Где шум проносящихся по дорогам машин? Где скрежет и шуршание мусора под ногами?
Почему не видно облупленных боков домов, чье престарелое убожество скрывает ночь?
Куда исчезли крики подвыпившей гопоты на раздолбанной детской площадке, огражденной символически разваленным забором?
Где бетонные блоки, о которые можно опереться ослабшему телу? А лужи, оставленные недавним дождем, что промочили тапки насквозь и оставили кайму на штанинах?
Куда пропал затхлый и мокрый запах улицы?
В ушах лишь шум крови и давящее гудение, взрывающееся оглушительным треском и шипением.
Глаза слепят искры и всполохи алого.
Марево вокруг звенит, проникая в нос и рот, оставляя осадок горечи на языке. Проникает с дымом в легкие и разносится через кровь, ослабляя почти неконтролируемое агонизирующим сознанием тело.
Дым по телу, наркота по венам.
Копоть.
Гарь.
Жара.
Огонь жадно облизывает легкую одежду.
Глаза разъедает дым.
Ноздри забил запах сгоревшей травы, паленой плоти и синтетики.
Подошвы кроссовок липнут к твердой земле, как намазанные клеем.
Ноги переставлять все тяжелее, мозг с трудом отодвигает галлюцинации на задний фон, посылая импульсы по телу.
А в голове бьется лишь одна мысль:
"Этого нет!"
Нет ни бескрайнего простора, ни сумасшедшего огня, что пожирая траву и растительность, проворно слизывая их, "выдыхает" клубы грязного, разъедающего легкие, дыма.
Это все яд, отравивший мозг. Он издевается над истерзанным сознанием.
Тупая боль в висках, сил не осталось. Эта иллюзия не отпустит, раз запустив свою колючую проволоку в разум.
Бесполезно двигаться, легче упасть так, чтобы вышибло воздух из легких и, подавившись хриплым "блять", закрыть глаза, накрыв влажными теплыми ладонями пылающие, как при температуре, веки. Пускай огонь накрывает тело одеялом, палит скручивающиеся волоски на внешней стороне ладоней, покалывает кожу. Душно, нечем дышать, на грудь будто большой камень пристроили. И даже там, в темноте, окружившей со всех сторон, он видел безумную пляску чудовищных образов. Ничего, не впервой, главное, что рюкзак под спиной.
"Осталось лишь избавиться от последствий вредного синтетика, который бонусом подкинул барыга. Кто ж знал, что эта дрянь химическая окажется настолько сильной?.. Да и торгаш был проверенный, не должен был западло устраивать, не предупредив. Ничего, с ним еще перетрем, кровавыми соплями умоется"
Именно из-за отсутствия галюнов он и любит дурь.
Слишком страшные иллюзии существуют, рожденные воспаленным мозгом. Раскрепощенный, он вываливает на человека то теневое дерьмо, от которого тот пытается спрятаться всю свою жизнь.
Но даже самые страшные картины подсознания не способны убить. Надо лишь выждать, пока прекратит свою деятельность порошок в крови.
Когда проснется, эта дрянь перестанет давить на мозг и он доползет, наконец, до дома.
"Вот уж не думал, что одним из моих страхов является боязнь огромного количества огня и скачущих в нем расплывчатых, скрывающихся за снопами искр, силуэтов...
Хоть бы, пока я валяюсь в бессознанке, скорее всего, у стены в одной из подворотен, мусора, суки, не приняли или алкаш какой не набрел на честного студера... "
Духи Ильфорнэ рычали и метались перед шаманом, воплощенные в ало-синем дыму курильниц. Не говорили, а кричали, не давали советов - угрожали. Их контрастные вопли, взрывающие разум чтимого Шхалу, однако, кроме него не слышал никто. Тем более, представители племени, поднявшие тревогу из-за внезапно вспыхнувшего в Степи бешеного пожара, огонь которого распространялся чересчур быстро для обыкновенного пламени или даже вызванного магией.
Это было ничем иным, как предупреждением Богов. И духи, паря под потолком шатра, свиваясь в ало-сапфировые столбы, разрозненно восклицали, перекрывая голоса друг друга:
"УБИЛИ!!! Как посмели...ОН ПРИДЕТ...Бога... Возмездие...дым... ДОРОГОЙ ДЫМА! месть убийцам - палач в пути...ОН НИКОГО НЕ МИНЁТ...ответ на старые грехи..."
Бесполезно Шхалу задавал вопросы, обагряя деревянные бусины тхо в кровь тринадцати собратьев своих, и призывал успокоение на разбушевавшихся, тающих и вновь возникающих Предков.
Почему горит Степь-Прародительница, что за сила сгустила тучи над свободным краем?
И кто придет?
Камлания отнимали все больше сил, ноги устали выплясывать замысловатые па, а воздух в палатке стал настолько тяжелым, что по лицу Посредника Племени и Предков, скрытому под тяжелой костяной маской, крупными каплями катился пот.
Духи, слушая ставшее отрывистым дыхание Шхалу, лишь ответили:
"Пришло время детям платить за грехи отцов! Камлай шаман, пройдут две луны - камлай!"
***
"Учитель?"
"Что?"
"А что это значит - "убить Бога"? Богов же нет, да если бы и были, как их убить?"
"Рано тебе еще это знать"
"Ну а все-таки?"
"Зачем тебе это?"
"Как я могу зваться Вашим учеником, не зная такой вещи? Надо мной скоро потешаться будут"
"Ладно, хитрец, слушай. Все пошло от магов..."
"Кто бы сомневался... эти прохиндеи!"
"Не перебивай! Это сейчас к магам такое отношение, а тогда их почитали, перед ними преклонялись. Но амбиции у них были намного больше, чем у всех королей и императоров вместе взятых. Да и возможностей у них было больше. В итоге, поделив мир материальный, они замахнулись на мир ментальный. Описать эту реальность невозможно, скажу только, что именно там находится энергия, которая несется по "венам и артериям" мира, питая его. И еще там было что-то, узнав о чем, маги чуть не поубивали друг друга и стали еще активнее порываться в Реальность"
"И что же это было?"
"Откуда ж мне знать? Поговаривал мой учитель, будто это были пути в иные миры. Тысячи путей!.. Ладно, о чем это я?"
