Перед тем, как принять осознанное решение покорить умы и выжечь на чужих сердцах пару сотен отметин своим раскаленным глаголом, он имел несчастье получить довольно разнообразное, пусть и весьма фрагментарное, образование и слишком хорошо научиться думать - ровно до той грани, когда мысли еще переводились на естественный язык, но уже с трудом.
Обосновался он, чем уже никого не удивить, в сети: других путей просто не было. Для одних он опоздал родиться, другие прошли мимо в года учебы, третьи источали неприятный запах... Словом, он принял единственно правильное решение и принялся за дело.
Конечно, как чрезмерно вдумчивый человек, он не мог позволить тексту литься из себя, как вода из крана, пусть даже строго заданного напора, температуры и химического состава. Не хотел он и обтачивать ледяную глыбу, стесывая все лишнее - ему мечталось, чтобы этого лишнего не было совсем. Изначально. Ни строчки. Поэтому он вооружался первым словом - и нанизывал, плел, ковал, лепил всевозможные причудливые формы.
Начал он, для тренировки, с тарана, который выделил за то, что он проламывается всюду и ему невозможно отказать. Нагромоздил резкого, смелого, ехидного, крепко спаял плавкой, хотя и железной логикой, крякнул от натуги, попытавшись взвесить плод своего труда на ладони, и на одном дыхании метнул вперед.
Таран, конечно, пробил пару дверей - друзья, знакомые, пестрая стайка любителей красного словца, - и остался лежать. Никто не поднял его и не понес дальше - слишком уж тяжело, да и металл, пожалуй, не самого лучшего качества.
Следом словоплет освоил ремесло стеклодува и разродился системой линз, преломляющих свет, пока он не выстрелит точно в цель - где бы эта цель ни находилась. По предварительным прикидкам, текст мог разлететься примерно по сотне тысяч разных маршрутов: десять начальных точек, которые наверняка прочтут, и примерно по столько же ответвлений на каждом шаге: так делил он в своей голове человеческие реакции - которые, как известно каждому, кто отошел от теории и хоть немного пожил, одновременно и куда разнообразнее, и куда одинаковее. Из ста тысяч маршрутов на самом деле возникло примерно полсотни - и затухло где-то к десятому привалу: верблюд ногу подвернул, припасы кончились, зеркало треснуло, в конце-то концов. Огненные клейма на сердцах появляться откровенно не спешили, хотя человек пять и дали себе труд отыскать первоисточник и написать ему, чтобы не опускал руки - никогда-никогда-никогда.
Мастер пера не сдавался: ковал цепи, кидал лассо, выпускал ядовитые газы и оставлял маленькие, незаметные надписи на полях великих книг. Иногда сети возвращались с добычей, иногда веревка наматывалась вокруг его же шеи и утягивала за собой в неизведанную реальную жизнь, иногда камень падал в воду и попросту тонул. Неизвестно, победил в борьбе лебедь, рак или щука - а может, так и прошла его жизнь между буквами на клавиатуре. Быть может, потом, через много лет, его плетения раскопал какой-нибудь коллекционер и спрятал себе под замок, а то - в школьную программу включил. История умалчивает. Историю пишут - и плетут - совсем не те, кого интересует теория струн человеческой души.