В иссиня-светлом небе, на иссосанно-плодотворной почве и под ней, в светлых могилах подземных царств, есть очень много разных богов. И есть среди них один дедушка, которому уже две тысячи лет с хвостиком. Я плохо знаю историю его детства и отрочества, да и зрелости тоже, не знаю подробностей всех тех махинаций, которым были подвергнуты доверчивые умы людей в дотехнологическую эпоху. Так, только слышала кое-что то тут, кое-что там. Но важно другое. В этого бога, вернее, как его паства предпочитает писать, в этого Бога я верю. И причиной тому являются не какие-то волшебные чудеса вроде оживления мертвых (с этим нынче врачи безо всякой божественной помощи сами прекрасно справляются) или разверстывания под ногам щели геенны огненной, откуда щекочут пятки своими трезубцами черти. Верю я потому, что этот старик, как говорит его паства, создал нас по своему образу и подобию. И, милый дед, пожалуйста, хватит писать мою жизнь (ведь именно этим ты занимаешься, как считают твои люди... боюсь даже вообразить, каковы же размеры твоей библиотеки и архива, где хранятся все эти манускрипты) на планшете, ноутбуке или телефоне. Тебе сверху видны миллионы пожилых женщин и мужчин, которые не могут освоить элементарную технику вроде пароварки, что уж говорить про более сложные технологически гаджеты. Они - твои образ и подобие. Так что, прошу, хватит писать мою жизнь на клавиатуре смартфона. У тебя, знаешь, устаревшие замены Т9 и просто дурацкие автокорректировки текста. Иначе я просто не могу объяснить, почему словосочетание "материнская любовь" превращается в "унитаз", "дочь" в "какашка", "я тебя люблю" в "я тебя люблю, но". Бросай ты эти свои высокотехнологичные игрушки, свети светом принятия и прощения, мне дай жить самой без образов и подобий, но с руководством и помощью других наших общих знакомых.
Такая вот не то молитва, не то крик обиды "как ты могла украсть у меня детство и юность просто взяв, и отвернувшись", не то признание своей полной некомпетентности в религиоведческих вопросах. Но я так чувствую. Глаза уж выплаканы, а смех сейчас смеется.