И заморосит мелкий дождик светлой памяти, радугой, как через призму пройдет, рассеиваясь затейливым светом по улице.
-кап.
Встречаю осень осенней улыбкой, милой и тихой, говорящей о смерти, ждущей, принимающей ее.
Ветер купается в моих волосах, наслаждается их ароматом. Иногда напоминает о себе, игриво закручивая локон.
Пытаюсь услышать голос памяти, и память дарит мне лишь тихое:
-кап!
Подбираю ворох листьев ногами, подбрасываю вверх. Она поднимаются в пустоту и падают на ковер смерти, горящий ярким светом. Эта осень несет смерть. Ковер смерти, он везде, не только на этой аллее, не только в этом городе. Все было так счастливо, друзья, работа, все были счастливыми. И снова понимаю, что понятие счастья тогдашнего пришло только сейчас.
Эта осень прекрасна, она такая тихая, красивая. Дарит память дней, когда город был наполнен весельем и радостью. Смех детей, встретившихся после летних каникул, заливал улицы светом. Влюбленные, прогулявшиеся по аллеям, наполняли их радостью. И приятно было просто ходить по этим дорожкам, в этом парке. Идти неспешным шагом, думать о чем-нибудь приятном, видеть приятности других людей и еще раз вспоминать свои. А потом своим настроением заражать прохожих. И вот так, по цепочке, все люли становились красивыми от радости. Это было так недавно. Это было в прошлую осень. Это было так недавно и так давно. Год. Этот год много что изменил.
-кап!
Сейчас все не так... Я вижу, вижу это. Оттого на душе такая тоска, такое уныние. Это уныние, оно повсюду. Женщины, дети, пожилые, изможденные не столько голодом, сколько переживаниями за судьбу Тех Кто Там, идут по своим делам. Стоит взглянуть на них и становится не по себе. Угрюмые, молчаливые, опечаленные, они несут печать Грусти на плечах. А чего стоит проехать с утра в трамвае! Это несколько лет жизни! Тусклый свет на весь вагон, а в нем, серые маски - тени. Едут оборванные, ведь одежда износилась, грязные оттого что нет мыла. Молчание. Все с утра в мыслях поминают тех, кто погиб ночью. В течение дня тех, кто погиб с утра. Так по замкнутому кругу. Все боятся, что поминают кого-то из своих. Все они трудятся. Для всех и для своих. Потому что знают, как много зависит от нас, Тех Кто Остался.
-кап!
Третий день голода. Мы сообща решили отправить наши пайки на фронт. Тем Кому Нужно, тем кому это действительно нужно больше, чем нам. Мы здесь, в тепле, в спокойствии, а они там, под обстрелом. Если бы не они, нас уже не было. Потому что это наши любимые, братья и мужья, сыновья. Мы оставили себе одну четвертую от пайка, а остальное отправили. Я отправила все. Не могла съесть оставшиеся продукты. Но и умирать нельзя, потому что даже одна пара рук может повлиять на исход не только одной битвы, но войны.
Все ослабли и устали за этот год, но встаем и идем на работу, это нужно.
От постоянного голодания изменились все. Кое-кому стало все равно, каким путем добывать еду. Есть женщины, у которых по четверо-пятеро детей, и дети просят есть. А откуда ей взять еду, если дневной паек это сто пятьдесят грамм черного хлеба на человека? И немного соли. Дети желтые, худые, кушать просят. Они уже не плачут, они умоляют. Глазами. Одними глазами.
-Кап!
Вы знаете, что такое голод? Постепенно слабеешь, и обмороки становятся обыкновенным делом. Сил мало, кое-как дорабатываешь смену и плетешься домой, чтобы упасть и забыться до утра. А утром... утром все сначала.
-кап!
Бреду по улице и бессознательно ищу повсюду - на тротуаре, на полу завода, на лавках - спасение. Какое? Не знаю...
