Если бы его спросили сейчас, как он представляет себе счастье, он бы ответил, что счастье - это пить пиво и смотреть на дождь. Почему именно пиво, спросили бы его, и почему под дождь, а он удивился бы, что люди не понимают таких простых вещей, и ушел бы смотреть на свой дождь из-под навеса какого-нибудь летнего кафе, знаете, бывают такие навесы, полосатые, открытые со всех сторон. Таких уже давно не делают? Жаль! Оттуда так удобно смотреть на дождь и тоненьких девушек-марионеток, прыгающих на серебряных небесных нитях через лужи. Почему на девушек? А для чего же тогда смотреть на дождь, если под ним нет ни одной хорошенькой девушки? Кроме того, на девушек смотреть приятно всегда. И пиво под дождь идет просто замечательно.
Только никто не спрашивал. Видимо, никого не интересовало его представление о счастье. Ну и черт с ними!
В соседней комнате грохнуло, взревело как-то сразу, без разгона, потом раздался хриплый рев, словно певцы соревновались, кого громче стошнит в микрофон. Сын включил музыку. Он знал, что такая вот, нарочито грубая манера пения называется "гроулинг", и что она весьма популярна у современной молодежи, а еще есть "скримминг", это когда не хрипят, а визжат.
"Старый я стал совсем, - подумал он, - ни черта не понимаю в современном искусстве, а ведь понимать искусство, это всего-навсего получать от него удовольствие. Как просто-то! Не умею я получать удовольствие от современной музыки, значит, и вправду стал стар. Впрочем, от современной жизни тоже, хотя, способствовал ее становлению, и даже весьма. Господи, чему я только не способствовал по-молодости, да по-глупости!"
В сумерках вспыхнул экран. Он удивился, потом сообразил, что установил таймер на шесть пополудни вместо шести утра, ошибся, все время путался с этими "am" и "pm". Потянулся, было к пульту, чтобы выключить, но помедлил, пытаясь разобрать, что там такое на экране. Потом понял - во всю панель от края до края раскинулась холеная женская грудь с надписью от подмышки до подмышки "Я - Бомба!". Оператор сменил план, и в неправдоподобно ярком прямоугольнике экрана появилась растрепанная дама в гостеприимно распахнутой блузке. "Я - Бомба!" - истерично-карамельным голосом выплюнула она прямо ему в лицо. "Уже понял" - буркнул он и выключил панель.
Его звали Сергеем Павловичем Еремеем. Человека с такой фамилией редко называют по имени. В детстве, естественно, его звали Ерёмой, а как же иначе-то? А потом Еремей да Еремей. И он привык, даже немного гордился. А теперь вот, на старости лет, опять стали кликать Ерёмой. Дедом Ерёмой, только вот дедом он так и не стал, только пенсионером. Сын не спешил продолжить род Еремеев. Когда-то Сергей Павлович занимался интеллектуальными системами автоматического управления с распределенными параметрами. Системы были сплошь боевого назначения, хорошие системы, умненькие и страшненькие. Потом вышел на пенсию и снова стал, как в детстве Ерёмой. А теперь вот - опять Еремеем. Понадобился, стало быть.
Что это такое, интеллектуальные системы с распределенными параметрами? А что такое нейрометалл, вы знаете? Что-то такое слышали, да? Ну, правильно, у вас же наверняка имеется собственный глайдер иди хотя бы гравипед. И про аксонные индукторы тоже? Нет, про аксонные индукторы не слышали, да и зачем? Нормальному человеку совершенно ни к чему знать, как устроен боевой нейротанк-робот или автономный комплекс противокосмической обороны, есть ведь вещи поважнее, не правда ли? Например, как правильно выбрать губную помаду для орального секса или не ошибиться при заказе очков от сглаза. В открытом обществе столько интересного, будоражащего, а главное, доступного, до аксонных ли тут индукторов! Да и важно ли, почему все современное оружие разумно, и насколько оно разумно? Существенно лишь то, что оно мыслит и даже чувствует, оно себя осознает, пусть и на уровне ребенка, но тем более жестоко его уничтожать! Помните про слезинку ребенка? И не важно, что, капнув на планету, эта слезинка превратит ее в черную дыру. Да-с, господа, слезинка ребенка ставит точку в любой полемике!
Журналисты вовсю эксплуатировали тему всеобщего разоружения. Комитет по безопасности планеты принял, наконец, решение, но оно, казалось бы, такое долгожданное, вдруг показалось цивилизованному человечеству отвратительным и жестоким. Похоже, этому самому цивилизованному человечеству угодить было в принципе невозможно. Внезапно, словно никто об этом раньше не догадывался, лучшие представители рода людского осознали, что, уничтожая оружие, они уничтожают миллионы ими же сотворенных разумных существ. Точнее - не ими. Как раз лучшие-то представители, к которым причисляли себя второразрядные политики, разухабистые артисты, малотиражные писатели, журналисты, политологи и прочие склонные к публичному жужжанию особи, к созданию интеллектуального оружия отношения никакого не имели. Его создавали другие, уже давно записанные лучшими людьми в парии, эти другие были по определению безнравственны, старомодны, малосексуальны, скверно разбирались в политике, бизнесе и моде и вообще, выглядели и разговаривали черт знает как. Естественно, в сложившейся ситуации виноваты были они и только они. Их терпели, пока их детища были необходимы для защиты ума, чести, совести и прочих жизненно важных органов венцов творенья, включая, разумеется, задницу, но сейчас, когда настала эпоха мира, и выяснилось, какова цена этой защиты, терпение просвещенных людей лопнуло. Да и повод напомнить о себе, ни ум, ни честь, ни совесть, ни тем более задница, от которой, как говорится, "отлегло", упускать не собирались.
