивнула.
   - Я думала, моя двуличие вам подскажет имя, а вы узнали меня по дому. Удивительно.
   - Город я знаю лучше, чем высший свет.
   - Очевидно. - голос ее был весел, - Вы гвенарец?
   - До последней капли крови.
   - А как ваше имя?
   Джулиано ответил честно. Такой женщине ему не хотелось врать, и гори оно все синим пламенем.
   Вода в фонтане позади тихо журчала, переливаясь по каменным ступням морского дива. Грабельщик стоял погрузившись в воду по колено, а трезубец его давно проржавел, и колени от мха позеленели.
   - Я жду вас завтра, утром, мессер Джулиано. Вы сможете прийти?
   Шедшие впереди охранники отворили в высоких воротах калитку. Холл был озарен приятным оранжевым светом.
   - Едва ли.
   - Тогда послезавтра. - Двуликая собрала черные юбки, перешагнула через порог и обернулась. - До встречи, мессер Джулиано. Я буду ждать вас.
   Дверь за ней со скрипом затворилась.
   - Прощайте, Катарина Арно.
  
   Ночь предстояла длинная, выспался Джулиано на сутки вперед, и настроение не позволяло ему сейчас предаться праздному безделью. Как ответить Юнии он пока не знал, но считал, что придумать достойный способ совершения мести еще успеет. Амраис олима, как сказала Двуликая. Время придет. Пока ему следовало отвлечься, расслабиться, залечить уязвленное самолюбие. Для этого он отправился к Чезе - последней подруге, натурщице и дочери красильщика тканей, жившей на улице Малых бань. Весь дом, где она обитала, был погружен во мрак, а соседка в нелестных выражениях велела стучать в какие-нибудь еще окна и будить других честных альбов. Вместе с семейством Чеза пребывала на празднике. Джулиано пришлось уйти не с чем.
   У мессеры Гьери его ждало подобное же разочарование. В этот раз он не удивился. Поняв, что весь прочий народ за его исключением веселиться, а вернувшись домой, не будет рад его видеть, Джулиано наедине со своими мыслями поплелся в неизвестном направлении. Петляя по кривым улицам, следующим холмистому рельефу на котором стоял город, он надеялся, что его мысли, напротив, обретут прямоту, четкость и ясность.
   Джулиано то выходил к реке, то снова погружался в темную пустоту кварталов, то поднимался по бесконечным ступеням, а то оказывался в низине и звездное небо в промежутке крыш мерцало так высоко, что казалось, будто он смотрит на него из Подземного царства. Иногда на улицах попадались гуляки в маскарадных костюмах, но большая их часть веселилась на площади перед дворцом Сильных, а туда Джулиано совсем не хотел возвращаться. Поразмыслив над тем, куда еще можно податься в такую ночь, он не придумал ничего умнее, чем отправится домой.
   Но не в те комнаты, что он уже пять лет снимал в приходе Святого Марциано - там что-нибудь непременно напомнило ему о том, как он собирался завершить маскарад и что получил в итоге. Джулиано зашагал прочь от праздничных напевов, в те городские кварталы, где было темно, спокойно, а кривые улицы освещала лишь луна и фонарь один на десять домов согласно городскому предписанию.
   Западная окраина города крепко спала, по дороге не встретилось ни одного прохожего, не слышалось музыки, шума шагов или лая собак, только маленькие ящерки иногда мелькали на стенах в кругу света, ожидая насекомых, привлеченных теплом огня. Ночь была безветренной и теплой, где-то стрекотали сверчки, а над крышами, шурша крыльями и пища, сновали летучие мыши.
   Джулиано ощутил близость дома, когда впереди показалась восьмигранная колокольня церкви Святого Томы. Один ее вид, погруженный во мрак и едва различимый на фоне черного неба, разлил по его утомленному телу покой. Родные места никогда не забываются, как бы они не менялись, они остаются где-то в закоулках памяти, подобно клейму отпечатываются в подсознании и пугают или радуют нас в зависимости от того, было ли счастливым наше прошлое. У Джулиано оно было очень счастливым и беззаботным, не смотря ни на что.
   В этом квартале он помнил каждый угол, по именам знал старожил, и всюду крылось его детство - в видах, в звуках, в запахах, такое вездесущее, словно растворенное в воздухе, а раскинь руки и сомкни, и ты обнимешь его, и ощутишь всем телом.
   В памяти Джулиано яркими образами появлялись давно прошедшие события. Солнечные веселый дни, жаркие и пыльные, когда они толпой мальчишек бегали по улицам, шумели и голосили, воровали на рынке хлеб, доводили до бешенства городскую стражу, прыгали в реку с крепостной стены и купались до ночи. Сладко вспомнился ему его первый неумелый роман с дочкой булочника, смущенная девчонка и он дурак, а после и другой - удачный, с женщиной взрослой, но умелой - она многому его научила. Он поднял глаза на окно ее прежнего жилища - в них было темно.
   Время шло к рассвету. Близился, должно быть, четвертый час утра. Заскрипела дверь и из дома по правой стороне улицы вышла старушка. Мессера Джодзи некогда работавшая в приюте кухаркой имела странную привычку - в такую рань она всегда мыла мостовую - шваброй и тряпкой, как пол в доме. Завидев приближающуюся фигуру, она спокойно обернулась.
   - Доброе утро, мессера, - Джулиано обошел чистое пятно вдоль дома и отвесил изящный поклон.
   - Доброе, - с сомнением ответила старушка и подозрительно прищурилась, вглядываясь в темноту, - Джули? - неуверенно предположила она. - Малыш Джули? Ты ли это?
   Он кивнул и был тотчас расцелован в обе щеки, и крепко стиснут в объятиях.
   - Ай-я! Столько лет я тебя не видела! Сколько лет! Бог ты мой, как вырос! А как похорошел! Что за диво! - Она осматривала его с разных сторон, вертела, схватив за плечи, ощупывала и не скрывала радости. - Каким ты стал, и не узнаешь. Ах, красавец, от девок пади отбоя нет? Как ты, малыш Джули? Учебу не забросил?
   В ту пору, когда почтенная мессера Джодзи его знала, он, как талантливый мальчик, обучался у часовых дел мастера. Давно это было. И таланты его уже тогда приобрели нехорошую наклонность. Во всем виноваты абрикосы.
   - Не забросил, - соврал он. Старушке не к чему было знать о его современном занятии. В сто девяносто лет альбам лучше лишний раз не печалиться, как бы с сердцем плохо не стало. Пусть себе брусчатку моет.
   - А в такую рань куда идешь?
   - Домой.
   - Домой? В праздник? В одиночестве? Ты и впрямь вырос, Джули. Хотя, что там, Джулиано. - поправилась она, и гордо, точно сына, похлопала его по плечу. - Помню, доставлял ты по юности забот своей неуемной любовью к девчонкам. Много матерей в приют ходило на тебя жаловаться.
   - Было дело, грешен - согласился он, улыбнулся и зашагал дальше. - Главное что теперь все довольны. И девочки, и матери.
   Старушка за спиной смеялась.
  
   ..
   Вскоре Джулиано вышел на Староприютскую площадь. Во тьме ночи очертания окрестных строений угадывались плохо, их он скорее помнил, чем видел, но представлял себе яснее, чем днем. Два высоких каменных дома справа, в одном из них имелась лавка гончара, в другом таверна "Солнце и Луна", над дверью которой висела вывеска соответственного содержания. Раньше Джули думал, что когда вырастет обязательно посидит там, у раскрытого окна, попивая вино и заедая его пирогом с мясом - хозяйка готовила его очень вкусно. Запах, по крайней мере, казался ему головокружительным. Джулиано втянул носом прохладный ночной воздух, но не почувствовал ничего. А в таверне он так и не посидел, все времени не находилось.
   С узкой стороны площадь ограничивала церковь Святого Томы - здание с простым фасадом, резным порталом и маленьким окном розой над входом. Над крышей справа возвышалась колокольня, а за нею старая, кривая ветвистая пиния - единственная в городе. Сад приюта считался просторным. В этом тесном городе клок земли мог стоить тысяч золотых, но настоятель церкви двор продавать не спешил. Он сажал кабачки и позволял в саду играть детям.
   К зданию церкви примыкал приют - длинное светлое строение, с аркадой по первому этажу, и квадратными окошками на втором. Днем на каменных скамьях под галереей сидели, укрываясь от солнца, жители окрестных кварталов и перетирали новости и слухи, а из открытых окон второго этажа доносились крики, смех и прочий шум, что в обилии могут производить дети.
   Под этими арками начался путь Джулиано к его маргинальному настоящему.
   Он вспоминал, как целой оравой они с друзьями устраивали налет на садик старого Нимьо, что был неподалеку, и, облепив его абрикосовое дерево, точно воронье, наедались недозрелых плодов до икоты. У хозяина сада была собака, и детей он терпеть не мог - это было единственной причиной, почему мальчишек так туда тянуло. Абрикосы в саду росли одичавшие и на вкус редкостная дрянь. Однажды они насобирали их целое ведро и попытались продать, но Нимьо явился раньше, чем покупатели. Джулиано тогда сильно влетело. Убежать он успел, но Отец Тома его все равно наказал - посчитал, что идея продать краденное принадлежала ему. На самом деле он не ошибся, но Джулиано, считал себя оскорбленным. Ведь доказательств вины не было.
   Память грела душу. Джулиано вынес урок из того наказания. Вместе с абрикосами им следовало отойти от места преступления подальше хоть на несколько кварталов.
   Джулиано подошел к мощной двери, что укрылась в самом углу у церкви и постучал. Вокруг было тихо и стук разнесся далеко и звучал ясно. За дверью, что вела с площади сразу во двор, слышался стрекот сверчков. Где-то скрипнула задвижка, зазвучали шаги на лестнице. В приюте никогда не ругали поздних гостей. Кто бы сейчас не шел открывать дверь он рассчитывал увидеть младенца в пеленках, оставленного на пороге. А что толку ребенку говорить: "Какие хельвы тебя притащили в такое время?" Его принесли не хельвы, а мать.
   Приподняли засов, отворилась дверь. Отец Тома - мужчина в летах (было ему тогда уже сто семьдесят три года) заспанными глазами смотрел в пол, но, заметив вместо младенца обутые в дорогие туфли ноги, поднял взгляд. Вид у него был дремотный, и под одеялом, что он накинул на плечи, белела сорочка, а ночной колпак сполз на ухо.
   Джулиано не заставил священника долго ждать:
   - Святой отец, я хочу согрешить.
   - Исповедаться, - поправил священник и натянул одеяло повыше. - Исповедаться в том, что хочешь согрешить?
   - Нет, святой отец. - Настаивал Джулиано, - Я хочу согрешить и, думаю, мне потом не захочется каяться.
   Отец Тома вымученно вздохнул.
   - Заранее грех я тебе отпускать не буду, Джули, и не проси. - он отошел в сторону, пропуская ночного гостя, зевнул, протер глаза, запер дверь и сонным голосом продолжил, - Какой грех ты собрался совершить в такой час, сын мой? Жадность? Чревоугодие? Я разрешаю тебе в эту ночь пойти наесться до отвала. Пока нет поста - можно. Не воруй, не убивай, уважай отца и мать, или меня как воспитателя, молись и приходи на исповедь, но лучше в светлую часть дня.
   Джулиано опустил голову.
   - Отец Тома, я не о зависти и чревоугодии переживаю. Меня терзают гнев и похоть.
   - Гнев отступит, а похотлив ты, кажется, с рождения. Смиришь себя, когда сам того захочешь. Чужая указка без твоей готовности меняться бесполезна. Признавайся, что за странные разговоры? Ты же не пришел среди ночи напомнить, что воспитать в тебе Человека я не смог? Мне до сих пор стыдно, но Господь свидетель, я старался. Чего случилось? Не молчи, говори прямо.
   Джулиано ответил не сразу.
   - Святой отец, я... собираюсь нанести вред женщине. Вред ее телу, и... и... я... Я этого очень, очень хочу. Никогда и ничто не вызывало у меня такого жгучего желания, еще ничего мне не хотелось с такой же силой. И никого. Я понимаю, что это преступление хуже, чем мои прочие грехи, но я... Я мечтаю чтобы она ощутила унижение... Мечтаю...
   - Джули?
   Священник, казалось, не верил своим ушам. Пристально вглядываясь в лицо воспитанника, он пытался найти опровержение тому, что слышал и что понял. Пытался и не находил.
   - Я не ручаюсь за себя. - Джулиано опустил голову еще ниже. - Мне паршиво, отец! Гадко и мерзко! Я запутался и не знаю, как поступить и что делать! Я зол и расстроен, взбешен и подавлен! Я ненавижу эту женщину всей душой, не могу простить ее насмешки, но то, чего я от нее хотел вечером... тоже не до конца покинуло мой разум. Мысли и желания перемешались во мне и велят творить деяние, за которую меня осудят Бог, закон и даже все гвенарские преступники. Я сам бы себя оправдать не сумел. Но я хочу.
   Священник стянул с плеч одеяло, сложил его вдвое, расстелил на широкой каменной балюстраде, сел и предложил рядом место Джулиано.
   - Одна женщина, вызывавшая у меня интерес... - говорил он, повернувшись лицом к погруженному в темноту саду, - посмеялась надо мной, над моими чувствами, и я не могу ей этого простить. Никогда прежде я не ощущал себя так же пристыжено и от этого меня одолевает гнев. Я был на празднике сегодня, святой отец. На маскараде во дворце Сильных. - Джулиано указал на свой, еще не утративший блеска костюм, и со смешком уставился на сжатую в руках черную маску. - Вы же знаете, отец, как я мечтал туда попасть. Сколько лет лелеял это желание, сначала не мог, потом поводов не находилось. И вот повод появился. Еще сегодня утром я был счастлив, влюблен и полон воодушевления. Эта женщина окрыляла меня, свет звал меня. Впервые за много лет я перестал чувствовать себя оборванцем, ворьем и уличным мальчишкой... торгующим крадеными абрикосами. Кстати, да, это я тогда предложил их продать, вы были правы, святой отец. Как бы там ни было, я чувствовал себя на вершине мира, был полон радости и счастья, я был как они. А потом... я избил дурака, может быть даже сломал ему что-то. Думал, что защищал ее (ту даму, в которую был влюблен) едва ли не от исчадья ада. Мне казалось я герой, а вышло, что это я - дурак. Весь свет смеялся над моим геройством и она первая. Мне хочется сомкнуть пальцы на ее поганой шейке, хочется, что бы она упала к моим ногам и извинялась. Я боли ее хочу... не духовных мук и не терзаний совести. Нет. Я хочу ей вред причинить. И не только. Что мне делать, святой отец? Умоляю, скажите!
   - Так вижу, покаяние не угасило твоих дурных помыслов?
   Джулиано помотал головой из стороны в сторону.
   - Тогда дам тебе совет не как священник, а как тот, кому ты и твоя судьба не безразличны, малыш Джули. Займи себя чем-нибудь - отвлекись, поработай. Трудись до изнеможения, потом спи и снова трудись. В безделье рождаются злые мысли и жалость к себе, а когда ты занят и устал, сил на размышления не остается.
   - Вы же знаете, святой отец, в каком цехе я состою и чем зарабатываю на жизнь.
   - Знаю, - кивнул священник, - До сих пор не понимаю, как проморгал в тебе эти склонности. Но, как бы там ни было, я не говорю тебе делать то, что ты привык делать. Ты женился?
   Джулиано помотал головой.
   - И домом не обзавелся?
   Снова отрицательный ответ.
   - Ну, тогда раз пришел сюда, будешь помогать в приюте. Здесь работа всегда найдется, перекапать, полить, крышу подлатать, колокол на место водрузить. Ты скамьи чинить умеешь?
   - Часы умею.
   - Часов у нас нет - дорого, а вот поправить пару лампад не помешает. У одной цепь проржавела, у другой дно прохудилось, сможешь?
   - Смогу.
   - Вот и замечательно. А теперь пойди, поспи. До рассвета еще часа три. Разбужу тебя с утреца, и обещаю, до вечерни ты о своем затаенном зле и не вспомнишь. А после мы что-нибудь придумаем.
  
