- А что тебе ещё надо? - отвечают ему и тактично указывают на дверь. Мол, и так для тебя сделали больше, чем ты заслуживаешь. А кто им сказал, что они знают, что он заслуживает? Он, Брют, может, вообще здесь по ошибке. По очень большой ошибке. Потому что он не для этого рождён. Хотя им это и не объяснишь, но он-то знает. Сам знает. И всегда знал. Знал, что ему здесь не место, он тут вообще случайно. А ему, лично ему, Брюту, суждено стать великим лидером, пророком, Иисусом, Буддой или там новым Аллахом, но не тем, кем его силой сделали они. Они его просто сломали. Они... они просто слепы, чтобы это заметить, или, что ещё хуже, они всё видели и специально расставляли у него на пути барьеры и капканы.
Но сегодня он им этого не говорит. Не говорит, что о них знает и думает. Потому что очень даже хорошо представляет, чем могут кончится подобные разговоры. Они, конечно, своё получат. Бесчисленные долгие ночи он думал над этим. Глядел в стену и думал. От отомстит. Но только потом, когда он обретёт себя настоящего. Когда у него будет и дом с двадцатью комнатами и машина, на которой можно уехать далеко-далеко и вообще всё, чего он захочет. Но всего этого надо добиваться. Так просто он не сдастся на милость всех этих властителей жизни.
- Значит - четырнадцатый район, да? - спрашивает Брют ещё раз, и уголок его левой губы непроизвольно ползёт вверх, превращая и без этого неприятное лицо в поистине омерзительное. И ему подтверждают, что да, именно четырнадцатый. И что звали её тогда - Мари, и её отличительная примета - рыжая шевелюра и два отверстия в мочке левого уха. А всё остальное или несущественно, или уже никто не помнит. Да и откуда им вообще что-то помнить? Они и своё-то дело делать не могут, не то, что приметы запоминать. Долгие годы они пытались внушить Брюту, что он по жизни ноль, и ему её лучше не искать, потому что он никого никогда не найдёт, но он упорно продолжал оставаться при своём мнении. И только каждый раз бросался в драку, когда кто-то пытался говорить плохо о ней. И был бит. Они это знали и дразнили его. Специально дразнили. И Брют знал, что его дразнят. Но иначе не мог. Не мог, потому что она была той свечой, которую видно во мраке. "Ты урод", - цедила сквозь гнилые зубы толстая сестра Жозефина, - "Тебя в цирке надо показывать. Ты вообще нам ноги за всё целовать обязан. Мы ж тебе даём и кров, и стол, и ремесло". Ага, ремесло. И она еще смела это называть ремеслом? Нет, правда, их при монастыре учили. Но, вопрос, чему? Детей ведь учат по-разному. Кого тарелки мыть, кого мусор убирать, кого... А его... Они всегда над ним издевались. Он не помнит, каким он был, когда попал сюда. Но та же сестра Жозефина говорит, что, когда они его принимали, Брют уже был монстром, маленьким, грязным и уродливым. А теперь вот превратился в большого урода. Но ему лично кажется, что это они специально покалечили лицо Брюта. Чтобы его не узнали никогда его родители. А узнав - не приняли бы за своего. Ни у кого в приюте нет такого лица. Только у него. Как-то кто-то из сестёр назвал Брюта Квазимодой, и он долго потом у всех расспрашивал, что же это такое. Оказалось, что то же самое, что и "урод". Брют не был удивлён. Они все одинаковы. А вдобавок они (вот сволочи), они решили научить его быть официантом. И Брют даже пытался научиться, пока не понял, что они так потешаются, а сами снимают эти так называемые "уроки" на камеру. Он тогда плюнул на пол, показательно растёр слюну правой туфлёй, криво ухмыльнулся и ушёл. Неделя карцера - ничто. Главное - он не позволил им смеяться над собой. После этого и другого случая он начал наращивать мускулы. Ведь стать сильным можно даже в приюте. Даже в пресловутом облезлом карцере. Голодом-то его не морили, каши давали, что говориться, "от пуза", а дурные слова ему давно уже перестали наносить обиду. Лишь бы не трогали её. Его мать. Урод? Ну, не красавец. А теперь мог любого из них таким же сделать. Есть желающие? С определённого момента, желания не стало ни у кого. И тогда от него отстали. То есть просто не трогали сильно до тех пор, пока не выставили за поганые стены их богоугодного заведения. И вот уже у Брюта собран в дорогу рюкзачок, выдан ему документ, и он отправлен за стены приюта, чтобы самому тащить себя по жизни в произвольном направлении. Отныне, вовеки и присно... Но его направление - четырнадцатый район. Там есть она. Или была. И Брют найдёт её. Потому что он хочет взглянуть ей в глаза и сказать, - "Мама, вот он - я, ты меня нашла, я всё вынес и теперь буду с тобой. И будет другая жизнь. Без этих... Которые..."
Впереди была дорога. Только Брют не знает, что с этой дорогой делать. А потому Брют просто идёт по этой дороге лёгкой походкой, наслаждаясь новым для себя ощущением - ощущением свободы. Лёгкий ветерок треплет его отросшие русые лохмы. Они хоть немного закрывают лицо. Пыхтящий автобус с чуть заржавевшими грязно-белыми дверцами притормаживает рядом.
- Парень, ты далеко собрался? - улыбаясь, спрашивает его водитель в сером берете, гостеприимно распахивая дверцы прямо возле Брюта.
- Туда, - машет Брют правой рукой в сторону уходящего вдаль шоссе. Как будто и так не понятно. Специально что ли румяный водитель спрашивает его такую банальщину? И ещё и лыбится. Наверное, потому что Брют идёт, а он едет. Небось и насчёт его лица сейчас выпустит пару острот.
- Подвезти? Садись. Любое место в твоём распоряжении. Как видишь - пустой.
Брют неспешно забирается внутрь. Водитель, конечно, будет издеваться, но Брют потерпит. Всё же ехать лучше, чем идти. А бесплатный цирк этот смешливый парень сегодня от Брюта не получит.