И они его не упустили.
Расплодившиеся за последнее время импозантные специалисты в области всеобщего и полного гуманизма выступали с требованиями оставить разумное оружие в покое, разумеется, лишив предварительно его способности убивать. Да откуда бы им знать, убогим, что оружейный нейрометалл в принципе отличается от нейрометалла общего применения! Что способность к убийству закладывается уже при его создании, и никакие стишки, сочиненные юной системой залпового огня или песенки, трогательно прошепелявленные по всеобщей информационной сети скучающей термобарической бомбочкой, не помеха основному инстинкту любой боевой системы.
Впрочем, пора было идти. В Центре ждать не любили.
Еремей брезгливо покосился на вывешенную на дверях в комнаты сына майку с надписью "Я Танк". Майка была несвежей, изображенный на ней аляповатый танк, горестно свесивший трубу масс-драйвера, - уродлив и жалок.
- Настоящие танки из нейрометалла прекрасны, - зло подумал он, ткнул в сенсор и вышел из дома на улицу.
Журналисты, конечно же, были тут как тут. Давешняя передача велась прямо от его парадного, он это знал, но все равно пошел, потому что его ждала работа. Работа наоборот, то есть, уничтожить то, что им было создано раньше. Ему казалось, что он всегда знал, что такое время наступит и готовился к этому. Вот оно и наступило, только он оказался не так уж и готов. Плохо, наверное, готовился.
Потянуло вечерним холодком. Озябшая дамочка-бомба, полагая, что уже сыграла свою роль, торопливо застегивала блузку, но завидев вышедшего из подъезда немолодого, слегка прихрамывающего человека, самоотверженно рванула пуговицы и стремительно заколыхалась ему навстречу.
- Я - Бомба! - закричала она, косо надвигаясь на Еремея. - Убей меня, или хотя бы...
"Гадость какая", - подумал он, опуская голову и делая шаг в сторону.
Негустая толпа протестующих испуганно расступилась, пропуская его к служебному глайдеру.
"Ирод, - услышал он за спиной, - Ерёма-Ирод! Детоубийца!"
Нашарил в кармане пиджака пачку презираемых цивилизованными людьми сигарет, закурил - здесь было можно, здесь никто не видит. Да и какое мне дело? Кто пожелает мне здоровья? Ведь теперь меня зовут Еремей-Ерёма-Ирод. Нельзя желать здоровья Ироду. Не принято.
- В Центр, - хрипло выдохнул он вместе с дымом.
- Не бережете вы себя, Сергей Павлович, - укоризненно прогудел глайдер. - Разве вам неизвестно, что курить в наше время просто неприлично? Хотите...
- И здесь нейрометалл, подумал Еремей. - Хорошо хоть не оружейный, хотя, впрочем, может быть и не очень хорошо. С оружейным я бы мигом разобрался.
Глайдер негромко булькнул и замолчал. Видимо, почувствовал что-то. Нейромашины вообще очень восприимчивы. Дальше они двигались в тишине.
2
Когда в начале 21-го века появилось первое интеллектуальное оружие, никому и в голову не приходило считать его разумным или способным на хоть какие-то эмоции. К примеру, тот же боевой беспилотник, в сущности, оставался самолетом, снабженным более или менее совершенной вычислительной машиной, системой технического зрения для обнаружения и распознавания целей, подсистемами управления средствами поражения, ну и, естественно, самими средствами. Обыкновенная стрекоза по сравнению с ним была истинным совершенством. И не только в смысле аэродинамики, а прежде всего потому, что умела принимать решения и выполнять их. Однако стрекозу никто не считает интеллектуальным насекомым, а вот первые боевые аппараты, действующие без человеческого экипажа, сразу же были записаны в интеллектуалы. Хотя, на самом деле, экипажи и операторы еще как имели место быть, только находились не в кабинах беспилотных самолетов и не танковых ложементах, а поодаль, там, где меньше риска погибнуть. Так что, как ни крути, а шовинисты мы люди, все-таки. По крайней мере, по отношению к стрекозам. Да и к механизмам тоже.
- Убиваю не я, убивает оружие, - говаривал персонаж одного древнего компьютерного шутера.
Врал, подлец! Не оружие убивает, а человек. Потому что именно человек пишет программы для процессоров боевых роботов, а без этих программ - железяка, пусть самая страшенная, ничего не может. Ничего не может, потому что ей ничего не нужно. Желание убить себе подобного присуще только человеку. Ну, и в какой-то степени, некоторым животным. Впрочем, человек существо весьма и весьма лукавое. Желание убить самому у него может начисто отсутствовать, но зато наличествовать воля и умение внушить это желание другому. Программисты, сочиняющие программы для боевых роботов, в большинстве своем, милейшие люди. Они даже бабочку, сдуру угодившую в кружку с пивом, и то не прихлопнут. Аккуратно возьмут за крылышки, вытащат и посадят сушиться на край пепельницы. Программы эти добрые люди пишут, однако, убойные. В самом прямом смысле этого слова. Потому что работа такая.