   Святой отец солгал, он не разбудил Джулиано с рассветом, не позвал на утреннюю службу и даже на завтрак. Проснулся Джулиано скорее по привычке от боя колоколов, что звонили где-то очень-очень далеко. Он проспал половину ударов; а тех, что досчитал, было пять, но солнце за открытым окном стояло почти отвесно и время, скорее всего, приближалось к полудню. В такой час Джулиано обычно просыпался дома.
   Сначала он не понял, где именно лежит - белые стены, потолок с частыми балками, стол, кувшин расписанный подсолнухами, масляная лампа не горит, дверь закрыта, на крючке для вещей его рубашка и штаны. Джулиано был полуобнажен и лежал, укрывшись тонкой, серой от времени простыней с заплатками. Над головой на стене он обнаружил керамический рельеф с изображением Святой девы - если упадет, ударит точно по лбу, возможно смертельно, а у изножья кровати, подбрасывая в воздух зеленое яблоко, сидел ребенок.
   Джулиано не хотел нарушать благоговейную безмятежность утра своим голосом, и ногой потыкал сидящего в спину. Повернувшееся лицо едва не заставило его поседеть от страха и вырвало изо рта грязное ругательство. Ему показалось, будто на кровати сидит хельв - черное лицо спросонья на кого угодно могло нагнать страха. Он вовремя узнал свою маску и порадовался, что не лягнул ребенка в порыве нахлынувших эмоций. Джулиано живо представил, как тот летит вместе с маской и яблоком к стене и ко всем чертям...или хельвам.
   - Ругаться - дурно, - заметил мальчишка и, развязав на затылке ленты, показал истинное лицо. Само воплощение сорванца - кожа со следами оспин, недавно разбитая бровь, в улыбке недоставало двух зубов - может молочных, а может уже и коренных, и взгляд хитрющий, как у лисицы. Помимо прочего ребенок не постеснялся и облачился во все остальное праздничное платье Джулиано. Надел и берет с пером, и расшитую золотом куртку и даже перчатки. Возвращать одежду он совершенно не спешил.
   - Брать чужое - тоже не хорошо, - сказал Джулиано, поднимаясь с постели и направляясь к столу.
   - Вам ли такое говорить... - ребенок делано посерьезнел, закачал головой и зацокал языком.
   - А чем я не гожусь для таких слов? - спросил Джулиано, окатив лицо водой из кувшина и потянувшись к полотенцу, такому же серому, как и простыня.
   - Даже не знаю, как вам сказать, - мальчишка поднял на Джулиано свои большие ярко голубые глаза. Он, покопавшись, достал из кармана не своей праздничной куртки отмычку, положил ее на стол, глубоко вздохнул, будто решение давалось ему с трудом, а движения с мукой, и уставился в окно.
   За открытыми ставнями виднелась Староприютская площадь, таверна, а над плоскими крышами, освещенными ярким южным солнцем, возвышались беломраморная колокольня Кафедрального собора и совсем уж далекая красно-бурая башня дворца Сильных. С улицы тянуло зноем, Джулиано опустил глаза на отмычку.
   - А вот это уже откровенное воровство, - заметил он и вернул инструмент туда, где ему следовало быть - в кожаный браслет на своей руке, про себя подивившись ловкости мальчишки. Браслета Джулиано на ночь не снимал, а что бы вытащить отмычку и не разбудить ее хозяина одного таланта несомненно было мало, не помешала бы ловкость рук, сноровка и опыт. Ожоги от кандалов заметно зудели.
   - Уже одиннадцать пробило, - проговорил сорванец задумчиво, - Я думал, вы до обеда проспите. Чай, всю ночь работали?
   Джулиано, одевавший в тот момент рубашку, замер и еще раз смерил ребенка взглядом:
   - В праздники работать негоже. За одну отмычку могу тебе уши надрать и буду прав.
   Мальчик развел руками и с самым невинным и обиженным видом заявил:
   - Так я не работал. Я взял на посмотреть. И вернул, как видите. Хорошая вещь, хочу вам сказать. В руке сидит, как влитая. Где добыли?
   - Сделал.
   Мальчик уважительно закивал и, восприняв начало диалога за залог дружеских отношений отмел вежливость в сторону.
   - А как тебя зовут?
   - А какое дело?
   - Интересно. Я вот Торви. Торви из Анессы.
   - Здорово, - Джулиано застегнул правую манжету.
   - А ты состоишь в цехе?
   - Состою.
   - Мастер?
   - Почти.
   Торви разочарованно вздохнул, поразмыслил мгновение, откусил яблоко и держа его в зубах запрыгнул на стол.
   - А меня учеником возьмешь? - Он улыбнулся, обнажая свой нестройный ряд зубов.
   - За какие грехи?
   - Я талантлив.
   - Чем докажешь?
   - Я ем твой завтрак, одетый в твою одежду, а ты голый и голодный.
   Джулиано в голос рассмеялся, снял с мальчишки куртку, и, придав себе более или менее приличный вид, отправился на кухню - искать завтрак, обещанной работы и старых знакомых. Он хотел повидаться с женой священника матушкой Корин и новой кухаркой Ламри, сменившей пожилую Джодзи. Мальчишка догнал его в коридоре.
   Джулиано шел не спеша, жадно оглядывая место - родное, путь и немного изменившееся оно радовало его. Стены оштукатурили белым, двери покрасили черным, а дети стали какие-то удивительно молчаливые и не любопытные, не показывали из спален носов.
   - А где все? - Джулиано крутил головой, ища объяснения такому запустению.
   - В церкви же. Приходящий учитель дает уроки грамоты.
   Торви говорил с набитым ртом. К поеданию яблока он приступил только теперь.
   - А тебя оставили следить за мной, как самого провинившегося?
   - Как бы ни так. - Пробубнил мальчишка и откусил еще, - Меня освободили от урока, как самого старательного. И вообще я молодец...
   - ... и хочешь в ученики к вору.
   - Желания не мешают мне быть молодцом. Так ты меня возьмешь? Я уже много умею, у меня есть знакомые в цехе, тебе не придется меня учить с самого начала. И Правду я знаю! Кстати сегодня работать уже можно. Ты явился после полуночи, а праздник был уже вчера, да!
   - Ты слишком много болтаешь, - высказал Джулиано вслух часть мыслей, а про себя решил, что надо этого Торви из Анессы заложить. Доносчиков не любили ни воры, ни простые альбы, но может быть хотя бы в этом мальчишке отец Тома сможет воспитать человечность, которую не смог взрастить когда-то в Джулиано.
   Торви шагал рядом, все еще приводя доводы в свою пользу:
   - Честно тебе говорю, ты не прогадаешь. Я могу стоять на стреме, я замечательно бегаю, я умею молчать, когда просят. Если ты не пришел сюда нас ограбить, (а выносить отсюда нечего, прямо скажу - я проверял), то смело заявляю - лучше меня ты тут помощника не найдешь. Остальные хотят во Второй цех, или в армию - идти воевать с хельвами. А я уже готов тебе помогать, да.
   - О времена, - вознес Джулиано глаза к потолку и был приятно удивлен, увидев там все те же светильники, такие же старые, такие же засаленные, что и десять лет назад, - из черного металла с толстым кривым оранжевым стеклом.
   Они вышли на лестницу, снова заставившую Джулиано в блаженстве смежить веки. Перила под рукой имели удивительно правильную форму, ступени никогда бы не позволили ему оступиться. Он ощущал себя деталью механизма, вдруг вставшей на место, словно был притерт к этому месту, заточен под него и дышалось тут, втрое свободнее, чем где бы то ни было. Джулиано гладил стены кончиками пальцев, слушал скрип половиц, более родной, чем голос матери, наслаждался запахом, который определить не мог, но который помнил - запах дома, детства, прошлого. Обычно нос его не воспринимает, но стоит оказаться там, где ты не был много лет, и вдруг понимаешь, как тебе его не хватало.
   В обедне было пусто, дверь на кухню заперта, за открытыми окнами виднелся пустой залитый солнцем двор, стрекотали цикады, пиния отбрасывала короткую ажурную тень.
   - Может откроешь, - искушал мальчишка, кивая на замок. - Или тебе сложно? Могу я, быстро-быстро, и поглядишь каков я в деле. Хочешь?
   Оттащить от двери мальчишку, неведомо когда вновь успевшего вооружиться отмычкой, получилось только за шкирку. Времена, когда Джулиано таскал с кухни хлеб и потворствовал подобным преступлениям, давно прошли. Воровать у своих, у сирот, из церквей, монастырей, приютов и у тех, кто беднее тебя - табу, а здесь сочетались все эти запреты. В кармане куртки, все еще лежали несколько серебряных аринов и Джулиано решил исполнить мечту детства. Торви не отставал ни на шаг.
   - Куда ты? - спросил он у двери, выходящей на площадь.
   - Завтракать.
   - На улице? Отец Тома сказал не пускать тебя в город. Может поищем матушку Корин, спорить готов у нее есть еда.
   "Есть, - мысленно согласился Джулиано, - но ей еще десятков пять таких обалдуев как ты кормить, а я устраиваю себе праздник".
   Из этой двери Джулиано тоже выходил тысячи раз, и скрип ее знал наизусть. И пейзаж глазу открывался все тот же - светлый, жаркий и шумный. Мощеная камнем площадь, церковь справа, приоткрытые двери зовут под прохладные своды дома божьего, впереди - таверна. Джулиано внутренне просиял. Сколько раз в детстве он воображал себе эту сцену и вот сейчас широким уверенным шагом двинулся вперед, по диагонали пересекая площадь. Путь из приюта в свободную, богатую, взрослую жизнь он когда-то воображал себе именно так.
   Из трубы таверны поднимался белый дым, на скамейках под галереей приюта смаковали сплетни старики, а в лавке скобяных изделий хозяин ругал помощника. За открытыми ставнями домов кипела жизнь - кто-то пел, кто-то разговаривал, кто-то мучил не то кошку, не то скрипку.
   Хозяин "Солнца и Луны" приветственно кивнул из-за стойки и широким жестом предложил выбирать любое из незанятых мест. Джулиано прошел в правый зал, и сел у открытого окна. Впервые в жизни он наблюдал родной приют с этой стороны и это тоже его радовало. Выбрав ночью путь домой он совершенно не ошибся. Торви сел напротив и выжидающе улыбнулся.
   - Напрашиваешься на угощение? - Спросил Джулиано. Ребенок кивнул. - И моего завтрака тебе не хватило? - Помотал головой и хитро прищурился. - Ну ладно. Неси, хозяин, пирог, и мяса и салата и вообще чего найдется, - обратился Джулиано к подходящему со спины альбу. Обернувшись, он на мгновение змолчал, оттого, что в столь фривольном тоне обращался вовсе не к хозяину - мужчине пухлому и неинтересному, а к девушке, краснеющей и глядящей на него смущенно. Она потупила глаза, видно шла к нему, ожидая, что он заговорит более вежливо. Джулиано сегодня не желал любезничать, - И вина, - добавил он все тем же тоном, и жестом отослал служанку выполнять поручение.
   - Зря ты с ней так, - укорил мальчишка, - Пеула милая и ты ей понравился. Она дает нам по выходным сладости.
   - В мое время ее не было, - оправдался Джулиано и откинулся на спинку стула, радуясь разливающемуся по телу внутреннему умиротворению. В тот момент он понял, что первый порыв причинить Юнии Грате телесное зло - был просто вспышкой ярости. Буйство в нем утихло, и теперь холодным рассудком он изобретал более изощренный план возмездия призванный опозорить даму перед всем светом.
   ...
   Завтракал он в то утро по-княжески. Пирог с сыром только вынули из печи, фрукты были сладкие, закуски пряные, но Джулиано не мог от души насладиться завтраком, так как только и делал, что спасал от ребенка бутылку с вином. Под конец Торви счел его нежелание делиться за жадность и надулся. Обида прошла только после того, как принесли пирог с миндалем, творогом и изюмом. Мальчик решил, будто это извинения, и умял большую часть. Джулиано не стал его разочаровывать, хотя и заказывал пирог для себя.
   Закончив поздний завтрак, они вернулись в приют. К тому времени и у детей закончился урок, и отец Тома нашелся в своем огороде. Заметив Джулиано, он почему-то разозлился.
   - Куда ты дел ребенка? - спросил он, вытирая о полотенце руки, испачканные в земле. - Я послал его проследить за тем, что бы ты встал и позавтракал, а ты проспал все на свете, сам не явился в трапезную и его не привел. Ребенок, наверное, с голода умирает.
   - Как же, умирает, - Джулиано оглянулся по сторонам, но в обилии детей, которое теперь стало очевидным, своего не нашел. Другие, не знакомые ему мальчишки носились вокруг, как ужаленные, на первый взгляд, не преследуя в своих метаниях какой-то особенной цели. Джулиано пожал плечами, - Странно. Только что тут вился.
   - Что ты сделал с мальчиком? - настырно повторил священник. - Это самый старательный из моих воспитанников, а стоило оставить его с тобой на пару часов...
   - Святой отец, я не хочу вас разочаровывать, но вы взращиваете маленьких бандитов. Если этот мальчик самый старательный, то мне страшно вообразить, что собой являют остальные.
   Отец Тома насторожился.
   - Ну-ка, расскажи поподробнее, - велел он, и заподозрив что-то нахмурился.
   - А чего рассказывать. Мелкий обормот сожрал мой завтрак, развлекался целое утро примеркой моих вещей и не собирался никого будить.
   - А выглядел он как?
   В описании ребенка священнику хватило упоминания о разбитой брови.
   - Вот тебе первое задание, - серьезно заговорил он, - найди мальчишку, а найдешь - бери за химок и тащи ко мне. Можешь выпороть. И будь осторожен, он вертляв как угорь. А по дороге заглядывай в шкафы и сундуки, где-то должен быть еще один мальчик, на вид примерный, тихий и умненький, это Торви.
   - А вертлявого как зовут?
   Святой отец обернулся, пару шагов прошел спиной вперед и, перед тем как скрыться из виду за поворотом коридора смеясь, ответил.
   - Не поверишь, его зовут Джулиано.
  
   В поисках тезки он не преуспел. Мальчик нашел его раньше, но в руки не дался, будто почуял угрозу. Убежал через дыру в заборе, куда взрослому было пролезть не под силу. Вскоре появился отец Тома, познакомил Джулиано с настоящим Торви - ребенком спокойным и скучным. Джулиано выделили работу в саду, и все то время, что он без особых успехов ковырял землю Торви молча ходил рядом и вскоре порядком надоел. Он напоминал репей, и подобно этому растению не мог вызывать особой приязни. Его как ветром сдуло, когда к вечеру на ограде появился уже знакомый мальчишка с разбитой бровью и щербатой улыбкой. Он сидел, свесив ноги, и жуя еще одно зеленое яблоко.
   - Брысь отсюда! - шикнул маленький Джулиано на настоящего Торви, и тот убежал поднимая пыль, - Привет, тезка!
   - Привет.
   Джулиано воткнул лопату в землю и поднял взгляд. На фоне заходящего солнца мальчишку было сложно разглядеть, он казался черным силуэтом в ярко алом ореоле.
   - Как работенка? - спросил силуэт, и откусил от яблока кусок.
   - Движется.
   - Не скучно?
   - В самый раз.
   Мальчик покачал головой и зацокал языком.
   - Не верю, тезка. Ни капельки тебе не верю. Половину цеха о тебе выспросил, и знаешь, никто не сказал, что ты любишь работать в саду.
   - А что сказали?
   - Много чего. - ребенок вредно улыбнулся. - А кое-кто тебя даже ищет. Говорят, работа по тебе есть. Дашь мне аррин за посредничество - скажу, кто.
   В этот момент в дверях приюта появился отец Тома и Торви. Маленький Джулиано, взяв яблоко в зубы, спрыгнул с забора на улицу и был таков. Джулиано взрослый вновь остался в скучном обществе, сознавая, что в труде забыться не способен. Копание наводило на него тоску, цепь у лампады он починил за минуту, а на башню с колоколом лезть отказался, так как высоты боялся.
   С другой стороны совет священника еще не изжил себя. Это в приюте Джулиано работал без особой охоты, а возможно, взяв в руки отмычки, и войдя в чужой дом, он заставил бы в жилах взыграть кровь, способную разогнать последние злые мысли. Он знал, что тезка придет, и тот и впрямь явился когда уже стемнело. Джулиано пошел за ним, не раздумывая.
  
