-Здравствуйте всем! - вертлявый белоголовый подросток с растерянным взглядом показался в дверях.
-Чё встал, проходь, - парнишку толкнули в спину и ещё четыре человека просочились в полумрак длинной комнаты.
Матрацы, сваленные на полу, тусклый вечерний свет, проникающий сквозь пыльные, кое-где разбитые стёкла на окнах под низким потолком, влажные стены, покрытые тёмно-зелёной краской. Пахло сыростью и давно не мытыми телами.
-Эй, ну-тка подьте сюда, а? - послышалось справа. Говорил худой щетинистый парень в потёртой рясе с нервно бьющейся жилкой на правой кисти, сидящий, нахохлившись, на несвежем матраце возле стены - Волонтёры, а? Волонтёры?
Вдруг он откинулся назад и залился хрипловатым смехом.
-Ну, дык, есстно, - вставил один из вошедших, высокий сутуловатый юноша с багровым носом и бровями домиком, - Оно же, как же иначе-то?
-Мужик? - щетинистый прекратил хохотать и вытащил ноги из-под себя. Стали видны его помятые сапоги с дырами на щиколотках, забывшие, когда их чистили в последний раз.
-Ну, дык, есстно, - опять проговорил сутулый, словно никаких других слов и не знал вовсе.
Лицо щетинистого растянулось в недоброй ухмылке:
-Вжик-вжик - и не мужик.
И он вновь зашёлся истеричным смехом. Вошедшие всё ещё не трогались с места, не зная, куда податься и что делать дальше. Наконец щетинистый успокоился. Он ещё раз посмотрел на стоящих возле заржавелой двери, покрытой мелкими капельками влаги. Взгляд его зацепился за русого здоровяка со щербатым щекастым лицом, который переминался с ноги на ногу позади товарищей.
-Эй ты! Да не ты, а ты, ну, чего косишь, сапоги сымай.
-Зачем?
-За надом. Да не дрейфь, паря. Мои возьмешь.
-Это... да как же...
-Не гневи всевышнего, не гневи. Едино так оно упокойник ты, мобуто. А упокойничку-то зачем сапоги? Зачем? Сымай, сымай. Как именуешься-то, родный?
-Чвир.
Щербатый принялся поспешно стягивать свои ещё новые сапоги, блестящие даже при тусклом освещении подвала. Затем он, в последний раз заботливо оглядев своё бывшее имущество, поставил их перед парнем. Тот в ответ небрежно швырнул ему свои, стоптанные, с дырами на щиколотках. На левом сапоге отсутствовал каблук. Тот, которого звали Чвир, посмотрел на всё это хозяйство и принялся, цокая языком, засовывать в полученную обувь свои ноги, аккуратно обёрнутые ещё достаточно чистыми портянками.
-Вот так вот, Чвир. На сосунов в моих пойдёшь. Они ж ужо крови нюхали, освящены, то бишь. Могёт и выживешь, скворец.
В дальнем углу от матрасов отделился бородатый кудрявый крепыш средних лет с тремя блестящими нашивками в виде молотков на рясе. Заложив руки за спину, он подошёл к мнущимся в дверях:
-Прибыли? Ну-ну. С Богом. Я старшой тут. Так что - у меня оно не бузотёрить! Сейчас, тока о месте для вас помозгуем. Отколь сами-то?
Запах вчерашнего первача и гнилых зубов изо рта бородатого достиг вновьприбывших, пробившись сквозь вязкую пелену всех других запахов полуподвала.
-Дикие Лубярцы, - юркий подросток, влетевший в помещение первым, вскинул вверх остренькое личико, - Ан вона те двое - с Зотоплянки.
-Далече оно. Ну да смерть всех подровняет. Крестом хоть пользоваться могёте?
-Учили...
-"Учили". Тута вам не семинария. Ладно. Ты, щекастый...
-Чвир
-Чвир, значится. Эт и кто ж тебя так переобул?
Щекастый невольно покосился в сторону стены. Переобувший парня лежал тут же, уставившись в потолок, и что-то бормотал, стискивая в руках свой крест, тускло светящийся голубым огнём.