В голове стучит только "есть". Силы на исходе, и проснулось чувство голода, которое, к счастью, иногда пропадает. Но у меня есть свой секрет, который помогает бороться с голодом. Как только в голове снова промелькнет эта мысль, я тут же вспоминаю брата. И так прогоняю голодные мысли. Представляю его там, на фронте. И себя рядом. Мы лежим в воронке от снаряда, грязные такие, уставшие, вокруг стреляют, бегают какие-то солдаты, и вот я ему протягиваю свой паек. Ешь. И он ест. Жует, смотрит на меня с ухмылкой. У него особенная ухмылка. Он никогда не говорит "спасибо", только ухмыляется. И сразу становится понятно, что благодарит.
-кап!
Листья, недавно сильным ветром почти все согнанные с деревьев, лежат неровным слоем под ногами, они такие разные, желтые, красные, непонятного цвета - помеси выше перечисленных, с остатками зелени. Здесь ветер замер и деревья полны покоя, а через 500 километров с небольшим от нас, идет бой, умирают люди.
-кап!
Живу на окраине города, и каждый день хожу через поле с картошкой. Утром и вечером. Вот почему знаю про женщин, ворующих картошку на поле. Они прячутся, но я все равно вижу.
У одной женщины родился ребенок с отпечатанным колоском пшеницы на лбу. Совсем недавно родился. Это она, когда есть хотела, отправилась на поле с пшеницей, а когда кто-то проходил мимо, прижала колосок к животу, пряталась.
Я не воровала...
Иду мимо поля. Его охраняют. Два старика с карабинами. Иногда они делают вид, что не замечают воров. Это если берут женщины, у которых есть дети, и если берут мало. Но если зачастят, им не поздоровится.
Честно сказать, когда прохожу мимо этого поля, борюсь с собой. Чтобы самой не взять ничего. Никогда бы в другой раз так не подумала, но когда хочется кушать, все видится по-другому.
Вот сегодня, например, падала три раза в обморок. Утром, когда ехала в трамвае, и два раза днем.
Недалеко от тропки, кто-то выдернул куст и не успел до конца обобрать, сторожа спугнули. У самих-то, наверно, полно картошки, подбирают, должно быть, и берут себе.
Как хочется подойти, взять! Ну, что я теряю, их же все равно подберут сторожа! У них уже много, им не зачем. А я кушать хочу, завтра на завод. Нужны силы. Им силы не так нужны, они так, ходят с карабинами по полю, и все. Но это же для солдат! Так нельзя! Если я возьму картошину, как раз ее может не хватить Тому, Кто Там.
Подбегаю, хватаю две картофелины, прижимаю к груди, а они грязные, мчусь домой, подальше от поля. Чтобы никто не видел.
Заворачиваю за барак. Они маленькие и полусгнившие. Руки трясутся, кладу одну в карман пальто, вторую руками отчищаю от земли, вгрызаюсь в самую плоть. Картофелина гнилая, сок стекает по рукам на пальто, затекает за рукава.
-кап!
Шаги. Замираю, прячу добычу. Из темноты вырисовывается старушка и смотрит на меня. Мне почти все равно. Только совесть стучит в висках: нельзя, нельзя, нельзя!
Догрызаю одну картошку, руки, лицо, - все в грязи и соку. Чувствую, как заполняется желудок. Хорошо. Беру следующую и быстро съедаю. От меня пахнет землей, дождь стекает по лицу. Но это уже неважно, есть только удовлетворение. И совершенное преступление.
-кап!
В последнее время, стала много мечтать. Мечтать обо всем. Как вернется брат, мы заживем как прежде. Мы будем ходить на танцы. Если бы вы только видели, как я танцую! Каждую пятницу, с самого утра, готовлюсь к танцам. Прихорашиваюсь, вечером за мной заходят подруги, и мы вместе идем на танцплощадку. Брат гуляет отдельно. Он старше. Он красивый. Я вижу, как на него смотрят девушки. Но он никого не замечает, кроме одной. Он хотел на ней женится, но тут пришлось идти на фронт. А она сказала, что ждать не будет. Жаль. А мне она не понравилась с самого начала, когда ее увидела.
Глава II
-Лежи спокойно. Тебе нельзя двигаться, рана еще не затянулась.
-Кто ты? А где я?
-Все нормально. Ты у меня.
-Нет, погоди, всё же! Как я у тебя оказалась?
-кап!