   Мальчишка привел его к дому на Зеленом взвозе. Бедный квартал на самой окраине Гвенара являл собой жалкое зрелище. Под ногами было зыбко от песка. Не замощенная дорога спускалась прямо в реку. Погрузившись в воды по самый карниз, утопала в темноте башня старых укреплений. На земле были разбросаны снасти, в грязных переулках грудились дырявые лодки и прогнившие корзины. Но беспокойство Джулиано внушило вовсе не окружение.
   - Я нашел вам мастера по замкам, - возвестил мальчишка, обращаясь к сидящим на ступенях мужчинам, когда они остановились у высокого, покосившегося дома с облупившейся штукатуркой. С одним Джулиано был знаком, хотя и весьма поверхностно. Первое зерно беспокойства упало в душу и пустило тонкий корень.
   Крето - высокий, крепкий альб в прошлом занимался контрабандой. Он встретил Джулиано с радушием как старого друга, крепко пожал руку и представил своего подельника, чье имя оказалось Дью. Объяснил, что с их взломщиком случилось несчастье, а план давно готов и откладывать дело на потом, все равно, что вовсе от него отказаться. Уже в тот момент Джулиано понял, что браться за эту работу - не самая лучшая затея, но на попятную идти не хотел, да и не умел. Что Дью, что Крето напоминали вышибал, больших и бездумных. Когда же в дверях дома появился Идмар, Джулиано в провале предприятия сомневаться перестал. Друг распахнул объятья и крепко сжал Джулиано до хруста в костях, а отпустив, спросил о маскараде и делах в целом. Обширного ответа он не получил, и, дальше вызнавать не стал, а лишь выразил свою радость оттого что они снова могут поработать вместе.
   Дело казалось на первый взгляд пустяковым, а от Джулиано и вовсе требовалось только отпирать запертые двери. В плане, предусмотренном на четверых, ему - пятому - не было другой работы и он мог даже порадоваться, если бы к тому времени не выяснил, что идея ограбления принадлежала на половину Идмару, на половину Крето. Джулиано не знал, какая из частей его больше беспокоит.
   Идмар в делах был удивительно изобретателен, выдумывал такие планы, какие не приходили на ум даже самым тронутым на голову стратегам. Однажды он предложил обчистить хранилище гильдии ювелиров, прокопав туннель из здания тюрьмы. И ведь верно, если в здании казначейства, дворце Стоццы и доме купца Мальери располагавшихся по соседству кто-то подкоп бы заметил, то в тюремных подвалах прямо таки все условия для ведения земельных работ - темно, пустынно, а охранники, наивные ребята, шума за криком пытаемых не заметят. Джулиано не знал смеяться или плакать от предложения участвовать в той авантюре.
   Крето же был резок и напорист, шел кратчайшим путем, не гнушаясь свидетелей, шума и сопротивления. И наследить умел знатно. Джулиано этого не понимал. Больше всего на свете он уважал те преступления, что совершены с изяществом и смекалкой, изобретательности которых рукоплещут даже блюстители закона. Но в этот раз выбирать не приходилось. Он подписался на работу, что бы отвлечься, значит, лишние трудности только помогли бы ему не думать о Юнии Грате, которая все еще терзала его разум.
   К выполнению плана было решено приступить в час. Времени у Джулиано переодеться уже не оставалось, посему, избавив свой наряд от всего лишнего и блестящего, он был вынужден идти на дело при параде.
   Дворец, выбранный для посещения в ту ночь, располагался в приходе Святого Ригды. Здание старое и самого типичного для Гвенара вида - суровое и высокое как крепость снаружи, и богатое внутри. На фасаде не имелось ни гербов, ни флагов, а Идмар сказал, что живущий там мессер не состоит в гильдиях и дворянином не является, хотя деньгами обременен. Джулиано, в общем-то, все это было безразлично.
   Его задача была проста - открывай, что велят, и не путайся под ногами. Никто из пятерых, кроме него, с замками ничего общего не имел, и двери обычно открывали, как это говорится, нахрапом. Крето, Дью и Идмар были дюжими ребятами, годными скорее для борьбы, чем для такого тонкого ремесла, как воровство, четвертый - тоже старый знакомец - Фавия - юноша хрупкого телосложения, и инфантильного вида по слухам являлся замечательным карманником. Он уступал Джулианов возрасте и росте, и носил странную клочковатую прическу, часть прядей красил в ярко алый цвет, отчего иногда, встречая его в свете дня, можно было решить, что кто-то несколько раз ударил его по голове и кровь выступила у него тут и там. Что заставляло его выглядеть так приметно, Джулиано понять не мог, как не понимал по первому времени и какую роль он исполняет в этом предприятии. Как оказалось вскоре, Фавия заставлял план Крето и Идмара работать. Пока они вдвоем отправили немногочисленных охранников отдыхать в подвал, связав им рты и руки, Фавия велел Джулиано отпереть несколько дверей - в кабинет, спальню и большой зал и исчез сказать что-то Дью, следившему за улицей. Справившись с немногочисленными и легкими замками, Джулиано был отослан в вольное плаванье. В заранее оговоренном плане ему не нашлось дел.
   Он ходил по дому из конца в конец, заглядывая в комнаты и пытаясь угадать, кто же может их занимать. Обстановка выдавала в хозяине безвкусие и любовь к роскоши. Стены были расписаны орнаментами по последней моде. Высокие, теряющиеся в темноте потолки блестели золотыми цветами и звездами, прячущимися в кессонах. Шторы из тяжелого бархата держали витые шнуры с кистями. Все что могло подлежать переплавке и продаже уносили Крето и Идмар. Хотя таких вещей, по мнению Джулиано, на то что бы окупить старания пяти воров, явно не хватало. Столовое серебро, украшения, немногочисленные сбережения. Предметы искусства, которые Фавия отбирал с видом знатока, в большинстве своем не представляли ничего выдающегося, из двадцати полотен они взяли три.
   Чтобы не замечать беспокойства подельников, вызванного очевидным разочарованием от количества добычи, Джулиано поднялся на третий этаж, где находились жилые комнаты хозяев. У него горели руки, и он отпирал все замки, что встречал по дороге, хотя таковых было и не много.
   Продолжение вызывающих беспокойство событий началось вскоре.
   Джулиано шагал по опоясывающей двор галерее, праздно открывал двери, и не находя ничего интересного, шел дальше, когда чутье заставило его остановиться. Вокруг было тихо, внизу, шурша галькой, двор пересекал Фавия. В кустах олеандра стрекотали сверчки. Луна скрылась за облаками. Джулиано сделал несколько шагов назад и заглянул в только что пройденную дверь. За ней располагалась спальня - кровать, огромный шкаф, черное жерло камина, на стене между окнами гобелен со сценой охоты. Выносить нечего. Сундук вскрыт и все ценное вынуто. Он прошел дальше. В соседней комнате находилась женская мастерская, прялки, штуки тканей, на тумбочке нитки и веретена. Джулиано снова вернулся на галерею и в задумчивости закусил губу. Расстояние, разделявшее две комнаты, было порядочным, а дверей между ними не было. Никто, кроме него, казалось, и не собирается проверять наличие тайников в этой части дома. Джулиано опрометью бросился в спальню и подлетел к шкафу. Чутье убеждало его, что за ним кроется дверь. Он раздвинул вещи, но встретил деревянную стенку. Постучал - пустота. Скинув все дорогие дублеты, тонкие рубашки и пояса на пол он принялся разыскивать щель или ручку, позволявшую отодвинуть преграду, но ничего не обнаружил. Под его чуткими пальцами было только гладко отполированное дерево.
   - Ты чего в шкаф залез? - спросил из-за спины голос Идмара. - Мы уже, как бы, идти готовы.
   Джулиано отослал друга резким жестом. Идмар знал его привычки и не обижался.
   - Нашел чего? - спросил он. Получив в ответ утвердительный кивок головой, подошел и постучал. Пустота за стенкой была очевидна. - Любопытно, - довольно проговорил Идмар, и потер руку об руку - А, ну-ка вылазь. Хватит с этим мебельем чинится.
   Джулиано отошел в сторону, а Идмар, сложив все что держал в руках на пол, попытался отодвинуть шкаф в сторону.
   - Что за черт.
   Он, поплевал на ладони и повторил попытку. Шкаф, казалось, был прибит. Но, кто бы ни делал тайник, с Идмаром он явно не водил знакомства. Походив вокруг неподатливого объекта кругами, он упер руки в бока, почесал бороду, и подошел с удвоенным намереньем дверь открыть. Взявшись за стенку шкафа обеими руками, Идмар крепко упер ноги в пол и потянул на себя. Раздался ужасающий треск, что-то позади шкафа оборвалось и рухнуло (как оказалось позже, противовес), а в стене и вправду обнаружился проход.
   - Прошу, - Идмар изобразил вежливый приглашающий жест. Джулиано шагнул в темноту.
   В маленькой комнате не было ни окон ни света. Слуги, судя по всему, не приходили сюда убираться, а в воздухе пахло пылью. Появившийся следом Идмар принес фонарь - специальный, изготовляемый рудокопами, но любимый ворами - с отверстием только с одной стороны, он давал направленный луч света и в делах был почти незаменим.
   - Дышать тут нечем, - высказал Идмар замечание вслух и обвел фонарем комнату. В круг света попали голые стены, сундук и стул, - Может хозяин и сам не знал, что у него в доме есть лишняя комната, м? Что скажешь?
   - Думаю, знал, - не согласился Джулиано, обнаруживший в дальнем углу новенький секретер. Он его не видел, но по лакированной, совершенно не пыльной поверхности мог судить что этот предмет мебели в комнате недавно и подлежит использованию. На столешнице нашлись письменные принадлежности и бумаги. - Посвети, - велел Джулиано другу.
   Все догадки подтвердились. Секретером пользовались, рядом стоял не пыльный стул и даже ночная ваза, свидетельствовавшая, что комната отнюдь не заброшена. В ящиках секретера не нашлось ничего ценного, а вот за зеркалом, отодвигаемым в сторону, прятался сейф. Джулиано возрадовался, увидев очередной замок, Идмар, напротив, взвыл.
   - Ладно, - сказал он, махнув рукой. - Копайся. Я скажу остальным, что хозяин наш с секретами, глядишь, еще чего в доме найдем, а то уж решили, что наводчик наш ошибся.
  
