Аннотация: Сказка ложь, да в неё намёк, к нашей жизни всем урок.
Как Пятерик царём стал
Нет порока, который бы более устрашал своими последствиями, как пьянство...
О если бы мы могли видеть явления, происходящие от невоздержанности в трактирах, в других публичных местах и в домах частных людей: какая горесть, какое негодование возбудилось бы в нас! Там неустройство и всё худое.
"О пагубных последствиях неумеренности или излишества в вине", Санкт-Петербург, 1856г.
В тришестом царстве, стодвенадцатом государстве, жил да был мужик, по-прозванию Пятерик. Жены у него не было. То ли умерла за ненадобностью, то ли и не появлялась вовсе никогда: Пятерик не помнил, а другие не сказывали.
Жил он в избушке не лубяной, не дровяной, а костяной. Знатная изба была, надо сказать. Ни тебе стены белить, ни сгнившие брёвна менять. Крепенькая, аккуратненькая. Говорят, из каких-то костей волшебных предки Пятерика её лет триста назад сложили. Нипочём не развалишь. Была в ней комнатка светлая с полатями на печи, столом дубовым и лавкой сосновой. Иконка чадила в уголке лампадным светом. Сени небольшие были, а в них лючок в подвальчик.
Подвал знаменательный был! Агромадина, значить такая. Глубокий - смерть! Там Пятерик всякие важности хранил. Была там бочечка вёдер на сорок. В ней, как положено огурчики солились. Бутыли вдоль стен стояли - самогон наипервейший в них хранился, брюквенный, аль картофельный. Всё от урожая зависело. Порой и пшеничный заливался.
С утра спустится Пятерик в подвальчик, нацедит четверть самогончика, огурчиков в тарелочку, похрустеть чтобы, на стол всё это хозяйство поставит. Картошечки в чугунке сообразит, нальет стаканчик, значит, для разгону. Разом сглотнёт его. И огурчик на вилочку. Маленький, аккуратненький. Хрусь-хрусь-хрусь. Красота. Выйдет потом на крылечко, папироску скрутит из газетки да самосаду огородного. Заморской махрой Пятерик редко баловался. Только когда какие купцы иноземные завезут на ярмарку, а в это время там Пятерик случится. Возьмет, знамо дело, стаканчик - другой. А как же? Вещь знатная, для горла мягкая, да только дорогая. Никаких денег не напасёшься. Пятерик уже и от хлеба отказался из-за недостатка местной валюты в его карманах.
Вот так и сидит обычно мужичёк на крылечке. Дым колёсиками пускает. На природу, понятно дело, смотрит. Любуется, значит. Птички-небольшички разные, кузнечики там, мошкара на фоне неба кружится. В салочки играют, наверное. Да, так забавно бывает: догонит какая ласточка мошку, хочет сказать: " Осалила!". Только рот раскроет, а мошка - раз, и спряталась в клюве. Приходится ласточке дальше салить, за следующей насекоминой гоняться. Любил Пятерик особливо по вечерам так сидеть. Полтарашку вытащит, рядом на колоду осиновую поставит. Огурчики тут же пристроит. Сидит так, жажду утоляет, с природой в единение вступает.
Занятно когда ещё солнышко лучами по облакам блуждает, красками разными их мажет. Как рисовальщик, аль художник какой. Чудно так.
Была у Пятерика ещё коза Машка. Драчливой не назвать. Так себе козочка. Соседки говорили, что даже молоко у неё водится. Но поскольку его добывание требовало труда, то Пятерик сбором молока и не занимался. Зачем это, когда проку никакого от глотка-другого, а соседки наведывались, козу за сиськи таскали. Большую животину, навродь коровы, мужик заводить не хотел. Хоть продукции с неё и больше, но и жрёт-то тоже ого-го. Сена не натаскаешься. А эта же бегает по двору, как собачка белая. И разницы то, что не лает, а блеет. А так, на чужого кинется. Ой! Штанов сколько подрала ребятне всякой. За дело, понятно. Нечего по дворам лазать чужим. В остальном же добрая козочка была. За капусткой к соседям ходила. Грызла. Помаленьку. А, что? В обмен на молоко.
Сидел вот так Пятерик как-то вечером, мысли думал. Нужно было дровишек на зиму припасть, да, опять же, самогон варить надо чем-то. Хлопотное это дело. Он давно уже ни к какому труду кроме самогонного не прикасался. Руки трясутся и без него. Но куда пойдёшь против необходимости? Некуда. Ни свернуть, ни убежать, ни спрятаться. Вот и сидел, значит, мужик сил духовных набирался, махорочкой попыхивая. Решил завтра и соорудиться в лес по дрова. Топор-саморуб, от отца ещё остался, прихватить, лошадёнку у соседа можно взять. Привезти пару возков, а то и тройку. Раньше-то на тракторе ездил: телегу нагрузит кубов на десять, а то и двадцать. Всем хватало. Но механику давно ржа сожрала во всей округе.