С треском двери закрываются. Брют плюхается на место за водителем, чтоб совсем не видеть лица последнего. Ведь иначе и тот сможет увидеть лицо Брюта. Брют не комплексует, нет. Ему просто неприятно, когда на него пялятся.
- Из приюта что ли? - водитель начинает разговор, хотя его об этом никто и не просит, - Как тебя туда занесло?
Это, конечно не его дело, но что-то ведь надо отвечать.
- Воспитывался там.
Водитель ухмыляется.
- И давно?
Что значит "И давно?". Вот только что из ворот вышел. Он что, не понимает? Ах да... Лицо. Это, типа, он так свою умность проверяет. Вроде как Брют на мальчика не сильно похож. Но...
- Я только что освободился, - отвечает Брют, отворачиваясь к окну. Путь пугаются прохожие. На них точно плевать.
Автобус рычит и трогается с места. Печка под сиденьем помаленьку раскочегаривается и вот уже чуть ли не прожаривает его потёртые джинсы. Вот ведь, выбрал местечко. И не пересядешь теперь. Раз сел - приходится держаться. А то водила подумает, что Брют слизняк и не может вытерпеть даже такой, в сущности, малости. Жёсткое кожаное покрытие нагревается. Хотя какое кожаное? Откуда тут кожа? Так, какой-то дешёвый заменитель. Вот у него потом будет кожаный диван - это да. И сиденье из натуральной чёрной кожи в своём авто. Но это потом. Негоже мечтать понапрасну.
- Освободился? Классно сказано! - ржёт водила, - От этих старух давно пора отделаться. Как только они живут?
Как живут? А то будто никто не знает! За счёт сироток и живут. Им всякие фонды столько добра присылают задаром - мама не горюй. Кто шлёт, тот ведь от налогов получает какие-то скидки. И за них прямо готовы все удавиться. Вот и вбухивают, вагонами тащат, фурами. Он сам видел. Да не только видел, разгружать даже помогал. Ну, как помогал? Приказали - оттащил. А потом всё куда? А этого вот никто и не знает. Он-то лично ни разу не видел после ничего из того, что выгружалось. Ни оборудования, ни одежды, ни даже еды той. Не видел, не щупал и не пробовал. Что было, то сплыло. Сегодня из одной фуры выгрузилось, завтра на другой уехало. Не бесплатно, конечно. У настоятельницы на таких махинациях теперь и своё авто похлеще, чем у премьера. У остальных, правда, пожиже. Рожей не вышли. Всё же сёстрам выезд за пределы монастыря запрещён. Официально. Но что их останавливает? Не зря, как ночь, так и приезжают сюда ... разные. С монашками тешиться. И не только с монашками. Старших воспитанниц тоже водят на их сборища. Да и младших порой. И не только девочек. Его тоже как-то водили. Нашёлся какой-то приезжий, жадный до "шоу с уродом". "Будь паинькой", - наставляла его сестра Жозефина, - "Понравишься гостю - всем хорошо будет". Ага, всем. Знает он это "всем". А потому дождался момента и... Пары зубов Брют тогда лишился. И это было только началом. Потому что потом его отдали бывшим зекам. В монастыре вся обслуга из них. Сторожа, дворники, истопники. Как бы, в рамках благотворительности. Чтоб сёстры вроде как в молитвах проводили всё время, а бывшие уголовнички становились на путь исправления. Ну, вы поняли. Вот его, Брюта, этим самым на ночь и отдали. На одну только ночь. Да что сейчас вспоминать? Брюту тогда казалось, что его пропустили через легион этих мразей. Ходить он не мог неделю. Потом... А потом он начал наращивать мышцы.
- Неплохо живут. От борделя разве что костюмами отличаются.
- Да иди ты! Они ж бога славят.
Чёрта лысого они славят. Вот бегают и славят. Прямо христосики в рясах. И даже без нижнего белья. Чтоб удобнее отдаваться при оказии.
- Сводить?
Водитель снова хмыкает.
- Как-нибудь в другой раз.
Вот он и прокололся. Значит - в другой рад он готов наведаться в монастырь и предаться блуду, как с монашками, так и с воспитанницами. Брют понял. Ведь так и знал, что водила - один из этих гадов. И на своё несчастье он перед Брют сейчас один. Хорошо, что один. Все они сильны только, когда их много. Тогда они накидываются всей кодлой и рвут. Потому что упиваются своей силой. Потому что... Но теперь...
Брют криво улыбается. Ему оставалось только подождать. Немного подождать. Всё же надо подобраться как можно ближе к пресловутому четырнадцатому району.
Солнечные лучи буравят крышу, проникая, казалось, прямо в мозг. Автобус фырчит и трясётся на неровном асфальте. Но ему всё равно. Он едет в тот самый незабвенный четырнадцатый район, лучший район в мире. Он мало знает о транспорте и потому пялится через стекло на пролетающие мимо авто. Они красивы, они изящны, они такие, какие будут у него. Теперь всё впереди, потому что он вырвался от оголтелой клики монашек, похожих в своих чёрно-белых нарядах на сварливых сорок. У него уже есть документ, и его не вернут обратно. Брют не разу не сбегал из монастыря, хотя ему там и приходилось несладко. Он хорошо представлял, что происходит с теми, кто всё же решается на побег. Все желали им удачи, но разве пожелания могут кому помочь? Не проходило и двух недель, как беглецы в сопровождении полиции возвращались назад. Возвращались голодными, битыми, а кое-кто и с психическими сдвигами. Довести до дурки можно любого - уж это Брют понял. Понял ещё задолго до того, как принялся отстаивать своё "Я". Раз не хочешь по- хорошему - получи! И Брют затаился. На сборища его уже не таскали, но грязной работы на долю Брюта выпало столько, что хватило бы и на четверых.
- Всё, дальше сам. Вон за бетонным забором твой четырнадцатый. Только ты там поосторожнее, парень, - выдергивает Брют из воспоминаний хриплый голос водилы. С шипением передняя дверь автобуса отворяется.