   Они не беспокоили Джулиано четверть часа, удивительно долгие, учитывая, чем он был занят. Замок, казавшийся на первый взгляд не слишком сложным, яростно противился вторжению.
   Через пятнадцать минут явился Идмар, и радостно заявил, что они нашли в винном погребе заначку. Джулиано не стал вызнавать, было ли там золото или напитки. Ему было даже все равно, если все его подельники напились и решили остаться в доме на ночь. Еще через пять минут пришел Фавия, молча осмотрел комнату, через плечо оценил взглядом сейф, постоял, дождался пока отмычка в очередной раз сорвется и смылся до того, как Джулиано, кипя от негодования, попытался схватить его за шкирку.
   Потом снова пришел Идмар, напомнил, что выходить надо через парадный выход, так как до рассвета явится кухарка; спросил как дела с замком, и был выдворен оскорбительным жестом. Спустя пять минут, однако, он вернулся и сам принялся за оскорбления, назвав Джулиано в грубых выражениях, копушей, и предложив вынести на своем, как он выразился, горбу весь стол вместе с сейфом и взломщиком. Идея была дурная, но Джулиано усмотрел в ней зачаток здравой мысли. Вскоре он спрятал отмычки в браслет под рукавом и вышел из потайной комнаты, разгибая онемевшие от напряжения пальцы.
   Сидевшие во дворе Дью и Крето встретили его с радостью, готовые двигаться к выходу, но он осадил их одной фразой.
   - Вы не видели в этом доме топор?
   Топора не нашлось и Джулиано пришлось воспользоваться кочергой, впервые в жизни прибегая к столь варварским методам. Он решил добыть сейф любой ценой.
   Когда кочерга первый раз вонзилась в лакированное грушевое дерево, он сморщился, словно всаживал металл не в мебель, а в живую плоть. Шум, разносившейся по маленькой комнате, резал ему слух, но в, то же время, был повод радоваться тому, что в потайном помещении нет окон, и звуков никто больше не услышит. Через десять ударов Джулиано смирился и с мусором и с шумом, и только остервенелое желание добыть сейф любой ценой имело для него значение. По совету отца Томы работе он отдавал всего себя без остатка.
   Спустя некоторое время в груде обломков и щеп металлический ящик остался единственным целым объектом, не считая ножек. Грушевый секретер представлял собой жуткое зрелище, напоминавшее растерзанную тушу какого-то животного, на которое напал сильно изголодавшийся хищник. Джулиано, вырвав сейф из секретера, как драгоценную друзу из чрева гор, ощутил волнение. Тяжело дыша от усталости и отчасти от непонимания, он сел на пол, обняв добычу, и не мог скрыть отпечатавшегося на лице смятения. Подошел Идмар и поднял друга на ноги, отряхнул его от мусора и пыли, и, словно почувствовав беспокойство, с кивком спросил:
   - Что случилось?
   Джулиано не мог ответить внятно, не мог и не хотел. Сейф, который он держал в руках, был непозволительно легок, словно совершенно пуст. Время стараний прошло напрасно. Сложнейший замок скрывал за собой воздух.
   На улице, должно быть, уже начинало светать.
   - Иди, я догоню, - сказал Джулиано другу, всеми силами пряча в голосе слабые нотки. Он задержал всех, ради того что не имело никакой ценности, и чувствовал, что узнай они это сейчас, ему крепко достанется.
   - А ты? - спросил Идмар, замерев у прохода.
   - А я заверну сейф во что-нибудь и пойду следом. Негоже таскаться по городу с таким заметным предметом.
   - Твоя правда. Если отстанешь - будем в доме Крето, там, где встречались.
   Идмар ушел, и вскоре шаги зазвучали во внутреннем дворе. Шуршащий гравий вывел Джулиано из забытья.
   Он глубоко вздохнул, и из последних сил принялся сейф трясти. Что-то внутри все же было. Маленький звонкий предмет несколько раз ударился о стенку, но кататься из угла в угол ему мешало какое-то препятствие. Оставалась надежда, что внутри железных стенок скрыт чистой воды алмаз или интрин. В противном случае Джулиано почувствовал бы себя окончательно разбитым.
   Он вернулся в спальню, сдернул с постели простыню, и, обернув ей сейф и перевязав его шнуром от шторы, вышел во внутренний двор.
   Небо и вправду начинало светлеть. Сверчки притихли, звезды гасли, близилось утро. Легкие облака окрасились нежно-желтым, а воздух был холоден и чист.
   Беда случилась, когда Джулиано прошел на кухню, через дверь которой они вошли во дворец. Переступая порог, он вдруг вспомнил слова Идмара, которые тот говорил, пока Джулиано в остервенении выковыривал сейф. Покидать дворец следует через парадный выход.
   Кухарку словно черт послал. В тот момент, когда Джулиано переступил порог кухни, другая дверь, ведущая на улицу, распахнулась, а в помещении потянуло сквозняком. Дверь за спиной громко хлопнула. Кухарка, вошедшая со света в полную темноту не нашла в этом ничего странного, и в свою очередь заперла уличную дверь. Ключ трижды повернулся в скважине.
   Джулиано оказался в темноте, в лабиринте из гремучих кастрюль и звонких котелков, с трудом представляя, что именно находится вокруг. Где-то справа, кажется, должен был располагаться большой разделочный стол - если спрятаться за ним, женщина, добыв свет, его не заметит... Или заметит, но не так быстро, как если бы обнаружила перед собой нос к носу в том месте, в котором он стоял сейчас.
   Джулиано сделал скользящий шаг в сторону, еще один, рукой разыскивая край столешницы. Кухарка в темноте себя ощущала отлично, ее бодрые шаги раздавались то тут, то там, она напевала песенку и звенела посудой, а вскоре принялась чиркать кремнем. Во вспышке света, озарившей помещение, Джулиано понял, как далеко находился от убежища, и мигом исправил эту оплошность. Под столом для него было достаточно места, но глупо было надеяться, что женщине не понадобится противень или ковш, в которых он сидел как собака в розах.
   Теплый оранжевый свет озарил помещение и по полу протянулись черные шаткие тени. Кухарка принялась растапливать печь, но к вящему сожалению Джулиано, все необходимое имелось на кухне и женщине не понадобилось выходить за растопкой, за дровами, за уксусом для какого-нибудь салата, в конце концов. Она, пританцовывая, двигалась из стороны в сторону, подметала бурой юбкой пол, и напевала под нос:
   - Милый милый милый ты мой,
   Будем мы любиться с тобой.
   От этого двустишья ему стало дурно очень скоро, а через несколько минут в дверь постучали. Пришла какая-то девица, а за нею и другая. Тяжесть на сердце Джулиано становилась все ощутимее. Он понимал, что когда весь дворец наполнится народом, следы чужого пребывания точно кто-нибудь заметит, а в суматохе выбраться и уйти будет вдвое сложнее.
   Служанки обсуждали позавчерашний праздник, делились слухами и сплетнями и хвастались платьями, которые подготовили на последний, самый важный день маскарада. Одна собиралась нарядиться Человеком - модный в последнее время костюм, а другая получила от хозяйки в подарок алую мантилью, но еще не знала, какую к ней купить маску.
   - А работать вам не пора? - спросила кухарка одну из служанок, когда та, запрыгнув на стол, принялась, есть фрукты, подготовленные для хозяйского пирога.
   - А куда спешить? - в ответ она лишь покачала ногами. Джулиано еле увернулся от каблука, норовящего попасть ему в глаз. - У нас сегодня работы не много. Полы мы перемыли еще вчера, остались окна в зале и лестница.
   "Лестница, - невесело усмехнулся Джулиано, - ты еще не видела, что тебя в спальне ждет. Будешь удивлена, дорогая".
   Но пока обе служанки не спешили покидать кухню. Они обсуждали других слуг, ругали жадного и злого хозяина. Из разговоров стало ясно что одну из служанок зовут Филла, а у другой ревнивый муж.
   - Все, все, девоньки, - проговорила кухарка через полчаса и похлопала ладонью по столу. - Пора вам. Хоть с лестницей управьтесь до их возвращения. Не то мессера опять ныть будет, что кругом пыль.
   - Ей лишь бы поныть, - позмутилась Филла, но со стола спрыгнула.
   Все трое зашагали к двери во двор. Понимая, что иного удачного момента может не представиться еще очень долго, Джулиано переместился за бочку в темный угол поближе к выходу. За стоящей в проеме двери кухаркой хорошо было видно освещенный взошедшим солнцем внутренний двор. Времени было уже не меньше восьми часов.
   Что удивило Джулиано, служанки не прибежали с тревогой через несколько минут. Они преспокойно мыли лестницу и не думали пока заниматься чем-нибудь иным. Дверь во двор оставалась распахнутой и оттуда иногда доносился шорох гальки, устилавшей дорожки, и плеск воды в ведрах. Вскоре по кухне поплыли приятные ароматы сдобы. Кухарка теперь стояла у стола и резала овощи, Джулиано порадовался, что сменил убежище.
   Шум поднялся позже, когда вернулся ничего неподозревающий хозяин дома. Случилось это в начале десятого. Силуэт лишь на мгновение мелькнул во дворе. Мужчина был невысок и упитан, жена его напротив худа, а сине-зеленое платье придавало ей сходства со стрекозой. Она начала отчитывать служанку за мокрые ступени, грозящие переломанными костями, а ее мужа мытье лестниц не задержало, и почему-то он первым делом поднялся на третий этаж.
   - Воры! - заорал он истошно и Джулиано готов был поспорить, что вопль донесся из той комнаты, где наследил он. - Воры! Воры! Меня ограбили! - кричал он громко и с нескрываемым отчаяньем в голосе. - Обокрали!
   Следом он начал крыть на чем свет стоит своих служанок, охрану да и самого себя, за то, что понадеялся будто в праздники совести у альбов больше чем во все прочие дни.
   Обнимая сейф как дитя, Джулиано думал, а с чего собственно этот мужчина знает про воровское предписание не работать в праздники. Впрочем, каковы бы не были его источники, в цехе он не состоял и всей правды не знал. В летний карнавал не поощрялась работа карманников в первый и последний день, это так, но про опустошение домов, тем более среди недели речи не шло.
   Одна из служанок вскоре стремительно пронеслась через кухню и выскочила в переулок. На вопрос кухарки: "Куда?", она выкрикнула "За мессером Вольдо" и была такова.
   Эти слова не понравились Джулиано еще больше, чем все прочее.
   Вольдо был членом Второго цеха - страшный альб. В былые времена служил в южном легионе, но потом, обосновавшись в городе, занялся неким подобием охраны. Вернее он ничего не сторожил, но крепко воздавал тем, кто насолил его нанимателям. Годился на роль пугала, одного существования которого было достаточно для того, что бы отвадить от поля воронье. Знай Джулиано, что этот дом под его защитой - дважды подумал бы перед тем как выходить на дело. Нужно было ретироваться и скоро. Во дворе суетились, спешный топот ног служанки растворился в переулке очень быстро, а треклятая кухарка все никак не покидала кухни, словно ее происходящее вокруг не касалось. Она все так же напевала, хотя иногда подходила к двери. Джулиано каждый раз с надеждой выглядывал из-за укрытия, надеясь, что она выйдет хотя бы на минуту, что бы он мог преодолеть те несколько шагов, что отделяли его от двери, но все тщетно, словно ее привязали к этому помещению.
   Где обитал Вольдо, Джулиано не знал, но чутье подсказывало ему, что прихода долго ждать не стоит. Они перевернут весь дом, разыскивая следы, а его, сидящего едва ли не на самом видном месте, вряд ли оставят надолго здоровым и живым.
   Пришлось действовать грубо.
   Джулиано тихо отложил сейф в сторону, достал из внутреннего кармана куртки бутылочку черной полыни и материю и когда кухарка, отойдя от двери во двор, снова возвратилась к печи, встал в полный рост, едва касаясь пола, вышел из-за укрытия, приблизился к женщине и прижал ткань к ее носу и рту. Она дернулась, попыталась вырваться, что-то промычать, но сделала два вздоха и обмякла, Джулиано подхватил ее под руки, дотащил до стола и оставил там, полагая, что первый, кто войдет в кухню не сразу заметит бессознательное тело.
   Схватив свою ношу, он наконец смог выйти на свежий воздух, и даже изыскал момент закрыть замок снаружи, и только после поспешил в сторону противоположную той, куда умчалась служанка. Джулиано надеялся, что запертая дверь даст ему фору, но не успел он свернуть за угол, как в переулке послышались шаги.
   Он прибавил ходу, вывернул на улицу, огляделся и подошел к первой попавшейся двери. За замочной скважиной не виднелось ничего слишком опасного, Джулиано быстро вскрыл замок, прошел внутрь и притворил дверь. Он будто чувствовал опасность. Погоня поспешила за ним по пятам. Видимо кухарка и впрямь никогда не покидала кухни, раз ее хватились так скоро.
   По коридору незнакомого дома Джулиано проследовал вперед, впереди брезжил свет. Через окно он выскользнул во двор, по счастью пустой, прошел его по диагонали и сразу скрылся в другом здании. Ему нужно было выйти на улицу и поскорее, пока еще и жильцы не начали голосить "Держи вора!".
   Первый выход оказался перекрыт, в коридоре толпилось семейство, только что вернувшееся с утренней службы - пройти мимо них незамеченным было невозможно. Пришлось вернуться во двор, к счастью общий для нескольких зданий. Второй дом был полон народа, гремела посуда и голоса доносились из залы, но Джулиано не медля, все равно поспешил к входной двери. Ее он открыл без труда, но тотчас прикрыл. По улице бежали, несомненно, разыскивая его, несколько дюжих ребят, телосложения Идмара, но более злых намерений. Джулиано вышел на улицу когда они исчезли за поворотом, и шагнул ко входу в следующий дом, желая свести на нет все возможные нечаянные встречи.
   Он мог бы оставить где-нибудь сейф, но и это не обеспечивало ему безопасность - некоторые члены Второго цеха знали его в лицо, и что хуже прочего, знали кто он такой. Теперь запертая дверь бросала на него тень, а не вводила в заблуждение, создавая иллюзию нетронутости, как он надеялся.
   Петляя как кролик, Джулиано почти не отошел от дворца. Вольдо привел с собой много помощников. Где бы он не пытался пройти по улице хотя бы квартал они оказывались поблизости. Джулиано переходил из дома в дом, чудом не встречаясь с жильцами, и в конце концов вышел на маленькую площадь при церкви Святого Ригды.
   Он сделал всего несколько шагов, обошел фонтан и готов был со всей возможной скоростью поспешить прочь из этого замкнутого круга, когда вслед за ним, будто собаки, чуявшие след, из подворотни появились три незнакомца высоких, крепких и недобрых. Его они сразу заметили.
   Джулиано стоял на открытом месте с большим подозрительно квадратным свертком. Пустись он бежать даже со всей возможной скоростью, вряд ли добился бы успеха. Броситься в сторону реки? Узкий просвет между домами отрывал водную гладь во всей красе, по волнам не спеша плыла галера под красным парусом. Битое дело. Его утопят, сейф выловят, там не глубоко. Договориться? Лица всех троих не располагали к беседе, а у него не было с собой денег. Драться? Даже при побеге шансы спастись были больше.
   У Джулиано кончались преимущества: не могли помочь его золотые, способные открыть любой замок руки, не мог помочь и хорошо подвешенный язык и приятная внешность, друзья далеко, в рукаве оставались лишь два козыря - отмычки и знание города, вещь полезная, но не в этот раз. Троица преследователей стремительно шагала к нему. По счастью в его колоде кроме козырей был еще и джокер. Его самая любимая карта, способная обратиться как в туза, так и в двойку. Джулиано ощутил, что притворство - его шанс выйти из всей этой истории целым и при добыче. Фортуна была на его стороне. Дом со львом располагался прямо перед ним, тяжелые ворота не манили, но сулили защиту. Он вздохнул, расправил плечи, повел головой, поправил волосы и подступил к двери. На стук ответили удивительно быстро. Распахнулось окно на втором этаже и приятный женский голос спросил:
   - Кто там?
   Чтобы его увидели, Джулиано пришлось отойти назад, он так и сделал, даже не обращая внимания на то, что за представлением наблюдает троица мрачно настроенных ребят уже подошедших совсем близко. Его они заподозрили несомненно, но город большой, а со спины молодой альб со свертком вовсе не обязательно означает вор с сейфом.
   - Художник, - ответил Джулиано с достоинством, и погладил сейф рукой так, словно это была коробка с его лучшими работами. Он старался держаться с достоинством и надменностью, так, как со стороны ему казалось ведут себя признанные при жизни гении, - Добрейшая мессера Катарина Арно дома? Она просила меня зайти сегодня.
   - Дома, - кивнула служанка, - Мессера предупреждала, что вы придете. Подождите минуту, сейчас вас впустят.
   В открывшиеся ворота он вошел с такой невозмутимой решительностью, что никто не мог бы заподозрить в нем беглеца. Сейчас он был художником, пришел по приглашению, и не имело значения то, что через секунду ему придется врать и лицемерить женщине, которой он вот уже второй раз за два дня был обязан сохранностью своего здоровья.
   ...
   Она встречала его в холле, впервые улыбаясь своим настоящим лицом, а не одной из золотых масок. Катарина Арно производила впечатление красивой женщины, хотя черты ее лица были далеки от идеальных, а возрастом она годилась Джулиано в матери. В ней имелось сходство с древней статуей - холодное, но не лишенное благородства лицо - прямой нос, тонкие губы, внимательный и умный взгляд, спокойствие и рассудительность. На даме было темное платье из бархата цвета винограда - сине фиолетовое, с простым, но красивым узором по рукавам и воротнику. Темная ткань платья подчеркивала меловую белизну кожи. На шее мессеры Арно золотилась цепочка, в ушах покачивались рубиновые серьги, локоны цвета старого золота были собраны в высокую прическу и не прикрыты - замужняя женщина, а вернее вдова.
   Дама с улыбкой приняла поклон и ответила пожеланием доброго утра.
   - Присоединитесь к моему завтраку? - спросила она, жестом приглашая его во двор.
   Джулиано подумал о преследователях и с живостью согласился.
   Дом со львом оказался типичным гвенарским дворцом, отличимым от прочих лишь своим удачным положением. Обычно замкнутое пространство внутреннего двора здесь было закрыто лишь с трех сторон, а четвертой открывалось к реке, словно одну из стен завесили огромным живописным полотном. В центре двора располагался фонтанчик, по углам пальмы в кадках, мощение ступенями спускалось к воде, а у маленькой пристани покачивалась стройная черная лодка. Стол был накрыт под галереей, ветер трепал легкую скатерть. Мессера Арно заняла стул, обращенный к реке, а Джулиано предложила место по левую руку от себя. Он сел, куда было указано, а сейф поставил себе под ноги.
   - Я ждала к завтраку еще одного гостя,- проговорила дама, и дала какой-то знак слугам, - но он запаздывает. Сегодня, кажется, никто не хочет проводить утро в моем обществе. Сын мог бы позавтракать с нами, но заставить его подняться с постели мне не под силу. Народные гуляния скверно сказались на его самочувствии. Признаюсь, я думала, что и вы не решитесь прийти, но рада вашей смелости.
   Подошедшие слуги расставили на маленьком столе сладости и фрукты, хозяйке принесли молока в красивом витом фужере, а Джулиано спросили, чего он желает. Он ответил, что не хочет пить, и слуги, не восприняв отказа, тоже налили ему молока. Одна из прислуживавших девиц положила напротив Джулиано еще один прибор.
   - Гость, - пояснила Двуликая, заметив его взгляд, улыбнулась и отпила молока. - Я надеялась его вам представить, но приходить вовремя он не любит. Может быть, пока расскажете мне немного о вас? Мне интересно с кем меня свело проведение.
   Молчание продлилось несколько мгновений. "Что я могу рассказать?" - возник у него в голове вопрос, но он сам его исправил: "А что я могу на самом деле рассказать? Три очаровательных костолома ждут меня у ваших ворот, под ногами у меня краденный сейф и я глаз отвести не могу от ваших сережек, но очень стараюсь на них не смотреть". Он озвучил лишь свой возраст, а о своем обучении рисованию рассказал коротко и относительно правдиво, вспоминая свое истинное занятие и заменяя слово "воровство" на "живопись". Кто бы знал, сколь огромен его художественный опыт. Он и сам удивился. Сравнивая количество совершенных им темных дел и обращая их в художественные работы, он понял что успел нарисовать картин на целую коллекцию.
   Беседа лилась неспешно и спокойно, дама внимательно слушала и кивала. Решив, что времени прошло достаточно много, и сейчас самая пора прощаться, он уже раскрыл рот, как вдруг мессера Арно сказала то, что не могло не вызвать в нем любопытства, и не заставить его молча сидеть на месте. Куда он, в конце концов, спешил?
   - Я хочу перед вами извиниться. - произнесла она, и подняла взор на реку. Далекие склоны противоположного берега напоминали дымку над водой. Два высоких трехмачтовых корабля стояли между зеленых островов на якоре, морские, залетные и прекрасные.
   - Извинится? Это я должен у ваших ног благодарить вас за вашу доброту. И буду, если вы мне позволите.
   - Не позволю, - дама покачала головой, и, не сводя глаз с горизонта, продолжила. - Вы даже не знаете, за что я хочу попросить прощения. Как ваши руки?
   - Замечательно, - он показал ей обе.
   - Но выглядит очень болезненно. Останутся шрамы.
   - Будет мне напоминанием, я дорожу памятью.
   Она взяла его за запястье, куда нежнее, чем ночью в присутствии охраны и советника Кареджо. Казалось, будто дама опечалена, но Джулиано снова ей не верил.
   - Эта пытка предназначалась не для вас, - говорила она, касаясь его кожи кончиками пальцев. - Вы пострадали случайно.
   Сердце Джулиано замерло.
   - Вы заставили дурака приставать к Юнии Грате?
   Ему не хотелось оправдывать в своих глазах бывшую любовь и вдруг начинать ненавидеть Двуликую. Она ему слишком понравилась.
   - Нет, нет. - Катарина Арно покачала головой и в глазах ее блеснул хитрый огонек, - Будь это моя затея, я бы постаралась, что бы сначала Дзу-дзу добился успеха.
   Джулиано не успел порадоваться, а дама так и не сказала, в чем же состояла ее вина.
   - Мессер Донато Эр Лумо! - возвестил слуга звонко, и Джулиано понял, что мгновение радости омрачили налетевшие тучи. Он не заметил, как руки его свело судорогой. Двуликая гладила его пальцы, будто успокаивая. Но он боялся. Случайно пытали его первый раз или нет, но он был вором. При нем были отмычки, а под его стулом стояло свидетельство только что совершенного преступления. Воров казнить на месте - второй закон Эров.
   - Госпожа Катарина! - Эр Лумо радушно улыбаясь, широкими шагами пересек двор и, припав на одно колено, поцеловал ей пальцы. - Господин художник!
   Вставшему из-за стола Джулиано, рыцарь крепко пожал руку, и похлопал по плечу. Похлопал и вдруг замер. Ветер раздул за спиной его темно синий плащ. Красивый цвет, но преступникам он не сулил ничего хорошего. На лице Донато Эр Лумо явственно читалось удивление, озадаченность, подозрение. Из рукопожатия он руки так и не выпустил и за нее Джулиано подтянул к себе.
   - Что это? - спросил рыцарь изменившимся голосом и нахмурился. Он коснулся большим пальцем ожога, - Вот ведь черные хельвы... кажется, я опять перестарался. Простите, господин художник. Сильно болит?
   - Не очень, - ответил Джулиано, успевший за эти короткие мгновения вспомнить в голове всю бурно прожитую молодость и распрощаться с еще не начавшейся зрелостью.
   - Странно получилось, - Эр задумчиво покачал головой и, не дожидаясь приглашения уселся за стол. - Неожиданность.
   - Не странно, - грустно улыбнулась Двуликая. - Мы перепутали альбов. Силой вы наделили одного, а пытали другого. Я не сразу заметила ошибку.
   У Донато от удивления дернулся край губ.
   - Что вы имеете ввиду, мессера Катарина? Он все чувствовал?
   - Более того, он еще и ничего не знал.
   Эр дернул головой.
   - Как неудобно получилось. А если б я довел дело до конца... Но ведь он же...
   - Мы ошиблись, Донато. Это невиновный художник, который просто поддался на провокацию госпожи Граты.
   - Художник, - усмехнулся эр и посмотрел на Джулиано так, что его пробрало до самых костей, - А держался смело, как шпион, хранящий государственную тайну. Вы не шпион? - подмигнул рыцарь.
   - Нет, лучше. Я вор и контрабандист, трижды бежал из-под стражи, а на маскарад проник что бы убить дурака, - ответил Джулиано серьезно и тоже подмигнул. По каменному лицу эра нельзя было понять, понял он шутки или это были последние слова, сказанные Джулиано при жизни. Но он не останавливался, - Простите, мессера Арно, но я вынужден раскланяться. Я зашел только поблагодарить вас и сказать, что моих сил для отображения вашей красоты на холсте не хватит. Прощайте. Я рад был с вами познакомится. Это огромная честь.
   Джулиано знал, что поступает невежливо и опасно, но больше находиться здесь не считал возможным. Он достал из-под стула сейф, поклонился рыцарю и даме и направился к выходу.
   - Погодите! Я же пошутил. - смеясь, пустился ему в след Эр Лумо. Но Джулиано сделал вид, что не слышит. Рыцарь догнал его в холле.
   - Это ваши работы? - он указал пальцем на сейф, пытаясь, видимо, таким образом завести разговор в непринужденное русло.
   - Нет, это мои вещи.
   - Лучше бы это были ваши работы, - в голосе эра вновь зазвучало то, что могло напугать кого угодно. - Вы большой шутник, господин художник, но я ничуть не жалею, что промахнулся. Завтра вы вернетесь в этот дом и начнете писать портрет, о котором вас попросила госпожа, а если нет, то я случайно вас снова с кем-нибудь перепутаю. Эта дама спасла вам жизнь, а вы ведете себя непочтительно. Не делайте так, пока я не разозлился по-настоящему. То была игра, и я вижу она вам не понравилась, если не хотите ее продолжения держитесь подобающе. - своей раскаленной, как металл, рукой, он сжимал Джулиано запястье, - И кстати мы еще, вполне можем подружиться. Я большой поклонник живописи, особенно пейзажей. - сказал Эр Лумо весело и, развернувшись на каблуках зашагал обратно во двор. На запястьях Джулиано не обнаружил ни новых ожогов, ни старых.
  
