Аннотация: Если соединить два страха, то удастся справиться со обоими.
Я работала на военном заводе, чтобы раньше уйти на пенсию, в сорок пять лет. Сперва просеивала гексоген, отделяла мелкие белые зерна от крупных. Они были твердые, без запаха, и выглядели обыденно, как кусочки мела. Затем отбирала бракованные гильзы, раскладывая их по десять штук на ладони.
Гексоген я просеивала без респиратора, потому что и так дышать было тяжело. Иногда надевала, перед проверками, чтобы не отстранили за несоблюдение инструкций. Проверяющие твердили, что это опасно: "Печень посадишь". "Да, что вы! Вот ведь он - просто порошок. И так дышать нечем". Температура в цехах стабильно высокая, соблюдение технологии производства. Передо мной поставили эксперимент: смочили розовую промокашку водой и положили рядом с моими ситами. Через полтора часа бумага стала белой. Тогда защитную повязку я начала надевать чаще. Но от обыденного легкомыслия не предостерегало даже то, что несколько раз от отравлений и самовозгорания гибли или становились инвалидами мои знакомые. Одну женщину с разорванной шеей не успели довезти до реанимации, а у моей приятельницы Маши Колчановой покалечило дочку, изранило грудь, руки и лицо.
Тротил мне нравился намного меньше. Ядовито желтого цвета, он надолго въедался под кожу россыпью некрасивых точек. Говорили, что у беременных женщин, работающих с тротилом, рождаются желтые дети.
Когда меня перевели на участок для отбора бракованных гильз, мне полагалось брать на рабочее место пластиковую посуду с техническим маслом, чтобы нейтрализовать заряд в поврежденных патронах. Иногда я так и поступала. Но довольно часто приходилось с треснувшим патроном в руке ходить в подсобку. Десять грамм в тротиловом эквиваленте. Это было не смертельно: оторвет кисть, контузит, выбьет глаза. Только ладонь потела, и сердце ухало как всполошенная сова.
Когда становилось страшно, я думала, что вот еще три года, и можно будет спокойно жить на пенсию, радоваться детям, а потом возможно и внукам.
Сорок пять мне исполнилось в девяносто втором году. Военный завод работал уже не с тем размахом, объемы производства сильно сократились, но, тем не менее, через два месяца после моего увольнения произошло сильнейшее возгорание, рухнули перегородки между цехами, и вся смена полегла на месте.
В той смене работала моя лучшая подруга Галка, ей оставалось до пенсии несколько недель. Мы вместе мечтали, как будем сидеть дома, помогать детям. Ее внучка - потешная девочка. Называет меня тетя Людочка. Иногда я беру ее с собой на прогулку, потому что своих внуков у меня пока нет.
Моя мечта о пенсии также осталась мечтой. Кризисные девяностые. Надо было выживать. Муж потерял работу, дети еще учились, и я устроилась работать в универсальный продуктовый магазин продавцом.
Хозяйка магазина Нина Васильевна - также "депутатша" местного Законодательного собрания. Очень набожная тетка, стучит лбом об пол в Троицкой церкви, и про нее говорят, что видели отпечаток деревянной доски под выбеленной челкой. Еще она помогала детскому дому, а одной из продавщиц, восемнадцатилетней девочке - сироте подарила серебряный крестик: "На, Юля, носи". И Юля стала известна на весь универсам. Все приходили посмотреть на барский подарок.
Еще Васильевна любит устанавливать правила. Ей удается то, что не получалось у инженерного состава на военном заводе: заставить всех беспрекословно подчиняться. Нельзя ходить пить чай вдвоем, только по одиночке, нельзя разговаривать на рабочем месте, нельзя снимать бейджики и форменную одежду, нельзя класть руки в карманы, нельзя смотреть в окно, нельзя отлучаться в туалет чаще, чем раз в два часа. За каждую провинность установлены ранжированные штрафы. В отпуск никто не ходит, а работают по четырнадцать часов в сутки, неделю через неделю, сквозной график без выходных и праздников. Еще хозяйка обладает мощным голосом и любит обработать им нерадивых продавщиц и кассиров. Когда Васильевна появляется в магазине у меня, также как при виде треснувшей гильзы, мокнут руки, и заходится сердце. Если бы эффект от ее воплей исчислялся в тротиловом эквиваленте, то он бы тянул грамм на пятьдесят за железной перегородкой. Тяжелая контузия и шок обеспечены.
Просыпаясь утром от страшного сна в холодном поту, я часто не могу вспомнить, что мне точно приснилось. Одно из двух: либо я иду в подсобку за маслом, держа в руке дырявую гильзу, из которой сочится белый порошок, либо в торговый зал входит Нина Васильевна проверять срок годности молочных продуктов.
Однажды встретившись на улице с Машей Колчановой, подругой по оружейному цеху, я попросила ее принести мне тен, чтобы потравить... нет, не крыс... и не мужа, - Нину Васильевну, обеспечить ей нечаянную встречу с милосердным богом. То, что бог к ней добр, очевидно.
Нет, я не клевещу на господа, я верующий человек, и машину мы с мужем ездили освещать в церквушку на горе. Нам сказали, что там меньше берут. Действительно дешевле, всего тысяча, только кресла святой водой нам залили так, что сидеть пришлось на брезентовой подкладке почти неделю.
У Васильевны личные связи с богом налажены куда надежнее моего. Впрочем, и я ведь после десятилетия работы с взрывчаткой хожу с двумя руками и гладкой мордой. Только с каждым годом мне становится страшнее, когда я представляю себе, чем бы могло закончиться мое обывательское обращение с взрывчатыми веществами. И с каждым днем я все больше трясусь, когда хозяйка делает свой обход...
Один плюс один: сложить два ведущих страха в моей жизни и избавиться от обоих. Пожалуй, именно такая мысль пришла ко мне в голову.
Вынести тен из цеха - детская задачка. Тщательный обыск устраивают рабочим только тогда, когда ловят кого-то на выносе литра спирта или свертка с марлей. В остальное время достаточно слегка приоткрыть сумку, забрать свой пропуск у вахтера и с карманами, набитыми взрывчаткой, спокойно ехать домой.
Маша Колчанова принесла мне пакетик с теном на следующий же день. Это была суббота, и она пришла ко мне прямо в магазин. Я спрятала пакет под прилавок и угостила Машу пирожками с мясом. Поболтать с ней о том, как она вынесла взрывчатку, не удалось. А пирожки очень вкусные, я сама беру их для своей семьи, нам их поставляют из ресторана на втором этаже. Маша повезла пирожки дочке в больницу, девочке сделали очередную пластическую операцию и только что разрешили есть твердую пищу.
Теперь под моим прилавком лежит тен. Я больше не боюсь Нины Васильевны. Когда она подходит ко мне на расстояние пяти шагов, я нащупываю свой бумажный сверток и чувствую, что с нами бог, до которого она когда-нибудь достучится.