Брют поднимается. Ему приходится сутулиться - его рост слишком высок для потолков автобуса. Рот Брюта привычно кривится. "Что лыбишься, урод? Ничего смешного нет", - часто огрызались на него монашки. А он просто не мог иначе. Лицевая судорога непроизвольно корёжила лицо, и Брют давно уже приучился смотреть в землю, а не на собеседника. Так было легче.
Он спускается по грязным ступенькам автобуса на обочину и осматривается.
- Эй, братишка, тут смотри-ка что... - кричит он водителю, пока тот ещё не закрыл дверцы, - Кажется с колесом того...
Тот грязно ругается и спрыгивает со своей стороны. Брют слышит, как металлически щёлкает закрываемая дверца.
- Ну, что там? - водитель подходит и смотрит на колесо, на которое указал Брют.
- Уже ничего, - Брют разворачивается и своей мощной кистью хватает водителя за горло. Тот, не ожидавший подобного, начинает сучить руками и страшно выпячивает глаза. Брют вытянутой правой подносит тело к грязно-белому автобусному боку и с силой прикладывает водилу головой. Слышится сухой треск, и каша из мозгов выплёскивается, сбивая серый берет, пачкает потёртые джинсы водилы и его клетчатую рубаху, выехавшую из-под ярко-чёрного ремня. Брют перехватывает тело левой рукой, вытирает правую о рубаху покойника и мощным движением отправляет тело дальше, в канаву на обочине. С курчавой головы трупа сползает полный студенистой массы берет. Водитель получил своё. Не надо было обещать приехать в монастырь. Много их таких... озабоченных.
Брют осматривается. В его голову приходит мысль, что неплохо бы очистить теперь и карманы покойника, потому что их содержимое тому больше не нужно, но что-то останавливает его. Наверное, серая каша мозгов, в которой испачкана вся одежда трупа. Брют брезгливо морщится и отходит в кабине. Может, хоть там есть хоть что-нибудь ценное.
Но ничего знаменательного в кабине не обнаруживается. В бардачке Брют находит дешёвый плеер и наушники. Ещё там лежат кучей какие-то бумажки, но Брюту они не нужны. Зачем ему это, если у него теперь есть и свои правильные документы? Он срывает с ветрового стекла безделушку-амулет в виде серого с вязью креста на сером же фоне и вешает его себе на шею. Металл похож на серебро, по крайней мере смотрится соответственно. Брют никогда ранее не держал в руках драгоценностей и этот крест вселяет в него чувство величия. Теперь это его оберег. Он отнят у врага, отнят силой, и он станет теперь хранить Брюта на его нелёгком пути.
Брют захлопывает дверцу автобуса и направляется к бетонному заграждению. Возле забора лежат горы мусора. Летают, подхватываемые ветром бумажки и остатки рваных пакетов. Пахнет гнилью. Этот запах хорошо знаком Брюту. Такой всегда стоял в их столовой. Бетонные стены словно раздвигаются перед ним. Брют закладывает руки в карманы и, не торопясь, движется прямо посреди открывшейся улицы. Асфальт давно не чинен. Целые клочки выжженной травы торчат из трещин. То здесь, то там виднеются ямины. На машине проехать, минуя их, ой как непросто. Особенно на скорости. Никто Брюта не останавливает. Он проходит мимо панельного серого дома, разрисованного корявым граффити, второго, третьего, переходит неширокую дорожку из бетонных плит. Слева тупик из огромных камней. Там сидят на корточках несколько темнокожих парней. Судя по выпажению их лиц, они не слишком рады появлению Брюта. Они встают и медленно движутся на него. Он, так же не торопясь, движется на них. Они-то ему как раз и нужны. Они расскажут ему, где он сможет найти свою мать. У двоих из парней в руках то ли дубины, сделанные из разбитой мебели, то ли бейсбольные биты. Они ехидно скалятся и, наконец, останавливаются в двух шагах от Брюта. Самый большой перекладывает дубину на плечо. Он придерживает её двумя руками и, кажется, готов опустить на голову Брюта незамедлительно. Самый мелкий, стоящий прямо перед ним, тычет в Брюта длинным чёрным пальцем и внезапно произносит глубоким басом:
- Айфон дашь поиграть, красавчик?
- Нет айфона, - словно от мухи, отмахивается Брют от негра, но тот не унимается.
- А почему нет? Если снежок идёт к нам, он нам должен дать поиграть свой айфончик.
Недомерок расплывается в улыбке и склоняет белозубое лицо чуть в сторону, словно приглашая Брюта к забавной игре.
- Потому что я ищу свою мать! - словно вспыхивает Брют и рывком распахивает на груди свою рубаху в аляповатых цветах. Несколько светлых пуговичек отрываются и весело подпрыгивают по асфальту. Талисман, взятый их кабины, покачивается на могучей шее Брюта вправо-влево, словно гипнотизируя его противников.
Плюгавый смотрит на него и, словно нехотя, разводит руки в стороны.
- Так чего орёшь, красавчик? Как звать-то твою мамашу?
- Мари. Она из четырнадцатого района.
Здоровяк начинает мелко хихикать. Коротышка чешет за ухом. Толстозадый парень справа сплёвывает.
- Она чёрная?
Почему они так решили? Брют опускает руки, подходит к тому, в руках у которого дубина и вынимает её резким движением из рук последнего. Тот не сопротивляется.
- Почему чёрная?
- Тут все чёрные, - произносит недомерок и смотрит на Брюта, как на придурка. Зря он так. Зря. Но надо сдерживаться. Они ещё нужны ему.
- Моя мать белая. Она самая лучшая. Она...
- Может, арабка, - подаёт голос второй парень с дубиной. Он стоит чуть слева. На нём, несмотря на жару, малиновая вязаная шапка и плотно застёгнутая джинсовая куртка.
Брют смотрит на недомерка. Тот, кажется здесь за главного. Все ждут.