-кап!
-кап!
-кап!
Рядом со мной - окно, оно открыто, идет дождь. Видимо, идет давно, может, весь день. На улице темно, пахнет сыростью. Видимо, это один из тех осенних скучных дней, когда как зарядит - так на целый день, и некуда деваться, сидишь дома, а если надо куда идти, и отложить нельзя, то все проклянешь.
А сколько я здесь пролежала? Больно. Больно всему телу. Двигаться не могу, как ни стараюсь. Малейшее усилие - боль. Осматриваю себя. Я в мужской тельняшке.
-Кто меня раздел?
Молчание. Он не обращает никакого внимания на меня. Только косится. Хмурит брови. Делает вид, что не замечает.
На тельняшке засохшая кровь. Видимо, это рана в боку.
-Что случилось? Как я оказалась у тебя? И кто ты, черт возьми?! И вообще, мне надо идти на завод! Меня же посадят за неявку!
Вместо ответа - травяной настой.
Глава III
Прошло несколько недель. Поначалу я считала дни, но они были так похожи что, в конечном счете, сбилась и перестала. Знаю что конец осени, и уже холодно открывать окно.
Он целые дни проводит в заботах обо мне. Иногда уходит и приносит еду. У него много еды. Откуда? Он не работает. Я не знаю никого, кто бы столько получал. Я вообще ничего о нем не знаю. Большую часть еды отдает мне. Сам ест мало. Я предлагала свою долю, но он отказывается, говорит, что надо набираться сил и поправляться, что надо быть здоровой. Я так много давно не ела. Он приносит хлеб, молоко, иногда даже масло.
Мне нравится его доброта. Ему хочется быть суровым, вот отчего он не разговорчив и резок. Но то, как заботится обо мне, как смотрит иногда, выдает его. От него веет заботой и добротой. И уютом. Мне ни с кем не было так хорошо. И так хочется ему все рассказать! Все, до последней детали о прошлом. Все, до последней, мысли. Вот подумала что-нибудь - и тут же хочется рассказать. Он умеет слушать. Он хороший собеседник. Одно останавливает: нет ощущения, что он полностью со мной. Будто постоянно где-то в своих мыслях.
Когда я смогла вставать, мы стали любить друг друга по ночам. Мне это тоже нравится.
Глава IV
-Откуда у тебя еда?
-Тебе какое дело?! Есть - ешь! Было бы нечего, а то и еду ей приносят и работать не просят, а ей еще что-то не нравится!
-Но еда должна быть заработанной! А ты ведь не работаешь. На заводе таких пайков не получают.
-Ишь ты, какая принципиальная! Ты хочешь вкалывать и получать гроши? Пожалуйста! Только на завод ты не пойдешь, тебя начнут допрашивать, где была и почему не выходила на работу. А мне неприятности не нужны! Иди вон, дояркой в соседний колхоз, там паспорта не нужны, откуда ты и кто ты никто не спросит!
-Ну и пойду. Думаешь, я работы боюсь? Нет! Я не хочу сидеть и отлынивать, пока все работают и воюют!
-Никуда не пойдешь, рана еще не затянулась.
Я не собираюсь сидеть и выслушивать его. Вот еще! Быть на чьем-то иждивении, кушать вкусно и не работать, когда нужны рабочие? Я встаю. Больно. Рана и правда не затянулась.
-Я не знаю, откуда у тебя еда, не знаю откуда и деньги.
-Ты нашла деньги? Ты рылась в МОИХ вещах?!
-Я не рылась! Я хотела убраться! - говорю все, что накипело, чтобы уйти и никогда не возвращаться.
Смотрит на меня, как одеваюсь, а потом...хватает за руку.
-Больно, отпусти!
Он замахивается, чтобы ударить. Мне не страшно. Я смотрю в глаза. А в его глазах испуг. Опускает руку. Смотрит. А потом падает на колени, закрывает лицо руками и плачет.
Присаживаюсь рядом, кладу руку на голову.
Он плачет, я молчу.
-Прости меня, я не должен был с тобой так поступать. Я тебе все расскажу, только не уходи. Без тебя станет пусто и одиноко. Я не хочу одиночества. Больше не хочу...