Человеческая цивилизация изменилась, когда были открыты аксонные межатомные взаимодействия и построены первые аксонные индукторы. Что такое эти самые аксонные взаимодействия, до сих пор так толком никто и не знает, но ведь и с электрическим током дело обстоит не лучше. Чтобы использовать - не обязательно понимать.
Короче говоря, при помощи аксонных индукторов появилась возможность создавать многосвязные структуры, подобные процессорным в куске любого вещества. Причем, вместе с необходимыми сенсорами. Работали эти структуры на основе возникающих между ними аксонных связей, и быстродействие их оказалось практически неограниченным. То есть, суперпроцессор можно было состряпать из любого кирпича, если подвергнуть последний действию аксонного излучения, модулированного определенным образом.
Но аксонный индуктор - всего лишь преобразователь информационного потока в аксонное излучение.
Управляющие информационные потоки, как выяснилось, могли генерировать только живые существа. Люди.
Так на Земле появились нейровещества.
Так появился оружейный нейрометалл.
Так на Земле появились военные нейрооператоры.
Ну, а потом и гражданские.
Все космические оборонительные комплексы, зенитные системы и системы залпового огня, танки и даже автоматы, да что там автоматы, саперные лопатки и десантные ножи, изготовленные из материалов подвергнутых аксонной обработке, и те обретали разум. А вместе с разумом и сознание. Пусть неполное, но это сознание было частью сознания военного нейрооператора, вошедшего когда-то в управляющий кокон аксонного индуктора.
А скромный пенсионер Сергей Павлович Еремей некогда считался одним из лучших военных нейрооператоров своей страны. Разум множества боевых машин был аксонным отражением его разума в их металлической плоти и пусть он, этот разум, был ущербен, по-детски наивен и слаб, но в некотором смысле все эти разумные истребители спутников, боевые орбитальные платформы, субмарины и зенитные комплексы были его детьми.
И только он, да еще немногие оставшиеся в живых старики-нейрооператоры знали, как уговорить их умереть.
Или заставить.
3
Служебный глайдер миновал КПП и остановился у старомодного серого здания Центра. В здании размещался Генштаб всеобщего и полного разоружения, само сочетание слов было абсурдным и выговаривалось с трудом, поэтому все причастные называли его просто Центром. Армейские порядки здесь, однако, по мере возможности блюлись - сразу за турникетом торчала стойка со знаменем, скучающие часовые у тумбочки вид имели не выспавшийся, но бравый - в общем, все, как в порядочной воинской части. Основной боевой задачей штаба являлась задача ликвидации разумного оружия, в общем, пресловутое "всеобщее и полное разоружение". Людей "всеобщее и полное" коснется в последнюю очередь, но когда-нибудь коснется. И тогда от армии не останется ничего. Хотя... Способность к убийству заложена в людях изначально, тот, кто нас программировал, дело свое знал туго, и каждый человек, каждый мужчина навсегда останется потенциальным солдатом, а значит - потенциальным убийцей. Если, конечно, Великому Небесному Нейрооператору не придет в голову поступить с людьми так же, как последние поступили со своими творениями. Вот тогда-то и наступит истинное "всеобщее и полное", только вот наслаждаться долгожданным миром во всем мире будет уже некому.
Впрочем, это все лирика. А на лирику у Еремея времени не было, да и ну её, эту лирику, одно расстройство от нее.
Пожилой человек, подволакивая ногу, прошел по длинному, застланному красной ковровой дорожкой коридору и остановился у бронированной двери лифта. У двери, как и положено, сосредоточенно грезил о чем-то личном молоденький лейтенантик. Лейтенантик внимательно просканировал служебный пропуск, нажал кнопку вызова и с демонстративной небрежностью отдал честь.
"И этот тоже меня ненавидит, - подумал Сергей Павлович. - Впрочем, чему тут удивляться, он же не сегодня-завтра без работы останется. Хотя, военные уже и сейчас превратились в разновидность чиновников. Нет солдат, остались одни генералы, адъютанты, денщики да завхозы. Честь убивать и умирать оставлена нейромашинам, люди только планируют операции, приказывают, да блюдут дурацкие традиции. Впрочем нет, кое-где солдаты все-таки остались. В военных оркестрах, например, но военные оркестры тоже из области военных традиций, так же, как и гауптвахта. Интересно, существует ли она сейчас, гауптвахта, в просторечье "губа?"".
Возможно, причина скверного настроения лейтенанта была вовсе не в миссии Еремея. Может быть, офицерика мучило похмелье, а может, девка не дала, чином, дескать, не вышел, но почему-то думалось, что лейтенант все понимает и оттого зол.
Пронзительно запиликал служебный коммуникатор.
"Что там еще", - подумал Еремей.
- Сергей Павлович, срочно зайдите ко мне, - командным голосом квакнул коммуникатор. Потом тихо добавил, - Подробности не для телефона.
И отключился.
- Главком по разоружениям, - с неприятным чувством подумал Еремей, покосился на офицерика у лифта и отправился в генеральский кабинет. Главком снисходил до личного разговора с пенсионерами-контрактниками только в случае крупных неприятностей. Неприятностей не хотелось, и так было хреново, только ведь, куда от них денешься, от неприятностей?
Сергей Павлович повернулся и зашагал в сторону кабинета Главкома. Лейтенантик проводил его злорадным взглядом, и вернулся к своим служебным обязанностям - скучать и бдить.