-Устина? Ну, да раз сам сменял, сам и страдай, скворец. Тута нянек нет. Устина, встать! - неожиданно бородатый заорал так, что, казалось, ещё чуть-чуть, и ошмётки старой штукатурки посыпятся с низкого потолка.
Устина приподнялся на локте и как-то затравленно посмотрел на бородача.
-Обувку снял, значится? Тады и матрац скворцу обеспечь. Забыл Писание? "Каждому силой по делам воздастся, дабы воссиял его крест во имя...". Вспомнил, шнырь?
-Подь сюды, что ль? - Устина поманил Чвира и тот понуро подошёл к нему.
Бородатый ещё раз оглядел остальных. Хитроватый взгляд из-под кустистых бровей остановился на носатом.
-Со мной пойдёшь. В моей длани третьего звонаря давеча замесили. Звонить могёшь?
-Ну, дык, есстно, - привычно гыкнул тот.
-Могун, шустрого нам дашь? - донеслось слева. Говорил голубоглазый лысый человек с улыбкой на полноватом лице, сидевший, сложив ноги, на покрытом бурыми пятнами матраце возле окна. Был он босой и в одном подряснике. Рядом с ним на корточках примостились ещё трое. Все такие же лысые и улыбчивые. - Нам бы его лишь на ночь, а там...
Беловолосый паренёк побледнел и попытался затеряться между земляками.
-Не коробься, - успокоил того, усмехнувшись, бородатый, - Сам не захотишь, не сломают. Заповеди помнишь? А без них крест - фитюлька. Надоныш, хлюпик твой. Матрац ему сам подыщешь.
Оставались ещё двое. Узкоглазый чернявый паренёк с туповатым веснушчатым лицом и другой, нескладный, с чёрными бровями и курносым носом.
-А для вас, скворцы, лишь один матрац свободен, - бородач кивнул на скатанный в рулон мокроватый тюк, лежащий рядом со входом.
-И... что же делать? - подал голос курносый, взъерошив правой пятернёй свои русые волосы, весьма напоминавшие слежавшуюся солому. Чистый, хорошо поставленный баритон гулко раскатился по помещению.
-Хорист что ль? Ну, да, тебе легчее, Что делать, что делать? А вы... вы схлестанитеся.. Кто одолеет - тот и спит на этом, - Могун кивнул в сторону матраца, - Другой - на полу покантуется, покуда место сосунами не освободится.
-Как же...
-А так! Так! - Бородач засверкал глазами и слюна брызнула из перекошенного рта, - Так! Мужики гибнут, а присылают... скворцов из семинарии, чирикать не умеющих. А мне сопли за ними вытирай, крестом светить учи...
-Да мы умеем...
-Вот и идите, и кажьте всем святым, что умеете! Всё, достали. Я сказал! Мать Божия, прости раба грешного... - и бородатый, нахмурив брови, заложил руки за спину и зашагал к себе в дальний угол. Крест на короткой цепочке, замотался по его широкой груди, вспыхивая неярким светом. За ним длинными шагами, раскачивая головой, словно маятником, пошёл и сутулый семинарист, тот, что должен был заменить третьего звонаря из длани Могуновой.
-Ну что, давай... как у нас, там, - робко сказал хорист узкоглазому. Тот испуганно оглянулся вокруг, на людей, сидевших и стоявших в длинной сырой комнате. Здесь были и статные мужики возрастом под полтинник с бородами разного калибра, от окладистых лопат до модных клинышков, и совсем юные безусые парубки, мало чем отличные от прибывших. И все они смотрели на них и чего-то ждали. Притихли даже лысые возле окна. На многих сияли кресты, у кого-то ярко, словно лампочки накала, у кого-то тускло, угасая и вспыхивая вновь. Теперь эти люди были их братья, братья по кресту, это были те, с кем они завтра должны будут плечом к плечу идти рядом против сосунов, дабы истреблять тех, гнать сияющим крестом, кропить святой водой, отчего-то так ненавидимой всеми склизкими тварями. Только так, ибо никакая пуля не властна над нежитью, лишь животворящий крест, святая вода и слово. Святое слово из святых уст. Но сейчас предстоял иной бой. Бой со товарищем, с тем, с кем делил вроде бы только вчера место на длинной семинаристской скамье, с кем вместе учил хором Катехизис и Жития, задалбливая их в себя, пытаясь прочувствовать так, чтобы напитать свой крест, эту единственную панацею против нынешних врагов человечества.