- Пойдём к арабам, - наконец кивает тот, - Али разберётся.
Он разворачивается и идёт по дорожке из плит, убрав руки в карманы. Остальные тоже разворачиваются и следуют за ним.
- Идём что ль, - бросает широкозадый в шортах в сторону Брюта, последним покидая место встречи.
Брют кивает и устремляется за бандой. А как их ещё назвать? Чёрными друзьями? Хорошо, пусть будет так. Брют идёт за ними, не понимая, почему они на него так и не напали. А он готов был их размазать, если бы что... Впрочем, сейчас главное не это.
Недомерок поворачивает в узкий проход, заваленный мусором. Брют продолжает идти за сопровождающими его чёрными парнями, покачивая вырванной дубинкой на левой кисти.
- Тута, - наконец кивает на сарай из гнилых досок недомерок, - Иди за мной.
Он приоткрывает дверь, которая держится только на одной петле и втирается мимо огромного шкафа в узкое пространство за ней. Брют следует за парнем. Остальные негры остаются снаружи. Внутри сарая не так грязно, как на улице, только очень тесно. Брют с его широкими плечами с трудом пробирается за недомерком в узком проходе. Там стоят всевозможные шкафы, иногда закрытые, а иногда и с открытыми створками, которые приходится прикрывать во время движения. Они пару раз пролезают под трубами, недомерок извлекает откуда-то фонарик, и они пробираются уже в его свете. Через какое-то время Брют понимает, что ногами он давно ступает по ковру и уже, пожалуй, самостоятельно он из этого дома не выберется. Они подходят к обшарпанной двери, хитро укрытой прямо за огромным ярко-красным баллоном, и недомерок громко стучит по ней сперва два, а потом ещё три раза.
- Кто? - слышится глухой голос изнутри.
- Али, это я, Пьер, - отвечает недомерок, - Я не один.
- Входите, - слышится ответ, и Брют вслед за своим сопровождающим проходит вовнутрь помещения. Они спускаются на несколько ступенек и оказываются в просторном помещении с потолками высотой в метров пять. Под самым потолком видны окна, забранные металлической крупной сеткой. На стене справа - несколько светильников, похожих на уличные фонари. Несколько кроватей, заваленных какими-то шмотками стоит у противоположной стены. На одной из них сидит мужчина. Он смугл, из одежды на нём только камуфляжные штаны с большими карманами с массой заклёпок и цепочка на шее. У него едва заметная бородка и чёрные волосы, словно штыри торчащие вверх. На левом плече видна наколка в виде символической лилии.
- Ну? - спрашивает он недомерка, не обращая на Брюта никакого внимания.
- Вот он ищет свою мать на районе. Она, типа, белая, - тот кивает на Брюта и склоняет голову набок, так же, как и тогда, когда слушал Брюта.
- А я тут при чём? - шелестит губами Али и его голос похож на шипение змеи.
- Ты вроде как белый.
Али встаёт, закладывает руки в карманы, подходит прямо к Брюту. Он не такой высокий и ему приходится смотреть на Брюта снизу-вверх. Али поднимает лицо с узким носом и смотрит Брюту прямо в глаза. Смотрит пристально. Глаза у него тёмные, почти чёрные. Брют не отводит глаз, только уголок левой губы начинает у него предательски подёргиваться.
- Чего забыл тут? - спрашивает Али и делает резкое движение головой в сторону Брюта. Другой бы отшатнулся, но Брют глядит прямо и не шевелится.
- У него знак волка на шее, - внезапно добавляет недомерок, у которого, оказывается есть имя "Пьер", - Иначе б он тут уже не отсвечивал.
- Знак, значит, - Али отворачивается, отходит на два шага. Ещё не остановившись бросает:
- И что надо?
- Мать ищет, - отвечает за Брюта Пьер.
- Пусть сам скажет.
- Мне сказали, что моя мать из четырнадцатого района, - произносит Брют. С его лица скатывается капелька пота и падает на пол, - Я ищу её.
Али отходит и вновь садится на кровать, на которой сидел до их появления.
- Давай разберёмся, - облокачивается он локтями на свои колени, - Ты когда её видел в последний раз?
- Я вообще её не видел. Мне в приюте сказали...
Али поднимает вверх правую бровь:
- В приюте?
- Меня воспитывали при монастыре...
Пьер присвистывает. Али кивает тонконосой головой.
- Там сказали, что она из этого района. Зовут её Мари...
- Маловато. Много тут Мари. Как бы...поточнее, - Али щурится и прищёлкивает пальцами левой руки, - Мы даже поможем. Ведь так, "уголёк"? - Али глядит на Пьера и тот кивает ему.
- Она рыжая. У неё две дырки в левом ухе.
- Это, конечно, примета, - хмыкает Али. Он задумывается, некоторое время в комнате стоит молчание. Наконец араб поднимается с кровати.
- Но за всё надо платить. Понимаешь? - он шевелит пальцами, показывая, как шелестят купюры. Брют делает два шага вперёд и шлёпает себя по карманам, показывая, что в настоящее время он неплатёжеспособен. Как-то так получилось, что кроме документа ничем его в монастыре на дорожку и не снабдили. Отпустили, и то славно... Брют считает, что потому, что он уже перестал быть им нужным. Девчонок они чаще переводили в послушницы. Те, к моменту совершеннолетия в большинстве своём уже знали, чем за пребывание тут надо платить. И платили. Каждый ведь идёт по жизни своей дорогой.
- Ну, денег... нет. Да я сам... - он, поворачивается, показывая своё желание уйти. Кажется, араб ему ничем помочь не может, а если и может, то не очень-то и хочет.
- Погоди, - взмахом руки останавливает его Али, - Будут тебе и деньги и... маман твою отыщем. Есть намётки. Вот только дельце одно надо провернуть. Ты ведь поможешь?
Брют кивает головой. Он готов выслушать. Он ещё ни на что не подписывается, но, если они могут ему помочь - почему бы и нет?
Али подманивает его к себе согнутым пальцем. Брют подходит.