   К полудню Джулиано наконец-то вместе с сейфом смог добраться до дома Крето. Подельники встретили его удивленно, но радостно, заметив, видимо, что он пришел без кандалов, хвоста и даже с добычей. Спрашивать, что его задержало они не стали, так как неписаное воровское правило гласило - выбираясь, каждый сам за себя. Вышел живым - хорошо, а похвастаться каким образом, можешь сам, если того захочешь. Джулиано хвастаться не спешил, хотя и очень любил, когда его удаль встречали с восторгом. Сейчас удали было мало, один лишь неоправданный риск и ошибка с выходом через кухню.
   Всю добычу уже разобрали, она горстью высилась на столе, за которым Крето, Идмар и остальные играли в Джокера. Джулиано пришел в самом начале игры и в веерах, что лежали подле каждого стула, было всего по три карты.
   - Сыграешь? - предложил Фавия.
   - Без меня, - отмахнулся Джулиано, но, разыскав стул, к играющим все же присоединился, что бы в компании приступить наконец к неподвластному замку. Он иногда отвлекался, глядя в чужие карты, что бы посочувствовать чужим двойкам и ничем не подкрепленным королям.
   Идмар был в проигрыше уже два кона подряд, а в этот раз перебирал, так как не учел, что при шести картах на руках козыри могут оказаться только у него. Поражения он как всегда принимал со смехом.
   Джулиано перенес поближе лампадку, хотя в деле она бы ему и не помогла, и достал из браслета отмычку и рычаг. Странный замок манил. Иногда прикрывая глаза, как от сладостного чувства, Джулиано будто видел все сокрытые в его глубине механизмы. Один штифт встал на место, второй. Третий он никак не мог ощутить, будто он был какой-то не правильный, не привычной формы. Но нет, вот и он щелкнул. Левой рукой Джулиано чувствовал через рычаг, как слабеет замок, как сдают напряжение пружины. Раздался мерзкий щелчок и все цилиндры разом встали на место, заставив Джулиано исторгнуть отчаянный рык. Играющие разом повернули к нему головы, но Идмар, махнув ладонью, велел им не отвлекаться от игры.
   - Не обращайте внимания. Он всегда рычит, когда у него что-то не получается. Что, Джули, плохой замок?
   - Отменный, - прошипел он и запястьем убрал со лба волосы, - Я прям счастлив с ним столкнуться. Не знаю кто его сработал, но я уже готов пожать этому типу руку.
   - И сломать в трех местах, - усмехнулся Фавия, и вытянув из своего веера карт джокера попросил по старшим козырям. Игроки вздохнули, возмутились, но безропотно отдали королей, и дам и десяток. Туза на руках не было.
   Джулиано снова приступил к уже пройденному этапу. Первый штифт, второй, необычный третий. Проблема возникала где-то между пятым и шестым, будто он проникая внутрь, задевал что-то отмычкой, что возвращало все ... в пазы. Что-то маленькое и почти незаметное. Снова мерзкий щелчок. Джулиано не разозлился, торжество взыграло в его душе. Он чувствовал эту маленькую деталь, едва-едва поворачивая отмычку он ощущал ее, сокрытую в недрах замка и почти наяву видел. Нужна была игла, или какой-то длинный очень тонкий инструмент. В его наборе ничего подходящего не было - все толще чем нужно, такие тонкие предметы ему еще не пригождались.
   - Игла есть? - спросил он у Крето. Тот задумчиво смотревший в карты и решавший с чего зайти, помотал головой.
   - Не верю, - произнес Джулиано, поглощенный азартом, и бросив отмычку на стол, отправился на поиски. - Я спрошу у твоей матери?
   Крето кивнул.
   - Только поздороваться не забудь, - донеслось издалека, когда Джулиано уже бежал по лестнице.
   Его суетливый стук и нетерпеливое топтание у двери длились недолго.
   - Добрый вечер, мессера Рове, - коротко и торопливо произнес он, - Игла есть?
   Мать Крето - женщина приятной, совершенно не преступной наружности смерила Джулиано взглядом. Он ее тоже смерил. До того они пересекались только дважды и то мельком. Мессера Рове была молодой невысокой альбой, с мягким лицом, сухощавой фигурой, одетой в скромное светлое платье, с традиционным покрывалом на голове, скрывающим волосы. Она немо, будто шулер из рукава, извлекла откуда-то иголку, и протянула ее Джулиано, изящно держа ее между большим и указательным пальцем. Джулиано не скрыл удивления и с уважением кивнул. Женщина улыбнулась и показала ему еще целого ежа - подушечку, на подобии его браслета прикрепленную к руке и сплошь утыканную булавками и иглами.
   - Спасибо! - Джулиано унесся прочь. По пути вниз он перепрыгивал сразу несколько ступеней, а огибая стол даже не заглянул в карты тем игрокам, которых сидя на своем стуле видеть не мог.
   Он, дрожа от нетерпения, вернулся на место, выдохнул, встряхнул руками и аккуратно, будто боясь потревожить, погрузил иглу в скважину, а после снова, в который раз подряд принялся за штифты. Пятый, шестой. Иголка держала тот странный механизм, чувствовавший вторжение инородного предмета. Рычаг в левой руке дрогнул и Джулиано, не медля ни секунду, его повернул. Лопнула иголка, заставив его мигом закрыть глаза, но замок был открыт.
   Джулиано извлек отмычку и рычаг, вернул все на положенные места и нежно кончиками пальцев подцепил отошедшую створку дверцы. Она легко и бесшумно поддалась.
   На стол и на колени высыпались письма, целая тьма, плотно стиснутая в недрах маленького сейфа, как волны хлынула наружу. Неведомо как оказавшиеся за спиной Крето и Фавия разочарованно вздохнули. Идмар большой ладонью выгреб остальное и из дальнего угла сейфа достал маленькое золотое кольцо, покрутил в пальцах и тоже разочарованно вздохнул.
   - Не стоил этот железный ящик твоих усилий, - проговорил он и ободрительно похлопал Джулиано по плечу.
   Но в отличие от всех четверых Джулиано совсем не был расстроен, его ни на секунду не покидала твердая уверенность в том, что этот замок не мог защищать какое-то одинокое кольцо и кучу бесполезного мусора. Пока остальные, сев по своим местам, продолжили игру, Джулиано взял в руки первое попавшееся письмо, развернул его и в одно мгновение понял, что ящик стоил всех приложенных усилий.
   - Княгиня Цорцы пишет, - прочитал он громко, и на мгновение почувствовал себя глашатаем, - Мой дорогой, мой несравненный милый Эрмос, кабы я имела возможность видеться с вами чаще, я была бы самой счастливой женщиной на свете. Если и вы питаете те же чувства, что и я, приходите в десять часов к задней калитке, моя верная служанка проведет вас в дом. Только молю вас, не чихайте и не кашляйте, что бы тайна наша не была раскрыта.
   - На кой ты читаешь чужие письма? - проговорил Дью, и бросил на Джулиано неприятный взгляд.
   - Чужие письма? - переспросил он, и улыбка торжества осветила его лицо. - Ах нет, Дью, это не письма! Это пол пуда всевластия! Хозяина этих бумаг звали не Эрмос, и это не его переписка! Мы лишили богатства, безопасности и источника дохода одного шантажиста.
   - Какая гадость, - скривив лицо изрек Идмар, уже прочитавший одну такую записку. - Здесь верно найдется за что требовать с альбов денег. И доверяют же такое бумаге. Не боятся.
   - А у меня весело, - довольно произнес Фавия, и вслух зачитал отрывок. Какой-то тимареец напоминал одной знатной и известной в Гвенаре даме об их совместно времяпрепровождении и с чувством писал, что не прочь его повторить в большем разнообразии.
   - Есть чему поучиться, - заметил Джулиано, и взял из той же связки писем еще одно, видимо ответ самой дамы.
   Безграмотные Крето и Дью, сидели, сложа на груди руки и хмуря брови, но первым за дело взялся Идмар. Тоже ознакомившись с богатым любовным опытом тимарейца и знатной гвенарки, он смял письмо и бросил его в огонь.
   - Ты чего делаешь? - тотчас вскричал Джулиано, вскакивая со стула. Остальные бумаги, лежавшие на его ногах, каскадом хлынули на пол.
   - Чего не так? - развел руками Идмар.
   Джулиано с болью смотрел, как ежилась в огне бумага. Этот ящик, полный секретов и тайн, он добыл и вынес почти собственноручно, и добыча, которой он собирался вполне честно поделиться, не могла быть просто сожжена.
   - Он прав, - заявил Крето.
   - В том что жжет добычу?! - не верил своим ушам Джулиано.
   - Да, - кивнул Дью.
   - Мы не шантажисты, - Идмар бросил в огонь еще одно смятое письмо. - Что ты предлагаешь со всем этим делать? Если мы попытаемся этим воспользоваться и от хозяина сейфа скорее всего получим сталью под ребра, и от своих. Шантажистам - смерть. Правильнее всего будет сжечь. - Он бросил в пламя нераспечатанную связку писем, перевязанных белой лентой.
   - Но так нельзя! - Джулиано вознес руки к потолку. - Это же честная добыча! Мы же можем ей воспользоваться. Насолить шантажисту в конце концов.
   - А что ты предлагаешь? - Пожал плечами Крето. - Вернуть письма тем, кто их писал и сказать об этом вымогателю?
   - Только время угробим.
   - Но и вправду жалко, - поддержал Джулиано Фавия. - Тут такая трогательная переписка. А если мы все сожжем ни себе лучше не сделаем, ни жертвам, ни шантажисту. Думаю, с тех с кого он начал деньги тянуть, он будет продолжать, не показывая, что потерял письма.
   - Трогательная переписка? - Идмар хмурился,- Половина - просто грязь. Хоть бы та же княгиня Цорцы. Как представлю, что там это ведьма творила сразу желудок наружу просится. Ей я письмо возвращать бы не стал. И вообще, с чего бы нам их всех радовать, тратить наше время и рисковать здоровьем.
   - У меня есть идея, - проговорил Фавия. - Мы вернем письма. И развлечемся.
   - За шантаж нам глотки перережут.
   - Шантажистов никто не любит.
   - Не-ет, - протянул Фавия довольно, и вынул из груды писем первое попавшееся. - Никакого шантажа. Одно лишь веселье. Слышали о модной забаве, называется "Что делать этому фанту"?
   В тот момент Джулиано еще не знал, что случайно вынутое из середины письмо принадлежало благородной даме, жене городского судьи и жертве шантажа - почтенной мессере Юнии Грате.
  
