...Сегодняшнее утро было особенным. Просыпаясь, Дерево почувствовало необыкновенную свежесть. Вчерашние листья внизу пахли томно и пряно, а сегодняшние - уже рвались из почек, что-то тихо и ясно пели.
За ночь площадь изменилась: мэрия поменяла цвет с обшарпанноголубого на ядовито-розовый, изменился фонтан (как именно изменился, Дерево не уловило - просто линии стали чуть менее изломанными) На самом же деле Самсон с отбитым при взрыве носом и покалеченным терактом львом был заменен на грудастую Диану в мраморных цветах). Эти изменения мало волновали Дерево. Сейчас главным было совсем другое - ловить проблески солнца, которое мелькало по небу все медленнее и грело все жарче, ловить струи чистого воздуха, не загрязненного испарениями железных грохочущих, которые плотной струей ползли мимо... Когда наступали мгновенья темноты - их поток ослабевал, разбивался на отдельных железных чудищ, которые все равно ужасно пахли и источали липкий дым. Дым оседал на листьях и мешал Дереву дышать. Если оно и знало ненависть - то к этой страшной железной реке.
Утро постепенно разгоралось - Дерево разнежилось и зацвело желто-зелеными кисточками...
* * *
"Ты дерево, твое место в саду..."
...Первый персонаж был взлохмачен и неопрятен. Напоминал какихто мутных героев советской фантастики. Скверно пах. Шел по переходу в метро и пел вот это, про дерево, подыгрывая себе на объемистом баяне. Пришлось проснуться и с отвращением выдать двадцать копеек. Чтоб ушел.
Хорошо тому дереву - цвети и пахни, и не работай. И милостыни не подавай.
БГ теперь уютно вертелся в голове, перетекая с извилины на извилину. У дерева было утро.
Тут, в Москве, стоял вечер года - мелкая холодная морось и торжество серых оттенков. Магазин, в котором каждое утро происходил ритуал покупки кефира, оказался неожиданно закрыт. Ы, посидим денек на кофе с чаем. Вредно для сердца, кожи и зубов, зато полезно для мозгов.
Ты дерево.
Там - оно, Дерево цвело и распускалось. Нежилось. Тут - прошло два часа напряженного общения с клиентами. Хорошо ему, дереву, утро у него. Пчелки летают, опыляют. Интересно, как дерево может чувствовать пчелок, а? Щекотно ему что ли?
Обед подкрался незаметно.
За двадцать минут можно найти много обеденных развлечений. Перелистнуть айвоновский каталог. Заказать ядрено-розовую помаду - в тон к новой кофточке. И духи, духи, ах, какое описание: "Уникальный древесносандаловый аромат, перенесет вас в мир таинственных первобытных лесов. Запах свежей коры и листьев, запах мха и смолы - то что сделает уникальной каждую женщину".
Берем.
Ты - дерево.
Ну дерево - да, а вот что вокруг?
А вокруг - бушует.
Звонок.
"Утро. - Утро. Снилось мне сегодня... всякое..., - Что снилось, расскажи, легче станет, - (сумрачно) Я был убийцей. Мерзавцем. И меня все время убивали..., - За что? - Ну там... такой мир... техногенный... Не могу объяснить".
Не может.
Вот и утешай тут.
А ведь дерево мое тоже, наверно, в техногенщине - вон как его запах бензина достает.
"Девушка, что-то у меня со счета деньги пропадают... - Номер телефона назовите? - Ну... Это... щас вспомню:"
Пока клиент думает, мы тоже будет думать.
* * *
Город. Нормальный вроде город.
И главная площадь нормальная - со статуями безвкусными и мэрией. Провинцией несет за версту от этой площади - помилуйте, какая техногенщина-то? А ведь техногенщина - шоссе рядом с деревом скоростное и многополосное, и на горизонте стоит лес многоэтажных и тонких (да, да, Дерево смутно воспринимает их как собратьев, только уж слишком жизнью пришибленных), да и небо какое-то подозрительно не голубое...