И он рассказал. Рассказал и то, что своим пайком жертвует ради него мать, и что мать работает в парткомитете, сама недоедает, отдает все ему. Рассказал, что он дезертир, сбежал из армии, мать пожалела его, нашла квартиру, спрятала. Как он не хочет на войну, как там страшно, как там убивают друзей, а ты ничего не можешь сделать, кроме как бояться, и как некрасиво умирают люди, и как там неудобно, грязно, и никому ты не нужен, кроме себя. Говорил и плакал, я молчала и слушала.
Я осталась.
Ему стало легче. И жить стало лучше. Когда люди делятся переживаниями - это хорошо, это сближает.
Глава V
Я нашла старую пластинку с записью Брамса. Включила патефон, притушила свет. Приятный полумрак.
Прошлась по комнате, очертила невидимый круг. Вернулась, поклоном пригласила на белый танец. Смело и дерзко. Захватывающе.
Мы закружились как две снежинки. Зимой, когда на улице чуть ниже нуля, и идет снег, он становится липким. Все деревья, люди, дома, всё в снегу. И вот мы как две снежинки, которые по пути к земле сцепились на последнем дыхании и поняли, что все, что они имели в жизни - это падение, что самое дорогое существо - вот эта снежинка, которая пристроилась рядышком.
-Ты думал, чем займешься после... когда все кончится?
-Не знаю, не думал как-то.
-А я знаю. Я вот что придумала. После всех сирот, а их много, определят в детский дом. В большой детский дом. Туда я и пойду работать, буду о них заботиться, буду дарить им ласку. Усыновлю одного или двоих. Больше не смогу. Потому что ласки тогда не хватит на детдомовских, все свои заберут.
-А я? Ты оставишь меня?
-Ну, конечно нет! А ты согласишься на ребят? Тогда оставлю!
-Дети? Можно, я подумаю?
-Ну да, можно.
И мы танцевали молча, а пластинка играла, потом раздался щелчок - кончилась запись. А мы все танцевали.
Когда танец кончился, он обнял меня крепко-крепко и сказал:
-Спасибо тебе.
-За что?
-А детей мы возьмем, двоих, мальчика и девочку.
Глава VI
Я не могла вернуться. Окрепла и готова была работать, но не могла придти и сказать: я болела, меня ранили. Потому что знала: посадят. За то, что не заявила как надо. За день прогула сажали, а я пропустила больше двух месяцев. Но даже тюрьмы не боялась, боялась допросов: кто ранил, у кого и где была, почему не легла в больницу. Ответов не было. Правдивых ответов. Его я не могла придать, так отплатить за доброту. Просто не могла. А еще не могла, потому что полюбила. И видела, что он любит меня.
Глава VII
-Отчего ты не уйдешь? У тебя же была тысяча возможностей. Ты могла уйти, когда я ходил к матери или спал.
-Я не могу тебя бросить, я тебя люблю. И ценю все, что ты для меня сделал.- И мы обнялись крепко-крепко, будто не виделись тысячу лет. И было хорошо вот так лежать и молчать. И в эту минуту мы понимали друг друга.
Глава VIII
Сегодня ночью, поздно ночью, когда уже легли спать, но еще бодрствовали, кто-то приходил. В коридоре раздались шаги, мужские ноги, много ног, шли целенаправленно к нашей двери. Постучали. Мы притаились и не открывали. Подождали. Еще раз постучали. А потом уже смелее, еще и еще. Постояли под дверью с полчаса. А потом ушли. Мы не спали всю ночь. Он притворялся, что спит, но я ничего не хотела спрашивать. Зачем? Ведь если бы он хотел что-то сказать, то давно бы сделал это. Следующие три дня он никуда не ходил, к окну мы не подходили, свет не включали, старались не шуметь. Он стал угрюмым и молчаливым, но ненадолго.
Глава IX
-Это тебе. - Протягивает сверток. - Я никогда не дарил подарков.
Смущается. Заметно. Так приятно, я так волнуюсь, что руки трясутся. А он прячет глаза - отводит в сторону.
Разворачиваю сверток, а там тушь для ресниц. Ленинградская!