- Дельце, говорю, одно есть. Сделаешь - отведу куда просишь. Да ещё и деньжат подброшу. Своих-то почему не спросил? - как бы невзначай спрашивает араб. Кого он имеет в виду под "своими"? Не монашек же.
- Это... Оно только моё дело.
Али понимающе улыбается. Чувствуется, что ему нравится ответ Брюта.
- Так как, согласен отплатить услугой?
Брют думает. Он понимает, что его хотят использовать, но ещё не понимает, как. Не хватает элементарного опыта. Брют сверху вниз смотрит на Али и, наконец, кивает:
- Я слушаю.
- Баул один тяжёлый донесёшь. Я нарисую, куда.
Брют успокаивается. Тяжести носить он умеет. Он кивает и Али улыбается ему, словно родному. Араб отходит к левой стене и вскоре возвращается оттуда, держа в руках лист упаковочной бумаги с невнятными линиями и штрихами.
- Вот. Отсюда выйдешь и прямо. Потом, вот где улицы сходятся - идёшь по левой стороне. Дальше огромное рекламное панно - под ним повернёшь налево. Здесь снова направо и по улочке. Там в конце награффитчино лицо чёрного в красном чём-то. Не пропустишь. Тут всё правее и правее тянешь. А там люк. Возле люка тебя будет ждать кент в бейсболке. В жёлтой, с ящеркой по центру. Не перепутай. Ему и отдашь. Я наберу - он с тобой и рассчитается. А пока тебя Поль выведет. Не оплошай.
Брют ещё хочет что-то сказать, но чувствует, как недомерок трогает его за руку.
- Пойдём.
Брют чуть было не отмахивается от него, но потом думает - почему бы и нет? Деньги ведь нужны. И, судя по всему, араб что-то о его матери знает. И вообще - всё на свете имеет цену. А цена Брюта устраивает. Что он, тяжестей что ли не носил? Он явно покрепче Али, не говоря уж о недомерке Пьере. Есть, конечно у того в банде и массивные ребята, но, скорее всего, им просто сейчас не так надо.
- Баул-то возьми, - доносится вслед голос араба. Брют оборачивается и видит салатного цвета сумку с двумя чёрными в перехлёст лямками, вытолкнутую Али из-под кровати. Брют поднимает её. Она не слишком тяжёлая. Что в ней? Это не его дело. Сейчас он будет просто лошадкой. Брют перекидывает баул через плечо.
- Потише кантуй, - подаёт голос Али на прощание, - Не кирпичи на стройке ворочаешь.
Обратно за Пьером Брют пробирается не спеша.
- Бывай "снежок", - на выходе тот поднимает руку в салюте на прощание и снова по-своему склоняет голову на бок, - Мы волков уважаем. Знай наших!
Брют салютует в ответ. Он подтягивает не спине лямки баула и движется прямо, куда указывает стрелка на импровизированной карте Али. Сама карта запихана в карман джинсов, чтобы можно было свериться, но Брют уверен, что сверяться ему не придётся. У него хорошая память, и он может найти дорогу и без подсказок.
Город огрызается на Брюта транспортом, но тот идёт по начертанному арабом маршруту легко и беззаботно. Кто сможет остановить его? Да кому он, собственно, нужен?
Он проходит остановку автобуса на большом заасфальтированном пустыре, окруженном панельными девятиэтажными домами. Всё тихо и спокойно, даже довольно чисто, ничего не сломано, даже граффити на стенах отсутствуют. Мимо Брюта едет арабский подросток на мопеде без номера. Брют идёт через пустырь к домам, и мимо него снова в противоположном направлении едет всё тот же подросток. Это странновато, но пока Брют не придаёт этому никакого значения. За домами он видит недавно сожжённый микроавтобус, за которым курят два взрослых араба с капюшонами, которые тут же скрываются при его появлении. Тут к нему сзади уже в третий раз подъезжает всё тот же арабский подросток и что-то спрашивает на своём. Голос у него ещё не сломался и кажется детским. Откуда Брют знает, что тому нужно? Он разводит руками и продолжает идти. Видимо ответ Брюта арабчонку не нравится, и подросток начинает что-то громко верещать, уже действуя на нервы. Брют наконец его разглядывает. Подросток хилый, такого ткни посильнее - или убьёшь или покалечишь. Но Брют стоек. Он решает не обращать на мелкого араба внимания, а потому движется по направляющей, указанной планом Али. Подросток ненароком сбил Брюта с мысли, ему приходится вынимать импровизированную карту и сверяться с ней. И тут арабчонок обгоняет Брюта, въезжает на мопеде на газон и пытается обсыпать Брюта землёй из-под заднего колеса. Земля утрамбована, то ничего у арабчонка не получается. Брют с громким рыком, корча на лице страшенные гримассы, бросается на него, но тот отъезжает метров на пятьдесят и останавливается, ожидая, что Брют продолжит его преследовать. "Ладно, хватит, так можно и вообще неизвестно куда зайти", - думает Брют и, не обращая внимание на наглеца, опять продолжает следовать по своему маршруту.
Под огромным панно, тем самым, о котором говорил Али, стоят и о чём-то оживлённо спорят три арабские дамы. На них чёрные наряды, они даже чем-то похожи на сестёр из монастыря, только у тех в наряде есть ещё и белые элементы, что придаёт им некоторую элегантность. Подросток подъезжает к ним и начинает о чём-то возмущенно верещать. И тут, к удивлению Брюта, все три арабки быстрым шагом, словно вспуганное вороньё, покидают место под панно. Они как-то криво косятся на Брюта, будто он вышел гулять, а штаны надел на голову, а не на какое иное место. И тут малолетний араб вновь седлает свой драндулет, подъезжает сзади к Брюту и пытается прямо с мопеда плюнуть в него. Плевок падает на грязный асфальт, не долетев до Брюта сантиметров двадцати. Всё. Терпение Брюта иссякло окончательно. Он поднимает камень, но гнусного арабчонка уже рядом нет: он скрылся за ближайшим углом. Брют сжимает камень массивной кистью и, с трудом сдавливая свой гнев внутри, продолжает движение. Минут через десять шум мотора сзади оповещает Брюта, о том, что его вновь преследуют. Брют разворачивается и посылает булыган прямо в голову вернувшемуся наглецу. Тот громко орёт и валится наземь вместе со своим транспортным средством. Колёса продолжают крутиться, блестя на солнце спицами. Брют не подходит. Всё и так понятно. Не стоило с ним играть в недетские игры. Ведь, можно и доиграться.