"Маги узнали о ценности..."
"Верно. И они совершили три непростительные вещи: принесли в жертву по сотне маленьких мальчиков и девочек, которым не исполнилось и семи лет, напитываясь энергией и делая "брешь" между слоями реальностей. Нанесли непоправимый вред миру, начав обильно выкачивать на свои прихоти энергию, что должна была питать мир, когда уже попали в Реальность. И третье - они убили Танцующего"
"Танцующего?"
"Да. Сущность, что защищала и направляла энергию Реальности в нужное русло. Когда он был жив, мир наш был похож на сказку, ухоженный, как сад под присмотром внимательного и расторопного садовника"
"А после его смерти?"
"После этого, как казалось, все было нормально. Маги добились многого, но того, чего так жаждали, найти не могли. Потому и корежили Реальность, не понимая, что уничтожают родной мир. Он постепенно менялся, переходя из гармонии в хаос. Люди, под влиянием изменений, тоже становились иными - более грубыми, злыми, непримиримыми. В итоге, своего маги добились - но к тому времени им это уже никак не могло помочь. Многие из них, попав под странное влияние изменившихся потоков энергии, превратились в монстров. Почти все они пытались покончить с собой, но никому не удалось"
"А почему магов стали ненавидеть?"
"Они сделали мир таким, каким мы видим его сейчас. Их манипуляции подействовали не только на неодушевленные материи, но и на людей, нелюдей и зверей. Это все и называется - "убить Бога". И за это полагается страшное возмездие"
"Какое?"
"Как мне рассказывали Мудрые, Бог Смерти и Войны посылает в мир Палача. И "за грехи отцов ответят дети". Убийство Бога - это проклятие через века. Как чистить лук, срывая слой за слоем, чувствуя, как глазам становится все хуже. А под конец не уйдет никто. Любого, кого посчитает виновным, Палач может уничтожить. Всяк, попавшийся на его пути, будет осужден"
"Немного жутко... Теперь меня не удивляет то, что на магов так взъелись"
Его нашли на рассвете. Обгоревшего представителя расы людей, лежавшего на черных остовах растений в середине отгоревшего пожара, чьи умирающие пламенные язычки прибивал к земле холодный дождь, стылыми каплями украшающий пепелище.
Неподвижный, но чуть слышно дышащий. Не реагирующий на пинки и крики воинов, посланных на определение нанесенного огнем ущерба. Стояли Гранцы над телом не дольше двух криков песчаной волчицы, что из ближайшей скальной пещеры проклинала Небо за унесенное Божьей карой потомство.
Перекинувшись парой фраз на рычащем языке, основной отряд продолжил путь дальше в Степь, оставив одного воина, чтобы тот перетащил находку в Стан.
Одетый в доспехи, с шлемом, закрывающим лицо, высокий мужчина, пророкотав что-то тихо сам себе, небрежно схватил человека за оголенную сгоревшими штанинами лодыжку и потянул за собой, оставляя на земле черный смазанный след пепла и рассыпающихся с шуршанием трав.
Дым
Голова у него разваливалась на части, стремясь оставить мозги некрасивой размазней на земле. Запах гари и паленой плоти плотно забил ноздри, поселился на распухшем пульсирующем языке и покрытом язвочками нёбе. Тело, скованное и ослабевшее, словно покрылось коркой затвердевшей глины. Кожу неприятно стянуло, как бывает после пары суток без сна и воды. Непривычно чистый, не замутненный дурью разум обостренно и давяще реагировал на окружающий мир сквозь рвущую голову боль.
Где-то высоко пронзительно кричали птицы, завывал причудливо ветер, будто неумелый флейтист осторожно пробовал просвиристеть свою мелодию. Сырость пропитала одежду, неприятно холодя тело. Вытягивала остатки тепла стылая влажная земля.
Странное пронзительное чувство стянуло невидимые нити в солнечном сплетении. Смутное необъяснимое беспокойство заставило распахнуть глаза.
"Такое чистое небо..."
Но воздух пропитан приковывающими к земле запахами пожара и кострового дыма, делая чистую синь такой недосягаемой. Точнее, гарью тянет от него, а костры совсем рядом, фоном в ушах раздается их треск, отдаваясь давлением в затылке. Режет глаза, прикрытые опухшими веками, как от порывистого ветра, дующего прямо в лицо. Горло изнутри абсолютно сухое, кислая вязкая слюна приносит лишь жжение и покалывание, комком застревая в гортани. Сердце набатом грохочет в ушах, гоняя кровь по пульсирующим артериям, рождая боль в локтях, спине и бедрах.
Чувствуя, как щелкают шейные позвонки, парень оглядел себя, подрагивая от холода.
"Вот уж красавец-погорелец..."
Одежда, щедро одаренная вниманием огня, превратилась в почерневшие тряпки, еле прикрывающие самое драгоценное. Открытые участки кожи были не чище приснопамятных одежек. Ент подумал было, что тело покрыто ожогами, но отсутствие боли и нечувствительности отправило это предположение в небытие.
Закончив неутешительную инспекцию своего внешнего вида, парень решил посмотреть по сторонам. И, только сфокусировав взгляд на том, что его окружало, сразу же попытался вскочить на ноги. Но застывшие и одеревеневшие за ночь мышцы отказали даже в такой элементарной манипуляции, отбросив Ента в исходное положение.
Боль прострелила лопатки и позвоночник, в глазах потемнело.
"Что за?.."
Не дожидаясь, пока картинка окружающего мира восстановится, парень зажмурился и закрыл глаза ладонями. Еле шевелились потрескавшиеся губы, беззвучно отсчитывая: "Один, два...".
Когда счет дошел до двадцати, Ент, убрав ладони, резко распахнул глаза.
Но нет. Остатки наркотического безумия не рассыпались, не испарились, обнажая реальность, притаившуюся на изнанке.