Ой, мама, начиналось-то все просто с дерева! Вах, какие горизонты открылись, какая розовая туманная дымка смога ползет между серыми боками небоскребов, какие разноцветные ночные огни пробиваются сквозь эту дымку и какие странные существа скользят по ночным автострадам, и как сладок источаемый ими запах нефти, и как обтекаемы их хромированные поверхности, и как совершенны их силуэты...
А площадь - раритет. Старый город, окруженный Новым городом.
* * *
- Девушка, он заблокировал мой телефон. Скажите, ведь если я сейчас просто перестану оплачивать его счета - ваша фирма подаст в суд именно на него?
Ты дерево. Твое место - в саду.
...Сидит нога на ногу, по лицу искусно размазано долларов на двести косметики (ахх, ведь сорок лет бабе, а ни одной морщинки и здоровый загар, и полная ухоженность во всем... Ррры. Отринем зависть как недостойное чувство).
- Всю ответственность перед нами несет владелец номера по договору.
- Тогда я больше не буду его содержать... Он: Девушка, представляете, я содержала его всю жизнь! Я устроила его на работу! Я купила ему машину! А эта скотина спит с секретаршей. Ненавижу.
Вечер. Светское развлечение - презентация сетевого литературного конкурса "Московская паутинка". Старая, коричнево-зеленая, в желтых газетных вырезках за пыльными стеклами аудитория Литинститута.
- Лап, литераторы - это песня!!! Они такие милые!!!
Милые. Литераторы. Толпятся.
Ну кто меня дернул на эту презентацию?!
Первый литератор выползает на сцену. Староват и мешковат. -
Сейчас я прочитаю стихотворение, посвященное моей любимой жене Светлане и моей родине - городу Твери!
Я бродил вокруг окреста,
Где заметнее весна!
И отчизна, как невеста
Впереди кругом видна!
Ведущий сноб с почти незаметной иронией:
- Тверской поэт занял третье место в нашем конкурсе "Московская паутина".
Спутник толкает под локоть:
- Лап, а кто ж первое место займет?!
Не дожидаюсь, встаю и иду в холл. Там накрыт хлипкий банкет - тоненько нарезанные апельсины, бутылки "Колокольчика" и "Фанты", подозрительного вида колбаса и что-то еще совсем маловнятное.
Народ бродит. Всматриваюсь, выискивая знакомых, разумеется, нахожу. Вах, ведь сколько помню - все тот же точеный еврейский профиль, Иосифа прекрасного рисовать. Красив, даром, что первая любовь.
- Здравствуй, давно не виделись, - Да уж. - Как ты? Замуж не вышла? - Нет уж, нет уж, хватит с меня тебя. - Что пишешь? - Баклан, ты собственный сайт смотришь? Вчера было обновление! - Так я по критике редактор, а не по поэзии и вообще у меня винт вчера полетел.
Первая любовь - первой, но тут и подружки институтских времен.
- Привет, что поделываешь? - Фентезюху очередную ваяю. Денег обещали дать. - Ну-ну. Я вот тоже.
- Про что? - А кто его знает... Не придумала еще.
...Про Дерево, разумеется.
...У Дерева полдень. Влаги ему хватает - где-то там под городом подземные воды, до которых оно извечно пытается дотянуться. Верху вот только сухо, листья пылятся. День в разгаре - по площади то и дело проносятся туда-сюда железные грохочущие чудища. И мелкие, двуногие, ничем не пахнут, даже листья иногда из шланга моют - их много на площади. А среди них бродят другие, почти им незаметные - маленькие полупрозрачные и рыжие. Главному полупрозрачному мэр недавно тряс волосатую руку, содрогаясь от отвращения и через силу улыбаясь. Мудрый мэр - знает, что никуда от них не деться.
А Дереву все равно, для него - одна толпа. А обычные двуногие этих чужих не видят демонстративно или сторонятся. Нехорошее в них что-то есть, в прозрачных этих.