Вот и стена с негром. Красные у негра только бейсболка и рабочие штаны на лямках, но это явно то граффити. Брют поворачивает направо и долго-долго следует вдоль по улочке, ища люк, возле которого его должны ждать. Ему попадаются арабские дети, которые или копаются в раскиданном всюду мусоре, или рассекают между кучками на скейтах. Кое-где на грязно-жёлтых матрасах или просто на асфальте полулежат люди с отсутствующими взглядами. Им нет дела до Брюта, а Брюту нет дела до них. Это явно не те, кому он должен передать свою кладь. Люк находится внезапно. Точнее - сперва находится парень в жёлтой бейсболке с ящеркой. Она-то и привлекает внимание Брюта. Он притормаживает и только тут замечает, что курчавый парень, на лоб которого надвинут пресловутый головной убор, сидит на краю огромного колодца без крышки. Колодец высотой около метра и видимые его стенки выложены булыжником. Как раз на краю сооружения и дремлет в расслабленной позе парень в бейсболке с динозавром. На нём потёртые джинсовые шорты и белая майка с грязно-коричневым номером "девять" на груди. На его волосатых ногах серые, битые временем, сланцы.
- От Али вот подарочек, - Брют стаскивает баул со спины и плюхает перед парнем.
- Мне? - тот поднимает голову и глядит на Брюта широкими голубыми глазами, - Это правда подарок?
Брют застывает. Он не знает, как реагировать в сложившейся ситуации. Что, если это совсем не тот люк и совсем не тот человек? Отдаст он свою кладь, ну а что дальше?
- Э... только сперва ты мне расскажешь... - начинает Брют.
- Сказку? Мальчик, я похож на твою бабушку? Нет? Тогда отвали.
Парень встаёт, разводит руками и пытается перехватить ручки баула. Брют резко останавливает его, отводя руку парня в сторону.
- В чём проблема, кореш? Ты же сказал - это подарок. Или твои слова носит ветер?
- Али сказал, что ты заплатишь.
- За что? Может ты мне тут притаранил какое дерьмо, а я ещё - заплати? И кто я буду, чтобы платить за кота в мешке? - парень вновь тянется за сумкой.
- Али...
- Да кто такой Али?
Брют бьёт парня левой. Бьёт прямо в бледное лицо с голубыми глазами. Тот отшатывается в сторону и тыльной стороной правой кисти промакивает нос. Кажется, он у парня серьёзно повреждён. Брют подхватывает баул с намерением вновь закинуть его на плечо.
- Ладно, ладно, - парень машет левой рукой, - Ну, пошутил слегонца. Да сейчас рассчитаемся.
Брют бьёт ещё раз. На этот раз правой. Парень всё ещё стоит, но лицо уже прикрывает двумя руками.
- Это - чтобы не шутил, - Брют смотрит на длинноволосого и ему хочется ударить того ещё раз. Просто так. Потому что слишком много тот шутит. Но Брют сдерживает себя.
- Тогда я слушаю, - говорит он, - Али сказал, что ты мне расскажешь, где искать одного человека.
- Старую рыжую шлюху? Да вон там она. Вон в том проулке.
- Где конкретно? - патлатый ещё не знает, что он подписал себе приговор. Он кого вообще шлюхой обозвал, он понял? Брюс еле сдерживается, но парень с ящеркой на бейсболке ещё не всё, что мог, сообщил Брюту.
- Где конкретно?
- Там за углом несколько кривых лачуг. Там между ними ещё дорожка вниз, к стокам. Вот туда пройдёшь, и - в самом низу. Там ещё пятнистая дверь. Наши малолетки расписали.
- И что?
- Ну, вчера там она была.
Вчера. Может, и сегодня ещё там. Брют проверит. А если что не так, то... Впрочем, ведь Али ещё говорил насчёт денег за доставку баула.
- А деньги?
- Какие де..., - начинает свою обычную песню длинноволосый, но смотрит в лицо Брюта и внезапно его руки начинают дрожать.
- На...
Парень вынимает из кармана шорт несколько купюр и быстро суёт их Брюту. Потом оглядывается по сторонам и, глядя ему прямо в глаза, нагибается за баулом. Парень поднимает сумку и, уже было, делает шаг в сторону. И тут пропускает от Брюта удар с левой в солнечное сплетение. Он складывается, как перочинный нож и что-то хрипит. Но Брют ловит его голову двумя руками и резко поворачивает вокруг своей оси. Слышится хруст ломаемых шейных позвонков, и тело парня в бейсболке оседает прямо перед Брютом. Тот глядит на свои джинсы. Нет, кровь из носа длинноволосого туда не попала. Брют присаживается рядом с телом и вытягивает деньги из кармана шорт покойника. Он заслужил вознаграждение. Ведь именно об этом говорил ему Али. Брют поднимает сумку и сбрасывает её, а за ней и тело, в колодец. Ему не нужны лишние следы. Впрочем - это не главное. Главное - что сейчас он уже почти нашёл свою мать, осталось только встретиться с ней. Сердце Брюта начинает усиленно биться.
Он идёт за угол и вскоре находит маленькую лачугу с расписанной дверью. Патлатый не обманул. Вот только... он как-то не понимает. Его мать ведь не может тут находиться. Тут вообще нельзя жить. Это даже не жильё Али, это куда хуже. Это почти картонная коробка. Кто сколотил кривыми руками этот горе-курятник, он не знает, но длинноволосый ему сказал, что его мать именно там. Впрочем, всё может быть. Может, ей просто очень плохо и её обманули. Всё же жизнь - тяжёлая штука, но он им покажет... Всем им...