Ты такой замечательный! Налетаю на него, целую, целую, и никак не могу выразить всю благодарность. Это же такой подарок!
-Чтобы ты была еще красивее...
-Но это же так сложно достать! Ты не представляешь, сколько времени у меня не было туши!
Глава X
Наша жизнь шла размеренным чередом. Поздно вечером раз в неделю он выходил за пайком, возвращался за полночь, угрюмый.
А весь день мы болтали, слушали патефон. В квартире была огромная библиотека, и я с радостью на нее набросилась. Сначала он косился на меня, но, подумав хорошенько, сам принялся за чтение. Помогал по хозяйству, следил, чтобы не переутомлялась.
Глава XI
Снова ночное происшествие. Всю ночь слушала стоны старушки, что живет этажом ниже. Обычно вижу ее каждый день, она с самого утра сидит на улице, на скамеечке, ждет новостей с фронта. А теперь не выходит. Болеет. Мне ее так жалко! Лежу, а сердце разрывается горькой скорбью. Как же так? Ведь у нее, скорее всего, есть дети. А дети должны заботиться о родителях, ведь что это получается? Мама нас растит, отдает самое лучшее, а потом приходит время и мы оставляем ее одну, умирать в нищете и одиночестве? Почему так несправедливо? Ведь ей, старому больному человеку, как никогда нужны забота и ласка. Чтобы кто-нибудь хотя бы спросил, как дела, как спалось. Это же так просто. Всю ночь вспоминала свою маму. Она умерла несколько лет назад. Я ее очень любила и сильно плакала, когда ее не стало. У нее была тяжелая жизнь. Но она была счастливой, потому что были мы, дети. А потом представила, что там лежит моя мама. И сердце сжалось в комок.
Решила утром собрать ей гостинец.
-Ты куда?
-Я схожу к соседке, этажом ниже. Проведаю ее. Она всю ночь мучалась, болеет.
-Сдурела? Жить надоело? Тебя заметят и сразу донесут! Тогда и тебе, и мне конец.
-Понимаешь, старый больной человек, у нее же никого нет! Как ты можешь так говорить?
Я видела, что он не понимает меня. Этого моего поступка. Но не могла же я бросить ее вот так умирать?
И все-таки я пошла и отнесла ей еды, это было очень кстати. Она оказалась очень интересным человеком. После разговоров с ней, пусть это были и разговоры не о чем, становилось так легко и спокойно на душе. Это была мудрая женщина. После нескольких бесед я поняла, что она обо всем догадалась. Но не осуждала, она понимала. Мне было бы тяжело, если бы она не узнала. От нее я не могла скрыть ничего.
Теперь я хожу проведать ее каждый день. Мы стали с ней друзьями. Я зову ее мамой. Она мне и правда как мать. Однажды когда я уходила, она сказала: "Не бойся, деточка, я ничего никому не скажу. Вы оба заслуживаете счастья. У вас все будет хорошо".
Он попросил скоро попросил прощения. С того дня ходим к бабушке каждый день. Она хорошая.
Глава XII
Снова приходили какие-то люди ночью, стучали. Мы не открыли. Я решила не спрашивать о причинах.
Все еще думает о чем-то своем, мне неведомом. И о многом недоговаривает. Начнет что-нибудь рассказывать, потом осечется и замолкает. Мне грустно. Знаю, что он думает о себе хуже, чем есть. И потому творит глупости. После раскаивается, только вот ничего уже не вернешь, дело сделано.
Глава XIII
Сегодня счастливый и радостный день. Лечу домой, к нему. Несу радостные вести. Была в колхозе, сказала председателю, что нас с мужем эвакуировали, хотим у них работать. Он обещал устроить. Меня - на птицеферму, а мужа взять плотником. И домик для нас найдется. На первых парах поселят в одном доме со стариками. А потом выдадут избу. Как хорошо получается! И объяснять ничего не надо, и работой и жильем - всем обеспечат! Что не жить?
Подъезд. Первая капель падает с крыш на землю, и пахнет весной. До настоящей весны еще далеко, но запах! И хочется распахнут окно, вдохнуть полной грудью свежий воздух, и запомнить на всегда этот запах весны. Подарить всем счастье, улыбку. В такие дни верится, что все будет замечательно.