Узкоглазый кивнул. Драться не хотелось. Но отказ от сражения равносилен трусости. А какой он будет святой воин, если сдрейфит тут, ещё до первого боя с нежитью? "Не мир, но меч". Меч, значит - твёрдость. И черноволосый ткнул своего товарища кулаком в грудину. Ткнул не больно, так, чтобы показать, что вот он, бой. Хотели - получите. Какой-то миг стояла тишина. Никто не произносил ни звука. Только крупные капли срывались с трубы в дальнем углу и падали, звеня, в ржавый сосуд, подставленный чьей-то заботливой рукой.
-Ставки, братия, - долетело до парней и вокруг зашелестели голоса, все разом ожили, зашушукались, словно оттаяли после зимней спячки.
Наконец очнулся и курносый хорист. Но он не стал отвечать чернявому ударом на удар. Он вдруг резко пошёл на того, получил правой в нос, но сумел-таки схватить последнего за плечи и, вывернув, подмять под себя. Подмять и выкрутить узкоглазому руку.
-Всё, - почти спокойно обернул хорист лицо к людям, вытирая об плечо своей рясы капающую из носа кровь.
-О-ой, - застонал и черноволосый, который всё ещё пытался высвободиться из залома.
-Победил... как тебя там? - остроносый мужчина средних лет с залысинами и козлиной бородкой подскочил к сцепившимся в единый комок паренькам.
-Мина. А его - Ухан.
-Неплохое имечко. Так вот Мина победил Ухана. Пойди вон теперь в угол. Нос промокни.
-А этот тоже неплох. Вон сопатку как тому покорябил, - послышалось сбоку и черноволосый, отпущенный Миной, тоже улыбнулся, втайне гордый собой.
-И что? И энто бой? Погодьте, братия. Они что, и с сосунами вот так вот будут? - рык Могуна перекрыл все остальные.
-Правильно. Без креста - не в счёт. Расходись заново, - послышались голоса.
На этот раз упрашивать подростков не пришлось. Оба почувствовали адреналин схватки и готовы были сразиться друг с другом даже не за матрац, а просто так, за звание сильнейшего, за достойное место в глазах аборигенов полуподвала. Противники разошлись локтя на четыре и сосредоточились. Кресты вспыхнули почти одновременно. И тут же погасли. Оба.
-Ничья. Значится - на полу поспите, - загоготал Могун и сплюнул под ноги незадачливым бойцам.
***
Позднее, когда обсуждение схватки пошло на убыль, к Ухану и Мине, сидевшим на корточках возле двери, подошёл хрупкий белявый паренёк с бледными щеками, с виду их ровесник и пристроился рядом.
-Зря вы так. Ладно, пойдёмте до нас. Меня Охлябой кличут. Покантуетесь ночь в ногах. А то ведь, задубев, и сосунов не увидаете.
-Благодарствуем, - ответил Мина и поднял взгляд на подошедшего, - А ты, ты сам, давно тут?
-Три седмицы. Нас раньше выпустили. Надо ж им было доукомплектовывать. В святых ротах гибнут часто.
-А сам? Сам-то вот так дрался? - осведомился Ухан. Он ещё не мог отойти после схватки и всё думал, что же он сделал не так, отчего таки погас его крест, словно и не был никогда начитан.
-А зачем? - улыбка паренька была обезоруживающей, - "Возлюби ближнего своего". Мы-то место на матраце просто поделили. На двоих.
Крест Охлябы сиял яркой звездой, разгоняя сумрак полуподвала локтя на три вокруг подростков.