Брют стоит несколько минут, а потом отходит. Надо входить, но он не решается. Всё же он никогда её не видел, а потому не уверен, что всё пройдёт так, как ему хочется. "Надо сделать красиво", - говорит он самому себе и отходит. Теперь у него есть деньги. Он может сделать маме приятный подарок.
Лавка зеленщика находится в паре кварталов. Судя по всему, это единственный магазин на всю округу. Массивные решётки украшают окна магазина. Дверь массивная, металлическая, с тремя замками. Брют с трудом оотягивает её и застывает на пороге. Стены голые, покрыты кое-где облупившейся светло-коричневой краской. На противоположной стене ещё одна дверь - во внутренние помещения магазина. Дверь за его спиной подталкивает Брюта сзади, и он непроизвольно делает шаг вовнутрь.
- Есть тут кто? - спрашивает он в пустоту и, спустя секунды три, словно в ответ на его слова, внутренняя дверь отворяется. Оттуда выходит сухонький мужчина среднего роста с большой залысиной. На нём кожаный фартук поверх клетчатой рубахи с закатанными рукавами.
- Чего надо? - холодно спрашивает он, косясь на не слишком приветливое лицо Брюта. Тут есть чего напугаться.
- Ну, так... для обеда. На два человека, - пытается Брют выдавить из себя мысль о том, за чем явился в лавку.
- Деньги хоть есть? - хмуро спрашивает хозяин.
Брют лезет в карман, чтоб показать свою платёжеспособность. Несколько купюр вылетают и падают на пол. Пол весьма чист, и Брют это отмечает, отмечает не только с удивлением, но и внезапным уважением к зеленщику. Он собирает купюры, одну кладёт на потёртый прилавок, а остальные мятой пачкой заталкивает обратно в карман джинсов.
- С выпивкой? - равнодушно спрашивает мужчина.
Брют мотает головой. Он не любит выпивку. Он не любит выпивающих людей - они перестают контролировать себя. И вообще, он же идёт к маме, а не на пьяную пирушку. В монастыре он часто видел, что могут натворить пьяные. Там пили все. Одни, чтобы забыться, другие - чтобы ощутить кураж. Когда персонал пил, детям оставалось только запираться на ночь у себя в комнатах и молиться, чтобы бывшие уголовники, разбушевавшись, не смогли выломать их дверь. Это уже возмужав, он мог дать отпор и навалять пьяным истопникам и дворникам, да так, что те потом и сами не помнили, что с ними случилось ночью.
- Багет? - спрашивает зеленщик.
А почему бы и нет? Брют перечисляет всё, что хочет поставить на стол перед мамой и улыбка чуть заметно скользит по лицу зеленщика, отстранённому и немного испуганному.
- Даму хочешь угостить?
Да, даму. Мать ведь тоже является дамой. Брют кивает одними глазами и пытается улыбнуться. Это страшно, но он надеется, что зеленщик оценит его симпатию. Всё же он немного понимает Брюта.
- Погоди, - бросает он и скрывается за дверью в глубине магазина. Брют ждёт. Он осматривает ещё раз помещение. Он даже приводит себя в порядок, приглаживая непослушные пряди волос.
- Вот, я думаю она оценит.
В худых узловатых пальцах зеленщика роза. Она большая и свежая. Видно, что цветок только что сорван с куста. Брют не знает, с какой стороны подступится к цветку.
- Я... сколько я?
- Не стоит. Это от меня лично. Уж больно ты калоритен. Я сфотографирую тебя с цветком?
Брют меняется в лице. Нет! Его опять хотят выставить, как мишень для острот? Да не нужны ему не багет, ни эта самая роза. Зеленщик, видимо заметив изменения в выражении лица Брюта, тут же вскидывает руки в упреждающем жесте.
- Нет, нет, я не настаиваю. Сейчас я всё приготовлю и рассчитаемся.
Брют успокаивается. Всё же нормально. Никто его не заставляет. Ему предложили - он отказал. Ну, не отказал, но хотел, впрочем... В общем - всё честно.
- Не фото... как его... геничен, - проговаривает Брют.
- Я так и понял, - кивает зеленщик, - собирая в пакет заказанное Брютом, - Всё же - от меня удачи!
- Как-нибудь, - отвечает он. Ну вот, есть же хорошие люди. Даже в этом непростом районе. Rуда лучше, чем настоятельница и её подручные. Брют аккуратно, кончиками пальцев, берёт цветок и, ещё раз благодарственно улыбнувшись хозяину, выходит.
Не проходит и получаса, как Брют, наклоняясь, протискивается в прямоугольник двери маленького домика. У него с собой пакет с подарками и роза. И всё это он несёт маме, той образ которой поддерживал его все его тяжкие годы в стенах монастырского приюта. В помещении полумрак, хотя на улице ослепительный полдень, и глаза Брюта не сразу привыкают к полутьме. Света мало, он попадает сюда лишь через рваную дыру в крыше. Окон нет. На полу (если только это можно назвать полом, потому что под толстенным слоем грязи и мусора не разобрать из чего изначально тут пол), валяются грязные тряпки. От них пахнет мочой, блевотиной и ещё чем-то таким же, вызывающим омерзение. Около одной из стен на облезлом когда-то зелёном диване с откидными валиками по бокам расхристана женщина. На ней тёмные колготки в крупную сетку с большой дыркой на левой ступне. Из дырки торчит накрашенный бардовым ноготь. Женщина лежит головой на валике и у неё изо рта тонким ручейком стекает слюна. У неё короткие вьющиеся, давно не мытые, волосы грязно-рыжего цвета. На женщине затасканный полосатый халат с проплешинами, застёгнутый на одну пуговицу на поясе. Больше на ней ничего нет. Около изголовья дивана одиноким конусом торчит недопитая бутылка с багровой жидкостью. Рядом с валяются потрёпанные облезлые кроссовки с проволокой вместо шнурков. Судя по всему - это единственная её обувь.