Залетаю в подъезд, прыгаю по ступенькам, открываю дверь.
-Милый, теперь мы заживем по-другому!
Он стоит в коридоре, и при моем приходе захлопывает дверь. Глаза глядят нехорошо.
-Что-то случилось? Кто-то приходил?
В руках - нож. А в глазах - слезы.
Он двигается на меня, не страшно. Я верю ему. Верю в то, что он не причинит вреда. Как я могу не верить человеку, которого люблю? Человеку, который спас от смерти?
-Прости...я должен это сделать...
-Что такое? Ну, пожалуйста, объясни, что происходит!
-Они сказали убить...они тебя видели. Я не хотел показывать тебя, но они видели и велели убить. Иначе убьют меня.
-За что?! - он встал напротив, стоит. А руки дрожат.
Нож падает из рук, о он - на колени. У моих ног. Закрывает руками лицо и плачет. И снова, как тогда, обнимаю его и глажу по голове.
-Понимаешь, в тот день, это я тебя ранил. Мы воровали картошку, грузили мешки в машину, а тут ты бежишь...Они...они и сказали...что ты все видела, что расскажешь все и нас посадят. Я не хотел в тюрьму, ведь и так дезертир. Меня расстреляли бы. Я побежал...Нагнал тебя и всадил нож...у меня всегда с собой нож...перочинный, маленький, от отца. Я ударил. Думал - убил. Погрузили, выпили. А я все думал, что ты там лежишь, не дышишь. А дождь капает на тебя...кап...кап...кап. И стекают капли воды по одежде, смешиваются с кровью. Когда все разошлись, не выдержал, вернулся. А ты дышишь... Отнес к себе. А они вот выследили. Когда приходили в последний раз, мы не открыли. Они сели у подъезда и стали ждать, когда появлюсь. Увидели тебя и узнали. Я сволочь! Я боюсь, я всегда боюсь.
-Тише, тише, я тебе верю. Ведь видела, что это был ты. И верила. Ты хороший. Машину - не видела, как грузили - не видела, а когда ты с ножом...лицо твое запомнила. Видишь, ты хороший, я тебе поверила, и ты не обманул. А я работу нам нашла. В колхозе. И жилье.
-Какая работа? Какое жилье? Ты что? Нас убьют! Понимаешь! И сдать мы их не можем, нас же посадят.
-Как ты можешь отказаться от всего! От детей, о которых столько мечтали. Помнишь? Мальчика и девочку, приемных. Я буду работать в детдоме, и мы возьмем оттуда двух ребят. Замечательных ребят. Девочка, как и положено, будет мне помогать, а с мальчиком вы будете ходить на охоту. Мы их выучим грамоте, отправим в школу. Пригласим твою маму, она посмотрит на дом, который мы отстроим, на детей. Она будет счастлива. Мы будем работать, и наша родина одержит победу. Вернуться солдаты, и все будем восстанавливать страну. Это будет большая стройка. Все начнем заново. С чистого листа. И жить станет весело и счастливо. Люди будут смотреть на нас и вздыхать: какая счастливая пара! Ты же хочешь этого?
-Да, хочу. А знаешь, без тебя я не знал всего этого. Ты подарила счастье. Мне всегда говорили, что я трус. Я и поступал как трус. Бежал, когда надо было бороться. Никогда не говорил людям, как много они значат для меня. Бежал от работы. Оглядываюсь назад, и не верится. Разве так можно? А без тебя...ничего бы и не было. Но теперь все бесполезно, не нужно. Они нас найдут. И убьют. Обоих.
-Почему? Мы уедем в колхоз и заживем новой жизнью, без прошлого. Никто не узнает, что произошло на самом деле. И все будет. Обещаю. Ты же мне веришь?
-Верю. Поехали?
Они не успели никуда уйти. Вражеские самолеты прорвали воздушный заслон. После бомбежки от города остались руины, неживые обломки прежней жизни. Погребенные под бетоном и железом, они так и не узнали своего выстраданного счастья и послевоенного мира.