Чёрная королева: "Если не знаешь, что сказать, говори по-французски".
Льюис Кэрролл.
Франция звучит как Кошка, не знающая голода, но знающая толк в свежей сметане и только что выловленной рыбе: кошка смакует их, не теряя головы и достоинства, медленно, со знанием дела вкушает каждую капельку, каждый кусочек, а потом, хитро и довольно жмурясь, урчит. Очаровательное, флиртующее и знающее это о себе грассирование сливается с сонорными звуками, которые в исполнении других зверей, не Кошек, звучит как простуда с хрипами и заложенным носом, - и вот уши уже заполнены музыкой французской речи, которой не обязательны струны, клавиши и смычки, чтобы быть песней. А песни Франции, знакомые многим по шансону в исполнении Джо Дассена или Эдит Пиаф - это не русский шансон подворотен и теплотрасс, тельняшек и ушанок. Французский шансон, как и любая национальная музыка, отражает нашу изысканную Кошку, заставляя сердце трепетать и стучать громче обычного в такт всем тем особенностям, которые предлагают, и не потерпят отказа, полюбить этот край.
Утром, в час музыкального пролога и серебристого света восходящего солнца, француз или француженка спустятся к идеально сервированному к petit déjeuner столу: столовые приборы, тонкие и звенящие, как и все на севере страны, обрамляют тарелочки тонкого фарфора, а наполненные пока еще только горьковатым ароматом напитка кофейные чашечки кокетливо примостились на тканевых (бумага - это не "comme il faut" - не так, как надо) салфетках. В плетеной корзинке дразнящими улыбками лежат круассаны. Француз или француженка возьмет один кончиками ухоженных пальцев левой руки, а в правую возьмет нож, чтобы намазать хрустящую тонюсенькую корочку выпечки нежным сливочным маслом, полученном из славящегося повсеместно молока северных коров. И в этот момент можно услышать звучание еще одного истинно французского инструмента - инструмента обычаев и традиций. Они могут показаться странными и даже неаппетитными, но только до того момента, пока не изволишь попробовать сам: плесни в чашку горячего кофе, окуни туда лезвие ножа и только потом отрежь кусочек масла, тонко-тонко намажь его на круассан, задрапируй ягодным джемом и аккуратно откуси кусочек. К концу поедания этого круассана кофе будет казаться малопригодным для питья: масло, крошки, джем - взять да вылить! Но это ошибка: нет ничего вкуснее такого завтрака.
Подкрепившись, пора покинуть уютный фахверковый домик и нырнуть в кружево мощеных отполированной сотней стоп брусчаткой улочек. Но бояться потеряться в этом сложном и непредсказуемом переплетении переулков не стоит: достаточно лишь спросить любого местного жителя, как добраться до вонзающегося шпилями в лазурь неба готического собора - и ответ не заставит себя ждать, если соблюсти негласный церемониал: лучше объясняться на пусть и ломанном, но французском, чем на идеальном английском, обязательно улыбнуться и поздороваться, а если не хватает словарного запаса, то на помощь, что вам, что французу, придет активная жестикуляция, не знающая языковых барьеров.
Прорвавшись через плотное кольцо невысоких и узких средневековых домишек, словно толпа наивной детворы окруживших чудо чудное - собор - нужно быть готовым к срывающемуся с губ изумленному "Ах!". Небо, как йог, лежит на каменных иглах башен и осколках стекла в витражах. Время сделало стены темно-серыми, зловещими и величественными, заставляющими проглотить язык и замолчать. Но кружево было упомянуто в начале описания северофранцузского утра не просто так: когда эти огромные даже по современным меркам здания строились, то камень был бел, точно заварной крем в эклере, и можно лишь с ноткой зависти представлять, какое впечатление они производили на маленького жителя средневекового города, не знающего в силу времени тех масштабов, которые знают жители мегаполисов сейчас. Даже на далекого от христианской религии человека готические соборы производят сильнейшее впечатление, сходное с религиозным откровением: сложно не уверовать хоть во что-то, когда своим окном-розой на тебя смотрит каменный циклоп, огранной музыкой рыча своими ребрами контрфорсов и аркбутанов. Поэтому можно только представить, какое впечатление производили эти постройки на человека, для которого окружающий мир таил гораздо больше угроз и опасностей, чем для наших современников, коим на помощь приходит вся современная инфраструктура. А тем людям выстоять помогала только вера и религия. Поэтому храмы - это не только священное место, где даже неграмотный человек по изображениям на витражах мог прочесть всю Библию, но и инструмент проповеди и убеждения для католической церкви.
Лицо этой церкви долгое время было суровым и безобразным, словно морда горгульи. Сколько людей сгорело на кострах Святой инквизиции в период Альбигойских войн XI-XII веков! Только после взятия Монсегюра 1 марта 1244 года горело на одном костровище 200 еретиков. Но не стоит страшиться: пора присесть за столик в уличном кафе, чтобы к вам присоединилась горгулья и поведала о своей нелегкой судьбе и о судьбах доблестных рыцарей, в разное время сражавшихся то за светских графов и королей, то за католичество или гугенотство. Горгулья распахнет клыкастую пасть, и из нее потоком дождевой воды (именно для ее отвода бедных монстров сажали на кромку кровель соборов) вырвется легенда, восходящая к VII веку: близ города Руана в болотах обитал страшный дракон La Gargouille, нападавший на корабли, идущие по реке Сена через город, и про доблестного рыцаря-епископа Святого Романа, усмирившего чудище. Этот вопль подхватят сотни тысяч других горгулий по всей Франции, ведь в стране готических соборов сотни - в Шартре, Руане, Париже, Реймсе, Туре, Амьене и многих других.