Иллюзия реальна. Реальна утоптанная мокрая трава, чистое голубое небо над головой и раскинувшиеся вокруг шатры без каких-либо видимых входов и выходов - сплошные нагромождения серо-коричневых шкур разного качества выделки с зигзагами орнамента, геометрических фигур и странных значков, похожих на руны. Хоть Ент и довольно смутно представлял, как должны выглядеть эти самые руны, у него не возникло никаких сомнений в том, что это именно они. Нанесенные краской густого красного цвета, они вызывали интуитивные ассоциации со схематичными наскальными рисунками. Только последние призваны изображать быт людей, а эти изображения предназначены для иного. Возможно, своеобразная защита местных аборигенов.
Все это разглядывать из положения лежа было не очень удобно, и потому парень медленно и вдумчиво сел, стараясь не делать резких движений, чтобы не причинить лишней боли своему телу. Приняв относительно вертикальное положение, он посмотрел на свои ноги: все в грязи, золе и копоти, с отпечатками чьей-то немаленькой руки на одной лодыжке и железной колодкой с отходящей от нее цепью на другой.
Ураганом сменились недоумение, понимание и пробирающий намного глубже, чем холод, страх. Все-таки, увесистый кусок тускло блестящего металла, призванный ограничивать свободу передвижения, не вселял спокойствия. Лишь где-то в глубине души парня робко вспыхнул огонек неуверенной злости, дрожащий на ветру плохих предчувствий и грозящийся в любой момент бездарно потухнуть.
Нахмурившись, он ухватился за холодные толстые звенья окоченевшими пальцами и стал дергать, крича во всю силу прокуренных легких:
- Э, вы не охерели там? СВОБОДУ ПОПУГАЯМ!!! Я БУДУ ЖАЛОВАТЬСЯ В АССОЦИАЦИЮ ПО ЗАЩИТЕ ПРАВ ЖИВОТНЫХ!!! Хотя, я не животное... вроде бы, - Ент ненадолго задумался, прекратив дергать неподдающиеся оковы, - а, ну и кот мартовский с ним! Нет, ну что за свинство?! ОСТАНОВИТЕ ЗЕМЛЮ - Я СОЙДУ!!!
И, понимая всю тщетность своих шевелений, еще несколько раз со всей силы дернул широкую косицу металла, уползающую куда-то за высокие шатры. Потом еще раз.
И, к его удивлению, она поддалась, с тихим влажным звоном проползла по земле, полукругом укладываясь у ноги.
Лишь на миг парень почувствовал что-то неладное, иглами проколовшее легкие, а потом, закусив слабо кровоточащую саднящую губу, стал быстро тянуть цепь на себя, чувствуя, как постепенно рассеивается боль в разогревающихся мышцах рук.
Цепи спокойными змеиными кольцами свивались у его ноги. Вскоре этот процесс так увлек парня, что он даже не обратил внимания на гулкие шаги, приближающиеся со стороны наибольшего скопления юрт.
Опомнился он лишь тогда, когда солнце, что светило в лицо, закрыла внушительная тень, а оковы, звякнув, натянулись под углом вверх. Ощущение опасности пульсирующим комом собралось в животе, тело покрылось испариной. Чувствуя, как мелкий злостный ужас скребет когтями изнутри его тело, парень медленно поднял голову.
Как в грошовых триллерах и ужастиках, сначала он увидел ноги, обутые в сапоги из выделанной кожи и землистого цвета штаны. Потом пришел черед широкого пояса с железной накладкой в виде головы волка. При взгляде на ничем не прикрытый мощный торс, имеющий ярко-зеленый цвет и дополненный парой длинных шрамов, мускулистые руки, к предплечью одной из которых с помощью ремня крепился другой конец цепи, у Ента расширились глаза и ком застрял в горле, позволив вырваться лишь придушенному хрипу ужаса. Теперь дрожал он не только от холода.
Из-за солнца, светящего прямо в спину неизвестного широкоплечего громилы, лица его разглядеть было невозможно. Заметно было только, что черты резкие, широкие и грубые, но вполне себе человеческие. Волосы, белые даже с позиции парня и похожие на светящиеся по краям проволочки, были небрежно, коротко обкромсаны, открывая линии скул и лба. И все вроде бы не так уж и страшно...
Но, только увидев глаза этого мужчины, светящиеся золотым даже в тени, парень понял, что ничего хорошего ожидать не следует.
"Иллюзия поработила разум. Разве такое бывает?
Почему синтетик все еще действует? Что за паленую дрянь мне подкинули? Как от этого теперь избавиться?
Неужели я теперь еще долго буду видеть порождения воспаленного мозга?" - судорожные мысли метались в голове, приводя к совершенно неутешительным выводам. - "Не хочу...
Все, хватит. Пора бросать. Это уже слишком далеко зашло. Попробовал один раз, а дальше что? Изведу себя до того же состояния, что и торчки из подвала нашей многоэтажки? Пока разум будет кайфовать и существовать где-то в иных измерениях, волосы будут выпадать, зубы гнить, кости и ногти чернеть, а куски тела покрываться язвами и нарывами, а потом отваливаться?
А может...
Может, это уже происходит? Я разваливаюсь на куски, а больной мозг, отгораживая меня от боли посредством втянутого вчера порошка, подкидывает нереальные картинки, создавая неудобоваримые для разума ситуации?
Кто знает...
Лишь бы пережить.
Как понять, куда я попал и во что вляпался? Где нахожусь, и что происходит вокруг меня 'там', в реальном мире?
Вставшая сейчас во всей своей неприглядной уродливости проблема гораздо крупнее всего того, через что я проходил раньше. И от нее не спрятаться, как я прятал глаза с расширенными зрачками от заплаканной матери, встречающей меня на пороге нашей квартирки.
Объяснить происходящее и найти выход сложнее, чем придумать оправдание месячным прогулам универа, увольнению с очередного места работы и исчезновению заработанных денег.
А теперь что? Гнию, наверно, в какой-нибудь подворотне, обчищенный бомжами и наркотами.
А может, я умер?.."
Загрустить о собственной кончине Енту не дал тот самый зеленый глюк, что, склонившись над ним, низко прорычал что-то и, выхватив зазвеневшую цепь из ослабивших хватку пальцев, обернул ее вокруг шеи человека. Потом, сморщившись от запаха гари, поднял руки, сдавливая железом глотку парня и приподнимая его вслед за удавкой. Ватные подгибающиеся ноги не слушались, не могли помочь встать, дабы прекратить удушение.