   Стыд и срам
  
   ... Возвышаясь над толпой, по улице проследовали два всадника в мундирах гвенарской стражи, тоже по-своему праздничные. Яркие, солнечно-желтые плюмажи на их начищенных шлемах покачивались из стороны в сторону, а лошади звонко цокали подковами о каменную мостовую, вторя доносящимся откуда-то отзвукам барабана и бубнов. Праздничная неделя была в самом разгаре.
   - Хочешь стать как в сказке - покупай у меня маски! - зазывал в лавочку покупателей ученик ремесленника сам одетый в костюм Капитана и кривляющийся как базарный шут. Звенели бубенчики на концах его длинноносых туфель и остроконечной красной шапочки.
   С широкого подоконника, превращенного в прилавок, смотрели маски львов, ястребов, людей и хельвов - самые модные в то время образы. Морды и лица, красивые и уродливые, серые, белые и цветные, остроносые, краснощекие, с тяжелыми подбородками, торчащими ушами и даже бородавками. Одни сверкали как солнце, другие пугали непроницаемой чернотой. Ветер шевелил украшавшие их перья и ленты, позвякивали бубенчики ...и колокольчик над дверью всякий раз когда та распахивалась.
   У прилавка кокетничали две подруги меревшие маски птиц. Джулиано одобрительно кивнул, рассудив, что маски им к лицу. Обе девушки были стройны, беловолосы и прекрасны как райские птички, чей образ примеряли. Одна заметив на себе взгляд, смущенно отвернулась и, потянувшись к спутнице начала что-то быстро-быстро шептать ей на ухо. Сколько прекрасного было в ее движениях! С какой неимоверной нежностью она убирала в сторону локон подруги, розовые губки, смущенный взгляд, опущенные ресницы, и краснеет как девчонка. А какие ножки! Тонкие лодыжки стало видно, когда она встала на цыпочки! Джулиано не мог оторвать глаз, но толпа увлекала его дальше по улице, не давая остановится. Подруги исчезли за поворотом, а он вспомнил, что за все прошедшие праздничные дни так и не порадовал себя девичьим обществом. А ведь прекраснее девушки, чем в пышном платье и тугом корсете, с украшениями в волосах и маской на лице он себе не представлял. Облаченные в помпезные костюмы особы нравились ему куда сильнее, чем совершенно нагие, такая вот причуда.
   Маскарад придает девушкам смелости, пыла и азарта, они не боятся быть узнанными, с радостью соглашаются на то, что во все прочие дни назвали бы бесстыдством и распущенностью. На одну неделю маска открывает сотни способов для веселья и закрывает всем другим глаза на твое поведение, ведь нельзя же осудить того, кого не знаешь.
   Джулиано обожал маскарады со всей искренностью, на которую была способна его не склонная к искренности душа, а еще больше любил девушек в маскарадных костюмах. У всякого альба есть своя слабость - страсть к женщинам в корсетах не хуже предпочтения пышнотелых или голубоглазых. Я даже знавал одного альба, который выбирал себе всех подруг с одинаковым именем. Зато никогда не ошибался, обращаясь к подруге в полудреме или пьяном угаре.
   Джулиано бы с удовольствием утолил свое желание, если бы мысли его все еще не занимала прекрасная, как ангел, проклятая Юния Грата! Одно воспоминание о ней в том белом, шуршащем словно морской прибой, платье, ее грациозные движения, горделивая осанка и мягкий голос вводили его в состояние высшего блаженства ... Но потом он вспоминал ее сочувственный смех и жалость, пренебрежение и снисхождение во взгляде и нежность, которой он готов был эту особу одарить чернела и обращалась в жестокую гневную ярость.
   - Бусы, кружева и перья! - кричал лавочник, - Лучшие бусы, кружева и перья! Сраусиные и павлиньи, по два тулира за штуку! Купите пять - отдам за десятку!
   Като, молча проводив торговца взглядом, начала разговор издалека. Вежливо спросила о делах Джулиано, рассказала о том, как провела праздники и, будто невзначай осведомилась:
   - А что вы делаете в последний день маскарада?
   - О, у меня богатейшие планы, милая Като, - ответил Джулиано улыбаясь. К тому времени он уже проснулся, и утреннее оживление, царившее повсюду, грело ему душу.
   Он намеревался отгулять все то, что не смог отгулять во время бала во Дворце Сильных. К тому же именно на этот день он планировал встречу с мессерой Гратой.
   Мимо прошествовала булочница, держа на голове плоские корзины со свежеиспеченным хлебом.
   - Так вы будете заняты?
   - Решительно.
   Если от слов Джулиано Като и поникла, то этого ничем этого не выказала. Девушка обладала редчайшим талантом всегда выглядеть счастливой, словно все в жизни было при ней - красота, юность, звонкая монета, слава и всеобщее почитание. Джулиано не помнил Като расстроенной или огорченной. Немного лукавая, улыбчивая она казалась жизнерадостной, даже когда все прочие девицы уже нашли бы сотню поводов рыдать навзрыд, и взывать к богу о своей несчастной судьбе, неразделенной любви и прочих житейских горестях. К сожалению, во всем облике Като улыбчивость была лучшей чертой. Эта альба среднего роста не носила каблуков, одевалась скромно, голову укрывала платком, как и подобало незамужней женщине, и выглядела наискучнейшим образом. Будь девица легче на пуд, возможно, в ее внешности прибавилось бы еще и приятных глазу изгибов, но, увы. Като вкусно готовила, любила покушать и ничего не знала о кружевах, бисере и моде "как человек" - щеки не румянила, волос не красила и не завивала. Да и крупные телеса, хоть и лепили их тогдашние скульпторы и рисовали художники мужчинам нравились далеко не всем. Пышную фигуру Като обожал Ларетто, Като обожала Джулиано, Джулиано обожал самого себя, ну и девиц в корсетах, когда имел возможность заручиться их расположением.
  
   В мастерскую они пришли первые, у порога их встречал только кот.
   - Важное ж должно быть дело, раз сам мастер пошел меня искать, - произнес вслух Джулиано, войдя в комнату, и убедившись, что хозяина и вправду нет на месте.
   В большом зале было совершенно пусто и темно - сквозь ставни пробивалось совсем мало света. Кушетка стояла на том же высоком постаменте из сундуков, эскиз скульптуры исчез, с подоконника так же слепо смотрел гипсовый Донато Эр Лумо старший. Като, заменяя мать, принялась наводить порядок. Создавать хаос мастер Ларетто умел даже лучше, чем ваять. Девушка распахнула окна на галерею внутреннего двора, впустив в комнату свет, пыль и стрекот цикад, насыпала зерна соловью, прогнала кота, сложила простыни, разбросанные на полу, и принялась чистить рабочий инструмент художника. За отсутствием иной мебели, кроме заляпанного краской табурета, Джулиано разлегся на кушетке, закинув ноги на украшенный резьбой и позолотой подлокотник.
   Лежа и созерцая сводчатый потолок, он размышлял о том, какой же способ мести избрать для Юнии Граты. Письмо, лежащее в кармане, грело кожу почти ощутимо, душу нежило как сладкий бальзам, а на лице рисовало улыбку полную недоброго торжества.
   О, сколько чудесных, очаровательно злобных мыслей ласкало тогда его разум, сколько образов появлялось перед его мысленным взором, сколько звуков он слышал, как почти ощутимо упивался своим пока не состоявшимся триумфом. А блаженство, какое он ощущал, было и вовсе неподдельным. Шантаж, будучи грязным и подлым ремеслом, имел в себе меж тем множество преимуществ. Чужая воля в твоей власти и несчастный, даже имея желание, никогда не воспротивится тебе, ибо боится, боится! ибо огласка ему страшнее, чем терпеть унижение и платить деньги, бесконечное множество денег.
   "Расплачивайся, дорогая. Что же ты так скисла, будто тебе неприятно? Хоть постарайся сделать вид что ты тоже получаешь удовольствие".
   Като, занятая монотонной работой, иногда поднимала взгляд на Джулиано, погруженного в сладкую негу, но ничего не говорила, хотя на его лице было написано о чем он думает и что представляет. Мысленно он отдал Юнии еще несколь приказов, обнажил в злой улыбке зубы и прикусил губу.
   Художник появился вскоре. Хлопнула дверь, послышались шаги, торопливые и шумные. Ларетто ходил так спешно, только когда что-то его очень беспокоило. Джулиано, принявший к тому времени позу не менее изнеженную и благородную, чем та, в которой когда-то лежала предыдущая модель, вальяжно повернулся ухом к двери - видеть вход ему не позволяла высокая спинка кушетки.
   Джулиано ждал, что сейчас Ларетто обратится к нему с какой-то просьбой: особенно сложный замок, шкатулка с тайником - в городе кроме него подобным занимались только Марио, бравший за работу чрезмерно много, Лопэ ас Юфра - тимареец, которого все не любили, (хотя талантам его завидовал и сам Джулиано), ослепший уже Крит и умница Илиа. Последнего, впрочем, посадили, говорят по личному распоряжению Людовико Далехара.
   Все пошло немного иначе.
   - Нашла его, Като? - спросил Ларетто нетерпеливо, сбросив с себя мантию - звание мастера принуждало его одеваться в длинные балахоны, как у адвокатов и судей.
   - Да, мастер. - девушка кивнула.
   - И где он? - в голосе художника звучало недоверие.
   - Здесь я, - отозвался Джулиано и, не вставая, поприветствовал хозяина мастерской, помахав рукой над спинкой кушетки. - Весь ваш. Чем могу служить?
   Ларетто обошел постамент крадучись, словно боялся, что лежащий Джулиано вскочит и убежит в любую секунду. Он ничего подобного делать не собирался, хотя как вскоре оказалось, это было бы весьма мудрым решением.
   - Вот ты где, - прошипел Ларетто и сощурился. Уже в этих словах можно было расслышать угрозу, но Джулиано еще не ожидал подвоха, - Вот ты где, гаденыш!
   С прытью доселе невиданной, художник подскочил к кушетке, намереваясь схватить Джулиано за химок, но тот вовремя успел соскользнуть на постамент, а после прыгнуть на пол и укрыться за объемной фигурой Като. Девушка взвизгнула. Джулиано пригнулся, над головой пролетело сперва яблоко, взятое с натюрморта, потом скисшая груша, а за нею блестящий кубок и глиняная тарелка. Она разлетелась вдребезги, ударившись о своды потолка, и осыпала обороняющихся желто-синими осколками. Каждый бросок художник, точно помешанный, сопровождал бранью и поминал Джулиано всеми недобрыми словами, которые только мог изобрести способный к выдумке разум.
   - Болван! Тупица! Скудоумная скотина! Здесь он! - передразнивал Ларетто, - Здесь он, никчемное ворье! Бандит на голову пришибленный! Тридцать хельвов на твою шкуру! Что б они тебе все руки повыкручивали, да куда подальше позатолкали!
   В основном злые слова поминали глупость Джулиано, но не укрылись от хуления и его похотливая натура, и внешность, и даже не знатность происхождения. Возмущаться и выражать свое несогласие не было ни времени, ни возможности. Ларетто не давал и слова вставить. Като, взвизгнув и собрав юбки, выбежала из мастерской. Джулиано, спасаясь, хотел последовать за ней, но взбешенный художник преградил ему дорогу. Он весь покраснел, часто дышал, а в руках крепко сжимал откуда-то взятый деревянный молоток. Пришлось ретироваться в сторону коридора.
   - Иди сюда, проститутка! Греховодник! Я тебе так двину, что сразу отправлю в Подземное царство! А то, ишь, в свет он захотел! В благородное общество! Подай сюда твою смазливую мордашку, я внесу пару дополнений! Свету ты таким понравишься, будь уверен! Будь проклят тот день, когда я разрешил тебе зваться моим учеником! Ты глуп как стадо баранов! И даже глупее!
   Джулиано пригнулся спасаясь от очередной пролетевшей над головой посудины.
   - Да в чем дело?
   В коридоре, как и в мастерской, имелся богатый выбор метательных снарядов. Кроме тарелок на драпировках, кувшинов, гипсовых кубов и сфер на ступенях лестницы стояли ящики с ингредиентами для красок. Джулиано понял, что бежать сюда было дурной затеей.
   - Да в том, что ты на голову слаб! "Огус смейо" - на энцелате. Дурак врожденный, по-нашему! Дураком родился и вот-вот дураком и умрешь!
   Ларетто протянул руку в один из ящиков и тут же запустил в Джулиано взятым оттуда кульком. Он успел прикрыться руками, но это не помогло. Обертка лопнула, а Джулиано окутало облако густого лазурно-синего цвета, такими же стали и руки, и рубашка - дальше в тумане рассмотреть ничего было нельзя. За синим полетел красный, за красным оранжевый, а бурый, похоже, делали из глины - по ноге ударил какой-то очень тяжелый и твердый в сравнении с предыдущими сверток. Он наверняка оставил на теле синяк.
   - Черт, - прошипел Джулиано от боли и получил по локтю еще одним снарядом.
   - У меня есть мастерская! - художник, не унимаясь, подкреплял броски бурными излияниями душевных переживаний, - У меня есть талант! У меня есть дело! А у тебя нет ни дела! Ни таланта! Ни мастерской! И мозгов у тебя тоже нет! С Эром, как хочешь, объясняйся! Я в другой раз скажу, что тебя знать не знаю! Что бездарь ты, а не художник. Что из цеха тебя выперли, и лично я гнал тебя розгами до самого Тириаля!
   - А Эр то тут причем?
   Джулиано не открывая глаз, попытался ощупью выбраться из цветного тумана к двери. Чьи-то руки появившиеся из синевы, схватили его за шиворот и потащили в сторону мастерской.
   - Это тебя спросить надо! - тряхнул его художник за шиворот - Эр Лумо сказал только то, что ты обещал какой-то бабе явиться и не пришел. А она, видишь ли, ну очень жаждет с тобой встретиться!
   Ларетто разжал руки и закашлялся. Джулиано, открыв глаза, художника не узнал. Голову и плечи словно осыпали густой оранжевой пудрой, лишь кисти синели на фоне единообразной картины, да светились белки широко раскрытых глаз.
   - Чего ты ей обещал, развратная скотина? - заговорил Ларетто спокойнее - видимо на время пошел на мировую. Он достал с кушетки простыню и принялся ей вытирать лицо и руки.
   - Ничего такого, - Джулиано присел на подоконник и посмотрел на самого себя - его расцветка была более разнообразной, и сочетала в себе лимонно-желтые кляксы, оранжевые, глубоко-синие и алые.
   - Искренне на это надеюсь. Меня это все не касается и я знать об этом ничего не желаю! Наобещал своей бабе, теперь выполняй.
   - Катарина Арно, не баба. И не моя.
   - Катарина Арно? - Ларетто мгновенно охладел. Голос его зазвучал серьезно. - Ты познакомился с Катариной Арно? Матерь божья. - он покачал головой, - Какая она?
   - Красивая, - Джулиано запястьем вытер глаза и рот. Краска на вкус была солоновато-горькая и пыльная. - Обычная женщина. Богатая и себе на уме.
   - Попал ты в переплет. - Ларетто злобно усмехнулся, - Да будет тебе известно, Джули, Эр Лумо - ее самый невлиятельный друг. Сегодня к обеду ждет она тебя так что делай все, что ты ей обещал, хоть на руках пляши, но что б она довольна осталась. И что бы ни тени ее неодобрения не легло ни на меня, ни на весь наш цех, мой милый подмастерье. Я то тебя еще может быть и прощу, а вот с ней ругаться не советую.
  
   Вскоре к художнику пришел юноша в цветах семейства Цорцы и вмести с ним и коробкой зарисовок Ларетто покинул дом. Джулиано, с тяжелой от мыслей головой вернулся к кушетке.
  