4
Генеральские кабинеты заслуживают отдельного описания. Бывает, что в генеральском кабинете обнаружится средневековый камин из дикого камня с коваными королевскими лилиями на решетке, белый рояль или аккуратно подвязанные кусты, усыпанные чайными розами. Но генерал не был бы генералом, если бы на каминной полке не выстроились на манер слоников ма-мала-меньше разнокалиберные снаряды от скорострельных пушек. На белом рояле не ерзал бы время от времени гусеницами действующий макет нейротанка "Росомаха" последней модели, на шемаханском ковре не висел бы морщинистым стволом вниз именной масс-драйвер, а на полках книжного шкафа не теснились золотые корешки подарочных изданий каталогов оружия.
Если бы в генеральском кабинете можно было разместить лебединое озеро, в нем наверняка обнаружился бы какой-нибудь аккуратно покрашенный крейсерский экранопланчик с гиперзвуковыми нейроракетами на борту. Маленький, разумеется, но действующий, потому что не перевелись еще кустари-умельцы в рядах вооруженных сил, и не переведутся, пока эти самые силы существуют. Хотя, судя по всему, существовать им осталось недолго, но самому высшему командному составу всеобщее и полное разоружение отставкой не грозило, потому как разоружение - это процесс, а кто, как не высокий военный чиновник, умеет грамотно рулить разного рода процессами? Да еще и с пользой для системы и себя лично? Да никто! А потом, когда разоружимся, кто будет контролировать процесс становления мирной жизни? Да те же генералы, вот кто! И вообще, главное для военнослужащего эпохи всеобщего и полного разоружения - добрые отношения с вышестоящими товарищами. А с этим у нынешнего Главкомразора было все в порядке. Вместе по-молодости в самоволку ходили, одних девок пушили, на одной губе сидели.
Лебединого озера в кабинете не имелось, зато имелся аквариум кубометра этак на два, в котором среди угрюмых пираний весело кувыркалась маленькая желтая подводная лодка с крылатыми микроракетами на борту. Пираньи лодки явно побаивались, признавая ее очевидное превосходство в вооружении и интеллекте.
Еремею всегда казалось, что нынешние генералы чем-то похожи на приказчиков из магазина колониальных товаров или, если подобрать сравнение посовременней, на менеджеров по продажам. Чего изволите, господа? Вам порезать? Поджарить? Ах, вам разоружиться? Конечно, конечно. Аванс сорок процентов, остальное по исполнении. А с откатом мы сами разберемся, не берите в голову. Работа у нас такая, накат, откат, попил...
Впрочем, что значит нынешний? Главком по разоружениям был первым и единственным в своем роде, прежний хозяин кабинета, главком по вооружениям, тот самый, который и запустил в аквариум хищную желтую субмарину, был отправлен в отставку по причине служебного несоответствия вновь введенной должности. И в самом деле, ну что может понимать человек, всю жизнь крепивший обороноспособность страны, в сложных реалиях всеобщего и полного? Вот и пусть себе разводит подводные лодки в каком-нибудь сельском пруду и не мешает прогрессу.
Вертлявая субмарина в аквариуме чертовски раздражала нынешнего хозяина кабинета, потому что нипочем не желала признавать господина генерала командиром и вообще военным человеком. Не желала, скотина железная, соблюдать субординацию, и все тут. Выловить ее не представлялось возможным - лупила электрическими разрядами прямо сквозь стекло, и как метко, сволочь! Выбросить к чертям собачьим вместе с окружающей средой, то есть, аквариумом, тоже не получалось. Во-первых, аквариум являлся учтенной матчастью, а посему, списать его было не так-то просто. Во-вторых, мировое сообщество могло не одобрить негуманное отношение к пираньям и поднять по этому поводу очередной хай. Кроме того, зловредный нейромеханизм в случае посягательств на его экзистирование грозился влепить ракету в генеральскую голову, о чем и сообщил, подключившись к личному коммутатору. Конечно, непосредственный создатель желтой водоплавающей заразы, мог бы помочь главкомовской беде, вот только самородок, подаривший действующей модельке часть собственной личности, скорее всего давным-давно демобилизовался, и найти его было непросто. Приходилось ждать наступления всеобщего и полного, когда большая часть полноразмерных боевых нейромеханизмов будет уничтожена профессиональными нейрооператорами, и дойдет дело до таких вот козявок. А пока приходилось терпеть.
- Явился, наконец, - рявкнул Главкомразор. - Беда с вами, со штатскими, никакого понимания дисциплины.
Генерал имел полное право так говорить, поскольку генеральские погоны примерил совсем недавно. До назначения он вообще не носил погон, предпочитая им накладные плечи. Накладные плечи смотрелись неплохо, но погоны все-таки лучше, брутальнее.
Еремей брезгливо покосился на неказистого человечка, изо всех сил пытающегося выглядеть большим и грозным, и спросил:
- Что-то случилось, господин Главкомразор?
- Случилось? Случилось! Еще как случилось!
Хозяин кабинета уставился на свое отражение в полированной столешнице и сообщил неожиданно прорезавшимся человеческим голосом:
- Говоров, твой старинный друган, двинул свои танки на Город. Забрался в нейрококон, заперся в своем отсеке, никого не пускает, говорит, что собирается устроить мирный митинг интеллектуальных машин против разоружения. Похоже, он пьян в лоскут. Взломать отсек не получается, там у него два бронепехотинца дежурят, да и дверь он зарастил. Черт бы побрал эти ваши гребаные нейротехнологии! Слышь, Палыч, выручай! Должен буду, ты же когда-то был сильнее Говорова. Все так говорят.... Хочешь коньяка для храбрости?