Перед глазами человека вспыхнули ослепительные фейерверки, вытесняя предыдущие видения. Не имея возможности вдохнуть, он хрипел, судорожно хватаясь за звенья цепи пальцами, пытаясь ослабить натяжение. В голове его успела вспыхнуть молнией всего одна мысль:
"Если я еще не мертв, то сейчас точно склею ласты..."
Дергающиеся ноги и слабеющие руки теряли чувствительность, перед глазами черная мошкара "пожирала" радужные пятна, сменившие мир. В теле пульсировала каждая жилка, отчаянно перегоняя кровь - но все останавливалось на вздувшихся шейных артериях. Выше же вздулись вены, глаза с залитыми алым белками закатились и потеряли всякую осмысленность.
Покрытые сажей и грязью руки опали тряпками, перестав цепляться за удавку. Только полусогнутые ноги подрагивали, отплясывая неведомый танец. Лишь тогда зеленые руки разжались, отпуская цепи, и бессознательное тело грузно упало на подсыхающую землю.
Рыкнув, воин схватил парня за лодыжку и потащил в сторону самого большого шатра. Из его вершины выходил столб с развевающимся флагом из грубой, неровно оборванной на конце ткани. Ниже, на длинных шнурах, крепились свинцовые шарики и длинные тонкие палочки цилиндрической формы, сталкивающиеся и издающие звон различных тональностей при малейшем дуновении ветра.
***
Вождь степного племени воинов-Гранцев сидел в принадлежащем ему шатре, глядя бездумно на расстеленную на ковре карту, сделанную из хорошо выделанной кожи бахло. В зеленых пальцах была зажата кисть с венчиком из шерсти тех же бахло, окрашенная в красную смесь, которой вождь отмечал зоны Степи, которые умертвил пожар, сделав непригодными для выпаса и кочевья. Гранцы не селяне, животноводством занимаются только ради обеспечения ненасытной орды мясом и холхо, но и для них мертвая земля теперь будет большой проблемой.
Однако сейчас мысли Вождя были не о сгоревших травах и погибшей дичи, и даже не о прокорме своего племени. Ему не давала покоя мысль о Шхалу, который по непонятным причинам, которые шаман отказался назвать, своей властью над Гранцами запретил сразу же исполнить ритуал Очищения, дабы умилостивить пострадавшую Степь.
Ветер приносил в кайан соринки, что, танцуя в лучах солнца, заглядывающего в шатер через вырез в потолке, опускались на устилающие утоптанную землю ковры и циновки. На сундуки, оружейную стойку, укрепленные на болванке массивные доспехи из зачарованных костей Пустынного Дракона и карту Великой Степи-матери, значительную часть богатых земель которой сегодня отгородила красная линия. Теперь эти земли прокляты и не будет народу Айваль-Дар близ них покоя и удачи. Как только Шхалу закончит чудить и найденного на пепелище человека все-таки убьют в угоду Степи, Гранцы снимутся с этого участка, находящегося на юге Дар и начнут продвижение к северу, ближе к середине мира, предупреждая остальные племена о новой, только зародившейся Пустоши.
Желтые глаза бездумно скользили по карте. Черта середины мира, Пески Тола, Большая Пропасть - разлом в земле, разделивший неровной чертой Дар и остальной мир. Великая Мать, лапой арго протянувшаяся к нижнему краю мира. И на этой лапе присутствовала зараза. И речь не о маленьком человеческом поселении пиратов, работорговцев и контрабандистов, что внаглую заняли один из "пальцев" на "лапе" Степи. Дело было в закрашенной черным местности, что разделяла это поселение и земли Детей Степи, что занимала почти десятую от всей Дар. Территория на несколько тысяч бросков камня, когда-то проклятая, а на сегодняшний день смертельно опасная для всех, даже для Айваль-Дар. И вот теперь на территории Степи появилась новая плешь.
Как только отгорел сам собой потухший пожар, воины, оставшиеся в Стане, стали готовиться к ритуалу Очищения. Десятки лож для курильниц были готовы принять железные сферы, источающие дым, стирающий грани Времен, дарующий возможность Степи разговаривать со своими Детьми. Также, десятки здоровых крепких бахло отобрали для того, чтобы их кровь ушла в землю на границе пожара, дабы зараза, что зародится на теле Дар, не пошла дальше очерченной границы, а солнце не исчезло с просторов Великой Матери.
Все было готово, и только Шхалу отодвинул проведение ритуала на две луны, сказав, что так пожелали Духи Ильфорнэ. А против Предков не смеет выступить ни один Гранц, чем, как подозревал Вождь, и воспользовался шаман из каких-то своих соображений.
В целом, Ирдхай - так его назвал отец, бывший Вождем до него - с самого своего принятия доспехов и посоха Отца Гранцев, всегда отрицательно относился к шаману, так что это полностью объясняло снедающую его досаду и тихо капающую ядом в каменную чашу спокойствия злость.
Да что там, Шхалу раздражал Ирдхая еще с юношества. Всего на цикл старше, низкорослый и хлипкий, но до зубового скрежета гордый и снисходительный. Отличающийся от воинов темной, цвета болота, кожей и каплевидными наростами на висках и щеках, выдающими его предрасположенность к стезе Посредника. Сколько раз он доводил молодого тогда Гранца до края терпения своим нежеланием соглашаться с его мнением и подчиняться приказам. А когда Отец вступил на путь Вождя, то принявший посох своего наставника Шхалу совершил самое главное преступление, от последствий которого его уберегли от смерти сами Ильфорнэ, сделав неприкосновенным для Гранцев.
Шаман отказался отдать свою кровь Вождю, когда тот выбрал его на роль своего рухрэ, что во все времена считалось невероятной честью для любого Гранца. Проще же говоря, вошедший в зрелость юный Айваль-Дар должен был познать удовольствие обладания. И для этого выбрал своего врага. А после довольно грубого отказа и последовавших за ним проблем, Ирдхай поклялся перед Степью и Гранцами, что найдет способ уничтожить Шхалу, тот же, в свою очередь, пользуясь неприкосновенностью, душевно посоветовал молодому Вождю опробовать свою мужскую мощь и покровительственность на бахло, так как это более подходящие кандидатуры. С того момента прошло больше двух десятков циклов, а Шхалу и Ирдхай продолжали существовать спина к спине, сохраняя вооруженный нейтралитет и, при малейшем разветвлении во мнениях, хватаясь за свои боевые посохи в великой ярости.