Отобедав насыщенным луковым супом и лягушачьими лапками, любыми нашей Кошкой за схожесть по вкусу с курицей и немного рыбой, пригубив красного чуть кислого вина из Бордо или Божанси, пора вернуться еще дальше в прошлое. Франция удивляет не только кружевом готики, но и монументальной неприступностью, уверенной непоколебимостью романских крепостей. К югу страна бугрится рябью Пиренейских гор, непокорных и свободолюбивых, как и жители страны: нет-нет, да и сбежит от единого хребта гордая и одинокая скала куда-нибудь в равнину, коронует себя неприступной крепостью, до которой и сейчас-то добраться сродни спортивному испытанию. Король и Королева этих одиноких скал - замки Монсегюр и Пюилоран, ведущие свою историю еще с дохристианских времен. Но все мы знаем, что свято место пусто не бывает, поэтому намоленные еще язычниками скалы приняли на свои вершины уже христианские постройки.
Одна из скал-одиночек убежала от основного массива гор прямо в океан, окружив себя коварными зыбучими песками в минуты беззащитности, когда вода отступает от суши на 18 километров. Речь идет об аббатстве Мон-сен-Мишель (Святого Михаила). Как кошка-мать обнимает котенка сильными лапами, монастырские постройки обняты сильными стенами. Это еще одна почти неприступная крепость, где фортификационным рвом служит сам океан, укрепления продолжают отвесные скалы, а церковные постройки лезут на плечи друг другу, чтобы обхватить узкими улочками-пальцами фундамент увенчанного шпилем собора. Но ночам темное полотно неба в Мон-сен-Мишеле зияет проколами-звездами, их которых льется яркий свет. Это главный перст островной длани - шпиль - дырявит его уже сотни лет, как перст архангела Михаила в VIII веке дырявил неверие аврашанского епископа Святого Обера, никак не решавшегося начать порученное ему крылатым посланником строительство аббатства.
Подхваченным навальными ветрами запахом гортензий (ими полнится главный бальнеологический (солевой) курорт Франции - Беарриц, город невдалеке от границы с Испанией на берегу Атлантического океана, хребты волн которого штурмуются серфенгистами со всего мира) пора улетать на ужин в Центральную Францию. Очень важно не опоздать к началу, чтобы не обидеть хозяев, ровно к восьми часам вечера сервирующих стол со всей кропотливостью и тщательностью. Виноградные улитки в чесночном соусе, отведанные на обед, заведут себе нового друга - кок-а-вин (цапленка в вине), с которым вместе они будут спорить, кто вкуснее, с сырно-винным тандемом, зовущим себе десертом. Чем громче запах сыра (некоторые обладают настолько сильным ароматом, что непривычный человек может только покривиться и пожаловаться, что пахнет ношенными носками), тем сильнее этот тандем.
На реке Луаре гость будет встречен и поочередно, без спешки, представлен своим замкам. По чертам лиц этих замков сразу понятно, что это - семья, ведь они так похожи: невысокие стены с круглыми башенками увенчаны конусами кровель в соответствии со строгой симметрией, подчиняющей себе и французские регулярные парки вокруг дворцов. Как паспортное имя человека передает характер человека хуже его прозвища, так и официально известные как "замки", постройки эти на самом деле являются "дворцами". К вечеру глаз, наконец, сможет отдохнуть от пламенеющей готической или тяжелой романской архитектуры на примерах французского ренессанса. Здания, как и наши Француз с Француженкой, облачены в простые, без излишеств, но элегантные и утонченные наряды более поздних стилей из дорогих материалов, оттененные изысканными, но не вычурными, акссесуарами-фонтанами.
Наша Кошка выскальзывает в Ночь. Романтика Эйфелевой башни в Париже светится сотней огоньков пылающих страстью и нежностью сердец. В Шартре ночная возбужденность вспыхнет трепетными мазками импрессионистов и сияющим золотом, в которое облачат ее прожектора подсветки в рамках еженедельного лазерного шоу Chartres en lumière. Голубые витражи его стрельчатых окон-глаз подсвечены изнутри, лица фасадов разрумянены полотнами великих художников снаружи - с таким макияжем самое время отыграть кульминацию нашей песни. Легкую, игривую, кокетливую, полную достоинства, такую отличную от монументальных куплетов органа, дневного исполнителя, от сложных кулинарных припевов, журчащих огромным количеством инструментов-ингредиентов, от сокрытой под шелком шарма стальной жестокостью ударных-гильотин.
Нервной нежной дымкой рассеется в ночной тишине последний звук нашей песни. Кошка свернется в уютный комочек, зажмурит глаза, светящиеся ночью Лунами, и програссирует-проурчит последнюю вибрацию любви и свободы после такого длинного дня.