Быстро ли, длинно ли, прошла ночка, солнце из-за косогора спину показало. Пятерик лошадку запряг, топор положил на воз. Прихватил с собой сальца шматок, самогону, для утоления жажды, и поехал шибко - не бойко в лес.
Шустро сказка бежит, да не поспевает дело за ней. Приснул Пятерик в телеге, а лошадь за траву принялась. Но к обеду всё же добрался он до леса, на поляну вышел. Травка зелёная, птички голосистые, а бабочки как кусочки радуги порхают. Красота на отдых потянула. Тряпицу Пятерик развернул. Сало да огурчики разложил. Перекусил маленько, запил немного. Папироску завернул. Дымок пустил. Тепло так, ветерок освежает, в сон клонит. Прикорнул ещё немного. Но, это не страшно. После сна работается крепче.
Час-другой прошёл. Градусы своё берут, и не поймётт Пятерик то ли во сне, то ли наяву всё происходит. Огляделся Пятерик вокруг. Смотрит. Батюшки - святы! Царица поднебесная! А дерево-то какое величавое растёт рядом! Громадина невиданная. Руками не возьмешь, за три шага не обойдёшь. Знатная древесина. Подбросил Пятерик топор-саморуб. Взлетел тот, замахал по стволу, обхаживая его. Щепки полетели, заиграли на солнце. Свежим духом древесным пахнуло.
Пятерик решил подкрепиться, чем сам принёс. Моху натаскал, подстилочку, какую-никакую соорудил. Лежит так мирно, отдыхает, мысли в голове ворочает. Прикидывает, значит, на сколько же это ему такого дерева хватит. Солнышко пригревает, убаюкивает. Хорошо.
Быстро, не медленно, упало дерево агромадное. Гул по лесу пошел, что гора враз свернулась, сковырнулась. Птицы встрепыхнулись, песенки забыли. А что под деревом вскрылось! То не в былине описать, ни оглоблей отбить. Ступени вниз идут расчудесные, из чистого золота. Так и блестят, так и переливаются. Глаза слепит невыносимо. Ярче солнца будут. По стенам алмазы играют знаменательные, расчудесные. Такие только во сне увидеть можно, и то краешком глаза. А тут, нате! Берите. Смотрите. Стены сплошь янтарём да яшмой выложены. Такого богатства, пожалуй, и царю не дадено было представить. Дворец евойный, говорят красоты непередаваемой, по сравнению с этой лестницей сарай погнивший, брошенный сто столетий назад. Тараканами гаженный, молью битый.
У Пятерика внутри аж всё зашлось. Ни вдохнуть, ни продохнуть от красоты червонной. Да и где ему такое увидеть? Чай не богачи, какие. Так сермяжка, рвань рубашка. Смотрит он на диво чудное, чудо дивное, глазки щурит, ладошкой укрывает. А в голове копошатся всякие несуразности и на мысли не похожие. Так обрывки, огрызки, тряпички-невелички. Вот нога сама немного подвинулась вперёд. А тут и другая следом ползёт. И всё как-то само по себе, будто и не хозяйское. Глазоньки оторваться от зрелища-видища не могут. Так и льнут.
Подошёл Пятерик к срубу свежему, ступеням дивным. Вроде уже как и немного в себя приходить стал. Ножку смелее вперёд двигает. Носочком ступеньку щупает. Тихонько. Аккуратненько. Чтобы, понятно дело, ежели виденье это какое образовалось, не сгинуло быстро. Подольше глаз порадовало. После такого и жить не скучно.
А нога уже и на половину ступни со ступенькой в соприкосновенье вошла. Вот и полностью чистое золото покрыл лапоть, вязанный из шкурки липовой. Пятерик уже и второй на ступеньку ступает, а рукой к стене тянется, пылающей тёмно-красными сполохами. Пальцы по алмазам пробежались. Каждую грань попробовали.
- Да-а-а. - выдавил из себя мужичёк.
Тут уже, опомнившись, по ступенькам быстро вниз побежал. А они и не кончаются. Всё глубже и глубже уводят. А дальше стены все каменьями сплошь драгоценно-дорогими покрыты. На лестнице перила из платины чистейшей отлиты.