Стоит заметить, что Дети Степи были единственной расой, практикующей отношения среди представителей одного пола. Не любовь - такого слова не существовало для воинов Дар, а именно отношения. Так как женщин Айваль-Дар воспринимают только как продолжательниц рода и живут они отдельным объединенным оседлым станом, в который каждый воин, по прошествии семи циклов от собственного рождения, должен наведываться четыре раза в смену времен.
Вождь, продолжая прожигать карту теперь уже далеко не безразличным взглядом, задумчиво почесал костяной нарост на подбородке. Скоро вернутся воины и скажут точно, где заканчивается новая проклятая Пустошь. Гранцы, отряженные на наблюдение за скотом, отгонят стада дальше, к середине лапы Дар. Все остальные, что останутся для проведения ритуального боя, жертвоприношения и воскурения трав, стирающих границы между мирами, преданные именно Вождю Гранцы, что не убоятся баек шамана.
И, по истечении двух дней, даже если Шхалу и будет категорически против умерщвления человека во славу Степи, Ирдхай найдет способ подорвать авторитет старого врага и исполнить задуманное. Слишком долго тот смел противиться власти Отца, даже не глядя на то, что в иных племенах Посредники Духов всегда стараются умаслить своих Повелителей. Ведь в ином случае им быстро находят замену. И именно среди Гранцев Вожди издревле стоят рука об руку с шаманами. И причины подобного изменения на сегодняшний день помнят лишь последние. А делиться знаниями Посредники никогда не торопятся. Даже если их заставляют ходить по раскаленному докрасна металлу и разрушенным угодьям кровавых трошти.
Приглушенный шкурами, но явно приближающийся к шатру, шум снаружи, будто кто-то идет и что-то волоком тащит за собой, заставил Вождя отвлечься от своих размеренных размышлений и построения планов.
Вождь только и успел, что отложить кисть в специальный футляр, вырезанный из цельного куска красной древесины, да, встав, подвесить карту на осевой столб, врытый в землю в середине шатра и поддерживающий всю сложную и громоздкую конструкцию.
Пришедший откинул шкуру бахло, впуская в кайан свет разгоревшегося Холо, бросив тень на украшенные ритмично повторяющимся орнаментом ковры и зашел внутрь, привнося диссонанс молодой злости в обитель, что за долгие годы пропиталась бессмертной, бесконечно старой мудростью вождей. Повернувшись к соплеменнику, Вождь, склонив голову набок, поинтересовался:
- Что случилось, сын? - голос его был силен и ровен - Вождь всегда чувствовал, как в присутствии Гранцев на него снисходит посланное Великой Матерью спокойствие и уравновешенность. Перед его воинами он не Айваль-Дар, с эмоциями и желаниями - он вождь, отец и судья для всех.
И особенно для собственных сыновей, коих у вождя было больше дюжины.
Высокий воин-Гранц, лишь на ладонь уступающий отцу в росте, зазвенев цепью на предплечье, затянул в шатер, а потом и поднял за ноги свою ношу - покрытого черными разводами копоти, в почти сгоревшей одежде, человеческого черноволосого мужчину, распространяющего вокруг себя отвратительный запах гари и дыма. По его обмякшему телу было видно, что он без сознания, а окрашенные темным следы на шее, что через день проявятся ярким багрянцем синяков, указывали на причины беспамятства.
Подержав пленника подвешенным в воздухе вниз головой, Гранц недовольно рыкнул:
- Кто это такой и почему, только улегшись спать после ночного дозора, я просыпаюсь с цепью на руке от того, что за нее дергает это?! - не меняя позы, Вождь задал свой встречный вопрос:
- Понимаешь ли ты, что неправильное построение лишает твой вопрос смысла?
Раздосадовано дернув плечом, воин опустил человека на циновку и переспросил:
- Тогда, кто этот шаржа и как появился в самой недоступной точке Степи? И почему его приковали именно ко мне?
Вождь довольно кивнул и, подогнув ноги, сел на ковер, жестом приказав отпрыску поступить так же:
- Этого человека нашли на пепелище. Не смотря на довольно жалкий внешний вид, он ничуть не пострадал от пламени ярости бога Войны. Это явный знак, его нам прислала сама Степь для совершения ритуала Очищения. А приковал его к тебе я для того, чтобы он никуда не убежал.
- А почему бы не провести ритуал сейчас, дождавшись, пока не вернуться Мриох и Ширцаш с отрядами?
- Я понимаю твое недоумение. Поверь, я сам не в восторге. Все дело в шамане. Это он сказал, чтобы мы выждали две луны, а потом все решится.
Гранц, дергая цепь прикованной рукой, удивленно посмотрел сначала на нежданный сюрприз Матери-Дар, а потом на отца:
- То есть, его могут и не сделать главным подношением Степи?
- Именно так. Судьба Шаршад-кой-Хоу зависит от решения шамана, но, даже при отрицательном ответе, я все равно использую его в ритуале, так что вопрос лишь в том, как умрет человек. Великой смертью доблестных в бою с Гранцем, как воин, которым никогда не был, или как жертвенный бахло, связанный и проткнутый ножом.
- Пойдешь против Чтимого?
- Всего лишь укажу ему его место. А пока, эти две луны Шаршад в полном твоем распоряжении. Я ничего от тебя не требую, дитя, просто проследи за тем, чтобы он не умер до ритуала.
Огромное "дитя" с перекатывающимися под зеленой кожей булыжниками мускул и шеей, равной в обхвате бедру беспамятного шаржа, кивнуло, и, встав, схватило пленника за ногу, направляясь к выходу из шатра.
- И постарайся больше не заходить в шатер, не стряхнув с себя уличную пыль, Куртаг. - воин, откинувший полог и вновь запустивший в кайан усиливающийся в своей яркости и жаре поток света, осветивший мечущиеся в воздухе соринки, беспристрастно кивнул:
- Как скажешь, отец. - ни в голосе, ни в глазах не было и намека на эмоции.