   В мастерской Като продолжила прерванную работу, Джулиано, погруженный в задумчивость, лежал на кушетке, вперив глаза в потолок. Вокруг люстры летала, громко жужжа, большая черная муха.
   - Одиннадцать уже, - заметила Пеула, забирая у Джулиано его перекрашенную рубашку и протягивая ему взамен другую, видно одолженную у художника. - Что-то не похоже, что ты собираешься к обеду.
   Джулиано ей не ответил. Он отсутствующим взглядом посмотрел на нее, а потом повернулся к стене и обратил взгляд на нарисованных там ангелков. Он думал о том, как ему объясняться с мессерой Арно и ее ручным рыцарем. Следовало подгадать время, когда бы Джулиано смог поговорить с дамой в одиночестве, с глазу на глаз, но что ей сказать? В голову ему приходила только мысль забинтовать себе пальцы и этим объяснить свою невозможность работать, но талант эров сращивать раны помог бы и здесь. Проклятые эры! После недолгих раздумий стало очевидно, что выходов существует два - залечь на дно (что не простит ему Ларетто, с которого будет спрос), или кидаться в омут с головой, и идти в Дом со львом, изображая из себя художника.
   На то чтобы научится рисовать оставалось без малого пара часов.
   Джулиано нашел в мастерской чистую бумагу, кусочек угля и вновь утвердился на кушетке, а вокруг себя разложил наброски мастера, которые должны были послужить ему образцами. С бумаг, нежно улыбаясь, смотрели девицы самых разных мастей - красивые и страшные, одетые и обнаженные, задумчивые и откровенно глупые. Рядом лежали рисунки мышц и костей, рук, ног и тех частей тела, что приличному альбу и не придет в голову изображать со стольких разных сторон.
   Като, сидевшая на подоконнике и с усердием чистившая чем-то вонючим кисточки, стала моделью. Вид у нее, впрочем, не являл собой что-то живописное. Девушка сгорбилась и взмокла от жары и упорной работы, кудрявые волосы липли ей на лоб, а щеки и губы покраснели словно ее мучила тяжелая болезнь.
   "Что делают художники?" задал Джулиано вопрос. "Пьют и смотрят на голых женщин", - ответил он сам себе. Такого он в жизни творил в достаточных количествах. Что дальше? Наблюдая за работой Ларетто, Джулиано замечал только то, что мастер примеряется к модели пальцем, закрывая один глаз, а потом что-то с умным видом малюет. Пока Джулиано не видел особенной надобности в эдаком прицеливании. Он перешел сразу к наброску.
   Ларетто редко кого рисовал, так сказать, за один присест. Все модели приходили к нему не раз и не два, и все это время он выводил их портрет углем или сангиной, и не всегда это бывало что-то красивое - зачастую, просто контуры, положение голов и тел, повороты рук, дуги локонов - на вид работа быстрая и несложная. К портрету красками он переходил через неделю или две, а бывало и позже. И все это время говорил с моделью о чем-то, размышлял и пил вино, утверждая, что в работе без него никак, что нужно понять душу модели перед тем, как переходить к рисованию тела.
   Джулиано нарисовал Като глаза - большие и круглые, как у коровы. У девушки вообще имелось что-то схожее с этой рогатой скотиной. Возможно наивность во взгляде? Длинные ресницы? Или мягкость. К глазам Джулиано пририсовал губы и наметил контур лица. Нос получился немного великоватым, волосы чрезмерно кудрявыми, второй подбородок слишком заметным. Джулиано отодвинул от себя зарисовку. На набросок это пока походило только издалека и с сильным прищуром, но начинающий художник не сдавался. Если ему удастся убедить Катарину Арно в том, что он работает в поте лица, возможно, получится и отсрочить просмотр, а потом состроить какой-то несчастный случай или непредвиденный отъезд. Пожар в мастерской, в конце концов.
   "Извините, мессера Арно, все сгорело!". И талант эров тут никак не поможет. Возвращать предметы из пепла они, слава Богу, не умеют.
   К голове натурщицы Джулиано пририсовал шею, платье все в мелких складочках, широкий вырез, завязки и пуговичку, пухлые руки, толстенькие пальчики, ногти, грязь под ногтями, вонючую тряпочку, кисточки.
   - Ну-ка, замри, - велел он, войдя в раж и на мгновение ощущая себя тем, кем собирался прикидываться.
   Като словно окаменела. Он очертил складки ткани на животе, вывел грудь, понял что преувеличил, но уменьшить возможности не оказалось - уголь только мазал пальцы, а стираться с бумаги не желал.
   "Может, не хватает теней?" - подумал он. Широкие штрихи, которыми орудовал Ларетто, могли бы скрыть половину уродливого рисунка - что-то с нарисованной Като точно было не в порядке. Джулиано через плечо посмотрел на разложенные вокруг эскизы, на свой рисунок и медленно и старательно принялся выводить линии штриховки на подобии тех что подсматривал в рисунках Ларетто.
   "А может и сгодится", решил он, взглянув на бумагу опять и прищуривая глаза. Издалека (близко подпускать мессеру Арно было бы самоубийством), рисунок мог показаться талантливым. Только бы у нее было плохое зрение!
   Оставалась одна беда - рыцарь. Если Эр Лумо придет понаблюдать за процессом, обман тотчас раскроется. Или кто-то другой, желающий рассмотреть работу поближе. Уже с пяти шагов правда была ясна. Свидетели здесь были так же опасны, как при грабеже или убийстве.
   - Боженька милосердный, эка прелесть!
   Подошедшая со спины Пеула залилась таким хохотом, что даже не чувствительный к порицанию Джулиано покраснел и устыдился. Женщина смеялась, всхлипывала, смахивала слезы, тыкала в рисунок пальцем и снова смеялась. Чтобы не упасть она оперлась ему на плечо, а другой рукой хваталась за живот.
   - Да ты не поскупился. Красотка! Красотка! Прям пышет жизнью! Какое вымя! Вымище! А это? Это что? - она, смеясь, принялась хлопать Джулиано по плечу. - Почему у нее на голове оглобля? Като! Като, доченька, посмотри! Тебе понравится! Ученик, превзошел мастера! Чудо из чудес! Нарисуй и мой портрет, малыш Джули.
   - Это не оглобля, это чепчик! - Джулиано бросил на Пеулу пронзительный холодный взгляд, но женщина смеялась и этого не заметила. Она содрогалась всем телом и только поминала вымя и оглоблю.
   Окончательно муар развеяла Като. Даже с ее отношением к Джулиано, со всей ее нелепой влюбленностью, она не смогла удержать смеха. Подойдя и заглянув в рисунок девица покраснела, хихикнула, прикрыла рот ладонью, подавилась смешком и начала хохотать точь-в-точь как мать, хватаясь за живот и обнажая зубы до самых десен.
   Джулиано понял, что мессере Арно портрет его авторства не придется по вкусу. Пеула, заразительно хохоча, ушла на кухню, а ее дочь уткнулась Джулиано в плечо, и плакала от смеха. Он терпеливо молчал, и смотрел на плоды своих трудов с заметно меньшим воодушевлением, чем минуту назад. С бумаги на него смотрело странного вида создание, с трудом помещающееся в лист. Один глаз был больше, другой меньше, в округлых линиях с трудом узнавалось женское тело, а на голове и вправду покоилось нечто совсем не напоминавшее чепец.
   - А вы можете подарить его мне? - спросила Като, поднимая глаза и стараясь не смеяться.
   - Как угодно, - Джулиано отбросил рисунок в сторону.
   Като любовно взглянула на портрет, сочувственно улыбнулась и спросила:
   - Так вы обещали эту Арно нарисовать?
   Не видя смысла что-то скрывать, он кивнул.
   - Жалею, что не обещал ей чего попроще.
   Джулиано думал о том, насколько ему теперь придется залечь на дно, чтобы переждать гнев рыцаря, художника, и не попасться обманутой женщине. Он не боялся ее злобы, но отчего-то полагал, что с нею мудрее будет не встречаться. Из города стоит уехать, понял он. Джулиано с самого рождения не покидал Гвенара, он любил родное княжество и город, не представлял себе возможность жить в столице, или в Ветре, или в Тривите, о котором его друг Идмар говорил столько хорошего. Но ведь еще оставались маленькие городки вокруг Гвенара - Святая Анесса, Датуя, Тризо. Там он может быть вспомнит свои истинные навыки - ювелира и часовщика. В маленьких городах лишний хороший вор будет слишком заметен, да и кого там обчищать, когда все друг друга знают?
   Из задумчивости его вывела Като.
   - Мессер Джулиано, - произнесла она уже совершенно не смеясь. - Я знаю, что сейчас не время, но вы можете ответить на мой вопрос?
   - Спрашивай, - велел он равнодушно.
   - Утром, когда я шла искать вас по поручению мастера Ларетто, я думала что он вам даст какое-то задание и вы, выполнив его будете в настроении...
   - Короче, - Джулиано не хотелось ее выслушивать.
   - Не хотите ли вы сопровождать меня на праздник в воскресенье?
   Он повернулся, не скрывая недоумения.
   - Да ты никак все еще смеешься. Нашла время спрашивать.
   - Я так и знала, - ответила она довольно, хотя прислушайся она хоть немного к его тону, поняла бы, что стоило заткнуться. Джулиано поднял на нее глаза. Взгляд отвратительный, какой он умел делать, когда был по-настоящему не в духе. Жизнерадостности Като он не поубавил. Она, напротив, только улыбнулась, растянув пухлые губы. - А если я вам подскажу решение вашей проблемы, вы побудете моим кавалером? Я научу вас быть настоящим художником, а вы подарите мне красивую ночь с цветами, танцами и ласковым обращением.
  
   ....
  