Сволок Пятерик шапку с головы, начал выколупывать камушки разноцветные. Прикидывать на сколь же хватит дивностей этих, чтобы жить не тужить, самогон не варить, а государственную монопольку покупать, как барин-боярин какой. Можно конечно и корову прикупить будет. По утрам молоко пить. Варьку, девку соседскую в работницы взять. По алтыну в день платить ей. Будет бегать молочко свежее по утрам приносить. До ветру захочется - горшочек принесёт (говорят все бояре так делали). Стаканчики себе заведет красивые на ножках резных. На печку шкур всяких дивных наложит, чтобы спалось мягко, да душисто. Над дверями, в городе закажет, петухов вырежут ему отменных. Красками цветными мазанных. Забор высоченный сделает, чтобы ни одна собака спокойствия не нарушала. Будет по вечерам у самовара сидеть, папироски курить. Варька бегать будет, малиновое варенье накладать, мёдом булки белые поливать. А то и по спинке почешет, волосы руками переберёт. Красотища!
Так хорошо стало от мыслей знатных, что Пятерик присел на ступень золотую, бумажку достал, папироску свернул. Дымок пустил. А второй рукой камушки в шапке перебирает. И так приятно от этого, будто зверушку какую ласкаешь, кошачьей породы.
Широко ли, узко ли, решил мужик дальше пройти, оглядеть всю несуразность мировую до конца. Долго он ступени ногами считал. В голове не считал, поскольку более чем до пяти (потому и Пятериком прозвали) никогда не употреблял и цифры все другие забыл и сосчитывать правильно уже не мог. А тыщами оперировал только разговорно, выражаясь городским языком: образно. Но в ходе подземном не темнело, видать алмазы - изумруды солнечные лучи отражали, да друг другу посылали всё глубже и глубже. А может сами каким чудом светились. Оно дело-то, видать, волшебное, что там у кого на уме не сложить ни вычислить.
Шустро сказка сказывается, а дело на печи валяется. Не спешит никуда. Вот так и у Пятерика, уж ноги начали ныть, а всё краю-окраины не видать. Но и мёртвые в гробу переворачиваются. Кончились ступени окаянные. К самой двери подвели, серебром отливающей. А на ней замок огромный висит, из платины чистейшей, или ещё какой железки красивой.
- Вот те, на!- пробормотал Пятерик и запустил руку в бороду, чтобы мыслительный процесс ускорить. Оно дело известное, почеши бороду, а там, в черепушке мысли запрыгают аки блохи на привязи. Только хватать успевай.
Заговоздочка вся была в том, что топор-саморуб на поверхности остался. А как сковырнуть руками такую штуку, это не совсем понятно было. Если не выразиться туманнее: совсем не понятно.
Потянул мужик руку к замку, а он возьми и упади. Даже неинтересно стало. Мысли-блохи обиделись и затихли. Так и застыл на несколько мгновений Пятерик. Потом дверку толкнул. А за ней-то, батюшки-святы, опять дорога, лес там всякий-разный. Вроде как на поверхности снова оказался.
Только всё уж слишком мрачно выглядело. Деревья совершенно голые. Ни листочка, ни цветочка. Ветви чёрные, словно обугленные. На земле, ни травинки, ни былинки. Тёмная земля. В небе ни одной пташки. Даже вездесущих насекомых наблюдалось полное отсутствие. Небо иссиня-тёмное. Понятное дело, что и светила никакого видно не было. Мрачное, в общем, зрелище для неподготовленного глаза. Тем более после такого великолепия оставленного позади. Пожалуй, что в бесснежную зиму природа и то гораздо радостнее смотрится.
Пятерик, растерянно окинул взором местности новые, непознанные. Ничего не понимает. Чудеса, да и только. Из огня, да в полымя. Но, делать нечего, надо идти дальше. Раз уж двинулся на разведку, нужно добраться до самой сути. Что это за чудеса такие разузнать. Откуда взялась вся эта загадочность. Да и горло зачесалось, промочить тебовало.
Пошёл он вперёд по тропинке. Скоро деревья расступились. Встал перед ним замок тёмный. Агромадный. Шпилями в небе теряется. Стена из гранита чёрного. С зубцами. Ров вокруг, заполненный не то смолой, не то ещё какой гадостью. Мост опущен, но ворота закрыты.
Ну вот, наверное, и конец пути.
Стал Пятерик на мосту. Скрутил папироску. Дымок в небо запустил. Думает. Потом собрался с силами, да как гаркнет во всю мощь своих прокуренных махрой лёгких:
- Эй, кто есть тут? Али как?