Когда молодой Гранц ушел, Вождь довольно улыбнулся, подумав:
"Когда придет мое время уходить в Пустоши, из него вырастет хороший Вождь, умеющий полностью скрывать свою резкую натуру".
***
Проснувшись под вечер, когда перед глазами стояла сплошная синяя пелена, разбавленная молочным пористым дымом, доносимым ветрами от костров, Ент понял сразу четыре вещи. Первая и самая болеобразующая - его кто-то долго и со вкусом таскал по песку и мелким камням, что стесали кожу на спине и плечах до мяса.
Второе - вся эта страсть засохла под палящим солнцем, и поврежденные места дергало так, будто он сгорел до костей и теперь у него кожа с мясом не просто слезают, а вздуваются волдырями и дерущими гнойниками.
Третье - что у него начинается лихорадка. Жар поселился в каждой клеточке тела. По ощущениям можно было сказать, что он в Аду. Только вот Ад периодически становился из огненного ледяным.
И четвертая - как ни парадоксально, теперь он был полностью уверен в том, что все вокруг происходящее не бред и он все-таки не умер, как бы не старалась та странная зеленокожая чупакабра.
Под сомнением была только реальность того существа, ведь говорят же, что некоторых после отката начинает "жаба душить", но сейчас парня это волновало меньше всего.
Ему было плохо. Все плыло перед глазами, от едких и сильных запахов тошнило, болела каждая мышца. Пульсировали вены, язык облизывал сухие потрескавшиеся губы. Ему хотелось пить. За пару глотков воды он был готов рассказать все известные ему тайны, и даже те, которых он не знал - готов был выдумать. Скребущиеся внутри горла песчинки жажды на пару с лихорадкой уничтожали всякое желание выкаблучиваться, и строить из себя непоколебимого стоика.
И, что самое ужасное в его положении, так это то, что вокруг него ходили живые существа. Он не знал, люди они или нет, но по лихорадочным наблюдениям выходило так, что дерьма и сострадания в них столько же, сколько и у людей. А это сто к одному.
Выцветший плывущий мир расцвечивали смазанные зеленые рожи, со всех сторон слышался смех, от которого дробились кости черепа и мозги превращались в фарш.
Его пинали под ребра, переворачивали носками сапог на раненую спину, радостно переговариваясь при каждом стоне боли. Обратно клали на живот и втыкали в засохшую корку ран прутья и еще что-то железное. Что, парень понять не мог.
Влаги не хватило даже на пару скупых слез боли, воспаленные широко распахнутые глаза пытались хоть что-то уловить четко, но постепенно все заливало кровью, мир сменялся красной стеной, что билась в унисон с его сердцем. Он чувствовал - еще немного, и ничего больше не будет. Больше ничего.
Не желая глотать пыль, он закрыл рот, сдерживая стоны боли, разочаровывая совсем мелких зеленых уродов, желающих развлечься, самоутвердится и подняться в чужих глазах за счет бьющегося в лихорадке человека.
Он уже не видел света и темноты - красная корка запекшейся крови прочно сковала веки, а руки были безвольно растянуты на песке. Кто-то из развлекающихся, чьи однообразные травяного цвета морды слились в один неразборчивый калейдоскоп перед последним горячечным забытьем, шутя, перерезал ему сухожилия на локтевых сгибах. Через бесконечную череду вспышек бреда и боли, множащихся и теряющихся в ватном отдалении азартных нечеловеческих криков; пекущего в бока жара и студящего живот холода, его неизвестные мучители придумали новую пытку.
***
За прошедшие сутки из стана Гранцев ушел десяток отрядов, несущих весть всем племенам Айваль-Дар о Пожаре и о том, что на теле Великой Степи появилась новая плешь, уродующая тело Матери. Больше половины юрт было свернуто и погружено на бахло, а воины, оседлав лорхо, поспешили на поиски нового Стана, находящегося как можно дальше от места выплеска Ярости Бога. На старом месте осталось от силы дюжина юрт с тремя десятками Гранцев, не считая юных воинов, не вошедших в силу, и половина сотни бахло, большей части которых была уготована смерть на готовящемся обряде Очищения.
Несмотря на то, что еще не прошла вторая луна и Духи Ильфорнэ не дали указаний своим Потомкам, большие Чаши уже установили на границе пожара - Вождь уже все решил и оставил один день отсрочки, чтобы завершить последние приготовления.
Шаман прекрасно это видел, но теперь свое возмущение он мог высказать лишь стремительному степному ветру - в Стане остались лишь верные Вождю Гранцы, связанные с ним обрядом Общей Крови. Теперь никто не послушает Чтимого, и, выслушав, воины поступят так, как скажет им их Отец. К каким бы последствиям это ни привело.
Куртаг чувствовал себя в эти дни до странного неспокойно - обычно даже бывалые воины поражались его хладнокровию и выдержке. Непонятные чувства будоражили горячую кровь, пробуждая желание схватиться за оружие и начать выискивать взглядом врага - и одновременно спрятаться в самой большой пещере ближайших гор и даже носа не показывать.
Но ему хватало благоразумия не выказывать своего беспокойства - ведь это явный признак слабости и неуверенности. А потерявший свою решимость Гранц просто смешон и даже опасен. Ведь кто знает, к чему приведут его мятущиеся раздумья, и какие беды это принесет Племени. Доверять своим чувствам и выказывать их - это дело Проводников. Они этому обучены, а не воины, чьи заботы более чем материальны.
Так что он сохранял маску ледяного спокойствия, воскуривая дар Матери вместе с соплеменниками у ночного костра, не обращая внимания на то, как подрастающие воины, которым исполнилось не больше пяти циклов, развлекаются с прикованным к его руке хлипким человеком.
За свои пятнадцать циклов Куртаг видел мало людей, с вполне обоснованным презрением относясь к этому растленному и беспрестанно плодящемуся племени, но этот пленник казался слабым даже в сравнении с ними. Он больше не приходил в сознание, лишь слабо дергался и стонал, вызывая этими беспомощными звуками раздражение среди взрослых воинов и восторг молодняка, получившего живую игрушку и спешащего опробовать на ней всевозможные приемы, выявляя наиболее слабые места на теле извечного врага.
