Кровиночка моя!

     Что же ты? Как же ты так? Слезами обливаюсь, как мне расскажут о тебе.
     И как же не найдется близ тебя доброго человека, чтобы одеть и отогреть тебя?
     Не беда в том, а счастье, что жизнь сняла наконец с тебя это черное облачение, но теперь... Как же ты теперь?!!
     Ты знаешь, что я нищ; у меня ничего нет тебе предложить, кроме лохмотьев, подобных тем, в которых и сам я есть.
     Молчи, не возражай, слышишь! Послушай, что я отвечу тебе. Вот ты наг, а на дворе зима, и ты без крова. Ведь ты замерзнешь! Не думаешь о себе, подумай о других, кому ты дорог, обо мне, кого ты обрекаешь на вечные муки совести своею гибелью.
     Умоляю, не думай, что я обезумел с тех пор, как голова моя седа. Что тебе стоит? Ведь эта ветошь служила верой и правдой нашим пращурам.
     Даже если тебе эти мои одежды кажутся несуразными, то, ответь, как бы я прожил все это время, не имея ничего вовсе? Ты стыдишься этих лохмотьев перед другими? Как же ты не стыдишься срама своей наготы?
     Не оборачивайся вспять на прошлые жуткие одеяния, которых ты лишился: лишь взяв их в руки, ты сызнова отбросишь их, проклиная, от себя, предпочитая смерть. Но ведь ты хочешь жить, хочешь! Не лукавь! Ты боишься смерти, как и всякий нагой, втоптанный в снег.
     На, возьми; я послал, что смог, тебе с этим письмом. Надень то, что теперь имеешь и обогрей другого. Береги себя, ведь теперь ты будешь полон сил.

Лучик мой, ступай с Богом и не оглядывайся.