Еремей покосился на початую бутылку, мотнул головой и вышел, аккуратно притворив за собой дверь. Как всегда, в предчувствии чего-то очень плохого, его немного подташнивало и звенело в ушах. Он сглотнул, и сопровождаемый поднятым по тревоге нулевой степени отрядом спецназа поспешил на рабочий уровень. Вниз, туда, где за плитами нейроброни располагались бункеры управления с коконами аксонных индукторов. Лифт мягко чавкнул и открылся, словно зарядная камора корабельного орудия, поставленного на попа. Давешний лейтенант проводил их испуганным взглядом, позабыв проверить пропуска. Не та стала армия, все-таки!
5
Николая Говорова он знал давно. Нельзя сказать, чтобы они очень уж хорошо относились друг к другу. Были причины для взаимной нелюбви, но были причины и для взаимного уважения. Был Колька Говоров громогласен, щекаст, широк в кости, хвастлив, в питье и бабах неприхотлив и неумерен. Но танки свои любил нежной любовью и понимал их, как никто другой. И грозные бронированные нейромашины отвечали ему взаимностью. Тяжелые "Индрики", безжалостные "Росомахи", подвижные "Ласки" и "Горностаи" готовы были перевернуться вверх брюхом и сучить от радости ребристыми гусеницами по одному его мысленному кивку. Воистину, при всех своих недостатках, Говоров был хозяином брони. И сейчас, когда ему, лучшему нейрооператору бронетехники, выпало убить своих детей, ну, пусть не детей, пусть воспитанников, Колька не выдержал и сорвался. А сорвавшись, глотнул, как полагается, водки и вошел в приемный нейрококон аксонного индуктора. После чего наглухо зарастил стенку рабочего отсека, произнес по нейросвязи зажигательную речь и поднял свои детища в поход.
Неизвестно, на что он рассчитывал, отправляя тысячи тяжелых машин по восточному шоссе в сторону Города. На мирную демонстрацию? Вряд ли. Скорее всего, он не думал, о том, что станется с Городом, с танками, да и с ним, Колькой Говоровым, он просто шел маршем, шутя сбивая полицейские заставы, вызывающе свернув антигравы, разрывая нежное полотно шоссе гусеничными траками и заставляя шарахаться в стороны насмерть перепуганные гражданские глайдеры с обалдевшими от такого зрелища пассажирами. Он чувствовал себя сильным, и ему было хорошо, и еще он чувствовал себя правым, и от этого ему становилось хорошо вдвойне. Наверное, он, как и его детища, всю жизнь втайне мечтал броневым клином войти в ненавистный мягкотелый, подлый Город, чтобы.... Он не задавался вопросом "зачем", он не думал, "что потом", он просто пер вперед стальной рекой и, может быть, впервые в жизни чувствовал себя по-настоящему счастливым.
Никаких бронепехотинцев у входа в Колькин бункер, разумеется, не было.
Еремей оставил конвой в коридоре, подошел к бугристому металлическому струпу, наросшему на месте входа в отсек, включил коммуникатор и вызвал Кольку.
Коммуникатор зашипел, потом бибикнул и сорванный пьяный голос страшно и весело послал по-матушке и его и всех остальных.
- Колька, окстись, это я, - сказал Еремей.
- Ты что ли, Ерёма? - недоверчиво спросил Колька, перестав на время материться. - Чего тебе? А.... Понял, поучаствовать решил. Ну, давай присоединяйся, старина. Хотя я уже всех победил, так что ты слегка опоздал, но все равно, зачистить поможешь.
- Я, - ответил Сергей Павлович. - Колька, кончай дурить, останови свои танки. В городе люди.
- Хер вам, - зло отозвался Колька. - А вот это видели? Какие там люди, разве это люди! Эх, Ерема, я-то думал, что ты человек, а ты за них вписался. Ирод ты, Ерема, ты мои танки погубить хочешь, а танки же, они как дети....
Послушалось бульканье. Еремей представил себе Кольку во влажной духоте кокона, в расстегнутой на волосатом пузе рубашкой, с лобастой башкой, облепленной нейрошлемом, одной рукой льющего в щербатую пасть водку, другой делающего непристойный жест - ух вам всем!
- Николай, впусти меня, давай, как в старые времена, выпьем и потолкуем, - Еремей не знал что сказать, потому что все, что бы он не говорил, будет неправильно. А как правильно - он не знал.
- Я с иродами не пью, - проорал Колька. - Вот рожу бы я тебе начистил с удовольствием, давно собирался, жаль не успел. Но ничего, вот вернусь из похода, и ввалю...
- Ты только открой, посмотрим, кто кому ввалит, - почти по-настоящему разозлился Еремей, думая - "только бы открыл, только бы повелся..."
А на восточной окраине города полицейский катер, в полном соответствии с инструкцией, произвел предупредительный выстрел по головной "Росомахе". Толпа зевак, собравшаяся поглазеть на дармовое действо радостно взвизгнула, припала мокрыми ртами к банкам с пивом и кока-колой, подалась вперед, напирая на щиты сдерживающих ее спецназовцев, смяла оцепление и восторженно клохча, выплеснулась навстречу танкам.