Хотя как сказать, нехорошее - Дереву-то все равно. Дереву они даже нравятся.
Они, полупрозрачные, иногда появляются по утрам на запах цветов, кружатся в свете ночного солнца, воркуют быстро-быстро о своем. Дереву не до быстрых языков - полупрозрачные появляются только утром, а днем толкутся по площадям, роятся вокруг строящихся новых домов и вокруг развалин тоже. Что они делают ночами, дереву все равно - спят, наверно.
Что вызывает щемящую тоску в сердце и ранит осенним вечером?
Грязная плюшевая игрушка в холодной луже.
Ухоженная собака в ошейнике, которая мечется у станции метро и заглядывает в глаза людям, пытаясь найти среди них хозяина.
Отсутствие писем от друга.
Женщина в оранжевом жилете, закрывающая в час ночи подземный переход.
Тоска и вина в твоих глазах, когда ты говоришь: "Я не люблю тебя".
...Ничего отрывочек получился - вставим в текст. Только не от лица дерева, разумеется, у дерева личная жизнь удалась - цветет каждую весну на всю площадь, и каждым летом осыпается желтыми летучими семенами. Героиня намечается, однако.
Что мы имеем с героини, а? Не хочу героиню. Скучно. Хочу про дерево. У дерева как раз день, и листья уже наполовину покрыты липким налетом, и дышит с хрипами (ой-ей, какие такие хрипы???)... ну со скрипами. Но ему, все равно, хорошо. Лучше, чем многим в его мире.
- Ой, чем это от тебя пахнет таким противным?
- Ы? Воду туалетную купила. Древесную.
- Ну и пакость!
...Подруги всегда отличаются непосредственностью.
Идет, значит, героиня по площади. Воняет вот этой древесной Кензой. Куда идет? На свиданку, понятно.
...Это все вечер. Вечерние пьяненькие звонки от клиентов (Девушка, мне надо! - Что именно вы хотите уточнить? ) - стилистика жизни резко снижается, и уже не несчастная любовь, а "а мой-то, козел", и уже не глобальное предательство всех всем, а "ну переругалась туса - бывает". Зато с другого конца стилистика так же развязно повышается и уже не "так себе стишок ты написал", а "ты гениален!", и не "как я от тебя устала", а "ты хороший". Мы вербальные животные, как вы яхту назовете - так она и поплывет.
Как называется наша яхта?
* * *
Дерево.
Неподвижно плывет через ночную площадь под зеленым парусом кроны. И мачта его - стержень этого безумного мира. Красивый стержень, нестарый еще. Развесистый.
Почему, собственно, мир безумный?
А вот.
Под колпаком.
Полупрозрачные бродят по развалинам. По окраинам, где догнивают остовы домов, где щерятся подворотни, где переливается розовым и рыжим ночное городское небо, где вспучивается трещинами асфальт и мрачно зияют черные провалы в подземку... Нет, они и в обычных домах живут (вот у героини - живет один, в рыжей шерстке, с большими серыми глазами, потом опишем), но тут, в ночных развалинах - их царство. Ухают ритмично. Пляшут под биение ржавого железа о нержавое (разный звук). Стихи сочиняют - о своих подвалах и чердаках, и сточных трубах, и засоренной вентиляции, и скрипучих ставнях, о растрескавшейся мебели и пыльных семейных портретах.
А по автострадам носятся среди мертвого людского железа Живые Машины. Это дерево не отличает, где тусклый человеческий монстр, смердящий на все лады - выхлопными газами, горелой резиной, старой краской, трещащий и разваливающиеся на ходу, а где Настоящая машина. Распространяющая благородные ароматы горячего металла и дорогого бензина, ухоженная и аккуратная, со своим характером и своей мелодией, поющая об автострадах и слагающая гимны развязкам...
Боже мой, как люди-то там живут?