Сын Вождя и сам не церемонился с тем, кому через луну предстояло стать жертвенным бахло, таская за собой по Стану за ногу. По песку, жесткой траве, беспрепятственно режущей мягкую плоть со слишком жалкой внешней защитой из тонкой кожи - и лишь морщился, когда агонизирующая обуза цеплялась за столбы креплений юрт или билась о камни.
Было совершенно ясно, что отец специально связал своего сына и будущую жертву - еще сутки и та даже дергаться перестанет, лишая воинов позора от сражения с полумертвым слабосильным противником, который, судя по отсутствию какой бы там ни было мускулатуры, ни разу не то что меча - кинжала завалявшегося в руках не держал! Так что участь его была предрешена.
Восход Хола не принес ничего нового, кроме усиливающегося беспокойства. Затушив костры и поприветствовав вступающее в силу светило каменными кубками с начавшим бродить холхо, воины в сопровождении ватаги недорослей пошли на место отбушевавшего пожара. А Куртаг, как повязанный, остался в Стане в полном одиночестве, без дела слоняясь со своей ношей, в немом раздражении пересчитывая ее головой, уже покрывшейся коркой запекшейся крови, все попадающиеся на пути камни.
Пока не почувствовал пристальный взгляд, сверлящий спину. Остановился и, обернувшись, хмуро посмотрел на совершенно безмятежного Шхалу, одетого в неизменный балахон цвета увядшей травы, дополненный пучками разноцветных перьев, деревянными бусинами на кожаных шнурках, и ожерельями из покрытых резьбой костей птиц и животных. Опираясь на свой посох, покрытый по всей протяженности вырезанными в дереве и кости рунами и увенчанный выбеленным черепом степного кота, Проводник со своей устрашающей маской, сейчас сдвинутой на морщинистый лоб, выглядел древним истуканом - одним из монолитных каменных идолов, защищающих Великую Степь от вторжения.
Тряхнув головой, отгоняя наваждение, Куртаг, прищурившись, посмотрел в глаза смотрящего на него со снисходительностью Шамана. Такое отношение всегда заставляло честолюбивого сына Вождя сжимать зубы и напрягать плечи, чтобы не положить ладонь на навершие рукояти соркта, что выдало бы его напряжение и обычно не афишируемую неприязнь к шаману племени.
А того, казалось, совсем не заботило состояние зеленокожего сына Дар.
Более того, без особого интереса скользнув по нему взглядом, Проводник обратил свой взор на покрытого коркой крови и грязи человека в лохмотьях, которыми даже бахло бы побрезговал, но голова его бессильно моталась по земле в обрамлении посеревших от пыли и свалявшихся сосульками волос. Слабый, но невероятно живучий шарж. К слову, и пахло от него так, что хотелось утопить в выгребной яме.
- Чтимый, - не смотря на обращение, в голосе Гранца не слышалось и доли почтения, - тебе что-то от меня требуется?
Невысокий, и кажущийся совсем высохшим рядом с пышущим здоровьем Гранцем, Шхалу, усмехнувшись, от чего капли цвета степной древесины на щеках изогнулись, придавая Проводнику вид загадочный и устрашающий, указал своим узловатым посохом в сторону степи:
- Выйдем за пределы Стана, молодой Гранц, это только для твоих ушей и Матери-Дар.
Недоверчиво хмыкнув, воин перехватил человека поудобнее, звякнув звеньями цепи и протянул:
- Ну пойдем, Чтимый.
***
Ночь опустилась на стан, ознаменовав приход Теслы - ночного светила. На новой грани Пустошей все было готово к обряду - с восходом Холо зажгутся в латунных Чашах травы Великой Дар и на каменных жертвенниках под крики воинов прольется кровь жертвенных бахло. А на расположенном в жертвенном круге плоском валуне будет отдан Богам Шаршад-кой-Хоу.
Воины, поприветствовав Теслу вынутыми из ножен и вскинутыми над головами соркта, затушили костры и разошлись. Крики, смех и взвизгивания молодых Гранцев, разлетающиеся по стану, тоже вскоре стихли - мучившие шаржа уже без прежнего энтузиазма дети разбежались по шатрам, чтобы вскочить на рассвете полными сил и поучаствовать в намечаемом действии, воспринимаемым сверкающими глазами недорослями, как очередная забава.
Скоро придет час камланий шамана, но это уже не повлияет ни на что.
***
Запыленная измятая трава оросилась кем-то выплеснутой водой. Прямо перед носом ослепшего, но чующего влагу высохшей и потрескавшейся кожей, пленника. И тот, отчаянно вытягивая шею, словно подражая умирающей птице, высунул распухший язык. Слабо, с надсадным хрипом дыша, стал слизывать капли влаги, осевшие на жесткой траве, нещадно режущей такую уязвимую плоть, оставляя на ней подтеки темной крови, распространяющей вокруг будоражащий кровь запах меди.
В какой-то момент все звуки, рвущие барабанные перепонки, исчезли. Пропала боль и Ент мог спокойно, с хрипом, выдохнуть. Он не мог понять, сколько прошло времени, день сейчас или ночь - он с трудом сконцентрировался на том, чтобы вернуть контроль над руками и, закусив губу, попытаться отползти, игнорируя натянувшуюся на спине корку, сочащуюся сукровицей, которая грозилась лопнуть при любом резком движении, ежесекундно простреливая нервы.
Далеко продвинуться ему не дал Гранц. Подхватив вверенного ему пленника рукой под живот, он понес его, как новорожденного лорхо, к небольшому озеру Ашал, образовавшемуся в конце одного из рукавов Чиз-Дар, текущей через всю Степь.
Там он сначала просто окунул парня в нагревшуюся за день воду, пытаясь смыть с него копоть, чтобы потом можно было притащить к шаману для лечения. Эффекта это не принесло и Айваль-Дар пришлось самому залезать в воду, чтобы обмыть человека. Под слоем грязи и пыли кожа его была неровного тона: лицо, руки, торс и ноги от ступней до колен были почти бронзовыми, от колен и до пояса кожа была белой. Сформировавшееся тело не могло похвастаться бугрящейся мускулатурой и имело прослойку жирка, всегда присутствующую у людей, живущих в стране, где царит мир и можно не ломать голову над тем, как де же достать кусок хлеба.