   Последний, самый важный день праздничной недели отмечали всегда с помпой и особенным размахом. Мало какие праздники могли сравниться с этим, к тому же в воскресенье все жители Гвенара гуляли вместе. Ворота Дворца Сильных отворялись, и всякий житель, при особом желании и настойчивости мог повидаться с князем или членом Совета Сильных. Простые горожане в этот день изображали из себя высокое общество, стараясь стать ровней снизошедшим до них господам, а знатные в свою очередь пытались (хотя и с меньшим пылом) прикрыть свой апломб и стать частью города.
   В воскресенье, поздним вечером Джулиано направился совершать свою месть. Город суетился. На улицы выходили разодетые горожане, в иных домах виднелись мечущиеся тени тех, кто в спешке довершал последние дела. У дверей кавалеры ожидали своих дам, мужья поторапливали жен, а дети дергали родителей за рукава.
   Во дворце семейства Грата - пышном здании, перестроенном в конце прошлого столетия, остались только престарелая не способная к передвижению на дальние расстояния кухарка, под ее присмотром двухлетний сын повара и трое сторожей, пьяных по случаю праздника - хозяйка разрешила им такую вольность, а сама, тем временем, собиралась на праздник. До прихода ее кавалера еще оставалось полтора часа.
   Попасть во дворец для Джулиано не составило труда. В такой час в темной подворотне у бокового выхода было совершенно пусто, только с улицы доносился шорох шагов, веселые разговоры и смех. Дверной замок даже не изобразил попытки к сопротивлению - он был податлив как влюбленная девица и раскрылся той же легкостью, как эти самые девицы раскрываются перед желанным любовником. По пустым коридорам Джулиано проследовал во двор, пересек его совершенно спокойно, заглянул в привратницкую и, решив пока не трогать играющих в кости сторожей, направился прямиком к хозяйке.
   Во дворе было тихо и спокойно, на пустых галереях не горело света. Издалека доносилась музыка - на площади в двух кварталах отсюда уже начались танцы. Найти хозяйку дома оказалось не сложно - ее голос звучал из-за приоткрытой двери.
   - Он пускает слюни как старая собака. Эти старики - та еще мерзость, особенно с похотливыми мыслишками на уме. Ему уже на тот свет пора, а он волочиться и строит из себя молодого. Мерзость!
   Комната, как и все другие, была погружена в темноту, но из смежной с ней гардеробной лился мягкий свет, а по полу, устланному пушистыми коврами, двигались тени.
   - В такую как вы, нельзя не влюбиться, мессера, - согласилась служанка и тень ее переместилась.
   Джулиано скользнул в спальню. Через открытую дверь он мог хорошо видеть гардеробную и все что в ней происходит. Маленькую комнатку занимало два огромных зеркала, на туалетном столике теснились склянки, баночки и свечи, а вдоль стен стояли сундуки, тесно набитые платьями.
   - Все они ведут себя одинаково, - продолжала, будто не слушая ответ, Юния Грата. Она стояла перед зеркалом, широко расставив руки, - Молодые, старые. Никакого разнообразия. Тупы и скудоумны, как волы, стоит лишь семени ударить в голову и они перестают думать головой. А его живот? Точно вот-вот родит. Двенадцатый месяц. Как на него дублет-то пошили?
   - С трудом, мессера.
   - С трудом! Это не мужчина, это корабль! Баркас! Такой огромный и неповоротливый. Тяни туже, дуреха. Еще! Еще! Сильнее!- прекрасная Юния облачалась в праздничный наряд. На ней уже были панталончики и тончайшие чулки, а служанка затягивала корсет, обмотав шнурки вокруг запястий. Юния на выдохе спросила, - Что говорят среди слуг об этом Барриа?
   - Говорят, что он толст.
   - Это я и без вас вижу. - дышать в корсете ей уже было тяжело, а на лице читалось неподдельное страдание, - А кроме внешности? С кем он знается?
   Служанка пожала плечами, завязала шнурки и исчезла из поля зрения, скрывшись за стеной.
   - Говорят, он влюблен в Катарину Арно вот уже сорок лет, но она на его чувства так и не ответила.
   - Его счастье. - Юния придирчиво осмотрела себя со всех сторон, поправила грудь и продолжила, высоко подняв подбородок, - Что в ней мужчины находят. Она же едва ли не старуха. Ее время закончилось. Истекло. Сколько ей лет?
   - Я знаю только, что она ровесница милорда Далехара, мессера. Арно была его любовницей в молодости.
   - Любовницей князя? Врешь!
   - Не сойти мне с места, если вру. - служанка вновь показалась у зеркала, в руках она держала целый ворох ткани, - Так говорят.
   - Пусть молчат же. Такого быть не может. - Юния одела предложенные ей накрахмаленные юбки, - Такая женщина, как Катарина слишком безродная для такого мужчины, как Людовико Далехар. Будет тебе, милочка, известно - Арно - это семейное имя ее мужа-покойника. Урожденная она Катарина Претти из Датуи. Из Датуи, даже не из Гвенара! Из этого пребежища студентов и, прости меня боже, ученых мужей. Не удивлюсь, если и рождена она вне брака. Ее отец служил сотником в Гвенарском легионе. Даже не тысячником. Удивляюсь, как она вообще сумела взобраться до таких высот. А для милорда Далехара она слишком стара. Любовницы должны быть младше своих благодетелей.
   - Все так, мессера. - Служанка взяла с сундука платье. - А вы видели милорда Далехара, моя госпожа?
   - Да, - Юния Грата кивнула с гордостью, - И оттого еще больше не верю в твои бредни. Людовико Далехар - царь всех мужчин. По нему видно что он князь у него властная внешность: осанист, хорошо сложен, хотя и не молод. Сильный профиль, волевой подбородок, русые волосы и серые глаза. Он суров и красив по своему. От его взгляда бросает в дрожь, врагов от страха, а женщин от восторга.
   - Вы хорошо его запомнили, - лукаво улыбнулась служанка и надела на хозяйку платье.
   - Надеюсь мне еще предстоит с ним встретиться, - ответила Юния, - Тогда я докажу, что Катарина Арно стоит ровно столько же, сколько ее происхождение.
   - А вы его не боитесь?
   - Пусть сечет головы ворам, а я готова помочь ему расслабится после трудов. В Гвенаре ему бы нашлось много дел. Надеюсь, он навестит как-нибудь нашу глушь. У него появится не один повод здесь задержаться.
   - Возможно, когда война закончится...
   - Возможно, - кивнула Юния, - Только бы он без жены приехал. Что еще говорят среди слуг? Расскажи мне что-нибудь.
   Служанка замолчала в задумчивости, только немо продолжила шнуровать корсаж платья.
   - Ну же, я жду. - Юния сделала жест рукой, веля говорить.
   - О чем, мессера?
   - Ну, хотя бы обо мне? Что говорят обо мне?
   - То, что вы красивы, мессера, - служанка завязала шнурки бантиком, оправила юбки и отошла, любуясь работой.
   - Это я и так знаю! Что еще?
   - Говорят о том, что рыцари вас защищают. Мой брат, что служит во Дворце Сильных, говорил что бой того художника за вас сильно позабавил стражу, а мессер рыцарь Эр Лумо потом еще припугнул его ради вас.
   Юния рассмеялась и принялась вертеться перед зеркалом.
   - Эр Лумо тоже очень хорош собой. Жаль я этого не видела. Мужчины в моменты гнева становятся особенно красивы и оружие им к лицу. К слову говоря даже тот бой на набережной мне понравился. Если бы он не бил дурака, вышло бы весьма впечатляюще, а так получилось смешно. Надеюсь, после встречи с Эром юноша не поседел от страха. Этот Джулиано - симпатичный альб. Художник Ларетто писал с него ангелов для фрески в церкви Святой Анессы.
   - Красив как ангел?
   - Да, ангельски красив. Длинные волосы, лицо не лишенное гармонии, хорошо сложенное тело. Если судить только по внешности он - благороден. Я бы от ночи с таким не отказалась. - Она мечтательно прикрыла глаза, - Не в пример старику Барриа.
   - Зачем же вы над ним так пошутили?
   - Много хотел, - отмахнулась Юния, замерла и примерила маску. Наивная личина Пастушки шла ей почти идеально. Светлые кудри Юния забрала в высокую прическу, а служанка в тот момент как раз подала ей соломенную шляпу с розовым цветком, - Этот художник мне понравился, вежлив, обходителен, и знает, как заставить трепетать женское тело. Почти уверена, что он умел в делах любви... но безроден совершенно. Ах! У тебя родословная и то длиннее. Будь он хоть бастард чей. Хочу, не хочу, но мне нельзя размениваться на простонародье. Как бы оно не было прекрасно.
   - Ему покровительствует Катарина Арно.
   - Врешь!
   - С места не сойду, коли вру. Моя тетка замужем за ее охранником, и вот он видел, как она этого художника вывела из Дворца Сильных, сказав, что он ею приглашенный гость. А вчера он пришел и рисовал ее весь день. Она была довольна и заказала ему писать свой портрет. Теперь он будет ее, должно быть, каждый день писать.
   - Как интересно. Неужели так хорошо нарисовал?
   - Я не знаю, мессера.
   - А как Катарина заставила Эр Лумо его не трогать?
   - Они дружны. Тетка и его у нее в гостях видит иногда. Говорит, он ее часто навещает. Фехтует с ее сыном. Они с Мареццо Арно вместе служат в легионе в части запаса.
   - Он ее любовник?
   - Любовник Катарины? Он же Эр, ему нельзя.
   - Я про художника, дуреха.
   - А про него не знаю, мессера.
   - Слишком хорош, для такой старухи. И чересчур красив. Как у нее получается? Что они все в ней находят?
   - Не знаю мессера.
   Юния наклонилась перед зеркалом, являя вид на декольте, напудрилась и произнесла, когда туман рассеялся.
   - А художника я, наверно, прощу. Всем на зло! Хочу ночь с красивым мужчиной. Сколько можно смотреть на этих стариков, будь они хоть трижды благородны! С ним хочу! Когда я последний раз получала настоящее удовольствие?
   - Думаете, он вернется, мессера?
   - Разумеется. Он влюблен до полусмерти и слюни пускает ну хуже старика Барриа. Я видела его глаза, - она рассмеялась, - Ах, какие глаза! У него красивые ресницы. И взгляд, словно он любит целый свет, а тебя больше всего. Он влюблен как мальчишка. Хотя он и есть мальчишка. Этот юношеский пыл, этот азарт, эта неуемная страсть. У них даже прикосновения крепче, а запах слаще. Клянусь, я едва не поддалась. Там есть чему поддаться. Влюбленный юноша, пылкий и страстный любовник. Почему Катарине Арно позволено, а мне нет? Знаю, он с тех пор все еще думает, как заполучить меня. Я ему дам шанс. Пусть только немного постарается. Разузнай, есть ли у него мастерская и где. Закажу ему обнаженный портрет и посмотрю, как он будет держаться.
   - Он молодой юноша, а если не удержится?
   - Тем лучше. Немного сопротивления, страсти, борьбы, чудесно. - она вздохнула и прикрыла глаза, - Впрочем нет, удержится. Придется. Он простонародье. Мое слово и ему руки отсекут, два слова - на рудники отправят, а третье - на фронт, к хельвам и его милорду Далехару. Хочу видеть как он трясется от вожделения и ничего получить не может.
   - Вы безжалостная женщина, мессера.
   - И горжусь этим!
   Джулиано не стал дослушивать разговор. В его плане появились изменения. Он выскользнул из спальни, спустился вниз, вышел на улицу, обошел дворец и постучал в парадную дверь, словно только что пришел. Стук разнесся далеко по улице и по пустому дому. Отсветы в окнах спальни зашевелились. Джулиано постучал вновь.
   После дворца на улице ему было свежо и приятно, гуляющий народ уже добрался до площади и далекий гул начавшихся там гуляний долетал до его уха приглушенным - бой барабанов, звуки труб и бубнов... и рокот толпы. Джулиано ждал, что дверь отворит привратник, но все получилось иначе и даже к лучшему.
   - Кто вы? - строго спросила служанка, когда в воротах открылось окошко. Девушка, которую он все это время видел только издалека, вблизи оказалась симпатичной гвенаркой - круглолицей, кудрявой и нарумяненной.
   Джулиано подавил выступающую на лице ухмылку, нагнав на себя робкий, смущенный вид, Он несколько раз вздохнул, точно рыба, выброшенная на берег и поднял взгляд от ступеней. Руки его беспокойно теребили перчатки.
   - Я, я... - проговорил он нерешительно как если бы приход сюда и вся это сцена вызывали в нем небывалое волнение, - Я художник. Подмастерье художника Ларетто из Армели... Мое имя...
   - Кого вам надо?
   Джулиано видел, что служанка уже обо всем догадалась и с интересом изучает его. Говорила она сурово, глядя на него сверху вниз, но сама сгорала от любопытства. Какая милая девушка.
   - Ваша хозяйка, любезная... почтенная Юния Грата... дома ли она? Может ли она принять меня? Я очень извиняюсь, что пришел без приглашения, но это очень важно...
   - Я спрошу. Как вас представить.
   - Джулиано Норелли. Художник Джулиано Норелли. Премного вам благодарен, мессери.
   Окошко закрылось, и Джулиано вновь остался в темноте. Он оправил куртку и расправил плечи. Воздух улицы сделался сладким как вино и так же кружил голову. Чудесная ночь! В темном небе уже зажглись звезды. Вор и Блудница клонились к западному горизонту.
   Когда дверь открылась вновь, Джулиано опять превратился в смущенного юношу, застенчиво осматривающегося по сторонам. Он все еще в волнении теребил перчатки и дышал тяжело, готовясь к разговору. Служанка, чинно вышагивая впереди, провела его через изысканно обставленный холл и по парадной лестнице. Привратники наблюдали за ними без особенного интереса.
   Юния, блистая всем великолепием своего праздничного наряда, ждала его в спальне, вертясь перед зеркалом и возлагая на грудь то одно ожерелье, то другое. В том что во время его прихода она решила украсить именно эту часть тела он не увидел ничего удивительного.
   - К вам художник, мессера.
   Юния бросила на него беглый взгляд.
   - О, это вы? Зачем явились? Я вас не ждала.
   - Мессера Грата, - Джулиано заговорил самым скромным образом, на который был способен. - Позвольте поговорить мне с вами наедине.
   - Оставь нас, Бьянка.
   Девушка присела в поклоне и прикрыла высокую украшенную резьбой дверь. Звук ее шагов мог убедить кого-то в том что она ушла, но Джулиано не был в этом уверен.
   - Я слушаю. - Юния протянула ему руку, он присел в поцелуе, - Вы, юноша, вашей дерзкой выходкой на празднике опозорили меня при всех. Пришли извиниться?
   - Почти, - произнес он и поднял на нее взгляд. Она дернулась, прочитав в его красивых глазах отнюдь не раскаянье, а опасность, но он крепко держал ее за руку. Джулиано приставил палец к губам и вынул из кармана письмо. Юния узнала его сразу, это было ясно по ее вдруг изменившемуся взгляду - в нем мелькнул кроличий испуг. Джулиано выпрямился в полный рост.
   - Это вы опозорили меня, мессера Грата, унизили и посмеялись надо мной. Я не люблю, когда надо мной смеются. И тоже хочу извинений. - шептал он ей на ухо совсем не робко. Она попыталась отстраниться, но он держал ее крепко, до боли сдавив запястье и ближе притягивая к себе. Его губы касались ее кожи, а от горячего дыхания дама дрожала, как от холода. - Ваш поступок был некрасив, а письмо ваше еще уродливее. Вы пали в моих глазах, мессера Грата.
   - Чего тебе нужно? - попыталась вырваться она, - Как ты со мной обращаешься? Я благородная дама! Я жена почтенного мужа! Стоит мне...
   - Кричи, - шептал он и держал еще крепче, так, что она едва не сдерживала вопль - Пусть сбегутся все. Я им расскажу, какая ты жена и какие рога ставишь мужу. Этим никого не удивишь, но я могу...
   По ее оголенному плечику он провел уголком письма.
   - Чего ты хочешь? - бросила она и вывернулась, хищно блеснув глазами и ощерившись точно кошка, которой наступили на хвост. Она хмурила брови и ручкой приглаживала растрепавшиеся волосы.
   - А ты как думаешь? - он широко и хищно улыбнулся и показал на дверь. - Скажи служанке пусть уходит праздновать, а сторожа закроют уши. Поговорим наедине. Разговор может получиться громким. Как я надеюсь.
   Юния дала указания и вернулась.
   - Я второй раз спрошу, чего ты себе позволяешь? Разве тебе не довольно? Ты свои деньги уже получил и знаешь что больше у меня нет! Шантажист.
   - Я пришел не за деньгами.
   - Чего тебе еще надо?
   - Вы обидели меня на празднике, выставили посмешищем и унизили. Я безутешен и печали моей нет предела.
   - Чего ты хочешь?
   - А ты как думаешь, дорогая?
   - Не деньги? - Он помотал головой. - И не драгоценности? Хорошо,- сказала она, глубоко вздохнув, и взялась за завязки своего корсажа. - Хорошо. Будь по-твоему.
   Джулиано молча наблюдал. С завязками дама справилась удивительно скоро, и вскоре платье с шорохом упало на цветастый ковер крупными шелковыми складками. Юния осталась в корсете и широкой юбке с каркасом, под которой виднелись стройные ножки в чулках.
   Она молча стояла несколько секунд, и, решив, что Джулиано ждет от нее полной наготы, продолжила раздеваться.
   - Ты долен мне помочь, я не справлюсь с завязками. - Юния обернулась и выгнула спину.
   Джулиано распустил шнурки. Корсет упал на ковер подле платья, туда же упали и юбки. Дама бросала через плечо одновременно гневные, и любопытные взгляды. Ощутить под ее напускной холодностью желание было не сложно. Она пыталась казаться красивой и желанной, двигалась резко, но так, что бы видны были все ее изгибы.
   Джулиано с некоторым разочарованием отметил, что ждал чего-то более неземного. До этого с дворянками он не спал. Тело Юнии Граты не превосходило и во многом даже уступало телам девушек более молодых и менее знатных по происхождению. Высокое положение видимо никак не отпечатывалось на прелестях фигуры.
   Джулиано обойдя нагую даму подошел к двери, и вышел на галерею внутреннего двора. Юния поежилась, не от стыда - двор был пуст, а от холода.
   - Куда ты? - спросила она и в голосе ее зазвучала ласка. - Останемся здесь.
   Она легким, как у нимфы, шагом догнала его, коснулась его щеки, обернула к себе и сладко поцеловала, с каждым мигом прижимаясь телом все крепче и крепче. Через одежду он ощущал тепло и мягкость ее груди. Руки ее умело скользили по его торсу, выдавая в ней нетерпение поскорее приступить к делу.
   Он отнял губы.
   - Мессера! Вы с ума сошли!
   - От Вас... от вас сошла... - шептала она едва не срываясь на стон и целуя теперь его ухо, а пальцы запустив ему в волосы, - Побудь со мной... Джулиано. Прошу тебя. Умоляю тебя.
   Она положила его руку себе пониже спины и приподнявшись на цыпочки вынудила скользить его пальцы ниже. В этот момент Джулиано не смог удержать копившееся в душе злобной торжество, губы исказила усмешка. Он в голос рассмеялся.
   - С чего вы взяли, мессера, будто я изнемогаю по вашим не весть каким прелестям? - он взял даму за талию и оторвал ее от себя, как отрывают пиявку от ноги, выйдя из запруды, - Мне жаль, если кроме себя, вы мне более ничего предложить не можете. Будет вам известно, но я пришел не за вами. Прочитав письмецо, мне вовсе не хочется к вам прикасаться. Я зашел отдать вам это мерзкое послание - мне оно и даром не надо. Я надеялся получить извинения и благодарность за мой щедрый бескорыстный поступок только и всег. Я - не шантажист, а вы от шантажа вы ныне и впредь свободны. Моей милостью.
   Он вышел во двор, отдав себя уличной прохладе. Джулиано горел от торжества, радовался, и смеясь, говорил:
   - Разделись еще зачем-то... Не, право слово, в платье вам было лучше.
   Он бодрым шагом спустился по открытой лестнице во двор и бросив письмо на розовый куст, заложил руки в карманы и со свободной душой отправился на праздник, оставив даму в одиночестве и в неглиже.
  
   Зайдя домой, взяв маску, плащ и заготовленный подарок, Джулиано поспешил к художнику Ларетто, где его ждала Като, сияющая как дитя от счастья, словно ей только что дали сладость и обещали угостить еще. Мастерская была украшена и сам художник надев на себя неимоверный костюм совы бродил среди хаоса разыскивая левое крыло. Он напоминал меховой шар, заблудившийся в царившем кругом беспорядке.
   Джулиано с Като поздоровались как старейшие друзья, тем более что в тот вечер он впервые за долгое время действительно был рад ее видеть. Девица крепко стиснула его в объятьях, а он неподобающе нежно поцеловал ее в щеку и обнял за талию - она у девушки все таки была.
   - Мессера Арно поверила? - спросила Като, отворачиваясь и краснея - она была не в силах скрыть выражения, возникшего на ее лице от такого приветствия. В ее словах звучали удивление и радость, а веки дрожали от приятного тепла вдруг разлившегося по телу и сгустившегося где-то в животе.
   - Еще как поверила, Като! - Джулиано повернул девушку лицом к себе, поцеловал во вторую щеку и на выдохе проговорил, вновь заставив ее содрогнутся от сладостных судорог, - Да, черт возьми... Да... И рыцарь поверил! Я всех обманул! Мы всех обманули! Благодаря тебе, моя милая, теперь я не вор - теперь я художник. Джулиано Норелли - к твоим услугам! - он разжал руки, отошел на полшага и изящно поклонился, а после вновь ее обнял. - Мне не грозит смерть от эровой руки, я не уезжаю из города. Что может быть прекраснее?
   - Я тебя не узнаю, - смущенная Като улыбалась, но смотрела на Джулиано с подозрением, а руки на его груди держала так, чтобы отстранить его в тот момент, когда разум возвратится в его голову и он по своему обыкновению станет с нею груб и холоден.
   - Сегодня праздник, мне все можно! Завтра снова стану мерзавцем, а пока разрешаю наслаждаться.
   Он одел ей на шею бусы, самым нежными движениями вколол в прическу жемчужную заколку, и подав руку, повел прочь из мастерской в сторону сверкающей, как зарница, площади. Оттуда доносились звон и песни, звуки радости, веселья и праздничной летней ночи, топот пляшущих ног и плеск вина в кружках.
   В тот год на празднике впервые княгиня имела радость играть в ладушки с булочником, мастер гильдии купцов велел слугам выкатить из погребов вина и самолично потчевал гостей, епископ из личной казны одаривал бедных (не без странного письма свыше), а прекрасная мессери Мелли взяв хорошенький разбег, отправилась купаться в реке вместе с рыцарем Эр Лумо, который, надо сказать, был порядком удивлен и обрадован. Еще одна маленькая месть Джулиано - рыцарь имел неосторожность в его присутствии в разговоре назвать реку - зеленым застоявшимся болотом. В ту ночь Эр Лумо по достоинству оценил прохладу речных вод и более ее болотом не называл, а совместное купание с мессери Мелли положило начало их долгой, крепкой дружбе.
   Говорят, будто виной всем странным поступкам нашей знати на том празднике были какие-то письма, но кого об этом не спрашивали, уверенно мотали головами и в один голос утверждали что это прелесть летней ночи велела им вести себя так странно, а про какие-то письма они знать ничего не знают.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   - 34 -
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"