Оно: Ты печален! Зачем? Разве время печалью питаться отныне?
Он:  Это верно. От целого мира торжественно-радостным хором гремят времена назиданья.
Оно: Отчего ж ты невесел? Разве сердце твое, прикоснувшись к святыне
     И свершив завещанье положенных дел, не отвергло в решительном вздохе терзанья?
Он:  Справедлив и теперь твой вопрос. Да, исполнено слово. 
     Все отвергнуто в прах. И земля, застирав свою память забвеньем, улыбчиво смотрит в глаза.
     Разве смею теперь убеждать ее, плоть разрушать ее снова
     Своим сумраком ран, на которых плетется вкруг рук пьяных ягод лоза?
Оно: Но ведь ты ненавидел себя, раздираемый совестью в хлопья!
     Не покоя ль ты разве хотел?
Он:                              И ты мнишь, что обрел? Ты не ведаешь жертвы, положенной в пламя огня!
     Для себя? О! И что я обрел? Переломаны стрелы и копья.
     Я живу и терзаюсь - о Ней, об оставленной, осиротевшей Любви моей, бывшей надежды сильней, - обреченную память храня...
Оно: Ты разумен. Подвесь на весы свои "там" и "сейчас" в вышине.
     Ты убил семена в пустоземье, чтоб вырастить в будущность жизни своей новый озимый сад.
Он:  Это жалкое ratio - тварь и ничтожество слов, что стоит в стороне
     От чего-то иного, но высшего, чем я пожервтовал, тяжким убийством обрушив на душу пылающий град.
Оно: Разве нет в тебе сил новой жизни увидеть восходы?
Он:  Я не тот, и не так же, как встарь, созерцаются в благоговении отрочьем реки и лес.
     Утомление жизнью с собою приносят, сгорая бессмысленно, годы,
     Развевая по ветру гнетущую плоть мою вдаль от проженной земли до шуршащего "пепла небес"...