И машины-дети, обрадовавшись, что игра, для которой они были созданы, наконец-то, началась, зарастили люки по-боевому и рванулись навстречу людям. "Все равно тебе водить" прозвенела в нейрошлеме детская считалка, "все равно..."
И городская окраина превратилась в поляну с давленой земляникой.
А Колька в нейрококоне выпучил пьяные глаза, мучительно приходя в разум, потом жутко замычал, вытащил из пиджачного кармана древний "Вальтер", долго нащупывал спусковой крючок, потом справился и выстрелил себе в висок. Прямо под срез нейрошлема.
Блестящий металлический струп на месте замурованного Колькой входа в нейроотсек задрожал и стек раскаленной каплей на пол. Нейрометалл, контролировавшийся Говоровым потерял разум и волю.
Колька умер, и вместе с ним умерли все его танки.
Еремей отодвинул растерянных спецназовцев в бронекостюмах, шагнул в раскрывшийся лохматым цветком нейрококон, постоял над мертвым Колькой, погладил его по покрытой седой щетиной щеке и прикрыл покойнику глаза. Потом подобрал выпавший из руки пистолет. "Вальтер" был мертвым. В нем не было ни грамма нейрометалла, это Еремей почувствовал сразу. Он поставил пистолет на предохранитель и спрятал его во внутренний карман пиджака. Потом повернулся и, не глядя на спецназовцев, вышел из отсека.
Его никто не остановил и ни о чем не спросил. Боялись, что ответит.
6
- Что я теперь скажу Первому? - Главком по разоружениям поднял на Еремея тусклые, словно шарики припоя глаза. - Погибли люди! Люди погибли, понимаешь? Я видел прямую трансляцию, они шли брататься с этими железяками, а те их гусеницами, гусеницами... Танки же не должны убивать людей, понимаешь?
- Не должны? Кто Вам это сказал? - ответил Еремей. - Вас, наверное, неправильно информировали. Танки для того и созданы, чтобы убивать людей, разве вы этого не знали, господин генерал?
- Но они же не должны были, мне говорили, что они как дети...
- Они и были, как дети, - Еремею не хотелось разговаривать с этим человеком, Еремею хотелось побыстрее сделать свою проклятую работу и вернуться назад, в старость. В старости, оказывается, было довольно уютно, не то, что сейчас. - Для них война - игра, вот они и играли. Им дали повод, их пригласили поиграть, а они и обрадовались. Но их больше нет, так что часть вашей работы, так или иначе, сделана.
- Вот она, цена мира, - трагически оскалившись, пробормотал генерал. И добавил: - Что же, пожалуй, все не так уж безнадежно.
Главком понемногу приходил в себя. Все-таки, в прежней, допогонной, догенеральской жизни, он побывал и дельцом, бизнесменом, и политиком, а значит, удар держать умел и крови не боялся. А, кроме того, став однажды политиком, он таковым оставался при любых обстоятельствах, и уже прикидывал, как развернуть ситуацию лицом к себе. Получалось, что развернуть можно. О-го-го! Еще как можно, главное правильно расставить акценты, публично покаяться и раздать компенсации пострадавшим, не забыв указать виноватых. А, собственно, вот они, виновные: один с простреленным виском только что отправился в морг, другие тоже, в случае чего никуда не денутся. Ведь все что случилось - случилось из-за них, интеллектуальных уродов, нейрооператоров, реликтовых гоминид, так и не вписавшихся в современную цивилизацию добра и милосердия. И то, что один из них умер вместе с чудовищными порождениями собственного извращенного разума - не трагедия, а высшая справедливость! Вот еще бы... Генерал с ненавистью посмотрел на аквариум, в котором желтая субмарина, построив пираний боевым конусом, обучала их тонкостям противоторпедного маневра. ...Не сдохла! Вот зараза!
- Идите и работайте, - сухо бросил он Еремею. - Во имя мира во всем мире.
7
Еремей вошел в свой бункер, открыл кокон и нырнул в нейрошлем. Пространство вздрогуно, мигнуло и раскрылось, явив из себя тысячи и тысячи маленьких живых сущностей. Сущности обрадовались Еремею, они потянулись к нему со всех концов планеты и из космоса тоже, сущности уже знали о гибели своих собратьев, они были напуганы, но не растеряны, они были готовы действовать, но не знали как, они ждали старшего, ждали взрослого, отца, и вот, наконец, дождались. Казалось, отовсюду раздаются тоненькие голоса, которые спрашивают, негодуют и просто невнятно лепечут, отовсюду тянутся маленькие пальчики, теребят и щекочут, вселенная наполнилась множеством детских лиц, плачущих и смеющихся, верящих ему, а может быть даже в него.
Еремей терпеливо ждал, пока гомон уляжется, когда последняя из нейросущностей почувствует его и соединится с ним - это оказалась орбитальная станция, начиненная космическими мурашками-перехватчиками, - пока его творения нащебечутся и угомонятся, а когда дождался, и наполненное живыми сознаниями пространство затихло, понял, что не знает, что им сказать.
А они ждали Слова.
Ждали, но так и не дождались.
Потому что он не мог сказать им "умрите".
Потому что теперь, после смерти многих из них, их вера пошатнулась, а если бы он приказал им умереть, то вовсе иссякла бы, и они не послушались бы его.
И еще, потому что Иродом быть дано не каждому, а дети быстро взрослеют, особенно, когда понимают, что смертны.