"Меня опять во сне убили. Для разнообразия я был человеком. Правда, опять редкостной сволочью. - Ну у тебя и сублимации. За что? - Там война. В городе, кроме людей, живет много разных существ. И люди их боятся и ненавидят. И убивают. - Ага, вот ты был людь, а убили тебя. - Так за дело убили. За фанатизм. - Расскажи про этот город. - Не хочу. Смертью он пахнет и война там, а так - город как город".
Ясно, как люди живут.
Плохо они живут. Страшно им среди полупрозрачных и Живых. И еще есть одни - в метро. Те совсем-совсем другие, непонятные, белым огнем полыхают.
Про метро я почти не вижу. Только огромные пустоты, мраморное крошево, мертвый желтый плющ в расселинах и едкий запах смерти. Там на много километров - ничего и никого. Туда не спускаются люди. Там и крысы не живут, и тараканы не ползают. Туда, где этот запах, - и белые полыхающие не появляются. То, что я вижу - это смерть в чистом виде.
("Снег - смерть в чистом виде... Ненавижу. - Зря ты так думаешь. Там вот жуки такие живут... - Какие жуки? В снегу? Бррр...")
А про запах смерти Дерево очень-очень хорошо знает. Запахом этим веет с юга. Запах летит по воздуху и течет по воде, и убивает малые корешки на южной стороне, убивает мох на коре и сушит листья. Дерево знает как умрет - однажды ночью придет этот Запах и отравит почву и воду, и воздух, и когда оно начнет просыпаться - окажется, что кроме этого запаха просто ничего нет. И оно будет умирать целый долгий день, и не зацветет, и утренние листья будут похожи на вечерние и опадут уже к полудню...
Бррр, бедное.
О, презентация закончилась. Толпа литераторов, сверкая голодными глазами вывалилась. Навалилась. Расхватала бутерброды, зашумела, завозилась, зачитала что-то рифмованное. Кто-то рванул в гардероб. В туалетах образовалась очередь.
Пир духа завершился.
А жалко. Ведь жалко - так хотелось выйти на эту сцену и выдать им что-то такое рифмованное самой. Подвывая и жмурясь от ритма - рваного, извратного и бродского. Выделяя голосом и интонацией совсем не то, что выделяется смыслом. Растворяясь в ритме, гипнотизируя зал переливами голоса. Как же хочется... Но - время прошло
Ты дерево. Твое место - в саду.
Любимая махонькая аудитория. Полукругом бархатные диванчики. Теплый свет бархатного абажура. И стихам среди этого тепла и бархата уютно и привольно. Правильно.
...Героиня закрыла глаза и читала-выпевала:
Тонкой струйкой воды, желтой змеей на камне, вихрем колючей пыли
Станут пальцы твои. Послушай. Не слушай, меня - так надо.
Cтану я полумертвым бутоном в старой пивной бутылке.
Песней ветра и гулом ночных проводов. Лови - это твоя награда.
И не слушай меня, не слушай. Мы не были. Мы забыли.
Станут пальцы твои огнем. Протанцуют по перекресткам.
По скрещеньям дорог, по перекладинам вечно живого неба.
Ты не слушай меня, ты лучше молчи. Этот язык невнятен.
Все другие, впрочем, тоже невнятны, кроме вина и хлеба,
Все другие - разве что плетью по горлу, окриком хлестким
- Вот как раз как сейчас. Держись, это больно. Наверное, так и надо.
Станут пальцы твои дуновением ветра. Пестрым птичьим пером в полете.
Ну пожалуйста, ну не слушай, ведь я говорю пространству,
А отнюдь не тебе - этот грех невозможно простить. Придется.
Все что есть у нас - это странное постоянство
Гулкой боли и ясного света. На этой неверной ноте
Я, пожалуй, закончу свою серенаду нынче.
И после того как сошла со сцены, к ней подошел Он.
(Это для меня он - Он, потому что я знаю, что он хороший, хоть и... отрицательный персонаж будет, что ли? Все равно хороший. А она вообще пока не знает, что он - Он).