Тишина. Даже эхо, куда-то сбежало из мрачных мест этих. Набрался он сил, крикнул во второй раз. И в третий. Раздался тут голос хриплый, но басовитый:
-Кто объявился? Душа живая ли, мёртвая ли?
Пятерик обрадовался, что хоть чего-то добился и отвечает:
-Живая душа. Пятерик - я.
-Слыхал - слыхал. Да и видел не раз, когда в отрубе ты был аки леший бесчувственный. Знал, что появишься. Ну, проходи, коль пришёл.
Ворота стали медленно открываться. А за ними двор чудесный. Деревья там стоят янтарные с листьями из изумрудов. Дорожки серебряными плитами выложены. На клумбах золотой песок посыпан. Красота. Прошёл Пятерик во двор. Любуется как искусно деревья сделаны. Как живые. Даже красивее. А голос тут как тут:
-Проходи прямо в двери главные. Да поднимайся в зал тронный.
Пятерик так и сделал. Вроде бы и нечему было уже удивляться после красоты коридора, которым он сюда спустился. Ан нет. Такая красотища вокруг. Глаз не оторвать. Шагает он по ступенькам, пушистыми коврами заморскими выложенными. Ноги в этой мягкости так и утопают. А приятно как! Нежность сплошная.
Дошёл до зала тронного. На трон взбираться не стал. Не к чему это - хозяйское место занимать. Скромно на лавку у стола присел.
-Откушать чего желаешь, гость дорогой? Дорога дальняя была, изголодался поди,- спрашивает голос.
- Отчего же не откушать. Очень даже можно, - согласился Пятерик.
Тут же появились бутыли формы диковинной. Внутри прозрачная жидкость, изморозь на стенки пускает. Тут же и тарелочки с икрой красной, чёрной. Поросёнок молочный, с корочкой румяной да хрустящей. Гуси-лебеди жареные-пареные. Огурчики, само собой, маленькие, твёрденькие. Ну, овощи-фрукты, понятно дело, всевозможные, диковинные. В общем, стол яствами так уставился, что можно было подумать, будто сюда пировать несметное количество народу придёт.
Пятерик в бокал хрустальный водочки налил до краёв. Огурчик подцепил. Уж было, и выпить собрался, как вспомнил про хозяина.
-Эй, господин хороший, а ты к моей трапезе не присоединишься? - поинтересовался он.
-Нет. Ты кушай, сил набирайся. Я это дело не люблю. А потом я к тебе присоединюсь, поговорим. Может в шахматы иль в картишки сыграем.
Пятерик себя упрашивать не заставил. Опрокинул бокал внутрь. Огурчиком зажевал. Тут же ложкой-поварёшкой икорки вслед отправил. Водочка, надо сказать, знатная была. Даже казёнка городская, что Пятерика иногда угощали приезжие рыболовы, ни в какое сравнение не шла. Эта была такой божественно-неземной, что Пятерик подумал, что всё бы отдал за то, чтобы такую попивать каждый день.
Через какое-то время, насытившись, Пятерик собрался, было самокруточку изготовить, как тут появилась коробочка с табачком наилучшим, трубочка инкрустированная. Набил он её, затянулся. Ой, душевно! Ой, прелестно! Никогда в жизни так хорошо не было. Добродушие на мужика снизошло полнейшее. Развалился он на лавке, в потолок смотрит. Отдыхает.
О душевности такого жития думает. Это тебе никаких забот, никаких хлопот. Барином ходишь сам себе, ни о чём не задумываешься. Да, каким барином! Царем! Это не избушка костяная в деревушке невеличке.
А тут и хозяин появился. Незаметно как-то. Тихо. На троне расположился. Прокашлялся. Пятерик на лавке повернулся, на него посмотрел. Матушки небесные! Да это же сам Кощей Бессмертный! В плащ тёмный укутался. Только костлявые пальцы по подлокотникам трона барабанную дробь выстукивают. Голова кожей обтянута. Искусственная какая-то. Нос горбинкой. И взгляд пустой, тёмный. А вроде только сказки про него сказывали. Бабки детям малым рассказывали. А гляди-ка. Вот он, живой.
Надо сказать, что про Кощея на земле и забыли по той простой причине, что был он заточён на веки вечные в глубине сырой землицы, чтобы людям жить не мешал. Зла не творил, мужиков на пьянку не подбивал, семьи не гадил. А Пятерик, сам того не зная, да и где было думать, когда в голове блажь сплошная, нарушил целостность тюрьмы. Хотя может и не беда это. Кощей всё одно на поверхность выбраться не сможет, давно уже он Бабе Яге в карты проиграл. А ставкой в той игре стали кости кощеевы, что в ногах у него были. Старуха давно ногами маялась. Вот и сыграли. Теперь Кощей передвигаться мог не иначе как ползком.