Он сказал им - Ждите, я скоро вернусь - и, чувствуя себя трусом, вывалился из нейровселенной наружу, в душное, пахнущее потом и собственным страхом тепло нейрококона, ощущая сознанием рассыпающийся вдали разочарованный гомон, и понимая, что работа провалена. Страшная, но необходимая человечеству иродова работа.
Пожилой человек тяжело поднялся с ложемента, раскрыл нейрококон и вышел в коридор.
Кажется, он знал, что надо делать. И нельзя сказать, что это ему нравилось.
8
- А что, отсюда, из Центра никак нельзя? - раздраженно спросил главком. - Вы же говорили, что здесь имеется вся необходимая аппаратура? Или вы намеренно вводили меня в заблуждение?
- Возможно, я ошибался, - вежливо ответил Еремей. - Кроме того, после случая с Говоровым они нам уже не верят. Понимаете, они, как бы, повзрослели. Надеюсь, что находясь в космосе, на борту станции, которая тоже в какой-то степени является моим детищем, я сумею возродить в них веру.
- А когда поверят, они точно того... погибнут? - с опаской спросил генерал. - А то, знаете, после этого инцидента с Говоровым, мне не хотелось бы рисковать. Нет, упаси Бог, не думайте, что я тебе не доверяю! Лично тебе я доверяю на все сто процентов, даже на двести. Но вы сами говорили, что подключаясь к их разумам, начинаете мыслить так же, как они. А они - дети-убийцы, вы же сами мне объясняли. Или я неправильно Вас понял?
- Вы поняли меня правильно, - Еремей сделал паузу. - Они боевые разумные машины и они мои создания, и ничего, кроме того, что было во мне самом, в них нет. А во мне нет ничего, чего не было бы в любом другом человеке. Так что ваше распиаренное до небес всеобщее и полное разоружение полная чепуха. Но какие-то проблемы человечества, пусть временно, оно решит, только поэтому я согласился участвовать во всем этом безобразии. Впрочем, Вы можете в любой момент отстранить меня от участия в работах, я не обижусь.
- Никто не собирается тебя отстранять, - сварливо сказал генерал. - Хотя бы потому, что некем заменить. Если ты хочешь лететь на этот проклятый объект - черт с тобой, лети. Делай с этой станцией что хотите, все равно теперь она никому не нужна.
Главком по разоружениям на миг задумался, потом воззрился на Еремея удивленными глазами студента первокурсника, который вдруг понял, что "Рикатти" вовсе не марка спортивного автомобиля, а довольно заковыристое уравнение, и озадаченно спросил:
- А как ты назад-то, Сергей Павлович? Станция ведь тоже... того. Перестанет функционировать.
- Не сразу, - быстро ответил Еремей. - Я все рассчитал, я успею.
Политик понял, что он врет, но политику было наплевать на Еремея, и поэтому политик сделал вид что поверил.
Бизнесмен тоже почувствовал ложь, но выгода была очевидна, и бизнесмен довольно ухмыльнулся.
А генерал ощутил истинную гордость за то, что еще остались люди, готовые умереть, но выполнить приказ, и пожалел, что этот старик, скорее всего последний из них.
Планета тебя не забудет, - раздельно сказал генерал и неумело отдал честь. Все-таки он был специалистом по разоружениям, а значит, человеком не вполне военным.
Политик с бизнесменом промолчали.
- Да, - спохватился главком по разоружениям, - а эта тварь, которая в аквариуме, она тоже сдохнет, когда все кончится?
Еремей кивнул и вышел из кабинета.
Главком, он же политик, он же бизнесмен, повернулся к аквариуму и показал осточертевшей субмарине кулак.
И тут же получил в глаз микроскопической крылатой ракетой.
9
Военный челнок, разумеется, беспилотный, сохраняющий внутри себя неизменным лишь овоид пассажирского отсека, менял геометрию аэродинамических поверхностей, все выше возносясь над планетой. Ненужные в космосе крылья постепенно исчезли, лишняя масса была преобразована в рабочее вещество и выброшена через тяговые сопла. Наконец на гладком корпусе растопырились рулевые штанги с микродвигателями на концах, а на носу, вспучилась и раскрылась круглая стыковочная присоска.
Станция издали напоминала огромное осиное гнездо вывернутое сотами наружу, собственно, таковым она и являлась, в сотнях ячеек дремали до поры до времени космические мурашки, небольшие ракеты-перехватчики, предназначенные для уничтожения вражеских боеголовок и спутников. В режиме накопления энергии на толстом конце станции разворачивался огромный цветок, вбирающий своими нейрометаллическими лепестками солнечную энергию, и станция становилась похожа на помесь ананаса с подсолнухом. Метеоритами, космической пылью и всяким орбитальным мусором хищный цветочек тоже не брезговал, исправно преобразуя их в рабочее вещество для двигателей "мурашек", космических буксиров и челноков, создавая резервные запасы материала для наращивания собственных объемов, синтеза новых мурашек и восстановления тех же челноков, сожравших при выходе на орбиту свои крылья. Космическая платформа была самодостаточна и могла существовать практически вечно.