Подошел, выразил среднестатистическую телегу про восхищение стихами, традиции Бродского и красоту общего словесного и телесного силуэта. Вызвался проводить до дому. Согласилась. Сели рядом - смотреть остальных.
Во втором отделении вышел рыженький и прыщеватый с гитарой, не понравившийся ей с первого взгляда. Робко и запинаясь выразил что-то в том духе, что пишет песни не только на свои стихи, но и на чужие. Вот кусочек из великого, которого он осмелился переложить на свои убогие аккорды...
- Итак, начнем, благословясь!
Лет сто тому назад
В своем дворце неряха-князь
развел везде такую грязь,
что был и сам не рад.
И как-то, очень рассердясь,
Призвал он маляра.
- А не пора ли, - молвил князь, -
Закрасить краской эту грязь?!
Маляр сказал, - пора!
Давно пора, вельможный князь,
Давным-давно пора!
И стала грязно-синей грязь,
И стала грязно-белой грязь,
И стала грязно-желтой грязь
Под кистью маляра.
А потому, что грязь, - есть грязь,
В какой ты цвет ее не крась!..
(стихи А.Галича)
...Все, что он пел на свои стихи было хуже.
...Проводил, договорился на следующий день подвезти на работу, ибо по пути. Завез обратно, подарил букет и с тех пор деловито ухаживал. Примерно до начала описываемых событий, ибо утром этого дня...
(вечер, мразь, дождь пополам со снегом, маршрутка последняя ушла, пилить до метро пешком... брррыы, будем смотреть скандал под деревом, там хоть лето и тепло).
Было душно, и дерево сладко пахло на всю площадь, когда они поругались в первый раз. Он исходил волнами жара, играл желваками и говорил что-то такое о превосходстве людской расы, и невозможности равноправия, и дураке и пошляке мэре, и о том, что как это так - отменили ночные охоты на Машины? И он говорил это сам для себя, выплескивал слова в горячий воздух, а позади него плавился и истекал раскаленным золотом летний закат, и она, на миг почувствовав себя в аду, вырвала руку и расплакалась. На чужих ей было по большому счету плевать, а вот то, что он становился чужим в такие моменты - было почти невыносимо.
То что забавляет, но оставляет после смеха шлейф грусти.
Фраза клиента "Девушка, где мои деньги"?
Фальшиво наигрываемая мелодия в полуночном переходе метро.
Подаренная лучшим другом дурацкая меховая игрушка.
Плохие стихи.
Ночной осенний разговор - в виде исключения не аськой и не электронной почтой. Промозгло и сыро. Руки мерзнут.
- Я уезжаю. Ничего не получилось у меня. Хотел все сломать - сломал. А строить - не получается. (Зло) Истинно, Москва ваша - что доска, спать широко, да как ни повернись - жестко.
- Люди живут.
- Живут. А я не хочу. Без регистрации тут за человека не считают.
И морщится, и бьется мелкая жалкая морщинка у лба, и прядь волос из-под кепки выбивается. Говорю жестоко "Ты неудачник. Ты приехал, не желая работать. Ты запутался в своей жизни - а жилье не ищут только через девушек. Ты неухожен. Ты беден и некрасив. Меня достало быть твоей жилеткой и мне не интересно больше использовать в качестве жилетки тебя - сломанного. Москва не верит слезам, - говорю я, - ты ведь это знал, когда ехал сюда? Почему ты предпочел бренчать на гитаре и пить пиво, почему ты предпочитал выслушивать мои исповеди, а не пахать - днем и ночью? - И еще, - говорю я на этом черном ветру, - Ты зарабатываешь меньше меня. Ты пишешь стихи - хуже меня, а прозу не умеешь совсем. Ты не умеешь целоваться. Тебе не место в Москве".