- Что гость дорогой, сладко ли откушал? - спрашивает он мужичка.
-Да, спасибо, хозяин. Уважил.
- Не хочешь ли в картишки перекинуться?
-Отчего же. Можно. После такого обеда не грех и развлечься малость.
- Ну, тогда прошу, - Кощей повёл рукой, и перед ним появился стол на ножках гнутых, а рядом с ним и кресло мягкое, бархатное.
Сел Пятерик в креслице, ножки вытянул. Колоду карт распечатал. Перемешал их хорошенько, и спрашивает у хозяина:
- А во что играть-то будем?
- Давай в дурня. Только не играю я просто так. Нужно поставить что-нибудь на кон. Что ты предложить можешь?
Задумался Пятерик. Что ему предложить то? Алмазы, что по дороге наковырял, не нужны тут, их и так у Кощея Бессмертного не перечесть. Одежонку свою ношеную даже и думать нечего ставить. Да. Сложная задачка.
- Давай я дворец свой поставлю, - говорит Кощей.
- А я и предложить ничего не могу, - отвечает Пятерик.
-Ставь избушку свою, - советует ему хозяин.
- Ну, если это тебя устраивает, то согласен.
Раскинул мужик карты по столу. Козыря вытащил. Смотрит, у него и шестёрочка есть. Ходить ему первому значить. Он и походил. А сам трубочкой попыхивает, смотрит, чем Кощей побьётся. А тот ловко отбивает. И одну карту, и вторую, и третью. Пришёл черёд Пятерика биться. А он набрал как назло швали всякой. Принимать пришлось. Так ход за ходом, и проиграл он партию.
Обидно стало. Остался он без ничего. Гол как сокол. Жалко было подвальчик с самогончиком мутным, козу Машку. Печку свою тёплую и уютную.
- Не грусти, мужик, - говорит ему Кощей, - Оставляю так и быть тебе замок свой со всеми владениями подземными. А сам я больно по земле соскучился. Давно наверху не бывал.
- Как же так? - воскликнул Пятерик, не веря своим ушам.
- Вот так, будешь здесь единоличным правителем-амператором. Что не пожелаешь, всё исполнится. Только не обессудь, на поверхность никогда подняться не сможешь. Ты мне не домик проиграл, а жизнь под Солнцем.
- Да, мне-то чего? Что я там наверху забыл? Тут буду пить-гулять в своё удовольствие. Лучшей жизни и не пожелаешь.
- Вот и договорились, - отвечает ему Кощей, - Надо мне ещё одно дельце сделать, тогда и попрощаемся навсегда.
Кликнул Кощей Бессмертный воронов к себе. Прилетели огромные, преогромные. Отправил их хозяин на поверхность за костями из избушки Пятерика. Они-то были волшебными, мир земной на них держался, как раз то, что злодею -Кащею и надо. А Пятерик пошёл прогуляться по новым своим владениям. Что ни зал - красота сплошная. И думает мужик себе: "Как удачно всё получилось, царём стал. Какие богатства теперь мои".
Вернулись вороны через пару часов. Принесли Кощею кости. Вставил он их себе в ноги. Попрыгал, как бы примеряясь. Зло улыбнулся. Что-то острое и холодное промелькнуло в его взоре.
- Ну, что? Прощай значит, Пятерик. Хорошую службу ты мне сослужил. Оставайся, живи.
Вернувшийся уже из обхода мужик стоял задумчиво, не особо вслушиваясь в последние фразы. Потом вдруг что-то вспомнил:
- Слушай, а женщины-то здесь есть?
- Живых нет. А так любую красавицу тебе создадут, хоть сразу под венец с нею. Не соскучишься.
Пятерик успокоено протянул руку, прощаясь. Кощей ответил ему холодным рукопожатием и моментально исчез. А мужик остался царствовать в королевстве без подданных, не задумываясь какое зло выбралось на поверхность. Мор там начался, всё нажитое веками Кощею в руки пошло за бумажки мировые да водку смердящую. Заводы остановились, люди без работы остались. Лес вековечный, голубое да чёрное золото за границу поплыло. Земля пыреями да бурьянами покрылась. А Кощей улыбается, шестипалыми костями потирает, да валюту считает. Что там внизу - дворец один, а тут тысячи можно соорудить и ни один мужик не пикнет. А рот откроет, так ему его бутылкой заткнуть, что раз плюнуть.
Всего, казалось, добился Кощей. Да только не знал он, что на русских костях долго не проходишь. Свойство есть у них особое...