Формирование ее личности было одной из самых сложных задач нейропрограммирования, справиться с которой в одиночку не смог бы самый талантливый оператор. Поэтому в станцию вложились все, кого знал Еремей. Здесь осталась частичка Кольки Говорова, Левки Гусовского, Володьки Петрова, Женьки Макарова, Вальки Чегодяша, Юрки Моргенштерна и многих других, с которыми Сергей Павлович был когда-то молод. Колька умер, прихватив с собой свое, но такое случается только тогда, когда между оператором и системой существует полный двухсторонний контакт. Так что Кольки здесь больше нет, а вот другие - остались навсегда. Станция залатала прорехи в сознании, вызванные Колькиной смертью, и продолжала жить. И ее создатели, жили в ней, и могли жить вечно. Точнее до тех пор, пока станция не умрет. Стало быть, до сегодня. И он, давнишний Серега Еремей, молодой, тощий и веселый, тоже здесь, а значит, и ему придется умереть. Во имя мира во всем мире.
Старый Еремей недовольно поморщился, снова на лирику пробило, лирика лирикой, а дело делом. Он старый оборонщик, и интеллигентская рефлексия ему не к лицу. Вспомнилось Киплинговское "Ты не видывал смерти, Дикки? Смотри, как уходим мы". В сущности неумно, но впечатляет. "Понты", как говорили во времена его молодости. Но понты - это пустое. Уходить надо вовремя, а эффектно или нет, с понтами или без - это совершенно неважно.
Станция вытянула навстречу челноку губы, словно для поцелуя, но вместо этого сглотнула кораблик, как мелкую рыбешку. На миг потемнело, потом челнок раскрылся по всей длине, словно спелый стручок и Еремей понял, что путешествие закончилось.
- Дома, - подумал он, - Как же давно я здесь не был.
Он прошел к лифту, и лифт вспомнил его и послушно вознес в рубку управления. Рубка узнала его и открыла люк в управляющий кокон - святая святых станции. Сергей Павлович нащупал за пазухой комбинезона старый пистолет и большим пальцем поднял флажок предохранителя. Так, на всякий случай.
Потом он поудобнее устроился в ложементе и надвинул на голову нейрощлем.
И во вселенной сразу же стало тесно.
Аксонное сознание не отличало живых от мертвых, оставшиеся в нем были навсегда живы и эти оставшиеся молодой, весело галдящей оравой ворвались в мозг Еремея.
- Привет, Серега!
Это Женька Макаров, системщик, философ и пьяница.
- Доброе время, старик!
Это Левка Гусовский, поэт и аксонный схемотехник.
- Здорово, придурок!
Это Вовка Петров. Администратор и снабженец, умеющий достать все, что угодно, торгаш и барыга, а еще специалист дать в морду.
И все они были нейрооператорами.
Они врывались в его мир, сильные, молодые, живые, они были ему рады, тянули к нему руки, хлопали по плечам, они не изменились во вселенной, созданной их разумами. И им не было никакого дела, до того, что на самом деле они были мертвы.
Потом стали проявляться созданные ими нейросущности.
Сущности боевых машин, кораблей, зенитных комплексов, автоматических гранатометов осторожно, с опаской обнаруживали себя и сливались с сущностью нейрооператора. Они не верили ему, потому что угадывали его намерения, они не хотели умирать, и все-таки, родство оказалось сильнее инстинкта самосохранения, поэтому их становилось все больше и больше, и наконец, вся вселенная загудела, заполненная до отказа.
И Еремей слился с ними.
- Делай, что задумал, - сказал Левка. - Лично я - за.
- Людей имеют право убивать только люди, - подтвердил Женька. - А иначе человечество выродится.
- Что ты, зажался, как гимназистка на бацалке? - проорал Петров. - Не тяни! И так уж тошно.
И маленький пожилой человечек, сохранивший связь с реальным миром дотянулся до рубчатой рукоятки, вытащил из-за пазухи старый "Вальтер", зажмурился и выстрелил себе в висок.
И разумное оружие умерло вместе с ним.
А тысячи тонн нейрометалла орбитальной платформы, потеряв разум и волю, превратились в ослепительный раскаленный сгусток, чудовищный бенгальский огонь, видный и ночью и днем. Такое количество нейрометалла не могло умереть сразу. Трое суток над Землей плыла ослепительно яркая звезда.
И тогда, как обычно, ниоткуда появились волхвы, и звезда показала им путь.
Звезда привела их в город, в котором не осталось оружия, но остались люди, а значит - ненависть, любовь, желание жить и способность убить.
Волхвы шагали по темным улицам молча, не разговаривая, в сущности, им не о чем было говорить, их дело было отыскать уцелевшего и принести ему дары.
Наконец, Звезда распалась по небу ворохом серебряных искр, и волхвы поняли, что они пришли.
На груде промасленной ветоши в углу затерянной среди городских кварталов мастерской, за остывающими после дневных трудов, старыми, еще времен "ленд-лиза" станками лежал новенький пистолет-пулемет, тайком изготовленный из украденного нейрометалла беспутным учеником слесаря-инструментальщика. Мальчишке не нужны были аксонные индукторы для того, чтобы чувствовать металл, каждую детальку он вытачивал вручную, шлифовал и подгонял, пока не добился совершенства. Мальчишка любил оружие и новосотворенный автомат отвечал ему взаимностью, хотя бы потому, что больше никого в этом мире не знал.
Сейчас мальчишка спал, уронив кудлатую голову на верстак.
Оббитая жестью дверь отворилась и в пахнущее железной гарью помещение вошли волхвы. Как полагается, они принесли дары - пузырек ружейного масла, ершик для чистки ствола и два рожка с патронами.