"Москвичи - снобы, - отвечает он в тон, - Вы забыли о том, что вы люди. Вы думаете только о деньгах. Вы крутитесь в колесах своей немыслимой жизни: автобус-метро-автобус-работа-автобус-метромагазин-автобус-дом. Вы считаете неудачниками всех, кто хотя бы пытается - по-другому. Вы и подумать не хотите, что настоящая страна - это не Москва, а то, что вокруг Москвы - на много километров. Вы бездарны. Вас раздавят за вашу гордыню (срываясь на крик). Вы все поплатитесь!"
- Все будет хорошо, - говорю я, - Все правильно. Хорошо, что ты был тут этим летом, - говорю я, - ты очень мне помогал. И ты ничего не сломал - твой город не хуже, чем Москва - вон там сколько наших. А в Москву ты еще успеешь, это ведь не так трудно. Этим летом присмотрелся - следующим приедешь насовсем.
- Да, - говорит он, - Я многое понял. Я многому научился. Хорошо, что этим летом ты была рядом - ты мне помогла.
И черный ветер пополам с моросью хлещет нам в лица.
"Знаешь, - говорю я, - я не верю в то, что люди встречаются. Сейчас ты уедешь и будешь наезжать в Москву пару раз в год на недельку-другую, и мы вряд ли будем видеться. Но это нестрашно, - говорю я, - Знаешь, самое страшное прощание у меня было в детстве. Мы тогда отдыхали где-то под Тамбовом и я дружила с одним мальчиком. Это была настоящая, взрослая дружба - нам было о чем поговорить и помолчать... Потом, во взрослой жизни, у меня так было только один раз, - говорю я, - Так вот, когда мы оттуда уезжали - и я и он понимали прекрасно, что это навсегда. Что мы больше никогда не увидимся, что мы не сумеем сохранить нашу дружбу с помощью ниточки писем и приветов. Мы приняли это спокойно - нас еще не заразило взрослой суетой. Мы были самыми близкими людьми друг для друга тогда. Мы прожили тем летом вместе целую жизнь, в которой было и партнерство, и ссоры, и нежность, полное понимание друг друга, то что ты сейчас называешь осанве. Но обстоятельства изменились, - говорю я, - и мы приняли это, потому что мы еще не знали, что "дружба вечна". И нам было больно в тот вечер и хорошо, и звезды сияли над нами, а наутро мы уже не увиделись, и вряд ли когданибудь увидимся - нас больше нет, ни меня, ни его. Ты ведь понимаешь меня, - говорю я, и осознаю, что говорю это совсем не этому собеседнику, другому. - Ты ведь понимаешь меня... Почему ты не сказал, что уходишь? Почему ты не дал мне времени подготовиться к тому, что тебя больше нет?"
"Знаешь, - отвечает он, - я не хочу в это верить. Мы ведь все равно можем быть вместе - ведь ты чувствуешь меня и мои эмоции, а я чувствую твои. Нам необязательно быть рядом. К черту любовь, - отвечает он, - я не животное, чтобы мне ждать от тебя только любви! Я счастлив тем, что ты есть, и что я мог хоть изредка слышать твой голос по телефону, и я даже один раз за это лето увидел тебя - и ты стала только прекрасней, звезда моя, жизнь моя... я смешон, да? ты ведь понимаешь, что я говорю это - не тебе?"
- Ну что ж. Счастливо.
- Удачи. Приезжай в Москву следующим летом, хорошо?
- Я постараюсь. Пока.
- Пока.
Хорошо дереву. Оно просто не знает, что весной можно - не зацвести. Хотя и оно испытало однажды такую боль - позавчера, когда утром долгого и холодного дня обрубили ветки у чахлой аллеи тополей по другую сторону автострады. Они кричали весь день, весь день до вечера, а наутро двое из них не проснулись.
Но дерево тоже не знает о том, что любовь вечна. Оно просто живет, оно перегоняет соки в семена и ему хорошо - оно чувствует, как семена растут и зреют и скоро начнут отрываться с веток.
И еще оно не знает, что умирает.
