Друг не выглядел обеспокоенным в своей неторопливой лености. Несмотря на собственную худобу, которая должна была делать его вертлявым живчиком, вне критических ситуаций от него так и разило не спокойствием, а именно леностью. Только сигарета быстро мелькала туда-сюда, то втыкаясь в прорезь губ, то отскакивая к пепельнице. В которой было уже изрядно окурков, присыпанных пеплом. Они, пожалуй, были единственным, что выдавало волнение Пети.
- А, Лена... Лена спит.
- В смысле спит? Спит потому что устала, или..? - я боялась произнести второе слово "спит", потому что оно несло бы совсем иной смысл.
- Я не знаю. Она с утра не вставала, но сегодня выходной и всего час дня...
- Звучит, как неправдоподобный самообман, ты уж извини, - напряжение ледяной дланью сжало мои плечи, - ты пытался ее будить?
Хорошо, что в эту фразу я не добавила слово "хоть". Обвинять друга в самообмане было бы неправильно - кто бы в такой ситуации им не занялся?
- Я... нет, не пытался. Мне как-то... - Петя замялся, пряча взгляд в разводах деревянной столешницы.
- Страшно? - по привычке отличницы поспешила я с подсказкой.
- Да.
Эта реплика звучала безысходно и безнадежно. Друг, также, как и я, потерялся в паутине тумана и, казалось, готов был сдаться. Но нет, не позволю ему этого. Даром я что ли ехала сюда?
- Так, давай еще по одной, - ультимативно решила я за двоих и споро разлила виски по опустевшим стаканам, - и обязательно чокнемся, никто же не умер.
На этих словах меня укоризненно кольнуло сомнение. Никто же не знает наверняка, как выглядит загробный мир. Возможно, мы сейчас уже там.
Мы молча чокнулись, залпом опрокинули в себя нашу анестезию от мирских страданий и замерли в оцепенении. Каждый знал, что нужно было делать в тот момент, но никто не хотел быть первым. Надо облегчить другу это решение, в конце концов, это его жена спит.
- Пойдем будить Лену, - вставая, сказала я с тем спокойствием, на которое только была способна.
Петя медленно вставал с высокого барного стульчика, словно бы прирос задницей к нему и теперь медленно отрывал свою плоть от безразличного предмета интерьера. Но все-таки друг встал.
- Давай, веди, - я прекрасно знала, где расположена их спальня, но хотела оставить за другом иллюзию его инициативы.
Петя медленно поплелся по коридору. Эта медлительность была вызвана не уже упомянутой леностью, а разрыванием лоскутов ментального тумана с нитями сопротивления. Когда человек боится худшего, он предпочитает не проверять свою догадку, откладывая момент истины как можно дальше по временной шкале.
Кишка коридора осталась позади. Петя сжал ладонью ручку двери и снова остановился. Пришлось положить свою руку поверх его и мягко надавить. Ручка двери покорно опустилась вниз вместе с нашими ручками и головами. Я надеялась, что это "опускание" скоро будет развеяно светом проснувшегося сознания подруги, но гигантский пустынный червь сомнения был уже готов сожрать и меня, и друга с потрохами.
И все-таки мы вошли в спальню. Свет не горел. Трясущейся рукой я нащупала выключатель и, бормоча молитву "да будет свет, сказал монтер", щелкнула им. Следующее мгновение уже не первый раз за эту дневную ночь растянулось на пару тысячелетий. Но боги нас услышали, и окончание темных веков вспыхнуло взрывом сверхновой лампочки в люстре, который был намерен растянуться еще на пару тысяч лет - свет в комнате зажегся и даже не думал потухать. Петя с улыбкой оглянулся на меня через плечо. В его глазах прыгали блики не только света, но и какого-то озорства. Оно было так свойственно ему, но за это темное утро озарило его глаза впервые.
Я прошла к кровати. У стенки, ближайшей к окну, спала на боку Лена. Ее сон казался здоровым - так она трогательно посапывала. Петя потряс ее за плечо, раз за разом повторяя имя жены. Та недовольно постанывала и морщилась, но других признаков наличия в черепной коробке сознания не обнаруживала. Я почти физически почувствовала, как отчаяние опускает руки друга.
- Так. Пришло время решительных мер. Тащи ведро холодной воды.