На левой лопатке, где кожа сохранилась под изодранными кусками одежд, Куртаг увидел нанесенный черным рисунок: крупный паук с тонкими длинными ногами на паутине, а в передней паре конечностей зажат тонкий цилиндр с длинной иглой.
Увидев изображение, Гранц нахмурился - около пустоши водятся подобные, и один их укус приводит к медленной и мучительной смерти. А противоядия не существует. Так что умные Дети Дар предпочитают не приближаться к Пустоши, а сейчас новая граница откусила еще кусок от Степи матери. А с тем, почему у пленного шаржа есть знак Пустоши, пусть Шхалу разбирается, не воина это дело.
Он вообще слабо понимал, почему помогает явно сошедшему с ума от своих видений и настоек шаману. Ведь жизнь его полна и выверена до самой смерти - путь воина и Отца племени, почитаемого всеми. Но сказанные Чтимым под шепот Степи слова как-то странно отдались где-то в груди молодого Гранца и он осознал на глубинном уровне, что обязан помочь. А вот почему, так и не смог осознать. Но как-то это было связано с чувством нависшей над племенем опасности. Словно какая-то древняя сущность, прищурив злые глаза, наблюдала за ними неусыпным оком, готовясь уничтожить в любой момент.
Так что, сжав зубы и безмолвно согласившись на безумную авантюру, он готовился пойти против Отца и всего племени. Веря в то, что делает все это ради их спасения.
Закончив приводить в порядок пленника, Гранц понес его к шаману.
В пропахшем дурманным дымом шатре, с разожженным в середине костерком, Шхалу, осмотрев человека, белки глаз которого стали алыми из-за лопнувших сосудов, а в черных глазах из-за бреда появился лихорадочный блеск, лишь протянул:
- Люди такие слабые...
Расширенные зрачки больного, не намного темнее радужки, казались провалами в безумие.
Человек говорил. Много, долго, без остановок, не сбиваюсь с ритма дыхания. Тихо, громко, спокойно, крича, жалобно, жалко. Перескакивая с одного бредового неизвестного языка на другой, хватал шамана за руки, кожа которых была невнятного коричнево-защитного цвета.
В чем-то его убеждал, смеялся, плакал и пытался грызть пальцы. Потом, ближе к убыванию ночи, резко упал на постеленный коврик для лечения, побледнел, глаза закатились, а губы посинели.
Прикованный к бредящему Гранц устроился у дальней стены, следя, чтобы цепь была не сильно натянута. Чтобы его не дергало всякий раз, как больной резко передвинется или вскочит на ноги. Когда звон цепи, ставший за последние меры естественной составляющей шатра шамана, внезапно стих, Куртаг спал и потому не увидел, как из распахнутого рта закостеневшего пленника стал подниматься к верхнему шкурному пологу серый дым, переливающийся в отсветах костра. Повернувшийся к бредящему Шхалу уронил дощечку с мазью для ран и тихо прошептал:
"Невозможно..."
Сев на колени, закрыл ладонями глаза и открыл Око Духа.
В сине-алых переплетениях Ильфорнэ не было очертаний бренного человеческого тела, а извивался и плясал сгусток дыма, выглядящий чужеродным и нелепым, не имеющим право на жизнь. Он был таким рассеянным, что, казалось, еще немного - и исчезнет бесследно. Но каждый раз, истончая свои туманные силы, взвивался плотной воронкою вновь, будто неизвестная сила щедро вливала в него жизнь.
Вскочив на ноги и схватив бубен из выделанной шкуры бахло, натянутой на свернутую кругом гибкую ветвь латра, Чтимый закрыл глаза и продавливая тяжелые камни забытых слов сквозь стиснутые зубы, завел пляску вокруг застывшего статуей шаржа. А шаржа ли? На плетеном коврике перед Айваль-Дар оказалось существо настолько древнее и жуткое, что Шхалу поразился бы, если бы Дух его не унесся в совершенно иные сферы.
***
Потрескивали прогоревшие деревяшки, осыпающиеся угольями в песок, на ветру звенели железные палочки и бусины, прикрепленные к пологу шатра, а опустошенный разговором с Предками шаман тряс спящего Куртага за плечо. Когда тот открыл злые со сна глаза, Чтимый без предисловий положил ему на колени матерчатый мешочек и прошипел, утирая со лба капли пота:
- Иди к грани, сын Отца, пока Холо не показалось за концом Матери, высыпь в Чаши содержимое этого мешочка и возвращайся обратно! - почувствовавший, что творится что-то непонятное, но требующее отсутствия вопросов, воин кивнул и вскочил на ноги, сжимая в руке шершавую ткань с сухо шуршащим содержимым.
И понял, что что-то не так. Обод кандалов, соединяющих его руку с человеком, разомкнутый, лежал рядом. Передернув плечами под тревожным и требовательным взглядом глубоких глаз, он быстро пошел к выходу из шатра. Когда за ним, шурша и звеня, опустилась шкура, шаман со страхом и ненавистью посмотрел на напоминающего умершего человека, безжизненной куклой вытянувшегося на полу. Коснувшись своего ожерелья так, словно бы ища у него защиты, Шхалу прошептал одними губами:
- На что же ты обрекаешь своих детей, Великая Дар?!
Бахло - большие мохнатые звери, похожие на коров, только раза в два больше, и покрытые густой длинной шерстью, достигающей земли.
Холхо - молоко бахло.
Кайан - передняя часть шатра.
Арго - большой степной кот.
1 бросок камня - прим. 85 метров
Рухрэ - бесправный слуга, что должен исполнять любые желания Вождя, но при этом находится на полном его довольствии
Смена времен - 1 год. Две смены - цикл.
Трошти - муравьеподобные термиты размером с паука-птицееда, имеющие отравленные жала, яд которых обрекает любое существо на медленную и мучительную смерть.
Шарж - презрительное именование людей у Айваль-Дар
Шаршад-кой-Хоу - пришедший из огня.
Лорхо - большие одомашненные коты, использующиеся как средство передвижения у Айваль-Дар