Героиня начала писать роман. С одной стороны - чтобы подзаработать. С другой - чтобы развлечься, ибо писать дамский роман было ужасно весело. Роман назывался "Убить насмерть".
Она сидела за пишущей машинкой и часами трепалась с подругой, вызвавшейся быть соавторшей.
- Мы договорились! Он будет брюнет!
- Нет, блондин! Брюнеты - это не модно!
- Тогда глаза у него будут серые, а не голубые, как ты любишь!
- Ладно-ладно. Но пальцы - длинные и тонкие, да?
- Ну разумеется! Наш герой просто обязан славиться красотою рук!
- А кто он хоть будет?
- Офицер, разумеется!!! Семилистника!
- Это что, будет роман из современной жизни? И не про времена освоения? И не про Гражданские войны?
- Из современной, разумеется! Это модно. Он будет спасать героиню. Ее похитят злобные...
- Фи.
- А потом они окажутся совсем не такими злобными!!!
Еще бы я знала, что такое этот "Семилистник". Эмблема - семь разноцветных листочков, растущих из черного кружочка. Семь добродетелей на страже мира и спокойствия. Семь поверженных грехов. Семь признаков рода людского: чистота помыслов, чистота телесная, чистота сердца, чистота от гнусной волшбы одних и чистота от машинной безупречности других, чистота служения Республике людей, чистая радость победы.
Ментовка местная, попросту-то. Серые братья, хоть и разноцветные все. Он-то - из них ведь, из Ордена.
Дошла, положительные менты глючатся.
А ведь положительный. Квадратная челюсть, большие руки (это не субтильный герой романа). Излучает железобетонную уверенность в своей правоте - и ведь, как правило, оказывается правым. Силовик, однако.
Только вот - ненавидит ведь этих, полупрозрачных, всеми фибрами. И переубедить его нельзя никак и ничем - нечисть есть нечисть и ее давить. Аргументы не действуют.
Почему он кажется мне хорошим при всей его кошмарной упертости?
Может потому, что мультики любит?
"Мы живем в мультфильме. В анимешном сериале. Все совпадает - простые и преувеличенные эмоции, несколько сюжетных линий... Это мультик. Чужаки, Машины... неправдоподобный мир. Такого не должно быть! - Ты живешь в этом мире. Как это не должно? - Не должно. Я охотился на них ночами - три года. Они невыносимы. Я дрался с ними. И еще дерево это... - Какое дерево? - Ну на площади: дерево стоит, никогда не замечала? Перед мэрией? Я его в детстве боялся. - Почему? - Мне всегда казалось что оно... живое. И старое очень... всех помнит. Бррр... - А мне оно нравилось всегда. Пахнет весной хорошо. - Пахнет - да. Но оно древнее... чужое совсем:, - Решилась положить руку на руку. - Не понимаю... - И не надо".
Осень наступала стремительно и жутковато. Сюжет застопорился. Ночные разговоры таксистов были интересней - ежедневное шоу. После ночной смены мы уезжали на такси, через подсвеченный разными цветами центр и слушали их переговоры:
- Первый, первый, ты где?
- Татьян, куда ехать-то?
- К Вымпелкому заказ.
- Йееехх, прокачу!
- Первый, первый, ты где?
(Тверская, горящая огнями вывесок и безлюдная)
- Татьян, я у арки этой гребаной. Пусть выходят что ли.
- Кто на Марьино? Ребят, кому ближе всего - на Марьино через полчаса?
- Не выходит никто... я уже тут десять минут торчу.
- (с тоской) Первый, первый, ты заснул? Кто на Марьино? Вась, тебе с Орехово?
(Грандиозный ночной Кремль, не темно-красный как днем, а розовый - большая красивая игрушка)
- Не, не поеду, я уже не там...
- Первый!
- А? Я тут, Танюш...
(Наконец родное шоссе)
- Ты спал что ли, первый?
- Не, ну Танюш, ну ты чего?
- Короче, я отсюда нафиг поехал, нету тут никого...