Брют подходит, рассматривает женщину вблизи. В мочке её левого уха он видит две серьги: большую в виде кольца и маленькую, с какой-то блестяшкой. Да, это она. Ошибки быть не может. Разве что уточнить имя, когда проснётся.
Пока женщина спит, Брют решает прибраться. Он поговорит с мамой, когда та очнётся и она обязательно расскажет ему, что с ней случилось. Он умеет прибираться. В приюте этому хорошо учат. Нерадивые могут часами на коленях драить трапезную или стены котельной. Брют тихо-тихо сдвигает мебель, собирает грязные тряпки и выносит их. Выбрасывает он и недопитую бутылку: ей же больше не нужно пить, у него есть деньги, чтобы... У неё есть сын. Он поможет ей. Брют очищает клеёнку и набрасывает её на кособокий столик. Потом расставляет на нём всё то, что принёс: свежий багет, немного зелени, мандарины, копчёную рыбку, свежевыжатый сок. Он не знает, что она любит. Это экспромт. Он взял всё это в порыве по... своему желанию. Брют кладёт рядом со снедью розу, так, что её нельзя не заметить даже с дивана. Она ведь оценит. Любая мать оценит старания своего сына.
Брют садится на большой ящик, кажется, служащий тут в качестве стула, и терпеливо ждёт. Женщина переворачивается на спину, халат задирается. Видно, что нижнего белья на ней нет. Но Брюту это не интересно. Он просто... он ждёт её пробуждения - самого чудного мгновения в своей жизни.
Наконец из уст женщины раздаётся всхрап. Она, сама не ожидавшая внезапного звука, внезапно просыпается, садится на диване, слегка оправляет халат и мутным взглядом разглядывает Брюта.
- Ты... - наконец выдавливает она, - Что, я и тебе должна? Нету у меня ничего! Рачком встать что ли... или как?
Она распахивает халат, и тяжёлая грудь с большим багровым соском вываливается в открывшееся отверстие. Женщина хохочет, откидывая голову, и смех её похож на карканье воронов.
- Вспомни, мама, ты... Ты меня принесла в монастырь, это было давно...
- У меня никогда не было сына ур-рода, - смакует женщина последнее слово и открывает рот для хохота. Брют видит, что у неё не хватает двух зубов в верхнем ряду. - Ты урод! Урод! Урод! - словно специально дразнит она Брюта, продолжая противно смеяться, - Где моя бутылка? Где? У меня ещё в ней было, а?
- Я... я выбросил. Мам.... Вот тут я для тебя собрал поесть... Чтобы мы...
- Да имела я твоё "поесть", ур-род, - женщина тяжело поднимается с дивана, подходит к накрытому Брютом столу с небрежным движением руки дёргает клеёнку на себя. Снедь, собранная Брютом, сваливается на пол, цветок, ещё недавно такой свежий и волнующий, ломается и смешивается с грязью - Ты мне выпить, выпить дай, слышишь? Выпить! Трубы горят!
Она подбирает с пола мандарин и запускает им в Брюта. Мандарин попадает ему в левое бедро и, отскочив, укатывается в сторону.
- Мама, зачем ты? - бормочет Брют.
- А потому что ты, мерзкий и вонючий урод, хочешь меня! Да! - в её глазах злоба и ничего кроме злобы, - Я... я травила тебя в себе, чтобы ты не родился! Мне не нужен был урод. Я залетела от пьяного матроса с "Жерминаля". Сколько их было? Пять или шесть... Одного я запомнила. Да-да. Он был из них самый ур-родливый и ты весь в него! Его...как его звали? А! Николя Гель. Да. Он был огромным. Только он был ещё и лысым. Ха! Он меня чуть не порвал своим... Да будь он проклят! Проклят! Проклят! И ты, его мерзкое отродье! Я утопила бы тебя! Да-да! Утопила бы в дерьме, и никто не узнал бы, что я родила. Но меня пьяную отвезли в их грёбаный монастырь. И мне... мне всегда было насрать и на тебя, и на всех их! Зачем ты сюда пришёл? Зачем? Что тебе от меня надо? Так вали! Вали отсюда, а не то я полицию вызову!
Полицию? Брют не хочет полицию. Насколько он знал, полиция бьёт дубинками и сажает за решётку. Его тоже могут посадить за решётку. Это почти как в монастыре, только ещё хуже. Сестра Жозефина всегда пугала их полицией. И эта женщина, которая была его матерью может его туда сдать? Это неправильно. Разве настоящая мать вызовет полицию, чтобы те повязали её сына? Нет. Значит она только ей просто притворяется. Ему сказали, а на самом деле... И вообще, он точно знает, что у каждого ребёнка два родителя: мать и отец. Что она сказала об отце? Что он плавал на "Жерминале" и звали его Николя Гель? Брют запомнил. Этого достаточно. Пусть тогда он был матросом. Сейчас он вполне мог быть капитаном. Да и откуда его матери знать, в каком ранге был тот, кого она назвала отцом Брюта? Она же не была специалистом по морякам. Он найдёт его. А теперь...
Брют поднимает ящик, на котором до этого сидел и со всей силы опускает его на голову женщины. Она ещё какое-то мгновение стоит, криво улыбаясь Брюту, а потом куском мяса валится прямо на рассыпанные продукты. Крови не видно. Доски ящика помяты, но не сломаны. Брют отбрасывает деревяшки в сторону. Вот и всё. Никто уже не вызовет полицию. Её просто некому вызвать. Не стоит им сюда приезжать. Он же не сделал ничего плохого. Он же хотел только быть вместе со своей мамой. А эта женщина... Она не может быть той, ради которой он столько пережил.
Брют отряхивается и выходит. Солнце слепит, и Брют криво улыбается ему из-под спутанной пряди. Улыбается себе и миру перед собой. Он ещё поедет вперёд по жизни на блестящей машине. Вот, как только найдёт своего отца, так сразу и...